Исследователи уже много лет стремятся разработать способ получения электроэнергии нестандартным способом. На это их толкает ряд причин: интерес к более удобным и компактным источникам питания, независимость от стационарных источников тока, безопасность для окружающей среды. Всё это сочетают в себе генераторы энергии, принцип работы которых основан на интеграции топливных элементов и водородных батареек. Они разрабатываются в лаборатории исследования гидридных соединений Института катализа им. Г.К. Борескова СО РАН. 

Водород является обязательным компонентом химических, металлургических и электротехнических производств; с его помощью наполняют метеозонды и поднимают со дна моря затонувшие корабли. В последнее десятилетие активно развивается новое направление использования водорода в качестве генератора энергии для топливных элементов (ТЭ) —  автономных источников, «трансляторов» электричества. Однако для этого необходимо выбрать исходные вещества, содержащие наибольшее количество водорода. Таковыми являются гидриды: например, амминборан содержит до 1/5 водорода по массе. Несмотря на привлекательность подобного источника, генерация этого химического элемента — довольно сложная задача: прежде всего, из-за высокой температуры процесса. Также имеют место побочные реакции, снижающие выход водорода, и пенообразование, приводящее к увеличению объёма водородгенерирующего материала в несколько раз.

— Эти проблемы мы решаем, добавляя к амминборану стабилизирующие компоненты, — поясняет младший научный сотрудник, аспирант Николай Леонидович Кайль. — В результате повышается надежность, снижается температура процесса до 85 С, увеличивается скорость газогенерации, устраняется пенообразование. Но минусом данного процесса является снижение содержания водорода до 8,1 % по массе. Тем не менее, этот показатель превышает самые жесткие мировые требования потенциальных потребителей на сегодняшний день (7,5 %), и в нашей лаборатории продолжают разрабатываться подходы к увеличению выхода данного химического элемента.

Кроме того, в лаборатории ИК СО РАН ведется работа по созданию генераторов водорода на основе взаимодействия воды с боргидридом натрия без подвода тепла. Это делается для конструирования «водородной» батарейки с «водородными» таблетками, содержащими до 10 % этого элемента по массе.

Интеграция такого устройства с топливным элементом должна обеспечивать получение электричества после заправки водой: буквально из любой лужи.

Подобные автономные энергоустановки нужны людям, не имеющим прямого доступа к стационарным источникам тока: военным, путешественникам, жителям Африки или Севера. Эти генераторы востребованы и на стремительно развивающемся рынке беспилотных летательных аппаратов.

— Например, турист пошёл в поход, — говорит Николай Кайль. — Если он хочет использовать гаджеты, их нужно как-то заряжать. Даже самые современные аккумуляторы весят довольно много, и хватит их всего на пару дней. Здесь же ему предлагается взять с собой компактное устройство, состоящее из топливного элемента и «водородной» батарейки.

Генератор водорода подсоединяется проводом (например, USB) к топливному элементу, от которого, в свою очередь, заряжается необходимое человеку устройство. В зависимости от мощности ТЭ меняется его размер. Объём получаемой энергии зависит от количества таблеток, взятых с собой: ими несложно запастись, так как сама установка весит немного. Кроме того, топливо из водорода является экологически чистым, ведь при окислении этот химический элемент образует только воду.

— Для зарядки необходимого человеку устройства требуется получать водород с определенной скоростью, что делается с помощью катализаторов на основе платиновых металлов: родия, платины, рутения, — добавляет заведующая лабораторией ИК СО РАН доктор химических наук Валентина Ильинична Симагина. — Мы достигли очень важных результатов, предложив альтернативу металлам платиновой группы: дешевые кобальтовые катализаторы. Это значительно снижает расходы на создание и эксплуатацию «водородных» батареек.

Уже сейчас мировые автопроизводители предлагают машины, работающие на этом химическом элементе — Toyota Mirai, Hyundai ix35, Honda Clarity, Lexus LS и т.д. В них двигатели внутреннего сгорания заменены на ТЭ, которые заправлены газообразным водородом, хранящимся под высоким давлением в громоздких баллонах.

Так что на сегодняшний день остро стоит вопрос оптимизации массогабаритных характеристик энергоустановок на основе топливных элементов, в том числе за счет создания компактных генераторов водорода.

— Мы уже прошли этап фундаментальных исследований, — констатирует старший научный сотрудник лаборатории ИК СО РАН кандидат химических наук Ольга Владимировна Нецкина. —  Нами были отмечены особенности каталитического гидролиза боргидрида натрия и изучена стабильность гидридсодержащих материалов, модифицированных различными добавками. Это является основой для создания «водородных» батареек и таблеток. Поддержка таких работ позволит уже через несколько лет выйти на рынок данной высокотехнологичной продукции.

Сейчас ученые Института катализа совместно с коллегами из стран БРИКС — Южной Африки, Китая, Индии — подали проект в Российский фонд фундаментальных исследований. Он направлен на развитие исследований в области получения водорода из амминборана. Реализация этого проекта позволит разработать подходы увеличения выхода водорода при содержании даже более чем  8,1 % по массе.

Фото Алёны Литвиненко

Российских ученых вытесняют из международных программ в связи с обострением политических отношений между Россией и Западом, заявил на пресс-конференции в Москве академик РАН, научный руководитель Международного томографического центра СО РАН Ренад Сагдеев.

«Если раньше, даже в годы холодной войны, политика не влияла на отношения между учеными западными и российскими, то сейчас оголтелое противостояние, информация в западных СМИ приводит к тому, что отношение западных ученых к российским начинает меняться. В некоторых крупных программах из руководства этих программ международный комитет старается россиян вытеснить», — посетовал Сагдеев. При этом академик не уточнил, о каких именно программах идет речь.

Об негласных санкциях из-за охлаждения отношений между США и Россией ученые начали говорить в 2014 году. Так, Министерство энергетики США закрыло российским ученым доступ в американские лаборатории, а в сентябре того же года ряд российских химиков заявили о том, что иностранные издательства отклоняют их статьи, направленные для публикации в журналах.

Владимир Гердо

Итоги выборов в Академию наук вызвали вопросы не только по отделению физиологических наук, но и по отделению математики. К сожалению, многие упреки о низких индексах Хирша у выбранных членкоров, о блокирующем пакете трех институтов и др. звучат непублично, в кулуарах, и у математиков нет возможности ответить, глядя критикам в лицо. Вопросы, в которых звучат основные упреки, мы задали академику РАН, президенту Московского математического общества Виктору Васильеву. Отметим, что этот материал должен был появиться на сайте «Индикатор.ру», но там его отказались публиковать, так как не нашли в тексте «никакой новизны». Беседовала Наталия Демина.

— Стоит ли использовать индекс Хирша при оценке эффективности работы математиков? Как сами математики к нему относятся?

— Математики не любят индекс Хирша и прочие библиометрические показатели, потому что у математиков они объективно намного меньше, чем, скажем, у физиков, не говоря о биологах. Физиков раз в десять больше (а биологов/медиков — раз в сто). Кроме того, многие из них работают в больших коллаборациях, поэтому публикаций там выходит неизмеримо больше, чем в математике, где 90% статей имеют не более двух авторов. Соответственно, получается больше ссылок (часто занимающих место, сравнимое по размеру со всей остальной статьей, потому что нехорошо не сослаться на всех, кто работал в этом же направлении).

Поскольку начальство типа Минобрнауки или ФАНО, а за ними и некоторые журналисты очень любят иметь какой-нибудь общий критерий, позволяющий ни в чем по существу не разбираться, например того же Хирша, — то в списках, в которых участвуют разные специальности, математики представлены в невыгодном свете.

Тут еще такое следствие: если математик делает работу, связанную с современной физикой, то при том же профессиональном уровне эта публикация будет цитироваться больше раз в пять.

— Наверняка показатели цитирования зависят и от области математики, в которой исследователь работает?

— Да. Например, особенно популярными оказываются достаточно традиционные, не требующие обязательного высокого уровня абстракции области, которые щедро представлены научными школами стран третьего мира, решивших завести у себя математическую грамотность. Конечно, и там есть хорошие задачи и работы, но, кроме того, несоразмерно много эпигонских публикаций, заполненных мелкими обобщениями.

С другой стороны, есть продвинутые области, возникающие, как английский газон, на базе вековой культуры и доступные очень немногим. Нетрудно понять, кто оказывается в более выгодном свете с точки зрения цитирований. Скажем, математический логик может иметь в 15 раз меньше цитирований, чем специалист того же уровня, работающий в динамических системах, теории функций или математической статистике.

По этим (и другим похожим) причинам отношение к индексу Хирша и т. п. в математическом сообществе довольно глумливое. Показательно, что в прениях при выборах в секции математики индексы цитирования упоминались ровно один раз (в моем выступлении в пользу Б. Фейгина, превосходившего конкурентов и по этому параметру).

— Как Вы отнеслись к неизбранию Станислава Смирнова в академики РАН? Было ли у него больше шансов, если бы он баллотировался в членкоры?

— Я очень высокого мнения о Смирнове (и по науке, и по public service), и то, что его опять не пустили в академики, действительно показатель некоторого коллективного маразма нашего сообщества. Вообще, ученые его возраста, входившие в науку в 1990-е годы, оказались в наиболее тяжелом положении. На мой взгляд, научный истеблишмент должен бы ощущать свою вину перед ними, а не колоть глаза заграничными позициями тем, кто, несмотря ни на что, удержался в науке.

— Довольны ли Вы итогами выборов в членкоры РАН по отделению математики? Критики удивляются, что туда, например, избраны Александр Гайфуллин и Александр Кузнецов. Они говорят, что не стоит выбирать в РАН тех, чьи индексы Хирша равны 4.

— Гайфуллин, по моему мнению, математик очень высокого класса. За несколько лет он решил три знаменитых задачи (точнее, три цикла задач), и все три — совершенная классика, причем на разные темы. Уже в первой — про комбинаторные классы Понтрягина — он правильно понял, как надо действовать с проблемой, над которой помимо многих прочих успели потрудиться Джон Милнор, Сергей Новиков, Израиль Гельфанд, но до окончательного ума ее довел именно Саша. И с международным признанием у него тоже всё хорошо. В частности, он делал пленарный доклад на Европейском конгрессе; будем надеяться на большее.

Кузнецов — приглашенный докладчик Всемирного математического конгресса. Это — одно из высших свидетельств признания в математическом сообществе: любой математический факультет университета США или Европы (может быть, кроме Гарварда, Принстона и еще пяти-шести, где слишком высока конкуренция) без колебаний возьмет такого человека полным профессором и потом будет гордо писать его имя в своих рекламных буклетах.

— Критики итогов выборов удивляются тому, что Кузнецов стал доктором физ. -мат. наук. Мол, по правилам ВАК ему просто не хватало статей. Их число было недостаточным даже для того, чтобы стать научным сотрудником РАН.

— Если бы у него возникло противоречие с правилами ВАК (что не имело места: когда он защищался, таких жестких правил не было, а число публикаций носило рекомендательный характер) — ну, тем хуже для репутации правил ВАК, но уж на Сашиной научной репутации это никак отразиться не может.

Если человек не позволяет себе размениваться на публикацию промежуточных результатов и имеет обыкновение печатать работы с законченным решением принципиальной проблемы, то это хорошо, а не плохо.

Еще у Кузнецова есть премия Европейского математического общества для молодых математиков: тоже изрядное отличие, которое может о чем-то сказать даже не специалистам. И кстати, по данным базы MathSciNet Американского математического общества, то есть единственной сколько-нибудь адекватной базы математических публикаций, индекс Хирша у него 12, а не 4. Боюсь, что приведенные Вами соображения озвучивает как раз представитель одной из тех наук, в которых в силу специфики жанра на порядки больше цитирований, чем в математике, и поэтому их представители, наоборот, очень любят эти цифры. Что, в общем-то, некрасиво. Ну, это как если бы министр Мединский завтра издал указание оценивать работников культуры по единому показателю «число произведений», и фельетонисты с фотографами сразу бросились бы выпячивать свое величие и клеймить презренных архитекторов и скульпторов.

— Критики также сетуют, что выборы по отделению математики контролируются тремя математическими институтами РАН…

— Да, можно сказать, что отделение математики почти что оккупировано тремя институтами, и прежде всего московской Стекловкой, но это будет неточная картина. Правда скорее в том, что эти институты превратились в чистилище перед Академией: по идее если возникает сильный человек, то его стараются взять в один из этих институтов, а через какое-то время (если он не сбавит обороты) выбирают и в РАН. С другой стороны, таки да, Борис Фейгин (профессор факультета математики ВШЭ. —Ред.) не пошел работать в МИАН, и его не выбирают при всех его действительно замечательных заслугах. Содержательный вопрос здесь — насколько хорошо эти институты выполняют функцию предварительного отбора, но это другой вопрос.

— Насколько вообще индекс Хирша стоит использовать в оценке качества работы ученого?

— Естественно, в нем (как и в прочих формальных показателях) было больше всего смысла в ранние годы использования. Как только люди узнают, что их работу оценивают посредством какого-либо индекса, они и начинают массово оптимизировать индекс, но не качество работы (что совсем не то же самое). Практически ту же проблему мы видим и в образовании: любой новый формат и содержание выпускных испытаний сильнейшим образом перестраивают под себя весь процесс обучения.

Основной нынешний тренд вокруг Хирша (который очень скоро станет виден всем) — это наступление хиршемафии, готовой торговать организацией любых наукометрических показателей и сражающейся за свое влияние (а стало быть, и за значимость этих показателей), в том числе и на аппаратно-начальственном уровне. Уже сейчас ежедневно в спам приходят десятки предложений организовать публикацию в рецензируемом журнале — до недавнего прошлого из ваковского списка и РИНЦ, а теперь уже обещают и Scopus с WoS. А редакции приличных журналов завалены мусорными текстами из некоторых восточных стран, в которых уже ввели жесткие библиометрические требования, и авторы веерно рассылают свои опусы во все журналы мира в надежде на то, что хоть где-нибудь они да проскочат.

Вероятно, сохранится также некоторое количество добросовестных адептов этих показателей, которые будут пытаться отстоять их разумное использование (методом отсечения неприличных журналов, самоцитирований, групповых взаимоцитирований, введением дифференцированных оценок для разных дисциплин и т. п.). Конечно, любые такие усилия легко переигрываются жуликами, но, может быть, с некоторой задержкой.

Один из глобальных сюжетов нашего времени — это противостояние между подлинником и фейком, и слишком серьезное отношение к наукометрическим показателям чем дальше, тем больше становится орудием творения симулякров.

С другой стороны, надобно признать, что так называемый гамбургский счет, то есть полная опора на мнение посвященных, тоже несовершенен. Напомню, что автор этого термина Виктор Шкловский ввел его в коротенькой заметке и сразу же начал оценивать современных ему литераторов с позиций такого «посвященного»; эти его оценки были испытаны временем и оказались образцово пристрастными и смешными. Как показали те же выборы в РАН, решение научного экспертного сообщества иногда может оказаться не лучше. Правильная стратегия оценивания — чрезвычайно серьезный вопрос, требующий добросовестного, умного и беспристрастного решения. (Возможно, какое-то разумное приближение к такой стратегии представляет собой концепция Корпуса экспертов.) Но пока что в этом деле слишком много сталкивающихся интересов, эмоций и перетягивания одеяла на себя.

Виктор Васильев

Беседовала Наталия Демина

Мы уже неоднократно освещали тему водоугольного топлива (ВУТ), которой давно уже занимаются новосибирские специалисты и с переменным успехом демонстрируют результаты своих исследований. Еще раз повторим, что уголь не рассматривается учеными как некое «устаревшее» топливо в сравнении с газом или нефтепродуктами. Благодаря относительно невысокой стоимости и огромным запасам (которых хватит на несколько сотен лет), угольная энергетика способна стать достойной альтернативой газовой энергетике.

Правда, речь уже идет о новых, наукоемких технологиях сжигания угля – экологичных и эффективных. Такими технологиями занимаются во многих странах. Например, в США уже прошли пятнадцатилетние тестовые испытания так называемой технологии «чистого угля», не дающей вредных выбросов и каких-либо внешних, видимых издалека признаков дыма. Существуют даже компактные когенерационные установки для малой энергетики, где также можно использовать уголь (одна из таких установок, кстати, применяется в крупнейшем животноводческом комплексе недалеко от Новосибирска, обеспечивая предприятие теплом и электричеством).

Большие виды на уголь – в перспективе постепенного совершенствования технологий сжигания – были и в нашей стране.

Не многим, наверное, известно, что применение природного газа в большой энергетике СССР рассматривалось как временная необходимость – до того момента, когда учеными будут разработаны упомянутые технологии. Поэтому развитию данного направления уделяли внимание достаточно давно.

Главный принцип здесь заключается в том, что уголь должен подвергаться серьезной предварительной обработке. То есть, речь шла даже не о сжигании природного угля как такового. Речь шла о сжигании ТОПЛИВА НА ЕГО ОСНОВЕ. Одна из таких технологий, которой уделялось серьезное внимание, как раз была технология ВУТ.

Как отмечает главный научный сотрудник ИТ СО РАН Леонид Мальцев, в нашей стране исследования свойств водоугольного топлива, способов его приготовления, хранения, транспортировки и сжигания ведутся еще с 1950-х годов! По словам специалистов, ВУТ обладает рядом преимуществ в сравнении с различными видами твердого топлива. Так, это касается взрыво-пожаробезопасности на всех этапах его приготовления, хранения и сжигания. Немаловажна также и возможность транспортирования ВУТ по трубопроводам. Кроме того, отмечается возможность сжигания широкой гаммы топлив – низкосортных углей, угольных шламов и отходов углеобогащения. Особо следует отметить высокую степень выгорания горючей массы (95-97%) и, соответственно, – высокий КПД котла (85-90%). Не менее важны и высокие экологические характеристики – минимальные выбросы в атмосферу NO₂ и CO₂ по сравнению с пылевидным углем и мазутом. Помимо этого есть возможность использования золы после сжигания ВУТ для производства строительных материалов.

По сути дела, исследования, связанные с ВУТ были как раз рассчитаны на ту перспективу, когда новое топливо на основе угля  придет  в большую энергетику, вытеснив природный газ. Кстати, Новосибирская ТЭЦ-5 как раз планировалась под водоугольное топливо. Но случилось то, что случилось – проекты, связанные с ВУТ, положили в дальний ящик, а на повестку вышла тема масштабной газификации энергетических объектов. Причем, в обывательском сознании (в том числе – в сознании многих руководителей) газификация ассоциируется с техническим прогрессом. Хотя на самом деле – ничего подобного! Сжигание  природного газа рассматривается учеными как форменное расточительство достаточно дорогого природного ресурса. Газ намного рациональнее, считают они, использовать в химической промышленности. Прогресс же – применительно к нашей теме – связан как раз с созданием новых топлив на основе угля (взамен газу и нефтепродуктам). Именно здесь требуется участие ученых, инженеров и технологов, создающих подлинные инновации в сфере энергетики (прокладку газовых труб вряд ли можно отнести к инновациям, не так ли?).

Именно поэтому тема ВУТ остается для нас актуальной, и над ней продолжают работать специалисты ИТ СО РАН. В настоящее время они осуществляют совершенствование данной технологии, предлагая улучшенную методику обработки угля и приготовления водоугольной суспензии (ВУС).

Требования, предъявляемые к приготовлению смеси, достаточно высокие, – подчеркивает Леонид Мальцев. Ведь смесь должна удовлетворять тем параметрам, которые характеризуют ее не просто как суспензию, но как топливо. По словам ученого, такие параметры, как теплотворная способность, зольность и тому подобное зависят исключительно от свойств исходного угля.

Что касается основных параметров конечного измельченного продукта, то они зависят от режимов помола, типов измельчающих устройств и прочих факторов, напрямую с ними связанных.

По словам сотрудников ИТ СО РАН, на данный момент в технологиях крупномасштабного приготовления водоугольной суспензии наиболее экономичными измельчающими устройствами являются шаровые барабанные мельницы, работающие как в непрерывном, так и в поэтапном режиме. Эти мельницы используются как для сухого помола угля, так и для мокрого измельчения угольно-жидкостных шламов. Причем, в преобладающем числе работ предпочтение начинают отдавать методу мокрого помола.  

В ходе проводимых исследований было выявлено, что наиболее эффективным и экономичным является двухстадийный метод приготовления ВУТ, включающий мокрый помол угля на шаровых барабанных мельницах и дополнительную кавитационную обработку полученной суспензии. Исследования проводились на шести образцах водоугольного топлива, которые были приготовлены из двух разных углей – антрацита и угля из Беловского разреза Кузбасса. Как отмечают ученые, при кавитации частицы угля дополнительно разрушаются под действием ударных волн, возникающих при схлопывании паровых микропузырьков, образующихся вблизи частиц. Кавитация, по их словам, содействует увеличению пористости частиц угля, что, в свою очередь, будет способствовать более эффективному горению смеси.

В общем, серьезная тема исследований, с определенного момента беспечно «забытая» (или позаброшенная в силу недопонимания ее важности) руководителями нашего государства, остается в поле внимания новосибирских ученых, хорошо осознающих вектор технологического развития. Будем надеяться, что этот потенциал в ближайшей перспективе всё же будет востребован. Как мы уже писали, эксперименты, связанные со сжиганием ВУТ и наглядной демонстрацией данного процесса, сотрудники ИТ СО РАН проводят уже в течение года в поселке Барзас Кемеровской области.

Правда, руководство Института все же не теряет надежды, что в ближайшее время необходимая для таких испытаний экспериментальная площадка появится на территории Академгородка.

Олег Носков

На мероприятии учёные из разных городов России обсудят новые теоретические и экспериментальные результаты в области лазерного охлаждения атомов и ионов, оптических стандартов частоты, ультрахолодных Бозе- и Ферми-газов, нелинейной лазерной спектроскопии.

В конференции принимают участие специалисты из 29 научных организаций Новосибирска, Красноярска, Москвы, Воронежа, Владивостока, Нижнего Новгорода, нескольких городов США и Германии. Организаторами мероприятия выступили Институт автоматики и электрометрии СО РАН, Институт лазерной физики СО РАН, Институт физики полупроводников им. А. В. Ржанова СО РАН и Новосибирский государственный университет.

Как отметил директор Института автоматики и электрометрии СО РАН академик Анатолий Михайлович Шалагин, физика ультрахолодных атомов — это чрезвычайно важная область науки, тематика конференции каждый раз расширяется, с каждым годом повышается качество докладов.

Научный руководитель Института лазерной физики СО РАН академик Сергей Николаевич Багаев выделил два новых направления в тематике конференции, которые важны для практических приложений.

«Первое — это квантовая метрология, здесь от потребителей есть запрос на создание компактных оптических часов для базирования на космических аппаратах. Особенно это важно для дальних полётов в космос. Второе направление —  интерференция волн материи, а именно интерференция атомов. Потребителям нужны гироскопы с предельно высокой чувствительностью и точностью», — отметил учёный.

Кроме того, Сергей Багаев рассказал о планах ввести ещё одно направление: гравиметрию. Это очень перспективная область, поскольку сегодня стоит задача создания карты гравитационного поля Земли или поля гравитационных потенциалов. Подобные исследования востребованы в навигации, биологии, поиске полезных ископаемых и других областях. Кроме того, исследователь высказал пожелание, чтобы конференция вышла на международный уровень.

Фото Н. Максимовой

Чем ближе завершение программы перевооружения российской армии («ГПВ-2020»), тем активнее государство требует от оборонно-промышленного комплекса (ОПК) развивать линейку продукции гражданского назначения. И снова, как в годы перестройки, начинаются разговоры о непомерном для бюджета бремени расходов на гособоронзаказ. Пока такие сравнения исходят в основном из уст экспертов, журналистов, оппозиционных политиков. Но и власть уже сейчас требует от предприятий довести долю гражданской продукции (и продукции двойного назначения) до 50 % от общего объема производства. Вот только выполнить это требование получается далеко не у всех предприятий отрасли.

От «оборонки» до сих пор ждут, что она станет «локомотивом» избавления экономики страны от «нефтегазовой зависимости». Но пока, получается, она сама оказалась в зависимости – от государственного оборонного заказа. Почему так выходит и как можно решить проблему? Ответы на эти вопросы ищут многие. На прошедшем недавно круглом столе, посвященном «точкам роста» для новосибирской промышленности, эту тему в своем выступлении поднял председатель правления клуба директоров предприятий «Содружество – Эффективность – Развитие» («СЭР») Валерий Эдвабник:

– Сейчас на всех уровнях власти ждут, когда же оборонная промышленность начнет выпускать 50 % гражданской продукции, причем, чуть ли не на днях. Но подход получается какой-то странный.

Представьте, кто-то придет на завод, выпускающий исключительно гражданскую продукцию, и скажет: так, за год вам надо освоить выпуск военной техники и довести ее долю до 50 %. Ему ответят: конечно, мы освоим новое производство, но только не завтра. И даже не через год. А от нас требуют именно это. Причем, даже не говорят какую именно. Никто этого не знает, но делать должен с 2017 года.

По словам Валерия Григорьевича, для решения этой задачи необходима помощь государства. Но под такой помощью подразумевается совсем не дополнительное финансирование или новые целевые бюджетные программы. Сегодня отрасли нужнее другое – перечень гражданской продукции, которая нужна государству. В качестве примера можно взять ту самую «ГПВ 2020». Там, кстати, нет ни слова о том, какие предприятия будут участвовать в ее выполнении, но зато четко и подробно описано, какое вооружение, с какими параметрами и в каком количестве необходимо нашим вооруженным силам. И благодаря этому предприятия ОПК смогли выстраивать свою стратегию на несколько лет. Почему бы не сделать аналогичный перечень нужд госкорпораций на период до 2025 года и допустить к его обеспечению наших «оборонщиков». Это и будет колоссальная государственная поддержка, которая не потребует дополнительных бюджетных трат.

– Сегодня на вооружение страна тратит в год триллион рублей, – напомнил Эдвабник. – Эту сумму справедливо считают большой. Но, для сравнения, только за девять месяцев этого года госкорпорациями и госмонополиями для своих нужд произведено закупок на 17 триллионов рублей. В прошлом году они потратили на эти нужды 23 триллиона рублей. И свыше 90 % этих закупок проходит непрозрачно, то есть, минуя публичные электронные торги. Мы все прекрасно понимаем, что в таких условиях говорить о конкуренции, оптимальном соотношении цена-качество сложно. И куда ФАС смотрит – непонятно. А ведь это огромный рынок, в разы больше гособоронзаказа. Так сделайте его прозрачным, опубликуйте примерные объемы того, что будет нужно в ближайшие десять лет, и допустите наши оборонные предприятия к участию в торгах на равных условиях с имеющимися поставщиками. Тогда для большинства предприятий (кроме совсем узкоспециализированных) задача выпуска 50 % гражданской продукции станет решаемой за разумные – два-три года – сроки.

Увы, но пока власть на такие призывы не реагирует, предлагая отрасли решать поставленные задачи исключительно за счет собственных возможностей. А вот на уровне города оборонным предприятиям подобную поддержку, наоборот, уже начали оказывать. По крайней мере, об этом шла речь на недавнем специальном совещании в мэрии Новосибирска. Рассказать об его итогах мы попросили начальника департамента промышленности, инноваций и предпринимательства Александра Люлько:

– Да, действительно вопрос загрузки предприятий ОПК выпуском гражданской продукции сегодня стоит крайне остро. И городские власти стараются помочь им в его решении. Надо понимать, что город – тоже потенциально крупный заказчик, и на прошедшем совещании департаменты мэрии рассказали: что сейчас нужно городскому хозяйству. Какая продукция востребована в сфере ЖКХ, благоустройства, транспорта, для обеспечения безопасности горожан и предотвращения чрезвычайных ситуаций…

В ближайшее время этот перечень появится в свободном доступе в Интернете. И предприятия смогут изучать его, примерять эти потенциальные заказы к своим возможностям.

Ну и конечно, отрадным является тот факт, что многие новосибирские заводы уже нашли возможные варианты конверсионного производства и даже запускают его. Об этом, кстати, тоже говорилось на упомянутом совещании.

– Вы можете привести конкретные примеры?

– Да, конечно. Например, «НЭВЗ-керамикс», отработав технологию выпуска бронекерамики для оборонных нужд, теперь наладил выпуск из этого же материала медицинских имплантатов. Предприятие «15 ЦАРС», занимающееся ремонтом военной техники, сейчас осваивает ремонт и даже производство сельскохозяйственных машин. Завод «Катод» стал участником проекта по выпуску уникального медицинского оборудования – ПЭТ-томографов, которые заметно превосходят по своей чувствительности обычные томографы и позволяют, к примеру, диагностировать онкологию на самых ранних стадиях. Другое предприятие оптического кластера – «Швабе. Оборона и защита» – разработало сканер, определяющий качество дорожного покрытия. С помощью этого прибора можно не только проводить мониторинг ситуации, но и точно рассчитать затраты на ремонт дороги. Так что, думаю, этот прибор будет весьма востребован и в России, и за ее пределами. Очень интересную, так называемую, «неядерную программу» приняло руководство НЗХК. Она включает в себя производство литий-ионных аккумуляторов (которые очень нужны для технологий «зеленой энергетики»), выпуск катализаторов для химической промышленности и мини-НПЗ (нефтеперегонных заводов), а также выпуск расходных материалов для аддитивной печати (3D-принтеров). Наши авиаконструкторы из СибНИА подготовили два прототипа новых самолетов для малой авиации, и сейчас идут переговоры о запуске их серийного производства на территории Новосибирской области. Есть большая программа по выпуску гражданской продукции и на заводе Коминтерна. Так что наши предприятия, хоть и не отказались бы от дополнительной помощи со стороны государства, но и сами не сидят сложа руки. Что, впрочем, и неудивительно. Ведь речь идет о заводах, которые уже сумели пережить кризисные для отечественной промышленности годы. Ну а городская власть будет оказывать им посильную помощь. Мы помним, что Новосибирск вырос именно как промышленный центр, и сейчас оптимальным для нашей экономики остается развитие современного высокотехнологичного производства.

Георгий Батухтин

Для доктора физико-математических наук Павла ЛОГАЧЁВА последние два года отмечены важными вехами в карьере. В 2015 году он стал третьим по счёту после Герша Будкера и Александра Скринского директором Института ядерной физики СО РАН — крупнейшего академического института России. А несколько месяцев назад Павел Логачёв получил звание академика РАН. Сегодня он рассказывает о своём пути в науку и о дорогах, которыми идёт ИЯФ в познании тайн мельчайших частиц вещества.

Десятилетняя дорога

— Павел Владимирович, как вы пришли в ядерную физику?

— В каком-то смысле это было осуществлением моей детской мечты. У меня к тому же перед глазами был ещё пример двоюродного брата, он старше меня на 12 лет, который заканчивал МФТИ и работал в Москве с разными загадочными устройствами, включая ускорители. Вот и мне хотелось работать так же.

А когда я учился в восьмом классе, написал письмо в заочную физматшколу при НГУ. Меня туда зачислили, стали присылать задания, я успешно с ними справлялся и на новогодние каникулы 1979/1980 года меня пригласили в зимнюю школу. Так я из Прокопьевска, где жил с родителями, впервые попал в Академгородок. По результатам олимпиады меня пригласили в летнюю школу, я отучился там, занял первое место на всесибирской олимпиаде по физике. Последние школьные годы я уже учился в физматшколе НГУ. Там были замечательные учителя: например, семинары по физике вёл Николай Александрович Мезенцев, прекрасный учёный и человек. К слову, сегодня он возглавляет в нашем институте направление исследований, связанное с использованием синхротронного излучения.

Через два года у меня не было никаких сомнений в том, что поступать надо на физфак НГУ. После второго курса в учёбе получился небольшой перерыв — на два года нас всех взяли в армию. Точнее сказать, отслужил я всего два полярных дня и две полярных ночи — дело было на Крайнем Севере. Потом вернулся в университет, окончил его в 1989 году и с тех пор постоянно работаю в ИЯФе.

— Сложно было принимать в свои руки управление институтом после того, как должность директора оставил находившийся в ней 38 лет Александр Скринский?

— Конечно — всё же это самый большой академический институт страны, где в лабораториях мирового уровня трудится лучший научный коллектив. Работать с такими умными и талантливыми людьми непросто, но очень интересно. У них я постоянно учусь чему-то новому. В первую очередь — у Александра Николаевича. Наши кабинеты расположены напротив, мы каждый день советуемся по самым разным вопросам. Одним словом, сложившаяся команда продолжает работать.

В погоне за бозоном

— Какие результаты уходящего 2016 года в ИЯФе вы считаете наиболее значимыми?

— У ИЯФ всегда стабильно высокие результаты. Можно сказать, что и сейчас, и в любой последующий момент институт находится в лучшей точке за всю свою историю. Мы ведём очень важные большие проекты, которые обеспечивают людей работой и дают дополнительное финансирование, позволяя ИЯФу развиваться.

— Как сейчас работают коллайдеры института?

— Здесь главный результат — их выход на работу в новом высокопроизводительном режиме. К этому мы шли двадцать лет, с 1996 года, когда стали создавать систему обеспечения коллайдеров высокоинтенсивными позитронными и электронными пучками. В Советском Союзе таких технологий и близко не было!

Сегодня мы можем делать радиочастотные линейные ускорители 10-сантиметрового диапазона на самом высоком мировом уровне. На основе таких ускорителей создан источник позитронов и электронов для обоих наших коллайдеров — ВЭПП-4М и ВЭПП-2000. Вложения государства в этот проект — не более 40 процентов. Всё остальное мы заработали сами — более 40 миллионов долларов за двадцать лет. По сути, делаем все эти работы мы сами, зарабатывая деньги и вкладывая средства в фундаментальную науку.

— С зарубежными партнёрами сотрудничество продолжается?

— Оно идёт постоянно, невзирая ни на какие сложные политические условия. Сейчас мы ждём делегацию из Германии, чтобы подписать контракты на изготовление оборудования для ускорительного комплекса FAIR в Дармштадте. Участие России в этом проекте — принципиальное. Мы выступаем там как единая команда с Курчатовским институтом, Объединённым институтом ядерных исследований из Дубны, «Росатомом» и другими структурами. То есть так же, как и в других крупнейших мировых проектах в области ядерной физики. И мы делаем в рамках этих проектов то, чего другие не могут. Наши люди и интеллект — это наш самый главный вклад в них.

— На Большом адронном коллайдере сейчас тоже работают сотрудники ИЯФ?

— Да, и очень успешно! Например, систему мониторинга распределённой по всему миру компьютерной сети эксперимента ATLAS разработал и возглавляет наш сотрудник. Более того, пятнадцать сотрудников ИЯФ — соавторы публикации, которая считается открытием бозона Хиггса. Это неудивительно, если учесть, что работу в этом направлении они начали двадцать лет назад, когда БАК только начинали строить.

Ускорителей для БАК мы построили на общую сумму 170 миллионов швейцарских франков, детекторов — ещё на 30 миллионов. Ключевой элемент самого большого детектора ATLAS, благодаря которому во многом и состоялось открытие бозона, — жидкоаргоновый калориметр — был предложен, разработан и во многом изготовлен у нас, а сейчас наши физики проводят эксперименты с его использованием. Ведь больше ни в одной лаборатории мира нет опыта непрерывной работы с электронно-позитронными коллайдерами с 1968 года, как это было у нас.

Вот это и выделяет нашу научную школу из числа других.

Или вот у нас в кабинете стоит фрагмент вакуумной камеры. Это камера самого мощного производительного коллайдера в мире — SuperKEKB в японской Цукубе. Это фабрика по производству В-мезонов с рекордной производительностью. Для неё мы за полтора года изготовили полтора километра таких камер. Все материалы — российские, специально разработанные для этой задачи, над ними мы хорошо поработали с нашей алюминиевой промышленностью. И на предыдущем коллайдере, KEKB, тоже стояло наше оборудование, на котором, при участии опять же наших физиков, были получены интересные результаты.

— В таком случае возникает закономерный вопрос: почему никто из сотрудников ИЯФа до сих пор не отмечен Нобелевской премией?

— Она обычно даётся за самый первый результат. В России такие эксперименты ни в одной из отраслей впервые не делаются — ни в биологии, ни в медицине, ни в физике. И это закономерно, если, как я уже говорил, государство финансирует нас только на одну треть от потребностей. Для других развитых стран это нонсенс — государство там полностью обеспечивает науку и затраты на неё больше наших на порядок. Поэтому как первопроходцы они всегда будут нас обгонять, получая Нобелевские премии.

Не надо забывать и то, что эти премии всегда были политическим инструментом и в физике тоже. Они не достались многим нашим физикам, хотя все основания для получения были. Поэтому нам нужны свои, отечественные премии. Они есть, но их надо поднимать на мировой уровень, такой, чтобы их считали достойной для себя наградой и учёные из других стран. Есть у нас и свои учёные, ничуть не менее значительные, чем Нобель, чьи имена могла бы получить такая премия.

— В этом году вы получили звание действительного члена РАН. Какие обязательства это звание накладывает на учёного?

— Оно налагает прежде всего огромную моральную ответственность и означает, что человек должен делать для развития науки всё возможное и невозможное во всех проявлениях.

— Как вы считаете, отразится ли на имидже РАН новая волна связанных с ней скандалов?

— В истории Академии было много сложных периодов — и на её начальном этапе, и впоследствии. Жизнь РАН никогда не была простой, нынешний период — не исключение. Но в любом случае важны конструктивизм и консолидация. Если мы начнём создавать скандалы вокруг такого важного элемента функционирования нашего государства, то это на пользу нашей стране точно не пойдёт. И неважно, кто виноват в этом раздувании — его необходимо прекратить, доказывая преданность науке делами, а не словами.

Три кита для учёных

— Какие планы ставит перед собой коллектив ИЯФа на 2017 год?

— Самая главная для нас задача — запустить ещё один важный для отечественной науки инфраструктурный проект. Вместе с Курчатовским институтом мы работаем над программой создания самых современных источников синхротронного излучения для междисциплинарных исследований. Это прежде всего машина четвёртого поколения в Гатчине, на площадке Санкт-Петербургского института ядерной физики, это создание такого источника поколения 3+ у нас в ИЯФ и ещё одного источника в Дальневосточном федеральном университете Владивостока.  С вводом в строй всех трёх машин программа заработает.

— И какую конкретную пользу она принесёт?

— Для экономики — это высокотехнологичные рабочие места за относительно небольшую стоимость. Пара десятков миллиардов рублей — деньги, несопоставимые ни с каким мостом, стадионом или другим инфрастуктурным проектом государства. А для науки они будут означать принципиальное улучшение возможностей работы. За последние 15 лет 70 процентов тех же Нобелевских премий в сфере биологии, молекулярной биологии и биохимии были присуждены за работы, сделанные на синхротронном излучении. На сегодня это главный инструмент создания природоподобных технологий для проникновения в процессы, происходящие в клетках организма, и управления ими. А это гигантские возможности и для развития медицинских технологий. В материаловедении такие машины тоже необходимы: можно запустить авиадвигатель на предельный режим работы на стенде, просвечивать его импульсами рентгена и смотреть, как структура его лопатки меняется под максимальной динамической нагрузкой. По-другому проследить за этим невозможно. Поэтому три машины синхротронного излучения обеспечат работы минимум 10 тысячам исследователей — биологов, химиков и представителей смежных наук.

 Не предавайте мечту!

— Ваши дети идут по вашим стопам?

— У меня их трое. Младшая дочь учится в четвёртом классе, а двое уже обзавелись своими семьями. Я старался доказать им своим примером, что добиваться всего в жизни надо самому — только тогда будешь ценить и уважать себя, а самоуважение — это прямая дорога к успеху. И старшие дети всё сделали правильно. Сын работает в Центре финансовых технологий, дочь стала хирургом-онкологом — оба ценные и уважаемые специалисты.

— Есть ли у вас хобби помимо работы и жизненный девиз?

— К счастью, моё хобби совпадает с моей работой. В отпуск мы обычно стараемся с семьёй куда-нибудь уехать — зимой на море, чтобы поддерживать иммунитет, летом ещё куда-нибудь. А девиз такой: никогда не предавать свою детскую мечту. Тогда и она не предаст вас.

Виталий Соловов

Фото Валерия Панова

1 декабря 2016 года указом Президента РФ В.В. Путина была утверждена Стратегия научно-технического развития (НТР) Российской Федерации. Полный текст документа вы можете скачать с нашего портала. А ниже мы рассмотрим ряд тезисов, вошедших в Стратегию.

Авторы текста признают, что в современном мире первенство в научных разработках и внедрение инновационного продукта являются ключевыми факторами конкурентоспособности национальной экономики. Равно как и то, что Россия исторически является одной из мировых научных держав и до сих пор располагает мощным научно-техническим и кадровым потенциалом.

В то же время в тексте перечисляются и те проблемы, которые, по мнению авторов, мешают полноценной реализации этого потенциала:

– направления многих научных разработок были актуальны для конца прошлого века, но сейчас таковыми не являются;

– наблюдается значительная дифференциация научных центров и организаций по степени их эффективности;

– в глобальном рейтинге привлечения талантов наша страна находится в районе шестого десятка и остается донором кадров для ведущих мировых держав.

В числе прочих проблем отмечаются низкая восприимчивость экономики к инновационным технологиям и слабое взаимодействие сектора разработок с реальным сектором экономики, а также сравнительно невысокая (по оценке авторов) эффективность работы научных коллективов.

Вместе с тем, составители стратегии не считают, что реформирование РАН, управленческие просчеты чиновников «от науки», хроническое недофинансирование, законодательные барьеры и ряд других факторов, зависящих от государства, можно отнести к проблемам, мешающим раскрытию научно-технического потенциала страны.

По крайней мере, эти проблемы (о которых представители научного сообщества говорят не первый год) в документ не вошли. Насколько подобное «невнимание» будет мешать их разрешению, посмотрим. Известно, что наше государство крайне неохотно публично признает свои ошибки и недочеты, но порой негласно способствует их устранению. Возможно, так будет и в этом случае, иначе ждать заметного повышения эффективности исследований и роста восприимчивости экономики к инновациям не приходится.

Кстати, интересно, что этот перечень проблем имеет много расхождений и с главными проблемами мировой науки (опять же по версии ученых), с которым мы недавно познакомили наших читателей.

Впрочем, неправильно было бы считать Стратегию НТР исключительно перечнем проблем, большая часть ее текста посвящена вызовам и задачам, которые необходимо решить по ходу того самого развития.

Что же является сегодня главными вызовами для страны?

Исчерпание возможностей развития при сохранении экономики, базирующейся на сырьевом экспорте.

Процесс старения населения и вызванные этим социальные и медицинские проблемы.

Возрастание антропогенных нагрузок на окружающую среду.

Острая необходимость обеспечить продовольственную безопасность и независимость России.

Качественные изменения энергетической системы (прим. Мы не раз поднимали эту тему, в частности – в наших репортажах с форума «Инновационная энергетика»).

Необходимость эффективного освоения и использования территории страны (тут, видимо, прежде всего имеются в виду задачи, связанные с освоением арктического побережья и шельфа).

Внешние угрозы национальной безопасности.

Возможно, кому-то этот перечень покажется неполным. Но, в отличие от барьеров, мешающих научно-техническому развитию, разночтений между позицией власти и научного сообщества здесь гораздо меньше. И такая ситуация внушает оптимизм. Было бы куда хуже, если бы высшее руководство страны предпочитало вкладывать усилия и средства в получение энергии из камня или получение «чудо-воды». А ведь бывало и такое.

Еще одна важная часть Стратегии посвящена направлениям исследований и развития, которые государство объявляет приоритетными (а значит, они будут поддерживаться в первую очередь). В их числе: ИТ-технологии, ресурсосберегающая энергетика, персонализированная медицина, экологически чистые агротехнологии, развитие транспортных и телекоммуникационных систем (как обеспечения связанности территории Российской Федерации) и др.

Отметим, что для многих институтов новосибирского Академгородка эти направления хорошо знакомы, работы по ним ведутся, и хочется верить, что декларируемая поддержка этих работ будет осуществляться и на практике.

И, напоследок, остановимся на некоторых моментах государственной политики поддержки НТР, о которых говорится в представленном документе.

Для обеспечения притока кадров в науку и инновационные технологии предполагаются, в частности, программы адресной поддержки молодых ученых и специалистов, а также развитие системы научно-технического творчества детей и молодежи.

В сфере инфраструктуры анонсировано создание новых установок класса «мегасайнс», упрощение процедур закупок материалов и образцов для исследований и разработок, поддержка отдельных территорий с высокой концентрацией научных, исследовательских и инновационных организаций (прим. На наш взгляд – новосибирский Академгородок должен быть в числе первых кандидатов на получение такой поддержки).

Для развития взаимодействия и коммуникаций в сфере науки и внедрения высокотехнологичных разработок предполагается организовать систему технологического трансфера результатов исследований в промышленность (обеспечивающего также защиту интеллектуальной собственности разработчиков).

В сфере управления и бюджетного финансирования должен осуществиться переход к модели «квалифицированного заказчика» и ориентации государственных заказчиков к закупке инновационной продукции, созданной российскими производителями на основе российских же технологий. Если этот принцип будет распространен и на многочисленные госкорпорации и госмонополии, то поддержка получится существенная. Для примера, в прошлом году эти структуры осуществили закупок продукции для своих нужд более, чем на 20 триллионов рублей. По сути, это один из самых больших рынков России, который, к тому же (пусть порой и формально) контролируется государством.

В целом эти, да и другие, меры выглядят достаточно разумно и привлекательно. Теперь нам остается оценить, как они будут выполняться на практике. Тем более, что в тексте Стратегии НТР обозначен и ряд «дедлайнов». Так, в период 2017-2019 гг. должна начаться реализация научно-технических проектов в рамках, указанных выше приоритетов. В этот же срок должна быть сформирована некая система воспроизводства и привлечения кадров для задач НТР. А на следующем этапе (в 2020-2025 гг.), страна должна уже увидеть результаты этих проектов и увеличить объемы экспорта технологий и высокотехнологической продукции. Конечно, хотелось бы увидеть более конкретные показатели. Например, количество центров научно-технического творчества, которые должны открыть свои двери до 2019 года. Или ожидаемый к тому же времени уровень доходов молодого ученого. Или – число установок «мегасайнс», которые буду сданы в эксплуатацию к 2020 году. Ну или хотя бы – когда именно будут упрощены процедуры закупок материалов для исследований. Ничего этого, к сожалению, в тексте Стратегии нет. По идее, подобные показатели и расчеты содержатся в отдельных «дорожных картах», но о таковых тоже пока речи не идет. Поэтому, повторим, нам остается лишь признать общие положительные моменты Стратегии и гадать, как, когда и в какой мере они будут реализованы.

Сергей Кольцов

Как мы знаем, руководство РФ намерено полностью «защитить» отечественный рынок от продуктов, содержащих ГМО. В частности, с середины 2017 года должен вступить в силу закон, предусматривающий обязательную государственную регистрацию таких продуктов. Под запрет, естественно, могут попасть импортные ГМ продукты (например, соя и кукуруза), выращенные в США. Как это скажется на российской пищевой промышленности, в расчет не принимается, поскольку у руководства страны есть веский мотив – «защита» граждан от сомнительной еды. Мотив этот, естественно, во многом задается некими активистами, успешно сделавшими из ГМО страшилку для обывателя.

Можно было бы обойти данную тему стороной, если бы нагнетание страхов по поводу вреда трансгенов не имело отчетливо выраженного обскурантистского характера. Получается, что руководство страны прислушивается в таких вопросах к мнению обскурантов, а не к мнению ученых. Как это нужно понимать? Либо наша академическая наука не пользуется авторитетом в высочайших эшелонах власти, либо ученые просто упустили инициативу. Или того хуже – от имени науки стали выступать откровенные обскуранты.

Как правило, специалисты в таких случаях проявляют удивительное философское спокойствие. Но, похоже, у кото-то лопнуло терпение. Свидетельством тому является совсем недавно вышедшая в свет книга Александр Панчина «Сумма биотехнологий: руководство по борьбе с мифами о генетической модификации растений, животных и людей». Издательство АСТ, 2015 год. Книга, безусловно, обладает ценностью как в плане чисто научного просвещения (поскольку очень доступно и внятно объясняет основы генетики и основные принципы генной инженерии для непрофессионалов), так и в плане очень грамотного, я бы сказал – остроумного подхода к разоблачению мифов о ГМО.

Вначале автор показывает возможности генной инженерии с точки зрения конкретной пользы для человека. Например, генным инженерам удалось встроить в геном томата ряд генов львиного зева, чтобы увеличить количество антоциана в плодах. В таких ГМ помидорах антоцианы присутствуют не только в кожице, но и в мякоти. В итоге данный сорт томата по содержанию полезных веществ сравнялся с известными лесными ягодами вроде голубики и черники. Кроме того, благодаря антоцианам подобные генетически улучшенные помидоры почти в два раза дольше хранятся и значительно меньше подвержены воздействию плесени.

Генная инженерия, по его словам, играет огромную роль в современной медицине. Так, еще в конце прошлого века были созданы трансгенные бактерии, способные вырабатывать человеческий инсулин. И в настоящее время большинство препаратов инсулина производят генетически модифицированные организмы. Аналогичным образом производят факторы свертывания крови для больных гемофилией и гормон роста для детей с генетически обусловленной низкорослостью.

Генетически модифицированные растения, пишет Александр Панчин, могут применяться для производства антител, гормонов, вакцин и ферментов.

Кроме того, генная инженерия позволяет создать продукты, не вызывающие аллергических реакций, из-за которых страдают десятки миллионов людей. Так, в США каждые три минуты кто-то оказывается в неотложке из-за острой аллергической реакции на еду. Еще один вклад – повышение урожайности растений за счет повышения их устойчивости к вредителям. Кроме того, параллельно снижается и пестицидная нагрузка, что благоприятно сказывается на экологии.

Рассматриваются даже такие «фантастические» проекты, как создание растений со светящимися в темноте листьями.  Их вполне можно использовать для озеленения дорог и скверов, где они способны заменить искусственное освещение с помощью обычных фонарей.

Это, конечно, далеко не полный перечень возможностей генной инженерии. Попутно отметим, что в Институте цитологии и генетики СО РАН уже созданы генно-модифицированные формы моркови, содержащей полезные с медицинской точки зрения протеины. Также ведется работа по созданию генно-модифицированного картофеля, устойчивого к фитофторе. Можно ли сказать, что подобные исследования несут какую-то «угрозу» человечеству?

Автор книги задается вопросом: руководствуются ли противники ГМО какими-либо рациональными доводами? Он приводит такой пример.

В 2000 году появились сообщения насчет создания «золотого риса», богатого бета-каротином. В том же году были созданы ГМ томаты с аналогичными свойствами. Бета-каротин ценен тем, что, попадая в организм, он превращается в витамин А. В развивающихся странах из-за недостатка этого витамина ежегодно слепнет более 250 тысяч детей. Выращивание «золотого риса» помогло бы решить указанную проблему. В 2005 году была создана новая модификация данного растения, содержащего приличное количества полезного вещества. По расчетам, людям хватило бы и одной суточной порции риса, чтобы забыть про нехватку витамина А.

Что произошло дальше? В 2013 году на Филиппинах четыреста разъяренных активистов буквально вытоптали ОПЫТНЫЕ ПОСАДКИ «золотого риса». Подчеркиваем, это были экспериментальные посевы, урожай с которых должны были передать на экспертизу. Иначе говоря, противники ГМО выступали не только против потребления генно-модифицированных продуктов, но даже против их ИЗУЧЕНИЯ. То есть для них «вред» был непоколебимой «истиной», не опирающейся ни на какие достоверные исследования. «Вредно» – и всё тут! Точнее, «вред» усматривается в самом подходе к получению таких растений. То есть возмущение вызывает сама генная инженерия как таковая – безотносительно к тому, что конкретно с ее помощью мы получаем.

Александр Панчин справедливо замечает, что в сознании обывателей ГМ продукты назойливо противопоставляются продуктам «натуральным» как нечто «искусственное», а стало быть – «противоестественное», в чем автоматически усматривается вред для нашего организма. Он показывает всю абсурдность подобной постановки вопроса.

Возьмем такой пример. В США ежегодно фиксируется более 40 миллионов случаев пищевых отравлений, из-за которых умирает более трех тысяч человек. Три тысячи смертей ежегодно! Виновниками отравлений выступают самые что ни на есть «натуральные» продукты.  Альфа-токсин, ботуло-токсин, патогенные штаммы кишечной палочки, сальмонелла, листерия, шигелла, золотистый стафилококк, вирус гепатита А, норовирусы, энтеровирусы, патогенные амебы, аскариды, паразитические плоские черви – вот далеко неполный перечень той заразы, что обнаруживается в «натуральных» продуктах в течение многих столетий, и отчего, заметим, люди продолжают гибнуть и по сей день. На этом фоне разговоры о каком-то «онтологическом» вреде ГМО из-за их «ненатуральности» выглядят смехотворно.

Вот еще один показательный пример. В Германии в 2011 году случилась вспышка пищевых отравлений, вызванных патогенным штаммом кишечной палочки. Отравилось около 4 тыс. человек. Из них 53 человека погибли. Расследование показало, что источником заразы стала «органическая ферма», где выращивался пажитник, использующийся в качестве приправы.

Иначе говоря, «натуральные» продукты вполне могут нести угрозу человеческой жизни. Однако противников ГМО такие факты ничуть не смущают. И это несмотря на то, что случаев смерти от трансгенных продуктов никто не зафиксировал.

Еще одно заблуждение, связанное с лояльным отношением к «натуральным» продуктам. То, что многие растения содержат токсичные вещества, ни для кого не секрет. Они содержатся даже в некоторых культурных растениях, принимаемых нами в пищу. Но дело в том, что токсины могут появиться у новых сортов и гибридов, полученных традиционным путем, без всякой генной инженерии. В книге приводятся такие примеры. Так, в 1968 году был выведен сорт картофеля «Ленапе», в клубнях которого, как показали исследования, содержалось повышенное количество соланина (ядовитое вещество, вызывающее разложение эритроцитов, тошноту, головную боль, понос, повышение температуры, судороги, кому, помрачение сознания). А ведь продукт был совершенно «натуральным»! Однако через два года его коммерческое использование оказалось под запретом. В конце прошлого столетия то же самое произошло со шведским сортом «Магнум Бонум». Чем, в этом случае, генная инженерия опаснее? По сути, риск получить растение с повышенным содержанием нежелательных веществ не зависит от способов его получения. Традиционная селекция от этого также не застрахована.

Сергей Панчин показывает, что современная тяга к «натуральному» совершенно иррациональна и отражает банальный страх перед новым и необычным. Причем, так было всегда.

Вот характерное рекламное объявление столетней давности: «Поморская артель «Ломоносов». Только кони! Мы доставляем рыбу в столицу, не используя паровоз!».

Действительно, «натуральный» транспорт когда-то тоже считался «полезным», в отличие от «искусственных» паровозов. И до сих пор кто-то с ностальгией вздыхает по тем временам, когда не было машин. Правда, тогда чаще умирали от болезней и от голода. Но эти «детали» не принимаются во внимание, когда речь заходит о борьбе с «противоестественными» изобретениями.

Олег Носков

Фекалии панд, лифчик для химзащиты и «британские ученые изучили британских ученых» — частые гости полос науки в СМИ. Однако не все так смешно и глупо в этих работах, а именитые ученые, например Андрей Гейм, считают за честь получить Шнобелевку.

Недавно Life.ru попросил меня выступить экспертом в статье про британских ученых — тех самых, которые постоянно делают какую-то глупость. Причем одним из вопросов было «А правда ли британские СМИ публикуют все подряд?». Такой вопрос может поставить в тупик любого человека, пришедшего из науки (я — как раз оттуда) и знающего о силе британских университетов, британской научной школы, научных обществ и традиции. Великобритания — одна из колыбелей мировой науки и академической культуры вообще. Посему я попробую рассказать, как же британские ученые в глазах российских СМИ стали первыми претендентами на Шнобелевскую премию, а попутно — так ли бессмысленна сама Шнобелевка вообще.

Начнем с того, что феномен «британских ученых» — исключительно русскоязычный. Да, британские ученые не знают, что они «британские ученые», не знают об этом и в США, и в Германии — где угодно. Даже нашумевшая во всех российских СМИ статья «Британские ученые объяснили феномен британских ученых» была журналистским перефразированием в погоне за кликабельностью, которую приносит мем. Оригинальное исследование действительно выполнено британскими учеными, но говорит оно об ученых вообще. Она анализирует сложившуюся сегодня в науке систему мотивации, которая провоцирует ученых преувеличивать социальную значимость своих результатов и торопиться с выводами. Эта тема широко обсуждается в социологии науки, это не первая и не последняя подобная публикация, а известной у нас она стала именно из-за привязки к знакомой фразе.

Откуда все-таки растут ноги? Как ни странно, от качественной научной коммуникации и всестороннего освещения науки в СМИ. Но подождите делать вывод, что науку нужно скрывать. Потому что третий компонент — дырявое сито перевода с английского на русский.

Научная коммуникация в смысле соответствующих подразделений в университетах в Великобритании (впрочем, как и в США, Германии или Австралии) существует давно и весьма системно. Первая магистерская программа по научной коммуникации появилась в Великобритании в 1991 году (Имперский колледж, Лондон); сейчас их еще две — в Бристоле и в Манчестере. Само собой, пресс-службы (чаще они называются управлением коммуникаций или близким к этому термином) существовали еще раньше. Они исправно производят пресс-релизы, посвященные научным работам (и не только им, как мы увидим дальше).

Поскольку проблема передергиваний и преувеличений существует в самой науке, а выявить их неспециалисту часто весьма трудно, «странные» исследования попадают и в пресс-релизы. Следующими в цепочке стоят СМИ, традиционно заинтересованные в науке. Прежде всего, «Би-би-си», который существует на специальный налог и не находится под давлением необходимости заработать. Там производят и научные новости, и фильмы, и программы, и даже журналы. Наука есть в вечерних новостях. У большей части газет вкладка «Наука» есть прямо на первой полосе (The Daily Mail, The Daily Telegraph, например), и там — не про научную политику или астрологию, там правда про науку. Научной информации объективно много, поэтому в нее попадает и странное. Хотя, совершенно точно, не «все подряд» — научные журналисты отбирают темы и не боятся выступить, если это необходимо, и с критикой ученых или университетов. Само собой, никакая система не гарантирует полное отсутствие злоупотреблений, но она предполагает механизм, когда есть контролирующие стороны, которые помогут такое злоупотребление вычислить. Но не исключает появления смешных или странных новостей.

Теперь этим новостям нужно перебраться через границу и язык. Британским ученым это сделать чуть легче: у «Би-би-си» есть полноценный русскоязычный сайт с разделом науки (такого нет ни у иностранных газет, ни у CNN, ни даже у Deutsche Welle — сайт есть, но нет вкладки «наука»). И испытывающие информационный голод и нехватку кадров российские новостные сайты «Би-би-си» активно мониторят. А дальше включается отрицательный отбор: в таких условиях российским СМИ куда интереснее перепечатать кликабельную смешную новость, нежели разбираться в черных дырах или биодеградируемых пластиках. Масла в огонь активно подливало (до реформы в 2013 году) информационное агентство ИТАР-ТАСС: его лондонские корреспонденты были широко известны в узких кругах постоянными поставками новостей от «британских ученых» различной степени бреда и неграмотности перевода (вот, например, магнитная буря-убийца, была еще жизнь на Титане и много чудодейственных методов лечения рака). На относительно недорогую ленту ИТАР-ТАСС были подписаны десятки региональных СМИ, с удовольствием перепечатывавшие подобные материалы. Вот и все, дамы и господа, мем готов.

А что же Шнобелевка? Во-первых, она показывает, что ученые из Великобритании — вообще не самые «британские ученые». За всю историю Шнобелевской премии (с 1991 года) подданные королевы получили премию 44 раза, а, например, американские — 72 раза. Близки к Британии Япония (37) и Австралия (31). Разумеется, это грубые подсчеты, ведь Шнобелевку дают не только ученым — например, ее получали полицейские (2009 год, Ирландия и 2015, Таиланд) и корпорации (2002, «Газпром» и еще ряд международных компаний), но общее представление правильное. Число премий отражает, скорее, общий масштаб науки каждой страны и ее представленность в мировом научном процессе. Оно даже отражает стремительный рост Китая: впервые китайские ученые появились в списке в 2010 году, но с тех пор наращивают присутствие.

Является ли присуждение Шнобелевской премии показателем низкого качества исследования, «удовлетворения собственного любопытства за государственный счет»? Нет, и в этом отличие Шнобелевки от анти-«Оскара» — «Золотой малины». Об этом как минимум свидетельствует то, что подавляющее большинство лауреатов с радостью принимают награду и приезжают прочитать лекцию, а в жюри находятся вполне настоящие Нобелевские лауреаты. Например, от традиционных бумажных самолетиков сцену очищал американский физик Рой Глаубер, но в 2005 году он мероприятие пропустил, так как получал собственную Нобелевскую премию «за вклад в квантовую теорию оптической когерентности».

Если бы Шнобелевка была позором, ее бы не получали, а скрывали под угрозой прекращения финансирования работы или увольнения, правда ведь? Сайт премии сообщает, что она присуждается за исследования, которые «сначала смешат, а потом заставляют задуматься».

Один из лауреатов сразу обеих премий, физик Андрей Гейм сказал в интервью «Би-би-си»: «Честно говоря, я одинаково ценю и мою Нобелевскую премию, и мою Шнобелевскую премию. Для меня Шнобелевка была проявлением того, что я готов понимать шутки. Никому еще не вредило немного самобичевания».

Шнобелевская премия, как и ряд направлений в философии и социологии науки, — хорошая рефлексия научной среды, способ сверки часов и оценки направления движения. Который в том числе помогает не заметать проблемы под ковер, а вовремя идентифицировать их и предлагать варианты решения. Кстати, совсем недавно блог Шнобелевской премии привлек внимание к проблеме высасывания пресс-релизов из пальца. Или лучше сказать, написания пресс-релизов на каждый чих, учитывая, что тема обсуждаемого релиза — «Можно ли чихать с открытыми глазами». И правда, никому еще не вредило немного самобичевания.

Александра Борисова