Среди важнейших работ, которые Сибирское отделение РАН проделало от своего лица — аналитика и предложения по проблеме озера Байкал, программе комплексных научных исследований в Республике Саха (Якутия) и развитию новосибирского Академгородка.

На первом в 2016 году заседании Президиума Российской Академии наук председатель её Сибирского отделения академик Александр Леонидович Асеев сообщил о выполнении силами СО РАН, как такового, государственного задания на 2015 год. При необходимости составить не менее пяти аналитических отчетов и предложений по развитию приоритетных направлений фундаментальных наук и поисковых исследований, специалисты СО РАН направили в Москву шесть: два по байкальской проблеме, а также по комплексному изучению потенциала Якутии, перспективам академгородков и научных центров, проведению научных изысканий в Ямало-Ненецком автономном округе.  Помимо этого, Сибирское отделение подготовило проекты по изменению регламента взаимодействия ФАНО-РАН, по научно-методическому руководству институтами со стороны Академии наук, ряд поправок и дополнений в  другие нормативно-правовые документы, относящиеся к интеллектуальной деятельности.

Ещё одним ключевым направлением работы СО РАН в 2015 году стала экспертиза. Согласно государственному заданию, её объектами являются международные и национальные исследовательские программы, научно-технические результаты (полученные с привлечением средств федерального бюджета), правовые акты, а также эффективность работы научных организаций.

Как пояснил начальник управления организации научных исследований (УОНИ) СО РАН кандидат физико-математических наук Андрей Витальевич Аникеев, Сибирское отделение проводило экспертизы и по собственному плану, и взяло на себя часть работ, входивших в госзадание Российской Академии наук. Всего за уходящий год подготовлено около 2 000 экспертных заключений.

Успешно выполнена в Сибири и та часть задания, которая относилась к популяризации научных знаний. Только в печатной версии «Науки в Сибири» к средине ноября 2015 года было опубликовано 354 материала, всего же упоминаний СО РАН в масс-медиа за тот же срок насчитывается свыше 20000.

В 2015 году прочитаны 404 лекции в рамках проекта «Академический час для школьников». Выставочным центром СО РАН проведено 110 экскурсий, 24 публичные лекции, 16 просмотров научно-популярных фильмов, 5 мастер-классов. По программе «Дней науки в СО РАН» прошло более 1000 мероприятий, включая выступления выдающихся ученых, круглые столы, семинары, экскурсии в музеи СО РАН, институты и лаборатории.

«В госзадание входила и издательская деятельность, — дополнил А.В. Аникеев, — в рамках которой  была выпущена 21 монография. СО РАН является учредителем (издателем) 29 научных журналов. Кроме того в более чем 30 подобных изданиях члены РАН из Сибирского отделения являются главными или научными редакторами». К сфере ответственности СО РАН относилось также проведение международных конгрессов, конференций, симпозиумов, семинаров: таких мероприятий в 2015 году прошло 9 вместо 5-7 запланированных. «Организация же научных встреч российского уровня, — пояснил начальник УОНИ СО РАН, — относится к компетенции институтов».

«Доклад председателя Сибирского отделения произвёл сильное впечатление, — сказал в ходе обсуждения президент Российской Академии наук академик Владимир Евгеньевич Фортов. — В СО РАН присутствует творческая атмосфера по оценке происходящего сейчас с нами, здесь ищут новые подходы к решению вставших в настоящее время проблем».

Фото Юлии Поздняковой

Интервью с директором AOM-Systems GmbH Вальтером Шефером

- Вальтер, многие наши ученые жалуются на то, что их разработки часто оказываются невостребованными у себя на родине, отчего они вынуждены пристраивать их за границей. Нередко им это удается. Как Вы оцениваете такую ситуацию со своей стороны – со стороны гражданина Германии, хорошо знающего нашу научную школу? Чего не хватает нашей стране, чтобы отечественные разработки внедрялись здесь более успешно – по примеру европейских стран?

– Действительно, в России хорошая научная школа, которую уважают в других странах. Почему ваши разработки не востребованы в отечественной индустрии? На мой взгляд, это связано с тем, что вам здесь не хватает адекватной организации такой работы. Понимаете, немцы, европейцы в этом плане очень организованны. Некоторые системы не работают именно потому, что требуют очень тонкой организации.

Есть еще один момент. Помню, я был в Ганновере, когда туда приезжали Владимир Путин и Ангела Меркель. Это был, если я не ошибаюсь, «русский год». Российская Федерация организовала выставку своих технологий, были подготовлены стенды.

Так вот, многим из нас сразу бросилось в глаза одно принципиально важное обстоятельство: в России практически нет мелких и средних компаний. Точнее, они никак не были представлены. Всё было на таком уровне: «Вам нужен танкер – построим танкер; нужна ракета – построим ракету». Это всё крупные системы.

Возьмем Германию: здесь много что держится на мелких и средних компаниях, где работает до двухсот человек. Таких, например, как наша компания. Это очень важно. Дело в том, что небольшие компании специализируются в очень специфических областях, как раз связанных с инновациями. Они могут быть даже единственными во всем мире специалистами в какой-то конкретной области, способными понимать и уточнять определенные процессы. Если же вы вместо десятков и сотен мелких компаний попытаетесь сделать одну крупную компанию, то вы будете не в состоянии добиться такой специализации. Вы просто не сможете грамотно разбираться в некоторых конкретных вещах. Как говорят у нас в Германии, «нельзя танцевать на двух свадьбах».

Я думаю, преимущества Германии в данном случае именно в том и заключаются, что у нас огромную роль играют как раз небольшие компании. И государство, надо сказать, целенаправленно их поддерживает. На мой взгляд, российские ученые испытывают серьезные проблемы из-за слабой роли небольших компаний. Попытайтесь-ка вы со своей разработкой стать клиентом крупной компании – «Газпрома», «Роснефти», «Росатома» и прочих. Это очень сложно. Лично я даже не представляю, как с этими гигантами установить деловой контакт. А вот с мелкими и средними компаниями общаться гораздо проще.

- У нас в политических кругах доминирует такая доктрина, будто крупным компаниям с государственным участием гораздо легче внедрять инновации благодаря солидным финансовым ресурсам. Поэтому наше государство совершенно сознательно сделало на них ставку. Судя по Вашим словам, эта доктрина не отвечает современным трендам?

– Может быть, для большой страны характерно делать ставку на большие компании. Мне здесь тяжело сравнивать опыт России с опытом Германии и механически переносить наш опыт на ваши условия. Возможно, создание госкорпораций было продиктовано вполне рациональными соображениями ваших руководителей.

- В таком случае, почему мы тогда не видим того результата, который ожидался? Ведь Вы совершенно правильно заметили, что в крупную компанию с какими-то разработками и деловыми предложениями пробиться тяжелее. И наши ученые это испытывают на себе. Многие из них действительно не могут туда пробиться.

– Вы знаете, я подозреваю, что для решения таких вопросов не хватает прямой заинтересованности. В Германии правительство пытается сделать так, чтобы у людей всегда был прямой интерес, чтобы человек не просто отбывал свое время на работе, но понимал, что любой вложенный им труд будет окупаться.

- И как вашему государству это удается?

– Вот это очень интересно. Стимуляция со стороны государства происходит через различные проекты. Эти проекты целенаправленно поддерживают технологические разработки, которые связаны с риском.

Представьте себе: вы разрабатываете новую форсунку для распыления водно-угольной смеси. Вы не знаете, насколько хорошо это будет работать. Риски у вас высоки – 50 процентов или 70 процентов, если даже не больше. Так вот, как раз для таких разработок в Германии существуют правительственные проекты.

Работают они таким образом: правительство выделяет деньги – довольно крупные суммы, на определенный срок. Правда, половину суммы от стоимости проекта вы должны вложить самостоятельно. То есть если проект стоит миллион евро, то вы вкладываете пятьсот тысяч, остальную половину вам выделит государство. Причем в таких проектах участвует сразу несколько компаний. На мой взгляд, наше государство финансово очень хорошо помогает подобным стартапам.

- А правовая, нормативная база как-то у вас влияет на внедрение инновационных разработок?

– Это, конечно, не совсем связано с областью работы конкретно нашей компании, но должен сказать, что у нас весьма строгие стандарты. Во всяком случае, если речь идет об экологии. Здесь большую роль играет Европейский Союз.

- А как у вас выстроены взаимоотношения предприятий и научных организаций? В чем отличие от нашей страны? Вы сказали, что нам не хватает организации.

– Организации вам действительно не хватает. Говорят, что в России очень сильны бюрократические препоны, хотя лично я с этим серьезно не сталкивался.

Честно говоря, бюрократия есть везде. Есть она и в Германии. Но наша бюрократия как-то связана с правильной организацией деятельности ученых. Без хорошей организации ученый никогда не будет успешен, даже если он гений и у него прекрасные разработки. Но если он не сможет правильно сформулировать бизнес-идею, то у него на практике ничего не получится.

- Есть ли в Германии какие-нибудь институты, которые осуществляют такую организационную работу, ведь ученый чисто психологически может быть погружен в  научные исследования? Есть у вас какое-то звено, которое осуществляет посредничество между научно-исследовательской работой и практическим воплощением результатов?

– Вы знаете, у моего бывшего научного руководителя есть специальный центр, который как раз является таким звеном. Этот центр занимается продвижением научных идей и разработок в индустрию. Понимаете, ключевой вопрос тут в другом. К примеру, где может найти работу российский физик? Кроме университета или исследовательского института он вряд ли найдет себе достойное место, по своей профессии. А в Германии любой физик, любой химик может спокойно работать в любой машиностроительной компании. То есть, закончив университет, получив диплом физика, вы спокойно устраиваетесь на завод и работаете там именно по своей специальности – специальности физика, хотя ваша прямая деятельность, возможно, не связана напрямую с физикой. Кстати, Ангела Меркель – физик по образованию. В России же получается так, что если вы идете в университет изучать физику, то вы либо остаетесь на кафедре или идёте устраиваться в научную организацию.

В наших университетах, например, нет многочисленного штатного персонала, работающего там многие годы. Вот пример. Группа, в которой участвовал я, состояла из штатного профессора и трех секретарш. Еще пара ученых.  А остальные – люди, которые приходят на время, пишут докторскую диссертацию, и через три-четыре года уходят. Они не могут там остаться надолго, поскольку их пребывание там ограничено пятью годами. То есть, у нас там нет такого количество постоянных несменяемых научных ставок, как в ваших университетах. Лично меня, как физика, интересовала конкретная работа на предприятии. Это совершенно нормально для нас: я отправляю на предприятие свою резюме, и для меня там находят работу именно как для физика. Так устроена система в Германии. Пусть вы на предприятии выполняете не совсем научную работу, тем не менее, она всегда будет связана с какой-то научной подоплекой.

- Вы затронули сейчас очень болезненный для нас момент. Мне рассказывали случаи, когда руководители предприятий абсолютно не ориентировались в современных тенденциях, а потому элементарно не понимали, зачем им нужна какая-то научная компонента.

– Совершенно верно! Я не хочу бросать тень на репутацию ваших крупных компаний, но достаточно посмотреть, какое количество ученых у них работает, чтобы стало понятным их отношение к инновациям. Почему, например, они покупают какие-нибудь технологии бурения за рубежом, вместо того, чтобы разрабатывать их самостоятельно? А теперь у них возникли проблемы из-за эмбарго. Это ведь история про курицу, которая несет золотые яйца. Кстати, а есть ли представители «Газпрома» на конференции, посвященной проблемам горения?

Я думаю, если бы они захотели разработать новые технологии самостоятельно, у них бы получилось. Вот тут я увидел у вас «йотафон» –  вашей, отечественной разработки. Там есть инновативный момент, который лично меня, гражданина Германии, заинтересовал. Однако я сильно удивился, когда обнаружил, что россияне эту модель мало где видели. Некоторые искренне удивлялись, когда я им ее показывал. Вопрос: почему у вас так происходит? Неужели здесь возникают какие-то препятствия в плане реализации товара или у российских граждан есть недоверие к отечественным разработкам? Лично мне это совершенно непонятно.

Беседовал Олег Носков

Александр Кулешов о том, нужна ли наука России: интервью на форуме Moscow Science Week

О нынешних и будущих проблемах российской науки отделу науки «Газеты.Ru» рассказал Александр Кулешов — российский ученый-математик, доктор технических наук, специалист в области информационных технологий и математического моделирования, академик РАН, директор Института проблем передачи информации им. А.А. Харкевича РАН.

— В аннотации заседания «Зачем нужна наука в России?», которое проходит в среду на Неделе науки в Москве с участием руководства РАН, ФАНО и Минобрнауки, вы утверждаете следующее: «В настоящее время правительство РФ разрабатывает стратегию научно-технологического развития страны на долгосрочный период, в которой будут определены приоритеты государственной научно-технической политики. По всей видимости, это будет основополагающий для нас документ». Что вам уже известно про эту концепцию?

— Я эту концепцию одним глазом видел — а может, даже читал. Любая концепция состоит из общей части, которую обычно пролистывают, и из набора конкретных действий, который читают внимательно. С набором конкретных действий в концепции научно-технологического развития пока не очень хорошо.

Прошло два с половиной года с момента принятия реформы РАН, и что за это время произошло? Ничего.

Хотя если точнее сказать — ничего плохого. Для нашего института, например, произошли хорошие изменения: мы здание наконец получили — а это для нас жизненно важное событие.

— Вот ученые жалуются, что кучу бумаг нужно заполнять…

— Это отчасти неправда. Конечно, количество бумаг удвоилось. Но почему удвоилось? Академия наук продолжает присылать бумаги, и бумаги еще шлет ФАНО. ФАНО, как и любая новая организация, хочет сделать инвентаризацию. Это и понятно: начальный поток должен быть выше стационарного. Но я вот что скажу: если институт организован правильно, все эти бумаги ни до каких ученых не доходят. Вот спросите у нас любого сотрудника, знает ли он про эти бумаги. Любой сотрудник ответит, что ничего не знает. Поэтому должен быть нормальный бюрократический аппарат в каждом институте, который на это реагирует и не пускает это все вглубь.

Да, наш административный аппарат стал более загруженным — но это вещь настолько мелкая, что не стоит даже обсуждать.

— А что вы думаете по поводу слияния институтов в рамках реформы?

— Слияния, конечно, бывают чудные — иногда объединяют, например, три института, расположенных в разных городах. Но эти институты сами выступили с предложением о слиянии — насильно никого не объединяют. Что будет дальше, я не знаю. Пока нет общей идеи (чего мы хотим добиться), бессмысленно говорить об эффективности слияний.

В общем, пока не видно очевидной пользы от объединения институтов — но не видно и очевидного вреда. Ну разделили один институт на два — вреда тут никакого нет.

— Но возмущенные налогоплательщики скажут: зачем два института занимаются одним и тем же, в то время как можно сделать один институт, но сильный?

— Они не занимаются одним и тем же! Чем они занимались, тем и продолжают заниматься: это совершенно не зависит от слияний. В масштабах государства это очень мелкий вопрос, не имеющий никакого значения.

Проблема в ином: в стране наука деградирует ежегодно, ежечасно. И продолжается это уже 25 лет.

Вот что нужно остановить, а вовсе не объединения институтов. Без науки великой державы существовать не может.

Часто налогоплательщики даже не понимают, за что они отдают деньги. Они не понимают, что тот же вай-фай разрабатывался в течение многих лет огромной научной кооперацией. Эта научная кооперация собирается 12 раз в год, обсуждает свои разработки, голосует… Но люди думают, что все изобретают инженеры, хотя инженеры — это третье звено в создании любого продукта. В каждый новый промышленный продукт вкладывается огромное количество науки. Как сказал Саркози, электричество возникло не вследствие модернизации свечи.

— А еще возмущенные налогоплательщики могут сказать, что во многих институтах до сих пор есть огромное количество сотрудников практически пенсионного возраста, которые приходят на работу, ничего не делают (у них даже компьютера нет), читают газеты и пьют чай. Что с этим делать?

— Скажу так: люди, которые не занимаются научной работой, не должны быть сотрудниками институтов.

— Но такие сотрудники есть! И в институтах РАН, и в вузах.

— В вузах они хотя бы лекции должны читать. Но, кстати, в вузах таких сотрудников иметь гораздо хуже, потому что они занимаются воспитанием молодежи. Из-за этого у нас уже закончилась советская инженерная школа, а новая еще не началась. И самое скверное — нам ее не на чем начать. Инженерная школа, которая существовала, просто перестала жить как технология.

Поэтому вопрос о том, что делать с теми, кто не работает, похож на вопрос, что делать с теми, кто ворует.

С другой стороны, тут нельзя быть абсолютно линейным: ведь у каждого своя задача, свои функции. Молодые больше пишут статьи, пожилые больше пишут книги и занимаются воспитанием молодежи. Все происходит как в нормальной организованной семье: есть бабушка, которая вроде ничего не приносит, но без нее все развалится.

— Вы говорите про развал российской инженерной школы. А все ли технологии, изобретенные на Западе, еще могут воспроизвести российские ученые?

— Да ладно воспроизвести. Намного страшнее, когда ты просто не можешь понять, как это сделано.

— И что с этой ситуацией можно делать?

— Я не администратор, я не знаю, что делать. Но власть должна знать, как с этим справиться. Советское время не было идеальным, но тогда существовал мостик между потребностями государства и возможностями науки.

— Может, этим мостиком должна быть Академия наук? Тем более что Минобрнауки постоянно пеняет РАН, что она не пользуется своими функциями — управлять всей фундаментальной наукой в стране.

— Я не люблю слова «академия», потому что оно включает в себя три совершенно разных смысла. Первый смысл — собрание людей (в основном очень пожилых), второй — 100 тыс. сотрудников, третий — так называемый президиум, который сейчас ничем не управляет.

— Кажется, в министерстве имели в виду руководство Академии наук.

— Я не понимаю, что такое «руководство Академии наук» и что оно может сделать.

Академия сегодня как институт бессильна. Это заведение, обладающее нулевой функциональностью.

— А ФАНО?

— Лично у меня от ФАНО хорошие впечатления. Да, люди, которых туда взяли, работают не по специальности — но они стараются разобраться в силу своих возможностей. В плане финансовом, например, они все делают намного лучше, чем Академия наук. Смешно от ФАНО требовать, чтобы они предложили свою концепцию научно-технологического развития. Это как меня поставить заместителем министра финансов — от меня не будет прока.

— Возвращаясь к первому вопросу… А кто все же должен писать концепцию научно-технологического развития?

— Нет такого человека, и организации такой нет. В СССР такой механизм существовал — хотя он и не был идеальным. А сейчас государство даже не может сформулировать свои цели и задачи. Государство уже лет пятьдесят не обеспечивает себя продовольствием. Ведь для того, чтобы себя прокормить, нужна наука. Кроме того (и это самое страшное), нет понимания, что эта цель вообще нужна. Совершенно ясно, что если, например, сейчас ломать старую научную школу, то нужно иметь план на 30–40 лет вперед.

Нам нужны конкретные идеи — как нужно делать, что нужно делать, перед кем нужно отчитываться. Проблема Академии наук, например, заключается в том, что у нее нет заказчика, нет потребителя. И поэтому все выливается в нелепые параметры: давайте напишем больше статей! А что это даст? Ничего. И проблема заключается в том, что присутствует огромное непонимание всего. А еще бывает «салями слайсинг» — когда один результат разрезают на 10 статей, чтобы появилось больше публикаций.

Но самое страшное, что в России никому ничего не нужно. Это самое неприятное и самое глобальное. Это суровая правда жизни. У нас нет ответственности.

Считается, что самая большая беда — это коррупция. Но коррупция есть везде. Это как с пьянством: пьют везде, просто где-то больше, где-то меньше.

Главная проблема в нашей стране — безответственность. Ни перед кем не нужно отчитываться. Вот в СССР у людей ответственность была, вплоть до угрозы расстрела. Сейчас же не отвечают за то, что не сделали, а должны были сделать. И на этой ситуации коррупция как раз расцветает. Но человек должен лично отвечать за результат. И в России должен быть именно такой подход.

— Вы говорите, что никому ничего не надо. Но есть же бизнес, которому постоянно нужны технологические разработки…

— Наш негосударственный бизнес — это нечто близкое к нулю. Мелкий бизнес неплатежеспособен. А крупным компаниям, например «Роснефти», поддержка технологических разработок не нужна — это же огромные затраты. Сегодня, в отличие от того, что было 50 лет назад, науку оплачивает не бизнес, а государство. И так везде. Ни одна частная компания на фундаментальную науку денег не расходует. Фундаментальную физику и математику частные компании, конечно же, не оплачивают. На это деньги дает только государство.

А вообще инвестирование фундаментальных наук в последнее время очень сократилось. И это очень плохо, ведь без науки страна становится совершенно бессильной. Без научной школы ни одно государство абсолютно ничего не может сделать.

Конечно же, жизнь без науки возможна — в Нигерии же люди живут. Там количество населения как в России, порядка 150 млн человек, даже больше. Есть нефтяная труба, как в России. Но науки там нет и быть не может. Потому что если там появится условный «Ньютон», то он не сможет там работать, у него не будет для этого условий, он уедет за рубеж.

Мы можем отказаться от науки, но тогда у нас будет жизнь как в Нигерии.

А ведь даже в таких маленьких странах, как Швейцария, есть наука. И если смотреть не по количеству, а в удельном показателе, то это будет самая сильная наука в мире.

Наша глобальная проблема в том, что на российскую науку нет запросов. И она дрейфует без руля — как айсберг в океане.

— Обсуждение науки в России проходит в рамках Недели науки в Москве — Moscow Science Week. Что это за мероприятие?

— Тут задача прежде всего популяризационная. Смысл в том, что ученые слушают докладчиков другой дисциплины, и так возникают междисциплинарные направления. 20 лет этого не было! Moscow Science Week полезна еще и тем, что мы привозим на нее людей профессионального уровня, которые могут рассказать о своей специальности то, что интересно широкой аудитории.

Все основные достижения человечества за последние 50 лет — междисциплинарные.

Но при этом важно заниматься и мононауками, потому что без их развития не возникнет междисциплинарных дисциплин. И, кстати, люди, занимающиеся мононауками, открыты другим наукам. Мультидисциплинарность — это вещь очень полезная. Бывает такое, что биолог приходит на выступление математика — и получаются в конечном итоге совместные научные публикации.

Если бы вы перенеслись на двести лет в прошлое и спросили крестьянина, какие умения пригодятся его детям в жизни, он бы не задумался над ответом. Как доить корову, как засеять поле — основные земледельческие навыки мало менялись с течением времени. Так было всю историю человечества. Но последние два века? Все изменилось.

Со сменой каждого поколения (а иногда и быстрее) старые профессии умирают, на смену им приходят новые. Большую часть производственных работ уже выполняют машины. Вскоре они заменят людей полностью, и профессия фабричного рабочего умрет. Но на смену ей приходят новые, когда-то немыслимые профессии вроде блогера, программиста, прогеймера или человека, который выгуливает чужих собак.

Ротация профессий все ускоряется, и встает вопрос: а чему нам нужно научить будущие поколения?

Всё больше и больше исследователей приходят к выводу, что современное школьное образование, учащее изолированным друг от друга дисциплинам и готовящее людей к определенной профессии, больше не работает в XXI веке. Технический прогресс ускоряется, рынки рушатся, а перспективы туманны.

Некоторые школы, понимая это, добавляют в программы навыки, необходимые сегодня — например, программирование. Но технологии развиваются так быстро, что к тому моменту, когда учащиеся начнут искать работу, их знания окажутся попросту устаревшими.

В своей книге Now You See It Кетти Девидсон пишет, что по ее подсчетам, «65% детей, впервые идущих в школу в этом году (2011), получат профессии, которые еще даже не изобрели».

Речь идет не только о далеком будущем. В недавнем интервью Бретт Шилке, директор отдела по работе с молодежью Singularity University, заметил, что нельзя даже сказать, какие из современных умений пригодятся через 5 или 10 лет.

Так чему учить?

Недавно Финляндия изменила свою школьную программу и приняла модель так называемого «феноменального обучения». К 2020 году традиционные школьные дисциплины заменят четырьмя темами, называемыми «четыре К» — коммуникация, креативность, критическое мышление и коллаборация. Все эти четыре дисциплины «занимают центральное место в командной работе и отражают современный мир, соединенный в единую сеть», как недавно написал в своей колонке Девид Хилл, главный редактор Singularity Hub.

Хилл также отмечает, что эти четыре К полностью отвечают запросам успешного работника XXI века — века, в котором мир ускорился настолько, что профессии, которым человек учился, к получению диплома уже исчезают. Финляндия делает важный шаг, уходя от традиционной образовательной модели, принятой в большинстве учебных заведений США; модели, созданной при стабильном рабочем рынке и экономике, которых больше не существует.

Вдобавок к четырем К успешные предприниматели демонстрируют еще три умения, которым нужно обучать детей — адаптивность, выдержку и способность постоянно учиться.

Эти умения позволят школьникам решать неожиданные проблемы, разовьют в них изобретательность и способность приспосабливаться к постоянно меняющимся условиям мира, в котором им предстоит жить. В этом мире единственная константа — постоянная адаптация.

Буэнос-Айрес не отстает от Хельсинки

Часть старших школ Буэнос-Айреса приняла новую образовательную программу: первые два года старшеклассник получает образование, а следующие три — занимается предпринимательством. Эстебан Булрич, министр образования Буэнос-Айреса, высказал свою позицию в недавнем интервью Singularity University: «Я хочу, чтобы дети вышли из стен школы и начали сами создавать то будущее, в котором они хотят жить. Они будут изменять мир с помощью знаний и умений, полученных в первые годы обучения».

Булрич говорит, что смысл программы — помочь ученикам научится адаптироваться к меняющемуся миру и научить их тому, что пригодится для любой работы, которой они займутся во взрослой жизни. Совмещение обучения с предпринимательством позволит будущим лидерам не отставать от бега прогресса. Мариано Мейер, директор управления по работе с предпринимателями Буэнос-Айреса, считает, что эти общие умения будут наиболее востребованы в будущем.

Это мнение подтверждается и недавними исследованиями, обнародованными на Всемирном экономическом форуме, и отчетом Boston Consulting Group, озаглавленным «Новое видение образования: Раскрывая потенциал технологий». Отчет делит важнейшие умения XXI века на три категории — фундаментальные умения, компетенции и личностные качества. Всем этим умениям человек обучается всю свою жизнь.

От коллекционирования дипломов к непрерывному обучению

Упор на непрерывность обучения, занявший место специального образования, — явный признак тех изменений, в которых система образования так нуждается. Видно в этом и влияние рынка труда — способность непрерывно учиться и совершенствоваться делает человека востребованным и ценным.

Генеральный директор Singularity University Роб Нейл: «Современное образование уже не соответствует современному миру. Ты получаешь диплом — и все, ты якобы готов к работе. В сегодняшнем мире это уже давно не так».

Переход от традиционной системы образования к системе непрерывного обучения выгоден и для учеников. Академические учреждения, перенявшие эту модель, смогут сохранить свою ценность и в будущем мире демократичного и децентрализованного образования.

Любые изменения требуют от нас преодолевать препятствия. Это касается и образования, где самое главное препятствие — страх перемен.

«Именно страх перемен заставляет нас отставать в развитии и отказываться от инноваций и новых предложений, — утверждает Булрич. — Мы обсуждаем, как нам улучшить машину, хотя можем построить звездолет. Нам нужен звездолет, но машину мы бросать не хотим. Да, мы добьемся каких-то улучшений, но машина останется машиной, она не взлетит. Современному образованию не хватает именно полета».