Нобелевские естественнонаучные премии 2014 года будут вручены за вполне прикладные достижения либо открытия, имеющие очевидный практический выход.

Шведская королевская академия наук при выборе нобелевских лауреатов 2014 года попыталась в максимальной степени приблизиться к духу и букве завещания Альфреда Нобеля. Тот, как известно, настойчиво рекомендовал награждать премией тех исследователей, чьи изобретения обладают значительной практической направленностью.

Показателен в данной связи комментарий одного из крупнейших физиков-теоретиков мира, нобелевского лауреата 2004 года американца Дэвида Гросса. Он признал, что испытывает большое удовлетворение от того, что «в последние годы Нобелевский комитет наконец достиг грамотного баланса между присуждением премий за фундаментальные научные открытия и чисто прикладные исследования. С завидной регулярностью, примерно каждые пять-шесть лет, наградами отмечаются изобретения, принесшие большую практическую пользу человечеству».

Картографы мозга

Нобелевскую премию по физиологии и медицине присудили троим ученым — Джону О’Кифу из Университетского колледжа Лондона и Мей-Бритт и Эдварду Мозер из норвежского Университета науки и технологий в Тронхейме. Их открытия связаны с механизмами ориентации живых существ в пространстве.

 В телефонном интервью сразу после объявления Нобелевской премии по физиологии и медицине Джон О’Киф на шутливую реплику, что в изучении мозга нужно быть достаточно терпеливым, ведь с момента открытия прошло 43 года, ответил: «О да, у меня репутация очень терпеливого человека». В 1971 году, когда ученый только высказал свое предположение, что в мозге млекопитающих существуют специальные «клетки места», отвечающие за положение в конкретной точке пространства, к этой идее отнеслись довольно скептически. Но ученый был настойчив.

Откуда мы знаем, где находимся? Как мы находим путь из одного места в другое? Как мы запоминаем эту информацию, чтобы быстро восстановить знакомый маршрут? Задавая эти вопросы, ученые спрашивают и себя, какие механизмы отвечают за это в нашем мозге, как это происходит на клеточном уровне. Попробуйте разобраться в этом, зная, что мозг содержит почти 200 млрд нейронов, каждый из которых обладает 10 тыс. синапсов, связывающих его с другими нейронами.

Впервые о когнитивной карте в мозге заговорил в середине прошлого века известный канадский нейробиолог Эдвард Толмен из Калифорнийского университета в Беркли: «В процессе обучения в мозге крысы образуется нечто подобное карте окружающей среды. Поступающие стимулы перерабатываются в центральной диспетчерской в предполагаемую когнитивную карту... Эта карта, указывая маршруты, пути и взаимосвязь элементов окружающей среды, окончательно определяет, какими будут ответные реакции...» Ученый проводил много экспериментов с крысами, но на тот момент у него не было убедительных доказательств, как это происходит в мозге на клеточном уровне.

Джон О’Киф стал развивать идею Толмена о когнитивной карте. И предположил, что «карта» находится в гиппокампе. Его эксперименты показывали, что определенные нейроны в гиппокампе активизировались, когда крыса находилась в определенном месте. Когда она перемещалась в другое место, активизировались другие нейроны. «Представьте себе, что из многих тысяч нейронов в гиппокампе активизируется, скажем, сто нейронов, из них десять — с максимально возможной частотой, 50 — со средней и так далее, — объясняет директор Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии РАН Павел Балабан. — А когда крыса перемещается в другое место, из тех же ста нейронов сильнее всего заявляет о себе такой же максимальной частотой другой десяток нейронов. Понятно, что в самом начале этих исследований было немало возражений: мол, эти нейроны могут сигнализировать о чем угодно — о преграде, цвете, запахе и так далее». Дотошно записывая данные, полученные от клеток гиппокампа крыс, передвигавшихся в различных местах, О’Киф доказал, что нейроны места не просто реагируют на определенное место, создавая некую картину пространства, но и формируют такую карту внутри себя в виде ансамбля активностей. Этот ансамбль активируется, когда крыса попадает в уже знакомое ей место. Один из экспериментов показал, что 28 нейронов «откликались» на появление животного в одном определенном месте пространства, 12 нейронов реагировали на появление крысы в трех разных местах. Каждый нейрон входил в соответствующий ансамбль, являющийся своеобразной картинкой положения животного в конкретном месте, которая должна где-то «складироваться» в его памяти. О’Киф назвал эти нейроны клетками места.

Джон О’Киф в свои 75 лет активно работает. Докторскую степень он получил в канадском Университете Макгилла, где работал в свое время и его учитель Эдвард Толмен. Затем О’Киф многие годы трудился в Университетском колледже Лондона, где стал профессором когнитивной нейробиологии. Теперь он директор Центра по изучению нейронных цепей и поведения этого же колледжа.

 Супруги Мозер в середине девяностых некоторое время провели в лаборатории Джона О’Кифа, изучая его методы работы. Сейчас их старший коллега отмечает, что уже в то время не сомневался в будущей «звездности» этих молодых ученых. Эдвард и Мей-Бритт познакомились, когда учились в университете Осло. Оба в 1996-м получили докторские степени в области нейрофизиологии. Оба работали в университете Эдинбурга и в Университетском колледже Лондона. В 1996 году они уехали на родину — в университет норвежского Тронхейма.

Мей-Бритт со смехом рассказывала, что один из руководителей исследований сказал, как важно группе в составе Эдварда и Мей-Бритт все время сверяться друг с другом. «Да мы и так все время вместе, начиная с завтрака...» — ответили те. Ученая пара сделала свое открытие в 2005 году. Они вычислили еще одну важную ключевую часть системы, отвечающей за положение тела и ориентацию в пространстве, — нейроны, которым супруги дали название grid cell (клетки решетки или сетки; их также называют координатными клетками). Они отвечают за своего рода систему навигации. В Нобелевском комитете ее назвали внутренней GPS. Мозеры нашли эти клетки не в гиппокампе, но недалеко от него — в энторинальной коре мозга.

Данные, снятые с мозга передвигающихся в свободном пространстве крыс, оказались удивительны. Если нарисовать путь грызуна по большой коробке, получатся бессмысленные детские «каляки». Но особые нейроны сильно активизировались, когда крыса пересекала некие точки, которые «разбивали» пространство на гексагоны, состоящие из треугольников. В результате оно становилось похоже на сетку или решетку. Каждый раз, когда крыса пересекала узел гексагональной сетки, grid-нейроны активизировались. «Причем разные grid-нейроны отвечают за разные расстояния, какие-то за пять сантиметров, другие за 15, 50 сантиметров и так далее, — объясняет Павел Балабан. — И получаются сетки или решетки разного “увеличения”, которые накладываются друг на друга и дают мощное и точное покрытие пространства».

Другие эксперименты и исследования выявили, что такие модульные системы ориентации в пространстве есть и у других млекопитающих, в том числе у человека. Если представить себе, что мы смотрим из окна высотки на часть города и видим улицы, дома, деревья, то наш мозг в это время конструирует сразу несколько разномасштабных карт и запоминает их. Ученые предполагают, что такие же координатные сетки не только возникают в процессе обследования пространства, но и должны примерно в таком же виде сохранятся в памяти.

«Хочу заметить, что в начале семидесятых, когда О’Киф сделал свое открытие, у нас похожими исследованиями занималась гениальный ученый Ольга Виноградова, — рассказывает Балабан. — Она изучала ту область гиппокампа, которая отвечает за сравнение, в частности, как идет опознание пространства. Ее работы очень высоко оценены в мире. И в том же Университетском колледже Лондона Виноградовой присудили степень почетного профессора. Кстати, Джон О’Киф ее работы упоминал. Но у Ольги Сергеевны в те времена, видимо, не было таких прекрасных технических возможностей, как у западных коллег, и подтвердить свои идеи она не могла».

Третий элемент

 Нобелевская премия по физике 2014 года присуждена трем японским исследователям — Исаму Акасаки, Хироси Амано и Сюдзи Накамуре (последний с 2005 года — гражданин США) за важнейшее практическое изобретение: создание «эффективных синих светодиодов, обеспечивающих яркие и энергосберегающие источники белого света».

В пресс-релизе Шведской королевской академии наук констатируется, что новые энергоэффективные и экологичные источники света, полученные благодаря разработанной лауреатами в начале 1990-х годов революционной методике, способствовали основополагающим изменениям в осветительных технологиях: «Обычные лампы накаливания освещали весь ХХ век, а XXI век будут освещать светодиоды».

В свою очередь, президент британского Института физики Френсес Сондерс заявила, что научные изыскания нобелевских лауреатов «оказали колоссальное воздействие на нашу повседневную жизнь, начиная от существенной экономии электроэнергии и общего улучшения экологии и заканчивая появлением множества полезных новых функций в современных электронных устройствах».

Светоизлучающий диод (Light-emitting diode, LED) — причудливый многослойный «бутерброд» из различных полупроводниковых материалов. Первое практическое наблюдение за световым излучением полупроводника было осуществлено еще в 1907 году британским исследователем Генри Раундом, одним из сотрудников знаменитого итальянского изобретателя Гульельмо Маркони (нобелевский лауреат 1909 года). Ряд пионерских работ по изучению светового излучения в полупроводниках был выполнен талантливым советским физиком-самоучкой Олегом Лосевым. 

Впрочем, для внятного теоретического объяснения этого нового феномена — электролюминесценции, явления излучательной рекомбинации отрицательно заряженных электронов и «дырок» (квазичастиц — носителей положительного заряда) в полупроводниках под воздействием электрического тока ученым потребовалось еще два-три десятилетия.

Как известно, первые практические полупроводниковые приборы были «гомопереходными» — так называемый электронно-дырочный переход осуществлялся внутри кристаллов одного вещества. Но почти сразу возникла идея создания гетеропроводниковых устройств, в которых такой переход образуется на стыке двух различных полупроводников — в специальном активном слое, встречаясь в котором, электроны и «дырки» рекомбинируют, преобразуясь в световые частицы, фотоны.

В 1950 году ученые из Ленинградского физтеха Нина Горюнова и Анатолий Регель установили, что для гетеропереходных устройств лучше всего подходят химические соединения группы A3-В5 (то есть состоящие из элементов III и V групп таблицы Менделеева). Но создать практические технологии производства подходящих кристаллов ученым долго не удавалось, поскольку для получения материалов с нужными свойствами необходимо было добиться почти идеального взаимного расположения ячеек кристаллических решеток двух разных веществ. Это стало возможным лишь после того, как появились новые эпитаксиальные (послойные) методики изготовления полупроводниковых структур, основывающиеся на наращивании в сверхвысоком вакууме одноатомных слоев одного вещества на поверхности другого.

Первый светодиод на гетеропроводниках в красном спектре оптического диапазона был представлен в 1962 году профессором Иллинойсского университета США Ником Холоньяком. К концу шестидесятых были созданы и зеленые светодиоды. Для того чтобы получить универсальный белый свет, требовалось добавить последнее звено: светодиоды в самом коротком волновом диапазоне — синем. Однако этот «третий элемент» оказался на удивление крепким технологическим орешком, раскусить который исследователи смогли лишь в конце 80-х годов прошлого века.

Ключевым фактором, способствовавшим этому успеху, стало использование нового полупроводникового материала из группы A3-В5 — нитрида галлия (GaN), а также растворов на его основе. Ученые достаточно быстро установили, что GaN-транзисторы обладают целым рядом преимуществ по сравнению с другими типами полупроводниковых материалов. Однако вырастить высококачественные кристаллы нитрида галлия на подложке, а затем еще и получить в этом материале слои «дырочного типа» многочисленным командам технологов-экспериментаторов никак не удавалось.

Самыми же упорными в этой кропотливой работе оказались нынешние нобелевские лауреаты из Японии: профессор Нагойского университета Исаму Акасаки со своим аспирантом Хироси Амано и работавший независимо от этой пары в лаборатории частной компании Nichia Corporation Сюдзи Накамура (к слову, выпускник того же университета).

В 1986 году Акасаки и Амано впервые смогли получить тонкие пленки из кристаллов GaN на сапфировых подложках при помощи специальной технологии металлорганической эпитаксии из паровой фазы. В свою очередь, Накамура чуть позднее достиг схожих результатов, используя несколько иную технологическую методику выращивания кристаллов.

Наконец, на стыке двух последних десятилетий прошлого века японским исследователям удалось решить и вторую принципиальную задачу — добиться превращения GaN в полупроводник р-типа (без этого было невозможно создать рабочий светодиод) при помощи специальной легирующей добавки из цинка.

Причем «волшебную подсказку» японцы получили от советских исследователей — сам феномен интенсивного излучения в оптическом диапазоне легированными цинком кристаллами GaN под воздействием электронного пучка был впервые экспериментально обнаружен в начале 80-х годов прошлого века сотрудниками физического факультета МГУ Г. Сапариным и М. Чуксиным. Практическая реализация этой задачи была продемонстрирована в 1990 году Акасаки и Амано, а ее теоретическое объяснение предложил Накамура.

В 1992 году Акасаки и Амано представили первый действующий образец синего светодиода, а Сюдзи Накамура год спустя существенно улучшил его технические характеристики, добившись куда более мощного ярко-синего свечения. И уже в середине 90-х годов компания Nichia Сhemical, в которой работал Накамура, начала массовые поставки на мировой рынок сверхъярких синих и зеленых светодиодов. Самому изобретателю Сюдзи Накамуре за его работу руководством компании была первоначально выплачена премия 20 тыс. иен, то есть около 200 долларов! Смертельно уязвленный Накамура, уйдя из Nichia Сhemical в 1999 году и переехав на постоянное жительство в США, в 2001 году подал иск против Nichia Сhemical на 20 млрд иен (около $193 млн долларов по тогдашнему курсу) и выиграл процесс. Однако его бывшая «контора» подала встречный иск, разбирательство затянулось еще на несколько лет, и лишь в 2005-м стороны пришли к соглашению, предусматривающему выплату Накамуре компенсации в размере 843 млн иен (порядка 8 млн долларов).

Как отметил эксперт подразделения Philips «Световые решения» Виталий Степанов, «создание высокоэффективных светодиодов произвело революцию в мире освещения, по сути не оставив шансов другим источникам света. Сегодня примерно 20 процентов энергопотребления человечества приходится на освещение, и cветодиоды позволяют, в зависимости от области применения, экономить от 50 до 80 процентов электроэнергии».

На стыке дисциплин

Последняя из трех естественнонаучных Нобелевских премий, химическая, досталась в этом году ученым, разработавшим новую прикладную технологию с явным биомедицинским профилем применения — флуоресцентную микроскопию высокого разрешения.

Лауреатами стали профессор Стэнфордского университета США Уильям Мёрнер, еще один американец Эрик Бетциг (Медицинский институт Говарда Хьюза) и немецкий исследователь Штефан Хелль (уроженец Румынии, ныне директор Института биофизической химии Общества Макса Планка).

Что весьма примечательно, все три новых лауреата-химика на самом деле по своему институтскому образованию физики, и разработанные ими новые технологии по сути своей чисто физические (из области квантовой оптики). Таким образом, можно в очередной раз констатировать, что химическая Нобелевка стала в последние годы присуждаться по большей части за междисциплинарные исследования.

Трио нобелевских лауреатов удостоилось высших научных наград за инновационные решения, позволившие преодолеть пресловутый запретительный барьер, так называемый дифракционный предел разрешающей способности микроскопии, выявленный еще в 1873 году немецким ученым Эрнстом Аббе, который рассчитал, что при достижении отметки примерно в половину длины световой волны, то есть 0,2 микрометра (200 нанометров), искажающее явление дифракции электромагнитных волн не позволит стандартным оптическим микроскопам получать более четкую картинку исследуемых объектов. 

Этот запретительный уровень оказался особенно значимым для биомедицинских исследований, поскольку средние размеры той же бактерии лишь чуть больше, а, скажем, размеры различных компонентов живых клеток или отдельных белков уже существенно меньше.

И хотя первые электронные микроскопы, созданные еще в 1930-е, в дальнейшем позволили ученым заглянуть далеко за этот дифракционный предел, для биологов и медиков особого проку от его многочисленных разновидностей не было, поскольку для получения нужной картинки исследуемые образцы необходимо мелко шинковать и помещать в вакуумную среду, иными словами, предварительно умерщвлять живые организмы или клетки.

Штефан Хелль предложил один перспективный вариант решения задачи, тогда как Уильям Мёрнер и Эрик Бетциг обошли дифракционный предел при помощи принципиально иного технического подхода. Но обе инновационные методики основывались на использовании общего исходного принципа — задействования в качестве палочки-выручалочки крошечных флуоресцентных молекул-маркеров, испускающих внутри живых организмов короткие световые импульсы в ответ на облучение лазерными лучами.

Комментируя научные достижения Хелля, Бетцига и Мёрнера, заведующий отделом электронной микроскопии НИИ физико-химической биологии им. А. Н. Белозерского Игорь Киреев отметил: «До некоторых пор мы не имели возможности заглянуть в живой наномир при помощи микроскопа. Да, есть электронный микроскоп, дающий суперкачественную картинку. Но для исследования биологических объектов он практически неприменим, поскольку мощность пучка в электронном микроскопе сопоставима с излучением при атомном взрыве, и биологические молекулы просто рассыпаются. Нам же хочется посмотреть на живые клетки. И самым удобным и эффективным способом, позволившим это наконец осуществить, оказалась оптическая флуоресцентная микроскопия, при помощи которой можно сделать изучаемые живые объекты светящимися. Когда они находятся в группе, отличить один от другого невозможно. Но новые методы, предложенные нынешними лауреатами, все-таки позволили их разглядеть поодиночке: в куче светящихся молекул выделять каждую по очереди и затем записывать ее положение с высокой точностью. А потом складывать из этих положений (суперпозиций) комплексную мозаику с разрешением, в десять раз более высоким, чем у обычного оптического микроскопа.

Оригинальные работы лауреатов, которые лежали в основе разработанных ими новых методик, немного отставали от наших желаний, поскольку изначально требовалось длительное время, чтобы накопить сигнал и получить картинку. Но развитие этих технологий в последнее десятилетие идет стремительными темпами, и сейчас уже получаются “живые картинки” с суперточной локализацией молекул со скоростью один кадр за полсекунды, и мы можем достаточно четко наблюдать одну и ту же молекулу движущейся».

Описанная в самых общих чертах Игорем Киреевым методика множественного наложения изображений флуоресцирующих живых молекул была впервые предложена в 1990-е Уильямом Мёрнером и доработана и улучшена уже в 2000-е Эриком Бетцигом.

В свою очередь, базовая методика Штефана Хелля, разработанная в 2000 году, STED-микроскопия (микроскопия на основе подавления спонтанного испускания), предполагала использование двух последовательных лазерных пучков, облучающих исследуемые живые образцы. Первый из них (так называемый лазер накачки), испускаясь на специально подобранной частоте, вызывал у молекул (также предварительно зафиксированных особыми флуоресцентными маркерами) ответное свечение, тогда как второй, подаваемый на другой настраиваемой частоте, избирательно подавлял все инициированное первым пучком излучение вокруг исследуемого крошечного участка размером несколько нанометров. Искусно комбинируя эти лазерные пучки, эта техника позволяла, опять-таки не нарушая дифракционный предел, при помощи финального зигзагообразного оптического сканирования исследуемого участка получать изображение его центрального региона в несколько раз более мелких размеров по сравнению с этим пределом.

Отметим также, что все три лауреата, будучи физиками по образованию, успешно «переквалифицировались» в дальнейшем в биохимиков и активно использовали свои технологические наработки для осуществления исследований в области медицины: Штефан Хелль сейчас занимается изучением работы синапсов головного мозга, Уильям Мёрнер исследует работу различных клеточных белков, а Эрик Бетциг сосредоточился на процессе деления клеток внутри эмбрионов.

Федеральное агентство научных организаций в блиц-режиме - буквально за месяц (реформа академической сферы вообще проходит в ускоренном темпе) - провело серию экспертных сессий по реструктуризации сети подведомственных научных организаций. Встречи прошли в Санкт-Петербургском научном центре и всех трех региональных отделениях РАН, заключительный аккорд прозвучал в Москве. Сессия собрала более 300 участников, среди которых было немало директоров столичных институтов.
Открывая мероприятие, заместитель руководителя ФАНО Алексей Медведев отметил, что, хотя она и названа итоговой, дискуссия о принципах реструктуризации сети институтов и управления наукой еще не завершена: агентство собирается “прорабатывать данную проблематику в ходе дальнейших мероприятий”.
Представлявший РАН заместитель президента академии Владимир Иванов перечислил звучавшие ранее положения, по которым стороны пришли к консенсусу. 
Главные из них таковы. Реструктуризация сети институтов может проводиться только после подведения итогов первого года реализации закона о РАН. “Нельзя делать второй шаг, не завершив первый, - пояснил этот посыл заместитель президента академии. - А до этого еще далеко: не отработан механизм формирования госзадания, у многих институтов не утверждены уставы, не оформлено имущество, ожидается массовая смена руководящего состава”. 
Решения об изменении организационно-правовой формы института и его передаче в другие ведомства должны приниматься после согласования с РАН, как это предписано действующим законодательством. Начиная реструктуризацию, РАН и ФАНО определяют цели, задачи и ожидаемые результаты от преобразований. При этом академия отвечает за научную сторону, а ФАНО - за ресурсное обеспечение процесса. Только обговорив эти детали, можно проводить конкурс пилотных проектов, отметил Владимир Иванов. 
Он привел предлагаемые РАН модели переформатирования сети институтов, среди которых, как оказалось, есть и вариант вхождения НИИ в состав РАН и ее региональных отделений - как с потерей юридического лица, так и с сохранением самостоятельности. 
Поддержав, как и многие из выступавших, обозначенные В.Ивановым принципы реструктуризации, главный ученый секретарь Президиума Сибирского отделения РАН член-корреспондент Валерий Бухтияров добавил, что предложения по интеграции НИИ должны быть плодом совместной работы ФАНО, РАН, заинтересованных организаций, а в регионах - еще и соответствующих отделений академии. Он рассказал, что в СО РАН поиск новых форм интеграции возглавил президиум отделения. Сразу после появления предложений ФАНО он поручил объединенным ученым советам (ОУС) по направлениям науки разработать перечень актуальных для региона тем. 
На основе проведенного анализа СО РАН уже начало разрабатывать несколько пилотных проектов - Федеральный научный центр углехимии на базе институтов Кемеровского научного центра, программа “Энергоресурсоэффективные катализаторы” на базе Института катализа. В этот же пакет решено включить стартовавшую ранее программу создания Междисциплинарного научно-образовательного инновационно-технологического центра НГУ - СО РАН. 
Все решения по реструктуризации в СО РАН принимаются гласно и открыто: сначала экспертиза ОУС (сибиряки считают их координирующими органами, идеально подходящими для новых условий), потом - обсуждение на президиуме регионального отделения, которое выразило готовность осуществлять научно-методическое руководство вновь образованными структурами. 
Член Президиума РАН академик Геннадий Месяц раскритиковал идею объединения институтов научных центров в одно юридическое лицо: “Это мы уже проходили: через несколько лет председатель центра, распределяющий ресурсы, превращается в богдыхана и тянет одеяло на себя. Именно поэтому РАН давно отказалась от такой формы организации, дав НИИ финансовую самостоятельность”. 
Вряд ли стоит выдумывать новые формы взаимодействия институтов, в то время как существующие вполне актуальны, поддержал председатель Президиума Красноярского научного центра СО РАН академик Василий Шабанов. Он заявил, что нынешние научные центры - гибкие и эффективные структуры, в рамках которых можно решать важные народнохозяйственные задачи. “А вообще, если государство заинтересовано в наших научных результатах и хочет видеть их реализованными, оно, в первую очередь, должно дать институтам такие же льготы, как “Сколково”, - добавил он под аплодисменты зала.
Исполняющий обязанности директора Института радиотехники и электроники член-корреспондент РАН Сергей Никитов, входивший в комиссию по совершенствованию структуры академии, рассказал о том, что реструктуризация сети НИИ проводилась постоянно и, конечно, должна продолжаться в соответствии с потребностями времени. Однако в этом деле нельзя переходить границы разумного. “Вчера нам пришло требование дать предложения по включению института в программу “Фотоника”, отведено на это “целых” два дня, - привел он актуальный пример. - А многих наших партнеров вообще не проинформировали об этой инициативе. Так можно погубить любое полезное начинание!” 
Многие выступавшие говорили о том, как тяжело ученым работать в атмосфере неопределенности, присущей непрерывному реформированию. 

- Коллеги из других структур при встрече спрашивают: “Вас еще не закрыли?” - поделился директор Института философии и права Уральского отделения РАН член-корреспондент Виктор Руденко. - Есть ощущение, что небольшим академическим организациям скоро придет конец. Нас пугает пущенная реформаторами фраза: “Маленький институт не способен решать большие задачи”. На самом деле, это не так: даже один маленький человек способен. Гуманитарные институты с несколькими десятками сотрудников, как показывает мировая практика, вполне успешны. Создавать гигантские учреждения или консорциумы в этой сфере нецелесообразно. 
Вице-президент РАН, директор Института космических исследований, академик Лев Зеленый подтвердил: в научных коллективах царят тревога, настороженность, нервозность, что отрицательно сказывается на результатах. Лев Матвеевич отметил, что многие проблемы нельзя решить на уровне ФАНО. Между тем наукой в стране управляют около 20 структур (эта цифра была приведена в докладе Владимира Иванова), и ученым очень мешает рассогласованность их действий. 
“Необходим единый государственный орган, который исполнял бы функции управления, координации и контроля в научно-технической сфере, - подчеркнул академик Зеленый. - Это на данном этапе самый важный вопрос. Реформирование системы управления академическими институтами - значительно более мелкая и вторичная задача”. Он призвал ФАНО обратиться к власти с предложением создать координирующий центр по типу хорошо себя зарекомендовавшего Государственного комитета по науке и технике СССР. 
“Мы не видим, для чего нас стоило бы реформировать”, - более жестко высказалась первый замдиректора Института мировой экономики и международных отношений РАН академик Наталья Иванова. Она рассказала, что Отделение глобальных проблем и международных отношений РАН, куда входит ИМЭМО, было создано в рамках совершенствования сети РАН и доказало свою эффективность. 
- Эффективность наших исследований повысилась, мы востребованы в стране, имеем высокие международные рейтинги, - заявила Наталья Ивановна. - В чем мы реально нуждаемся, так это в оптимизации использования наших скромных ресурсов. Была надежда, что грамотные финансисты ФАНО начнут решать эти проблемы. Однако пока нас только заваливают немыслимым количеством бумаг. Еще одна задача ФАНО - оградить институты от недружественного слияния с вузами. Мы постоянно получаем такие предложения и ничего хорошего в них не видим. Как председатель Экспертного совета ВАК по экономике, могу сказать, что вузовская наука - клинически тяжелый случай. 
О том, как воспринимают идеи реструктуризации простые научные сотрудники, рассказал председатель Профсоюза работников РАН Виктор Калинушкин. 
- Имея ту информацию, которая сейчас доступна, ученые делают вывод, что цель нового этапа реформирования - переориентация институтов РАН на прикладные исследования, - отметил он. - Однако появляющиеся документы - например, по оценке НИИ, аттестации научных сотрудников - ведут нас совершенно в другом направлении. Кроме того, для решения практических задач необходимо усиливать материально-техническую базу институтов. Это требует серьезных вложений, но в бюджете на ближайшее трехлетие они не предусмотрены. Все эти нестыковки приводят к выводу о том, что затеянные преобразования направлены или на изъятие имущества, которое высвободится при объединении, или на создание иллюзии реформ.
Виктор Калинушкин потребовал от ФАНО и директоров институтов не проводить реорганизацию без предварительного обсуждения планов мероприятий в научных коллективах. Он высказал претензии руководству РАН, которое устранилось от вопросов организационных преобразований академических институтов и, по мнению ученых, фактически отказалось публично представлять и защищать их интересы.
Подводя итоги встречи, Алексей Медведев, как и на предыдущих сессиях, разъяснил принципы, на которых, как считают в ФАНО, должна быть основана научная кооперация. Он отметил, что на сегодняшний день у агентства нет готовых решений. Модели и конфигурация интеграционных проектов будут определены при участии РАН. Внедрение новых форматов взаимодействия между академическими институтами будет происходить постепенно. До конца 2014 года предстоит лишь сформировать контуры будущей организации науки и выбрать пилотные проекты. Настраиваться система будет в течение 2015 и 2016 годов. 
- Судьба академической сети решается не только в этом зале и не только в дискуссии между Федеральным агентством и академическими институтами, - подчеркнул заместитель руководителя ФАНО. - В этом процессе есть и другие участники. Есть федеральные министерства, которые имеют определенную позицию относительно того, как им видится развитие научных институтов, которые сейчас объединены и находятся в ведении Федерального агентства научных организаций. Между тем времени для дискуссий осталось не так много. Если к 15 января мы не выйдем с консолидированной позицией, то сеть научных организаций РАН может серьезно пострадать.
Алексей Медведев выразил уверенность, что изменения назрели, и, срочно запустив несколько пилотных проектов по отработке новых интеграционных моделей, ФАНО и РАН получат возможность планомерно проводить преобразования во благо науки. Он подчеркнул, что принуждать НИИ к повальному объединению агентство ФАНО не собирается: это означало бы дискредитировать саму идею реструктуризации. 
Заместитель руководителя ФАНО рассказал, что сам он убедился в необходимости интеграции институтов, познакомившись с их деятельностью во время поездок по стране. “Выяснилось, что организации со сходной тематикой зачастую совсем между собой не взаимодействуют и имеют по ряду вопросов противоположные взгляды, - сообщил он. - Так, ученые Лимнологического института СО РАН утверждают, что Байкал умирает, его надо охранять, а Институт географии СО РАН обосновывает Министерству природных ресурсов и экологии программу по интенсивному освоению прилегающих территорий. Мы считаем, что на Байкале должен быть создан крупный национальный исследовательский центр, который мог бы эффективно оппонировать Минприроды”.
Заместитель руководителя ФАНО подтвердил намерение агентства не допустить потери подведомственных институтов. В связи с этим он высказал возмущение позицией руководства РАН, которое недавно дало согласие на передачу 42 селекционных центров бывшей РАСХН Минсельхозу и ряда клиник Минздраву.
- Прежде чем принять такое решение, вы общались с коллективами и директорами этих организаций? - обратился он к присутствующим в зале представителям РАН. - А ведь люди категорически против перехода в подчинение министерств, они уверены, что это приведет к утрате научного потенциала. 
Отвечая на вопрос, где взять деньги на реформы, Алексей Медведев пояснил, что они могут найтись при структурировании госпрограммы “Развитие науки и технологий” на 2013-2020 годы по проектному принципу. ФАНО готово отстаивать эту идею, которую, кстати, поддерживает и РАН. 
На сессии неоднократно всплывал вопрос о документах, оказавшихся в распоряжении Профсоюза РАН и опубликованных на его сайте - “Концепции реализации проектов по структуризации подведомственных ФАНО научных организаций” и “Плане основных мероприятий по подготовке и проведению реорганизации, изменению типа подведомственного ФАНО учреждения”. Эти бумаги наделали много шума. Комиссия общественного контроля в сфере науки отреагировала на них открытым письмом, в котором выражается тревога в связи с тем, что “концепция реструктуризации основана на так называемых базовых организациях, однако нет ни единого намека на то, каким образом, на основании каких процедур такие организации будут определены”. Представители ФАНО объяснили, что это рабочие документы, которые носят промежуточный характер. Подготовка их окончательной редакции будет вестись в сотрудничестве с РАН.

Во время фестиваля «Наука 0+»  в НГУ была проведена вечерняя экскурсия по различным лабораториям университета. В рамках мероприятия все желающие смогли посетить 4 по-своему уникальных организации: межфакультетскую лабораторию атомной физики и спектроскопии, кафедру химии твердого тела ФЕНа, кафедру общей зоологии и экологии ФЕНа и всем известный, но от этого не менее интересный центр «Нанотехнологии и наноматериалы». Стоит отметить, что экскурсии были крайне увлекательными, особенно для студентов гуманитарного направления, которые не так часто работают с микроскопами и дифрактометрами, как им бы того хотелось.  

Первой остановкой стала уже упомянутая межфакультетская лаборатория атомной физики и спектроскопии, о деятельности которой рассказала Нестеренко Альфия Рашитовна:

 – Наша основная задача – изучение сериальных закономерностей в спектре водорода. Всем известна планетарная модель атома водорода: один электрон на орбите и ядро внутри. Электрон, который находится последним на орбите, называется оптическим, поскольку он несет оптические свойства данного вещества. У водорода при переходе электрона с одной орбиты на другую происходит четыре линии: красная H_ἀ, синяя H_β, зеленовато-синяя H_γ, фиолетовая H_δ. Вот эти четыре линии составляют  видимый нам спектр, называющийся серией Бальмера.

Также гостям продемонстрировали приборы серии «Радиоактивность». Немногие знают, что самое вредное излучение – это альфа-излучение, поскольку оно находится ближе всех остальных. Зато гамма-излучение способно проходить через стены, в то время как бета-излучение может остановить пачка простой фольги. Как заметила Альфия Рашитовна, такое разнообразие лабораторных работ с реальными источниками существует только в нашем университете.

Далее экскурсия направилась на ФЕН, где «туристов» встретил Михаил Георгиевич Сергеев, заведующий кафедрой общей биологии и экологии.

– Вы находитесь на практикуме по зоологии беспозвоночных, сюда кроме студентов-биологов и студентов-медиков вообще редко кто заходит. Несколько лет назад мы организовали небольшой музей с весьма разнородным набором экспонатов. Здесь представлены ископаемые формы из эпохи палеозоя, т.е. приблизительно 400 миллионов лет, но есть и относительно современные животные, например, мамонты и другие млекопитающие, обитавшие около нас, чуть севернее Новосибирска. Часть материалов собрана в экспедициях самой кафедры. Есть многое: от примитивных форм вроде губок и корраловых полипов до членистоногих и моллюсков, – рассказал Михаил Георгиевич.

На кафедре химии твердого тела и в центре «Нанотехнологии и наноматериалы» специалисты, не сговариваясь, продемонстрировали гостям один и тот же прибор – рентгеновский дифрактометр.

С помощью этого устройства, честно говоря, довольно устрашающего на вид, ученые исследуют кристаллическую структуру веществ. На панель помещается порошковый образец, затем рентгеновским путем отражается угол падения. Специалисты фиксируют момент возникновения пика отражения, который соответствует определенной кристаллической плоскости.  В результате получится рентгенограмма – этакий отпечаток пальца для кристалла. Это, как отметили сотрудники центра, единственный дифракционный метод, позволяющий выявлять структуру вещества. Для чего это нужно? При одном и том же химическом составе у молекул может быть совершенно разная структура. В итоге, если речь идет о лекарственных препаратах, то один будет помогать, а другой – вредить.

Очень бы хотелось, чтобы и НГУ, и институты Академгородка чаще проводили подобные экскурсии. Наверное, никто не откажется на один вечер погрузиться в удивительный и невероятно разнообразный мир научных изысканий.

Маргарита Артёменко

Посольство Франции в РФ, агентство «Кампюс-Франс» и «Альянс Франсез-Новосибирск» провели день французского образования «Франция из первых рук». У каждого посетителя мероприятия была возможность познакомиться с представителями 13 французских вузов. Все они до Новосибирска уже посетили в рамках тура пять крупнейших образовательных центров России.

О популяризации науки в обществе на примере Франции рассказала Мишель Дебрен, директор французского центра НГУ. Система популяризации науки во Франции, включает в себя несколько компонентов, которые, как заметил спикер, стоит перенять России. Это научные музеи, научные журналы, телевизионные передачи, научные фестивали, народные университеты, и такой французский феномен, как научное кафе, где проводятся дискуссии не только о литературе, но и на серьёзные исследовательские темы.

Во Франции популярен жанр полнометражных документальных фильмов, которым, в отличие от российских, предшествует мощная рекламная кампания. После эти фильмы показывают широкому зрителю в кинотеатрах.

Другой необычный способ рассказать о науке — познавательные комиксы. Кроме всего этого существуют Интернет-ресурсы с открытыми научными университетскими лекциями, конечно, на французском языке. Их может прочитать любой желающий. Для школьников есть отдельный проект под названием «Своими руками», задача которого преподавать физику наглядно и увлекательно, пробудить в детях интерес к науке, который чаще всего пропадает в школах.

Другим важным моментом встречи был рассказ об обучении иностранных студентов во Франции. Преимущества учебы во Франции – это не только умеренная стоимость обучения в государственных университетах, такая же, как для французов, около 300 евро в год, но и возможность дополнить российское образование зарубежным дипломом, а также возможность получать стипендию и субсидии. Хотя первая, и как признаются организаторы, основная причина того, что студенты хотят учиться во Франции – это желание пожить целый год в самом центре Европы и объездить за это время весь Старый

свет. Основное требование при поступлении в вузы — это знание французского языка на уровне не ниже B2.

Представитель агентства «КампюсФранс», рассказала, что их компания не только информирует студентов о высшем образовании во Франции, но и решает административные формальности, курирует процедуру сдачи документов в университеты и непосредственно помогает в получении долгосрочной визы.

Дарина Муханова, фото Анастасии Федоровой (команда Журфака НГУ)

Заявление Совета молодых ученых и сотрудников Математического института имени Стеклова, вызвавшее такие острые споры в социальных сетях, комментирует Александр Буфетов, председатель этого Совета.

Как появилось заявление Совета? Кто стал его инициатором?

—Мы написали это заявление, потому что мы верим в то, что там написано!

С инициативой написания письма выступил член нашего Совета Сергей Горчинский. Следуя процедуре, я поставил его предложение на обсуждение, получившееся очень живым. Тех, кто принял самое активное участие в дискуссии, я попросил составить рабочую группу и подготовить соответствующий документ. В рабочей группе было четыре человека из разных отделов нашего института: два члена Совета и два не члена Совета. Тем самым, на мой взгляд, она представляла разные группы МИАН. Рабочая группа подготовила проект обращения. Потом мы его вместе редактировали, потом состоялось голосование по этому проекту.

Мы голосовали и как коллектив молодых сотрудников МИАН, и как Совет. При голосовании коллектива было много голосов «за», звучали, разумеется, и голоса «против», а многие сотрудники просто воздержались от голосования. В итоге в коллективе обращение не прошло — для большинства не хватило двух голосов. Совет же горячо поддержал эту инициативу. Я думаю, это связано с тем, что мы ближе к решению административных вопросов, нас этот вопрос больше занимает.

Дискуссия и голосование по ключевым вопросам проходит у нас всегда очень живо. В частности, мои коллеги совсем не стесняются голосовать против того, что предлагаю я.

— Вы удивлены той реакцией, которую это заявление вызвало?

— Да, я немного удивился. Оскорбление личности — любимый полемический прием наших оппонентов. Впрочем, это в России не вчера началось: Пушкин этому удивлялся. С другой стороны, предложение Эдуарда Гирша рекомендовать ограничение срока нахождения на руководящем посту кажется мне конструктивным вкладом в дискуссию. Имеет ли смысл такая рекомендация — вполне можно было бы обсудить.

— Самую большую критику вызвал пункт, в котором вы предлагаете увеличить максимальный возраст директора института до 70 лет.

— Я вообще противник жестких правил. Как известно, в Европе ученые в определенном возрасте уходят на пенсию. В частности, математики. Однако многие математики прекрасно работают после 65 лет. Эрнест Борисович Винберг в одном из интервью говорил, что очень счастлив от того, что работает в России, потому что в Германии его бы давно уже выгнали на пенсию. Эрнест Борисович — всемирно прославленный математик и блестящий лектор. Конечно, было бы величайшей потерей для московской математики, если бы закон предписывал отправить Винберга на пенсию в 65 лет. Григорий Иосифович Ольшанский и я вместе руководим семинаром. Григорию Иосифовичу в этом году исполнилось 65 лет — что теперь, нам семинар отменять? А вот во Францию, например, теперь нельзя позвать его приглашенным профессором — и кому от этого лучше? Моему научному руководителю Якову Григорьевичу Синаю 21 сентября исполнилось 79 лет. Синай — ординарный профессор Принстонского университета, он активно работает с аспирантами, а я завидую полноте его сил и оптимизму! Мне кажутся разумными мягкие правила — как в Принстоне.

— Есть мнение, что на Совет молодых ученых МИАН было оказано некое давление сверху…

— В Институте Стеклова вообще любят дискутировать, в том числе, разумеется, и младшие со старшими. Мы многое обсуждаем вместе и, естественно, постоянно обсуждаем крайне болезненную для всех нас реформу РАН. Но чтобы кто-то на меня давил, этого нет. В этом смысле я действую в условиях значительной свободы. Наш институт совершенно не авторитарный. У нас другая атмосфера. В нашем институте люди не стесняются высказывать разные, в том числе категоричные, мнения. В частности, очень часто Совет и коллектив голосуют против того, что предлагаю я. У нас такого рода письмо может пройти только в том случае, если оно действительно выражает мнение значительной части сотрудников института.

— Вам могут сказать, что российской науке нужна ротация кадров, что ключевые позиции заняты пожилыми людьми, которые не всегда уже отвечают требованиям времени. Многие из них в прошлом хорошие ученые, но надо давать дорогу молодым.

— Проблема ротации кадров есть вообще в любом коллективе. Это вопрос очень деликатный. Его не стоит решать сверху. Коллектив, который правильно сам себя регулирует, проведет ротацию своими силами.

У директора нашего института (академика РАН В.В. Козлова. — Ред.) есть три заместителя-математика: первый заместитель директора Армен Сергеев и два заместителя по научной работе Дмитрий Трещев и Дмитрий Орлов; есть еще заместитель по административно-финансовой работе Татьяна Кузьминова и заместитель по общим вопросам Вадим Подстригич. Дмитрий Орлов начал работу в дирекции сравнительно недавно.

Совсем недавно в нашем институте поменялся ученый секретарь. Новым ученым секретарем стал Александр Печень, член нашего Cовета. Еще раз скажу, ротация кадров — это важнейший вопрос, но вряд ли запреты являются конструктивным шагом, как мы и написали в письме.

— Вам могут сказать, что Стекловка — один из уникальных институтов, где действительно судят по способностям. Но вы предлагаете убрать ротацию по возрасту во всех институтах, в том числе и там, где молодежь — на вторых ролях.

— Не мы предлагаем! Напомню, что дискуссию начали не мы. Мы возражаем против того, чтобы все институты России стричь под одну гребенку. Инициатива исходит не от нас.

— Давайте представим себя на месте Котюкова или ФАНО. Оно стоит перед проблемой омоложения кадров. Думает, как же нам ротацию кадров провести…

— Кадровые проблемы — трудная часть работы любого администратора. Руководитель ФАНО Михаил Котюков — чрезвычайно опытный администратор. Я думаю, что у него есть ресурсы для ее решения. Конструктивными могут быть рекомендации, конструктивными могут быть поощрения для тех институтов, которые ведут разумную кадровую политику. Однако жесткие предписания, на мой взгляд, деструктивны по определению. Позитивного результата в деликатной проблеме нельзя добиться формальными требованиями.

Мир с тревогой следит за наступлением лихорадки Эбола, от которой скончались уже более 4 тыс. человек, и с надеждой смотрит на ученых, работающими над лекарствами и вакцинами. На сегодняшний день созданы и подготовлены к испытаниям несколько вакцин, а некоторые из них уже применяются. В США начались испытания на людях канадской вакцины VSV-EBOV, которая показала 100-процентную защиту на животных. ВОЗ назвала наиболее перспективными рекомбинантные вакцины VSV-EBOV и ChAd-EBO, разработанные на основе везикулярного стоматита и аденовируса, в которые внедрены белки вируса Эболы. Американская экспериментальная вакцина TKM-Ebola уже используется для лечения с разрешения местных властей, получили разрешения на клинические испытания и создатели еще нескольких вакцин в США.

О том, что в России в течение полугода будут представлены три вакцины от вируса Эбола (одна на основе инактивированного вируса и две генноинженерные), на днях объявила министр здравоохранения Вероника Скворцова.

Работы над российской вакциной от вируса Эболы находятся на финальной стадии, сказала и вице-премьер России Ольга Голодец. Наконец, как пишет «Российская газета», об этом же сообщил председатель комитета Госдумы по науке и наукоемким технологиям, академик РАН и РАМН Валерий Черешнев. По его словам, разработкой вакцин занимались сразу два учреждения: Вирусологический центр НИИ микробиологии Минобороны в Сергиевом Посаде (Загорск-6) и Государственный НЦ вирусологии и биотехнологии «Вектор» в Новосибирске. Черешнев уточнил, что вакцины прошли испытания на животных.

Накануне заместитель генерального директора «Вектора» Александр Агафонов на пресс-конференции в Новосибирске сообщил, что «ученые центра сконструировали несколько вакцин против вируса Эбола». Он добавил, что часть из них уже опробовали на животных. Ученые выявят самую эффективную из разработанных вакцин и сфокусируются на ней».

По словам Агафонова, опубликованным на сибирском сайте, одна из вакцин защищает от вируса Эбола морских свинок и обезьян, но «говорить о том, что она эффективна и безопасна для людей, преждевременно».

«Газета.Ru» неоднократно пыталась связаться с разработчиками вакцин, чтобы узнать подробности.

Александр Агафонов отказался давать интервью по телефону, сославшись на запрет Роспотребнадзора, который является головной организацией ГНЦ «Вектор». В Роспотребнадзор запрос на имя руководителя организации Анны Поповой был отправлен еще 1 сентября, но ответ до сих пор не был получен. Так что на сегодняшний день о российских вакцинах против вируса Эбола имеется очень скудная официальная информация, что вызывает массу вопросов, на которые нет ответов.

Герои из закрытой лаборатории

Лабораторию особо опасных инфекций в «Векторе», которой руководил доктор биологических наук, профессор Александр Чепурнов, в 2005 году закрыли. Хотя с вирусом Эбола российские ученые работали еще с 80-х годов прошлого века: в то время смертельный вирус рассматривали как биологическое оружие. По отзывам специалистов, у российских ученых в то время имелся серьезный приоритет в этих работах.

Теперь же вызывает недоумение, кто и каким образом в такой короткий срок довел вакцину, да не одну, а три, до готовности. И почему успехи российских вирусологов не отражены в научных публикациях.

Бывший заведующий лабораторией особо опасных инфекций «Вектора» Александр Чепурнов, работающий теперь в Институте клинической иммунологии СО РАМН, рассказал «Газете.Ru» о своей работе с вирусом Эбола и поделился соображениями о создании российских вакцин.

На просьбу прокомментировать слова министра здравоохранения и вице-премьера, а теперь уже и руководства «Вектора» о том, что разработаны три вакцины против вируса Эбола, Чепурнов ответил: «Я видел слова Александра Агафонова о трех вариантах вакцины. К сожалению, никаких подробностей. Поэтому очень трудно сделать вывод, действительно удалось собрать какую-то конструкцию или желаемое выдается за действительное. И вообще, что это: рекомбинантная вакцина или инактивированная? Каков индекс защиты на лабораторных животных, на приматах? Если она через полгода ожидается в производство, то сегодня все должно быть известно. Ведь если переходят к доклиническим испытаниям, эффективность препарата уже должна быть изучена и эти данные должны быть опубликованы.

Понятно, что отсутствие внятной информации при известном кадровом погроме, осуществленном предыдущими директорами «Вектора», вызывает определенное недоверие.

Мне кажется, для Министерства здравоохранения в данной ситуации было бы целесообразно собрать временный научный коллектив из сильнейших вирусологов и молекулярных биологов страны и поставить задачу скорейшего конструирования эффективной вакцины и иммуноглобулинов».

Сам Чепурнов начал работать с вирусом Эбола в 1988 году.

«Уже в 1996 году на международной конференции у нас было шесть стендовых докладов, и каждый из них был прорывным направлением международного уровня, — вспоминает ученый. — Самая сильная работа, пожалуй, то, что мы смогли найти подход для изучения генетических основ вирулентности вируса Эбола. Обычно при заражении вирусом заболевают только человек и приматы. Мы вводили вирус морским свинкам, отбирали животных с каким-то проявлением заболевания, выделяли из их ткани вирус и вводили следующим. Так мы получили штамм вируса, который стал убивать морских свинок. Если сравнить его геном с геномом дикого штамма, можно найти генетические факторы вирулентности. В 2000 году нам удалось идентифицировать две замены нуклеотидов (мутации), которые определяют фактор вирулентности.

Другая блестящая работа — получение иммуноглобулина против вируса Эбола.
Иммуноглобулины — это антитела, которые вводят в организм для его защиты от вируса уже после заражения. Мы получили иммуноглобулин козы.

А с вакциной мы работали так. В то время пытались сделать вакцину без всяких фокусов, по стандартной методике. Заражают новорожденных мышат, они к 10–11-му дню погибают, у них забирают мозг и получают вирусосодержащую суспензию. Если добавить туда формалин, то получится очень грязный, но все же прототип вакцины с убитым вирусом. Потом приспособились делать все это на культуре клеток. Заражается культура клеток, потом собирают урожай, убивают формалином — прототип вакцины готов. Но надо посмотреть, защищает ли он лабораторных животных. Мы проверили, и выяснилось, что не защищает. Потом мне удалось получить высокоочищенный и высококонцентрированный препарат вируса, и я был уверен, что теперь-то у меня вакцина в руках. Но когда я проверил ее на морских свинках, получил только небольшую защиту, а на обезьянах защиты не было вообще.

Так мы показали, что вакцина из убитого белка не защищала от вируса Эбола. А потом удалось показать почему.

Оказалось, что в процессе инактивации, когда добавляется формалин, происходит денатурация поверхностного белка, который отвечает за выработку нейтрализующих антител. Просто антитела есть, а нейтрализующих не будет, если вакцинировать животных или человека убитым вирусом. Хотя вирусологи из Сергиева Посада получили защиту на приматах, но они, во-первых, использовали гигантское количество вируса, а во-вторых, добавляли для этого очень токсичный адьювант (усиливающий препарат). Его на людях применять нельзя. Второе, обнаружили, что два белка из семи вирусных белков обладают способностью блокировать выработку интерферона и мешают иммунному ответу. И год назад Александр Букреев показал, что эти белки блокируют созревание дендритных клеток — одного из видов иммунных клеток.

То есть вирус Эбола обладает целым набором признаков, которые мешают иммунному ответу.

Работающую вакцину можно было сделать только рекомбинантной. Для этого взяли носителя в виде другого вируса и на него генноинженерными методами надели поверхностный белок вируса Эбола. Такая вакцина, если ее ввести, может проникнуть в клетку и спровоцировать выработку антител, в том числе против поверхностного белка.
Такие вакцины были сделаны за рубежом, но с участием наших ученых, бывших сотрудников «Вектора». Виктор Волчков работает сейчас в Лионском университете, он предоставил некоторые компоненты, чтобы сделать прототип вакцины на основе вируса везикулярного стоматита. А Александр Букреев, работающий сейчас в Национальной лаборатории Галвестона, США, целиком и сам сделал прототип вакцины на основе вируса парагриппа. И третий вариант, аденовирус, — это американская разработка.

К 1996 году мы делали такую же же рекомбинантную вакцину на основе осповакцины, но взяли не тот белок и получили не очень сильный ответ. И решили для себя, что сначала должны разобраться с патогенезом вируса в организме. Понять, почему вирус убивает. Так что работу над вакциной мы пока приостановили. Я собрал все в одну статью и опубликовал, чтобы понять, куда двигаться дальше.

А в 2004 году случился шок, когда погибла наша лаборантка, Антонина, уколовшись иглой от шприца.

Трудно сказать, почему ей не помог иммуноглобулин, но мы думаем, дело вот в чем. У нее же это был не первый, а третий инцидент с вирусом Эбола. Она получала иммуногобулин, и все заканчивалось хорошо. Но, по-видимому, поскольку это чужеродный белок, иммуноглобулин лошади, мы думаем, что в ее организме накопились антитела к нему. И на этот раз он не сработал».

По словам Чепурнова, на момент закрытия лаборатория была на взлете: «По крайней мере, мы работали, и у нас было все хорошо». «Когда появился Роспотребназдор, ее просто закрыли — и все, без объяснения причин. Через неделю я получил приглашение работать в США. Я работал в Мичиганском университете, а в 2008 году вернулся».

На просьбу корреспондента «Газеты.Ru» предоставить больше информации о появившихся российских вакцинах ученый дал следующий совет: «Спрашивайте: что за вакцина, как ее сделали, какие результаты она показала. И кто сделал? Кто герои? Это же герои, страна должна их знать».

Спекуляции вокруг Эболы

Профессор Михаил Щелканов, заведующий лабораторией экологии вирусов НИИ вирусологии им. Д.И. Ивановского, который работал в составе российской команды по борьбе с лихорадкой Эбола в Гвинее и, вернувшись, рассказал об этом «Газете.Ru», также прокомментировал заявления министра здравоохранения Вероники Скворцовой о том, что в России разработаны три вакцины от Эбола, причем одна — из инактивированного вируса, а две — генноинженерные.

«Подобная информация — для служебного пользования, — ответил профессор. — Ответы на подобные вопросы вправе давать лишь специально уполномоченные на то официальные лица — представители пресс-служб Минздрава и Роспотребнадзора, например. Вероника Игоревна, являясь не только министром здравоохранения, но и экспертом высокого уровня, безусловно, сказала именно то, что было можно и нужно сказать. Таким образом, как мне кажется, достаточно ее процитировать без комментариев».

На просьбу уточнить заявления вице-премьера Ольги Голодец, которая упомянула, что одна из этих вакцин проходила тестирование в лаборатории в Гвинее, где работал Михаил Щелканов, тот предположил, что кто-то неправильно понял сказанное.

«В Гвинейской Республике в настоящее время проходят верификацию наши отечественные тест-системы на эболавирус Заир, которые, кстати сказать, зарекомендовали себя с самой лучшей стороны и соответствуют самым требовательным международным стандартам.

Полевые испытания вакцины пока не проводятся», — cказал ученый.

На вопрос, нужна ли России собственная вакцина против вируса Эбола, притом что ее распространение даже в случае попадания в страну, по словам специалистов, очень маловероятно, Щелканов ответил: «Россия является одной из наиболее развитых стран мира и исторически безусловным лидером в области вирусологии. Осознавая (в том числе и по этой причине) всю меру своей ответственности перед мировым сообществом, Россия не может безучастно наблюдать за развитием региональной эпидемии в Западной Африке. Это во-первых. А во-вторых, вакцина, конечно, не будет применяться в Российской Федерации массово — к тому нет никаких показаний. Однако конкретные группы риска прививать было бы правильно: сотрудников посольств, компаний, имеющих интересы в Западной Африке, представителей международных миссий. В-третьих, любую эпидемическую вспышку следует рассматривать как возможность верифицировать и соответствующим образом развить собственные технологии обеспечения биологической безопасности государства,

и здесь Россия тоже не может почивать на лаврах передовой вирусологической державы, а должна действовать быстро, эффективно, в соответствии с нормами международного права».

Михаил Щелканов отметил, что «в России имеется запас специфических противовирусных антител и препаратов на их основе для пассивной иммунизации против эболавируса Заир», однако «информация о величине запасов и их лекарственных формах опять-таки относятся к разряду «для служебного пользования».

«Это не то что один чихнул — и все заболели»

Ситуацию с разработкой российских вакцин «Газете.Ru» прокомментировал пожелавший остаться неизвестным ученый, работавший в России, а ныне проживающий за рубежом.

«Разработка вакцины — это очень сложная задача, это работа для целого института на 10–15 лет, — считает эксперт. — Получение какого-то штамма — это только малая часть работы, очень большую часть занимают тестирование, проверка безопасности. Чтобы получить ослабленный штамм вируса, чтобы испытывать любую вакцину, нужен виварий с очень высоким уровнем биобезопасности. И даже если у вас есть генноинженерная конструкция, в которую вставлен кусок вируса Эбола, это еще не делает ее вакциной. Такие работы могли бы проводиться в «Векторе», но в последнее время он малоэффективен и к тому же оттуда все разбежались, так что я очень сомневаюсь, чтобы могла быть создана такая вакцина».
В то же время собеседник «Газеты.Ru» подчеркнул, что если вакцина против вируса Эбола будет создана, то она должна сдержать эпидемию, даже не обладая 100%-ной эффективностью:

«Эбола распространяется совсем не так легко, как грипп или корь. Это не то что один чихнул в вагоне метро — и все остальные заболели. Для заражения нужен физический контакт с больным или с его выделениями. Поэтому если хотя бы у каждого второго будет иммунитет, эпидемию будет намного легче остановить. И к вакцине не предъявляется таких высоких требований по эффективности, как к вакцине от полиомиелита или от кори, которые должны защищать почти на 100%. Поэтому если вакцина будет защищать хотя бы на 50%, она масштаб эпидемии может снизить раза в четыре и даже больше».

Завод «НЭВЗ-КЕРАМИКС» – фактически режимный объект, и часть дверей здания от посторонних глаз постоянно закрыта. Работники завода говорят, что в этих наполовину

секретных помещениях разрабатывается новое поколение брони из керамики для техники и личного состава вооружённых сил. Результат этих разработок в виде бронепанелей и их

содержимого красуется на стендах, выставленных для фестиваля науки.

– Преимущество этого материала в его плотности и твёрдости. При этом самая лёгкая керамическая броня легче стали и титана, – объясняет исполнительный директор по направлению «Бронекерамика» Владимир Марков. – Поэтому использование керамики в нашем производстве гораздо перспективнее, чем помянутые выше металлы.

Помимо военных разработок завод занимается производством биокерамических медицинских изделий. Среди последних достижений – операционный комплект для шейного отдела позвоночника и зубной протез, который в отличие от большинства разработок завода выпускается серийно.

В следующем из цехов, доступных для посещения в рамках Фестиваля науки, производятся элементы радиотехники. На стенде перед входом в рабочие помещения представлено несколько готовых образцов – в основном это подложки из керамики с высокой теплопроводностью, которые в перспективе заменят медные аналоги, облегчив конструкцию того или иного прибора.

– Эти технологии могут применяться где угодно: в военной промышленности, бытовой технике, строительстве космических кораблей, – отмечает начальник цеха подложек Любовь Богданова.

В двух шагах от стенда кипит работа: люди в белых халатах и перчатках обрезают и укладывают тончайшую керамическую ленту, которую небольшими порциями подает станок. В будущем её поместят в электронную плату. Однако неожиданно процесс приостанавливается – возникли технические неполадки и аппарат выплёвывает из себя материал.

– Наверное, что-то не так с вакуумом, – предполагает начальник цеха.

Работа с новыми технологиями постоянно сопровождается нехваткой квалифицированных кадров, поэтому с 2000-го года руководство завода оплачивает университетское обучение своих будущих сотрудников. К работе также привлекаются студенты.

– Уже третий год существует филиал нашего предприятия на кафедре материаловедения НГТУ, – рассказывает исполнительный директор направления «Биокерамика» Анатолий Аронов. – Здесь мы работаем совместно: у нас общее оборудование и общие проекты. В результате молодые специалисты получают научную и техническую базу, а уже после окончания вуза приходят к нам работать.

Сегодня руководство предприятия идет ещё дальше и начинает привлекать кадры прямо со школьной скамьи: сотрудники завода читают ученикам лекции о своем производстве, устраивают на заводе дни открытых дверей и принимают участие в профориентации школьников.

А для своих нынешних сотрудников предприятие организовало две образовательные программы и суммарно выдало более 75 сертификатов о повышении квалификации.

– Требования, которые мы предъявляем, очень высоки. И очевидно, что чем выше образовательный ценз, тем серьезнее отношения сотрудника к своей работе. Поэтому мы стремимся работать и со школами, и с университетами, и со средне-специальными учебными заведениями, чтобы как можно раньше найти и подготовить сотрудника, – поясняет директор по работе с персоналом Людмила Субботина.

На верхнем этаже корпуса завода подготовлена выставочная комната. На стене под самым потолком написано: «Создавая материалы для жизни», а прямо под ней располагается один из главных экспонатов – готовая модель нового бронежилета. Вдоль стен размещены

стенды с образцами основных разработок предприятия, здесь всё те же протезы, подложки и бронепанели. Всё это увидели посетители на Фестивале науки в рамках экскурсии по заводу.

– Мы всегда рады гостям и надеемся, что людям будет интересно увидеть, над чем работает наш завод, – рассказывает Людмила Субботина. – Наше предприятие направлено на социальные улучшения, и я считаю, что с помощью наших разработок людям в нашей стране будет значительно легче жить.

Мирослав Жёлтиков (команда Журфака НГУ)

Поправки в Трудовой кодекс, регулирующие труд научных работников, готовятся в Госдуме ко второму чтению. Если законопроект будет одобрен на всех уровнях, прием на работу в научные учреждения, проведение регулярных аттестационных процедур сотрудников и увольнение из институтов будут подчиняться подробно прописанным, единым для всей страны правилам. Об основных положениях документа рассказала на пресс-конференции в МИА “Россия сегодня” замминистра образования и науки Людмила Огородова.

Законом будет введен стандарт, определяющий процедуру проведения конкурса на замещение должностей научных работников. Открытый и прозрачный конкурс будет, по мнению чиновницы, защищать права научных работников. Не менее чем раз в три года каждый научный сотрудник, работающий по бессрочному контракту, будет проходить обязательную аттестацию, основанную на единых общероссийских требованиях. Это, с одной стороны, станет инструментом, позволяющим организации уволить человека, который перестал быть результативным, с другой - защитит продуктивно работающего ученого от произвола руководителей. 
Кроме того, будет введен предельный возраст для руководителей научных организаций - 65 лет, который по решению учредителя или коллегиального органа организации может быть продлен до 70. “Аналитика свидетельствует, что возраст 40% руководителей институтов сегодня превышает 65 лет, а половины из них - 70, - пояснила Л.Огородова. - Несомненно, среди них много талантливых ученых. Поэтому мы предусмотрели альтернативу: возможность остаться в институтах в качестве научного руководителя”. По мнению замминистра, у молодых людей сейчас нет возможности получить опыт руководства и организации науки и закон должен это исправить. 
Концепцию документа поддержал член президиума Центрального совета Профсоюза работников РАН Михаил Митрофанов. “Идет начальный этап долгожданных реформ, - сказал он. - Мы приветствуем принятие специальной главы Трудового кодекса, касающейся научных работников. Поддерживаем необходимость унификации труда научных работников в масштабах страны, вне зависимости от их ведомственной принадлежности”. 
“Главные сомнения касаются конкретики: периода аттестации и предельного возраста, - отметил М.Митрофанов. - Тут есть варианты, и их можно обсуждать”. Второй блок опасений профсоюза связан с подготовкой подзаконных актов. “Сейчас их содержание, возможные или предполагаемые последствия неясны, - считает М.Митрофанов. - Закон должен приниматься в пуле с этими документами”. 
“Проекты этих документов появятся в самое ближайшее время, - уверил замдиректора Департамента науки и технологий Минобрнауки Сергей Матвеев. - Они будут подготовлены в октябре-ноябре этого года и вынесены на обсуждение с проф­союзами и научной общественностью”. 
Свое отношение к готовящимся новациям в Трудовом кодексе высказал замдиректора по научной работе Палеонтологического института член-корреспондент РАН Алексей Лопатин. “РАН и организации ФАНО поддерживают инициативы, направленные на то, чтобы права ученых регламентировались и защищались лучшим образом, - сказал он. - Но бесповоротная и окончательная стандартизация научной работы невозможна”. 
Одна из норм, против которой возражает А.Лопатин, - периодичность аттестации. По его мнению, эту процедуру нужно проводить не каждые три года, а раз в пять лет, ведь некоторые исследования длятся довольно долго. Опасение вызывают также положения, касающиеся смены руководящего состава институтов. “Надо позволить доработать до окончания срока контрактов всем директорам, независимо от их возраста, - считает ученый. - И тогда ротация произойдет более естественным образом”. 
“Смена поколений - важный вопрос для науки, - подытожил А.Лопатин. - Но еще важнее - мотивация людей. Им не хватает ощущения стабильности. Если молодой человек придет в науку, то удастся ли ему помогать родителям, содержать свою семью и вместе с тем делать свое любимое дело? Если “Министерство будущего” создаст эту мотивацию, то мы сможем преодолеть все трудности. Но это постепенный и длительный процесс”.