Пожар, случившийся в кемеровском ТРЦ «Зимняя вишня», унесший жизни десятков людей, вынуждает нас обратиться к теме строительства и осветить те проблемы, о которых специалисты и ученые кричат уже много лет. К сожалению, их предупреждения так и остались гласом вопиющего в пустыне, и непонятно, сколько трагедий должно еще случиться в стране, чтобы на это обратили внимание как представители власти, так и рядовые граждане – потенциальные жертвы недавнего строительного бума.

Насчет строительного бума я говорю не ради красного словца. С середины «нулевых» во многих крупных городах (включая и Новосибирск) начали воздвигать крупные общественные здания, которые на волне притока инвестиций и с «благословения» местных властей вырастали как грибы после дождя. В Новосибирске, например, этим делом так увлеклись, что на некоторых территориях буквально стало некуда яблоку упасть от невиданного (по советским временам) количества торговых центров. Наверняка власть ставила себе в заслугу возведение такого количества новых зданий, радостно рапортуя нам об успехах в деле развития экономики (как это до сих пор принято считать). И многим из нас было непонятно, за счет чего, по мановению какой волшебной палочки так стремительно разрастаются новые торговые площади, соизмеримые по масштабу с целым промышленными кластерами.

Снаружи, конечно, всё выглядело красиво. Но только снаружи. Что там внутри, мало кого волновало, в том числе (судя по трагическим событиям) и тех, кто должен был держать всё это дело под контролем.

Для специалистов же никаких загадок не было. Они прекрасно понимали, что вся эта сверкающая «красота» таит в себе реальную опасность для жизни людей. Трагедия – всего лишь дело случая. И если Новосибирск она пока еще обошла, это отнюдь не означает, что ничего подобного у нас никогда не случится.

Специалисты такой гарантии не дают вовсе… Здесь необходимо кое-что понимать конкретно.

Сейчас много говорят о головотяпстве сотрудников центра, об отсутствии пожарной сигнализации и даже о том, что пожарная инспекция-де не имела возможности провести своевременную проверку. Однако есть проблема, которую можно назвать системной и которая напрямую затрагивает чисто технические аспекты строительства. Их очень часто обходят стороной. А ведь они напрямую связаны с мнимой «красотой» новых зданий.

На что в первую очередь обращают внимание специалисты? Вернемся к кемеровской трагедии. Обратите внимание, с какой стремительностью распространялся пожар, каким сильным оказалось задымление. Ничего удивительного здесь нет: здания современных ТЦ под завязку «нашпигованы» легко воспламеняющимися и экологически опасными материалами. Отделка, лакокрасочные покрытия, пластиковые стенды и щиты, синтетические утеплители и многослойные ограждающие конструкции не только хорошо горят, но и выделяют при горении токсичные вещества. По словам доктора технических наук, специалиста по строительным материалам и специальным строительным технологиям Николая Машкина, современные листовые материалы при сгорании выделяют хлористый водород, от которого человек очень быстро теряет сознание. Основные жертвы пожара, считает ученый, были банально отравлены ядовитыми продуктами горения. Потеряв сознание, люди оказались не в состоянии спасаться от огня. Как это ни страшно звучит, но при таких пожарах основная часть людей сгорает в бессознательном состоянии – обугленные трупы появляются уже после того, как человек задохнулся.

Эту же мысль высказал Заслуженный строитель России Олег Малахов. Он обратил внимание на то, что все многослойные конструкции, активно применяющиеся в современном строительстве, подвержены возгоранию.

В последнее время в Новосибирске и в Новосибирской области зафиксировано немало случаев, когда неожиданно вспыхивали вентилируемые фасады (достаточно вспомнить пожар пятилетней давности в новосибирском МФК «Сан-Сити»). Обычно считается, что виной всему – пенополистиролы. Именно на них чаще всего списывают подобные случаи, полагая, что другие виды утеплителей совершенно безопасны.

Однако, утверждает Олег Малахов, гореть может даже минеральная вата и стекловолокно. Поэтому не стоит верить на слово тем строителям, которые уверяют, будто использование минеральной ваты исключает возможность возгорания. Конкретная практика показывает, что это далеко не так. Причем, главная опасность для людей при пожаре исходит, опять же, не столько от огня, сколько от продуктов горения. После нескольких вздохов человек теряет сознание, и дальше уже ни о какой самостоятельной эвакуации речь не идет.

Разумеется, далеко не все утеплители одинаково опасны. Есть, например, высококачественные марки, которые не дают вредных продуктов горения. Но высококачественные материалы дорого стоят. А наши строители, стремясь снизить себестоимость, закупают то, что подешевле.

Дешевые же материалы в этом отношении – самые опасные. Как раз дешевая минеральная вата, пропитанная синтетическими смолами, при горении выделяет токсичные вещества. О дешевых пластиках и говорить нечего – они вообще горят как порох. Здесь, в общем-то, ни для кого особого секрета нет. Главный вопрос в том, почему государство допускает подобное безобразие, позволяя строителям преступно экономить на качестве?

Дело в том, что в стране давно уже нет единого центра государственной сертификации. По идее (как это было в советские времена и как это происходит в развитых странах) именно государственные институты должны осуществлять всестороннюю проверку имеющихся на рынке материалов, сразу «отсекая» то, что представляет опасность. Однако в нынешних условиях сертификаты разными путями «добываются» теми, кто их намерен пустить в дело. Ситуация просто нелепая, но именно так у нас сейчас обстоят дела.

Скажем, некий застройщик «достал» какой-то дешевый китайский утеплитель и параллельно умудрился раздобыть на него сертификат. Дескать, такой-то материал удовлетворяет всем требованиям (в том числе  и по пожаробезопасности). Коль на руках есть необходимая бумага, использование такого материала считается законным. При этом остается за кадром вопрос, где и как проводились испытания данного материала.

Если копнуть глубже, то выяснится, что никто ничего не испытывал. Испытания – вещь затратная. А институты, которые раньше проводили такую работу, уже расформированы в целях «оптимизации» государственных расходов. Поэтому в строительстве сегодня царит полный хаос в плане использование материалов и конструкций. Серьезная и ответственная наука из строительства фактически ушла. И теперь мы наблюдаем здесь разгул дилетантов и любителей быстрой наживы, которые опираются на непонятно кем созданные экспертизы или на скорую руку применяют зарубежные технологии (совершенно игнорируя конкретные местные условия).

Кстати, именно с этим бардаком специалисты связывают факт быстрого обрушения перекрытий во время пожаров в торговых центрах. Сейчас модно использовать металлические конструкции. Однако металл нуждается в специальном огнеупорном покрытии, в противном случае в условиях высоких температур открытая стальная конструкция потеряет прочность за считанные минуты. Судя по всему, строители этим делом пренебрегают, а инспекции зарывают глаза рукой на подобные нарушения. И так происходит сплошь и рядом. Как бы мы ни ругали советские времена, но тогда к вопросам безопасности относились очень серьезно, и столь вопиющих нарушений противопожарных нормативов было гораздо меньше - на что в один голос указывают специалисты.

И напоследок необходимо сказать, что Новосибирск в этом плане ничуть не лучше других городов. Мы, конечно, считаем себя интеллектуальной столицей Сибири, однако в строительстве у нас царит тот же бардак, что и по всей стране. И потому показное «благолепие» сияющих фасадов новых зданий еще никак не свидетельствует о настоящем качестве.

Олег Носков

Перефразируя одно известное высказывание, колбаса в России – больше чем колбаса. В поздне советский период она стала неким символом сытой жизни. Не хлеб, заметьте, а именно колбаса. Даже начавшиеся рыночные реформы по инерции измерялись в «колбасных» единицах. Мол, если на полках продуктовых магазинов появятся сто сортов колбасы, значит, реформы идут, как надо. И они таки появились – эти сто сортов (а может, даже несколько сотен). Однако вскорости наши граждане обнаружили, что это какая-то не та колбаса, которую они ждали. Приятные детские воспоминания о вкусе нашей гостовской продукции вошли в диссонанс с новым стилем и качеством. Что-то здесь было не так... И ведь в самом деле – не так!

Пусть это не покажется шуткой, но производство колбасы в СССР имело под собой очень добротную научно-техническую основу. Я не говорю сейчас о случаях халтуры и брака (что было сильно распространено в условиях разгильдяйства и бесхозяйственности), но сами подходы к производству колбасных изделий, государственные стандарты и научная поддержка были на достаточно высоком уровне. Рецептуры – тщательно выверенными и соответствующими самым взыскательным вкусам. И самое главное – до конца 1970-х в рецептурах высокосортных колбас отчетливо просматриваются традиционные прототипы, существовавшие еще до революции. Скажу больше: советскими наработками в области производства высокосортных колбас можно гордиться. И вот как раз эти-то наработки многие современные производители выкинули за борт. То, что вам предлагают теперь под видом «докторской», «сервелата», «краковской», «московской» или «брауншвейгской»  – зачастую не имеет никакого отношения к отечественной «колбасной» школе. Даже сосиски, производимые якобы по старому ГОСТу, мало похожи на то, что было раньше. Однажды занавес на время закрылся, а дальше началась совсем другая пьеса, от которой остались только одни декорации, а сам актерский состав поменялся. И поменялся он в худшую сторону.

В этой связи нелишним будет напомнить историю нашего колбасного дела. 

Начнем с того, что на Руси подобный способ переработки мяса был редкостью. В силу природно-климатических условий в домашнем хозяйстве мясо было принято хранить в заморозке. Поэтому домашняя колбаса во многих регионах была экзотикой. В царской России ее изготавливали в основном в западных губерниях. В других местах она воспринималась не как повседневный, обычный, а как гастрономический продукт, как праздничное блюдо или же как лакомство. Возможно, именно это обстоятельство отразилось на наших национальных особенностях восприятия колбасы как некоего «барского» изыска.

Не удивительно, что до революции первыми нашими учителями колбасного дело стали немцы. Отмечу, что в Европе (и в Германии в частности) колбаса изначально была своего рода «народным» продуктом,  на который еще со средних веков был сформирован устойчивый спрос.

 В XIX веке её уже вовсю производили на мясоперерабатывающих фабриках, хотя многие рецептуры (судя по сочинению Эпнера) шагнули прямиком из народной кулинарной традиции и предполагали кустарный способ изготовления. В принципе, до начала XX века этот «народный дух» довольно сильно сказывался на всех рецептурах. Во всяком случае, мы не находим в технических руководствах той поры хоть какие-либо признаки научных обоснований тогдашних приемов изготовления. С позиции нынешнего дня некоторые приемы вообще воспринимаются как вопиющий пример технологической безграмотности.

Тем не менее, колбасное дело в дореволюционной России воспринималось как прогрессивное европейское поветрие. И в ту пору так оно и было. Важным моментом является то, что изготовление колбасы ставилось в прямую зависимость с развитием отечественного свиноводства. Выражаясь по-современному, в этом секторе сельского хозяйства надлежало осуществить коренную модернизацию. Необходимо было отобрать хорошие породы свиней, улучшить за ними уход, держать в чистоте и обеспечить сбалансированный корм, куда непременно должно было входить фуражное зерно (ради нужного качества мяса). Без таких преобразований в животноводческом хозяйстве говорить о развитии отечественного колбасного производства было немыслимо. Я специально обращаю внимание на данное обстоятельство, поскольку промышленное производство качественных продуктов питания всегда была строго увязано с уровнем развития сельского хозяйства (это именно тот момент, который совершенно не учитывается нынешними российскими производителями, ориентирующимися на завоз дешевого импортного сырья).

Фактически, промышленная переработка мяса в России появилась только в самом конце XIX века. Причем, большинство предприятий принадлежало иностранцам. Некоторые из них работали только на экспорт (главным образом, производители бекона). Что касается организаторов колбасного производства, то ими в основном были немцы, очень заинтересованные в ввозе соответствующего оборудования. Фабричное производство колбас существовало только в крупных городах. Так, в Москве до революции было 70 мясоперерабатывающих фабрик. Всего по стране – более двух тысяч. Объемы производства таких предприятий составляли 50-60 тысяч тонн разного вида колбасных изделий. В небольших городах колбасу производили кустарным способом. Как отмечается в советской литературе, большинство дореволюционных колбасных предприятий работало без всякого санитарно-технического контроля. Кроме того, часто использовались фальсификации. Например, в виде применения красителей, маскирующих плохое сырье (самое интересное, что в некоторых дореволюционных руководствах открыто объясняются подобные приемы, поэтому не верить советским авторам у нас нет оснований).

Советская власть, осуществляя программу индустриализации, подошла к мясоперерабатывающему производству основательно. Несмотря на быстрое восстановление после гражданской войны колбасных предприятий (многие из них – чисто кустарные), до 1930-х годов никакого серьезного технического перевооружения там не было, хотя общие объемы производства к 1929 году достигли 200 тыс. тонн продукции (в год). Наконец, с 1930-го года начинает создаваться «новая советская мясная промышленность». В частности, было намечено строительство 57 новейших мясокомбинатов. Самое интересное, что на этот раз образцом для подражания выступили США. На тот момент Америка обладала самой продвинутой в техническом плане мясной индустрией. Она же располагала самым мощным и передовым оборудованием для переработки мяса. Кстати, лозунг «догнать и перегнать Америку» прозвучал уже тогда, в 1930-е годы. И относился он как раз к мясной индустрии.

Именно из Америки было завезено новейшее оборудование для производства колбасы. И оттуда же наши технологи позаимствовали ряд рецептов вместе с их названиями. Причем, до войны из этого не делали никакого секрета. Сами американцы вовсю копировали европейские образцы. Страна Советов по этому поводу также особо не заморачивалась, воплощая всемирно известные марки.

Поэтому до войны в советских каталогах фигурировали такие названия, как «Испанская белая», «Испанская красная», «Гамбургская», «Берлинская ветчинная рубленная», а также «Мартаделла», «Болонская», «Краковская», «Брауншвейгская» и даже несколько сортов салями.

Случай с салями показателен. В наше время даже некоторые технологи думают, будто это слово появилось у нас совсем недавно. «Салями» сейчас устойчиво ассоциируется с Италией, и многим кажется, что советское производство такой марки не знало. Это заблуждение. Слово «салями» было знакомо русским потребителям еще до революции. Им привычно обозначали различные сорта копченых колбас. Так, «Московская копченая», известная и по сию пору, до революции называлась «Московская салями». А в довоенных каталогах мы находим такие названия, как «Салями русская», «Салями деликатесная», «Салями особенная», «Салями свиная». После войны названия слегка «откорректировали», а некоторые сорта стали такой редкостью, что обычный советский потребитель ничего про них и не знал. В итоге только после рыночных реформ к нам опять вернулись «Мартаделла» и «салями», но уже в заграничном исполнении.

Почему же советское колбасное производство так быстро переродилось под натиском сомнительных «инноваций»? Эта история весьма поучительна. Дело в том, что упор на индустриальные методы изготовления продуктов питания – всегда палка о двух концах. Массовое производство снижает себестоимость, но в то же время ведет к обезличиванию продукта, к упрощению вкуса. Научный подход в таких делах, подчиненный исключительно производственным задачам, логически предполагает отказ от всякой традиции. Теоретически, советская мясная индустрия вполне могла пойти именно таким путем – пойти с самого начала, делая упор на производстве дешевых сортов для массового невзыскательного потребителя. И в итоге два-три поколения советских людей настолько привыкли бы к подобным «индустриальным» сортам, что воспринимали бы их как нормальный продукт, как эталон колбасного вкуса. В принципе, предпосылки к тому имелись. Так, еще в начале1930-х советские технологи обсуждали возможность использования для производства вареных колбас соевого белка, причем, во внушительных количествах – до 30% в составе фарша. Считалось, что на вкусе это никак не скажется, а по калорийности такая колбаса ничем не будет уступать высокосортным образцам. Стало быть, советскому человеку она ничуть не противопоказана.

Но парадоксальным образом произошло так, что потребительские ожидания советского человека были сориентированы на высшие сорта, которые плохо вяжутся с подобными индустриальными «лайфхаками». Почему-то бывший советский человек ностальгирует именно по той колбасе, которую в наше время принято относить к дорогому «натурпродукту». Именно высшие сорта, в которых чувствуется влияние народных традиций, стали определять советскую «колбасную» школу, и как раз с ними мы сравниваем современные образцы, коими теперь переполнены прилавки.

Надо понимать, что массовое производство не в состоянии полностью насытить рынок доступным по цене высокосортным товаром. Высший сорт, как ни крути, всегда будет для нас «барским» изыском. Именно поэтому в советские времена колбаса (а её, подчеркну еще раз, мы связывали с высшим сортом) оказалась дефицитным товаром.

Когда ее «выбрасывали» на прилавки по доступной цене, то мгновенно возникали очереди. В то же время она продавалась в кооперативных магазинах, но по заоблачным ценам, так что желающих её там купить было совсем немного.

Главное противоречие советской производственной культуры заключалось как раз в том, что здесь пытались загнать традицию в прокрустово ложе современной высокопроизводительной индустрии. Нельзя, конечно, не отдать должное советским технологам, которые отработали технологические регламенты для традиционных сортов, опираясь на научные исследования. Но весь дальнейший прогресс техники шел в сторону наращивания вала. Высшие сорта вряд ли вписываются в этот тренд. И мы видим, как советские ГОСТы раз за разом пересматривались в сторону снижения требований, в сторону снижения себестоимости, снимая некоторые ограничения. Так, например, со временем стал увеличиваться выход готовой продукции за счет большего количества воды. Это, конечно, в немалой степени было связано с новым оборудованием. Но дальше уже в ход пошли функциональные добавки (например, фосфаты). Эту эволюцию нельзя был не предвидеть (тем же путем, кстати, двигалась и американская мясная индустрия, о чем красноречиво свидетельствуют патенты 1960-1970-х годов).

К сожалению, о сохранении старых ГОСТов у нас не было и речи. Почему? Потому что в нашей стране традиция вообще не защищена законом. Индустрия задает тон и диктует правила. И скорее мы можем ожидать коренного пересмотра существующих ГОСТов, чем их сохранение за какой-то группой производителей, ориентированных на не очень большие партии относительно недешевого «натурпродукта». Беда в том, что в нашем сознании всё «высшее» должно также идти в ногу со временем, гнаться за развитием «железа», хотя какая-нибудь супер-современная коллоидная мельница совсем не предназначена для того, чтобы производить «ту самую» «Докторскую», которую мы помним с детства. «Той самой» как раз и не будет. Будет что-то совершенно другое по вкусу. А «ту самую» лучше произвести на старом добром куттере.

Чтобы сохранить «знакомый вкус», а стало быть – сохранить старые ГОСТы, необходимо четко отделить (законодательно) недорогую индустриальную продукцию, рассчитанную на массового потребителя, от «натурпродукта», олицетворяющего традицию и не рассчитанного на массовый спрос. Тем самым прекратился бы этот обман наших покупателей, когда на прилавках мы видим десять видов «Докторской», имеющих к «той самой» весьма отдаленное отношение. Защита традиций, безусловно, должна начаться с защиты названий. И, наверное, государство должно сказать здесь свое веское слово.

Олег Носков

Наш цикл основан на серии лекций, прочитанных сотрудниками ФИЦ "Институт цитологии и генетики СО РАН" журналистам и студентам вузов Новосибирска. Ранее мы рассказали, как с помощью биоинформатики происходит поиск потенциальных «мишеней» для фармакологического воздействия, а также синтез новых молекул. Во второй части – об испытаниях in vitro (когда опыты проводятся «в пробирке» — на клеточных культурах) и возможностях индуцированных стволовых клеток.

Но никакие современные научные достижения не отменяют необходимость тщательной проверки любого препарата на живых организмах, сначала на лабораторных животных, а затем - на пациентах-добровольцах. Об этом сегодня и поговорим.

Начнем с вопроса – а сколько денег и времени сегодня уходит на создание нового лекарственного препарата (мы говорим именно о новом, а не о «переиздании» ранее существующего под новой торговой маркой с минимальными изменениями состава).

И удовольствие это не из дешевых: сам процесс занимает 10-15 лет и стоит от полутора до двух миллиардов долларов. Причем, всегда есть риск, что на одной из завершающих стадий процесса будут обнаружены свойства, которые сделают невозможным вывод лекарства на рынок (такое периодически происходит). Да и сама регистрация лекарства не всегда гарантирует благополучную «историю продаж».  Естественно, что в таких ситуациях потраченные на создание препарата деньги переходят в графу «убытки».

Что, к слову, одна из причин, по которой многие современные лекарства стоят так дорого: в цену заложены как затраты, так и страховки от возможных убытков (хотя и аппетиты фармкомпаний никто не отменял). Но у нас разговор о научной составляющей этого процесса.

Проверка любого лекарства in vivo начинается с доклинических испытаний на лабораторных животных. Этой работе была посвящена лекция руководителя Центра неклинических испытаний (на базе SPF-вивария), д.б.н. Евгения Завьялова.

Наша справка

Виварием называют помещение для содержания и разведения подопытных животных. А аббревиатура «SPF» (Specific Pathogen Free) обозначает, что в виварии содержатся животные, свободные от патогенов – микроорганизмов, способных вызвать какие-либо заболевания. Обеспечивается это не для комфортной жизни мышей, а для чистоты и точности научных исследований, в том числе и имеющих прикладное значение для медицины и фармакологии. Центров доклинических исследований такого уровня в мире очень немного – около двадцати, а в России и вовсе один, расположенный на территории Института цитологии и генетики СО РАН. При этом виварий относится к ЦКП (центрам коллективного пользования), то есть работать с ним может любой институт Сибирского отделения и других научных учреждений страны.

– Главная задача доклинических исследований - определить как эффективность соединения-кандидата в лекарства, так и его безопасность, выявить возможные побочные эффект от его применения, - отметил Евгений Завьялов. – И очевидно, что достичь этих целей, имея только клеточные культуры, невозможно, для чего в качестве тест-систем и подключают живые организмы.

Современный список лабораторных животных очень широк, от мушек дрозофил и нематод до высших приматов. Но есть в нем и безусловные лидеры по популярности – лабораторные мыши и крысы (которые и являются основными обитателями SPF-вивария). Мыши по ряду параметров - идеальный объект для генетических исследований (в т.ч. они являются оптимальным сочетанием простоты содержания и близости геномов мыши и человека). Поэтому мыши – «лучшие друзья генетиков», а их «вклад» науки отмечен известным памятником у стен ИЦиГ.

Для проведения испытаний в центрах создают специальные генетические линии мышей, каждая обладает специально направленной мутацией. В результате, у такой мыши развивается заболевание, близкое к человеческому (чего не бывает у их диких сородичей), делая возможным проверку лекарства. Так в ИЦиГ СО РАН появились мыши, которые страдают катарактой, болезнью Альцгеймера, ожирением, депрессией и многими другими проблемами, свойственными современному homo sapiens. Другие линии обладают особенностями, не вызывающими болезни, но также необходимыми для исследовательской работы (особенности окраса, функционирования тех или иных систем организма и т.д.). На сегодня в мире насчитывается свыше 30 тысяч подобных линий, а количество «заготовок» (колоний измененных стволовых клеток, из которых могут быть получены новые линии) в разы больше. Очевидно, что их создание – крайне сложная, филигранная и дорогостоящая работа. И это главная причина, по которой число подобных центров в мире крайне ограничено. Ведущим «законодателем правил» работы с лабораторными животными среди них считается The Jackson Laboratory (США). Среди тех, кто проводил работы на базе этого центра, тридцать нобелевских лауреатов, что ярко характеризует уровень работы самого центра.

Крысы используются намного реже (но все равно занимают уверенное второе место) и в основном – для исследования различных токсических свойств того или иного препарата.

В настоящее время на базе новосибирского SPF-вивария ведутся испытания по более чем десятку направлений. В одних случаях изучают генетические модели заболеваний (иммунодефицит, рак прямой кишки, гипертензия, раннее старение и др.), в других – эффективность химических препаратов и хирургических методов (ишемия мозга, онкологические заболевания, диабет 1-го типа и т.п.). Большая часть исследований длится не один год и, как было сказано выше, вовсе не является финишным этапом.

Самыми длительными по времени и наиболее важными в процессе создания лекарства являются клинические испытания, о которых рассказала зав. консультационным отделением клиники НИИКЭЛ (филиал ФИЦ "ИЦиГ СО РАН"), к.м.н. Юлия Убшаева.

– Несмотря на все развитие методов доклинических испытаний in vivo и in vitro, медицина не может обойтись без клинических исследований, - подчеркнула она. - На разных стадиях это могут быть как здоровые добровольцы, так и пациенты.

Клинические исследования, при всем многообразии их форм, принято делить на две большие группы – экспериментальные и обсервационные (наблюдательные). Первые бывают рандомизированные (когда есть основная и контрольная группа) и нет. При этом группа контроля может получать как «плацебо», так и другой лекарственный препарат. Обсервационные исследования делятся на аналитические (если есть группа сравнения) и описательные (когда вся работа ведется только с группой пациентов).

Также исследования могут быть одноцентровыми (вся работа проводится в одном месте) и многоцентровыми (где задействованы разные исследовательские организации), открытые (когда пациент знает, что именно он принимает) и «слепые» ( когда пациент, а иногда и врач, не знают, что именно – «плацебо» или препарат вводится в организм).

Обычно первая фаза исследований проходит на здоровых добровольцах. Как правило, это небольшая группа лиц (20-100 человек), на которой оцениваются как основные фармацевтические параметры лекарства, так и его безопасность. Этот этап обычно длится около года. В случае успеха начинается апробация на первых пациентах. Здесь речь идет уже о группах в несколько сотен человек. На этой стадии должны быть доказаны безопасность и эффективность лекарства в реальной медицинской практике. И ее продолжительность составляет уже 2-5 лет. А затем успешные результаты должны быть подтверждены третьей фазой клинических испытаний, которая включает прием препарата тремя-пятью тысячами пациентов и длится примерно такое же время, что и вторая. В ее ходе окончательно определяются схемы лечения, дозировка препарата, оцениваются все нежелательные явления. И даже после этого этапа, который в случае положительного результата завершается регистрацией нового лекарства, наблюдения и исследования продолжаются. Известны примеры, когда лекарства запрещались к продаже после нескольких лет применения во врачебной практике (как раз по результатам такого анализа).

Теперь, услышав в новостях о том, что очередной чудо-препарат проходит N-ю фазу испытаний, вы сами сможете прикинуть, сколько времени еще осталось до его появлении на рынке. И то в случае успешности этих испытаний.

Надо отметить, что проведение любых клинических испытаний строго регламентируется рядом протоколов, в т.ч. правилами международного этического и научного стандарта Good Clinical Practice (GCP) и Международного совета по гармонизации (ICH). Первая организация рассматривает этот процесс в основном в рамках отношений «врач-общество», а вторая больше внимания уделяет юридическим аспектам регистрации нового лекарственного средства (в том числе, чтобы убедиться, что сведения, полученные исследователями в одном регионе, применимы и в других частях света). Есть и ряд других важных протоколов. В целом, данные исследования очень детально регламентированы, что и делает появление на рынке лекарств с опасными побочными эффектами единичными инцидентами. Но одновременно – значительно продлевают и удорожают сам исследовательский процесс. Это цена безопасности, которую сначала оплачивают фармкомпании (инвестициями в разработку), а потом и все мы (ценой готовых лекарств).

Наталья Тимакова

Ученые Института химической биологии и фундаментальной медицины (ИХБФМ) Сибирского отделения РАН разрабатывают новый комбинированный препарат для борьбы с онкологией: в нем будет соединен вирус осповакцины и белок грудного молока, которые по отдельности уже показали хорошие результаты в уничтожении раковых клеток. Об этом ТАСС рассказал научный руководитель института академик РАН Валентин Власов.

"Онколитические вирусы на основе вируса осповакцины оказались очень эффективными на животных. [Также] есть совершенно оригинальный генно-инженерный препарат на основе белка [грудного молока] - лактаптин, способен подавлять развитие некоторых опухолей и метастазов. Сейчас делается комбинированный вариант, когда вирус осповакцины еще и продуцирует белок. У нас есть планы дать этому вирусу дополнительное оружие для уничтожения раковых клеток", - сказал Власов.

Он добавил, что онколитические вирусы на основе вируса осповакцины пока не прошли доклинические испытания, но получены хорошие результаты, и обсуждается, как быстрее выйти на клинические исследования. Препарат лактаптин доклинические испытания прошел.

По словам Власова, лекарства на основе онколитических вирусов уже применяются в клиниках Китая, В США они вышли на клинические испытания несколько лет назад. Исследования онколитических вирусов ИХБФМ СО РАН проводит совместно с государственным научным центром вирусологии и биотехнологии "Вектор".

Лактаптин производится на основе генно-инженерного аналога белка грудного молока. Он борется с раковыми клетками, не имеет опасных побочных эффектов. Вирус осповакцины обладает специфической способностью размножаться в опухолевых клетках, из него удалены некоторые гены, чтобы ослабить влияние на другие клетки.

Сергей Бобылев

Как объяснить пятилетнему малышу, что такое живая клетка, как разъяснить ему азы биологической систематики, как на протяжении целого года поддерживать его интерес к ботанике, зоологии и геологии? Кажется невероятным, что основы естествознания можно свободно изъяснять детям, еще не научившимся читать. Вроде бы, вначале у нас идет: «Мама мыла раму» из букваря, и только потом уже в сознание ребенка вкладывается информация из области наук. Однако многолетний опыт работы с дошкольниками в лаборатории экологического воспитания Института цитологии и генетики СО РАН наглядно показывает, что дети легко усваивают научную информацию еще до знакомства со школьным букварем. Например, про амебу наши школьники узнают лишь в седьмом классе. А здесь пятилетние ребятишки с удовольствием открывают для себя мир одноклеточных организмов. Причем, не только по картинкам. В лаборатории у них есть возможность рассмотреть эту самую амебу в микроскоп – в настоящий лабораторный микроскоп!

С детьми дошкольного возраста здесь занимаются уже много лет. Так что опыт по этой части накоплен огромный. По словам заведующей лабораторией – Анны Стекленевой, - руководство детских садов охотно идет с ними на контакт. Детские сады, напомню, имеют в нашей стране статус образовательных учреждений. Проводить с детьми занятия по разным темам (вплоть до математики!) входит в профессиональную обязанность педагогов-воспитателей. И если есть возможность соприкоснуться с миром науки непосредственно - через ученых, - то почему бы такой возможностью не воспользоваться? Пока что в нашей стране подобная практика приветствуется. И очень хорошо, что в руководстве ИЦиГ СО РАН понимают важность научного просвещения и популяризации науки. Ведь чем раньше такие события происходят в жизни ребенка – тем лучше. Поэтому Лаборатория с пониманием дела идет навстречу детским садам, осуществляя свою просветительскую деятельность с малышней и предоставляя все имеющиеся для этого ресурсы. Разумеется, никаких грамот и дипломов дошкольникам не выдают, ведь вопрос идет лишь о первой ступеньке в вопросах популяризации науки – в предельно доступной форме. И с этой задачей здесь успешно справляются.

«Надо понимать, - отмечает Анна Стекленева, - что мы всё-таки принадлежим к научной организации. В нашей лаборатории дети попадают в атмосферу настоящей науки и работают с ними настоящие ученые».

Тем удивительнее наблюдать, с каким неподражаемым интересом ребятишки впитывают новые знания. На данный момент Лабораторию посещают семь групп. В каждой – примерно по двадцать человек. И что самое характерное – в течение года со стороны детей не наблюдается ни малейшего охлаждения и падения интереса к знаниям. То есть общий язык с детьми найден, несмотря на то, что речь идет о достаточно серьезных вещах. Вот как раз это умение изложить «сложные материи» в доступной для дошколят форме – пожалуй, есть высший пилотаж для ученого-просветителя. Работу с дошкольниками проводят две научные сотрудницы Центрального сибирского ботанического сада СО РАН –  профессиональные ученые, кандидаты биологических наук. Работают они с детьми уже двенадцатый год. Кстати, делают они это исключительно по призванию, по зову души, «за идею».

Откровенно говоря, не каждый ученый на такое способен. Работа с маленькими детьми – дело настолько специфическое, что дается далеко не всем. Это только со стороны кажется, будто излагать тему в стиле «веселых картинок» очень просто. В действительности преподаватель должен здесь тонко чувствовать психологический настрой своей аудитории, должен уметь войти в «резонанс» с маленькими слушателями. Только так ему удастся в течение получаса удерживать их внимание. В противном случае они заскучают, а дальше начнется спонтанная «забастовка»: ребятишки начнут отвлекаться на посторонние вещи, обмениваться шуточками и всё – ваши нервы будут подвергнуты серьезному испытанию. Поэтому на такую работу решаются только те, кто абсолютно уверен в своей способности наладить с детьми устойчивый контакт. Учитывая, что работа с дошкольниками ведется в этих стенах уже двенадцать лет – и ведется достаточно успешно и плодотворно, – таких проблем не возникает. Можно сказать, что здесь, в Лаборатории, сформировалась своя хорошая традиция, своя «школа» популяризации науки для самых маленьких.

Кстати, может показаться, будто статус научных сотрудников входит в противоречие с педагогикой, особенно, если она касается дошколят. В силу господствующего в нашем сознании стереотипа «настоящий» ученый всегда изъясняется по своей теме сложно, поскольку профессиональное занятие наукой якобы вырабатывает привычку формулировать мысль исключительно для людей своего уровня.

Как говорили раньше, «математика пишется для математиков». А здесь мы видим, как кандидат наук свободно доносит знания до малышни. На самом деле именно хорошая подготовка и высокий уровень знаний позволяют предельно популяризировать сложный предмет.

В свое время это убедительно продемонстрировал не кто-нибудь, а сам Альберт Эйнштейн, в нескольких простых фразах разъяснив журналистам суть теории относительности. Иначе говоря, противоречий здесь никаких нет. То есть научный сотрудник вполне может доходчиво донести знания до маленьких детей, в чем лично я убедился воочию.

Очень важно учесть, что путь к такому изложению предмета во многом связан с тем, что в общении ученого с детьми нет никакой «принудиловки». Как я уже сказал, научные сотрудники работают здесь «за идею», из любви к своему делу. Дети также проходят эти предметы, что называется, факультативно. Именно поэтому у них появляется неподдельный интерес к знаниям. По сути, это есть наглядный пример того, как свободный творческий подход к делу способен принести прекрасные плоды. Попробуйте всё это жестко формализовать, закрепить в обязательном порядке и «втиснуть» в какую-нибудь инструкцию – вы сразу же всё испортите. И это совсем не праздный вывод.

На мой взгляд, беда нашего школьного образования в том и заключается, что формализм, циркуляры и въедливый надзор просто губят всё на корню, превращая педагогов в безликих «исполнителей» должностных обязанностей, а у самих учеников вызывая устойчивую «аллергическую» реакцию на преподаваемые дисциплины. И ведь вот что странно:  в нашей стране с давних пор сложилась великолепная традиция популяризации научных знаний. Как мы помним еще с советских времен, многие научно-популярные книжки и журналы по увлекательности и содержательности заметно превосходили школьные учебники.

Лично у меня в свое время возникал вопрос: почему учебник по зоологии нельзя было написать в стиле Игоря Акимушкина, а учебники по физике – в стиле популярного трехтомника академика Ландау «Физика для всех»? Но почему-то бюрократы от системы образования решили, что школьные учебники должны быть написаны в стиле «любимых» ими циркуляров.

С тех пор, кстати, мало что поменялось. И это печально. Ведь по большому счету, опыт Лаборатории экологического воспитания можно обобщить и использовать в качестве примера творческого приобщения детей к научным знаниям – когда занятия не только не утомляют и не гасят интереса к предмету, а наоборот – только усиливают этот интерес.

Олег Носков

На Общем собрании, которое прошло 23 марта в новосибирском Академгородке, глава СО РАН академик Валентин Николаевич Пармон обозначил несколько блоков задач, которые в настоящий момент стоят перед Сибирским отделением.

СО РАН как часть РАН

Академик Пармон процитировал президента РАН академика Александра Михайловича Сергеева, который отметил, что 2012—2016 годы можно охарактеризовать как холодную войну между Академией наук и Министерством образования и науки РФ. Однако эта ситуация уже отошла в прошлое: в сентябре 2017-го было избрано новое руководство РАН и ее региональных отделений.

«Основная задача нового руководства сформулирована тоже академиком Сергеевым: это отработка новой системы управления наукой в рамках действия Федерального закона РФ № 253-ФЗ», — сказал Валентин Пармон.

Кроме того, в 2018-м году ожидается несколько законодательных событий, очень важных для РАН, в которых члены Академии наук должны принимать активное участие. Во-первых, это коррекция упомянутого ФЗ-253, который уже находится на рассмотрении в Государственной думе РФ. Во-вторых, сейчас идет обсуждение Закона о науке, научно-технической и инновационной деятельности в России, который подготовлен Минобрнауки. «Официально проект закона еще не внесен, но он находится на обсуждении как в Госдуме, так и в Совете Федерации», — отметил академик Пармон.

Еще один очень значимый момент — подготовка нового Закона о РАН. По словам председателя Сибирского отделения, здесь потребуется внести поправки в Гражданский кодекс РФ, потому что государственная академия наук оказалась не прописанной в нем.

Наконец, по поручению президента РФ Владимира Путина сформированы семь научно-экспертных советах по приоритетам Стратегии научно-технологического развития  России. Эти советы будут наделены большими полномочиями. Валентин Пармон перечислил ученых СО РАН, которые вошли в эти структуры: академики Валерий Иванович Бухтияров и Сергей Владимирович Алексеенко (совет «Переход к экологически чистой и ресурсосберегающей энергетике, повышению эффективности добычи и глубокой переработке углеводородного сырья, формирование новых источников, способов транспортировки  и хранения энергии», руководитель академик Владимир Евгеньевич Фортов); член-корреспондент РАН Дмитрий Владимирович Пышный (совет «Переход к персонализированной медицине, высокотехнологичному здравоохранению и технологиям здоровьесбережения, в том числе за счет рационального применения лекарственных препаратов, прежде всего антибактериальных», руководитель академик Александр Александрович Макаров); академик Иван Федорович Храмцов (совет «Переход к высокопродуктивному и экологически чистому агро- и аквахозяйству, разработка и внедрение систем рационального применения средств химической и биологической защиты сельскохозяйственных растений и животных, хранение и эффективная переработка сельскохозяйственной продукции, создание безопасных и качественных продуктов питания», руководитель Ирина Михайловна Донник) и член-корреспондент РАН Валерий Анатольевич Крюков (совет «Связанность территорий Российской Федерации за счет создания интеллектуальных, транспортных и телекоммуникационных систем, а также занятие и удержание лидерских позиций в создании международных транспортно-логистических систем, освоение и использование космического и воздушного пространства, Мирового океана, Арктики и Антарктики», руководитель академик Михаил Асланович Погосян).

«Кроме того, есть еще и восьмой приоритет, напрямую касающийся нас, — «Фундаментальные исследования, обусловленные внутренней логикой развития науки, обеспечивающие готовность страны к большим вызовам, еще не проявившимся и не получившим широкого общественного признания, возможность своевременной оценки рисков, обусловленных научно-технологическим развитием». Собственно, фундаментальные и поисковые исследования — это основная наша деятельность», — сказал председатель СО РАН.

Академик Валентин Пармон перечислил ряд проектов  национальной и общемировой значимости с участием СО РАН: создание производства импортозамещающих катализаторов для нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности, два мегапроекта — Национальный гелиогеофизический центр и Сибирский агробиотехнопарк.

СО РАН как Сибирский наукополис

«Если охарактеризовать задачу в целом, то это закрепление позиций СО РАН как лидирующего и наиболее интегрированного центра фундаментальных и поисковых исследований в России, — обозначил основной приоритет отделения Валентин Пармон. — Я напомню:  уже достаточно типичным стало выражение, что научной столицей России является Новосибирск. Впрочем, это относится ко всему конгломерату научных организаций, всему СО РАН, как мы сейчас говорим — Сибирскому наукополису».

Как отметил академик Пармон, есть круг задач, без решения которых у СО РАН нет будущего. Это прежде всего проведение исследований — фундаменальных, поисковых и прикладных, реально востребованных обществом. Второе — междисциплинарность научных работ. Кроме того, обязательным условием является развитие исследовательской и инновационной структуры и, безусловно, поддержка научной молодежи.

«Если говорить про 2018 год, то в число вопросов особой значимости для СО РАН входит коррекция Стратегии развития Сибирского макрорегиона», — сообщил Валентин Пармон. Кроме того, существует ряд проблем, для решения которых требуется повышенное к ним внимание и координация — для ее осуществления, в частности, можно пойти путем уже отработанных систем создания комплексных программ научных исследований  (КПНИ) институтов.

В числе этих важных проблем академик Пармон назвал, например, создание мощных стендов для исследований по отработке возможностей повышения нефтеотдачи Баженовской свиты. Кроме того, сейчас идет строительство Национального гелиогеофизического центра — требуется готовить его пользователей. Вопросы, связанные с экологической обстановкой на озере Байкал так или иначе решаются, однако, по словам председателя СО РАН, необходимы усилия всего Отделения. «Очень болезненной проблемой для нас являются исследования в Арктической зоне России, — сказал Валентин Пармон. — Как оказалось, несмотря на то, что основная территория Арктики находится в зоне нашей компетенции, мы оказались отодвинутыми. Туда надо возвращаться!». Еще один проект, который будет поддержан и руководством ФАНО, — разработка и создание импортозамещающих реактивов для проведения биологических, химических и медицинских исследований, сейчас идет подготовка КПНИ в этой области. «Помимо этого нужно корректировать программу Второй якутской комплексной экспедиции, необходимо также активизировать международную деятельности, — перечислил председатель СО РАН. — Ну и, наконец, мы должны подготовиться к конкурсу междисциплинарных и международных проектов в рамках госбюджетного финансирования на 2019 год».

Что касается задач объединенных ученых советов СО РАН на 2018 год, то одну из них ОУСы уже практически выполнили — это отработка системы экспертиз и отчетов по госзаданиям. «В ближайшее время придется отрабатывать систему экспертиз и коррекции планов госзаданий с приоритетным включением в них заданий по междисциплинарным и международным интеграционным проектам, а также проектам, которые реализуют приоритеты Стратегии НТР и приоритеты СО РАН, — прокомментировал академик Пармон. — К сожалению, до сих пор нерешенным вопросом является отработка системы взаимодействия  с вузами и научными организациями Сибирского макрорегиона. Впрочем, у нас сделан шаг вперед, в работе многих ОУСов принимают участие представители вузов и неакадемических научных структур Сибири».

Задачи для развития Новосибирского научного центра

«Как известно, поставлена задача разработки концепции стратегии развития всех региональных научных центров СО РАН с целью создания на их основе центров притяжения высококвалифицированных специалистов. Кроме того, Новосибирская и Томская область обозначены президентом РФ в качестве пилотных регионов с особо высокой концентрацией научного потенциала для реализации этой стратегии, — сказал председатель Сибирского отделения, добавив, — но мы тут между собой не конкуренты».

В этом направлении вырисовывается особая роль Новосибирского научного центра. СО РАН вместе с администрацией Новосибирской области интенсивно работают по разработке конкретной программы развития ННЦ. «Один из главных элементов, которые находятся на обсуждении, — развитие Академгородка, — отметил Валентин Пармон. — Предполагается, что здесь могут быть размещены наиболее крупные центры коллективного пользования. Их строительство, мы надеемся, будет поддержано руководством РФ, особенно после того, что было сказано Владимиром Путиным во время его визита к нам».

В числе планируемых ЦКП (кроме уже анонсированного центра на основе источника синхротронного излучения), по словам Валентина Пармона, есть еще несколько: для особых энергоемких научных работ (в том числе относящихся к обороне и безопасности); для отработки газовых турбин в интересах экономики России;  для направления микроэлектроники и для генетических исследований.

«Предполагается и развитие объектов социальной инфраструктуры, — сообщил Валентин Пармон. — Администрация НСО оказывает максимальное содействие и в отработке технического задания на совершенствование транспортной инфраструктуры вокруг ННЦ, это тоже находится в процессе обсуждения». Однако самый главный вопрос, который обозначил председатель СО РАН, — насколько оперативной и крупной может быть финансовая поддержка этих проектов, потому что они затронут и интересы бюджетов разных организаций и разных уровней.

 «Основной задачей является следующая: академгородки и научные центры СО РАН должны стать центрами притяжения, центрами будущего, — сказал академик Пармон. —  Нужно предусмотреть уникальную научную, а также образовательную, социальную и инновационную инфраструктуры, ориентированные на 30-50 лет вперед».

Давно ли вы измеряли свое артериальное давление? С такого вопроса началось выступление сотрудника лаборатории эволюционной генетики ФИЦ «Институт цитологии и генетики СО РАН» Леонида Климова в рамках проекта «Публичные лекции в ИЦиГ». А темой доклада стало одно из наиболее распространенных заболеваний нашего времени – гипертония.

Как известно, гипертоническая болезнь – это комплексное мультифакторное заболевание, основным симптомом которого является стойкое повышение артериального давления. Кроме того, гипертония – очень распространенный недуг, встречающийся более чем у половины жителей нашей планеты.

Перед тем, как перейти к разбору этой болезни, определимся, какое давление считать повышенным. В этом плане медицина давно пришла к консенсусу: если для вас давление «140 на 90» и выше стало «нормой», то, скорее всего, у вас начала развиваться гипертония. Впрочем, в последнее время для людей старше пятидесяти лет нижнюю границу решили поднять до «150 на 100», поскольку повышение давления с возрастом стали считать естественным процессом. Также важно помнить, что здесь рассматриваются т.н. «офисные показатели», т.е. данные, полученные на приеме у врача. Дома, в привычной и комфортной обстановке, показатели артериального давления «в норме» должно быть немного ниже.

Разбирать историю болезни Леонид начал с двух традиционных вопросов – «кто виноват?» и «что делать?». Ответом на первый вопрос стали две фамилии: Рива-Роччи и Коротков.

– «Виноваты» они в том смысле, что рассказали человечеству о болезни, которой люди страдали тысячелетиями, не зная причин, - пояснил докладчик. – Сципион Рива-Роччи в 1896 году представил метод измерения кровяного давления, которым пользуются и по сей день. А десять лет спустя русский хирург Николай Сергеевич Коротков сделал свой знаменитый доклад о звуковом методе определения систолического и диастолического давления с использованием рукава Рива-Роччи. По сути, он прописал четкий протокол, который по сей день лежит в основе действующих стандартов оказания медицинской помощи.

Примерно в те же годы родился термин «эссенциальная гипертония» (или «естественная»). Он подразумевает, что эта патология возникает в результате действия некоего внутреннего феномена, присущего человеку еще до возникновения симптомов. Это позволяет ряду экспертов считать гипертонию одним из «естественных» состояний организма человека в преклонном возрасте. Конечно, на сегодня известно много т.н. «факторов риска» гипертонической болезни, но их нельзя рассматривать в качестве первоначальных причин.

Впрочем, есть и второе (помимо «естественного») возможное объяснение развития гипертонической болезни: даже ели каждый из факторов риска не может сам по себе служить первопричиной, то их взаимодействие вполне может стать таковой (отсюда второй термин, относящийся к гипертонии, «мультифакторное заболевание»).

– Если использовать простые аналогии, то можно представить работу сердечно-сосудистой системы следующим образом, - рассказал Леонид Климов. – Есть «насос» – сердце, есть замкнутый резервуар – кровеносная система и носитель, который циркулирует внутри системы. И несоответствие параметров элементов этой системы (например, нештатная работа «насоса» с избыточной мощностью или повышенное сопротивление «шлангов» – сосудов) и проявляется в повышенном артериальном давлении. А пути, приведшие систему в такое состояние, могут быть самые разные.

Тем более, артериальное давление в организме регулирует сразу несколько систем. В их числе – симпатический и парасимпатический отделы нервной системы (частота сердечных сокращений), почечный контроль, осуществляющий регуляцию водно-электролитного баланса организма. Также задействованы эндокринная система и локальные регуляторы тонуса сосудистой системы (оксид азота, эндотелин и др.).

В этом, к слову, и заключается одна из главных проблем лечения гипертонии: диагностируется-то конечный симптом уже развившегося заболевания, а лечение должно воздействовать на первичные факторы, которые могут заметно различаться.

Откуда же вообще берутся эти факторы, что в нашем образе жизни так воздействует на сердечно-сосудистую систему? Чтобы разобраться в этом вопросе, Леонид предложил совершить небольшой экскурс по эволюции человека разумного.

На завершающую стадию – историю современного homo sapiens – приходится лишь ничтожная (менее полпроцента) доля этого процесса, а большая часть нашего генома сформировалась на более ранних этапах. Этапах, когда предки человека вели совсем иной образ жизни. Они жили в теплом климате Африки, проводили свою жизнь вне помещений (получая продолжительные «солнечные ванны») и питались преимущественно растительной несоленой пищей. Сейчас, как мы видим, все иначе.

Соответственно и системы нашего организма работают по-разному. Так, более теплый и влажный климат сформировал у наших предков более активное и обильное потоотделение. Соответственно, из организма выходило большое количество воды и соли. Ночью картина была обратная. И поэтому организм работал в условиях сильных колебаний объема циркулирующей по его сосудам жидкости. Второй момент – доступ к соли. Для того, чтобы поддерживать водно-солевой баланс, организмы наших предков сформировали серьезные механизмы фиксации соли.

Но, как известно, «что русскому хорошо, то немцу смерть». Сейчас мы не подвержены таким колебаниям температуры (соответственно, и уровня насыщения организма жидкостью), зато к соли мы имеем неограниченный доступ и регулярно потребляем ее вместе с пищей. Образ жизни изменился, а вот организмы меняются куда как медленнее. Подтверждает это косвенно и тот факт, что у афроамериканцев уровень заболеваемости гипертонией выше, чем у европейцев: последние оказались в новых условиях намного раньше, и наши организмы имели больше времени для адаптации. Потомкам американских рабов это еще предстоит.

Еще один «кузнец» гипертонии – фактор стресса. Наши предки были знакомы с этим явлением, но их стрессы были короткие и острые. А стрессы современного человека часто имеют пролонгированное действие. Это меняет работу энергетической системы организма, что, в свою очередь, влечет повышение артериального давления.

Возникает вопрос – а если вернуться к образу жизни homo habilis, не спасет ли это от гипертонии? Ответ нашли, изучая жизнь яномами (аборигены в бассейне Амазонки). Это племя до последнего времени вело образ жизни, характерный нашим предкам. И случаев гипертонии у его членов не наблюдалось: даже у стариков давление держалось на уровне «120 на 80».

Но согласитесь, рецепт нельзя назвать универсальным – расплодившееся и избалованное цивилизацией человечество не сможет жить «по образу предков» без тотального сокращения численности, близкого к геноциду. Выход один – совершенствовать методы лечения этого заболевания.

– Ранее мы говорили о системах организма, которые влияют на давление, – напомнил Леонид Климов. – Они же и могут рассматриваться как цели для терапии при заболевании гипертонией.

Человечество давно знакомо с этой болезнью, продолжил он, вышла масса научных работ, в том числе, посвященных генам-кандидатам, которые могут отвечать за ее формирование. Возникает вопрос, какие задачи на этом направлении решает наука сегодня.

Но на деле оказывается, что о генах, которые могут служить мишенями для фармакологического воздействия, известно еще недостаточно. Подтвердила это, в частности, прошлогодняя статья в Nature Genetic, речь в ней шла об очередном полногеномном исследовании природы артериального давления. В результате, были обнаружены более ста новых локусов (участков ДНК), которые так или иначе задействованы в этом процессе. Равно как и подтвержден ряд генов-мишеней, о которых было известно ранее. Но что самое интересное, даже если просуммировать воздействие всех выявленных локусов, то уровень заболеваемостью гипертонией должен быть на порядок ниже.

Причина в том, что гипертония – заболевание мультифакторное, и взаимодействие этих локусов с другими генами (отвечающими за другие процессы жизнедеятельности) может в разы усиливать действие факторов, влекущих заболевание гипертонией. В результате, генетическая компонента играет такую же роль, как воздействие окружающей среды.

И теперь мы подходим ко второму главному вопросу – что делать? И здесь все неоднозначно. С одной стороны, за последние десятилетия медицина резко увеличила свои познания об этой болезни. Но до сих пор мы не можем сказать, что медицине удается без проблем справляться с этой болезнью.

В 1940-е же годы сформировалась и первая стратегия лечения гипертонии, получившая название «спасти жизнь», когда лечение было направлено в основном на устранение последствий. В ее основе лежали строгая диета (рис, фрукты, овощи), которую сами разработчики признавали «невыносимой в случае длительного применения», и некоторые лекарственные препараты, например, пентакин (созданный как противомалярийное средство). Лечили в то время только острую гипертонию (когда верхняя граница давления переваливала отметку «200»). И несмотря на все старания, медицина отводила таким пациентам около двух лет жизни.

Первые успехи появились в следующее десятилетие, когда научились фармакологически ингибировать симпатическую нервную систему (хотя первые препараты имели массу неприятных побочных эффектов). А также был создан первый диуретик – хлоротиазид – лекарство, которое способствует выведению лишней жидкости из организма. Тогда же медицина научилась заметно продлевать (и облегчать) жизнь гипертоникам.

В последующие десятилетия терапия гипертонии заметно шагнула вперед. В 1963 году появились бета-блокаторы, которые позволяли контролировать сердечный ритм, а в 1973 – первые ингибиторы РАС (наиболее распространенный сегодня класс антигипертонических препаратов). Создавались и другие группы лекарств: новые диуретики, блокаторы кальциевых каналов, комбинированные препараты.

– Такое многообразие тактик лечения объясняется тем, что у разных пациентов  разный генетический фон, причины возникновения болезни, - пояснил Леонид Климов. – Поэтому врач должен каждый раз заново подбирать для пациента оптимальный вариант из имеющихся в его распоряжении.

Такая ситуация сохраняется и по сей день. Хотя это не означает, что медицинская наука отошла в сторону. В числе задач, которые еще предстоит решить, – более точная диагностика (в том числе, на генетическом уровне) отдельных случаев гипертонии, что позволит выбирать действительно оптимальную индивидуальную стратегию лечения. Это, в свою очередь, означает дальнейшую работу по созданию комбинированных препаратов (идеал персонализированной медицины – индивидуальный состав препарата для каждого пациента, учитывающий существенные особенности его организма и течения болезни). Ну и конечно, не стоит забывать про здоровый образ жизни. Слияния с природой «уровня яномани» нам вряд ли удастся достичь, но уменьшить влияние факторов риска (прежде всего, меньше соли и больше растительной пищи в рационе) на свое здоровье по силам каждому.

Наталья Тимакова

Благоустройство по-научному обсуждали в Новосибирском государственном педагогическом университете. На конференцию в Новосибирск приехали экологи и биологи из соседних городов и даже из Казахстана и Украины.

Проблемы у мегаполисов похожи — повальная автомобилизация и ухудшение экологии. Ставка на озеленение. Но, как показывают исследования, не все деревья и кустарники одинаково хорошо растут на городских улицах. Что высаживать и как ухаживать? Результатами научных изысканий делятся специалисты. Для Новосибирска информация полезная, ведь зелёный город — один из приоритетов развития.

В Новосибирске вслед за концепцией развития зелёных зон появился и чёткий план благоустройства. В его основе результаты рейтингового голосования. Этим летом по федеральной программе «Формирование комфортной городской среды» продолжат реконструкцию Михайловской набережной, а затем возьмутся и за остальные общественные пространства города.

«Что касается скверов, то здесь надо добавлять количество. Эта программа, надеюсь, поможет это сделать. Появятся новые скверы, совершенно новые. Даже есть набережная новая Ини», — рассказала главный эксперт муниципального агентства методического обеспечения учреждений культуры, спорта и молодежной политики Александра Архипова.

Как создать комфортную городскую среду, обсуждают в педагогическом университете. Больше 50 участников — студенты, представители власти, специалисты-экологи. Есть участники из-за рубежа — Казахстана и Украины. Делятся опытом в благоустойстве.

«Это специалисты, которые давно и много работают в этой сфере, им есть что сказать, обозначить, какие существуют ограничения. По результатам этих разговоров учёные и специалисты будут давать свои предложения. Будет составлена резолюция конференции, которая будет передана органам власти», — рассказала заведующая кафедрой ботаники и экологии НГПУ Светлана Гижицкая.

Масштабное озеленение может хотя бы частично решить проблему загрязнения городской атмосферы. Деревья защищают от шума, очищают воздух, создают микроклимат. Однако даже ведущие экологи уверяют, чтобы сделать город чище, нужно начать с себя.

«Экологическая безопасность каждого человека — забота этого человека. Мы должны сами определять свой радиус жизни. Если мы можем сделать красивее свой двор — сделайте его нашими руками. Если мы можем создать другие какие-то технологии производственной деятельности — мы должны это сделать», — отметил заведующий лабораторией водной экологии Института водных и экологических проблем СО РАН (Барнаул) Владимир Кирилов.

Участники конференции рассказывают, как состояние окружающей среды в городе можно оценить по растениям. Какие деревья и цветы нужно высаживать на улицах, в парках и скверах, чтобы воздух стал чище. Говорят и о визуальном шуме, от которого в городе может быть некомфортно, и о новых принципах проектирования. Озеленение в Новосибирске — один из важнейших приоритетов развития. Благоустройство по науке — уже гарантия того, что город станет комфортнее.

Пожалуй, самой тихой революцией в мировой истории была именно революция научная. Она прошла без активного участия народных масс, и даже образованной общественности долгое время было невдомек, что в тиши кабинетов и лабораторий осуществляется что-то поистине грандиозное. Для современников эти перемены стали явными не сразу, и сегодня мы устанавливаем их только задним числом, выделяя периоды «до» и «после». Как высказался по этому поводу популяризатор науки Стивен Вайнберг, «после XVII века в физике и астрономии я чувствую себя как дома. Я узнаю многие черты науки моего времени: поиск объективных законов, выраженных математически, которые позволяют предсказывать широкий спектр явлений и подтверждены сравнением этих предсказаний с наблюдением и экспериментом».

Однако эти самые «черты науки» были приняты лишь в ходе длительной полемики между учеными той поры. Точнее, между претендентами на роль выразителей научного знания, ибо само слово «наука» понималось в те времена  совсем не так, как в наши дни. И даже непонятно, чем всё могло закончиться, какая сторона одержала бы верх. В этой связи показателен спор между эзотериком Робертом Фладдом и такими выдающимися математиками, как Иоганн Кеплер и Марен Мерсенн. По большому счету это есть спор выразителя архаики с людьми, представлявшими новые прогрессивные веяния. Фладд был поклонником «тайной мудрости» древних, он открыто обращался к оккультной философии, почитал Гермеса Трисмегиста, верил в существование симпатических связей, искал (на манер пифагорейцев) тайный смысл в числах. В каком-то смысле он – носитель духа эпохи Ренессанса, когда вера в магию достигла в тогдашней Европе кульминации. Но самое интересное то, что оккультная философия для Фладда – с её «сокровенными смыслами» и симпатическими связями, с влиянием звезд, с астрологией и алхимией – была истинной наукой. Точнее – «высшей наукой».

Что не устраивало поклонников «тайной мудрости» в новых веяниях? Прежде всего, их не устраивало слишком прозаическое и даже в чем-то «профаническое» отношение к науке о природе, которую пытались увязать с математикой, столь же прозаически истолкованной - без всякого намека на мистику.

Даже Кеплер, несмотря на свои пифагорейские увлечения, осознавал четкую дистанцию между «нормальной», количественной математикой и мистическим подходом к числу, распространенным среди герметистов.

«В ответах Фладду – отмечает британская исследовательница Френсис Йетс, - Кеплер дает блистательный анализ этого различия, впервые представляя эту проблему в ясном дневном свете и делая решающий шаг на пути к окончательному очищению подлинной математики от многовековых примесей нумерологии».

Математика, в его понимании, – это «количественные измерения, и в своем книге он применяет ее эмпирически и исключительно к небесному миру, а в небесном мире – исключительно к движению планет». 

Вот красноречивый штрих к портрету этого исследователя, пытавшегося осмыслить природу по-современному. Рассуждая о причинах правильных ромбических форм, которые мы видим в снежинках или в пчелиных сотах, Кеплер приводит физические доводы, сознательно игнорируя всякие загадочные комментарии в духе старой натурфилософии. «Я полагаю, - пишет он, - что приведенные соображения избавляют меня от необходимости пускаться в философствование о совершенстве, красоте и превосходстве ромбической фигуры. Не стану я беспокоиться и о том, как извлечь сущность крохотной души, заключенной в пчеле, из созерцания возводимых ею фигур».

Обратите внимание на нескрываемо ироничное отношение ученого к «философствованиям». Историки науки обычно не придают большого значения подобным ремаркам, хотя они очень показательны. Что-то похожее мы находим и в трудах Галилео Галилея – еще одного признанного столпа научной революции. В одном из своих диалогов он заявляет, что философы ничего не понимают в измерениях, и потому лучше довериться математикам, если речь идет об измерениях небес.

Это было сильное заявление. Напомню, что наука о природе (тогдашняя «физика») традиционно входила в состав философского знания. Собственно, именно философия постигала суть вещей и занималась объяснениями причин явлений. Поэтому между «физиком» и философом ставился знак равенства. Границу между естествознанием и философией четко обозначили только в XIX веке, а до этого любой философ мог спокойно рассуждать о природе, замахиваясь порой на обобщения космического масштаба. В то же время между математикой и философией граница существовала еще в средние века. Причем первая по статусу была на ступень ниже. В состав математического знания входила также астрономия, по сути – «служанка» астрологии. Астроном был математиком по определению, и от него не требовалось никаких объяснений, а только описания и вычисления. Объяснять – прерогатива философа (куда входили и «физики»).

Неслыханной дерзостью со стороны Галилея и Кеплера была попытка не просто убрать дистанцию между философией и математикой, но и поставить математику во главу угла для наук о природе (то есть для физики). Именно так, по большому счету, утверждались принципы современной науки, которые в дальнейшем нашли подробное изложение в знаменитой работе Ньютона «Математические начала натуральной философии». По сути, математику соединили с экспериментальным методом, в итоге знание о природе стали выражать посредством «цифр и фактов». Это была принципиально важная заявка на объективность, и вряд ли она устраивала поклонников «тайной мудрости», привыкших к пространным философствованиям.

У Галилея на этот счет есть одно великолепное замечание: «Длительный опыт научил меня, что в тех случаях, когда требуется напрячь разум, люди имеют обыкновение поступать так: чем они менее сведущи в предмете и чем слабее разбираются в нем, тем решительнее о нем судят; с другой стороны, располагая кое-какими сведениями и кое-что понимая, они с большой осторожностью выносят свои суждения о чем-нибудь новом». Фактически, Галилей отметил здесь одно печальное обстоятельство тех времен: человек, претендующий на познание природы, имел привычку выстраивать рассуждения о предмете ради самих рассуждений. Понятие объективности утвердилось в естествознании именно благодаря научной революции. До этого было в порядке вещей выдавать массу самых разных умозаключений, не связывая их ни с опытом, ни с фактами, ни, тем более, с математическими расчетами. На исходе средневековья появился целый легион «ученых», с увлечением тративших время на бессмысленные словопрения о самых разных вещах. Высказать какое-либо суждение было важнее установления истины.

Как замечает по этому поводу Стивен Шейпин, «приверженцы новой науки настаивали на том, что нужно держать в уме не слова, а вещи – «словами» они упрекали речеобильный и складчатый стиль схоластической естественной философии. Бранчливость традиционных университетских ученых, их склонность вести нескончаемые дискуссии по любому вопросу высмеивались светским обществом как признак низости душ, но также порицались как интеллектуально бесплодные естественными философами-реформаторами».

«Внедрение» математики и эксперимента в процесс познания накладывало серьезные ограничения на всякие выдумки. И это обстоятельство, подчеркиваем, для многих было непривычным, особенно когда вопросы касались тех проблем, которые изначально разбирались в рамках естественной философии. В те времена новое, реформаторское отношение к науке о природе еще не получило всеобщего одобрения. Тот же Роберт Фладд с презрением высказывался о прогрессивных подходах к естествознанию. Однако его оппоненты (например, Марен Мерсенн), наоборот, обращались к новой науке как раз потому, что она вносила сдерживающее начало в натуралистические фантазии.

Очень часто становление современного естествознания назойливо связывают с избавлением от религии. Напомню в этой связи, что математика (включая астрономию), будучи чисто описательной дисциплиной, сама по себе не нуждалась в апелляциях к высшим силам. Подобные апелляции делались уже на уровне философии. В этом смысле математическое естествознание «освобождалось» от религии не по идеологическим, а по чисто МЕТОДОЛОГИЧЕСКИМ причинам. Что касается религиозных убеждений, то они не вступали в противоречие с новой наукой, поскольку не имели прямого отношения к задачам познания природы. Выражаясь по-современному, вера была личным делом ученого. Ньютон, например, полагал, что порядок в Солнечной системе обеспечивается периодическим вмешательством Бога в движение планет. Лаплас, со своей стороны, исключил эту «гипотезу» (по его словам) из своего рассмотрения системы мира. Но это всего лишь вопрос мировоззрения, которое само по себе не отражало объективных знаний и в какой-то степени даже находилось за рамками науки.

С чем абсолютно точно была несовместима новая наука, так это с традиционным «философским» подходом к познанию природы, с упомянутыми натуралистическими фантазиями, когда суждения и умозаключения принимались в качестве некой самостоятельной ценности, не привязанной строго к объективному положению вещей. Такая наука могла «объяснить» всё, что угодно. Она могла существовать столетиями, не давая никаких серьезных практических результатов (как это наглядно показала физика Аристотеля). Собственно, с ней-то и решили покончить создатели математического естествознания. Поэтому правильнее будет сказать, что научная революция состояла не в том, что она освободила науку от влияния религии, а в том, что она оторвала её от спекулятивной философии, выставив за скобки бесплодные рассуждения обо всем на свете.

Олег Носков

Как мы помним, чуть более месяца назад Новосибирский Академгородок посетил президент РФ Владимир Путин, где он провел совещание, посвященное вопросам развития научных организаций. Событие для нашего города, конечно же, неординарное, и не приходится сомневаться в том, что приезд главы государства был воспринят в институтах СО РАН как хороший знак для Научного центра. Дескать, нас помнят, на нас надеются, на нас рассчитывают, а значит, впереди у Академгородка новый этап развития.

Не так давно эту тему новосибирские журналисты обсудили в пресс-центре «ТАСС-Новосибирск» вместе с представителями науки и местной власти. В центре внимания, конечно же, был упомянутый визит главы государства. Именно с ним руководство СО РАН сегодня связывает реализацию серьезных проектов, непосредственно затрагивающих развитие всего Научного центра. Как заметил первый заместитель председателя СО РАН Павел Логачёв, наших ученых воодушевило намерение Путина создать «мощную» науку в регионах. Его визит в Академгородок считают беспрецедентным по своему формату.

«Он провел в Академгородке заседание Совета при президенте по науке и образованию, он провел здесь процедуру вручения премий для молодых ученых, которая до этого проводилась только в Кремле. И это само по себе очень серьезный знак – указание на то, что для государства этот регион становится зоной пристального внимания и особых надежд», - отметил Павел Логачёв.

По словам ученого, глава государство положительно отнесся к тому, что именно здесь – на территории Сибирского региона – в ближайшее время должен реализоваться масштабный научный проект уровня «мега-сайенс». Речь идет о создании специализированного источника синхротронного излучения как мультидисциплинарного инструмента, который позволит развивать и получать значимые результаты во многих науках, а также на стыке наук. Павел Логачёв выразил уверенность в том, что президент прекрасно понимает значимость такой цепочки для фундаментальной науки, а также то, что дальнейшее развитие инструментальной базы является сейчас главной задачей.

С еще большим оптимизмом высказался по этому поводу директор Института катализа СО РАН Валерий Бухтияров. Он признал, что в свое время отношения между наукой и властью находились в состоянии «броуновского движения», то есть ученым было совершенно непонятно, какие шаги со стороны государства будут предприняты в отношении научных организаций. Академическая общественность жила в состоянии тревожных ожиданий, вызванных реформой РАН. Теперь же, по мнению Валерия Бухтиярова, ситуация серьезно изменилась, причем – в лучшую сторону: государством определена стратегия развития, увеличено финансирование академических институтов. Наконец, сам президент выступил с законодательной инициативой, которая подчеркивает важнейшую роль Академии наук в вопросах развития страны. В частности, им признается значение академических структур в решении вопросов нашей обороноспособности. Валерий Бухтияров считает, что такой показательный шаг со стороны президента красноречиво свидетельствует о его позитивном отношении к отечественной науке. Самое главное, считает ученый, - президент подкрепил амбиции Новосибирска называться «научной столицей Российской Федерации». Именно в этом контексте теперь рассматривается проект дальнейшего развития Академгородка (получивший  - «с легкой руки» врио губернатора НСО Андрея Травникова - название «Академгородок – 2.0»).  

В общем, если судить по приведенным высказываниям, руководители институтов СО РАН пребывают в состоянии легкой эйфории от действий президента.

Я не буду здесь ссылаться на то, что мы находились в ситуации предвыборных состязаний, когда кандидату на пост президента необходимо любым способом произвести позитивное впечатление на потенциальных избирателей, в том числе и на ученых. Будем исходить из того, что Владимир Путин осуществляет такие шаги не как кандидат, а как действующий глава государства. Иными словами, он в самом деле обеспокоен обороноспособностью страны и за последние годы успел глубоко осознать связь между научным потенциалом и уровнем решения стратегических задач, включая и вопросы оборонки. Получили ли мы, в таком случае, полную ясность относительно будущего наших академических институтов? Понятнее ли нам стала степень участия государства (в лице Федерального руководства) в вопросах развития нашего Научного центра?

В этой связи возвращаюсь к вопросу реализации проекта по созданию мегаустановки, о которой говорил Павел Логачёв.  Президент, как было сказано, высоко оценил  этот проект, поскольку с ним напрямую связана дальнейшая судьба российской фундаментальной науки. В то же время совершенно непонятно, на какую материальную поддержку можно рассчитывать Академгородку в реализации данного проекта. Президент, скажем так, пока что поддержал ученых Академгородка только морально. Что касается материальной поддержки, то на этот счет ничего конкретного с его стороны не обещано. Причем, мы не говорим сейчас о финансировании отдельно взятых институтов. Речь идет о развитии необходимой инфраструктуры, адекватной реализации столь амбициозных проектов. С этим как раз нет полной ясности: за чей счет и под чьим руководством будет создаваться соответствующая ресурсная база?

Отметим, что уже сейчас Академгородок испытывает серьезные трудности с подключением новых объектов к электросетям. Фактически, это просто ставит крест на дальнейшем развитии указанных территорий. По мнению специалистов в области энергетики, правый берег Новосибирска вообще подошел к исчерпанию лимита на подключение. Если же говорить об установке синхротронного излучения, то для её работы, как указал Павел Логачёв, необходимо подать мощность на уровне 20 МВт. На сегодняшний день сделать это почти не реально (во всяком случае, без ущерба для других потребителей электроэнергии). Готов ли президент решить эту проблему? Ответа пока еще нет. И не потому, что президент не в курсе. А потому, что конкретные решения отложены на неопределенное будущее – настолько неопределенное, что в руководстве СО РАН вынуждены на такие вопросы разводить руками. Как было сказано, в настоящее время просчитываются разные варианты. И еще не факт, что мегаустановку получит «обновленный» Академгородок. Даже если проект стартует в Новосибирской области, есть вероятность того, что синхротронный излучатель окажется на левом берегу – в поселке Краснообск.

Впрочем, по мнению Павла Логачёва, и в Краснообске, и в Академгородке условия подключения практически одинаковы. Поэтому он не видит никакого экономического смысла в том, чтобы переносить мегаустановку так далеко от Научного центра. Для ее подключения в любом из этих мест необходимо построить новую подстанцию.

«Сейчас, - отметил ученый, -  требуется еще одна подстанция мощностью 60 МВт. Только в Академгородке она будет востребована полностью и закроет еще очень многие дополнительные задачи. А в Краснообске она, скорее, будет избыточной».

Как видим, принципиально важный для дальнейшего развития отечественной науки проект уперся в серьезные инфраструктурные ограничения. И принципиально то, что лихолетье 1990-х здесь уже совершенно ни при чем. Почему-то случилось так, что в достаточно благоприятные «нулевые» годы на эти вопросы у нас закрывали глаза рукой, «втыкая» высотки по всему городу где только можно (особенно – на правом берегу). Параллельно с высоких трибун оглашались какие-то космические проекты, в то время как наш славный Минфин откровенно «зажимал» деньги на развитие инфраструктуры в регионах, вкладывая при этом миллиардные суммы в американские правительственные облигации.

Что касается Новосибирского Академгородка, то именно здесь вопрос запуска новой подстанции в течение пяти лет решался, что называется, на повышенных тонах. Как мы знаем, подстанция «Академическая-2» из-за бюрократических передряг фактически лишилась федерального финансирования и была достроена на деньги из регионального бюджета. Это обстоятельство (из-за нерешенности вопроса собственности) послужило источником конфликта между руководством СО РАН и региональным правительством. Только в прошлом году спор удалось разрешить, и в скором времени (как уверяют в областном правительстве)  объект начнет работать.

Как будут обстоять дела с новой подстанцией, необходимой для запуска мегаустановки? Есть ли у руководителей институтов гарантии, что глава государства в ближайшее время инициирует необходимые инфраструктурные проекты с адекватным уровнем федерального финансирования? Ответа на эти вопросы я так и не получил. И похоже на то, что в руководстве СО РАН ясности по этому поводу пока что ничуть не больше.

Олег Носков