Исполняется 100 лет со дня рождения выдающегося ученого, удостоенного в 1964 году Нобелевской премии за создание лазера, Александра Прохорова. (Вместе с ним премию получили Николай Басов и американец Чарльз Таунс).

Он был необычной личностью. Беседовал по "вертушке" с руководителями страны и мог войти с 10-литровым ведром краски в салон летевшего из-за границы самолета. Мог дерзко ответить секретарю ЦК и спокойно выслушивать яростную критику от молодых аспирантов. Из своего института никого не увольнял, а в свой отдел собирал тех, кого считали склочниками. Говорил, если в коллективе склока, то виноват руководитель.

Cчитался последним ученым-энциклопедистом и занимался внедрением лазеров. Был терпим к людям, прощал многие "заскоки" в характере и в тяжелейшей борьбе с партийными бонзами "продавил" в Большой Советской Энциклопедии статью про опального академика Сахарова. Об уникальном ученом и человеке, о необычной истории изобретения лазера рассказывают друзья и коллеги Александра Михайловича Прохорова.

Нобель по гамбургскому счету

Среди более 200 премий по физике и химии есть работы разного "веса". И хотя все заслуживают восхищения и признания, но в среде ученых их оценивают по гамбургскому счету. Одни считаются "легковесами", другие - "средневесами". А есть настоящие "тяжеловесы". Причем речь идет не просто о выдающемся открытии, а о его воздействии на наш мир, на цивилизацию, на повседневную жизнь. К таким "тяжеловесам" причисляют всего три Нобеля: за открытие явления деления атомного ядра, за открытие транзисторного эффекта в полупроводниках и, наконец, за создание квантовых генераторов или лазеров. Это не просто выдающие открытия. Они стали каркасом современной экономики развитых стран, положили начало целым отраслям промышленности.

Ландау: Лазер - это невозможно!

Когда Александр Прохоров и Николай Басов рассказывали об идее лазера на научных семинарах, им говорили, да у вас крыша поехала, а великий Ландау категорически заявил, что этого не может быть, так как не может быть никогда. Прошло чуть больше 50 лет, и сегодня лазер изучают в школе. Он давно завоевал мир, проник практически во все сферы нашей жизни. Но как это нередко бывает с выдающими открытиями, его судьба очень необычна.

Это сегодня мы знаем, что лазер испускает луч света, что это оптический генератор. А ведь его создали ученые, далекие от оптики, - радиофизики, точнее специалисты в области радиоспектроскопии. Почему прорыв совершили "пришельцы"? Если говорить совсем просто, то оптики были зашорены на устройствах, где преобладает обычное или спонтанное излучение, как в обычных лампах. А в радиоспектроскопии неожиданно "вылезло", так называемое индуцированное или вынужденное.

- Нам приходилось принимать во внимание эффект Эйнштейна, который в 1916 году показал: если возбужденную молекулу облучать светом определенной частоты, то, переходя в нижнее энергетическое состояние, она будет изучать квант той же частоты, - рассказывал Прохоров. - Это и есть вынужденное излучение. Тогда и пришла идея молекулярного генератора (мазера). Мы его сделали в СВЧ-диапазоне, так как именно он использовался в радиоспектроскопии.

Казалось бы, путь от мазера к лазеру открыт, надо всего лишь перейти из СВЧ-диапазона в область оптических волн. Но дорога заняла целых 7 лет. Препятствием стал один из элементов прибора – резонатор. Прекрасно работающий в радиофизике, он по самым разным причинам не годился в оптике.

И здесь прорывом стала новая идея Прохорова. Он предложил применить в приборе так называемый открытый резонатор. Это два параллельных зеркала, отражающих световую волну таким образом, чтобы она многократно проходила через среду "накачки" и усиливалась. Так был открыт путь в оптический диапазон, к лазеру.

А после премии будете работать?

Один наш известный академик спросил Прохорова: "Получив премии, вы дальше работать будете или нет?" Тот ответил: "Наверное, буду". Вопрос не такой странный, как может показаться. Ведь Нобель – это мечта каждого ученого, вершина, на которую дважды вряд ли взойдешь. Дальше только спуск. И о чем теперь мечтать ученому-фундаментальщику? Разрабатывать новые теории? Прохоров помимо научных исследований занялся внедрением лазера. Задача грандиозная. Ведь это не просто новый прибор. Он как локомотив потянул за собой огромный "состав" принципиально новых технологий, нового оборудования, новой инфраструктуры. По масштабу и важности лазер для СССР значил не меньше, чем атомный и космический проекты. И Прохоров включился в отраслевые дела, начал работать с инженерами, заводами. Всего за 10 лет в СССР была создана сеть новых институтов, КБ, опытных производств, подготовлены кадры лазерщиков. В итоге СССР наряду с США стал ведущей лазерной державой. И здесь роль Прохорова сопоставима с ролью Королева в создании космической отрасли и Курчатова в развитии атомной энергетики.

На что потрачен Нобель?

Себе он ничего не купил. Привез подарки сотрудникам института, множество всякой мелочевки. И конечно, весь институт гулял, было весело. Еще купил жене разные наряды, чтобы она хорошо одевалась. Его часто приглашали за границу, он брал в поездки не только жену, но и членов семьи, командировочных на всех не хватало, оплачивал из Нобеля.

Басов предложил коллеге, мол, давай купим на премию машины. Прохоров, ответил: "А зачем? Ведь у меня "Волга" есть". Не купил. И Басов не купил. Александра Михайловича приглашали в Америку на полный пансион – работать, читать лекции. Не ездил. Больше всего в жизни хотел заниматься наукой. От всяких назначений и соблазнов отказывался, даже если сулили материальные блага.

Последний динозавр

Современная наука разбита на узкие делянки, ученые разрабатывают свои направления, плохо понимая, что делают коллеги на соседней. Иначе вроде и быть не может. Ведь древо науки разрослось настолько, что человеческий мозг уже не способен вместить и переработать гигантский объем разной информации. Словом, считается, что время ученых-энциклопедистов прошло, Леонардо и Ньютоны канули в вечность. Исчезли как динозавры. Но Александра Михайловича называли последним динозавром.

- Он поражал умением переключаться с одной научной области на другие, вроде бы, не связанные друг с другом, - вспоминал академик Владимир Осицко. - В его кабинете можно было встретить физика и химика, медика и космонавта, астронома и электронщика. Он слушал всех и все впитывал, набирая огромный научный потенциал. Казалось, в его голове была не только энциклопедия, но и быстродействующий компьютер, что позволяло находить совершенно неожиданные решения сложных проблем. Неудивительно, что именно Прохоров около 20 лет (1971-1990 гг.) был главным редактором 3-го издания Большой Советской энциклопедии, которая имела большой успех не только у нас, но и за границей. Он вспоминал: "Когда мы дошли до буквы "С" - академика А.Д. Сахарова, мне было сказано сотрудниками М.А. Суслова, что статью про него не надо включать в Энциклопедию. Но я сказал надо, потому что Сахаров - академик. Это будет нарушением традиций. Велись споры, многие были недовольны. Нам было предложено не писать, что А.Д. Сахаров – трижды Герой Социалистического труда. Но как я мог об этом не написать, если так было в действительности. Статья все же появилась в БСЭ. Все ждали - и у нас, и за рубежом, - выйдет статья или нет? Вышла..."

Из Австралии - в Россию

Биография Прохорова необычна, несколько раз он был на грани смерти, попадал в различные перипетии. Вот лишь несколько эпизодов. Он родился в Австралии, в семье русских революционеров. Отец, Михаил Иванович, рабочий, за активную подпольную работу в 1911 году был выслан в Сибирь на вечное поселение. Жене Марии Ивановне удалось добыть паспорт на чужое имя, и они бежали в Австралию, где занимались фермерством. В 1923 году семья вернулась на родину.

В 1939 году он закончил физфак Ленинградского университета, знаменитый научной школой А.Ф. Иоффе, и стал аспирантом Физического института им. Лебедева. В 1941 году добровольцем ушел на фронт, служил помощником начальника штаба по разведке, был дважды ранен, в 1944 году демобилизован, получив инвалидность. Награжден медалью "За отвагу", которой гордился не менее чем Нобелевской.

При подготовке статьи использованы материалы книги "Александр Прохоров: воспоминания, статьи, интервью".

Штрихи к портрету

Владимир Фортов, президент РАН:

- Среди наиболее ярких черт Александра Михайловича я бы прежде всего выделил его абсолютную преданность науке. Он был великий труженик, работал до самых последних дней. Стоило только начать рассказывать ему о каком-то новом явлении в науке, пусть даже далеком от его повседневных интересов, глаза его загорались, он молодел, начинал перебивать, давать свои оценки, а нередко мог ухватить и показать совершенно неожиданные грани проблемы.

Он обладал особым тонким чувством юмора, которое рельефно проявлялось в сложных, нестандартных ситуациях. Например, в Институте химической физики у меня с моим шефом сложились очень непростые отношения. Отчаявшись, я попросил Александра Михайловича взять меня в свой институт. Ответил, что с удовольствием возьмет, но здесь нет подходящей для моих работ экспериментальной базы, а значит, мы потеряем темп. И он решил поговорить с директором Химфизики, Нобелевским лауреатом Н.Н. Семеновым, благо они были давние друзья. Тот ответил: "Конечно, я поддержу Фортова, он молодой человек, и я к нему всегда хорошо относился. А как ты думаешь, Саша, почему у меня в Химфизике так быстро растет молодежь?" - Прохоров отреагировал моментально: "Растет быстро, потому что у тебя в институте молодежь г... поливают". В ответ раздался общий хохот. С тех пор у меня в Химфизике не было никаких проблем.

Федор Бункин, академик:

- В связи с закрытыми работами меня долго не выпускали за границу. Тогда он позвонил в отдел науки ЦК и поинтересоваться, почему не дают выехать. Ответили: есть сведения, что товарищ Бункин любит выпить. На что Александр Михайлович ответил: "Я знаю Федора Васильевича очень хорошо и могу сказать, что он любит выпить точно так же, как и я!" После этого меня выпустили.

Александр Замятнин, доктор физико-математических наук:

- Трудно даже сосчитать, сколько у Прохорова учеников. Чтобы понять, как он к ним относился, лишь один пример. Основополагающие статьи по открытию лазеров Прохоров написал совместно с Басовым. Причем Басов поставлен первым автором, хотя был моложе и ранее был аспирантом Прохорова. И дело тут не алфавитном порядке. Ведь известно множество примеров, когда руководитель ставит себя впереди авторского коллектива, даже не являясь непосредственным автором работы.

Мераб Джибладзе, доктор физико-математических наук:

- Когда был аспирантом первого года обучения, то на дискуссии в кабинете Александра Михайлович не согласился с его доводами. Он оборвал меня: "Это ерунда, вы ни черта не понимаете". Я в пылу спора выпалил: "Вы сами ни черта не понимаете". И выбежал из кабинета. Потом, сидя в лаборатории, осознал ужас своего поступка, стал думать, как объясню в Тбилиси причину возвращения. Было около 10 вечера. И тут вошел улыбающийся академик, положил руку на плечо, спросил: "Ну, Мераб, что грустишь. Поздно, пошли домой". Шли, он спрашивал о жизни, об условиях в общежитии.

Иван Щербаков, академик:

- Помню свой первый доклад на семинаре Прохорова. По молодости считал, что нужно исписать всю доску формулами, но в некоторых сделал нелепые ошибки. Никто на это внимания не обратил, потому что если бы обратили, то разнесли бы меня в пух и прах. Ошибку заметил только Александр Михайлович. Он мне сказал после семинара: "Иван, пойди сюда. Ты что там понаписал?" Мне навсегда запомнилось, что он сделал замечание не во время моего доклада, а уже после, когда мы были наедине.

Владилен Летохов, доктор физико-математических наук:

- Для строительства дома в деревне мне была нужна водоустойчивая краска. Когда мы были в Скандинавии, купил 3 банки по 10 литров. Но они оказались хрупкие, в багаж их не брали, тогда решил провезти в виде ручной клади. Но вес превышал все нормы. Тогда Александр Михайлович взял у меня одну 10 литровую банку и спокойно вошел в салон первого класса, держа в другой руке маленький портфель. Когда речь заходит об Александре Михайловиче, вспоминаю этот случай.

Без науки России не будет

Александр Михайлович не скрывал своего негативного отношения к разрушительным переменам 90-х годов и заявлял об этом публично. В одном из интервью он, в частности, сказал: " К голосу научной общественности не прислушиваются. И это невнимание порождается глубоким непониманием того, что научный потенциал хрупок, легко разрушается, восстановить неимоверно трудно, на это уйдут десятилетия. Сейчас мы проедаем задел прошлых лет, когда по многим направлениям наша наука занимала передовые позиции. Но скоро наш запас будет исчерпан. И это, конечно, отразится на авторитете России, которой без первоклассной науки грозит участь второклассной державы. Без науки никакого возрождения России не будет".

Юрий Медведев

На фото: Нобелевские лауреаты 1964 года. Второй слева Александр Прохоров, третий – Николай Басов

Как было сказано в одном из предыдущих репортажей, созданная  концерном «Сибирь» когенерационная энергоустановка в Первомайском районе Новосибирска является шагом в энергетику будущего. В этом утверждении нет ни грамма преувеличения. К сожалению, данный инновационный шаг известной сибирской компании до сих пор не получил должной оценки во властных кабинетах, даже несмотря на единодушные позитивные суждения со стороны специалистов в области энергетики. По их твердому убеждению, именно этот энергоблок является на сегодняшний день наглядным подтверждением преимуществ современных объектов малой генерации, а по большому счету – первой ласточкой в деле коренной инновационной перестройки всей нашей системы энергоснабжения.

Примерно пять лет назад, когда была запущена упомянутая энергоустановка, мне довелось услышать на сей счет мнения чиновников Министерства строительства и ЖКХ Новосибирской области. Нельзя сказать, что они испытывали откровенный скепсис. Отношение к прецеденту было, скажем так, покровительственно-снисходительным. Поступок руководства компании если и не вызывал восхищения, то получал некоторое уважение – подобно тому, как уважают отчаянно смелых солдат, бросающихся с гранатой под танк.  Мол, молодцы, ребята, что отважились на такой шаг, но подобные вопросы все равно надо решать по-другому. Чисто технические и экономические аспекты данного проекта особого любопытства не вызывали, поскольку чиновникам и так было «совершенно понятно», что овчинка выделки не стоит – дескать, не тот это путь, нет у него перспектив, хотя поглядеть интересно: выживут или нет…

Самое печальное в этой истории то, что «отчаянный шаг» руководителей компании во многом явился следствием региональной энергетической политики. Собственно, власть довела ситуацию до такого состояния, когда застройщик стоит перед выбором: или разоряться на подключении к сетям, или создавать собственную электростанцию. Казус заключался в том, что создать собственную электростанцию оказалось в два раза дешевле (!), чем подключиться к сетям.

В общем, всё произошло в соответствии с русской поговоркой: «Не было бы счастья, да несчастье помогло…». Объективно неблагоприятные условия вызвали к жизни важный в технологическом плане прецедент.

В принципе, ничего парадоксального в том нет. Ведь сам технический прогресс, по природе своей, является не чем иным, как инновационным ответом на неблагоприятную ситуацию. Любой технологический прорыв предполагает нестандартное решение сложной задачи, которое дается далеко не всем. И прецеденты такого рода всегда вызывают неоднозначную реакцию. Но дать адекватную оценку подобным прецедентам и выстроить на этой основе принципиально новую стратегию развития – обязанность любой вменяемой власти, нацеленной на то, чтобы идти в ногу со временем.

Собственно, почему в развитых странах стали уделять такое пристальное внимание альтернативной энергетике, энергоэффективности, повышению КПД электростанций? Причина проста – дорогие энергоносители. Вот вам пример инновационного ответа на проблему. Только сейчас мы в состоянии оценить результаты тех усилий (включая и материальные вложения), которые были предприняты на данном направлении. Хотя каких-то двадцать лет назад они были неочевидны даже для специалистов.

Схожая картина (пусть в несоизмеримо меньшем масштабе) наблюдается и в случае с автономным энергоблоком концерна «Сибирь». Если пять лет назад результаты были неочевидны, то в настоящее время можно уже четко констатировать, что современные объекты малой генерации, выполненные по последнему слову техники (особо подчеркиваю этот момент!), в состоянии стать реальной альтернативой большой энергетике в вопросах развития системы энергоснабжения потребителей. По этому поводу директор департамента энергетики и ЖКХ концерна «Сибирь» Виктор Головкин заметил:

«За малой энергетикой – большое будущее. Она дешевле в инвестициях и в капиталовложениях. Это дешевле, нежели развивать и расширять то сетевое хозяйство, которое создавалось у нас еще в 1950-60-х годах. И если мы сейчас начнем «расшивать» эти сети, чтобы увеличить их пропускную способность, то это потребует безумных затрат».

По сути, региональная власть получила наглядный пример, способный подсказать правильные приоритеты при выстраивании грамотной энергетической политики, нацеленной на долгосрочную перспективу. Надо ли напоминать, что трудности с подключением к сетям, которые в Новосибирске и в Новосибирской области уже вышли за все разумные рамки, ставят крест на развитии региона? В первую очередь – Новосибирска, претендующего на роль интеллектуальной столицы Сибири. Конкретная практика известной частной компании, подкрепленная выводами специалистов, четко показывает, что выход есть. Вопрос лишь в том, готова ли сама власть отказаться от привычной манеры действий и воспринять инновации? Иначе говоря – занять сторону инноваторов и создать условия для развития в регионе малой распределенной энергетики?

Собственно, что нужно сделать? По большому счету – создать четкие и недвусмысленные правила игры на региональном энергетическом рынке, определить параметры взаимодействия государственных и частных структур, дать зеленый свет инвесторам, готовым вложиться в такие объекты. Как было написано выше, малые объекты дешевле в инвестициях, которые, в свою очередь, достаточно быстро «отбиваются». Дело в том, что  благодаря техническому прогрессу (буквально за последние два десятилетия) себестоимость выработки энергии на малых объектах практически сравнялась с себестоимостью в большой энергетике. Скажем, электричество можно спокойно продавать по той же самой цене, а если отбросить громоздкую сетевую составляющую – то даже дешевле, имея при этом сопоставимую с крупными компаниями норму прибыли.

Иначе говоря, при нормальных условиях малая энергетика становится прекрасным объектом для инвестиций. Но, подчеркиваем, эти условия еще необходимо создать. А для этого, естественно, придется пересмотреть отношения с сетевыми монополистами. Консенсус в данном вопросе, конечно же, возможен, но инициатива должна, безусловно, исходить от властей. Понятно, что сделать такие реальные практические шаги в сторону инноваций гораздо сложнее, чем организовывать помпезные инновационные форумы и делать громкие заявления на публику. Но, подчеркиваем, технический прогресс невозможно заболтать. Если вы упустили свой шанс, то им воспользуются другие.

Сейчас у Новосибирска, действительно, есть шанс стать лидером в области прорывных энергетических технологий. Этим самым он на деле закрепит (и очень серьезно закрепит) статус интеллектуальной столицы Сибири. В противном случае наш интеллект проявит себя в других местах.

Олег Носков

Уже 45 лет прошло с того момента, как  был открыт Попигайский кратер. Там до сих покоятся нетронутыми огромные залежи уникальных метеоритных алмазов, способных обеспечить России большое технологическое преимущество. Как сегодня обстоят дела с изучением этого минерала? Насколько скоро он появится на мировом рынке?

История попигайских алмазов начинается в 1971 году, когда выдающийся советский геолог Виктор Людвигович Масайтис исследовал Попигайскую кольцевую структуру и выяснил, что она является метеоритным  кратером. Чуть позже он нашёл в его пределах то, что сейчас называется метеоритными, то есть ударными, алмазами.

35,7 миллионов лет назад в Землю врезалось космическое тело диаметром около пяти километров. В результате мощного взрыва образовался кратер диаметром около 100 км, а графит, содержащихся в древних кристаллических породах, перешёл в алмазную фазу – импактные, то есть ударные алмазы, предстапвляющие собой композит алмазной кубической и лонсдейлитовой гексагональной фаз. В момент взрыва алмазы были разбросаны на расстояние более 500 км, и в наше время их находят в россыпях обычных алмазов. Но большая часть их оказалась сосредоточена в кратере: там содержание минералов составляет до 100 каратов на тонну.

Уже в начале исследований было обнаружено, что попигайские алмазы обладают исключительной абразивной способностью (то есть хорошо снимают вещество). Она оказалась в 1,8-2,4 раза больше, чем у обычных алмазов, природных и синтетических, что определяет направление технологического использования минерала.

«Наиболее вероятно, высокая абразивная способность связана с его строением — зёрна этого композита имеют размеры от первых десятков до первых сотен нанометров, и они спутаны в волокнистую структуру», — объясняет главный научный сотрудник ИГМ СО РАН доктор геолого-минералогических наук Валентин Петрович Афанасьев.

В советские годы работы на Попигайском кратере были засекречены. Они велись в жесточайшей строгости. Нельзя было употреблять слова «импактный», «попигайский» алмаз, требовалось называть их «андезитовыми». Редкие публикации попадали в научные журналы, но были чисто минералогическими, а 1986 году исследования попигайских алмазов и вовсе неожиданно прекратили. Их добычу признали нерентабельной, поскольку себестоимость превышала стоимость алмазов (при этом цена алмазов была назначена по цене самых дешевых, поскольку рыночной цены тогда не существовало). Но решающим все же был аргумент в пользу строительства заводов по производству синтетических алмазов. Конкуренцию последних с импактными сочли излишней. Все материалы сдали в фонды под грифом «секретно», и на долгое время  Попигайский кратер был забыт.

Впрочем, остатки концентрата, содержащего эти алмазы, так или иначе проникали в научные лаборатории. Дело в том, что попигайские породы обогащались в Хатанге, посёлке на севере Красноярского края. Там была построена фабрика, где дробили тагамиты — алмазсодержащие переплавленные породы мишени. Дробленный материал поступал на флотацию, откуда уже выходил концентрат, содержащий только графит и алмазы. Для получения чистого материала его развозили по разным уголкам СССР (Симферополь, Тула, Якутия  (Мирный)), где отрабатывали технологию  доводки концентрата, призванную освободить последний от графита.

«В 2010-2011 годах  нам удалось договориться с людьми, у которых с 1980-х годов хранился концентрат попигайских алмазов, чтобы они обогатили его и дали нам чистый продукт. Мы получили его достаточное количество для проведения технологических исследований. Первое, что сделали: попытались количественно воспроизвести эксперимент по выявлению абразивной устойчивости. Мы прекрасно понимали: для того, чтобы добиться внимания к этому месторождению, необходимо, во-первых, продолжить минералогические исследования, во-вторых, на современном уровне провести технологические испытания (то есть узнать, для чего пригодны эти алмазы), и в третьих — разработать  метод обогащения коренных пород, поскольку флотация в прежнем ее виде признана слишком «грязной». Также необходимо было доказать, что эксплуатация месторождения будет рентабельной», — рассказывает Валентин Афанасьев.

В начале 2010-х попигайскими алмазами заинтересовалась компания «Алмазы Анабара» — она имеет развитую инфраструктуру в тех краях, и в случае, если удастся вывести импактные алмазы на рынок, будет обладать преимуществом по доступу к месторождению. Летом 2013 года благодаря этой компании Институту геологии и минералогии им. В. С. Соболева СО РАН удалось организовать экспедицию к Попигайскому кратеру.

«Перед нами стояли следующие задачи: во-первых, было необходимо отобрать материал для продолжения фундаментальных и прикладных научных исследований. Во-вторых  — подготовить технологическую пробу для отработки современной методики обогащения», — говорит руководитель экспедиции старший научный сотрудник  лаборатории минералов высоких давлений и алмазных месторождений ИГМ СО РАН кандидат геолого-минералогических наук Евгений Игоревич Николенко.

Исследователь  отмечает, что без «Алмазов Анабара» экспедицию организовать не получилось бы — до Попигайского кратера трудно добраться. Сначала надо было прибыть в Якутск, потом на самолёте АН-24 долететь до поселка Саскылах, доехать до геологической базы, затем —  до Попигайской астроблемы на вездеходе или вертолётом. Отдельно необходимо было забросить большой объём снаряжения (палатки, инструменты, оборудование) и продовольствия, которые были доставлены на геологическую базу на р. Анабар речным транспортом по р. Лена. В общей сложности на дорогу туда-обратно ушло около месяца.

Итогом геолого-разведочных работ является технико-минералогическое обоснование месторождения на основе подсчётов запасов. Эти отчёты защищаются в Государственной комиссии по запасам и отправляются в фонды. В советское время были сданы в ГКЗ два месторождения — Ударное и Скальное, в общей сложности занимающие площадь около 3% площади кратера. Содержание алмазов в первом в среднем 7 карат на тонну руды, во втором (наиболее крупоном и подготовленном) — до 100 каратов на тону (при среднем содержании — 23,23 карата на тонну), а их общий подсчитанный объём составляют 147 миллиардов карат, что намного больше, чем все разведанные запасы обычных алмазов во всём мире. Эти месторождения подготовлены к эксплуатации. Даже при производстве 10 миллионов каратов в год запасов хватит надолго. Кроме того, есть высокая вероятность обнаружения новых фрагментов Попигайской структуры с высоким содержанием алмазов.

Промышленному освоению месторождений сегодня препятствует несколько факторов. Первый из них —  отсутствие приемлемой технологии обогащения. Как уже отмечалось выше, флотация — это дорогостоящий метод, связанный с незначительными экологическими рисками хвостохранилища, которое организуется на месте переработки. «Нужно создать, профинансировать, отладить новую технологию и построить пилотную фабрику, чтобы наработать хотя бы 20-30 тысяч каратов для технологических испытаний.  Скорее всего, этим будут заниматься какие-то частные компании. А они умеют считать деньги. Им нужно преподнести уже полный пакет документов, в которых будет указан срок окупаемости в зависимости от объёмов добычи», — отмечает Валентин Афанасьев.

Вторая проблема — попигайские алмазы не представлены на рынке, и, соответственно, — у них нет рыночной стоимости. Пока учёные ориентируются на самые низкосортные алмазы из северных россыпей — в пределах двух долларов за карат. Исследователи уверены — необходимо  выделить те сферы, в которых импактный алмаз будет наиболее востребованным, и затем уже поднимать цену, ведь пилить камни и бетон может и инструмент на основе синтетических алмазов.

«В этой связи включается в действие то самое технологичное преимущество  — абразивная способность импактных алмазов более чем в два раза выше, чем у синтетических и технических. Это даже в условиях низких цен на алмазное сырье делает их очень выгодными», — говорит старший научный сотрудник  Института экономики и организации промышленного производства СО РАН кандидат экономических наук  Николай Юрьевич Самсонов.

Необходимо получить валовую пробу руды и переработать её на обогатительной фабрике с извлечением до миллиона карат алмазного сырья в нескольких классах и представить ее в ассортименте алмазного сырья или готовой алмазной технической продукции (имеются в виду алмазные порошки), чтобы дать точную оценку ценовой, экономической, потребительской и маркетинговой конкурентоспособности в реальных условиях», —  говорит Николай Самсонов.

Подвижкой к промышленному освоению Попигайского кратера может послужить поворот к импортозамещению. Дело в том, что российские предприятия  пользуются большим количеством зарубежных станков для изготовления сложных деталей. На сегодняшний день сложилась ситуация, когда инструменты для этого оборудования попали под санкции. Поэтому российский бизнес уже давно заинтересован в том, чтобы строить своё инструментальное производство.

«Сейчас Китай производит самое большое число синтетических низкосортных алмазов, продаёт их за копейки — по нескольку центов за карат, и держит таким образом весь рынок. Однако это государство — партнёр очень специфический», — предупреждает  Валентин Афанасьев и приводит в пример показательную историю. Китай располагает крупным месторождением редких земель, крайне востребованных в современных технологиях, и успешно торговал по низким ценам низкообогащенным продуктом, захватив мировой рынок, затем перешел на высокобогащенный, резко подняв цены, и фактически поставил на колени весь мир. 

«Есть очень большое опасение, что то же самое будет с синтетическими алмазами. Китай уже практически задавил их производство в России. Чтобы не повторилась ситуация с редкоземельными материалами, нужно заранее «подстелить соломки», то есть подготовить к эксплуатации Попигайское месторождение, которое будет реальной альтернативой и не вступит в конкурентные отношения с китайским производителем. Наша задача — вовремя привлечь к этому внимание промышленности», — говорит учёный.

Николай Самсонов отметил ещё одну важную особенность: китайское алмазное синтетическое сырье действительно дешевое, но в низкокачественном сегменте, то есть в виде очень мелких порошков. Однако чем крупнее кристаллики таких алмазов, тем они дороже, потому что сложнее выращиваются, затрачивается больше ресурсов на их производство. В попигайской же породе сразу заложены готовые классы — мелкие, средние и достаточно крупные. Смысл обработки: раздробить руду и извлечь их.

«На самом деле, мы хотели бы добиться, чтобы цена за карат достигала примерно трёх- трёх с половиной долларов. То есть была бы в два раза ниже, чем сейчас. Довольно важным фактором здесь выступает девальвация российского рубля. Эти цены рассчитаны при курсе примерно 55 рублей за доллар, если взять курс 65 рублей за доллар, то получится примерно 5,5 долларов за карат. Понизив некоторые инвестиционные затраты и снизив операционные, мы сможем снизить цену до четырёх долларов за карат. Будем смотреть, при каких капитальных затратах мы могли бы опустить её ещё больше, — говорит Николай Самсонов. — Нам необходимо фактически приравнять стоимость импактных алмазов к стоимости синтетических. Во-первых, чтобы у потребителей не было желания экономить. Во-вторых, за счёт более высоких технологических свойств во многих сферах использования у импактных алмазов формируется уже конкретное преимущество. У нас не стоит задача полного или значительного замещения рынка синтетических и технических алмазов, но мы хотим занять на нём свою нишу, связанную с наиболее эффективными сферами их применения (а это 40-50 процентов потребления — шлифовочные порошки, алмазные пасты, абразив для технологичной продукции, алмазные спеки для оснастки инструментов и буровых коронок и так далее). Хотелось бы сказать, что наша работа не пропадает даром – мы активно контактируем с системным интегратором станкостроительной отрасли — «Станкопромом», а в прошлом году стали победителями промышленного конкурса «Полярный квадрат».

Диана Хомякова

Фото Евгения Николенко

Чем современная Европа отличается от Африки? Мы можем привести на этот счет массу фактов, затронув совершенно разные аспекты – социальные, культурные, политические, экономические. Но, пожалуй, самый важный показатель, недвусмысленно отражающий реальное отличие развитых стран от третьего мира, – это средняя продолжительность жизни.

В одном из последних докладов ВОЗ величайшим достижением здравоохранения в XIX – XX веках признана успешная профилактика инфекционных болезней путем массовой вакцинации населения. Благодаря такой профилактике, указывается в докладе, средняя продолжительность жизни увеличилась как минимум на 20 лет.

Однако далеко не во всех странах наблюдается столь радостная картина. Как отметил в своем выступлении на Форуме «Биомедицина – 2016» член-корреспондент РАН Сергей Нетёсов:

«В Африке есть три страны, в которых нет государственной программы вакцинации, и практически не продаются вакцины для населения. Так вот, средняя продолжительность жизни мужчин там составляет 32-35 лет».

Как мы знаем, сегодня некоторые африканские страны становятся источником распространения смертельно опасных вирусов, против которых пока даже нет вакцины. И при тяжелом состоянии системы местного здравоохранения никто в мире не может чувствовать себя в полной безопасности. Проблема, к тому же, усугубляется предрассудками тамошнего населения, наплевательски относящегося к профилактике болезней (даже в том случае, если такая возможность существует объективно). Так, по словам заместителя генерального директора по научной работе Государственного научного центра вирусологии и биотехнологии «Вектор» Александра Агафонова,  местные жители отрицательно относятся к самой инъекции как таковой. Некоторым из них присущ негативный настрой в отношении западных врачей, стремящихся поставить пациенту укол. Мало того, лихорадку Эбола, например, они увязали с врачебной деятельностью «белого человека».

Нас бы, собственно, не так сильно волновали африканские проблемы, если бы в нашей стране с определенных пор не появились разного рода «общественные деятели» и «эксперты», распространяющие «африканское» отношение к массовой вакцинации. Началось это еще в конце 1980-х, когда в советской (тогда еще) прессе вдруг стали появляться кричащие статьи, ставящие под сомнение принятые методы профилактики инфекций. «Неужели ваш малыш ради места в детском саду должен получить прививку оспы? Что за издевательство над детьми?» – риторически вопрошали новоявленные «правдорубы».

Как мы помним, это было время, когда народ ставил под сомнения многие установления тогдашнего строя. И массовая вакцинация стала восприниматься не иначе, как пережиток тоталитарного прошлого.

Самое смешное, что в то же самое время в стране росла популярность «телесеансов» Кашпировского и «целебных» пассов Алана Чумака. И на фоне этого массового помешательства антивакцинаторская пропаганда у многих из нас никак не ассоциировалась с мракобесием, поскольку народ уже массово переходил на «заряженную воду», в чем некоторые даже усматривали революционный прорыв в сфере медицинской практики.

Поэтому антивакцинаторство выглядело в наших глазах вполне пристойно и респектабельно. А ведь если подойти к нему непредвзято, то перед нами вырисовывается всплеск старых предрассудков и суеверий, с которыми долгое время боролась прогрессивная европейская медицина.

Напомним, что религиозные проповедники когда-то клеймили прививки от оспы как нечистое, противное Богу деяние. Дескать, сам Всевышний насылает на людей страшные болезни за их грехи. И якобы противостоять этому – то же самое, что противостоять Божьей воле и идти на поводу у дьявола. В наше время ссылаться на божественную волю не принято. Сегодняшние противники вакцинации стараются выглядеть убедительно в научном плане. И в качестве «убойного» аргумента с их стороны обычно выступают утверждения насчет того, что вакцины провоцируют-де появление других заболеваний (отметим, кстати, что антивакцинисты есть и на Западе). Можно было бы отнестись к подобным утверждениям серьезно, если бы не тот факт, который мы привели в самом начале – существенный рост средней продолжительности жизни, отмечаемый именно в тех странах, где профилактика инфекционных заболеваний отлажена безупречно.

Что же дал нашей стране отказ от этого «тоталитарного пережитка»? Для начала просто отметим результаты массовой вакцинации в нашей стране. Так, когда-то вспышка кори была обычным явлением. Еще в 1980 году на 100 тысяч человек приходилось 134 заболевания. К настоящему времени данный показатель снизился на порядки. По словам Сергея Нетёсова, «сейчас по всей стране болеют только несколько тысяч человек в год, а в 2009 году она вообще упала до сотен больных на всю Россию». То же самое касается паротита – заболеваемость упала в три тысячи раз! Полиомиелит ликвидирован практически полностью (есть только «завозные» случаи). По гепатиту B ситуация была когда-то очень печальной: количество заболеваний превышало европейский уровень в десять раз. Сейчас мы уже сравнялись с Европой. Такая же ситуация по краснухе. Причем, профилактикой этой болезни занялись относительно недавно – примерно с середины «нулевых». И за столь небольшой период добились очевидных успехов.

А теперь посмотрим, как отразились на этой динамике антивакцинаторские инициативы. Как сказал Сергей Нетёсов, пропаганда против массовой вакцинации, которая у нас велась в конце 1980-х и в начале 1990-х, привела к вспышке дифтерии и кори в 1993-1994 годах.

«Вспышка была очень большая, и она произошла, в том числе, и у нас в Академгородке. Так, осенью 1993 года больницы были переполнены заболевшими корью студентами», –  отметил ученый. Более того, пришлось в срочном порядке покупать вакцину за рубежом, по очень высоким ценам. И лишь спустя несколько лет заболеваемость корью и дифтерией вернулась на прежний уровень.

Несмотря на это, отказ от массовой вакцинации так и не снят с повестки дня. В последнее время по этой же причине опять стали расти заболевания корью. И нельзя исключить того, что в руководстве страны найдутся деятели, готовые отнестись к профилактике инфекций так же, как этому делу подошли в некоторых странах Африки. И вероятность подобного отношения к проблеме возрастает по мере сокращения поступлений в федеральный бюджет. Ссылка на то, что «денег нет», давно уже стала преподноситься как весомый аргумент в пользу урезания социальных расходов. И, как мы понимаем, борцы с вакцинацией могут обеспечить идеологическое «прикрытие» для такой социально безответственной политики.

Олег Носков

Сюжеты, связанные с космосом, были среди самых популярных. Почему тайны космоса порождают столько антинаучных историй и как с этим борются ученые? Об этом в программе «Гамбургский счет» на Общественном телевидении России Ольга Орлова расспросила доцента физфака МГУ, лауреата Беляевской премии и премии «Просветитель» Владимира Сурдина.

Владимир Сурдин родился в 1953 году в городе Миасс. В 1976 году окончил физический факультет МГУ имени Ломоносова. В 1979 году защитил кандидатскую диссертацию «Эволюция системы шаровых звездных скоплений». Более 30 лет активно занимается популяризацией астрономии. Автор более 100 научных статей, обзоров, нескольких сот научно-популярных публикаций, десятков учебников, учебных пособий и научно-популярных книг. Лауреат литературной премии имени Александра Беляева за цикл очерков «Астрономия и астрофизика в XXI веке. Важнейшие открытия». Лауреат премии «Просветитель» в области естественных и точных наук за книгу «Разведка далеких планет». Член Международного астрономического союза. Член бюро научного совета Российской академии наук по астрономии. Член Комиссии Российской академии наук по борьбе с лженаукой.

— Владимир Георгиевич, прошел московский форум «Ученые против мифов». Большая часть докладов, где ученые рассказывали о том, какие мифы существуют в их областях, была посвящена антропологии в том или ином виде и астрономии, астрофизике, космосу. Видимо, это области, где мы, люди, больше всего фантазируем, когда речь идет о нас самих и о Вселенной.

— Антропология нас прямо касается. Это наше происхождение. Астрономия, думаю, тоже касается. Человек, в отличие от других видов, никогда не успокаивается. Он всегда пытается уйти к каким-то границам и за горизонт. Все животные находят свой ареал, где им удобно, комфортно жить, и уже его обычно не покидают. Перелетные птицы перелетают оттуда, где стало плохо, туда, где сегодня хорошо. А человек стремится туда, где ему плохо, — и всё равно стремится. Какое животное загонишь на вершину Эвереста? А человек туда идет.

Пингвины прекрасно живут в Антарктиде, но на Южный полюс не ходят. А люди пошли. Точно так же и с космосом: нас тянет туда, нас просто туда тянет. Это область, о которой мы должны знать, чтó там. Нам интересно. Поэтому и мифы тоже возникают на этой почве.

— А Вас как профессионального астронома не раздражает это количество мифов вокруг космоса?

— Я не только профессиональный астроном. Я еще и преподаватель. Преподаю в МГУ астрономию. Поэтому меня иногда это даже устраивает. Потому что любой миф — это почва, чтобы зацепить интерес. Мифы о Луне очень распространены. Почему? Да Луну все знают. Она почти каждую ночь у нас над головой. И в то же время очень много можно выдумать о Луне. Мы никогда не знали, что ́ на обратной стороне. В XIX веке была масса мифов, что там живут лунатики, есть жидкие моря, атмосфера. Как можно себе представить атмосферу на половине небесного тела? И тем не менее на невидимой стороне Луны предполагали атмосферу. Сегодня уже, конечно, этим никого не удивишь. Это невозможно себе представить. Но, скажем, споры, был ли человек на Луне, вполне бродят в обществе.

— Как Вы это объясняете? Вы занимаетесь популяризацией несколько десятков лет. Не побоюсь сказать: Вы настоящий живой классик научной популяризации. Вы написали столько книг, прочитали столько лекций. Ваши коллеги создают огромные информационные ресурсы, включая, например, тот же сайт NASA, который прекрасно популяризирует космические исследования. После всего этого: десятков лет, труда нескольких сотен людей — В ы вновь и вновь сталкиваетесь с людьми, которые говорят: «Американцы не были на Луне. Они нас обманывают». Как Вы это переносите?

— Я пытаюсь использовать это для популяризации науки. По поводу Луны складывается сразу несколько историй. Во-первых, эта теория заговора легко легла на менталитет советского человека. Ведь нас же долго убеждали, что наша космонавтика впереди планеты всей, что мы лучшие, первые во всем. И люди так к этому привыкли, что поверить, что мы были не первыми на Луне или что мы вообще не были, а американцы умудрились, пожилым людям действительно сложно. Я с этим не раз сталкивался. И убеждает их только аккуратный рассказ о том, что было. Без передергиваний. И объяснение, как им морочат голову.

Например, те, кто верит в теорию заговора, говорят: «Да всё это снято в павильонах Голливуда. Это же так легко было сделать. Более того, они вообще халтурно это сделали. Посмотрите, на фотографиях, якобы привезенных с Луны, нет ни одной звезды. Неужели было трудно на потолке в Голливуде нарисовать десяток-другой звезд?» Но человек, знакомый с техникой фотографии, прекрасно понимает, что фотографировать на поверхности Луны — это значит снимать при очень ярком солнечном освещении. Атмосферы нет, облаков нет, Солнце освещает Луну, как пляж в ясную погоду в Крыму.

Вспомните, какую выдержку мы ставим на фотоаппарате. Одна тысячная доля секунды. А сегодня на современных камерах — одна двухтысячная доля секунды, чтобы не было передержки. И тогда получается прекрасная фотография ландшафта.

Но звезды при такой экспозиции невозможно снять. Они очень слабо светят. Те, кто этим занимается, знают: экспозиция 10–15 секунд нужна, чтобы звезды свой свет оставили на фотопленке или на ПЗС-матрице современного аппарата. Не сочетаются эти два варианта. Либо вы звезды снимаете, либо ландшафт на Луне.

— Обычно про флаг всегда говорят: «Как так?»

— У нас есть несколько слайдов, которые сейчас вам всё объяснят. Действительно, когда на фотографию смотришь, создается впечатление, что флаг трепещет на ветру. Говорят: «В павильонах Голливуда забыли закрыть двери, сквозняк».

— На Луне не может быть никакого ветра, чтобы…

— Его и нет. А теперь обратите внимание: я Вам показываю несколько последовательных снимков. Космонавт отдает честь своему национальному флагу, он поднимает руку, опускает руку, а флаг не меняет свою форму. Его достали из пенала, попытались расправить. Но не взяли с собой на Луну утюг. И поэтому не смогли его расправить…

— То есть он просто в одном смятом положении?

— На Луне маленькая сила тяжести. Она не смогла даже оттянуть этот флаг вниз, расправить его.

— Он не висит. А не висит он потому, что нет…

— Он висит на металлической планке. Вниз свисает… И он до сих пор такой же мятый там висит.

— Они его там так и оставили?

— Конечно. Они ничего назад не брали. И почти всё, что прибыло на Луну, там и осталось.

— Есть история, что, после того как американцы якобы побывали на Луне, а на самом деле не побывали, они сошли с ума. С астронавтами, которые прилунились, произошли очень серьезные психические изменения, потому что они туда не добрались, и так далее.

— Как раз с теми, кто прилунялся, никаких психических расстройств не произошло. Это и Армстронг, и его второй пилот Олдрин (кстати, он еще работает). А вот, говорят, некоторый сдвиг произошел у третьего члена их экипажа.

— Это тот, кто остался в это время на корабле и ждал своих товарищей?

— Да. Он не садился на Луну. Он стерег орбитальный корабль, летал вокруг Луны. Он вообще был своеобразный человек. Немножко такой закомплексованный. Но прекрасный пилот. Все они прекрасные пилоты. Но у него, конечно, остался комплекс неполноценности: прибыв к Луне, он так и не побывал на ее поверхности. Когда речь шла о каких-то дифирамбах, премиях, его немножко обходили стороной. Армстронга знают все, Олдрина знают некоторые. А кто знает Коллинза? Эту фамилию просто забыли те, кто не интересуется космонавтикой. Конечно, это нелегко было снести. И к старости он действительно немножко, как говорят, сдвинулся. Хотя ничего такого с ним особенного не происходило. Просто человек с неудовлетворенным чувством тщеславия.

Радиацию довольно часто вспоминают в связи с тем, что космонавтам приходилось пролетать по пути на Луну сквозь радиационные пояса Земли. Это действительно очень неприятное место, где уровень радиации зашкаливает. Пролетали они его очень быстро. Вообще полет на Луну — это такая командировка на неделю. Три дня вы летите к Луне, три дня возвращаетесь на Землю. И самые длительные пребывания на Луне тоже были три дня. За 9–10 суток вы туда-обратно слетаете. Они получали определенную дозу радиации, немаленькую. Но не летальную, и даже, по-моему, ни у кого из них до старости раковых проблем не было. Потому что радиационные пояса ракета проходила быстро, они не успевали накопить неприятную дозу радиации.

— Получается, что перспектива космического туризма на Луну, она все-таки…

— Она есть. Она совершенно реальна. Я напомню, что на МКС побывало около 20 туристов. Это не так уж дорого для богатого человека. По-моему, около 50 млн долл. сегодня. Я прикидывал: где-то около 150 млн долл. хватит, чтобы человека к Луне свозить на два-три дня.

— Вы считаете, это правильно — развивать космический туризм и Луну осваивать?

— Конечно. А как можно туристам запрещать куда-то ездить? Когда речь идет о государственных деньгах, бюджетных, я против полетов человека на Марс и его длительного пребывания на орбите Земли, потому что никаких ощутимых научных результатов это до сих пор не принесло. Беспилотные аппараты работают намного эффективнее и дешевле.

Но когда речь идет о туристах, у вас есть деньги, хочется на вершину Эвереста, в Марианскую впадину, на Луну — ради бога, вы будете своим капиталом поддерживать технический прогресс, не более того, и рисковать своей жизнью, не затрачивая на это государственные деньги. Конечно, туризм я приветствую.

В середине 1960-х накануне полетов к Луне были заключены очень серьезные международные соглашения. Прежде всего США и СССР стремились к Луне, но сейчас к ним присоединился почти весь мир. Территория за пределами Земли не может быть национализирована никем. Ее можно изучать, даже эксплуатировать. Но частной или государственной собственностью ни астероиды, ни Луна, ни участки на Марсе быть не могут. Это нарушит очень серьезные международные соглашения.

— Как астрономы реагируют, когда видят такого рода документальные фильмы, истории о том, как Сталин и Трумэн делили в Потсдаме территорию…

— Астрономы не смотрят такие сюжеты. Это ТВ-3, РЕН ТВ и прочие романтические каналы, которые рассказывают несуществующие истории. Это сказки.

— Хочу вернуться к теме форума: как ученые пытаются бороться с мифами… Историк, специалист по доколумбовой Америке Дмитрий Беляев делал очень интересный доклад, опровергая популярные мифы СМИ о том, что дети Южной Америки до Колумба пытались строить ракеты…

— Антропологи прекрасно знают эту историю. Историки доколумбовой Америки, развернув рисунки правильным ракурсом, показали, что это было просто погребение, а не космический корабль.

— Совершенно верно. Этому и был посвящен доклад. Но в то же время очень часто авторы таких псевдонаучных историй, когда рассказывают о доколумбовой Америке, используют один и тот же прием: то, что построили, те конструкции и вообще следы пребывания южноамериканских индейцев настолько невероятны и сложны для того уровня развития техники и цивилизации, что, конечно, это были представители внеземных цивилизаций. И в это всегда упираются. То есть как только речь идет о том, что это было слишком сложно для людей того времени, значит, это были пришельцы.

— Есть такое направление, как экспериментальная археология. То есть наши современники пытаются освоить те способы работы, технологии, которые когда-то использовали наши предки. Попробуйте представить, как строили пирамиды, не имея мощных экскаваторов и подъемных кранов. Так же как мы не можем представить, как раньше общались, не имея сотового телефона и вообще электроники никакой. Мы многие технологии потеряли. А они были не менее сложные по тем временам, чем сегодня электроника. На форуме нам продемонстрировали, как можно распилить гранит или сделать в нем идеально круглое отверстие с помощью совершенно примитивных инструментов, которые были доступны тысячи лет назад. Современный человек, задумавшись об этом, понимает, что эти технологии были, но они забыты, потому что появились новые. А если восстановить их, оказывается, наши предки были неглупыми, они были изобретательными. И в свое время могли создать много, чего мы сегодня представить не можем.

— Это был как раз пример того, как идея о внеземных цивилизациях используется в псевдонаучном поле. Но с другой стороны, периодически тема внеземных цивилизаций всплывает и во вполне академическом поле.

— Она никогда и не тонула. Она существует в академическом поле.

— Я не могу Вас не спросить: вы учились у Иосифа Шкловского, знаменитого ученого и астронома. С его подачи история о том, что мы можем увидеть и узнать о внеземных цивилизациях, в свое время была очень популярна. Расскажите, пожалуйста, об этом.

— Я был аспирантом Иосифа Самуиловича Шкловского. Он был совершенно блестящий астрофизик мирового уровня. Он был еще и романтик, замечательно писал и рисовал. И его книга «Вселенная. Жизнь. Разум», написанная в начале 1960-х, настолько яркая, живая. Там тема внеземных цивилизаций просто как научная проблема обсуждается. И, кстати, очень много интересного, позабытого ныне, высказывается. Иосиф Самуилович не был зациклен на одной гипотезе.

Появились средства космической связи, полетели первые аппараты к Луне, Марсу, были созданы огромные радиоантенны, которые позволяли с ним связываться. Оказалось, что с помощью этих же антенн можно переговариваться с братьями по разуму с других звезд. Всё, проблема встала на научные рельсы. И мы ее до сих пор…

— А Вы помните, как это произошло? Вы с ним это обсуждали?

— Конечно. И не только я. Весь Советский Союз с ним это обсуждал, потому что его книгой зачитывалась публика. Она всколыхнула интерес, к сожалению, и к летающим тарелкам, и к неземным цивилизациям, и вообще эту проблему поставила на повестку дня.

Иосиф Самуилович высказывал научные, но нетривиальные идеи. Я напомню одну из них. В 1950-е годы прошлого века астрономы, измеряя движение одного из спутников Марса (Фобоса), обнаружили, что он немножко неправильно движется, что он как бы «трется» обо что-то, замедляет свое движение и приближается к поверхности Марса.

Иосиф Самуилович аккуратно сделал все расчеты. Получалось, что Фобос полый внутри, он, как мячик, не имеет внутренней массы, а только такой «надутый» может сильно затормозиться об атмосферу Марса. Что это может быть? Только искусственное сооружение. Таких полых объектов в естественных условиях не образуется. Он высказал идею, что это действительно искусственный спутник, огромный, 20 км размером, что некогда либо марсианская цивилизация, либо пришельцы создали его. И это была совершенно научная идея. Тогда она обсуждалась учеными. Но сегодня она превратилась в какой-то астрономический миф. Из этого мифа родились идеи о полой Земле, полой Луне, что совершенная чушь. Но Фобос действительно меняет свое движение. Теперь мы поняли почему. Атмосфера Марса здесь ни при чем. Он взаимодействует с поверхностью Марса, вызывает приливы. Так же, как Луна на поверхности Земли вызывает приливы в океане, Фобос вызывает приливы в теле Марса. И таким образом тормозится и скоро упадет на Марс. Скоро — по моим астрономическим меркам, через 50 млн лет. Для нас это очень короткий эпизод в жизни планеты.

Иосиф Самуилович был прав. Спутник упадет. Но он не полый. Он полненький, целенький естественный спутник. И когда это выяснилось (а выяснилось это в конце 1960-х, когда туда полетели космические аппараты), научная проблема исчезла, и Шкловский отказался от своей идеи. А интересное научное направление — следить за движением этого спутника — сохранилось, и мы благодарим Иосифа Самуиловича, что он привлек внимание к этому парадоксальному феномену.

— Как часто бывает, что у астрономов действительно появляется реальный повод насторожиться и задуматься о внеземных цивилизациях?

— Сам Шкловский в конце жизни считал, что внеземных цивилизаций рядом с нами нет, иначе мы бы их нашли. Честно говоря, и мы сегодня примерно так же думаем. Но немножко изменилась точка зрения вот в каком смысле. Мы их ищем по радиосигналам. А Шкловский не мог знать, что сегодня радио отступает. Сегодня основные каналы информации — это не эфирное радио, а скрытые под землей оптоволоконные сигналы, которые недоступны внеземным цивилизациям. Мы не шумим на всю Вселенную своими останкинскими мощными передатчиками телевизионных и радиосигналов, мы тихо передаем от человека к человеку, от компьютера к компьютеру сигналы, которые трудно заметить со стороны.

И может быть, как раз в этом причина — мы слушаем космос, но не можем услышать, потому что нечего слышать: эпизод радиосвязи очень короткий — 100 лет. Родилось радио — и меньше чем через 100 лет почти исчезло, исчезает на наших глазах.

— А как же тогда история с пульсарами, когда мы видели так называемую…

— Это классическая история. Середина 1960-х. Казалось, что заметили морзянку из космоса. Действительно, радиосигналы приходили. Но уже через пару месяцев поняли, что это нового сорта естественные источники, маленькие и плотные. Вот примерно такие нейтронные звезды…

— И они тоже были зеленые.

— Нет. Зелеными человечками назвали условно эти сигналы. Это в шутку, конечно. Быстро вращающаяся звезда, как маячок, посылает нам радиосигналы, и никакого отношения к искусственным, к сожалению, они не имеют.

— Недавние известия, когда Юрий Мильнер объявил, что он готов вложить 100 млн долл. в поиск внеземных цивилизаций, были встречены очень противоречиво. Как Вы к этому относитесь?

— Ученые по-разному реагируют на саму идею принимать и еще более остро — на идею передавать радиосигналы в космос. Якобы нас могут услышать, прилететь, поработить, съесть, освоить нашу благоприятную для жизни планету. Я, конечно, отношусь к этому с энтузиазмом, а не со скепсисом. Потому что таких планет, как наша, много. Мы их уже обнаруживали. Экзопланет, то есть планет у других звезд, открыто сегодня несколько тысяч. И среди них несколько дюжин можно просто предъявить: вот они, почти полные копии Земли. Планет больше, чем цивилизаций, к сожалению. Установить связь с цивилизацией — это значит вообще перевернуть наши знания о собственной истории, увидеть второй вариант разумной жизни, узнать, с какими проблемами они сталкивались и как их решали. Представьте себе, что мы наладили контакт с братьями по разуму. Это фантастика. Это заполонит все эфиры, Интернет, мозги любознательных людей. Это будет чрезвычайно интересно. И на это не жалко денег. К сожалению, приходится с миру по нитке собирать на такие поиски. Например, для анализа радиосигналов, приходящих из космоса, — а это очень тонкий математический анализ —приходится, чтобы выявить там сообщение, этот сигнал предоставлять всем пользователям. Сегодня на Земле сотни тысяч людей отдают время своих компьютеров на анализ этих сигналов. Это энтузиасты программы SETI Home.

— Да, это всемирный разум так работает.

— Да, замечательно. Это распределенные вычисления. Мы уже много интересных сигналов нашли, я вам скажу. Не надо думать, что вообще ничего загадочного из космоса не приходит. Приходит. Мы пока не можем разобраться, что именно. Но это очень непохоже на естественные сигналы. Уже целый банк таких сигналов накоплен, и он продолжает накапливаться. Но пока понять их смысл мы не можем.

— Этим летом исполняется 100 лет со дня рождения Иосифа Шкловского.

— Всего лишь 100 лет. К сожалению, он очень недолго активно работал. Но то, что он сделал, дорогого стоит.

— Если бы Вам удалось с ним поговорить сейчас, что самое важное Вы бы ему рассказали? Чем бы Вы могли его поразить?

— По крайней мере, весть о том, что наша Вселенная расширяется, не замедляясь, как думало то поколение астрофизиков, а с ускорением, — фантастическая вещь. Весть о том, что несколько месяцев назад открыли-таки гравитационные волны, — это порадовало бы его невероятно, и любого астрофизика его поколения, потому что, честно говоря, никто не рассчитывал, что это так быстро произойдет. Весть о том, что те нейтронные звезды, которым он посвятил последние годы… Он же был настоящий физик. А нейтронная звезда — это фантастическая физика. Тогда это были какие-то крохи. Сегодня у нас, как говорят, зоопарк разнообразных нейтронных звезд с удивительными свойствами, с фантастическими магнитными полями. Это такая лаборатория для физика! В общем, жалко, что люди живут недолго. Каждые 10 лет для ученого приносят столько подарков, особенно в области астрономии, потому что Вселенная велика, это гигантская лаборатория. И каждый день мы там находим что-то интересное.

— Парадокс: у вас, астрономов, время исчисляется сотнями миллионов лет.

— С одной стороны.

— Но каждые 10 лет вам есть что сообщить миру.

— Точно, да. Вселенная большая, Земля маленькая. Так что наша лаборатория — это весь мир.

Видеозапись беседы www.otr-online.ru/programmi/gamburgskii-schet-24869/vladimir-surdin-mif-...

Нередко случается так, что научные изобретения радикально разрушают устоявшиеся стереотипы. Точнее, сам изобретатель открывает что-то принципиально новое, отрешившись от стереотипов. Как известно, в свое время Парацельс предложил использовать для лечения болезней известные яды, что было по тем временам совсем необычно и очень подозрительно. Иначе говоря, скандальный ученый расширил арсенал врачевателей за счет использования «химии» (именно так, в принципе, и родилась современная фармакология).

С определенных пор ученые-медики предложили столь же нестандартный подход к борьбе с раком, призвав к себе в союзники… вирусы. Обычно в нашем сознании лечение онкобольных неизменно связывается с химиотерапией. Однако, как выясняется, не «химией единой» сильна современная медицина. В настоящее время в разных странах разрабатываются профилактические и лечебные препараты на основе вирусов, используемые против онкозаболеваний. Сибирские ученые также не остаются в стороне от данного направления и уже имеют обнадеживающие результаты.

Теме борьбы с онкологией с помощью вирусов был посвящен отдельный «круглый стол» на Форуме «Биомедицина – 2016», прошедшем в Новосибирском Академгородке в конце июня. В своем докладе доктор биологических наук, член-корреспондент РАН Сергей Нетёсов отметил:

«Применение вирусов в терапии рака началось на самом деле давно – в начале XX века. Дело в том, что врачи-онкологи заметили: если у больного возникает очень яркая вспышка какой-то инфекции, то нередко такие больные выздоравливают не только от инфекции, но и от рака. С тех пор начали предприниматься попытки лечения рака намеренным инфицированием больного».

Правда, эффективность подобного метода была очень низкой, тем не менее, подобные случаи всё же наблюдались. Но из-за того, что здесь не было выявлено какой-либо четкой закономерности, про этот метод со временем забыли. Затем, с середины прошлого века, его попытались возродить, хотя и на этот раз закономерность установить было сложно: в одних случаях пациенты выживали, в других – умирали. Объяснить такие результаты ученые не смогли. Поэтому об эффективности лечения не было и речи.

Новая волна исследований, – по словам Сергея Нетёсова, – началась после того, как стала ясна молекулярная природа рака и стали ясны механизмы действия вирусов на раковые клетки – почему они их выбирают, почему на них размножаются. Как раз после этого – примерно с середины 1990-х годов – произошло наступление новой эры терапии рака с помощью вирусов. Сергей Нетёсов так объясняет механизм, связанный с действием вируса на раковые клетки: «Дело в том, что если в «нормальной» клетке есть белок p53 – так называемый «сторож» ее перерождения, – то вирус, который связывается с p53, в этих клетках размножаться не может вообще. А вот если в клетке дефектен белок p53 – причем, с определенным дефектом, – в нем вирус великолепно размножается и клетку разрушает».

Иначе говоря, сегодня есть молекулярная основа для подобной терапии. Современный метод (в отличие от попыток прошлого столетия) основан на применении вирусов, избирательно инфицирующих раковые клетки. И это, как подчеркнул Сергей Нетёсов, работает.

Принципиально важно, что в разработке таких препаратов принял участие Государственный научный центр вирусологии и биотехнологии «Вектор», расположенный в наукограде Кольцово. Созданный здесь для этих целей штамм аденовируса может избирательно размножаться на p53 – дефектных опухолевых клетках, вызывая их разрушение.

Нельзя сказать, что всё идет очень гладко. Как признался сам Сергей Нетёсов, разработка шла слишком медленно. «Очень много есть людей, которые не верят – не верят в принципе – в то, что это возможно, несмотря даже на хорошие зарубежные данные», – заметил ученый. Тем не менее, работа наших ученых на этом не останавливалась. Были сделаны все стадии доклинических испытаний. В 2007 году – спустя семь лет после разработки – была уже сделана первая фаза клинических испытаний на восьми пациентах. По мнению Сергея Нетёсова, есть все основания говорить о том, что испытания прошли успешно, потому что были убедительно доказаны безвредность и безопасность препарата. Эффективность лечения коснулась только одного пациента, но это связано с тем, считает Сергей Нетёсов, что все пациенты на момент испытаний имели очень тяжелый рак четвертой степени, считающийся совершенно неизлечимым.

В настоящее время всё готово к проведению второй фазы клинических испытаний. Однако для этого, по признанию Сергея Нетёсова, пока не хватает финансов и необходимого количества больных, пригодных для проведения дальнейших испытаний. Поэтому сейчас разработка стоит на стадии разрешения второй фазы.

Между тем в других странах целый ряд вирусов активно исследуется на предмет их возможности лечить рак. Примечательно, что резко изменили ситуацию успешные разработки китайских ученых и медиков, благодаря чему за последние пять лет здесь наблюдается бурный рост разработок. В Шанхае, отметил Сергей Нетёсов, уже есть несколько клиник, где людей лечат подобным способом, в том числе и иностранных туристов, специально ради лечения приезжающих в эту страну (так называемый «раковый туризм»). Важно отметить и еще один знаменательный факт.

В конце 2015 года такое весьма консервативное учреждение, как Управление по контролю пищи и лекарств США (FDA), впервые дало официальное  разрешение на третью фазу клинических испытаний рекомбинантного онколитического герпесвируса для лечения меланомы.

Иначе говоря, данное направление лечения онкозаболеваний выходит сегодня на новую ступень развития.

Сумеет ли Россия оказаться в числе лидеров по этому направлению, сказать с определенностью невозможно. Как всегда, воплощение хороших научных идей и разработок сталкивается со специфическими преградами, характеризующими общий социально-политический климат в нашей стране.

Олег Носков

Доклинические исследования препарата «Энцемаб», созданного в Институте химической биологии и фундаментальной медицины СО РАН на основе гуманизированного антитела против вируса клещевого энцефалита, показали, что это лекарство действует в сотни раз эффективней, чем сыворотка иммуноглобулина человека, совершенно нетоксично и безопасно для пациентов.

«Энцефалитом мы можем заразиться от трёх разных видов клещей — не только таёжного (Ixodes persuicatus), но и павловского (Ixodes pavlovskyi) и даже пастбищного (Dermacentor reticulatus). Кстати, в некоторых регионах Алтая в пастбищных клещах,  которые вообще не рассматриваются как опасные, это вирус встречается в несколько раз чаще, чем в таежных», — рассказывает заведующая лабораторией молекулярной микробиологии ИХБФМ СО РАН доктор биологических наук Нина Викторовна Тикунова.

Для экстренной профилактики заболевания пострадавшему в ближайшие два дня после укуса обычно вводится сыворотка иммуноглобулина человека, специфического против клещевого энцефалита. Людей, которые уже заразились вирусом, можно этим средством лечить. Причём эффект наиболее заметен при тяжёлых клинических формах болезни. Однако проблема в том, что современный препарат делают из плазмы крови доноров, проживающих в очагах клещевого энцефалита, из-за чего пациент получает помимо нужных антител огромный спектр других, которые могут оказаться нежелательными. Кроме этого, для того, чтобы сыворотка иммуноглобулина оказалась действенной, её приходится вводить в довольно значительных дозах, и организм может плохо отреагировать на большое количество чужеродного белка. Встаёт вопрос о замене такого лекарства альтернативным.

Учёные Института химической биологии и фундаментальной медицины СО РАН разработали препарат «Энцемаб» из химерного антитела против вируса клещевого энцефалита. В его основу легли моноклональные антитела, большая панель которых несколько десятилетий назад  была получена в ИХБФМ.

Химерное антитело — это антитело, созданное из частей белковых молекул из двух разных источников (например, мыши и человека). Его молекула содержат две принципиально разные части. Одна из них, меньшая, связывает антиген, а другая, бóльшая, запускает все необходимые реакции в организме. Надо, чтобы вторая часть была точно человеческой, в противном случае ответ будет непредсказуемым и лечение не состоится. Моноклональные антитела — антитела, вырабатываемые иммунными клетками, принадлежащими к одному клону, то есть произошедшими из одной плазматической клетки-предшественницы.

«Мы проверили, как работает препарат в экстренной профилактике. Для начала мышам ввели летальные дозы вируса клещевого энцефалита, а через сутки — антитело в дозировках 1 и 10 микрограмм на килограмм веса, и во всех случаях 100% мышей выживало. Сыворотка иммуноглобулина обеспечивала спасение мышей только в 10% случаев, и для того, чтобы хотя бы 70% их не умерло, необходимо было ввести один миллиграмм коммерческого препарата на один килограмм веса, — говорит Нина Тикунова. — Встал вопрос в проведении полного комплекса доклинических исследований с последующим выходом на клинические испытания».

Экспериментальная часть работ заключалась в подтверждении специфической противовирусной активности лекарственного средства, исследовании фармакокинетики, острой и субхронической токсичности и иммунологической безопасности и была выполнена совместно с коллегами из Томского филиала НПО «Микроген» Минздрава России и филиала Института биоорганической химии им М.М. Шемякина и Ю.А. Овчинникова РАН (Пущино).

Полагают, что клещ со своим укусом может передать человеку от пяти до восьми летальных для мышей доз.

«На стадии испытания противовирусной активности выяснилось: с одной стороны созданное химерное антитело может работать как препарат для экстренной профилактики, а с другой — как терапевтический. Из-за этого объем необходимых доклинических исследований увеличился. Необходимо было оценивать хроническую токсичность при однократном введении, и при многократном (в ходе лечения препарат вводят несколько раз). Таким образом, работа по токсикологии удваивалась», — сообщает Нина Викторовна. Кроме того, в обоих этих случаях нужно было делать фармакокинетику для внутривенного и внутримышечного введения, что и вовсе разделило доклинические испытания на четыре части.

Исследования токсичности проводили в филиале Института биоорганической химии РАН в Пущино. Предоставленный препарат тестировали относительно препарата сравнения — иммуноглобулина человека против клещевого энцефалита (раствор для инъекций производства ФГУП «НПО «Микроген» Минздрава России).  «Энцемаб» проверяли в двух дозах, в 10 и в 20 раз превышающих терапевтическую. И тут обнаружилась удивительная вещь: он не показал абсолютно никакой острой и хронической токсичности. Когда учёные сдавали отчёт в Минпромторг, им сказали, что так не бывает, Минздрав просто не даст добро на дальнейшие исследования. Тогда пришлось переделывать тестирования. Взяли десятикратную и  стократную дозу. И здесь препарат оказался безопасным, в то время как сывороточный иммуноглобулин, взятый в дозе, всего в 1,5 раза превышающей терапевтическую, показал гораздо худшие результаты:  часть мышей погибла, а другая страдала от растопорщивания шерсти. По фармакокинетическому поведению «Энцемаб» не отличался от имеющихся на рынке препаратов на основе антител, на иммунный ответ он также не влиял.

«Особенно важно, наш препарат не оказывал антителозависимого усиления инфекции», — отмечает исследовательница. Дело в том,  что вирус клещевого энцефалита относятся к флавиврусам, которые обладают одним неприятным эффектом, обнаруженным на лихорадке Денге: если человек переболел инфекцией, вызванной вирусом Денге одного генотипа, а заразился другим, то у него тяжесть протекания болезни оказывалась гораздо выше, вплоть до летального исхода.  Соответственно, это делает вакцинирование опасным.  Учёным было особенно важно доказать, что у созданного лекарства такого эффекта нет.

«Теперь мы можем сравнить «Энцемаба» с иммуноглобулином человека против клещевого энцефалита. Во-первых,  одна доза первого (то, что необходимо вводить человеку из расчёта на 10 кг веса) составляет всего 2 мг белка, в то время как у другого — 100-160 мг. Во-вторых, наш препарат содержит единственное специфическое антитело, а  коммерческий — весь спектр антител из плазмы крови доноров, проживающих в эпидемических очагах. В-третьих, у «Энцемаба» гораздо выше специфическая активность, — говорит Нина Тикунова. — Также мы заметили, что разные партии коммерческого антитела отличаются по соотношению белок-противовирусная активность. И последнее — для производства иммуноглобулина требуется донорская кровь, а для создания «Энцемаба» не нужна кровь ни человека, ни животного», — говорит Нина Тикунова.

На сегодняшний день доклинические исследования препарата полностью завершены. Опережая возможные вопросы об отсутствии токсичности, учёные  переделывают с бОльшими дозами работу по изучению хронической токсичности. Но разработанное лекарственное средство уже можно регистрировать в Минздраве, чтобы получить разрешение на первую фазу клинических испытаний.

Диана Хомякова

Фото Юлии Поздняковой

«Вы хотите получить молоко без коровы» – эта фраза, произнесенная на минувшем экономическом Форуме в Санкт-Петербурге, чуть ли не стала мемом. Она бы и в самом деле превратилась в мем, если бы не специфичность данной темы, знакомой далеко не всем. Каково состояние российской науки, как внедряются инновации, какова их роль в развитии экономики – этот перечень вопросов никогда не был в фокусе внимания широкой аудитории. И тем не менее затронутая тема и сам характер разъяснений, полученных от знаменитого американского исследователя, нуждаются в подробном рассмотрении с нашей стороны.

Лорен Грэхэм досконально изложил данную тему в своей книге «Сможет ли Россия конкурировать?», изданной на русском языке в 2014 году. По сути, книга отвечает на злободневный вопрос, по сию пору весьма актуальный для российского академического сообщества: почему в нашей стране с трудом внедряются инновации? И, как мне представляется, автор дает здесь исчерпывающий ответ.

Отметим, что Лорен Грэхэм отлично владеет материалом, поскольку изучает русскую науку практически всю свою жизнь. Он лично знаком не только с ведущими российскими учеными, но также и с теми, кто воплощает на практике наши научные достижения. И в его объективности сомневаться сложно.

Автор весьма уважительно относится к нашим научным достижениям. Он пишет:

«Русские – люди необычайно творческие, и это наглядно подтверждают их достижения в музыке, литературе, математике, фундаментальных науках. Русские оказывали и продолжают оказывать значительное влияние на мир искусства, интеллектуальную сферу. Образованным людям в Америке, других странах нет нужды объяснять, кто такие Чайковский, Толстой или Достоевский. Аналогично представителям научного сообщества нет необходимости напоминать о Лобачевском, Менделееве, Колмогорове или Ландау.

Музыка, литература, математика, фундаментальные науки в основном относятся к областям интеллектуальной деятельности, успешным до тех пор, пока люди, которые ими занимаются, имеют возможность получить хорошее образование и финансовую поддержку, необходимую для работы в этих областях. В таких сферах деятельности русские обычно преуспевают».

Но это – лишь одна сторона медали. В сфере интеллектуального творчества мы, действительно, идем на равных с передовыми странами. А в чем-то даже их опережаем. Грэхем приводит немало фактов, доказывающих приоритет русских изобретателей по ряду важнейших направлений, определивших технический прогресс. Так, первые электрические лампы, первый радиоприемник, первый многомоторный самолет, первый транзистор, первые исследования в области молекулярной биологии, первые вычислительные устройства, первые лазеры, первые шаги в создании программного обеспечения, первые шаги в исследовании космоса, первые исследования в области атомной энергетики  – всё это, так или иначе, связано с именами русских ученых и изобретателей.

На первый взгляд может показаться парадоксом, что страна, где совершались очевидные достижения в прорывных областях науки и техники, со временем стремительно теряла лидерские позиции, практически пустив по ветру гигантский интеллектуальный потенциал (либо щедро поделившись своими «мозгами» с западными соседями). Грэхем пытается распутать этот клубочек. И его выводы, надо сказать, с трудом вписываются в те стереотипы, что продолжают упорно циркулировать в нашем общественном сознании (особенно – в головах людей, формально отвечающих за развитие науки и экономики).

Согласно Грэхэму, техническое изобретение не сводимо к технологической инновации. Эти явления различны по самой своей природе. Изобретения относятся к сфере интеллектуального творчества отдельно взятой конкретной личности. Они зависят от ума, таланта и волевых качеств самого изобретателя. А инновации относятся уже к социальной сфере и зависят от общественно-политического и экономического устройства, от характера общественно-политических отношений, от качества и эффективности системы управления, от самой социальной и морально-психологической атмосферы.

У нас, к сожалению, изобретения и инновации сваливают в одну кучу, полагая, будто наличие высокого интеллектуального потенциала является ключевым условием для инновационного развития. На самом деле это не так. Если социальная среда не благоприятствует внедрению технических новинок, то никакие научные гении ситуацию с места не сдвинут. Инновационное развитие необходимо подкреплять институционально, создавать под это дело надлежащую (в том числе) правовую инфраструктуру. У изобретателя должна быть возможность конвертировать плоды своего интеллектуального труда в материальную выгоду. Попросту говоря – коммерциализировать свое изобретение, не рискуя при этом вступить в конфликт с обществом и с государством. Так создаются предпосылки для непрерывного производства инноваций, которое не зависит от воли и расположения государственных чиновников.

В России, утверждает Грэхэм, мотором инновационного развития выступало исключительно государство. Почти всегда! По его мнению, этот процесс характеризуется в нашей стране скачкообразностью: в определенные исторические моменты российские (и советские) государевы мужи начинают концентрированно проявлять свою «политическую волю» по отдельным техническим направлениям, благодаря чему на коротком этапе образуется резкий инновационный скачок. Затем процесс разворачивается исключительно по инерции, без прежнего энтузиазма и адекватной финансовой подпитки (а иногда – в условиях неожиданного жесткого прессинга в отношении ведущих ученых и изобретателей). В итоге страна начинает утрачивать ведущие позиции, уступив пальму первенства другим странам (прежде всего – Западу). Безусловно, это ведет к очевидному отставанию, после чего мы начинаем импортировать чужие технологии, будучи даже не в силах воспроизвести их самостоятельно, без иностранных специалистов (Грэхэм на этот счет приводит немало красноречивых примеров из нашей истории).

Не удивительно, что в наших условиях ученые-изобретатели привычно апеллируют к представителям государственной власти как к единственно возможному источнику поддержки своих начинаний. Других путей искать не принято, да и сами общественно-политические и экономические условия, как правило, к этому не особо располагают (а в советское время это было, по известным причинам, полностью исключено).

Вот красноречивый пример, подробно разобранный автором книги. Павел Яблочков – изобретатель угольной дуговой лампы – первым делом попытался заинтересовать императора, установив прожектор на паровозе, в котором император отправлялся на отдых в Крым. Однако высочайшую особу изобретение не заинтересовало. Попытка заняться в России коммерцией также не принесла изобретателю успеха. Успех его ждал за границей, где он получил соответствующие патенты на свои изобретения. По словам Грэхэма:

«Его лампы использовались для освещения центра Парижа и Лондона. Первая широкая презентация его системы освещения состоялась в октябре 1877 года, когда электрическим светом были освещены фешенебельные магазины Лувра. Во время Парижской выставки в 1878 году он осветил часть авеню Опера, а позднее и огромный парижский крытый ипподром и часть набережной Темзы в Лондоне. Огромные магазины и роскошные отели двух европейских столиц сотнями устанавливали его лампы. Париж стал настолько ярким благодаря системе освещения Яблочкова, что его даже стали называть «городом света», это название сохранилось и по сей день».

Именно за границей русский изобретатель сумел коммерциализировать свою разработку, в течение двух лет став богатым и знаменитым. Однако, вернувшись в Россию, он быстро растратил свое состояние, а созданная им компания так и не добилась ожидаемого спроса на свой товар. Большие надежды Яблочков возлагал на военно-морской флот, но серьезных заказов так и не получил. Изобретатель вновь стал банкротом.

К этому времени американец Томас Эдисон, правильно оценив складывающуюся конъюнктуру, наладил массовый выпуск менее мощных и менее дорогих ламп накаливания, не дав русскому изобретателю никакого шанса на возобновление былого успеха даже за рубежом.

Чем показателен этот пример? Он показывает, что поступательное инновационное развитие (без резких скачков и последующих неизбежных затуханий) возможно только в том случае, когда социальная среда благоприятствует не только творческой самореализации ученого-изобретателя, но и его предпринимательским начинаниям. Мало того, когда социальная среда дает изобретателю реальную альтернативу в плане продвижения своего детища – без соизволения и внимания со стороны государства.

В России, констатирует Грэхэм, такие условия еще не сложились. Мало того, далеко не все ученые принимают подобный вариант, считая коммерциализацию делом, недостойным «истинной науки» (причем, считая так не без гордости).

Разумеется, рыночные реформы внесли определенные коррективы (имеющие, конечно же, далеко неоднозначную оценку со стороны представителей нашего академического сообщества). Тем не менее, ситуация именно в этом пункте по сей день остается неопределенной, и надежды на «возвращение государства» в сферу научной и производственной деятельности всё еще определяют умонастроения немалой доли российских ученых, которые именно так понимают наш шанс на инновационное развитие. И сменить этот стереотип почти невозможно.

Олег Носков

Как известно, российская фундаментальная наука переживает кризис с начала 1990-х годов, и не только вследствие бедственного финансового положения. На протяжении уже многих лет она подвергается беспрецедентному давлению со стороны государственных структур, затевающих все новые и новые «реформы», результатом которых становится ее последовательная деградация. В числе их реформа 2013 года, когда Академии был нанесен почти смертельный удар. Сейчас начался ее новый этап, который непосредственно коснется всех институтов и всех сотрудников. На уровне правительства и от имени Федерального агентства научных организаций выдвинуты и реализуются совершенно несусветные проекты укрупнения институтов путем их интеграции на «междисциплинарной» основе. Делается это по злому умыслу или по недомыслию — вопрос второстепенный, важно то, что до «окончательного решения» судьбы науки в России осталось уже совсем немного. Время политкорректности закончилось, давно пора назвать вещи своими именами.

Хроника деградации

Можно по-разному относиться к советскому периоду нашей истории, но совершенно несомненно, что наибольшего расцвета советская наука достигла в 60 — 80-е годы прошлого века, когда сложилась обширная сеть научных институтов АН СССР, возникли региональные отделения и филиалы. Именно тогда СССР уверенно стал второй (а в чем-то и первой) научной державой мира. Конечно, в условиях тоталитарного режима вмешательство власти в научные дела иногда приводило к эксцессам, таким как кампания против генетики (инспирированная, кстати, из научной среды — небезызвестным Трофимом Денисовичем Лысенко). Однако при всех недостатках советской власти Академия пользовалась безусловной государственной поддержкой, а управление наукой как таковой практически всегда было в руках ученых.

Руководству «новой России» наука, как фундаментальная, так и прикладная, стала просто неинтересна. Первый ельцинский министр науки и образования Борис Салтыков сразу же провозгласил: «В России науки слишком много!». Однако если в 1990-е годы тяжелое положение российских ученых определялось общими катастрофическими процессами в экономике, то в 2000-е годы, когда дела в государстве пошли на лад и вроде бы появились первые признаки улучшения положения дел в науке, она стала объектом целенаправленного давления со стороны государства.

Нападки на Академию вышли на официальный уровень, когда в 2004 году министром науки и образования РФ стал Андрей Фурсенко, прославившийся рядом «глубоких высказываний». В частности он как-то заявил, что «высшая математика убивает креативность и не нужна школе».

Он же недостатком (!) советской системы образования признал «попытку формировать человека-творца», тогда как сейчас задача заключается в том, чтобы «взрастить квалифицированного потребителя, способного пользоваться результатами творчества других».

Не менее одиозная фигура — нынешний министр науки и образования Дмитрий Ливанов. В 2003 году он пытался избираться в члены-корреспонденты РАН, но при голосовании на нашем Отделении физических наук получил всего несколько голосов: никто из голосовавших не знал ни его самого, ни каких-либо его выдающихся достижений в теории сверхпроводимости. И эти люди обвинили Академию в неэффективности и неспособности реформироваться, в падении уровня фундаментальных исследований и отсутствии крупных достижений и, в частности, нобелевских премий.

На все эти претензии, вообще-то говоря, был простой ответ — если лошадь не кормить, она далеко не увезет! А Академию постоянно «недокармливали». Моя наука — теоретическая физика, которая в СССР почти не уступала западной, а кое в чем даже ее превосходила, — в 1990-е годы пострадала даже больше других областей из-за быстрого отъезда за рубеж большинства ведущих теоретиков как старшего, так и молодого поколения, что сразу катастрофически опустило ее уровень.

В этом году исполняется 30 лет открытию высокотемпературной сверхпроводимости (ВТСП). Тогда, в конце 1980-х, по всей стране появилось множество групп, работавших в этом направлении, в том числе моя группа в Институте электрофизики УрО РАН. В 2008 году был открыт новый класс ВТСП на основе соединений железа, что во всем мире вызвало всплеск интереса к высокотемпературной сверхпроводимости. В России же теоретическими исследованиями ВТСП сегодня занимаются всего несколько групп: две в Екатеринбурге и одна в Красноярске. В Москве, Петербурге и других городах остались только отдельные теоретики-одиночки. В изучении ВТСП впереди планеты всей сегодня китайцы — не зря китайское правительство интенсивно финансировало фундаментальную науку в последние тридцать лет. Именно китайские специалисты первыми экспериментально подтвердили наши расчеты электронной структуры новых сверхпроводников. В России из-за отсутствия современного оборудования проводить экспериментальные исследования ВТСП на серьезном уровне практически нет возможности.

Статистика свидетельствует, что за последние относительно благополучные 15 лет число исследователей, выполняющих фундаментальные исследования в области естественных наук, снизилось у нас примерно на 10 тысяч человек, а в области технических наук – на 20 тысяч. И это после катастрофического сокращения в 1990-е годы!

Неудивительно, что участие российских ученых в международных конференциях постоянно сокращается, а некоторое замедление «утечки мозгов» объясняется лишь падением спроса на наших молодых специалистов  – нынешний уровень их подготовки таков, что западную науку они уже не интересуют.

«Клуб ученых» и рыночный институт

Сегодня академическими институтами управляет Федеральное агентство научных организаций: утверждает планы и отчеты, определяет степень эффективности работы, фактически назначает директоров. Несмотря на то, что существуют некие невразумительные «регламенты» по взаимодействию РАН и ФАНО, роль Академии сведена к чисто рекомендательной (в редких случаях согласующей), так что в этом смысле она превращена в «клуб ученых» без реальных прав, как и планировалось инициаторами реформы.

Попытки президента РАН Владимира Фортова провести концепцию «двух ключей» (РАН + ФАНО) в управлении наукой пока не увенчались успехом. Две головы, может быть, хороши в геральдике, но в реальности такие двухголовые структуры не живут и не работают. Никто из тех, кто трудится в науке, не возражал бы, чтобы всеми хозяйственными делами, собственностью, регистрацией земельных участков и т.п. занимались бы специально назначенные люди. Только вот научной деятельностью не они должны руководить.

В последнее время все громче звучат голоса о необходимости преобразования ФАНО в ФАНО РАН как прямой аналог Управления делами, которое в прежние времена успешно решало все хозяйственные проблемы и было подконтрольно Президиуму РАН. Об этом говорили и на последнем Общем собрании РАН в марте нынешнего года. Заехавший на собрание премьер Дмитрий Медведев даже провозгласил: «ФАНО для РАН, а не РАН для ФАНО!». Если бы...

Во главе ФАНО оказались люди, не имеющие ни малейшего представления о том, как работает наука, просто по причине отсутствия какого-либо научного образования. За единичными исключениями это пресловутые «управленцы» — продукт перепроизводства юристов и экономистов в последние десятилетия. Согласно нелепой идеологии, уже давно проникшей в государственные верхи, управлять (неважно чем — наукой, образованием, культурой, заводами и государственными корпорациями или вообще всей экономикой страны) должны эти «специально обученные» люди, а дело профессионалов в этих областях — выполнять соответствующие «задания», оказывать «услуги», ну и, конечно, отчитываться, непрерывно доказывая свою эффективность тем же «управленцам».

В проекте стратегии научно-технологического развития Российской Федерации на долгосрочный период, подготовленном Минобрнауки в текущем году, предлагается обеспечить «трансформацию научно-технологического потенциала в продукты и услуги... Обосновывается необходимости трансформирования структуры науки, ее превращения в рыночный институт». Этот утилитарный бухгалтерский подход свидетельствует о полном непонимании того, что такое наука.

Наука, как и многое другое — оборона страны, система образования, медицина, спорт, – никогда и нигде не была чисто рыночным институтом. Хотя коммерческий интерес в науке тоже присутствует. Как давно сказано, «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».

Наш выдающийся физик, академик Лев Арцимович говорил в свое время, что занятия наукой «есть способ удовлетворить свое любопытство за счет государства», и это была вовсе не шутка. По его же словам, «если государство хочет мирового уровня, оно должно ее (науку) согревать в своих теплых руках».

Властям нужно поддерживать фундаментальные исследования, исходя примерно из тех же принципов, что и олимпийскую сборную. Наука определяет престиж государства, его интеллектуальный потенциал. Накопление новых знаний о природе и обществе иногда (!) приводит к технологическим и коммерческим успехам, но последнее для фундаментальной науки является второстепенным, она развивается по своим внутренним законам, плохо поддается прямому планированию и почти не прислушивается к указаниям руководства любого уровня.

Укрупняйтесь!

Реструктуризация как естественный процесс преобразования научных организаций шла всегда: институты открывались, закрывались, делились в связи с возникновением новых научных направлений и задач. Таким естественным образом растет дерево – появляются новые ветви, старые отсыхают или обрубаются. Но почти никогда не идет такой процесс в обратном направлении – ну не прирастает обрубленное! Можно привести довольно много примеров из истории науки, когда естественное разделение и возникновение новых институтов приводило к вполне положительным результатам. Позитивные примеры обратного процесса как-то не вспоминаются. А вот отрицательный опыт многочисленных объединений разнородных вузов в федеральные университеты уже налицо, хотя туда были «спущены» весьма крупные деньги на развитие научных исследований и покупку современного оборудования.

В достижении поставленной цели — войти в международные рейтинги, часто весьма сомнительные, ни один из этих университетов пока особо не преуспел, хотя часто они отчитываются о научной деятельности статьями сотрудников РАН, работающих там по совместительству. Механизм тут очень простой – руководство требует от преподавателей-совместителей в обязательном порядке указывать в своих статьях аффилиацию с соответствующим университетом, а потом включает эти работы в итоговые отчеты, приписывая себе то, что сделано в других организациях, по отдельному госзаданию, за отдельное государственное финансирование. Особенно омерзительно, что совместителям, соглашающимся на такие требования, выплачиваются достаточно крупные премии. Таким образом, идет прямая «перекупка» чужих работ, не имеющих никакого отношения к исследованиям, ведущимся в университетах. Неудивительно, что многие сотрудники РАН поддаются на подобные уговоры.

Удивительно, что деятельность эта до сих пор не вызвала интереса многочисленных государственных структур, занимающихся разного рода проверками, — той же Счетной палаты, а может, и прокуратуры.

Что касается системы институтов РАН – ФАНО, то сегодня речь идет о «добровольно-обязательном» массовом объединении совершенно разнородных научных учреждений в некие федеральные исследовательские центры (ФИЦ). Самостоятельность, возможно, сохранят только вновь создаваемые национальные исследовательские институты, под которыми понимаются «уникальные организации мирового уровня». Остальных ждет незавидная судьба — превращение в региональные учреждения, которые будут финансироваться соответственно из региональных бюджетов. Тут сходятся желания ФАНО, заинтересованного в сокращении числа юридических лиц (сейчас ему подведомственно более тысячи организаций), правительства, точнее, его финансового блока, стремящегося к общему сокращению числа бюджетополучателей, и, наконец, тех, кто заинтересован в дальнейшем уничижении РАН и утрате ее влияния на процесс управления наукой.

Злой гений реформы

Здесь в нашей истории возникает довольно зловещая фигура новоявленного «Трофима Денисовича» – Михаила Ковальчука. Средней руки доктор наук, специалист в области рентгеноструктурного анализа, разработавший некоторые новые подходы и даже избранный в свое время за это в члены-корреспонденты РАН по нашему Отделению физических наук, в последние 10–15 лет он сделал стремительную административную карьеру.

Сейчас Ковальчук — президент Курчатовского института (где он около 10 лет был директором, одновременно возглавляя Институт кристаллографии РАН), секретарь Совета по науке при президенте РФ и прочая и прочая. Он явно стремился занять и пост президента РАН. Беда только в том, что члены Академии не слишком высоко оценили его научный уровень — дважды «прокатывали» на выборах в академики, а потом даже не переизбрали в должности директора Института кристаллографии.

Выборы-то в РАН по-прежнему проходят вполне демократически, и намеки «сверху» далеко не всегда помогают. В итоге оскорбленный Ковальчук провозгласил, что «РАН должна погибнуть, как погибла Римская империя», и взялся за дело. Пользуясь своими связями в высших кругах государственной власти, именно он наряду с Фурсенко и Ливановым стал основным идеологом «реформы» РАН. Именно он инициировал большинство сомнительных проектов в области высоких технологий. Сначала это было продвижение нанотехнологий, затем пропаганда НБИК (нано-, био-, информационных и когнитивных) технологий и, конечно, масштабный «объединительный» проект: включение в состав Курчатовского института нескольких ведущих институтов, в их числе знаменитого Института теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ), Петербургского института ядерной физики (ПИЯФ) и Института физики высоких энергий (ИФВЭ) в Серпухове.

Особенно печальной оказалась судьба ИТЭФ: из него ушли всемирно известные физики, а в целом институт уже несколько лет находится в глубоком кризисе. В ПИЯФ тоже стало нескучно: недавно директором там назначен специалист по пожарному делу, а в отношении запуска крупнейшего исследовательского реактора ПИК, вокруг которого собственно и создавался институт, остается справедливой известная «теорема Петрова»: в каждый заданный год до пуска реактора ПИК остается еще пять лет.

ПИК - ядерный реактор проектной мощностью 100 МВт - предназначен для проведения исследований в области физики фундаментальных взаимодействий, ядерной физики, физики конденсированного состояния, материаловедения, молекулярной биофизики, производства изотопов. Один из наиболее известных долгостроев: заложен в 1976 году, заморожен после Чернобыльской катастрофы.

Вообще наш новый «Трофим Денисович» чрезвычайно (и складно) говорлив, в чем каждый может убедиться, послушав его речи на центральном телевидении, где ему, видимо, не дают покоя лавры Сергея Петровича Капицы. Помимо НБИК-технологий и междисциплинарности Ковальчук в последнее время проповедует и многое другое – от успехов в изучении генома русского человека до опасностей клеточной войны против России, а также то, как США с целью колонизации мира создают новый подвид «служебного человека». Что ж, такие персонажи в нашей науке случались и раньше, и масштаб у них бывал самый разный. Но вот в данном случае этого персонажа слушают на самом верху государственной власти, и его идеи реализуются на практике.

Стоит ли бежать впереди паровоза

Новый этап реформы начался с периферии, где реструктуризацию легче произвести путем прямых угроз, выкручивания рук руководителям институтов и научным коллективам. Объединяются вовсе не только мелкие организации (которые действительно во многих случаях полезно объединить), но зачастую крупные институты, лидеры своих направлений, причем несмотря на различие тематики исследований, даже на различие соответствующих наук. Вот уже принято решение об объединении вообще всех научных институтов РАН в Красноярске и Перми, упорно продавливается такой же проект в Дагестане. В Иркутске пока коса нашла на камень: там коллективы упорно сопротивляются бездумному объединению.

Весь опыт последних 25 лет, когда наука существовала в новых экономических условиях, однозначно показал, что наиболее стабильно и успешно работают именно институты не слишком больших размеров (с численностью работников не более 300-400 человек, из них научных сотрудников – 100-200 человек). Наоборот, оставшиеся с советских времен громадные институты с численностью работающих свыше 800-1000 человек, как правило, находятся в довольно трудном экономическом положении.

Как уже говорилось, опыт создания крупных объединений типа Курчатовского института и федеральных университетов только подтверждает сказанное. Тем не менее преобразования развертываются по «прописям» Михаила Ковальчука и его сподвижников. Одна из очевидных целей этого процесса – полностью вывести новые объединения из-под контроля РАН, по возможности даже убрать эти три буквы из их названий, превратить их в типичные ведомственные организации типа того же Курчатовского института. Пока еще по традиции все институты РАН – ФАНО в плане научно-методического руководства приписаны к тематическим отделениям Академии, которые участвуют в обсуждении их планов работы и отчетов, что постоянно вызывает раздражение ФАНО. Объединение разнородных организаций в одну упростит все дело – тематические отделения РАН, конечно, будут пытаться как-то воздействовать на свои «бывшие» институты, входящие в суперобъединение, но вряд ли смогут влиять на его работу в целом. Так что цели реструктуризации со стороны управленцев вполне понятны и прозрачны.

Конечно, ничего бы у них не вышло, если бы руководство РАН и коллективы институтов не поддавались бы этому беспардонному давлению. Кое-где так и происходит, но во многих случаях руководители институтов занимают либо коллаборационистские позиции, либо вообще с энтузиазмом «бегут впереди паровоза» в надежде ухватить какие-то преференции в качестве благодарности за беспрекословное выполнение указаний начальства. Зря, кстати, надеются: ничего им не зачтется.

Кто виноват и что делать

Такова ситуация текущего момента в российской фундаментальной науке. Ясно, что в этих условиях вряд ли можно надеяться на ее крупные успехи в ближайшем будущем. Сотрудники институтов живут в нервозной обстановке, не зная, что с ними случится в ближайшем будущем.

Впрочем, нетрудно представить, что последует за реструктуризацией. Правильно – то самое сокращение, о необходимости которого не говорили только самые ленивые (или скрытные?) из числа наших выдающихся «реформаторов» науки. Судьба институтов, которые устоят против продавливаемых сверху реформ, тем более неясна.

В целом, похоже, что в ближайшие годы российскую науку ждет дальнейшая деградация и маргинализация. Оптимистический сценарий пока не просматривается. Возникают традиционные российские вопросы: кто виноват и что делать? Ответ на первый ясен из изложенного выше. Все имена названы. История российской науки их не забудет.

Ответ на второй достаточно сложен, но кое-что все-таки можно сказать без всяких сомнений. Нужно немедленно прекратить бездумное реформирование российской науки и оставить ученых в покое, предоставив им возможность спокойно работать. Научное творчество должно быть свободным, в том числе и от разного рода целеуказаний людей, ничего в нем не смыслящих. Только ученые могут определить, что в науке актуально, а что нет, чем надо заниматься, а чем нет, и как нужно организовать научную работу. Такое положительное развитие может произойти только в тех самых «теплых руках государства», причем без его вмешательства в научные исследования. Однако эти «теплые руки» должны еще появиться. Тогда не сразу, конечно (ввиду нанесенного науке ущерба за последние 25 лет), но можно будет рассчитывать на возрождение фундаментальной науки в России и ее возвращение в число лидеров науки мировой.

Михаил Садовский, академик, зав. лабораторией теоретической физики Института электрофизики УрО РАН, член «Клуба 1 июля»

В пресс-центре «ТАСС-Сибирь» прошел круглый стол, посвященный инновационным подходам в сфере охраны окружающей среды. Организатором мероприятия выступил департамент промышленности, инноваций и предпринимательства мэрии Новосибирска. Начальник департамента Александр Люлько в своем выступлении отметил:

– Вопросы экологии были одной из главных тем на прошедшем форуме «Городские технологии», прозвучавшие там предложения затем стали одним из разделов программы «Новосибирск – умный город», представленной недавно на «Технопроме». И это отражает то внимание, которое мы уделяем вопросам взаимодействия с окружающей средой. Причем, мы не намерены ограничиваться вопросами утилизации отходов.

Известно, что в естественной среде нет отходов как таковых, есть известный всем со школьной скамьи круговорот веществ в природе. И наша стратегическая задача – сделать нечто подобное в отношении отходов, возникающих в результате деятельности человека. Подобные процессы сегодня идут во многих мировых мегаполисах и хорошо, что Новосибирск не остается в стороне.

Далее Александр Николаевич упомянул о некоторых технологиях, созданных с участием наших ученых. О ряде из них мы уже рассказывали. Например, в Институте теплофизики СО РАН  предлагают проводить утилизацию твердых бытовых отходов методом сжигания, используя при этом мусор в качестве сырья для выработки теплоэнергии. И все это на основе отечественного же оборудования.

А Институт химии твердого тела и механохимии СО РАН нашел способ использования золы, получающейся в результате работы ТЭЦ. Точнее, даже несколько способов – от производства строительных материалов до ремонта дорог. Причем, внедрение этих технологий уже находится в процессе реализации. Производством зольного кирпича сегодня занимается целый ряд производителей. А недавно было принято принципиальное решение, что по новой технологии будет отремонтирован участок дороги в Советском районе.

Проблема золоотвалов, кстати, достаточно актуальна для нашего города – в результате работы пяти ТЭЦ на территории Новосибирска накопилось свыше 30 млн тонн золошлаков, которые становятся серьезной экологической проблемой. И как отметил директор ИХТТМ и соведущий круглого стола академик Николай Ляхов, для производства стройматериалов такой объем слишком велик. Другое дело, дорожное строительство.

Еще один вариант решения проблемы золоотвалов озвучил представитель СИБЭКО, также выступивший на круглом столе. Золошлаки можно использовать для вертикальной перепланировки территории, проще говоря – для отсыпки берегов рек или выравнивания оврагов с последующей рекультивацией почвы. У компании уже есть положительный опыт такого рода работ,  показывающий его экологическую безопасность. Один из примеров – работы, проведенные на территории новосибирского Затона, где таким образом было утилизировано свыше трех млн тонн шлака.

Один из перспективных проектов, которые СИБЭКО готово предложить новосибирским властям, – создание в центре города полноценной набережной Оби, которая может стать зоной отдыха горожан. Причем, компания готова взять на себя часть расходов по проведению работ. И, возможно, пользы от такого проекта будет не меньше, чем от четвертого моста.

На круглом столе говорили не только о достижениях, но и о тех проблемах, которые сегодня еще только требуют решения. И далеко не всегда это решение лежит в области технологий, отметил академик Николай Ляхов:

– Сегодня большинство экологических проблем Новосибирска решаемо с научной точки зрения. И на передний план выходят другие факторы: политические, экономические. Необходимо принятие решений, которые подтолкнут к оперативному применению этих разработок в практической деятельности. Сегодня уже есть примеры подобной политики за рубежом. Так, государство может оценить ущерб, который наносит деятельность того или иного предприятия окружающей среде, даже есть специальный термин – нагрузка на окружающую среду. И от предприятия требуется, чтобы уровень этой нагрузки ежегодно снижался на определенный законодательством процент. Иначе – предприятие ждет крупный штраф. Как показала практика, это действенный метод экономического стимулирования к повышению экологической безопасности производства.

У нас же часто происходит обратное, считает ученый, и в качестве примера комментирует доклад другого участника встречи – ст. научного сотрудника ИВМиМГ СО РАН Алексея Пененко о возможности управления качеством воздуха в городе с помощью математических моделей, обрабатывающих данные мониторинга атмосферы и предлагающих решения по улучшению ситуации.

Как отметил Николай Захарович, эту систему надо оборудовать автоматическими же системами-регуляторами. В противном случае решения будут поступать в форме рекомендаций чиновникам. И дальнейшее развитие событий будет полностью зависеть от их компетенции, оперативности и умения работать. Ресурс, признаем, не самый надежный.

И все же, основания для оптимизма у организаторов стола имелись. Александр Люлько отметил:

– Очевидно, что наша наука располагает набором инновационных решений в сфере экологии. И сейчас идет процесс отбора наиболее оптимальных для наших условий и возможностей. Вот и этот круглый стол преследует две задачи: продемонстрировать некоторые из этих технологий и включить лучшее в программу «Умный город – Новосибирск». Мы рассчитываем, что к концу лета эта программа будет готова для утверждения депутатами городского Совета. И это позволит начать ее реализацию в полной мере уже в следующем году.

Георгий Батухтин