Специалисты из научных организаций Москвы, Новосибирска, Тюмени и Эймса (Айова, США) выяснили, что в вечной мерзлоте Якутии, в районе заповедника "Мамонтова гора", сформировавшейся около 3,5 млн лет назад, сохранились древние микроорганизмы. Некоторые из них оказались непохожими на современные виды, и последствия их взаимодействия с биосферой могут быть непредсказуемыми, рассказал ТАСС в пятницу заведующий кафедрой геокриологии геологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Анатолий Брушков.

Он также является главным автором статьи о результатах исследования, опубликованной в международном научном журнале Gene.

"Мы выяснили, что в мерзлой толще, сформировавшейся примерно 3,5 млн лет и высотой 60 метров, выживает огромное множество, сотни, разнообразных микроорганизмов - и те, которые живут в воде, и те, которые живут в почве. По результатам геномного анализа, по меньшей мере, десятая часть организмов может быть неизвестными видами", - пояснил Брушков.

В статье ученые отмечают, что такое разнообразие бактерий в случае изменения климата и оттаивания пород может привести к неизвестным последствиям для биосферы. "Если микроорганизмы из мерзлых пород окажутся в окружающей среде, последствия могут быть непредсказуемыми - мы не знаем, как они будут взаимодействовать с живыми организмами. Многие из них не похожи на те, которые присутствуют сейчас в современной биосфере. Некоторые могут быть опасными или, наоборот, полезными", - отметил заведующий кафедрой геокриологии геологического факультета МГУ.

В районе "Мамонтовой горы", сложенной речными отложениями эпохи неогена (около 14-11 млн лет назад), подобное исследование проводилось впервые. По словам Брушкова, микроорганизмы идентифицировались с помощью расшифровки участков генома, которые слабо эволюционируют. Анализ проводили в Институте химической биологии и фундаментальной медицины Сибирского отделения РАН в Новосибирске.

Английскому поэту Александру Поупу приписывают такую пафосную эпитафию в честь великого ученого:

Был мир кромешной тьмой окутан,

И в тайны естества наш взор не проникал.

Но Бог сказал: «Да будет Ньютон!»,

И свет над миром воссиял.

В самом деле, Ньютон в глазах англичан стал легендарной личностью, почти обожествленной. В XVIII столетии, уже после своей кончины, он был объявлен «новым Моисеем», которому Всевышний якобы явил свои законы мироздания. Впоследствии Ньютон стал одним из символов научной революции. Его математический метод сочли универсальным методом, пытаясь применить его ко многим научным дисциплинам. И до сих пор, произнося слово «наука», мы имеем в виду именно ту науку, создание которой связано с именем Ньютона.

В нашей стране долгие годы – начиная с советских времен – личность великого ученого трактовалась исключительно в духе научного атеизма. Считалось, что наука в принципе несовместима с религиозным мировоззрением, из чего автоматически делался вывод о том, что великий ученый просто «обязан» быть материалистом. Если и не открыто (из-за засилья клерикалов) то уж во всяком случае, тайно.

Если говорить о личности Ньютона, то у него, действительно, была своего рода теневая сторона. Точнее, у него были увлечения, которые долгое время особо не афишировались. Широкой общественности об этом стало известно только после того, как были обнародованы его архивы. Произошло это не сразу, но тем удивительнее оказался для публики круг интересов великого ученого. Правда, вопреки ожиданиям убежденных атеистов, корифей науки предстал отнюдь не материалистом, а большим поклонником алхимии и теологии.

Примечательно, что теологические и алхимические тексты Ньютона никогда не были секретом, однако долгое время они никого серьезно не интересовали. Хотя, судя по аукциону 1936 года, на котором был выставлен его архив, он уделял этим темам немалое внимание. Так, в коллекции было более 120 рукописей по алхимии и 44 манускрипта по теологии.

В глазах человека, воспитанного на идеалах Просвещения, такие увлечения воспринимались не иначе как «чудачество», никак будто бы не связанное с основным направлением деятельности ученого. Именно по этой причине указанные рукописи после его смерти были признаны непригодными к публикации. Ньютон в данном случае откровенно «рвал» просветительские шаблоны. Кстати, в книжках, посвященных его биографии, можно встретить утверждение, будто на склоне лет великий ученый, мягко говоря, слегка лишился рассудка. То есть, впал в старческий маразм. Отсюда, будто бы, такое пристрастие к алхимии и теологии (очень «находчивое» объяснение, надо сказать).

По правде говоря, Ньютон не особо-то и скрывал свои религиозные убеждения и нигде не заявлял себя в качестве материалиста. Собственно, в его эпоху в том не было никакой надобности, поскольку и остальные корифеи науки Нового времени тесно связывали свое познание природы с верой в Бога. Например, Иоганн Кеплер утверждал, что, раскрывая разумом «геометрию творения», ученый повторяет вслед за Богом Его мысли. Ньютон выражался не менее откровенно. Упорядоченность Солнечной системы, считал он, предполагает «совет и власть разумного и могущественного существа».

Ньютон полагал, что суверенная воля Бога определяет главные свойства материи. Ньютоновская сила гравитации, которую мы привыкли рассматривать как внутренний источник движения, в оригинале напрямую увязывалась с силой Творца. В его понимании Бог сам обеспечил гравитационные эффекты и сделал так, что тела движутся по закону тяготения напрямую, без участия каких-либо опосредующих физических причин. Важные черты Солнечной системы, считал ученый, «не могли быть производным от чего-то другого, нежели от Мудрости и Разумения могущественного присноживущего Деятеля (Agent), Каковой присутствует во всех местах и вполне способен по Своей могучей воле двигать тела».

Принято считать, что апелляция к Богу выступает у него в качестве некоего «довеска» к научной теории. Своего рода дань тому стилю изложения мыслей, который господствовал в тогдашней клерикальной среде (напомним, что Ньютон делал карьеру в Кембридже – насквозь в ту пору пропитанном клерикальным духом).  Однако это слишком поверхностное суждение, призванное «осовременнить» Ньютона в наших глазах. Судя по его теологическим трудам, интерес ученого к божественной деятельности в мире напрямую подпитывался тщательным изучением Священного Писания. Изучая историю древних царств, он пришел к выводу о том, что библейские пророчества исполнились. И этот факт, по его мнению, является несомненным свидетельством божественного вмешательства в дела мира.

Нельзя сказать, конечно, что Ньютон по своим убеждениям был христианским ортодоксом. В частности, он очень неприязненно относился к католицизму. И в плане догматов также имел определенные расхождения с англиканской церковью (например, он не считал Христа единосущным Отцу, что граничило с опасной ересью). Тем не менее, его богословские утверждения в определенной мере проецируются и на физическую теорию. Ньютон считал, что пространство связано с непосредственным присутствием всевидящего Бога. Пространство не существует само по себе, без Всевышнего, но только благодаря божественной вездесущности. «Бог пребывал повсюду с начала времен» - утверждает ученый. В Боге же, считает он, «содержатся и обладают движением все вещи». Для подтверждения своих мыслей Ньютон ссылался на соответствующие места из Священного Писания, в  частности, на речь апостола Павла в «Деяниях Святых Апостолов». Но самым поразительным моментом является то, что заявленная им связь пространства с повсеместным присутствием Бога выступила в качестве теологического обоснования идеи о всеобщем характере обратно-квадратичного закона гравитации!  Именно религиозные представления Ньютона стали причиной такой убежденности.

Некоторые исследователи считают, что новая «философия природы» развивалась именно вокруг подобных религиозно-мистических соображений, а вовсе не вокруг чисто технических вопросов математического метода. Неудивительно, что среди первых последователей Ньютона были церковные деятели, которые активно пропагандировали ньютоновскую версию картины мира для продвижения своих чисто богословских и политических программ. Например, епископ Ричард Бентли пытался в переписке с Ньютоном выяснить, как можно использовать «натуральную философию» для поддержки христианской религии против «известных всем неверных». В своих ответах Ньютон обращал внимание на то, что когда он писал трактаты о своей системе, он «взирал на эти принципы как на то, что заставляет людей задуматься и поверить в Бога». По его словам, в задачи «натуральной философии» входит «судить о Боге по видимости вещей». По большому счету, ученый – это своего рода «жрец природы», толкующий Книгу Творения.

Интересно, что зарубежные оппоненты Ньютона (Лейбниц, Гюйгенс), критикуя общий замысел его основной работы, указывали на то, будто он написал книгу по математике, замаскировав математические задачи под философские проблемы.

В первую очередь их не устраивало отсутствие физического объяснения гравитации. Лейбниц набрасывался на метафизические и богословские предпосылки ньютоновской системы, объявляя их ложными. Так, гравитацию он называл «вечной загадкой», уводящей от действительных целей философии. Столь же порочными он считал идеи об абсолютном пространстве и абсолютном времени. Заметим, что, по Ньютону, совершенство Солнечной системы постоянно сбивается взаимной гравитационной тягой планет, что в конечном итоге должно привести к хаосу. Однако Ньютон легко разрешал указанную проблему, ссылаясь на регулярное вмешательство Бога, способного восстановить порядок. Иначе говоря, Бог, по Ньютону, регулярно «ремонтирует» свое творение. Однако Лейбница не устраивали подобные теологические аргументы, поскольку он не мог согласиться со столь «несовершенным» (как ему казалось) миром.

После смерти Ньютона интерес к его богословским взглядам стал резко ослабевать. На первый план были выдвинуты чисто естественнонаучные аспекты его работы, без всякой связи с их религиозными истоками. В итоге Ньютон-богослов фактически не сохранился в памяти последующих поколений. В памяти остался Ньютон-математик, создатель так называемой механистической картины мира. И это несмотря на то, что сам он неоднократно протестовал против попыток объяснить всё на свете через механику. На его взгляд, механицизм не может распространяться на явления магнетизма, электричества и феноменов жизни. При этом он прекрасно осознавал, что за видимыми явлениями находятся «невидимые субстанции», недоступные чувственному восприятию и математическому отображению в уме. Иначе говоря, Ньютон прекрасно осознавал границы научного познания, за пределами которых начинается область Неведомого.

Олег Носков

Корреспондент Егор Быковский побеседовал с академиком Сергеевым после того, как он получил абсолютное большинство голосов на президентских выборах в Академии наук и стал новым президентом РАН.

— Александр Михайлович, когда мы разговаривали вечером сразу после вашего избрания, вы рассказывали замечательную историю про вашу жену.

— Да, она узнала про то, что я собираюсь выставить свою кандидатуру на пост президента академии, куда позже многих моих друзей и коллег. В один прекрасный вечер я ей сказал: «Нам надо с тобой поговорить. Понимаешь, ведь это неправильно, что многие уже знают, а ты еще нет». Она, конечно, очень напряглась сначала. Ну, а кто бы не насторожился при таком начале разговора?

— Еще бы. Я бы даже не рискнул так начинать разговор со своей женой! Но как и почему вы решились? Я имею в виду — выставить свою кандидатуру? Вы ведь только первый год как академик.

— В том-то и дело, что первый год. Меня в 2003 году приняли в члены-корреспонденты. А именно в академики меня выбрали осенью 2016 года. Некоторые даже решили, что это свидетельствует о карьеризме: мол, только что стал академиком и сразу же выдвинулся в президенты и т.д. Для меня это сыграло, как ни странно, даже положительным образом. Почему? Потому что очевидно же — ждали нового человека. Не обремененного какими-то наработанными связями. Когда в моем родном отделении физических наук, откуда последовало это предложение, взвешивали, какая кандидатура пойдет, то было принято решение, чтобы человек был исходно «свежий». С одной стороны, ты выскочка и провинциал. А с другой стороны, на это можно посмотреть (особенно в нынешней ситуации) совсем под другим углом зрения. Мне кажется, эти два момента были правильно учтены.

— Уточню, что среди крупных ученых провинциалов не бывает. Скажите, принимал ли какое-нибудь участие в том, чтобы вас подтолкнуть к выдвижению, «Клуб 1 июля», в котором вы состоите?

— Давайте мы прямо объяснимся по этому поводу. Я — член «Клуба 1 июля». Бывших членов этого клуба, как и бывших членов Академии наук, не бывает. Как повесили на сайт в 2013 году тех, кто отказался признавать «ликвидацию РАН», так они вечно и будут там висеть. Я считаю, что в 2013 году «Клуб 1 июля», конечно, наряду с другими защитниками академии сыграл очень большую роль в том, чтобы эта «черная метка» под названием «ликвидация РАН» не появилась в российской истории. Ведь если бы это случилось, я думаю, нам бы следующие поколения не простили. А еще хочу пояснить, почему я, в числе прочих, принял решение войти в «Клуб 1 июля». Я увидел знаменосцев. Под чьи знамена ты встаешь? Ты же смотришь, кто эти люди. А там были имена очень уважаемых мною людей. Прежде всего, конечно же, физиков. Есть люди, которых уважаешь как выдающихся ученых нашего времени. А там были Валерий Анатольевич Рубаков, Владимир Евгеньевич Захаров, Алексей Александрович Старобинский — вы понимаете, как физики и как общественные фигуры они настоящие знаменосцы.

Итак, давайте определимся: Рубаков, Захаров, Старобинский — они были в этом списке наверху. К ним любому физику присоединиться не зазорно. Но что произошло дальше? Я себя считаю законопослушным гражданином. Пока закон не принят, ты можешь критиковать законопроект, предлагать изменения, бороться. Но если он принят, что тогда? Надо его исполнять. А если он тебе ну совсем не нравится, то мир теперь большой. Поезжай жить в другую страну, где законы тебе больше подходят. В ситуации, о которой мы говорим, можно было продолжать критику, но можно было подумать о том, что важно сохранить науку хоть в каком-то виде. Мне было важно, чтобы мой институт в эти трудные годы выжил, был в нормальной форме и готов к тому, чтобы в случае изменения условий на благоприятные рвануть вверх из хороших начальных условий. В этом смысле я, если хотите, перешел в пассивное членство в «Клубе 1 июля». Да, мы встречались, обсуждали ситуацию в июне с моими коллегами-«июльцами», спорили. В итоге решили, что моего выдвижения от «Клуба 1 июля» не будет. Мое выдвижение инициировало отделение физических наук. Часть членов клуба меня поддерживала. И очень хорошо; я уважаю этих людей.

— "Пассивное членство" ведь не предполагает, что вы совершенно согласились с законом об академии…

— Нет. Принятый четыре года назад закон все равно содержал очень многие неприемлемые вещи — прежде всего про отделение институтов от Академии наук. Я всегда говорю и не скрываю: я считаю, что в 2013 году было принято неверное решение. Почему? Понимаете ли, в истории отечественной науки — и Советского Союза, и нового российского времени — этот сплав выбранных членов Академии наук и институтов был силой нашей науки. Эти вот люди, руководители научных школ, выбранные действительно по заслугам, были проводниками одобренных академией идей в научных институтах. Я бы даже сказал, что в трудные 90-е годы именно благодаря этому сплаву наша академическая наука выжила и сохранилась лучше, чем, скажем, отраслевая наука. А потом этот организм был рассечен надвое. До сих пор мы, члены академии, испытываем, как было сказано одним из наших коллег, «фантомные боли». Вы помните эту фразу? (Ее произнес в 2014 г. Михаил Ковальчук — прим. ред.) Она, по существу, правильная. И я тоже испытываю подобные ощущения. А что такое сейчас «Российская Академия наук»? В чем заключается работа ее члена? За что нам государство платит деньги? Ведь оно же нам платит — и неплохие, исправно, еще увеличило стипендии! Оно вправе нас спросить. Что такое работа в Академии наук, действительно надо переосмыслить. Ведь прежних принципов этой работы теперь нет.

— И вот тут как раз будет уместным вопрос о том, каким вы видите ближайшее будущее академии. На днях вы сказали нечто вроде «мы не будем срочно просить денег. Мы должны сначала показать, что мы работаем». Что это будет за работа? Что вы хотите показать в ближайшее время — как президенту, так и всем остальным?

— Я считаю, что у нас имеется существенное недоверие между властью и Академией наук, властью и обществом. Даже 2013 год свидетельствует о том, что доверия нет. Когда судьбоносные решения относительно Академии наук принимаются без нее самой, то, очевидно, это и есть недоверие. И если доверие не будет восстановлено, то ничего хорошего и не будет. Но как вообще доверие появляется? На основе какого-то консенсуса между сторонами. Это работает между любыми партнерами, и даже между странами работает. Казалось бы, вот две страны, сложные отношения, ругаются. Но по какому-то поводу появляется консенсус: «Мы одинаково относимся к международному терроризму!»

— И на это можно опереться.

— Вот именно, вы правы! База для восстановления доверия есть: на основе нашего единого понимания состояния науки в стране. Оно, на мой взгляд, плохое. В большей или меньшей степени, но плохое. Мне кажется, что сама ситуация толкает нас к этому консенсусу. Для чего нужна наука, если подумать? Давайте по пунктам. Первое: если речь идет о фундаментальной науке, то это получение новых знаний, как мы любим говорить — «о природе, человеке, обществе». С этим у нас становится все хуже. Потому что получение знаний в данной области измеряется по международной шкале, фундаментальная наука едина для всех в этом мире. Здесь хорошо видно, кто успешно получает новые знания о природе, человеке и обществе, а кто их получает все меньше и меньше. У нас все меньше результатов хорошего международного уровня. Это факт, ничего с этим не сделаешь. Второе: ясно, что в наукоориентированных и технически развитых странах наука является производительной силой экономики. Этого у нас с вами тоже нет.

Третье: обычно наука имеет серьезное влияние на принятие важнейших государственных решений. У нас это есть с вами? Возможно, как-то и есть, но я полагаю, что по данному параметру мы тоже отстаем.

Четвертое: наука делает существенные вложения в повышение культурного уровня страны и общества, в увеличении некоего «суммарного интеллекта нации». Есть у нас это? Вы правильно вот сейчас рукой этак показали — по всем этим существенным положениям у нас отрицательная тенденция.

И это мы с вами даже не дошли до обеспечения «оборонки», например. Кто-нибудь скажет: да можно просто купить танки, ракеты или еще что-то. Пусть так, но ничего действительно современного никто тебе не продаст. Будь добр, опирайся на свои достижения и свою науку. А мы по многим статьям констатируем: «Научно-технический задел исчерпан!» В общем, и здесь не выполняет у нас в стране наука тех функций, которые должна выполнять.

И именно на том, что она их не выполняет (и мы все это фактически признаем!), как ни странно, может быть достигнут консенсус. Осталось только достигнуть еще одного консенсуса — в отношении оценки причин такого состояния науки в России. Я считаю, что одна из важных объективных причин вот какая: мы с вами взяли и прыгнули в совершенно иную социально-экономическую и политическую ситуацию. Прямиком из социализма отправились в рыночную экономику.

— Но позвольте, все-таки четверть века уже прошла!

— Нет, я говорю про нулевые годы — в эти годы стали появляться финансы в стране. Пошли нефтяные деньги. Понятно, что у всех возник вопрос: как правильно эти деньги тратить для того, чтобы быстрее пошло развитие страны? Мне кажется, что мы захотели, чтобы у нас поскорее стало так, как в передовой рыночной экономике «у них». А в стабильной рыночной экономике за рубежом, которая развивалась 100 или 200 лет, действительно, наука (в том числе даже и фундаментальная) финансируется не только государством, но и экономикой. Сколько вкладывает государство, и сколько вкладывает экономика — такого соотношения баланса, как у некоторых, у нас нет. У нас 80% вносит государство (смотря как считать, впрочем!) и 20% (а может быть, и еще меньше) — экономика. В Соединенных Штатах все совсем наоборот обстоит. Там в основном финансирует экономика. А мы прыгнули и посчитали, что у нас рыночная экономика, которая «задышала», и раскручивается, и уже сразу должна науку поддерживать.

— А она не очень захотела.

— Разумеется. Каков главный закон капиталистической экономики? Получить как можно большую прибыль при как можно меньших вложениях за как можно более короткое время. Прибыль — это мотор всего. А у науки очень длинные инвестиционные периоды. Наука не нужна нашей экономике, которая сейчас в основном существует как сырьевая. Она не дает быстрого оборота.

— Конечно, есть такие узкие отрасли, в которых нужна, но…

— Я согласен! А нужны — не узкие! Но для этого надо выдержать некоторую паузу. Уравнения Максвелла и Фарадея «выстрелили» спустя столетие, когда их вычисления стали производительной силой. Мы же такие открытия хотим делать, как и они сделали, правильно? Желание быстро сломать уклад и получить быстрый результат можно понять. Перед глазами понятные примеры: есть хорошая наука в США, Европе, Японии, продуцирует понятные результаты. И до 80% финансируется экономикой. Учтите, что государство наше в любом случае не может финансировать полные объемы, это вам не советское государство, которое все деньги полностью контролировало. Сейчас же основные деньги у частного инвестора находятся.

— Есть хорошие планы привлекать частные деньги, об этом мы не так давно говорили с Сергеем Матвеевым из Минобрнауки.

— Планы есть, конечно. Есть, в частности, межведомственная программа, которая была принята некоторое время назад, «Фотоника»: мол, вот будет такая цепочка, нас подхватит промышленность. Но все это пока не очень стартует. У промышленности нашей пока очень много гособоронзаказа. Зачем вот эти цепочки, когда они до 2020-х годов обеспечены? Не надо нам ничего! Все и так нормально! Да и президент, и все говорят: скоро придет время, что ситуация изменится, но когда это точно случится? Мы с сотрудниками Минобрнауки по этому поводу в нормальном контакте — и с Матвеевым, и с Трубниковым. Даже на встрече с Кудриным я, еще будучи кандидатом, участвовал в обсуждении вопроса «спасут ли „технологические цепочки“ науку?».

— Может быть, наука тоже виновата в том, что «цепочки» не очень работают? Точнее, ответственна за это?

— Мы в заведомо лучшем положении. Я совершенно убежден в том, что Российская академия наук в девяностые годы выжила и к началу нулевых годов оказалась в куда более лучшей форме, чем отраслевая и университетская наука, во многом благодаря тому, что академические институты и РАН были едины. Мы сохранили себя благодаря этой структуре для страны и были совершенно готовы к тому, чтобы дальше развиваться. У меня есть замечательная фраза, которую я часто цитирую. В.В. Путин, 2003 год, выступление на одном из первых советов по науке: «Возможности российской науки намного превосходят потребности российской промышленности». Вы понимаете, было понимание власти, что наука сохранилась в лучшей форме, нежели все остальное ! Это было в то время всеми признано.

— Получается, что некоторое время академия стояла на консервации, а сейчас она с новыми силами…

— Нет. Она была готова еще в нулевые годы. Но тогда был принят другой вектор. Я его называю в своей программе «вектором вестернизации науки»: чтобы как можно быстрее стать похожими на западных коллег, мы должны переорганизоваться так, чтобы деньги пошли в университеты, разные институты развития. И Академия наук в эти годы, несмотря на то, что продолжала (и до сих пор продолжает) давать основной вклад в научные результаты нашей страны международного уровня, несмотря на то что столько времени просидела на «голодном пайке», по-прежнему дает основной вклад. И в те годы, и в 2013 году Академия наук и академические институты были основными поставщиками научных результатов в стране. Вот смотрите сами: по-моему, в июле нашим законодателям была предоставлена информация относительно публикационной активности, и по ней выходило, что более 50% активности у нас приходится на вузы, а Академия наук совсем «скукожилась». Я, посмотрев на эти цифры, был крайне удивлен и попросил моих коллег: «Давайте мы не огульно будем считать, сколько всего публикаций. Если все-таки мы с вами в рыночной экономике как-то про науку говорим, продуктом считается то, что продаваемо».

— Отнюдь не любая научная публикация является продуктом.

— Вот именно. Как вы считаете, что можно счесть продаваемым или проданным продуктом в плане научных публикаций? Наверное, то, что на вашу публикацию ссылаются. Акт ссылки есть акт продажи тому, кому она оказалась нужна. Если на нее сослались, значит, она пригодилась в процессе производства другого результата. Но есть и другой простой показатель, ступенькой выше — уровень журнала, в котором статья была опубликована. Он определяется т.н. импакт-фактором (ИФ, численный показатель важности научного журнала, рассчитываемый как отношение цитирований статей данного журнала во всей массе научных журналов к числу опубликованных в данном журнале статей — прим. ред.). ИФ как раз показывает, насколько охотно ссылаются на журнал в целом.

— Это понятно. Лучше опубликоваться в Science, чем в «Частных вопросах свиноводства».

— И что тогда можно считать востребованным продуктом? Публикацию в каком издании? Наверное, там, где импакт-фактор составляет хотя бы единицу. А лучше — больше. Если мы возьмем статистику, которая была представлена законодателям по валу, просуммируем все без импакт-факторов журналов, то окажется, что более 100 позиций в списке публикационной активности (в абсолютном вале) занимают наши университеты. Можно открыть что угодно: Web of Science или что-то еще. Но если вы вставите туда фильтр с импакт-фактором хотя бы 1…

— И мне, кстати, однажды пришла в голову ровно такая идея…

— …то более 50 первых позиций занимают академические институты! Если мы говорим про качественную продукцию, по-прежнему академические институты дают основную часть этой востребованной по данному параметру продукции. А картинка в публичном сознании рисуется совсем другая.

— Возможно, это естественное следствие сложившегося (или сложенного) в последние годы образа академии как места, где бессмысленно и со скандалами проедаются бюджетные деньги. Но реальность-то не такая, и образ нужно срочно менять.

— Я всегда и всем об этом говорю. Когда мы с вами рассуждали о причинах нынешнего грустного состояния, мы не дошли до третьей причины. После проблем с финансированием и курса на вестернизацию это, конечно, пассивность самой академии. Мы живем в конкурентном и информационном обществе. А это значит, что если занимать позицию: «Не троньте нас! Мы внутри и сами справимся, у нас все нормально», не отвечать в том числе на какие-то упреки, не парировать уколы, не участвовать в конкурентной борьбе за финансовые ресурсы, то о вас скоро забудут и станут воспринимать как анахронизм. И недостаток активности со стороны академии стал одной из важных причин кризисного состояния науки. В том числе и академической. Это было. Это есть. Это факт. Я действительно думаю, я уверен, что политика РАН должна стать существенно более открытой и активной. Она должна поменяться и в том отношении, что вот вы, именно вы, являетесь интерфейсом между наукой, РАН и обществом. И только вы можете правильно донести обществу, как все обстоит на самом деле, кто ценен и почему. Но мы вам должны эту информацию открыто давать. Если мы не пошевелимся, ничего не получится для благоприятного освещения роли РАН в обществе — ни у вас, ни у нас.

— И не получается пока.

— Поэтому мы сегодня с вами и беседуем. Когда мы с вами говорим о всплеске интереса к научно-популярной литературе, то это здорово, что он есть, на самом деле здорово. Но пока что речь о простом любопытстве, его можно привлечь чисто медийными методами. А когда молодые люди, скажем, начинают задумываться о своем жизненном пути, все же начинают прикидывать: «А как там дальше? Хорошо, аспирантура и еще что-то, а дальше как пойдет?» И ведь вплоть до пенсии рассчитывают. Когда мы приходили в науку из университетов, нам говорили: «Если ты будешь вкалывать так-то и так-то, то через некоторое количество лет будешь похож на этого деятеля». Что, правда? Это же великий человек! Уважаемый профессор, почтенный академик! Да, я очень хочу такую жизненную траекторию, как у него! А сейчас что сказать молодому человеку? На кого он будет похож через 30 лет, если будет упорно вкалывать? Вы понимаете разницу в картинке между тем, что было, и сейчас? Зачем ему на эту траекторию вставать, извините? Нам нужно сделать так, чтобы престиж ученого, его карьера вообще на всех стадиях была интересной. Здесь Академия наук совершенно точно одна не справится. Мало того, и даже с вашей помощью не справится. Для того чтобы стать хорошим ученым, вносить вклад в науку, быть состоявшимся специалистом, чувствовать признание и уважение, надо в молодые годы долго и очень трудно учиться. Вот это «долго и трудно учиться» — как раз то самое, без чего вы в науке карьеру не сделаете. Это, к сожалению, сейчас не очень хорошо воспринимается и молодежью, и их родными. Почему? Есть много других, куда более простых траекторий, когда ты быстрее и с меньшим напрягом для себя сможешь завоевать материально обеспеченное и статусное положение в обществе. И здесь без государственной поддержки имиджа ученого, престижа этой профессии мы с вами никуда не сдвинемся.

— Без государства ничего не получится?

— Нет, не так. Скорее наоборот: только усилиями одной Академии наук мы сделаем немногое. Но без них ни пресса, ни государство нам не помогут. РАН нужно существенно активизировать и перестроить свою информационную политику. Есть хороший английский термин visibility. Нас должно быть видно! Если нас не видно, государство не сможет поднять престиж невидимки. Профессия ученого в стране не престижна сейчас! Понимаете, в чем дело? Но РАН даже с совершенно открытой политикой и информацией о своих успехах одна сделать ничего не сможет.

— Мне вот кажется, что за последние годы престиж профессии сильно повысился, но на 90% — за счет усилий некоторых отдельных научных центров. В основном университетских.

— И в академических институтах есть хорошие специалисты. Вы правы: если мы сейчас, и Академия наук, и основные центры, начнем себя пиарить, ситуация изменится. Но, с другой стороны, мы с вами живем в стране в некотором смысле византийской. У нас гораздо проще сделать это с меньшими усилиями, если, например, президент страны в свое послание Законодательному собранию или в предвыборную программу вставляет раздел о том, что он считает и в будущий свой президентский срок будет работать над тем, чтобы у нас в стране профессия ученого стала такой же, как она была и раньше, — престижной, очень важной! Если вы посмотрите в посланиях ЗС последних лет, сколько раз употребляется словосочетание «Российская академия наук»? В последнем нет вообще. Вот в чем дело! Университеты упоминаются. А академии нет. А главное послание президента Законодательному Собранию — это наша программа жизни. А потом мы вернемся к взаимодействию с прессой.

Нам не нужно получать новые научные результаты для того, чтобы прийти и рассказать обществу. У нас есть много результатов. Они получены. Мы о них просто не рассказываем. А надо.

Следующий шаг — медийные лица. Как нам правильно сделать, чтобы были медийные лица? Давались комментарии, которых бы ждали? Вот сейчас в Министерстве иностранных дел есть пресс-секретарь (Сергеев имеет в виду официального представителя МИД России, Марию Захарову — прим. ред.). Когда она появляется на трибуне, это притягивает взгляд. Когда она пишет, это событие. Все сразу прислушиваются к этому. Нам надо так и сделать — чтобы у нас появились лица, увидев которые по телевизору, все бы сразу настораживали уши, а не переключали канал.

— Я как раз шел к этому вопросу. Собираетесь ли вы как-то перестраивать работу пресс-службы, сайта?

— А как же? Конечно! Мы будем это делать. Это не так-то просто. Есть идеи. Есть желания. Есть горящие глаза, извините за банальность. Но также есть и моменты чисто экономические. Потому что работа по созданию имиджа, по позиционированию в правильном информационном поле, вообще говоря, только на альтруизме делаться не может. Нужны профессионалы. Вы говорите «сайт». А как сделать такой сайт, который своими видами и возможностями общения был бы приятен? На который хотелось бы еще заходить и понажимать разные кнопочки? Это большая профессиональная работа. И нужны серьезные средства для того, чтобы все это выстроить. Вы меня извините, но Академия наук — небогатая организация.

— На днях, кстати, вы говорили о необходимости внесения изменений в ФЗ-253. Но у академии нет права законотворческой инициативы.

— Президент прямо мне сказал: «Если вы считаете нужным, подавайте предложения по модернизации правовых аспектов». Это очень хорошо, когда такое предлагают, потому что у нас есть предложения. Самая больная точка — это юридический статус Академии наук. С таким статусом мы не то что законодательной инициативой не обладаем, мы фактически никаких инструментов не имеем, чтобы даже в соответствии с Уставом принимать участие в формулировке и реализации государственной научно-технической политики. Поэтому данный вопрос нужно ставить, решать его в одной или нескольких смежных плоскостях, и быстро.

— Допустим, с одной стороны ФАНО, а с другой — Минобрнауки. Через кого вы предпочли бы попробовать внести эти изменения?

— ФЗ-253 касается Академии наук и ФАНО. Если действовать самым правильным образом, то следовало бы внести коррективы в ФЗ-253, в котором бы статус Академии наук был сформулирован не как ФГБУН, а как особый статус «Государственной академии наук». Он бы потом расшифровывался несколькими другими документами. Этот статус позволял бы РАН реально участвовать в формировании данной политики и нести ответственность. Сейчас, смотрите, что получается. За невыполнение государственного задания по программе фундаментальных исследований несет ответственность не Академия наук, а ФАНО. Потому что они учредители, а по всем нашим законам и правилам именно учредитель несет ответственность за невыполнение результатов. Скажите, пожалуйста, как так может быть, что за неполучение научного результата отвечает кто-то другой? А именно Академия наук должна нести ответственность за неполучение и невыполнение! А как это сделать? Она должна иметь полномочия по научно-организационному управлению академическими институтами. ФАНО должно четко отвечать за то, что они умеют делать, — административно-хозяйственную деятельность. Это огромный вал бюрократической работы в современных условиях существования бюджетных учреждений. Ученые не должны этим заниматься. Но Академия наук должна иметь право распределения бюджета и нести ответственность за то, правильно это распределено или неправильно.

— Как вы собираетесь это выстраивать?

— Ходить и просить деньги надо убедительно и с горящими глазами, как я говорю. А в отсутствие ученого глаза у кого горят? Ни у кого. Скажем, вы пришли просить деньги. Если вы не можете рассказать, для чего это нужно, сформулировать ярко и убедительно, вам никто денег не даст. В этом смысле, если только ФАНО просит, это не очень удачно. Руководителям этих двух организаций надо действовать сообща. Один будет убедительно, с горящими глазами говорить про науку, а другой будет объяснять: это все согласовано и будет четко обеспечено в административно-хозяйственном плане. Мне сейчас такая схема видится, хотя там могут быть и другие схемы.

— Насчет других схем я хотел спросить вот что: допустим, появляется отдельное министерство науки. Какие функции оно бы исполняло в треугольнике «Академия, ФАНО, министерство»?

— Такая схема тоже возможна. Но сразу уточню: сейчас не надо убирать ФАНО. Я чуть ли не единственный из кандидатов, который говорил, что этого делать не нужно. Другие говорили резче. На самом деле это не до конца еще использованные возможности этой связки. Давайте мы действительно подкорректируем так, чтобы все работало быстрее. Ведь здесь ничего перестраивать не надо! Закрывать ФАНО, открывать новые министерства? А что будет? ФАНО закрыли? И опять кадры набирают, туда-сюда гоняют. Что это такое? Я вообще выступаю за эволюционное развитие, без всяких революций. Схема с министерством науки может быть. Чем мне, как «академическому» человеку, это кажется не таким уж благоприятным? В ФАНО сосредоточены наши академические институты. Если они будут переданы министерству науки или министерству высшего образования и науки, туда же будут переданы и все остальные институты. То, за что мы бьемся и что лелеем, сообщество академических институтов будет там растворено. В том числе и среди других институтов, более прикладных или отраслевых — называйте, как хотите.

— Вы сами предложили в президиум академии всех остальных кандидатов. Но у них были другие программы. Не завязнут ли в президиуме ваши предложения в таком случае?

— Думаю, что нет. Во-первых, мои соперники на выборах — очень достойные и умные люди. А значит, их можно убеждать. Во-вторых, мы собрали в президиуме большую команду единомышленников, которые поддержали именно наше видение развития РАН.

— Вы наверняка знакомы со схемами построения науки в разных странах. Там они отличаются. Какая вам больше нравится и почему?

— Никакая! Советская. Извините меня. Несмотря на нашу рыночную экономику…

— Ну и китайская в таком смысле, потому что она очень похожа на советскую?

— Похожа. Мы же были старшим братом Китая. Это сейчас младшим братом стали. А раньше они на нас смотрели. Заметьте, они вкладывают в фундаментальную науку, Академию наук и свои академические институты в расчете на одного исследователя средства, несравнимые с нашими! В плане инструментализации они вкладывают в десятки и сотни раз больше средств в расчете на одного человека! В этом смысле, если хотите, давайте китайскую схему считать за нашу советскую, которая применена к рыночной системе. А так в разных странах все по-разному. Я всем рассказываю про RIKEN — государственный (сокр. Институт физико-химических исследований) — по-моему, и с вами мы про это говорили полгода назад. Почему Япония? Больше всего он похож на наш «Курчатник». Там четыре или пять институтов, которые в разных местах по стране расположены. Они имеют в основном государственное финансирование. Там работает всего 3000 человек (с учетом технического персонала). Деятельность ведется в разных направлениях: физика, химия, еще немного биология, neuroscience. Их ежегодное государственное финансирование составляет 750 млн долларов. Это, если мы переведем на сегодняшние реалии, окажется 45 млрд рублей. Фактически это финансирование не намного меньше финансирования академических институтов (около 50 млрд), которое они получают через ФАНО. Но в институтах РАН-ФАНО работает 125 тыс. человек. А там 3000! О чем мы говорим? Причем дело даже не в зарплатах. Там в расчете на одного человека на финансирование материальной базы (инструментов и прочего) идет в 100 раз больше средств. Как мы можем быть в какой-то конкуренции?

— Есть два способа, сильно отличающихся друг от друга: или получить гораздо большее количество денег, или оптимизировать то, что есть, чтобы имеющихся денег хватало.

— Мы сейчас вышли на очень опасную траекторию. Мы гордились, что у нас много ученых. Число ученых на миллион жителей страны сейчас уменьшается. Оно становится меньше, чем в тех странах, которые рвут вперед и строят свою научно-инновационную экономику. Мы говорим: «Да, можно пойти по такому пути. Давайте в четыре раза сократим ФАНО, численность институтов? У нас там в четыре раза больше средств будет на одного исследователя! Давайте сократим число ученых в два раза на миллион населения!» Если мы посмотрим на цифры, те страны — и тот же самый Китай, и Корея, — которые рвутся вперед, наоборот, увеличивают число ученых. Когда мы говорим об оптимизации, потому что конечно же экономика должна быть экономной, почему-то речь заходит только о том, что мы в четыре раза сократим существующие параметры и ученые будут в четыре раза больше зарплату получать. Но ведь они результатов от этого больше получать не будут! Ученые в нашей стране не голодают. У нас есть фонды, слава Богу, — РФФИ и РНФ. И хорошо! А инструмента для того, чтобы работать, никакого нет. Если мы сейчас сократим число ученых и пропорционально увеличим им зарплату, это не будет способствовать увеличению результатов.

— Я имел в виду не зарплату. Что если эти средства взять и пустить на счет смены инструментального фонда? 30 млрд рублей, например, которые вы упоминали сразу после избрания?

— Это не те деньги. Мы с вами говорим, а что такое 30 млрд? Давайте очень четко зафиксируем: майский указ президента № 599 что гласит? В 2015 году финансирование нашей науки должно было выйти на 1,77% ВВП. И совершенно не вышло, а осталось на уровне около 1,13%. Фундаментальная наука в этом году недополучит из-за невыполнения майского указа В.В. Путина около 80 млрд рублей! О чем мы с вами говорим? Про 30 млрд. Надо, чтобы эти наши финансовые структуры выполняли майский указ президента.

— Как вы видите отношения между академической и университетской наукой?

— Сейчас надо возвращаться к программе интеграции, которая всегда была. Каждый должен делать дело, которое он лучше всего умеет делать. Когда мы с вами в 2000-2010 гг. университетам стали давать задания, чтобы основные научные результаты шли оттуда… чтобы инновационную экономику они стали поднимать. Но в чем их основная задача? Университеты, прежде всего, должны хорошо учить! Если они учат все хуже и хуже, а их заставляют мериться по шкале инноваций и науки, это совершенно неправильно. Вот когда они начнут учить лучше, тогда им можно будет что-то другое давать. Программа интеграции, которая была в конце 90-х — начале нулевых, была именно про это: давайте мы вместе сделаем так, чтобы каждый был лучше там, где является профессионалом. И чтобы помогали друг другу. Чтобы ученые, которые занимаются, шли в университеты, читали спецкурсы. Чтобы у них были воспитанники. А преподаватели в университетах —профессионалы! Для того чтобы базовые курсы читать, надо быть педагогом. В то же самое время они, как ученые, работают вместе с академическими институтами, и общая наука есть. Надо возвращаться к программе интеграции! Ничего в этом обидного для университетов нет. Но каждый должен сначала делать то дело, которое ему предписано, и делать его хорошо. А потом уже к этому можно что-то еще добавлять.

— Когда мы с вами беседовали еще до выборов, вы сказали, что если вас не выберут, то ваша жена будет так счастлива, что этого счастья хватит на двоих. Надеюсь, что теперь она не несчастлива, — ведь этого тоже обычно хватает на двоих?

— Разве я похож на несчастливого человека? (Смеется — прим. ред.) Все последние дни моя жена здесь, со мной, в Москве. Наверное, это показывает ее истинное отношение к этому делу. Да, конечно, ситуация сейчас изменилась. Думаю, что она сейчас по-другому, по своему, но счастлива. Уверен.

Екатерина Штукина

Каждое лето мы наблюдаем одну и ту же картину: плотные потоки автомобилей на пригородных трассах в утренние и вечерние часы. Что происходит, догадаться не сложно: с наступлением теплого сезона горожане массово перемещаются на свои дачные участки. По выходным город вообще становится малолюдным. Для нас такой стиль жизни стал уже нормой. Но нормально ли это для современной цивилизации? Можно ли говорить о том, что сезонное «бегство» из города соответствует принципам развития жилой среды на текущем этапе?

Мы уже писали о том, что в настоящее время меняется сама парадигма развития городов. Былой принцип жесткого функционального зонирования территорий уходит в лету. Сейчас это – мировая тенденция. Тема для Новосибирска, кстати, - архиважная. Но, к сожалению, ее постоянно отодвигают на второй план. Хотя, по-хорошему, власти города просто обязаны быть в курсе современных тенденций и согласовывать с ними свою градостроительную политику. В противном случае ситуация может однажды сложиться так, что позиционировать Новосибирск как современный город, как «интеллектуальную столицу Сибири» окажется не к месту. Слишком очевидными станут расхождения между словами и делами.

Говоря откровенно, долгое время в Новосибирске вообще не было никакой градостроительной политики. То, что у нас за нее выдавалось, являлось банальным переоформлением прав на земельную собственность: муниципалитет передавал участки земли застройщикам, те привлекали инвесторов, что-то строили, и долгое время все были довольны. Застройщики получали прибыль, муниципалитет – арендную плату. А что там возникало в результате этой обоюдной деятельности, волновало только лишь простых горожан. И тот факт, что горожане при малейшей возможности готовы бежать из города на свои дачные участки, говорит о том, что город не рассматривается ими как комфортная среда для проживания. Город, скорее всего, - место для работы, но вряд ли его воспринимают как место для отдыха и просто нормальной и спокойной жизни.

Понимаю, что по меркам индустриальной эпохи по-другому быть не может. Но мы ведь сейчас говорим об инновационном развитии, о переходе к Шестому технологическому укладу, о постиндустриальном обществе. При этом Новосибирск пытаются позиционировать в роли флагмана прогресса, не иначе. Однако прогресс не ограничивается заводами и фабриками. Городская среда, как я уже неоднократно отмечал, также должна соответствовать прогрессивным веяниям.

А веяния сегодня здесь такие: город должен быть максимально комфортным для проживания – настолько комфортным, что сезонное «бегство» за его границы воспринималось бы как нонсенс. Ведь нетрудно догадаться, что люди выезжают за город ради природы. А почему бы не сделать так, чтобы природа сама «пришла» в Новосибирск? Звучит как фантастика. Однако не всё так безнадежно, считают специалисты. И у Новосибирска здесь тоже есть шанс. И речь сейчас идет не об увеличении парковых зон. Речь идет о полном изменении подходов к благоустройству.

Как разъяснил ситуацию доцент кафедры архитектуры Новосибирского государственного университета архитектуры, дизайна и искусств Игорь Поповский, «новый городской ландшафт – это, прежде всего, дисперсная городская среда». Что это означает? Попросту говоря, это когда ради общения с природой вам не нужно куда-то специально ехать (в какой-то парк) – вы и без того окружены «зеленью» со всех сторон. Выражаясь архитектурным языком, городская среда наполняется микро-скверами, микро-бульварами, появляются эксплуатируемые кровли, заполненные растениями. В мировой практике уже внедряются способы создания своего рода «зеленых колец» вокруг городов, которые соединяются с зелеными насаждениями, расположенными внутри (подобно большой реке и ее притокам). По мнению Игоря Поповского, Новосибирск в этом плане находится даже в более благоприятном положении, нежели европейские города, поскольку он и так окружен полосами естественного лесного ландшафта. Главное, считает архитектор, всё это сохранить, уберечь от вырубки. «Уже сегодня, ввиду того, что агломерационные процессы идут активно, необходимо выстроить соответствующую агломерационную парадигму озеленения – совместно с региональными системами агро-продовольственной цепи и промышленно-логистических парков», - заключил Игорь Поповский.

Еще одно принципиально важное мероприятие – «тотальный» мониторинг и паспортизация древонасаждений. По мнению Игоря Поповского, необходимо на основе соучастия граждан и партнерства с бизнесом создавать адресное благоустройство микро-бульваров, микро-скверов, микро-набережных. Он сослался на опыт Нью-Йорка: «Там была сделана компьютерная программа, которая учитывает буквально каждое дерево. И есть специально разработанная система подсчета, показывающая экономическую отдачу от зеленых насаждений. Это кажется невероятным, но у них выработана такая федеральная программа. И в итоге в Нью-Йорке сегодня появились микро-скверы и какие-то маленькие зеленые уголки».

Что касается Новосибирска, то говорить о том, будто он беден зелеными насаждениями, не совсем правильно. Игорь Поповский разрушает устоявшийся стереотип:

«Если посмотреть на наш город сверху, то он очень «зеленый». Просто у нас не решен вопрос, как «работает» эта зелень, что с ней делать и как ее менять».

Он отметил, что у нас очень хорошие, очень озелененные дворы. Вопрос только в том, что всё это выглядит крайне неприглядно, и в глазах жителей нормальной «зеленью» не считается. Именно в этом, по его мнению, заключается главная проблема.

Учитывая сказанное, необходимо, считает Игорь Поповский, утвердить новые стандарты озеленения, которые бы основывались на принципах устойчивости, позитивности и принимали во внимание биоразнообразие естественных природных ландшафтов. «Нужно создавать такое озеленение, которое не потребует больших капитальных вложений и большого ухода. Для этого необходимо подойти к проблеме с достаточно серьезными научными методиками», - считает архитектор. Он обратил внимание на то, что такие методики есть, что в нашей научной среде указанные вопросы изучаются, и все это вполне можно применить на практике. В итоге мы получим качественные зеленые насаждения, не обременяющие при этом бюджет.

В этой связи Игорь Поповский обратил внимание на Новосибирский Академгородок, который является уникальным образцом «города-леса». На его взгляд, было бы неплохо именно Академгородку наглядно продемонстрировать современное развитие данной «зеленой» тенденции. И в этой связи не помешало бы на территории Научного центра организовать специальный технопарк «зеленых технологий», ориентированный на решения задач современного энергоэффективного строительства. Такое предложение, кстати, высказывалось уже неоднократно, в том числе со стороны ученых Академгородка.

Напомню, что были сильные надежны на то, что руководство города примет на сей счет какое-то конкретное, предельно ясное решение. Сейчас в этом вопросе образовалась пауза. Хотя ученые надежды не теряют, и готовы еще раз напомнить властям о важности данной инициативы, имеющей прямое отношение к будущему Новосибирска.

Олег Носков

Парниковый эффект — одна из наиболее острых проблем современности, связанная кроме прочего с растущей концентрацией углекислого газа в атмосфере Земли. Ученые давно ищут различные способы переработки CO2. Один из вариантов — преобразование в метан, синтетическое газовое топливо.

Из-за работы транспорта, тепловых электростанций, металлургической промышленности в атмосферу выделяется большое количество углекислого газа, который оказывает негативное влияние на состояние окружающей среды. «Утилизировать» излишний CO2 можно благодаря альтернативным источникам энергии — ветровым и солнечным электростанциям. Природные ресурсы не иссякнут, но они очень нестабильны: ветер может и не появиться, когда нужно, чтобы произвести больше электроэнергии. Однако это не единственный минус таких систем.

— Допустим, у нас есть ветрогенератор, входящий в энергосеть, — поясняет научный сотрудник Института катализа им. Г.К. Борескова СО РАН кандидат химических наук Жанна Веселовская. — Если сильный порыв дует ночью, появляется избыток электроэнергии, потому что потребителей в такое время немного. Ее надо как-то запасти — например, преобразовав в топливо, которое можно долго хранить.

Первый этап такого процесса — электролиз воды, итогом которого является выделение водорода и кислорода, причем последний поступает обратно в атмосферу. H2 — экологически чистое топливо, но с ним есть сложности: водород в сравнении, например, c метаном гораздо более взрывоопасен и требует немало усилий для хранения. Поэтому и нужен второй этап преобразования — применение реакции Сабатье, в которой водород взаимодействует с углекислым газом при повышенной температуре в присутствии катализатора. В результате получаются метан (CH4) и вода.

— Выходит, полученный благодаря электролизу водород используется для преобразования в метан, при сжигании которого снова вырабатывается энергия — только уже не электрическая, а тепловая, — рассказывает Жанна Веселовская. — Энергия в этом топливе хранится в форме химических связей, и ее можно использовать по мере потребности. Инфраструктура для таких технологий уже существует — способные транспортировать CH4 на большие расстояния газопроводы, хранилища, система доставки к конечному потребителю. Метан может быть использован и для транспорта, хотя сейчас в автомобилях привычнее применять бензиновые и дизельные двигатели. Например, в Германии уже есть развитая инфраструктура метановых заправок, и автоконцерн «Ауди» даже разработал автомобиль, двигатель которого рассчитан на CH4.

Особенность предложенной новосибирскими учеными идеи заключается в том, что углекислый газ предлагается брать непосредственно из воздуха — вместо того чтобы поглощать из дыма тепловых электростанций, работающих на углеводородном топливе. Там высокая концентрация углекислого газа, и это удобно, но возникает проблема с его транспортировкой к месту производства водорода. Поэтому проще получать CO2 прямиком из воздуха, что можно делать в любой точке планеты.

Однако для этого необходим еще один важный элемент — материал (сорбент), позволяющий сконцентрировать CO2, так как его содержание в воздухе относительно невелико. Сорбент также должен не бояться воды, присутствующей в воздухе, и отдавать углекислый газ после того, как его поглотит, — такой процесс называется регенерацией материала. Для этого сорбент необходимо нагреть до определенной температуры — в идеале невысокой для большей экономии энергии.

— Мы использовали карбонат калия (K2CO3), — добавляет Жанна Веселовская. — Он относится к хемосорбентам, образующим химические соединения при взаимодействии с поглощаемым веществом. У них высокая емкость и селективность в сравнении с обычными сорбентами — ведь в воздухе немало других газов, которые нужно отделять.

Однако у кристаллического карбоната калия есть один недостаток — низкая скорость сорбции. Чтобы это исправить, активный компонент — карбонат калия — необходимо диспергировать (измельчить), так как у множества маленьких частиц доля поверхностных атомов больше, и, соответственно, они более реакционноспособны. Здесь на помощь приходит пористый носитель (в данном случае — на основе оксида алюминия), который пропитывается активным компонентом.

— K2CO3 нужен, чтобы сконцентрировать углекислый газ из воздуха, а носитель здесь — как губка с наноразмерными порами: в них и закрепляется карбонат калия, — поясняет исследовательница. — Когда эта система взаимодействует с воздухом при комнатной температуре, углекислый газ вступает в реакцию с частицами активного компонента внутри носителя и образует фазы, которые содержат больше CO2. Помимо прочего, носитель улучшает прочностные характеристики и механическую стабильность сорбента.

Таким образом, материал нагревается, чтобы отдать углекислый газ, после чего сконцентрированный CO2 смешивается с уже полученным при электролизе водородом и отправляется в реактор, где находится катализатор метанирования — никелевый или рутениевый. Инженерные решения для исполнения могут быть разными: например, в проточный адсорбер помещен сорбент, а нагретый газ из него идет в отдельный реактор с катализатором.

— Разработанный нами материал хорошо себя показал в сравнении с другими, — подытоживает Жанна Веселовская. — Его еще нужно оптимизировать: сейчас температура регенерации составляет 300 °С, а ее уменьшение даст возможность снизить затраты. Говоря о новизне нашей работы, на развитие которой был дан грант РНФ, следует отметить: тот факт, что карбонат калия взаимодействует с углекислым газом на воздухе, хорошо известен и открыт не нами. Сорбенты на основе карбоната калия тоже изучались ранее. Вместе с тем, работ по применению этих материалов для сорбции углекислого газа из воздуха практически не было — равно как и по совмещению технологии концентрирования атмосферного CO2 с его последующим метанированием.

Получаемое топливо можно использовать для обогрева помещений или заправки транспортных средств. Технология потенциально позволяет производить метан там, где расположен электрогенератор, работающий от альтернативного источника энергии. Это будет очень ценно в труднодоступных районах, куда топливо из-за особенностей местности доставлять сложно и дорого.

Алёна Литвиненко

Прошедшая зима шокировала европейцев небывалыми морозами. Отклонения среднесуточной температуры от нормы превысили 20 градусов! В скандинавских странах температура опускалась до -40 градусов. В Польше морозы доходили до -30 градусов. Двадцатиградусные морозы отмечались в Болгарии. В Венеции столбик термометра опускался до -7 градусов. Отрицательные температуры отмечались по Франции, в Германии, в Великобритании. Даже в Афинах случилось понижение температуры до -1,5 градусов. Центральную и Южную Европу накрыли сильные снегопады.

Примечательно то, что сообщения о точно таких же событиях трехсотлетней или четырехсотлетней давности используются учеными для обоснования гипотезы «малого ледникового периода» XIV – XVIII вв. Тем самым нам дают понять, будто обильный снег и отрицательные температуры для Европы совсем не типичны и становятся возможными только в результате глобального похолодания. Однако в наши дни речь идет о глобальном потеплении, и, тем не менее, за последние полтора десятка лет Европу несколько раз накрывали сильные морозы со снегом, живописуя именно те картины, с которыми ученые связывают гипотетический «малый ледниковый период».

В общем, что-то здесь не сходится…

Уже дежурной стала ссылка на пейзажи Питера Брейгеля (XVI в.), где он изображает глубокий снег и замерзшие водоемы, на которых, судя по всему, люди катаются на коньках. Неоднократно приходилось слышать, будто такая картина сложилась как раз из-за глобального похолодания (хотя XVI столетие якобы явилось временной «оттепелью»). Как бы то ни было, в нашем воображении типично «европейская зима» плохо ассоциируется со снегом и замерзшими водоемами. И это несмотря на то, что даже знакомые нам с детства сказки и повести иллюстрируют заснеженный европейский ландшафт не менее красочно, чем полотна Брейгеля.

Вспомним вот эту сказку:

«На площади каталось множество детей. Кто посмелее, привязывал свои санки к крестьянским саням и катился далеко-далеко».

Это - фрагмент из «Снежной королевы» Андерсена. Как мы знаем, снежная королева пообещала Каю «весь свет и пару новых коньков». Санки и коньки – в Дании! Андерсен жил в XIX веке, и катание ребятишек на санках и коньках в то время, судя по всему, было таким же обычным делом, как и в Средней полосе России.

А теперь перенесемся в Голландию. В XVI веке, судя по полотнам Брейгеля, там катались на коньках. А как обстояли дела в XIX столетии? Прекрасным свидетельством этому выступает повесть Мери Мэйп Додж «Серебряные коньки», вышедшая в свет в 1865 году и посвященная как раз Голландии того времени:

«Ханс  был  в  восторге  от  своих  новых коньков  и, стремясь  показать Гретель, как  прекрасно они «работают», выписывал на  льду такие фигуры, что девочка стискивала руки в безмолвном восхищении».

Читаем в другом месте:

«Как-то раз в январе, когда густо валил снег, Лоуренс Букман приехал с отцом навестить Бринкеров».

Итак, в январе «густо валил снег». И это было нормальным явлением. Еще одно примечательное место:

«И вот наступило двадцатое декабря и принесло с собой чудеснейшую зимнюю погоду. Теплый  солнечный свет  заливал всю  равнину.  Солнце  даже пыталось растопить  озера, каналы и реки, но лед вызывающе блестел, и не думая таять».

«Чудеснейшая зимняя погода» в Голландии XIX века – морозный солнечный денек, замерзшие каналы и… радостные люди, пришедшие на состязания конькобежцев. Именно так – катание на коньках было своего рода национальным спортом тогдашних голландцев.

Конечно, эту картину вполне можно связать с инерцией предшествующего глобального  похолодания. Но похоже на то, что снег и морозы не удивляли жителей Европы еще задолго до предполагаемого «малого ледникового периода». Приведем на этот счет свидетельство автора XII столетия – католического миссионера Гельмольда из Босау. В своей «Славянской хронике» он описывает войну князя бодричей Генриха Любекского с племенем руян (ран). Генрих направляет свои войска к городу Волигосту, расположенному на северо-востоке нынешней Германии, на балтийском побережье. В описываемые времена, судя по всему, он был отделен от материка водной преградой. Вот что пишет хронист:

«Воодушевленный этими увещаниями, князь снял лагерь с этого места и направился к морю. Узкий же пролив этого моря, который легко можно было охватить глазом, был в это время вследствие суровой зимы покрыт весьма крепким льдом».

И далее:

«В течение всего дня шли они по льду и глубокому снегу  и, наконец, около 9 часов очутились в земле paн. И тотчас же подожгли ближайшие к берегу селения».

Итак, море было скованно льдом и покрыто глубоким снегом. Была ли это аномалия с точки зрения участников событий? Автор ссылается на суровость зимы. Однако нигде не указано, что его это сильно удивляет – точно так же, как жителя Сибири не удивляют сорокоградусные морозы. Через год повторяется то же самое:

«На следующую зиму, когда море стало удобопроходимым, он, пригласив на помощь герцога Людера, вступил в ранскую землю с большим войском из саксов и славян. И едва они здесь пробыли три ночи, как холода начали уменьшаться и лед таять. И случилось, что, не завершив [своего] дела, они должны были вернуться, едва избежав опасности [погибнуть] в море».

То есть князь – как ни в чем не бывало – дожидается морозов, чтобы по льду преодолеть водную преграду. На мой взгляд, это говорит о том, что море в ту пору замерзало регулярно – когда сильно, когда не очень. Но сам факт замерзания никого не удивлял совершенно. Подчеркиваю, указанные события относятся к началу XII века – как минимум за пару столетий до начала гипотетического «глобального похолодания».

В этой связи резонно поставить вопрос: не являются ли аномалией как раз бесснежные европейские зимы. Приведем свидетельство еще одного автора – Геродота, жившего в V веке до нашей эры. Вот что он пишет о реке Истр (нынешний Дунай):

«Зимой воды этой реки достигают своего естественного уровня или немного выше, потому что в этой время в тех странах только изредка выпадают дожди, но зато ПОСТОЯННО ИДЕТ СНЕГ (выделено мной – О.Н.). Летом же глубокий снег, выпавший зимой, тает и отовсюду попадает в Истр. И вот этот-то талый снег стекает и наполняет реку, а также частые и обильные дожди (ведь дожди бывают там и летом)».

Таким образом, если верить отцу истории, то в античную эпоху снежные зимы были обычным явлением для Центральной и частично Южной Европы. То есть на территории нынешней Австрии, Чехии, Венгрии, Румынии, и возможно – Сербии и Болгарии – регулярно выпадал обильный снег. Геродот не утверждает, что Дунай замерзал, но из контекста следует, что снежный покров был устойчивым, поскольку снег лежал всю зиму. И судя по всему, климат в этих краях отличался повышенной влажностью.

Естественно, мы ни в коем случае не утверждаем, что европейские зимы были столь же суровыми, как в Сибири. Однако похоже на то, что зимы со снегом сами по себе долгое время не были для многих европейцев в диковинку. Существует легенда, согласно которой однажды император Карл Великий (IX век) заметил, что весной южные склоны Рейна избавились от снега намного быстрее, чем северные. Якобы в результате этого наблюдения император повелел засадить южные склоны виноградом, поскольку там был достаточно тепла до его вызревания.

По моему глубокому убеждению, именно устойчивый снежный покров позволил продвинуть виноградную лозу до самого севера Центральной Европы. Снег – прекрасная защита для растений от зимних холодов. Используемая в средневековье агротехника, когда побеги винограда вырастали прямо из почвы, от корней, а грозди располагались невысоко над землей (такую агротехнику впервые применили римляне на «Золотом склоне», в нынешней Бургундии), создавала хорошие условия для перезимовки лозы под толстым слоем снега. Возможно, до тех пор, пока снежный покров был устойчивым, пока не было погодных «сюрпризов» с чередованием морозов и оттепелей, европейские земледельцы особых проблем не испытывались. На мой взгляд, проблемы, которые ученые связывают с глобальным похолоданием, были вызваны не столько низкими температурами, а как раз нестабильностью.

Это обстоятельство красноречиво подтверждается суровой зимой 1709 года, когда европейским виноградникам был нанесен небывалый урон. Об этой зиме подробно пишет Род Филлипс в книге «История вина». Вот как это происходило во Франции:

«В январе 1709 года выпал обильный снег, а потом температура опустилась значительно ниже нормальных отметок, достигнув -16 градусов в Монпелье и -18 градусов в Марселе, тогда как в Париже температура не поднималась выше -20 градусов в течение 10 дней. Во всей Франции реки покрылись льдом. Затем температура поднялась, что привело к таянию снегов и разливу рек, но тут же снова опустилась, достигнув -23 градуса в Париже».

Отмечу, что самым страшным были здесь не низкие температуры, и именно указанные перепад, когда неожиданно сильная оттепель (подчеркиваю – неожиданно сильная, вызвавшая ПОЛНОЕ ТАЯНИЕ СНЕГА) сменилась морозами. Первая волна холода, идущая СО СНЕГОМ, не была катастрофической. Она могла плохо сказаться на урожайности, но, подчеркиваю, это еще не была катастрофа. Страшный удар виноградникам был нанесен сразу после оттепели, когда СНЕГА УЖЕ НЕ БЫЛО. Любой садовод знает, что резкий переход от тепла к холоду – самое страшное, что может быть для растений.

Кстати, этим объясняется, почему, например, на территории Кубани и Придонья сложно вырастить амурские сорта винограда, хорошо себя чувствующие в Западной Сибири. Виной тому – резкие перепады температур в конце зимы. Если европейская лоза выходит из зимнего покоя медленно, то амурец очень быстро пробуждается во время оттепелей, после чего гибнет с приходом новой волны холода. Вообще, донские виноградари испытывают серьезные проблемы как раз из-за отсутствия устойчивого снежного покрова, что сильно ухудшает условия перезимовки виноградной лозы (которую закапывают в землю). Как ни странно, но у алтайских виноградарей с этим проблем намного меньше – именно благодаря обилию снега.

Очевидно, однажды европейцы столкнулись с теми же проблемами – неустойчивым снежным покровом и резкими перепадами температур в зимний период (сопровождавшимися, надо полагать, сильными ветрами). Эти проблемы, как мне представляется, современные ученые связали с глобальным похолоданием. Хотя сегодняшняя ситуация – особенно у нас, в Сибири – лучше всего иллюстрирует характер проблемы. Можно вспомнить бесснежный морозный ноябрь 1990-го года, когда на дачах погибли многолетники. Можно вспомнить, как в Новосибирске в 2013 году снег не выпадал до самого декабря. Согласимся, что для сибирских регионов это совсем не типично. Но это – факт наших дней. Возможно, в Европе нечто подобное стало раз за разом происходить, начиная с XIV столетия, с которым ученые поспешно связали начало глобального похолодания.

Олег Носков

Одному из старейших и притом действующих исследовательских ядерных реакторов — томскому ИРТ-Т (Исследовательский реактор тепловой-Томский) — в этом году исполнилось 50 лет. Корреспондент «Чердака» побывала в реакторном зале и лабораториях Томского политехнического университета и выяснила, что и зачем «варят» сегодня в своем реакторе томские ученые.

По огромному залу разносится эхо слов экскурсовода: «Реактор работает постоянно, без перерывов. Даже сейчас он функционирует. Но на самой малой мощности, поэтому мы с вами не видим в воде голубого свечения заряженных частиц. Вам бояться радиации не стоит». Мы стоим на так называемом «пятаке» — крышке, покрывающей бассейн, в котором находится активная зона реактора. Вода в бассейне сверхчистая — настолько, что не оставляет на поверхностях никаких следов, хотя ее не меняли с 1984 года, с момента последней крупной реконструкции физического зала. 50 кубометров воды обеспечивают охлаждение реактора, защиту от радиации и замедление нейтронов. Вокруг зала с бассейном расположились лаборатории. Еще пара минут на фотосъемку — и маршрут нашей экскурсии проляжет как раз через них.

Мощность реактора ТПУ — 6 МВт. Для сравнения: мощности больших АЭС исчисляются тысячами мегаватт. Но исследовательские тепловые реакторы, к которым относится томский, в отличие от промышленных, просты в исполнении и управлении. Их создавали для того, чтобы не только получать научные данные, но и готовить будущих атомщиков. Для своего компактного размера ИРТ-Т имеет большое количество экспериментальных каналов, что позволяет одновременно облучать множество мишеней. А бериллиевый замедлитель и ловушки в зоне центральных каналов обеспечивают более плотный, по сравнению с другими реакторами того же типа, поток нейтронов.

Томский ИРТ сооружался одним из первых в стране: строительство началось в 1959 году, а первая цепная реакция началась в июле 1967-го. Начальный уровень мощности — 1 МВт — был увеличен в шесть раз после первой модернизации в 1984 году. Еще одно обновление реактор пережил в 2006-м, когда в соответствии с требованиями времени привели систему управления и защиты. К 50-летию исследовательский реактор ТПУ вновь усовершенствован: модернизированы линии легирования кремния, производства радиофармпрепаратов, линия для испытания материалов под воздействием мощных потоков нейтронов и гамма-излучения. Срок службы ИРТ-Т официально продлен: он продолжит работать как минимум до 2035 года.

В пультовой, где двое инженеров следят за состоянием реактора, новейшая техника соседствует с приборами, установленными здесь еще в годы строительства ИРТ-Т. Реактор, конечно, управляется автоматикой — так безопаснее и современнее, а технологии прошлого века здесь лишь «на подхвате». И в качестве действующих музейных экспонатов.

Промышленная алхимия

Секрет философского камня — по крайней мере, ту его часть, что касается трансмутации вещества, а не духа, — выяснил еще в начале прошлого века Резерфорд. Атомы одних элементов превращаются в атомы других в ходе радиоактивного распада их ядер или ядерных реакций, которые начинаются при бомбардировке атомов частицами, обыкновенно нейтронами. И мы давно этим пользуемся в промышленных масштабах.

Главная задача ИРТ-Т сейчас — быть источником нейтронов и гамма-излучения для исследований в области ядерной и радиационной физики, нейтронно-активационного анализа и ядерной медицины.

Например, сегодня в мире до 90% производства полупроводников обеспечивается монокристаллическим легированным кремнием. Кремний — основа микро- и силовой электроники: от микропроцессоров смартфона до электромобилей. Но обычный, чистый кремний для сегодняшней электроники уже недостаточно хорош. Поэтому его свойства улучшают при помощи легирования — внедрения примесей. Используются разные технологии легирования, но для равномерного введения добавок отлично подходит ядерный реактор.

— Под воздействием потока тепловых нейтронов кремний-30 (которого около 3% в природной смеси) переходит в радиоактивный изотоп кремний-31, который превращается в стабильные атомы фосфора-31. Преимущество технологии в том, что легирующая примесь распределяется равномерно по всему объему, в отличие от металлургического способа, при котором фосфор вводят в расплав кремния, — говорит инженер лаборатории № 33 ядерного реактора ТПУ Евгений Емец.

В России сегодня подобный нейтронно-легированный кремний производят всего пять реакторов, и один из них — реактор ТПУ. Здесь получают до пяти тонн легированного кремния в год, при этом его неоднородность — около 3%, что соответствует мировым стандартам. В России электротехническая промышленность пока только набирает обороты, поэтому основные заказчики ТПУ — из-за рубежа. К примеру, сейчас в Томске легируют кремний для китайских компаний.

— На нашем реакторе мы обрабатываем слитки диаметром до 128 мм. В дальнейшем планируется создать канал для легирования слитков кремния диаметром до 205 мм. Это значительная глубина проникновения, которая позволяет готовить полупроводники больших размеров. В мире таких установок — единицы, — отмечает Евгений Емец.

Другой пример того, как свойства материалов изменяются под воздействием ядерных реакций, — обработка топазов и аметистов. «Позагорав» в реакторе, камни приобретают интересные оттенки и ювелирную ценность. Бомбардировка быстрыми нейтронами преобразует кристаллическую решетку минерала, и топаз меняет цвет — от бледно-голубого до темно-синего. При этом чем дольше материал находится в реакторе, тем более насыщенны оттенки.

Сотрудники реактора тщательно проверяют обработанные камни на предмет излучения. Заказчику уходят только «чистые» топазы. Однако из-за примесей внутри минерала камни могут долго сохранять радиоактивность — такие экземпляры остаются в специальном хранилище при реакторе, пока не достигнут приемлемых показателей РА. По словам инженеров лаборатории, многие камни лежат там годами и «даже не собираются сдаваться».

Охотники за опухолями

Кроме микроэлектроники и «апгрейда» драгоценных камней, реактор работает и на медицину. В сентябре томские политехники заключили первые контракты на продажу дефицитного для России фосфора-32. Этот изотоп фосфора нужен и ученым, и медикам, но несколько лет не производился в нашей стране. Линия по производству фосфора-32 и ортофосфорной кислоты на его основе запущена в прошлом году при ядерном реакторе томского политеха.

— Под действием нейтронов из серы образуется изотоп фосфор-32. Он интересен заказчикам и сам по себе, и в составе ортофосфорной кислоты, которую мы также начали выпускать на линии при реакторе. Ортофосфорная кислота используется в производстве удобрений, в пищевой и химической промышленности. Изотоп фосфора-32 нестабилен, и его нельзя заготовить впрок, но наших мощностей хватит, чтобы покрыть запросы страны, — говорит заведующий кафедрой технической физики ТПУ Игорь Шаманин.

Фосфор-32 обладает слабым бета-излучением, поэтому может служить «маячком» для исследователей. В молекуле один из атомов стабильного фосфора-31 заменяют радиоактивным изотопом. Его излучение «подсвечивает» молекулы и дает возможность следить за их перемещениями — и потому используется в биохимических и молекулярных исследованиях.

Но исследованиями его применение не ограничивается. С помощью изотопа фосфора диагностируют онкологии головного мозга, внутриглазные метастазы, костные метастазы рака молочной железы. Концентрации изотопа в растущих тканях с интенсивным обменом веществ значительно выше, потому что ядра делящихся клеток усиленно поглощают фосфор-32. Поэтому, попав в организм, он начинает скапливаться в опухолях и других воспалительных инфильтратах.

Передвижения фосфора-32 по тканям организма, наблюдаемые с помощью томографа, покажут отклонения в работе жизненно важных органов — почек, сердца, плаценты. Кроме того, бета-частицы, испускаемые при распаде изотопа, способны на небольшом расстоянии уничтожать клетки. Поэтому это соединение врачи используют и для лучевой терапии при различных формах злокачественных заболеваний кроветворной системы и лимфоидной ткани.

В лаборатории № 31 ядерного реактора ТПУ исследователи готовятся к старту клинических испытаний нового радиофармпрепарата, который даст точный ответ о местах скопления раковых клеток в лимфатической системе организма. Политехники работают вместе с коллегами из томского научно-исследовательского медицинского центра (НИМЦ).

— Сегодня при обнаружении злокачественной опухоли, не зная расположения в этой области лимфоузлов — ловушек для раковых клеток, хирурги на всякий случай удаляют вместе с опухолью и другие контактирующие с ней ткани — как правило, с избытком. Например, при раке молочной железы часто удаляют всю грудь, включая лимфоузлы и лимфотоки от шеи до поясницы. Хотя это предотвращает рецидив, но ухудшает качество дальнейшей жизни пациента. Новый препарат укажет точно, где располагаются ближайшие к опухоли сторожевые лимфоузлы и есть ли в них раковые клетки. Если нет, то и опухоль удалят с минимальными повреждениями здоровых тканей. Восстановление организма после перенесенного заболевания и операции пойдет быстрее. Подобной диагностики такого уровня достоверности в мире пока нет, — подчеркивает сотрудник лаборатории № 31 Евгений Нестеров.

Ключевым элементом нового препарата стал короткоживущий изотоп технеций-99м — один из самых востребованных изотопов в ядерной медицине. С его помощью проводят до 70% радиодиагностических процедур в мире. Популярность технеция объясняется тем, что этот радионуклид не дает чрезмерной лучевой нагрузки на человека и быстро выводится из организма. При этом из-за значительной энергии гамма-излучения перемещение технеция-99м по организму и его накопление в тканях визуализируется с помощью однофотонной эмиссионной томографии. Доставка технеция-99м к тому или иному органу осуществляется специально подобранными химическими соединениями — компонентами РФП, которые вступают в реакции обмена с исследуемыми органами и тканями. При этом больные и здоровые клетки «кушают» меченый препарат с разной скоростью, что и позволяет обнаружить патологию.

— Это выглядит примерно как школьный класс: здесь встречаются разные ребятишки, но когда звенит звонок, они хватают рюкзачки и бегут каждый к своей семье. «Рюкзачки» — это и есть наш технеций, — рассказывает Александр Рогов, сотрудник лаборатории № 31 исследовательского ядерного реактора ТПУ.

В препарате, синтезированном для диагностики раковой опухоли, томские политехники прикрепили технециевый рюкзачок к наночастицам оксида алюминия. На томографии технеций «подсвечивает» пораженные лимфоузлы, помогая врачу определить объемы удаляемой ткани. Ученые убеждены, что при успешном прохождении клинических испытаний новый препарат выйдет на рынок уже к 2021 году.

Яна Пчелинцева

28 сентября 2017 г. по инициативе мэрии Новосибирска состоялся XIII Новосибирский инновационно-инвестиционный форум «Сельхозмашиностроение и переработка агропродукции». В его работе приняли участие как сами аграрии, так и производители сельскохозяйственного оборудования и новосибирские ученые. Поделиться впечатлениями от Форума и рассказать об его итогах мы попросили начальника департамента промышленности, инноваций и предпринимательства мэрии Александра Люлько.

– Целью этого Форума было вовлечь все заинтересованные стороны – ученых, разработчиков, производителей – в обсуждение вопросов, связанных с оснащением нашего агропромышленного комплекса оборудованием отечественного производства. Тем более сейчас, когда, с одной стороны, государство декларирует курс на импортозамещение, а высокий курс доллара и евро повышает конкурентоспособность нашего производителя на рынке. А это весьма важная для новосибирской экономики отрасль: в промышленности Новосибирска 22 % составляют предприятия, которые занимаются сельхозпереработкой и выпуском товаров сельского хозяйства. Их продукция чрезвычайно востребована.

Вторая важная задача, которую мы ставили перед собой – развитие внешнеэкономических связей нашего города. На Форум были приглашены наши соседи из Белоруссии, и они отправили в Новосибирск очень солидную делегацию. Ее возглавил премьер-министр Республики Беларусь Андрей Владимирович Кобяков и председатель Правления Белкоопсоюза Валерий Иванов, в состав входили представители многих крупных предприятий.

– Вы сказали, что в работе Форума активно участвовали наши ученые…

– Да, они подготовили несколько интересных докладов на Форуме. Представитель ФИЦ Институт цитологии и генетики СО РАН Дмитрий Афонников рассказал о наработках в области точного земледелия. Сегодня много говорится о цифровой экономике, технологии будущего. Так вот, то, что предлагают Д. Афонников и его коллеги нашим аграриям, и есть – цифровая экономика в сельском хозяйстве. Не менее интересными были выступления сотрудников Сибирского федерального научного центра агробиотехнологий (объединившего ряд институтов Краснообска). Так, д.т.н. Николай Иванов рассказал о ресурсосберегающей стратегии развития сельскохозяйственного производства области на основе эффективного использования машинно-тракторного парка. Кстати, на Форуме была представлена не только наша наука, но и образование – в лице Аграрного университета. Поездка в университет белорусской делегации стала отдельным пунктом программы Форума и пунктом весьма плодотворным: договорились, что ряд белорусских предприятий передаст для учебных нужд НГАУ технику своего производства на безвозмездной основе.

– А еще каких-то соглашений удалось достичь по итогам Форума?

– Сразу нескольких. Ассоциация «НовосибирскАгроМаш» заключила соглашение с Гомсельмашем о совместном выпуске кормоуборочной техники в Новосибирске. До этого у нас в основном велось создание прицепной техники, а теперь речь идет об организации совместного российско-белорусского производства самоходной техники. СибНИА им. Чаплыгина и Минский завод гражданской авиации № 407 договорились о совместной работе по модернизации самолетов Ан-2 и Як-40, которые широко представлены в авиапарке наших стран. Завод «Сибэлектропривод» с управляющей компанией холдинга «БЕЛАЗ-Холдинг» заключили соглашение о стратегическом партнёрстве.

И, наконец, белорусское предприятие «Оптическое станкостроение и вакуумная техника» договорилось о контракте с Новосибирским приборостроительным заводом на поставку оборудования на сумму 2 млн долларов. Так что в плане договоренностей о сотрудничестве Форум получился однозначно плодотворным. А насколько нам удалось способствовать развитию этой отрасли в городе в целом, покажет время.

Георгий Батухтин

Во время охранно-спасательных работ на археологическом комплексе Турист-2 сотрудники Института археологии и этнографии СО РАН обнаружили ранний могильник эпохи бронзы. Там были найдены предметы, не имеющие аналогов в мире.

«Комплекс Турист-2 расположен практически в центре города, на правом берегу Оби (там, где сейчас строится микрорайон «Европейский берег», — прим. ред.), — рассказывает директор ИАЭТ СО РАН член-корреспондент РАН Михаил Васильевич Шуньков. —  Он со всех сторон зажат новостройками. Чтобы эта территория не была для учёных окончательно потерянной, здесь в быстром порядке ведутся широкомасштабные археологические работы».

На раскопках этого года, которые закончились в сентябре, были получены ошеломляющие результаты.

«Мы нашли ранний могильник эпохи бронзы, я думаю, что это кротовская культура, но с этим надо ещё разбираться.  Он датируется III тысячелетием до нашей эры. Там были обнаружены поясные пряжки, пластическая скульптура из камня, изделия из кости и бивня мамонта и многое другое. Сами по себе вещи абсолютно уникальные. Если иконографически мы можем видеть параллели в культурах этого круга, то найденным предметам аналогов нет. Они, без преувеличения, достойны Эрмитажа. Я уверен, что к их анализу не раз ещё будут обращаться специалисты», — отмечает заместитель директора по научной работе ИАЭТ СО РАН академик Вячеслав Иванович Молодин. 

Наряду с пластическим искусством здесь найдены и костяки людей, и керамика. Это позволит надёжно диагностировать эти материалы и заниматься их предметных изучением.

По мнению исследователей, находка подчёркивает важность проведения археологических охранно-спасательных работ. «Всё это богатство, которое цены не имеет, могло быть утрачено под ножом бульдозера, — говорит Вячеслав Молодин».

Пока в России не создана археологическая служба, поисково-спасательными работами приходится заниматься ИАЭТ СО РАН и другим академическим институтам.

Не так давно президент США Дональд Трамп заявил о том, что намерен увеличить добычу и экспорт углеводородного сырья, используя данный шаг в противостоянии с Россией. Как мы знаем, большие надежды американское руководство возлагает на сланцевую добычу, поскольку именно благодаря «сланцевой революции» на мировом рынке увеличилось предложение нефти и газа, что существенным образом отразилось на ценах. Так, в прошлом году заработал первый американский терминал для экспорта сжиженного газа. За первые четыре месяца 2017 года американский экспорт СПГ составил более 5 млрд кубометров, восьмикратно превысив показатели аналогичного периода прошлого года. И хотя в мировых масштабах это совсем незначительная доля, она в определенной степени вынуждает российских экспортеров вести более гибкую политику в отношении европейских покупателей углеводородов. Например, России пришлось снизить цены на газ и заняться собственными проектами по сжиженному газу.

По нефти – схожая ситуация. Отмена конгрессом США сорокалетнего запрета на экспорт нефти привела к серьезному росту поставок нефти из этой страны, которые в текущем году приближались к миллиону баррелей в день.

Откровенно говоря, в России длительное время довольно скептически относились к «сланцевой революции». Во всяком случае, руководство ведущих российских нефтегазовых компаний еще три-четыре года назад не испытывало какого-либо беспокойства по поводу американских конкурентов, рассчитывая на длительное сохранение относительно высоких цен на углеводороды (именно так следует из открытых заявлений со стороны главы «Роснефти» и главы «Газпрома»). Российские эксперты, со своей стороны, сосредотачивали внимание на высокой себестоимости сланцевой добычи, что – на их взгляд – не давало американцам каких-то особых преимуществ по отношению к странам с развитой традиционной добычей (включая, конечно же, и Россию).

В свете сказанного остается выяснить, насколько серьезен для отечественных производителей нефти и газа «американский фактор». Можно ли считать данную тенденцию долгосрочной и не окажутся ли американцы мировыми лидерами в области прогрессивных технологий добычи нефти и газа, «застолбив» себе место и в нашей стране? Напомню, что для освоения арктического побережья с российской стороны уже привлекалась американская компания Exxon Mobil Corporation, пробурившая разведочную скважину в Карском море. Из-за санкций сотрудничество прекратилось, хотя в будущем отношения с Западом вполне могут вернуться в прежнее русло. Не случится ли так, что российские нефтяные и газовые гиганты и в дальнейшем будут полагаться на западные технологии и на западных специалистов, игнорируя отечественных разработчиков? Такие опасения есть.

Ситуацию разъяснил академик Алексей Конторович, выступая на недавней пресс-конференции в Институте нефтегазовой геологии и геофизики им. А.А. Трофимука СО РАН. На его взгляд, недавнее сотрудничество с американской компанией имело чисто рыночную подоплеку. Иначе говоря, американцы бурили скважину не потому, что у нас в стране напрочь отсутствуют соответствующие технологии и оборудование, а потому, что те предложили российским партнерам достаточно выгодные условия. Как правило, они осуществляют подобные услуги за свой счет, рассчитывая на участие в последующем «дележе добычи». Наших производителей, очевидно, такие условия нисколько не смущают. Судя по всему, у новоявленных «эффективных менеджеров», взявших в свои руки сервисный блок, существуют какие-то свои представления о выгоде. По словам Алексея Конторовича, руководство «Сургутнефтегаза», например, на такие условия не пошло, прекрасно осознавая, что «скупой платит дважды».

В общем, всё зависит от политики конкретной компании. Тем более, объективные обстоятельства вынуждают теперь наших производителей пересматривать устоявшиеся подходы к делу. В настоящее время, отмечает ученый, и «Роснефть», и «Газпром» стали уделять более серьезное внимание развитию технологий, чем было раньше. Так что нельзя уверенно говорить об их готовности полностью «лечь» под американцев.

Что касается влияния американского экспорта на мировые цены, то в данном случае ситуацию необходимо рассматривать в историческом срезе. Рынок сегодня, действительно, волатилен. И на то есть веские причины, полагает Алексей Конторович.

«Понимаете, - разъясняет он, - Соединенные Штаты с 1970-х годов наращивали импорт нефти. А затем – раз! - и в один год от этого отказались. И этот момент проглядели все – и мы, и арабы. В итоге на рынке оказались избытки нефти, которые и ударили по ценам».

Сейчас, в сложившейся ситуации, уже принимаются определенные «ответные» меры. Однако, по мнению Алексея Конторовича, ресурсы сланцевой нефти не бесконечны. «Добыча в сланцевых скважинах, - говорит он, - падает очень быстро. Поддерживать ее теми методами, которые используются при традиционной добыче, пока не удается. Поэтому я думаю, что это – рывок пятнадцати–двадцати лет. За это время американцы снимут «сливки», а дальше всё вернется на круги своя».

Алексей Конторович уверен, что и российская, и арабская традиционная нефть никуда не денутся, и будут устойчиво поставляться на рынки. Хотя, считает он, не учитывать «сиюминутные» ситуации мы не имеем права. Так, мы долгое время поставляли газ в Европу и были, фактически, монополистами. Кроме Норвегии с Россией никто соревноваться не мог. А затем на европейские рынки пришел сжиженный газ. Почему? Потому что с Ближнего Востока газ невозможно было поставлять в Европу обычным путем. В результате, благодаря новому технологическому решению, у России появился на Ближнем Востоке очень сильный конкурент в лице Катара и Ирана. Катар и Иран, по словам ученого, имеют вместе газа столько же, сколько имеет Россия. «Они вполне могут с нами конкурировать. И - к сожалению для нашего «Газпрома» - свою политику по газу они местами строят гораздо умнее», - отметил Алексей Конторович. В частности, он обратил внимание на то, что в Катаре и в Иране не сжигают (как это принято на наших месторождениях) жирный газ – пропан и бутан. В Катаре, например, специально построили газоперерабатывающие заводы, стали сжижать эти газы, создали для них специальную газохимию, выстроили всю технологическую цепочку. В общем, очень грамотно поставили всё дело. Теперь, по сути, россиянам приходится учиться у них. «Китайцы, - заметил Алексей Конторович, - покупают у них этот газ и строят на своем побережье предприятия по его переработке».

В России можно без проблем отправлять такой газ на переработку в Татарстан, где есть соответствующие производственные мощности. Однако в «Газпроме» считают, что им это не выгодно. Поэтому жирный газ банально сжигается на месте.

«Надо не только иметь ресурсы – надо их использовать так, чтобы приносить максимальную пользу экономике страны. У каждой компании, помимо корпоративных интересов, должны быть еще и государственные интересы. А если их не хватает, то государство должно это регулировать. Если государство потребует от компаний выделять этан, пропан, бутан и отправлять на переработку, то они никуда не денутся, и будут исполнять», - подытожил Алексей Конторович.

Таким образом, чтобы не проиграть в конкурентной борьбе, в вопросах недропользования необходимо наводить порядок. Государственные требования, по идее, должны быть выстроены так, чтобы стимулировать технологическое развитие отрасли. В противном случае Россия начнет стремительно терять свою долю в экспорте.

Та же «сланцевая революция» показала, что новейшие технологии способны оказывать сильное влияние на ситуацию на мировом рынке. А развитие технологий, в свою очередь, требует более внимательного отношения к науке, в том числе и с точки зрения финансирования перспективных разработок. Пока же общественность с увлечением обсуждает фантастическую зарплату главы «Роснефти» и стоимость его шикарной яхты. Полагаю, было бы намного лучше, если бы упомянутая компания прославилась столь же фантастическими вложениями в НИОКР.

Олег Носков