Глава Новосибирской области Андрей Александрович Травников и первый заместитель Министра науки и высшего образования РФ Григорий Владимирович Трубников  рассказали о подготовке к форуму технологического развития и выставке «Технопром-2018» , акцентах программы и основной идее мероприятия.

«”Технопром” — очень хорошая площадка, где мы постараемся представить наши предложения и конкретные проекты коллегам из научного сообщества. Но самое главное, мы хотим представить эти проекты промышленникам, представителям индустрии. Очень важно, чтобы они уже сегодня оценили, насколько заинтересованы в этих проектах, насколько проекты будут востребованы в ближайшем будущем. Ведь основная идея “Технопрома” — это укрепление связки между наукой и индустрией», — заявил Андрей Травников.

Ключевой темой «Технопрома-2018» году станет «Наука как индустрия». В центре внимания — проекты и инициативы, направленные на ускорение технологического развития России, обеспечение ускоренного внедрения цифровых технологий в экономике и социальной сфере.

Одним из главных событий мероприятия станет первое публичное слушание проекта «Академгородок 2.0» — плана развития Новосибирского научного центра как территории с высокой концентрацией исследований и разработок. Проект разрабатывается в соответствии с поручением президента РФ Владимира Путина и должен быть представлен к 30 сентября.

Губернатор НСО прокомментировал концепцию «Академгородка 2.0»: «Это концепция так называемого «Треугольника Лаврентьева», где три базиса: наука, образование и промышленность. Так вот, мы хотим повторить успех и укрепить каждую из сторон этого треугольника уже в современных условиях. Мы надеемся, что эта модель станет востребована и в других научных центрах, а этот проект будет способствовать усилению кооперационных связей между регионами».

Григорий Трубников, первый заместитель министра науки и высшего образования РФ, отметил, что концепция «Академгородка 2.0» подразумевает развитие сетевого взаимодействия между научными центрами и организациями, которое должно привести к кратному увеличению совокупных ресурсов, направляемых на исследование и разработки в Сибири и на Дальнем Востоке. «Новосибирск и Сибирь должны превратиться в комфортную площадку для занятий исследованиями и разработками», — отметил он.

С болью в спине, ее еще называют дорсалгией или остеохондрозом, приходится сталкиваться многим из нас (особенно это касается людей старшего возраста). Эта проблема не просто доставляет неудобства, она может приводить к ограничению трудоспособности и другим серьезным последствиям. Между тем, о природе ее возникновения сегодня известно не так уж и много. По большому счету, это не заболевание, а набор симптомов, имеющий гетерогенную (разнохарактерную) природу.  Поэтому врачи обычно ограничиваются симптоматическим лечением (обезболивающие и противовоспалительные препараты), но эти боли имеют свойство возвращаться вновь и вновь, заметно ухудшая качество жизни человека.

Однако наука не стоит на месте, и результаты последних исследований позволяют надеяться на изменение ситуации к лучшему. Этой теме посвящен доклад на международной мультиконференции BGRS\SB-2018, которая пройдет в Новосибирске 20-25 августа 2018 года.

До сих пор в этом направлении преобладали исследования эпидемиологического характера, когда оценивается связь того или иного внешнего фактора риска (например, ожирения) с развитием болезни. Генетическими же корнями дорсалгии ранее практически никто не занимался.

– На самом деле у дорсалгии есть сильно выраженная генетическая компонента, - отмечает н.с. лаборатории рекомбинационного и сегрегационного анализа ФИЦ «Институт цитологии и генетики СО РАН», к.б.н. Яков Цепилов. – Иначе говоря, есть люди, которые наследуют предрасположенность к этому заболеванию от родителей.

Изучение генетической составляющей позволяет ученым шире взглянуть на саму проблему, понять, какие механизмы запускают те или иные мутации в генах, почему они приводят к развитию симптомов, и одновременно оценить, какую роль играют уже известные внешние факторы, связанные с болями в спине. А значит, в итоге можно понять, как лечить не симптомы, а причины заболевания.

Ученые ФИЦ «ИЦиГ СО РАН» и НГУ несколько лет проводили исследования совместно с британскими коллегами из King’s College London. Работа основывалась на данных ресурса UK Biobank, содержащего информацию о геномах более полумиллиона добровольцев, предоставивших полную информацию о своем здоровье и состоянии организма. Опираясь на эти данные, десятки международных исследовательских групп изучают генетическую природу широкого спектра серьезных и опасных для жизни заболеваний.

– Используя метод полногеномного анализа ассоциаций, мы определили четыре гена, которые с высокой степенью достоверности ассоциированы с этой болезнью, - рассказал Яков Цепилов. – Это уже большой прорыв, потому что ранее находили только один ген, так или иначе связанный с дорсалгией.

На самом деле, в силу гетерогенности заболевания, количество вовлеченных генов должно быть большим, но определить их можно будет, только увеличив размер выборки. Ресурсы, которыми располагают генетики сегодня, не позволяют этого сделать  достаточно быстро.

Тем временем ученые продолжают более глубокое изучение уже имеющихся данных, сравнили их с генетическими компонентами других известных заболеваний. В частности, удалось выяснить, что боль в спине и депрессия имеют немало общих генетических составляющих. Это позволяет сделать вывод, что часто болезненные состояния вызваны проблемами не только опорно-двигательного аппарата, но и индивидуальным восприятием боли.

Напоминаем, что ведущие участники этого проекта примут участие в работе 11-й Международной конференции по биоинформатике регуляции и структуры геномов и системной биологии (Bioinformatics of Genome Regulation and Structure\Systems Biology — BGRS\SB-2018), которая пройдет в новосибирском Академгородке 20-25 августа 2018 года.

Пресс-служба ФИЦ «Институт цитологии и генетики СО РАН»

10 лет назад в Денисовой пещере нашли обломок человеческой фаланги. Два года спустя стало ясно, что он принадлежит прежде неизвестному подвиду человека. С тех пор раскопки здесь не прекращаются. Слой за слоем, статья за статьей — со времени открытия денисовского человека по данным, полученным из недр алтайской пещеры, написаны десятки научных статей. Корреспондент «Чердака» побывала на международном симпозиуме Института археологии и этнографии СО РАН и зашла в Денисову пещеру, чтобы убедиться: «археологический Клондайк» еще далек от истощения.

Мировые звезды археологии, палеонтологии и палеогенетики в начале июля собрались на Алтае, в двух шагах от пещеры, где 10 лет назад был найден осколок кости Homo denisovan, денисовского человека. Ученые решили, что обсуждать историю эволюции человека следует там, где жил этот самый древний человек. Выйдя из конференц-зала, можно прогуляться до Денисовой пещеры, чтобы послушать шум горной реки, который когда-то слушали денисовцы, или забраться на окрестные скалы, чтобы окинуть взглядом ландшафт, не так уж изменившийся с тех времен.

Первое, что видят участники международной конференции, добравшись до стационара «Денисова пещера» Института археологии и этнографии СО РАН, это ведра, двигающиеся по канатной дороге между пещерой и пунктом промывки грунта, который находится на противоположном берегу реки Ануй.

Полное ведро спускается с горы, другое, уже пустое, возвращается по встречному тросу обратно в гору. Система спуска-подъема, отработанная годами практики, учитывает и вес ценного груза, и силу ветра, и даже влажность воздуха.

Пять денисовцев и три неандертальца

Молодые археологи весь день работают в пещере под укрепленными на потолке мощными софитами. Раскопки здесь ведутся так давно и основательно, что организовано стационарное освещение и даже локальное электроснабжение, которого хватает, чтобы, например, вскипятить чайник.

— Как вы отличаете, где заканчивается один слой и начинается другой? — интересуюсь я у руководителя раскопок, Александра Федорченко из ИАЭТ СО РАН.

— Они отличаются по составу, цвету, плотности — это видно невооруженным глазом, — показывает на вертикальный разрез ученый. — Слои плейстоценового периода обычно тоньше, поскольку на них давит сверху целая пачка слоев и они сильно спрессовались. К тому же во времена голоцена отложений стало больше, так как появились во множестве [те], кому их создавать. Выражаясь научным языком, к геологическим процессам прибавились биогенные.

Вся «пачка» слоев представлена в центральном зале. Каждый слой в раскопе многократно исследован и датирован научными лабораториями университетов Оксфорда, Аризоны, Вулангонгского университета Австралии и сразу двух институтов Общества Макса Планка. Сотрудники этих лабораторий уже не первый год приезжают, чтобы выбрать отложения для дальнейшего изучения: оптического датирования по зернам кварца и шпата, извлечения ДНК из грунта, исследования зерен древней пыльцы растений, радиоуглеродного датирования. С недавнего времени в Оксфорде используют метод зоо-масс-спектрометрии (анализ цепочек пептидов, который сами исследователи называют finger printing, т.е. буквально «снятие отпечатков пальцев»), позволяющий быстро определить по мельчайшим костным фрагментам, какому виду животного принадлежит кость.

Вместе с сибирскими археологами представители перечисленных лабораторий исследуют новые разрезы и решают, из какого слоя и участка взять очередную пробу грунта. Только за последние два года в пещере было взято более семисот образцов на исследование древней ДНК и около ста проб для оптического датирования. Самый древний костный фрагмент денисовца был обнаружен в 22-м слое центрального зала, который соответствует возрасту более 200 тысяч лет назад. Всего костных фрагментов древних людей в Денисовой пещере найдено уже восемь, пять из которых принадлежат денисовцам и три — неандертальцам.

Ландшафт из мышиного зуба

Свод центрального зала Денисовой пещеры теряется где-то в вышине. Сейчас сложно представить, что сорок лет назад пещера была заполнена рыхлыми отложениями. С каждым годом она приближается к своему оригинальному, древнему облику. Однако ученые не преследуют цели как можно быстрее зачистить все галереи и извлечь максимум находок. С развитием технологий получения информации из палеолитических артефактов они возвращаются к раскопкам прошлых лет и расширяют их, насколько это необходимо. Основная ценность Денисовой пещеры как раз в том, что она способна еще долго хранить данные, которые ученые пока еще не готовы извлечь и интерпретировать.

Сейчас работы ведутся в южной галерее. Лопатами здесь не пользуются — землю осторожно выбирают, а не копают, хотя саму процедуру продолжают называть раскопками. Каждый полевой сезон археологи извлекают из земли мельчайшие находки, в том числе и фрагменты костей древних людей. Работы ведутся с ювелирной тщательностью. А после этого грунт на всякий случай еще и промывают: что-то совсем мелкое может задержаться на сите. Например, обломок крошечной каменной бусины или мышиный зуб.

— Кости животных — это четкий индикатор климатических и экологических условий, — рассказывает мне еще один научный сотрудник ИАЭТ СО РАН, Максим Козликин. — Любая кость животного может служить основанием для реконструкции природной среды в конкретный период. Например, если в слое попадается много костей скальной полевки, значит, лесной растительности в тот период практически не было, а преобладали открытые скальные участки. На материалах из Денисовой пещеры опубликованы десятки статей, посвященных изучению животного мира и природной среды в разные периоды эпохи палеолита. Здесь найдены кости более ста видов плейстоценовых животных, а общее число обнаруженных костных фрагментов животных — свыше ста сорока тысяч.

Архаичный, но прогрессивный

Денисова пещера в буквальном смысле нашпигована древними артефактами. Всего за пару часов, пока я общаюсь с археологами в южной галерее, те извлекают из земли массивный кусок керамического сосуда и лопатку копытного животного.

Когда находки обнаруживаются в слоях возрастом от 50 до 300 тысяч лет, каждая — потенциальная сенсация. На других стоянках древних людей в слоях такого возраста ничего, кроме каменных орудий, не сохраняется. А Денисова пещера «законсервировала» и другие свидетельства древнейшей жизни.

— В пещере земля редко прогревается выше десяти градусов, но встречаются и мерзлые слои, — рассказывает Федорченко. — Добравшись до них, нам приходится ждать, когда грунт хоть немного оттает.

В слоях возрастом около 50 тысяч лет, там же, где впервые была обнаружена фаланга денисовца, найдены и костяная игла длиной 7,5 см с идеально высверленным ушком, изделия из бивня мамонта, раковин моллюсков и даже скорлупа яиц страуса, принесенные сюда издалека.

Никто не мог предположить, что в слоях такого возраста обнаружится такое большое количество предметов, которые мог произвести только очень развитый гоминид. Так, ученые нашли свидетельства высокого уровня развития культуры древних людей периода раннего верхнего палеолита.

Настоящими сенсациями стали кольцо из мрамора и браслет из хлоритолита, полудрагоценного прозрачного зеленого камня, на котором сохранились не только следы великолепной обработки: сверления, расточки, шлифовки и полировки, — но и даже починки.

Все эти предметы сильно сдвинули представления ученых о культурном и технологическом уровне «нового» подвида древнего человека, который при этом оказался более архаичным генетически, чем неандерталец.

Впрочем, алтайские неадертальцы, в частности из Денисовой пещеры, сильно отличаются не только от своих европейских собратьев, но и от ближайших соседей. Доклады сразу нескольких ученых из Германии, Италии и России сходились во мнении, что «денисовские неандертальцы» появились на Алтае намного раньше, чем другие алтайские неадертальцы, из Чагырской пещеры.

— Скорее всего, это были две разные волны миграции, сильно разделенные во времени, — говорит антрополог Мария Медникова из Института археологии РАН. — Неандертальцы из Денисовой пещеры имели более массивный скелет и обладали целым рядом отличительных черт, сближающих их с архаичным эректоидным населением (т.е. Homo erectus, непосредственными предками современных людей — прим. «Чердака»). Похожие неандертальцы, отличающиеся, в частности, от «классических» неандертальцев Европы, были обнаружены в пещере Окладникова (еще одна алтайская пещера, также известная своими археологическими находками — прим. «Чердака»). Для них также была характерна массивность, то есть очень толстые стенки трубчатых костей скелета. В пещере Окладникова были найдены кости ребенка, размеры которых соответствуют шестилетнему возрасту современных детей. Но по уровню внутренней массивности трубчатых костей его биологический возраст составлял уже около шестнадцати лет, а исследование костной ткани на микроскопическом уровне выявило картину, характерную для пятидесятилетнего человека. Такие изменения могут быть либо унаследованы генетически, либо развиться в связи с тяжелыми нагрузками, в частности адаптацией к холоду.

Пещеры Чагырская, Окладникова и Денисова — это самый восточный рубеж распространения неандертальского человека, до настоящего времени зафиксированный учеными.

Неандертальцы в пятом поколении

Мы стоим в южной галерее Денисовой пещеры на толстой полиэтиленовой пленке, которой закрыт слой возрастом около 50 тысяч лет — тот самый, одиннадцатый слой, в котором в соседней галерее был найден обломок фаланги мизинца денисовской девочки. С тех пор прошло десять лет, и сибирские археологи нашли еще несколько костных фрагментов денисовцев и неандертальцев, которые жили здесь, как выяснилось, примерно в одно время и, скорее всего, тесно контактировали.

— Насколько тесно они общались? Этот вопрос последние годы занимал наше воображение. Очень скоро вы узнаете на него ответ из наших работ, результаты которых обещают стать сенсационными, — интригующе улыбается руководитель Института эволюционной антропологии Макса Планка профессор Сванте Паабо, идентифицировавший в 2010 году денисовского человека.

Статья, по его словам, уже прошла рецензирование в Nature. Ученый продолжает говорить, напоминая всем присутствующим, что современные люди, за исключением африканцев, имеют от 1 до 3% неандертальской ДНК. Причем у европейцев этот процент в среднем заметно ниже, чем у азиатов.

— С одной стороны, 1−3% от всего генома — это немного, — рассуждает профессор. — С другой — сравните эту долю со средним количеством унаследованной нами ДНК от наших прямых родственников. От родителей — по 50%, от бабушек и дедушек — по 25%, от прадедов — уже по 12%. Еще два поколения — и наше неандертальское наследство уже никому не покажется ничтожно малым. Примечательно, что у разных людей встречаются разные части неандертальского генома. Если выделить неандертальскую ДНК у нескольких тысяч современных жителей, можно собрать из них целых 40% неандертальского генома!

К Берингову проливу через Ануй

Директор Института археологии и этнографии СО РАН, членкор РАН Михаил Шуньков рассказал участникам симпозиума, что на территории Алтая сегодня получена наиболее полная археологическая, палеографическая и палеогенетическая информация об эволюции рода Homo в восточной части Евразии.

— Здесь изучено около двадцати многослойных памятников, от раннего до финального палеолита, — рассказывает ученый. — Самые информативные из них находятся как раз здесь, в долине реки Ануй. Древнейшая из стоянок, Карама, имеет возраст около 800 тысяч лет, что показало исследование пыльцы из плейстоценовых отложений. Вы можете ознакомиться с найденными там каменными орудиями и сравнить их с найденными в Денисовой пещере. Еще одна стоянка, Ануй-3, находится всего в ста метрах отсюда, практически за зданием столовой. На ней, в слое возрастом сто тысяч лет, мы нашли уникальной формы листовидные бифасы (крупное удлиненное каменное орудие, характерное для ашельской культуры, первой культуры, покинувшей пределы Африки — прим. «Чердака»), с находками которых ученые традиционно связывают освоение американского континента из Евразии через Берингов пролив.

В разных местах Денисовой пещеры встречаются слои очень разного цвета: от радикально черного и красноватого до пепельно-серого и обычного песчаного. Кажется, это обстоятельство интересует всех туристов, которых здесь в течение дня бывает немало. Археологам они не мешают — ученые работают в огороженных частях пещеры. Из высокого центрального зала до нас доносится лишь хорошо различимое эхо. Прислушавшись к нему, можно понять, что некоторые из гидов явно неплохо осведомлены о результатах ведущихся здесь научных исследований, зато другие, напротив, предпочитают вести повествование в фантастическом жанре. Как бы то ни было, туризм и наука здесь не мешают друг другу.

Один из иностранных посетителей возвращается в пещеру уже второй раз.

— Он не мог себе представить, что этот титанический труд у вас выполняют такие хрупкие девушки! — не без гордости за «своих» сообщает его переводчица.

— Unbelievable! — повторяет американский турист, показывая одной рукой на многометровую яму в центре зала, а другой — на трех студенток, проходящих полевую практику в южной галерее. Смущенные девушки в прямом смысле углубляются в работу, склонившись к низкому своду дальнего края галереи. За их спинами чернеет узкий коридор, по которому пока можно только проползти. Зато ближняя часть галереи уже выше человеческого роста, видно аккуратно зачищенный срез в виде высоких ровных ступеней, состоящих из разноцветных слоев.

— Почему черный слой такой мощный, а серый тонкий? — интересуюсь я, указывая на причудливый рисунок разреза и отвлекая археологов от работы.

— Это фосфаты, отходы жизнедеятельности обитателей пещеры: хищников, скота, летучих мышей. А серые слои — это пепел костров, следы хозяйственной деятельности древнего человека. В данном случае не очень древнего, так как мы пока вскрываем слои эпохи бронзы. (II−IV тысячелетие до нашей эры — прим. авт.)

ДНК из песка

Вокруг древних кострищ археологи находят множество костей съеденных животных. На некоторых они различают следы зубов хищников, но встречаются и те, которые явно резали каменными орудиями. Анализ микроскопических остатков вещества на срезах этих орудий выявил ДНК домашнего скота.

Некоторые слои из метровых с течением времени становятся сантиметровыми. Например, из экскрементов летучих мышей спустя десятки тысяч лет сохраняются только содержавшиеся в них хитиновые оболочки насекомых. Слой за слоем ученые читают разрез, как книгу: вот кусок средневекового керамического сосуда, ниже — снежно-белые, выгоревшие в пламени костра кости животного, съеденного во времена скифов, еще ниже — пепел кострища афанасьевской культуры скотоводов эпохи бронзы. Чем глубже, тем интереснее. Под нашими ногами в южной галерее до скального основания лежат еще как минимум 11 неисследованных слоев возрастом до 300-350 тысяч лет.

— Самые нижние слои — стерильные, формировались в период, когда пещера была закрытой полостью внутри скалы и не имела выхода наружу, — поясняет Козликин.

Разноцветные вертикальные многослойные срезы можно рассматривать часами: красноватые вкрапления разложившейся бересты, которую древние люди афанасьевского времени стелили на пол, местами перемешанный грунт очерчивает контуры кем-то вырытой ямы, а в самом низу лежат однородные слои песчаного цвета — органика, которая в них была, давно разложилась. Но даже в них, несмотря на отсутствие костных материалов, сохранилась ДНК денисовцев и неандертальцев, которые лаборатория Института эволюционной антропологии Макса Планка в 2017 году впервые получила непосредственно из грунта.

К настоящему времени в отложениях Денисовой пещеры найдены ДНК двух денисовцев и четырех неандертальцев.

Прибыв на симпозиум, зарубежные ученые не упускают возможность взять в Денисовой пещере новые пробы грунта для будущих исследований. За десять лет со времени открытия денисовца вышло пять статей в сильнейших научных журналах на планете и больше полутора сотен статей в изданиях с более скромным индексом цитируемости. И, если верить участникам симпозиума, это далеко не конец: о новых крупных открытиях по материалам из Денисовой пещеры мы узнаем уже в этом году.

Мария Роговая

Руководитель Центра генетических ресурсов ФИЦ «ИЦиГ СО РАН», д.б.н., профессор Михаил Мошкин празднует свой юбилей. Накануне мы встретились и попросили его рассказать о своей научной работе, чем занимается возглавляемый им Центр и какие задачи его сотрудникам только предстоит решить.

– Михаил Павлович, исходя из Вашего опыта, как становятся учеными?

– Мой пример нестандартный. Я вообще не планировал стать ученым, а хотел заниматься горными лыжами. И поступил для этого на факультет физкультуры и спорта Кемеровского государственного педагогического института. В то время там была одна из лучших в стране школа горнолыжного спорта. Достаточно сказать, что в одной группе со мной учились две чемпионки СССР, а чуть позже на наш факультет пришел известный в будущем горнолыжник Владимир Макеев. На втором курсе нам стали преподавать физиологию. Я открыл учебник и первая же глава - свертывание крови - меня захватила. Я был поражен тем, как такую сложную систему можно разложить на несколько относительно простых элементов и затем описать и проанализировать. И вот тогда я понял, что хочу заниматься наукой.

– Вы поменяли место учебы?

– Нет. Взвесив все «за» и «против», я понял, что это не обязательно. Я остался учиться там, куда поступил, и одновременно занимался самообразованием, используя имеющиеся возможности. Получалось неплохо. Во-первых, для меня была открыта институтская библиотека, во-вторых, у нас была довольно сильная кафедра физиологии, ее руководитель, доцент Э.М. Казин был одним из учеников основателя сибирской школы эндокринологии, профессора Михаила Григорьевича Колпакова. У нас было налажено сотрудничество с институтами Академгородка. В результате, в год окончания института вышла первая научная статья, основанная на моих результатах. А руководил этим исследованием Аркадий Львович Маркель. После учебы я стал работать в Академгородке, под руководством Колпакова, защитил кандидатскую диссертацию, после чего вопрос о моем «непрофильном» образовании сам собой отпал.

– А как Вы попали в Антарктиду?

– В середине 1970-х годов Сибирское отделение Академии наук серьезно занималось изучением воздействия условий Заполярья на организм человека и добилось включения нескольких ученых в состав Антарктической экспедиции для выполнения исследовательской программы.

Я помню, как Михаил Григорьевич спросил меня, готов ли я отправиться в командировку на антарктическую станцию на год. Я ответил, что мне надо полчаса, чтобы купить валенки. И в 1973 году я сначала стал одним из кандидатов, а затем и полноправным членом экспедиции.

Ну а поскольку отправка одного человека обходилась Академии наук в весомую сумму, примерно 25 тысяч рублей, то, помимо основной задачи, нас загрузили и выполнением поручений других институтов. Например, мы получили пробы крови у нескольких десятков пингвинов Адели, живших возле станции. Ее анализ выявил наличие антител к вирусу гриппа. Так мы первыми в мире доказали вовлеченность антарктической фауны в процесс циркуляции возбудителя этого заболевания.

– А какие результаты были получены по основной теме Вашего исследования?

– Как раз в то время вышел зарубежный обзор статей, где утверждалось, что полярная ночь и полярный день не оказывают заметного влияния на физиологию человека, поскольку компенсируются освещением и т.п. Мы же копнули глубже и получили более объективные результаты. Например, что касается работы сердца: оказывается, циркадные ритмы частоты и силы сокращений сердечной мышцы в таких условиях меняются по-разному. Та же картина наблюдалась и по ряду других показателей. И в результате длительного нахождения в условиях Заполярья в организме накапливается расхождение биоритмов работы разных систем. Это, конечно, не смертельно, но, скорее всего, не полезно для здоровья. Через год эти выводы подтвердил сменивший меня на станции коллега, а я получил схожие результаты в районе Норильска. Это была уже серьезная база для дальнейшей работы. Но в тот момент руководство Сибирского отделения было увлечено изучением влияния на организм вариаций магнитного поля. К тому же погиб в автокатастрофе С.Г. Колпаков, а у нас, его учеников, не было еще достаточного авторитета в академических кругах, чтобы отстоять свою тематику. Так что эти исследования были свернуты, я оставил практически готовую докторскую диссертацию и сосредоточился на работе в области популяционной экологии животных. И докторскую диссертацию защитил в этой области.

– А еще Вы читали курс лекций для студентов НГУ…

– Да, я назвал его популяционная физиология, хоть меня и упрекали, что такой науки в официальном реестре нет. Зато есть объект для изучения. В жизни животных есть очень много процессов, которые выходят за рамки отдельного организма. Простой пример – каждый самец мыши маркирует свою территорию. И что-то должно обеспечивать формирование его индивидуального запаха, поскольку тот является его персональной «меткой». Гены в этом ему не помогут, ДНК – крупная молекула, которая не может быть летучим соединением. Но есть какой-то набор биохимических и физиологических механизмов, придающих запаху самца свой индивидуальный характер. Есть какие-то процессы, которые образуют эту летучую органику, белки, которые ее связывают, и так далее. В этом суть популяционной физиологии: понять, как механизмы, работающие в организме, обеспечивают выполнение популяционных задач. Потому что раздел территории между самцами – это чистой воды популяционная задача.

Другая задача: около 5 % видов млекопитающих формируют устойчивые пары на всю жизнь. Возникает вопрос, почему у одних такая связь есть, а у других – нет, в чем разница? Чем отличается работа мозга у тех и других? Речь идет о чисто физиологических процессах, но они решают популяционную задачу.

И таких примеров достаточно много, чтобы говорить о праве популяционной физиологии на существование.

– В 2005 году Вас пригласили возглавить Центр генетических ресурсов. Это был еще один резкий поворот в Вашей научной карьере?

– На самом деле, интерес к этой области у меня возник несколькими годами ранее. В 2000 году меня как ученого-эколога пригласили на несколько месяцев поработать над одним исследовательским проектом в Японии. Кстати, я их отговаривал. Но они мне объяснили, что нашли в Сибирском отделении только одного ученого с публикациями в международных экологических журналах – накануне вышла наша статья в Oikos. В Японии я впервые столкнулся с так называемыми «нокаутными мышами», у которых целенаправленно был «выключен» один из генов. Потом я еще дважды приезжал работать в этот научный центр. И меня очень заинтересовали возможности, которые открывают современные технологии редактирования генома в отношении лабораторных животных. Так что к моменту старта проекта Центра генетических ресурсов в Академгородке я уже ориентировался в этом вопросе и с удовольствием в него включился.

– Центр более известен как SPF-виварий. Что означает эта аббревиатура, чем важен этот статус и в чем уникальность Центра для российской науки?

– Английская аббревиатура «SPF» (Specific Pathogen Free) обозначает, что в виварии содержатся животные, свободные от патогенов – микроорганизмов, способных вызвать какие-либо заболевания. Речь идет именно о свободе от патогенов, а не от микрофлоры вообще. Это важно в первую очередь для проведения фармакологических испытаний. Представьте, вы испытываете на мышах новое лекарство, и в процессе часть из них погибает от пневмонии (довольно частое заболевание среди лабораторных мышей). Мало того, что работу надо начинать заново, так возникают еще и неприятные вопросы: а не вызвана ли болезнь и смерть побочными эффектами от препарата, насколько «чистая» клиническая картина получилась, если в испытаниях задействованы больные животные и так далее.

В обычных вивариях болезнь животных - вполне рабочий момент. А в SPF-виварии этого можно не бояться. Поэтому сегодня все фармакологические компании мира работают только с животными SPF-статуса. Хотя в мире их не так уж много и стоят они очень дорого, но получение надежных результатов на обычных животных стоит еще дороже.

– Этот Центр стал первым виварием такого класса в России?

– Первый российский SPF-виварий находится в Пущино, он работает как питомник. А мы – первый и уникальный по своей оснащенности оборудованием Центр генетических ресурсов.

– А в чем разница?

– Питомник занимается просто разведением лабораторных животных. А наша основная задача – накапливать различные генетические линии, поддерживать их и в дальнейшем – изучать. А функция питомника является частью нашей работы, причем не основной. В этом главное отличие.

– Раз мы заговорили об исследованиях, расскажите, над чем сейчас работают сотрудники Центра?

– В Центре работают над многими проектами. Часть из них мы делаем самостоятельно, часть – в сотрудничестве с коллегами из разных научных институтов и компаний (поскольку мы являемся Центром коллективного пользования). Рассказ обо всех проектах потребует много времени, поэтому ограничусь только двумя, связанными с работой моей лаборатории. Первый проект направлен на изучение взаимодействий эмбриона и организма матери и возможности программирования индивидуального развития плода. Это на самом деле важный вопрос. В прошлом году в нашей стране сделали 65 тысяч процедур ЭКО. Не все матери в состоянии вынашивать ребенка самостоятельно, они обращаются за услугами суррогатных матерей. А по каким критериям выбирают кандидаток на эту роль? Порядочность, привлекательная внешность, отсутствие каких-то очевидных заболеваний… Но на самом деле в период внутриутробного развития плод активно взаимодействует с матерью, его иммуногенетические свойства формируются в результате их диалога. Мы недавно провели такой эксперимент: взяли эмбрионы мышей из одной чистой линии и пересадили их трем разным самкам. И получили трех разных животных, хотя генотип у всех абсолютно идентичен. Это говорит о значительном влиянии со стороны суррогатной матери. И сейчас мы как раз изучаем, каким образом происходит это взаимодействие, как и на какие параметры влияет. И когда у нас пошли первые результаты, мы стали работать с Фондом перспективных исследований. Их интересуют как вопросы управления развитием, так и создание химер.

– Что такое химеры?

– Химерами называют организмы, состоящие из генетически разнородных клеток. Это тоже очень перспективное направление в генетической инженерии.

Не так давно китайцы сообщили, что им удалось создать химеру «свинья-человек». И теперь речь идет о том, чтобы через какое-то время научиться выращивать в таких свиньях человеческие органы – сердце, почки и прочее - для нужд трансплантационной медицины. Но, чтобы освоить этот процесс, нужно иметь, прежде всего, технологии получения этих химер. Это как раз то, что мы умеем делать достаточно хорошо.

– Вы говорили о двух интересных для Вас направлениях исследований.

– Второе связано с нанотехнологиями. Оно развилось у нас довольно случайно: в поисках средств на развитие SPF-вивария мы включились в работу по нанобиобезопасности. Этой темой занимаемся не только мы, но здесь сыграло наше преимущество как подразделения академического института. Большинство групп остается на уровне моделирования каких-то конкретных ситуаций, которые могут возникнуть на том или ином производстве, связанном с наноматериалами, аэрозолями и т.п. Мы же можем ставить прямые научные вопросы: по каким каналам наночастицы попадают в организм, как они по нему распространяются, как и с чем взаимодействуют. И мы располагаем достаточно мощным оборудованием, чтобы изучать эти процессы.

Сегодня вышла масса обзорных работ по использованию наночастиц как средств доставки лекарственных препаратов в мозг. При этом практически никто толком не разобрался в том, как они себя там ведут. Мы уже подготовили первую большую статью на эту тему. Оказывается, там все не так просто, как кажется авторам многих обзоров. Но попутно мы имеем ряд результатов, которые говорят, как можно заблокировать попадание наночастиц из носовой полости в мозг. Эта тема интересует многих, в том числе и военных, которым приходится иметь дело с аэрозольными завесами, состоящими из наночастиц. Но, кроме того, целый ряд вирусов идет в мозг по этому же пути, и они имеют сходные размеры, и можно рассмотреть эти подходы и в качестве профилактики этих заболеваний. Это оказалось очень перспективным направлением, и сейчас мы активно его развиваем.

Георгий Батухтин

Около 60 тысяч лет назад неандертальцы мигрировали в Сибирь с территории Восточной Европы. Ученые предполагают, что древние люди могли перемещаться вслед за бизонами, на которых охотились. Стоянки неандертальцев найдены в трех пещерах: им. А.П. Окладникова, Страшно́й и Чагырской, в первой обнаружена самая поздняя (46000 лет назад) фиксация культуры неандертальцев на территории Сибири.

«С помощью каменных орудий неандертальцы разрезали туши бизонов, которых убивали в долине реки Чарыш, неподалеку от стоянки в Чагырской пещере, перемещали добычу туда и проводили остальную работу по разделке. Неандертальцы были носителями уникальной традиции изготовления каменных орудий, осуществляя полный цикл обработки каменного сырья. Выбрав подходящую гальку (сырьем могли служить высококачественные яшмоиды или халцедониты) в речных отложениях, древние люди переносили ее в пещеру, где и обрабатывали. Возможно, определенные изделия они транспортировали: мы обнаружили несколько бифасов (плоско-выпуклых двухсторонне-обработанных каменных ножей) на археологическом памятнике в пещере Страшно́й, находящейся в 50 км от Чагырской», — прокомментировала ведущий научный сотрудник сектора археологии палеолита Института археологии и этнографии СО РАН доктор исторических наук Ксения Анатольевна Колобова.

Последнее позволяет археологам говорить не только о транспортировке каменного сырья в среднем палеолите Алтая (что в принципе не является уникальным для этого периода), но и о том, что ареал распространения неандертальцев на Алтае был шире, чем считали ранее.

«Если до 2018 года речь шла только о двух стоянках, то теперь известно уже три. Мы можем говорить о том, откуда древние жители приносили каменное сырье, так как выяснили источники его происхождения», — добавила Ксения Колобова.

Еще один штрих к портрету неандертальцев, появившийся после раскопок в Чагырской пещере, — умение работать с костью: «Раньше у археологов было предубеждение, что неандертальцы не производят костяных орудий. Но на стоянке ученые нашли около 1200 изделий, большинство которых сделано из длинных трубчатых костей бизонов. Найдены преимущественно ретушеры (костяные орудия для изготовления других инструментов. — Прим.ред.), также есть проколки, ножи, скобели. Это самая крупная на территории Северной Азии среднепалеолитическая коллекция костяных орудий. Ее обнаружение существенно меняет наши представления о трудовых и умственных способностях неандертальцев, так как подобное функциональное разнообразие изделий из кости характерно для верхнего палеолита, а не для среднего», — отметила Ксения Колобова.

Неандертальцы Чагырской пещеры жили небольшой семейной группой, возможно, около 15-20 человек (сейчас найдены фрагментарные останки пяти взрослых и двоих детей). Согласно предварительным данным по исследованию митохондриальной ДНК, все они были родственниками по материнской линии. «Культура, к которой принадлежат неандертальцы Чагырской пещеры, была распространена на территории Центральной и Восточной Европы от 150 до 30 тысяч лет назад. Вероятно, от основной популяции отделилась и ушла в наш регион маленькая группа. Этих древних людей отличает традиция изготовления определенных каменных орудий, в частности плоско-выпуклых бифасов с обушком. В течение нескольких тысяч лет они населяли Чагырскую пещеру, Страшную и Окладникова. До обнаружения неандертальцев на Алтае самое восточное расселение этой культуры было зафиксировано на северной окраине Волгограда в местечке Сухая Мечётка, там, согласно полученым датировкам, древние люди жили около 39000 лет назад», — сказала Ксения Колобова.

Прошедшая в этом году в Институте цитологии и генетики СО РАН объединенная конференция по вопросам селекции и семеноводства картофеля вновь вызвала у меня некоторые вопросы о роли государства в развитии отечественного сельхозпроизводства. Если подходить к проблеме исключительно формально, то значение комплексных программ научных исследований, направленных на поддержку картофелеводства, оспаривать не приходится – алгоритм здесь выстраивается как будто бы вполне логично. А именно: научные организации демонстрируют свои возможности, наглядно представляют результаты селекционной работы. Далее на этой предметной основе нарабатываются контакты с бизнесом, и в результате научные наработки идут в дело. Российский сельхозпроизводитель, таким образом, выходит на более высокий уровень, страна получает развитое семеноводство и преодолевает зависимость от импорта. Короче, научный потенциал должен как бы автоматически влиться в производственную сферу.

Именно поэтому, как я понимаю, первым пунктом государственной программы значится формирование научного задела в области картофелеводства и вывод отечественной селекции на более высокий уровень, отвечающий современным мировым достижениям. В итоге российское семеноводство (а значит – и российский сельхозпроизводитель) разом переключит внимание на отечественные образцы, получив что-то достойное и передовое в своей собственной стране. Так, судя по всему, осмысливается импортозамещение в данном секторе: от науки – к производителю. И если наука готова (а она, вроде бы, готова), то осталось дело за малым – оперативно подключить сюда бизнес. И дальше «процесс пойдет» (как говорил один советский генсек).  

А теперь о грустном. Честно говоря, я не до конца понимаю, как у нас осуществится такой трансфер. Хотя вполне допускаю, что в правительстве на этот счет никто не сомневается. Или просто… не задумывается? Во всяком случае, я еще не слышал внятных рассуждений на эту тему со стороны тех, кто отвечает за развитие нашей экономики. Возможно, у Минсельхоза есть искреннее желание вывести российское картофелеводство на уровень передовых стран, и здесь он вполне солидарен с Министерством науки. Однако есть ли такое желание, скажем, у Минфина? Есть ли вообще правительственный консенсус на этот счет?

Что бы мы ни говорили на данную тему, но пока что возникает впечатление, будто проблема модернизации нашей семеноводческой отрасли больше всего волнует одних лишь ученых. И будто на них одних взвалили ответственность за конечный результат. 

Что не стыкуется в этой конструкции, где базисом выступает наука (пусть даже поддержанная государством), а бизнес выступает в роли самостоятельной «надстройки»? На мой взгляд, трудности создает сам исходный посыл: развитие сектора рассматривается в контексте упомянутого выше импортозамещения. То есть государство решило бросить вызов передовым странам, озадачив себя проблемой продовольственной безопасности. Дескать, мы не можем бесконечно ходить «на поклон» к голландцам и к американцам, располагая столь внушительным научным потенциалом. Вроде бы, мысль здравая, если бы не одно «но»: импортозамещение выглядит логично и непротиворечиво только в условиях плановой мобилизационной экономики, когда отечественный производитель, по сути, отрезан от мировых рынков и во всем полагается на государство. То есть государство берет на себя не только содержание научных учреждений, но и осуществляет организацию необходимых производств, в том числе и производство семян. В советской системе в этом отношении всё было на своем месте. Но не сейчас…

Дело в том, что, напирая в настоящее время на сам этот термин – «импортозамещение», – мы вводим в заблуждение самих себя. Как бы мы сегодня ни конфликтовали с западными странами, мы все равно остаемся в открытой экономике. И я пока не видел никаких признаков перехода к ушедшей плановой модели (риторика отдельных политиков здесь не в счет – мы ориентируемся только на дела и на конкретные решения). Если называть вещи своими именами, а не включаться в идеологическое обрамление государственных стратегий (чем обычно грешат публичные политики), то речь на самом деле идет не об «импортозамещении», а о КОНКУРЕНЦИИ НА МИРОВОМ РЫНКЕ.

Говоря о мировом рынке, я имею в виду не только экспорт российской продукции. Это, конечно, тоже одна из задач, но мы вынуждены конкурировать с мировыми игроками даже тогда, когда осуществляем закупки для самих себя (и даже внутри страны). И от этого никуда не деться. Надо понимать, что отечественный фермер покупает немецкую «Розару» или голландский «Ред Скарлет» не потому, что это такие уж супер-суперсорта, за которыми нашим селекционерам не угнаться. Вовсе нет. Сортоиспытания в СибНИИРС наглядно показали, что тот же «Ред Скарлет» выглядит на наших полях куда хуже новосибирской «Лины» или уральского «Люкса». Наш фермер покупает импортные сорта потому, что тамошний производитель предлагает ему годный посадочный материал – не в смысле биологических характеристик сорта, а в смысле качества семенного картофеля как рыночного продукта. У нас же просто зациклились на биологических характеристиках, видимо полагая, будто какой-нибудь новейший чудо-сорт разом оживит всех отечественных семеноводов.

Правда же заключается в том, что семеноводство зависит от рыночных условий куда сильнее, чем селекционная наука (тем более, когда она поддержана государственными средствами). И если отечественная селекция стремится соответствовать мировому уровню, то, согласитесь, к тому же должны стремиться и наши семеноводы. И здесь наши селекционеры, увы, помочь им ничем не могут. По большому счету это означает, что возможность упомянутой «Лины» конкурировать с «Розарой» будет зависеть не только от биологических характеристик сорта, но во многом – от способностей наших семеноводов поставить на рынок в нужных количествах годные семена. А это, в свою очередь, будет зависеть как от уровня технического оснащения таких производств, так и от уровня самой производственной культуры (по данному пункту, согласимся, у нас тоже не всё в порядке).

Может ли государство оказать адекватную помощь семеноводами и как-то повлиять на развитие данной отрасли? В какой-то степени, да. Мы знаем, как дорого стоит импортное оборудование, какие существуют препоны при приобретении земельных участков. Здесь спокойно можно использовать метод и кнута, и пряника. С одной стороны, необходимо очень жестко пресекать деятельность недобросовестных производителей, выдающих продукт, не соответствующий утвержденным стандартам качества. С другой стороны, можно использовать льготные кредиты, субсидии, лизинг, налоговые послабления, упрощенный порядок выдачи земельных участков и многое другое.

Думаю, для этого совсем не нужно объявлять «планов громадье», рисуя какие-то заманчивые картины прекрасного далека. Созерцая этого журавля в небе, мы начинаем игнорировать реальную синицу в руке.

Фантастические перспективы отечественной селекции – это, конечно, очень здорово, но вряд ли дело обстоит так, будто мы только сейчас вышли на старт в большой игре (а именно такое впечатление возникает при обсуждении вопросов КПНИ). Начать можно и с малого. И даже нужно. Научные заделы существуют давно, и ничто не мешает двигаться в серьезное производство с этого старта.  Так, на «Лину» спрос значительно превышает предложение. Семена этого сорта в магазине СибНИИРС ежегодно сметаются с прилавка в считанные дни. Может, в масштабе всей страны это еще не показатель, но это как раз та хорошая реальность, которая способна планомерно расширять свои границы.

Собственно, СибНИИРС как раз движется в этом направлении, закупая оборудование для семеноводства. И здесь адекватная государственная поддержка была бы очень кстати. Думаю, наши ученые могут уже сейчас назвать десяток отечественных сортов картофеля, которые, что называется, уйдут влёт, стоит только предложить людям (включая и фермеров) качественные семена. Такой расклад нисколько не противоречит дальнейшему развитию отечественной селекции. Просто связь с рынком выстраивается сама по себе подобно развитию растения – пусть медленно, но поступательно и планомерно. Это как раз тот случай, когда из маленького семечка вырастает огромное дерево. Такое «семечко» у нашей науки имеется. И оно уже давно двинулось в рост.

Олег Носков

Станет ли национальный проект по науке прорывом или очередными фантазиями на тему «как за копейку купить канарейку», рассуждает Евгений Онищенко, зампредседателя Профсоюза работников РАН, научный сотрудник Физического института им. П.Н. Лебедева РАН.

7 мая 2018 года президент России издал Указ № 204 «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года». Указ предписывает разработать, в частности, национальный проект по науке. Первая его цель – «обеспечение присутствия Российской Федерации в числе пяти ведущих стран мира, осуществляющих научные исследования и разработки в областях, определяемых приоритетами научно-технологического развития».

Правительство начало работу над проектом, но пока стали известны только отдельные его параметры.

На селекторном совещании по реализации национальных проектов в социальной сфере, состоявшемся 6 июля 2018 года, вице-премьер Татьяна Голикова отметила, что бюджетное финансирование национального проекта по науке в период до 2024 года включительно должно составить 546 миллиардов рублей.

Магия больших цифр

Не ясно, подразумевается ли сугубо дополнительное финансирование или некоторые уже существующие проекты со своим финансированием станут частью бюджета нацпроекта по науке. Но предположим, что это – именно дополнительные средства, которые будут выделяться на гражданскую науку. Более половины триллиона рублей. Давайте разберемся, так ли это много?

Это примерно 90 млрд. рублей в год в среднем при том, что в 2018 году на гражданскую науку из средств федерального бюджета запланировано израсходовать немногим более 370 млрд рублей, т.е. предполагаемый среднегодовой прирост финансирования составит менее 25 % к уровню 2018 года.

2018 год – далеко не рекордный с этой точки зрения. В 2014 году, когда, по оценкам правительства, Россия входила в пятерку стран с самыми большими бюджетными расходами на науку по паритету покупательной способности, государство потратило на гражданскую науку около 440 млрд рублей. С учетом инфляции в настоящее время это эквивалентно примерно 600 млрд рублей. Если инфляция будет оставаться на уровне 3 %, то в 2024 году, чтобы достичь уровня 2014 года в реальном исчислении, потребуется потратить на гражданскую науку около 700 миллиардов рублей.

Таким образом, нацпроект не позволит даже выйти на уровень 2014 года по бюджетным расходам на гражданскую науку. Тем более не приходится ожидать, что в ближайшие шесть лет российский бизнес вдруг начнет резко наращивать вложения в исследования и разработки.

Наконец, нужно учитывать, что страны, с которыми мы должны конкурировать, не замерли на уровне 2014 года: в США и Китае, Германии и Южной Корее растут как ВВП, так и доля ВВП, расходуемая на науку. Увеличиваются расходы на науку, растет и число исследователей. По данным Организации экономического сотрудничества и развития, с 2005 по 2015 годы в Южной Корее численность исследователей увеличилась на 98 %, в Италии – на 53 %, в Китае – на 44 %, в Германии – на 42 %, во Франции – на 37%, в США – на 25 %, в Великобритании – на 15 %.

Из заметных стран число ученых несколько снизилось только в Японии и в России.

Как в такой ситуации будет решаться задача выхода в пятерку лидеров по приоритетным направлениям? Неужели Россия в несколько раз обгонит по эффективности вложения средств страны, в которых десятилетиями создавались благоприятные условия для научной деятельности и инноваций? Вопросы риторические…

С девятого на тринадцатое

Но, может быть, чтобы попасть в пятерку лидеров, нам стоит поднапрячься совсем чуть-чуть? Поговорим о наиболее простом в этом отношении – о фундаментальной науке. Будем использовать наукометрический показатель, к которому отсылали майские указы 2012 года, – число публикаций в индексируемых базой данных Web of Science научных журналах. Если в начале тысячелетия наша страна занимала по числу индексируемых Web of Science научных публикаций 9 место, то в 2017 году она опустилась на 13. Отметим, что упомянутая выше Япония, в которой и доля ВВП, расходуемая на науку, и число исследователей несколько снизились с начала тысячелетия, опустилась с 3 на 6 место.

Нет никаких оснований полагать, что при планируемых параметрах нацпроекта по науке Россия сможет в 2024 году попасть даже в десятку по общему уровню публикационной активности.

Не сильно облегчает дело и то, что предполагается выход в пятерку лидеров (топ-5) по приоритетным направлениям. Относительно благополучно дело традиционно обстоит только в области физико-математических наук: в этих науках по многим направлениям Россия входит в топ-5. Однако в других областях науки лишь Россия в редких случаях входит в пятерку. При этом, к примеру, «чистая» математика или физика элементарных частиц не относятся к числу направлений науки, которые могут дать немедленный значимый вклад в обозначенные в п. 20 Стратегии научно-технологического развития РФ тематические приоритеты.

Наоборот, в биологии, сельскохозяйственных науках, экологии, медицине, компьютерных науках, электронике, нанотехнологиях, материаловедении, общественных науках и т.д., – тех областях и направлениях науки, которые непосредственно связаны с установленными п. 20 Стратегии приоритетами, – Россия не входит в топ-5 и отрыв от пятерки лидеров часто велик.

Не догоним, так согреемся

Предполагаемые к реализации в рамках нацпроекта по науке проекты мегасайенс будут способствовать сохранению лидерства в физике, но их влияние на другие направления науки будет сравнительно ограничено. Кроме того, нужно учитывать длительные сроки реализации таких проектов: часть из них пока не имеет даже проектной документации и соответствующие установки мегасайенс начнут работать уже после 2024 года.

Не приведет к качественному скачку и планируемое создание некоторого количества научных центров мирового уровня и научно-образовательных центров: последние будут создаваться не на пустом месте, да и первые, даже если для их создания будут привлечены ученые, работающие за пределами России, дадут ограниченный эффект, как это было с мегагрантами.

Сеть центров, проводящих исследования высшего мирового уровня, может быть действительно эффективна как вершина пирамиды, основанием которой является массив добротного уровня научных и научно-образовательных организаций, обеспечивающих проведение исследований мирового или близкого к мировому уровню. Вот только ресурсов, которые планируется выделить, хватит только на обеспечение нормальной работы вершины пирамиды.

Может быть, предполагается организационными мерами заставить уже имеющихся исследователей работать более результативно, активнее публиковаться? И тут серьезных резервов, похоже, нет: такая работа ведется с 2012 года. Активно стимулировалась публикационная активность – она учитывалась при выделении финансирования проектов, при приеме на научные и преподавательские должности и т.д., в научных организациях и университетах с сотрудниками были заключены эффективные контракты. Наконец, были приняты меры по улучшению представления российских научных журналов в международных базах данных.

Это, вкупе с заметным ростом бюджетного финансирования в 2012-2014 годах, привело к тому, что за шесть лет число публикаций российских ученых в индексируемых Web of Science журналах выросло в 2 раза.

Однако эффект от мер организационно-стимулирующего характера, вероятно, в целом уже достигнут: если в 2015 и 2016 годах прирост числа публикаций составлял 20-30 %, то в 2017 году – 7 %. Так что России остается идти проверенным другими странами путем: увеличивая число ученых и наращивая материально-техническое обеспечение научных исследований.

Достижение целей, поставленных в новом майском указе, возможно только в случае обеспечения условий для результативной работы основной массы российских ученых, работающих в академической и прикладной науке, в исследовательских университетах.

Даже применительно к фундаментальной науке, по оценкам Профсоюза работников РАН, для выхода в топ-5 по приоритетным направлениям потребуется к 2024 году увеличить численность исследователей в государственных научных организациях и университетах на 20-30 %, объем бюджетного финансирования фундаментальных исследований должен быть увеличен к этому времени до 0,3 % ВВП, т.е. примерно до 400 млрд рублей.

Впрочем, есть другой вариант, более дешевый и привычный для наших чиновников: выделить заведомо недостаточный для достижения поставленных в указе целей объем средств – и на все лады расхваливать «прекрасное новое платье короля».

Академик РАН Юрий Леонидович Ершов известен далеко за пределами Академгородка. Руководитель сибирской школы алгебры и логики, директор Института математики СО РАН (2002-2011 гг.), ректор НГУ (1985-1993 гг.). Его научный путь отмечен десятками статей в ведущих научных журналах и рядом монографий. Ершов - лауреат нескольких орденов и многих премий (включая Государственную премию РФ и Демидовскую премию). Недавно к списку его наград добавилось звание Почетного гражданина Новосибирска. Мы уже публиковали интервью с академиком РАН Александром Леонидовичем Асеевым (также удостоенным этого звания), а теперь Юрий Леонидович любезно согласился ответить на несколько вопросов для наших читателей.

«Университет и научные институты заинтересованы друг в друге»

– Юрий Леонидович, на протяжении ряда лет вы возглавляли сначала Механико-математический факультет НГУ, а затем - и весь университет. Как решали в то время задачи привлечения талантливой молодежи сначала в вуз, а потом - и в науку?

– Каких-то уникальных рецептов не было. К примеру, традиционно одним из надежных поставщиков способных абитуриентов выступала ФМШ, и она продолжает играть эту роль. Если же говорить о чем-то особенном, то на время моего ректорства пришелся очередной эксперимент с призывом в армию студентов. Это происходило по всей стране, и вскоре возникла проблема: далеко не все ребята, отслужив в армии, возвращались в стены своих вузов. У кого-то менялись жизненные планы, а кто-то буквально утрачивал интерес к дальнейшей учебе. Мы старались постоянно поддерживать контакт со студентами, отправляли им поздравления, даже посылки на какие-то праздники. Это сыграло свою роль, и на определенном этапе у нас был самый высокий по стране процент тех, то продолжил обучение в университете после службы. Причем, с их слов, другие студенты им даже завидовали, такому вниманию со стороны не родных и друзей, а своего учебного заведения.

– Вы упомянули Физматшколу. Как известно, вскоре после распада СССР многие уникальные проекты прекратили свое существование. Университету просто было сохранить ФМШ?

– Я бы не сказал, что в то время были какие-то серьезные проблемы. Скорее, сейчас сложилась более непростая ситуация: государственного финансирования для полноценной работы школы не хватает и приходится брать какую-то плату с родителей учеников, чего не было даже в девяностые годы.

– Университет рассматривали как «кузницу кадров» для институтов Сибирского отделения. Но, насколько я понимаю, с определенного времени, удержать молодежь после окончания НГУ в Академгородке само по себе стало непростой задачей. Как ее решать и надо ли вообще это делать?

– Эту задачу, конечно, надо решать. То, что Новосибирский научный центр является одним из лидеров мировой науки, объясняется, в том числе, и тем, что есть постоянный приток молодежи. И если этот приток прервется, это грозит упадком и Академгородку, и всему Сибирскому отделению, которое тоже развивается во многом силами выпускников нашего университета. А как удержать?

Эту работу надо проводить постоянно. Создавать условия, при которых молодые ученые смогут здесь и работать в полную силу, и жить в комфортных условиях. Один из способов удержать – это решение жилищной проблемы.

Этому вопросу, кстати, в Сибирском отделении на протяжении многих лет уделяют серьезное внимание, создавались жилищные кооперативы и т.п. Конечно, в рамках тех возможностей, которые у СО РАН есть, а они, увы, не так велики, как хотелось бы.

– А насколько важна возможность работать на передовом крае науки, реализовывать амбициозные проекты?

– Я думаю, это важно для ученого в любом возрасте: иметь возможность работать на базе мощной научной инфраструктуры, на лучших приборах. Поддержание приборной базы на высоком уровне – важная и затратная задача, но ее не надо рассматривать только в разрезе удержания молодежи. Значение этого процесса намного шире, поскольку в этом случае мы говорим о функционировании и развитии науки в стране в целом.

– Вы были и ректором НГУ, и директором научного института. Имея возможность оценить ситуацию с двух сторон, как, по Вашему мнению, наиболее оптимально должно строиться взаимодействие НГУ и институтов СО РАН?

– Эти две составляющие не могут существовать друг без друга. Не станет притока молодых кадров, и институты долго не протянут. Но и университету, чтобы оставаться на высоком уровне, необходимо сотрудничество с научными институтами, которые обеспечат качественный преподавательский состав. Как было заложено еще Лаврентьевым, что большинство преподавателей – действующие ученые. Поэтому оптимальное взаимодействие заключается для обеих сторон в сотрудничестве. Чем оно шире, тем лучше для всех. А попытки разорвать эту связь или сделать акцент на каком-то одном из полюсов этой системы ни к чему хорошему не приведут.

В нашем правительстве периодически возникает идея «переформатировать» нашу научную систему по западным образцам, сосредоточив науку в университетах. Но до сих пор эти попытки не принесли положительных результатов.

И не думаю, что появление нового министерства науки и высшего образования само по себе решит проблемы, которые возникли в период существования ФАНО. Хотя бы потому, что вся эта команда из ФАНО перешла в полном составе в министерство.

«Академгородок по факту является центром мирового уровня, но его развитие надо подкреплять административными мерами»

– Несколько лет назад в Академгородке появился еще один крупный «игрок» - Академпарк. Он играет положительную роль в удержании кадров или наоборот оттягивает молодежь из науки в высокотехнологичный бизнес?

– Начальным посылом при создании Академпарка был упор на IT-технологии. По результатам, конечно, нельзя сказать, что это стало его единственным направлением, там работают разные компании. И они играют свою положительную роль. Не секрет, что и раньше, и сейчас институты не всегда могут принять на работу и обеспечить достойной зарплатой всю перспективную молодежь. И если эти ребята находят работу в компаниях, тесно связанных с наукой, основанных также выпускниками НГУ и сотрудниками институтов Сибирского отделения, то, что в этом плохого. Тут же возможен и обратный «переток кадров»: со временем такой сотрудник понимает, что может решать не только технические, но и научные задачи. Конечно, таких примеров немного, но сам факт их существования, как и наличия на территории Академгородка такой площадки, где бизнес сохраняет связь с наукой, сотрудники компаний посещают научные мероприятия, говорят с учеными на одном языке, приносит пользу всем.

– А что вы ожидаете от программы «Академгородок 2.0»?

– Пока непонятно, во что она выльется на практике. В нынешних майских президентских указах идет речь о создании научных и технологических центров мирового уровня. На сегодня Новосибирский научный центр вместе с Академпарком как раз и является таким центром. Но этот его фактический статус надо подкреплять и развивать, в том числе, с помощью административных мер. Возможно, нужны какие-то особенные организационные решения для таких центров. В целом, программа «Академгородок 2.0» будет строиться на системном подходе и согласованных инициативах участников, тогда можно ожидать от нее заметных положительных результатов. Как говорится, поживем – увидим.

«Сигма-программирование играет роль мостика между пользователем и ЭВМ»

– В свое время Вы получили премию за разработку системы программирования Сигма. Сейчас говорят, что она может применяться как инструмент для создания искусственного интеллекта. Может ли Институт математики реализовать такой проект?

– В принципе, да, только этим надо заниматься. Есть грант РНФ, в котором эта задача поставлена. И, можно сказать, что такая работа уже начинается. К ней подключились ученые, у которых уже был опыт создания приложений в Сигме. Формально я тоже включен в состав рабочей группы по этому проекту, но я бы не сказал, что активно участвую в процессе.

– В чем сильная сторона Сигмы?

– Есть общепринятый язык математической логики, к которому математики привыкли. Он достаточно универсален, на нем, грубо говоря, можно описать всю математику. Но у него есть подъязыки, или фрагменты, пользуясь которыми можно описать задачу и одновременно – программу для ее решения.

Одна из проблем взаимодействия «заказчик-машина» заключается в том, что многие не могут сразу сформулировать свои задачи на существующих языках программирования. В свое время мой знаменитый однофамилец Андрей Петрович Ершов сформулировал лозунг: «Программирование – вторая грамотность». Но вряд ли целесообразно обучать всех программированию на уровне школьной программы.

Есть определенное разделение труда – от задачи к программе - и сигма-программирование является в этом разделении промежуточным этапом. Этот язык довольно естественный и потому понятный для пользователя, с одной стороны. А с другой,  если описать свою задачу на этом языке, человек, владеющий языками программирования, без проблем оформит ее в виде программы. Это обеспечит то разделение труда, о котором я говорил.

– Если взглянуть на науку шире. В последнее время много говорится о стратегии научно-технического развития России. Какую роль математика играет в этом процессе?

– Еще шире сейчас применяют выражение «цифровая экономика». Иначе говоря, это повсеместное использование вычислительных машин. Этим математики занимаются давно, в том числе и сотрудники нашего Института, начиная со времен Леонида Витальевича Канторовича. Он стоял у истоков математической экономики. Так что «цифровой экономике» без математики и математиков не обойтись. А задачи предстоит решать самые разные. В качестве примера, сейчас создаются сверхбыстрые ЭВМ, их еще называют суперкомпьютеры. Но, работая с ними, надо уметь правильно использовать особенности таких машин, распараллеливать вычислительные процессы и т.п. И эту проблему реализации алгоритмов надо решать, и здесь для математиков задач очень много. И это только одно из многих направлений работы. Но это одна сторона. А вторая заключается в том, что математика всегда была языком естествознания. Те же физики постоянно используют математические способы описания физических процессов. Но сказать, что нынешний математический инструментарий полностью удовлетворяет ученых, тоже нельзя. И значит, в этом направлении предстоит работать. Вся эта совокупность задач и определяет роль, которую математика играет в современном мире.

Георгий Батухтин

Территории Обь-Иртышского бассейна (куда входит и Новосибирская область) принадлежит плачевная «участь» лидерства по распространению описторхоза в России. В некоторых селах на побережье Оби степень инфицирования жителей превышает 80 %. Это заболевание, вызываемое паразитическими плоскими червями, поражает прежде всего желчные протоки печени и желчный пузырь. Внедрение паразитов способствует развитию высокого уровня воспаления во всем организме, активируется иммунная система хозяина и выработка провоспалительных цитокинов. Эти воспалительные сигналы достигают различные органы и системы, индуцируя в них патологические нарушения, вплоть до онкологических заболеваний.

Проблема усугубляется еще и сложностями лечения этого заболевания. Основной препарат, используемый медициной, - празиквантел - не обладает стопроцентной антигельминтной результативностью, зато имеет немало серьезных побочных действий, что ограничивает возможности его применения. Распространенные средства народной медицины, хоть обычно и переносятся организмом лучше, но и эффективность показывают заметно меньшую.

Все это делает актуальной задачу создания новых лекарственных препаратов. Ученые ФИЦ «Институт цитологии и генетики СО РАН» ведут сразу несколько исследовательских проектов в этом направлении. Некоторые результаты их работы будут представлены на международной мультиконференции BGRS\SB-2018 в Новосибирске (20-25 августа 2018 года).

– Работа ведется в трех основных направлениях, - рассказывает ст.н.с. лаборатории молекулярных механизмов патологических процессов ФИЦ «ИЦиГ СО РАН», д.б.н. Дамира Августинович. – Модификация существующих лекарств, поиск возможных антигельминтных средств среди природных соединений и химический синтез новых препаратов.

В первом направлении ученые ИЦиГ в составе совместной группы под руководством д.х.н. Александра Душкина (г.н.с. ИХТТМ СО РАН) сумели снизить дозу празиквантела в 4-11 раз, сохранив его эффективность, но заметно ослабив побочные действия. Это удалось за счет соединения основного антигельминтика празиквантела с солями глицирризиновой кислоты (главный компонент корней солодки), которая обеспечивает не только «адресную» доставку препарата к областям, зараженным паразитами, но и оказывает самостоятельное лечебное действие.

В рамках другого совместного проекта, реализованного вместе с коллегами из Санкт-Петербургской государственной химико-фармацевтической академии (к.х.н. Владимир Дударев и др.), учеными ИЦиГ изучались свойства синтезированного соединения «Надинат». В ходе испытаний на лабораторных животных он показал себя эффективным средством с потенциально возможным профилактическим применением. Но, как и в случае с существующими на рынке лекарствами, лечение этим препаратом может оказывать ряд негативных побочных действий на организм.

Более перспективным, по мнению Дамиры Августинович, является изучение существующих природных соединений. Конечно, не все рекламируемые сегодня «антипаразитные БАДы» являются таковыми, но часто средства народной медицины становятся отправной точкой для создания действенных фармпрепаратов. К примеру, китайская медицина уже давно применяет в качестве противогельминтного средства экстракт грибов лисичек. После серии экспериментов в лабораторных условиях ученые ИЦиГ совместно с сотрудниками НИОХ СО РАН (к.х.н. Татьяна Кукина) и НЦ вирусологии и биотехнологии «Вектор» (к.б.н. Мария Проценко) не только подтвердили определенную эффективность лисичек в борьбе с описторхами, причем без существенного побочного воздействия на организм, но и определили группу веществ, которые могут ее обеспечивать. Следующий шаг – протестировать каждое из них и выбрать кандидатов на роль будущих антигельминтных препаратов нового поколения.

Подводя промежуточные итоги работы, коллега по лаборатории Дамиры Фуатовны, Михаил Цыганов отметил:

– Всего мы провели анализ четырех соединений, как природных, так и химически синтезированных. И все они в той или иной мере обладают противоописторхозными свойствами и потому пригодны для дальнейшей разработки.

Между обнаружением подходящего кандидата и появлением на рынке нового антигельминтного препарата предстоит пройти еще большой путь, развивая сильные стороны соединений, снижая их возможное негативное воздействие на организм и т.п. Но эта работа уже идет, а значит, в обозримом будущем на аптечных прилавках могут появиться лекарства, которые предоставят надежную и безопасную для здоровья человека защиту от описторхоза.

Наталья Тимакова

Дети мечтают поучаствовать в серьезных взрослых проектах. «Дата Ист» дает такую возможность школьникам и студентам на летних каникулах.

Работа в команде, первая запись в трудовой книжке и настоящий проект, которым будут пользоваться жители и гости северных поселков Ямала. «Об этом можно было только мечтать», - признается выпускница Православной гимназии им. Сергия Радонежского, абитуриентка НГУ Надя Моисеева. В числе пяти стажеров она вела оцифровку карт северных поселков Ямало-Ненецкого автономного округа, изучала космоснимки и планы зданий, описывала объекты на карте.

«Я никогда не общалась с таким количеством людей. Было интересно узнать, как организован рабочий процесс и люди взаимодействуют в команде. Работа по расписанию, отношение между руководителем и сотрудником, подготовка отчетов, - все это было впервые. И это большая ответственность! Я была удивлена, что со мной здоровались люди, которых я никогда раньше не видела. Это было очень приятно! Приходилось изучать много разных сайтов, чтобы найти информацию по объектам, использовать кадастровые данные и ЖКХ, прорисовывать уточненные границы. Ведь космоснимок – это картинка, которая ничего обычному человеку не скажет. В итоге я оцифровала карты двух больших поселков – Ныда и Ямгорт, и более 10 маленьких населенных пунктов. Мне нравится, что эта работа принесет пользу людям из далеких северных уголков», - рассказала Надя Моисеева.

Студентка 4 курса Кристина Сергунова изучает картографию в СГУГиТ. На работу в компанию пришла по совету друзей, уже имея представление о геоинформационных системах.  «Я сразу включилась в процесс, но помощь наставников позволила узнать много нового, - говорит Кристина. – Планировала поработать месяц, в итоге осталась на все лето. Мечтаю продолжить работать в компании «Дата Ист», когда закончу учиться. Понравилось все – отношение в коллективе, интересные задачи, доброжелательность». Кристина оцифровала карты для пяти крупных поселков ЯНАО.

Обучение юных стажеров – это серьезный труд специалистов, вопросы и ответы, проверка и корректировка выполненных заданий. Вместе с тем, ребята вносят в коллектив энергию и азарт. «Когда видишь горящие глаза и искренний интерес ко всему новому, понимаешь, как это важно. Примеряя на себя профессию, они сделают будущий выбор, - рассказывает наставник, ГИС-специалист «Дата Ист» Оксана Чагочкина. – Сначала многие не знают, что такое карты и какие типы объектов бывают. Как можно создать и отобразить объекты реального мира на космоснимке с помощью программного обеспечения ГИС, и как отличить на снимке дорогу с асфальтовым покрытием от грунтового покрытия, как нарисовать многоэтажный дом. На эти вопросы ребята научились отвечать, что меня очень радует. Они с интересом погрузились в выполнение задач. Надя загорелась этой работой, когда оцифровывала карты для маленьких поселков, состоящих буквально из 10 дворов. И не остановилась, пока не сделала карты 16 поселков. Кристине, наоборот, интересно работать с крупными поселками, которые имеют плотную застройку и развитую инфраструктуру, скверы, парки, парковки, пешеходные дорожки и т.д.».

Работа со стажерами вела и к интересным открытиям, изучению новых мест на Земле. Например, чтобы составить карту Тадебе-Яха, пришлось прочитать статьи в разных источниках и посмотреть фильм про этот поселок-призрак, из которого уже уехали многие жители.

«Дата Ист» постоянно реализует проекты, нацеленные на профориентацию детей. Компания открывает свои двери для школьников, устраивая экскурсии, географические викторины и творческие конкурсы.

Екатерина Вронская