На десять лет - 2 триллиона 150 миллиардов 320 миллионов 518 тысяч и еще 500 рублей. С такой невероятной точностью посчитан бюджет Программы фундаментальных научных исследований в России на предстоящие десять лет - с 2021-го по 2030-й. Единая долгосрочная программа в этой сфере разработана в нашей стране впервые и распоряжением правительства №3684-р уже утверждена.

Прежде, например, в 2008 и 2012 годах, готовились и принимались как бы две параллельные программы: программа фундаментальных исследований академических организаций и программа для всех остальных, кто ведет такие работы. И горизонт планирования не превышал 4-6 лет. После того, как был принят и вступил в силу закон о слиянии трех академий (РАН, РАМН, РАСХН) в одну большую Российскую академию наук, а все академические институты (общим числом 1008) перешли в подчинение ФАНО (с 2018 года - в Минобрнауки), изменился и подход к планированию.

По словам помощника президента РАН Владимира Иванова, была достигнута договоренность, "что с 2021 года будет действовать единая программа фундаментальных исследований на долгосрочный период". И разрабатывать ее должны были в Российской академии наук. "Что сейчас и сделано", - заявил Владимир Иванов в недавнем комментарии для "РГ".

Вслед за ним мы открыли паспорт программы и постарались найти ответы на самые главные вопросы.

На что нацелена Программа и какие задачи в приоритете?

Речь, как уже сказано, о фундаментальных исследованиях, поэтому главное - получение новых знаний об основных закономерностях строения, функционирования и развития человека, общества, природы. То есть, всего того, что необходимо для устойчивого научно-технологического, социально-экономического и культурного развития страны, укрепления ее национальной безопасности и обеспечения научного лидерства на долгосрочный период.

Из задач упомянем кратко три самые конкретные. Первая - создание условий для свободного научного творчества и, одновременно, обеспечение механизмов справедливой конкуренции при использовании государственных инфраструктурных, финансовых и нефинансовых ресурсов.

Вторая - повышение ответственности исполнителей и участников программы за результативность, значимость и востребованность полученных результатов.

Третья - обеспечение своевременного распознавания больших вызовов и формирование приоритетов в рамках научных исследований для ответа на такие вызовы.

Кто имеет право получать и распределять финансовые средства Программы?

Исполнителями программы определены 15 субъектов: шесть федеральных министерств, включая Минобрнауки, и одна федеральная служба - Роспотребнадзор, а также Управление делами президента РФ, Российская академия наук, НИЦ "Курчатовский институт", МГУ им. М.В. Ломоносова, СПбГУ, РАНХ, РФФИ, РНФ.

Наряду с исполнителями есть статус участника. Сюда отнесены РАН, еще три академии (образования, архитектуры, художеств), а также "другие субъекты научной и научно-технической деятельности", ведущие фундаментальные и поисковые исследования на средства федерального бюджета.

Из каких источников и по какой схеме будут финансировать Программу?

Ресурсное обеспечение предусмотрено из тех же самых средств (ассигнований) федерального бюджета, что выделяются и предусмотрены к выделению в рамках государственной программы "Научно-технологическое развитие Российской Федерации". А также из средств "на финансовое обеспечение фундаментальных научных исследований гражданского назначения, предусмотренных в других государственных программах Российской Федерации", в частности - госпрограммы "Развитие здравоохранения". Третий источник - так называемое непрограммное направление расходов "обеспечение деятельности отдельных федеральных органов исполнительной власти".

Как уже сказано, на момент утверждения Программы объем ее финансирования за счет средств федерального бюджета на ближайшие 10 лет составляет 2 150 320 518,5 тыс. рублей (за исключением ресурсного обеспечения подпрограммы №6).

Все ли направления Программы решено сделать открытыми?

Нет, не все. Единая программа фундаментальных исследований имеет пять тематических подпрограмм гражданской направленности и подпрограмму №6 "Фундаментальные и поисковые научные исследования в интересах обороны страны и безопасности государства". Она направлена на создание научно-технического задела для реализации в сфере оборонно-промышленного комплекса в интересах обороны страны и безопасности государства. В связи с этим подпрограмма №6 изначально заявлена как секретная и будет утверждается отдельным (закрытым) актом правительства РФ со своим объемом финансирования - за рамками 2,15 триллиона рублей.

Как распределены ресурсы на весь срок действия Программы?

В паспорте программы отмечается, что размер ассигнований, "предусмотренных федеральным бюджетом на реализацию мероприятий Программы, подлежит ежегодному уточнению при формировании федерального бюджета на очередной финансовый год и плановый период". В исходном варианте средства распределены так (в тыс. рублей):

2021 - 183 260 109,2

2022 - 202 119 729,3

2023 - 220 957 951,9

2024 - 215 716 508,6

2025 - 202 135 580,1

2026 - 209 353 359,8

2027 - 216 917 717,5

2028 - 224 845 296,5

2029 - 233 153 539,3

2030 - 241 860 726,3

Как видим, прослеживается положительная динамика - с приростом к 2030 году 58,5 миллиардов рублей в сравнении со стартовым 2021-м.

Какая роль в Программе отводится Российской академии наук?

Федеральное государственное бюджетное учреждение "Российская академия наук" (ФГБУ РАН) является координатором всей программы - с вытекающими отсюда полномочиями и ответственностью за общий результат.

Помимо этого, РАН наделена правами исполнителя программы - наряду с 14 другими субъектами. И значится в числе участников - одновременно с тремя другими академиями (образования, архитектуры, художеств).

Таким образом, в единой Программе фундаментальных исследований Российская академия наук наделена одновременно: функциями координатора, правами исполнителя и статусом участника.

Как задумано и должно происходить управление Программой?

Общее управление осуществляет координационный совет Программы. В него входят: представители координатора, всех исполнителей Программы (их, напомним, 15), президенты и другие представители государственных академий наук, а также представители советов по приоритетным направлениям научно-технологического развития РФ и представители научно-технического совета ВПК.

По согласованию с координатором в координационный совет могут быть включены представители участников Программы.

Персональный состав координационного совета Программы и положение о нем утверждаются правительством РФ на основании предложений координатора, всех исполнителей, государственных академий наук, советов по приоритетным направлениям научно-технологического развития РФ и научно-технического совета ВПК - по представлению Министерства науки и высшего образования Российской Федерации.

В Программе предусмотрено использование единых подходов и инструментов ее реализации. В том числе современной цифровой инфраструктуры обмена научно-технической информацией между координатором Программы, исполнителями и участниками - с учетом имеющихся и намечаемых к созданию информационных систем, используемых для мониторинга, планирования научных исследований и представления отчетности.

Методики расчета целевых показателей (индикаторов), а также ответственность каждого исполнителя и форма годовой отчетности утверждаются координационным советом Программы.

Координация действий исполнителей и участников Программы, научно-методическое и информационно-аналитическое обеспечение в процессе ее реализации, а также организационно-техническое и методическое сопровождение работы координационного совета Программы возлагается на Российскую академию наук. Причем обеспечивается все это за счет ассигнований федерального бюджета, предусмотренных для РАН на очередной финансовый год и плановый период.

Таким образом, отдельной статьи "на операционные расходы" в Программе не предусмотрено.

Что предусматривает функционал координатора Программы?

Координатор в лице Российской академии наук представляет координационному совету Программы предложения по внесению изменений в план и детализированный план (по разделам и направлениям) фундаментальных и поисковых исследований, сформированный на основе предложений исполнителей и участников Программы. Он же, координатор, запрашивает у исполнителей и участников информацию, необходимую для оценки эффективности реализации Программы, уточнения целевых показателей (индикаторов), а также информацию о совершенствовании механизмов ее реализации для подготовки годового отчета и итогового доклада о реализации Программы (за все 10 лет).

В обязанности координатора входит подготовка ежегодного отчета о реализации Программы и представление его на утверждение координационному совету. После чего координатор представляет утвержденный годовой отчет в Министерство науки и высшего образования и в правительство РФ (в I квартале года, следующего за отчетным). А по результатам всей десятилетней Программы готовит итоговый доклад: сначала - для утверждения на координационном совете, а после утверждения - в Минобрнауки и правительство РФ. Срок для этого уже обозначен: I квартал 2031 года.

Как Программа фундаментальных исследований взаимоувязана с нацпроектом "Наука"?

Целевые показатели (индикаторы) Программы фундаментальных научных исследований составлены таким образом, чтобы они могли обеспечивать и отражать вклад фундаментальной науки в достижение соответствующих показателей (индикаторов) программы "Научно-технологическое развитие Российской Федерации" (в том числе в рамках национального проекта "Наука"), установленных на период до 2030 года.

Александр Емельяненков

В начале этого года были обнародованы шокирующие цифры: за последние тридцать лет площадь лесов на нашей планете сократилась на 420 миллионов га! В России на сегодняшний день осталось 247 миллионов га леса, и его площади продолжают сокращаться со скоростью 1,6 миллионов гектаров в год!

В последнее время у нас много пишут о том, что вырубка лесов зачастую осуществляется в целях освобождение места под производства сельскохозяйственной продукции, включая сюда и разведение домашнего скота. Удивляться не приходится: численность населения на Земле растет, а значит, увеличивается потребность в постоянном расширении производства продуктов питания. Отметим, что у экологов весьма много претензий к современному сельскому хозяйству, к практикующимся способам выращивания растений и животных. Больше всего, конечно же, достается животноводству, якобы вносящему весомую лепту в эмиссию парниковых газов и деградацию почв. Критике одинаково подвергается как вольный выпас скота, так и интенсивное выращивание животных в закрытых помещениях, в результате чего образуются целые реки зловонных жидких отходов.

По большому счету складывается впечатление, что между природными экосистемами и животноводством существует непреодолимый антагонизм. На основании таких умозаключений, кстати, сейчас разносятся предложения вообще отказаться от потребления животноводческой продукции. Якобы подобный «сознательный» шаг со стороны людей дает нашей планете шанс на спасение (а значит, и человечеству).

Однако есть альтернативная точка зрения, по сути дела, снимающие данный антагонизм. Она подробно изложена в Концепции развития инфраструктуры Национального парка «Заповедное Прибайкалье» на острове Ольхон. Мы уже писали в общих чертах об этой работе, автором которой является сотрудник Института теплофизики СО РАН Игорь Огородников, принимавший активное участие в разработке технологий замкнутого цикла для защиты озера Байкал от органических стоков. Фактически, указанная Концепция в каком-то смысле является обобщением конкретного практического опыта. По содержанию она весьма многогранна и содержит достаточно много очень важных аспектов, касающихся экологии и новых форм хозяйствования, не наносящих ущерба природе. Мало того, находящихся в некоем симбиотическом взаимодействии с естественной средой.

Именно по этой причине предложенный автором Концепции подход к утилизации органических стоков (в том числе - животноводческих) необходимо рассматривать в широком контексте выстраивания связей с окружающей средой. Основной посыл ученого – современная хозяйственная деятельность наносит самый непоправимый урон почвам. Почвы же, по его словам, - являются основной средой обитания для многочисленных микроорганизмов, ответственных, в том числе, и за плодородие. «В одном грамме земли, - пишет Игорь Огородников, - содержатся миллионы и миллиарды бактерий, грибков и простейших». По заселенности микроорганизмами почва находится на первом месте в сравнении с водной средой и воздухом. Именно этим, указывает ученый, объясняется высокая эффективность использования почвенных процессов для переработки органических отходов (если проводить сравнение с водной средой). Через почву осуществляются циклические процессы круговорота воды на суше, процессы трансформации органических и минеральных веществ, поступающих в почву, а затем вновь вовлекающихся в жизненные циклы.

Одной уникальной особенностью почвы является ее самоочищение. Попавший в нее загрязнитель естественным образом разрушается под действием физических, химических и биологических процессов. Фактически он разлагается до форм, усваиваемых микроорганизмами, после чего снова вовлекается в биотический круговорот. Основную роль в этом деле, подчеркивает ученый, играют анаэробные процессы, в которых принимают участие соответствующие микроорганизмы. Как раз эти свойства принимаются во внимание, когда ставится вопрос о почвенной переработке стоков.

По словам ученого, существуют эффективные технологии, позволяющие осуществлять планомерное «выращивание» почв на основе продуктов человеческой жизнедеятельности и животноводства. Иначе говоря, органические стоки, создающие нам столько проблем, вполне могут использоваться с указанной целью. При этом, подчеркивает ученый, решаются сразу две задачи: утилизация отходов (куда могут включаться и бытовые химические вещества) и производство плодородного почвенного субстрата. 

Весь процесс такого «чудесного» превращения отходов осуществляется на специально организованных биоботанических полигонах. Здесь жидкая органика, идущая со стороны поселений, совершенно безопасно используется для «выращивания» почвы с помощью вермикультуры и биомассы в виде травы и деревьев (то есть непищевых растений). Такие биоботанические полигоны могут использоваться в виде лесополос, агролесных комплексов, лесопастбищ и полей орошения из деревьев.

Как утверждает Игорь Огородников, главное преимущество использования биоботанических полигонов для утилизации жидких отходов заключается в том, что здесь реализуется совершенно естественный и при этом более эффективный процесс в сравнении с существующими ныне очистными сооружениями, использующими воду. В почве, отмечает ученый, скорость переработки органики значительно выше, чем в водной среде. Это объясняется (о чем мы заметили выше) как раз тем, что в почве на порядки больше аэробных микроорганизмов, чем в воде. Соответственно, подобный способ утилизации жидкой органики не требует каких-то серьезных энергетических мощностей и гораздо дешевле по капитальным затратам. Дополнительным же «бонусом» является то, что на выходе мы получаем почвы и биомассу в виде трав и древесины. Именно такую систему переработки стоков предложено опробовать на острове Ольхон. А затем уже – распространить на всю страну. В итоге у нас появились бы искусственные лесные массивы, где под покровом трав и деревьев происходят упомянутые «чудесные» превращения отходов в плодородную почву. Без всякого волшебства – только силами самой природы.

Почему такая система до сих пор не находит применения? Во многом, считает ученый, это связано с предубеждением и элементарной безграмотностью. У многих, наверное, при мысли и переносе фекалий в естественную среду, в почву, возникает в голове крайне негативный ассоциативный ряд. Кому-то это может показаться «отравлением» природы. На самом же деле, как было сказано выше, почва в естественных условиях сама по себе является прекрасным очистителем. Весь осадок сточных вод, утверждает Игорь Огородников, полностью перерабатывается за 5-6 лет. Человек, со своей стороны, может посодействовать ускорению этих процессов, и для этого ему совсем не потребуется использование каких-то сложнейших и дорогих приспособлений.

Разумеется, на биоботанических полигонах никто не собирается выращивать овощи и другие съедобные растения. Эти зеленые массивы выполняют именно функцию очистного сооружения, располагаясь в нескольких километрах от границ поселения. Был, например, сделан расчет для Улан-Удэ. Игорь Огородников считает, что для этого города достаточно будет биоботанического полигона площадью пять квадратных километров, чтобы справиться с городскими стоками. В принципе, сами площади принципиального значения не имеют, особенно в свете решения экологических проблем. Для нас здесь важно уже то, что таким путем мы в состоянии воссоздавать лесные массивы. По большому счету, восстановление лесов и восстановление почв могут идти здесь рука об руку.

Олег Носков

Глубокоуважаемый Александр Михайлович,

Отделение физических наук РАН (далее – ОФН РАН) считает необходимым выразить свою позицию по предложениям новых глобальных реформ в российской науке, сформулированным в письме президента НИЦ «Курчатовский институт» М.В. Ковальчука председателю Правительства Российской Федерации М.В. Мишустину.

В ОФН РАН поступило большое количество откликов от членов ОФН РАН, и ни один из них не содержит какой-либо поддержки предложенным преобразованиям, более того, все письма содержат резкую критику данной инициативы. ОФН РАН считает неприемлемой попытку осуществления кардинальной реформы научной сферы без всякого обсуждения с научной общественностью.

Сформулированная членами ОФН РАН позиция сводится к следующему:

Предлагаемая «реформа» нанесет сильнейший удар по российской науке. Россия – не Германия во многих аспектах. В Германии нет таких регионов, как, например, Европейский Север, Восточная Сибирь, Дальний Восток, Северный Кавказ. Предлагаемая конструкция уничтожит науку в таких регионах. Опыт НИЦ Курчатовский институт показывает, что в российских реалиях чрезмерная концентрация управления в научной сфере приводит к отрицательным последствиям. В частности, передача ПИЯФ из Российской академии наук в НИЦ КИ не привела к ожидаемому созданию в сравнительно короткие сроки экспериментального комплекса международного класса на базе реактора ПИК; более того, в свете кадровых решений в Гатчине имеются сильные сомнения в том, что этот комплекс вообще когда-нибудь встанет в один ряд с мировыми аналогами. Передача ИТЭФ из Росатома в НИЦ КИ привела к тому, что значительная часть наиболее активных ученых ушла из этого некогда выдающегося института.

Существующая структура отделений РАН сегодня уже является действующей платформой эффективного взаимодействия научных организаций, университетов, производственных предприятий, обеспечивая тематическую экспертизу исследований и технологических разработок, содействуя интеграционным процессам и укреплению кадрового потенциала.

Так, группа организаций (включая Федеральные ядерные центры ГК Росатом), создающих и эксплуатирующих уникальные научные установки, имеющих на своем балансе сложнейшую и дорогостоящую исследовательско-технологическую инфраструктуру и составляющих стратегическое ядро научно-технологического комплекса страны, сегодня активно взаимодействует на площадке ОФН РАН. Дальнейшее совершенствование действующих в РФ и в РАН механизмов возможно в существующих, сложившихся рамках.

Следует также учитывать, что любая реформа, даже самая обоснованная, приводит к задержкам и пробуксовкам по крайней мере на период реформирования. Сейчас было бы гораздо более целесообразным проведение анализа предыдущей реформы и доведение до руководства страны результатов этого анализа.

ОФН РАН безоговорочно разделяет позиции, высказанные в заявлении, сделанном Вами на пресс-конференции 24 декабря 2020 г., и в письме Министра науки и высшего образования В.Н.Фалькова на имя вице-премьера Д.Н.Чернышенко (22.12.2020 №МН-8/ВФ-3266).

Академик-секретарь ОФН РАН
Академик РАН И.А.Щербаков

Фото - Indicator.ru

Мы ошибаемся, если думаем, будто тотальная декарбонизация является злободневной темой наших дней, напрямую связанной с угрозой глобального потепления. На самом деле вопрос о полном отказе от угля включается в мировую повестку уже более ста лет! В свое время мы уже писали о том, как в середине прошлого века - после появления первых атомных реакторов – научная общественность громогласно провозгласила вхождение человечества в безуглеродную эпоху «мирного атома». Считалось, что атомная энергетика окончательно и бесповоротно вытеснит уголь, запасы которого в ту пору казались сильно ограниченными на фоне бурно развивающейся мировой экономики. В свою очередь, на смену атомным реакторам должны были прийти установки управляемого термоядерного синтеза. В общем, проблема энергетического дефицита считалась тогда решенной (по крайней мере, в теории).

Правда, жизнь внесла сюда свои коррективы. Сегодня в качестве альтернативы ископаемому топливу выставляются возобновляемые источники энергии. Процесс перехода на энергию солнца и ветра в ряде стран идет уже стремительными темпами. Но вот что интересно: в первой половине прошлого века, когда о «мирном атоме» еще ничего не знали, именно возобновляемые источники призваны были вытеснить уголь! На них и делался акцент со стороны ученых, рассуждавших на тему энергетики будущего.

Интерес к альтернативным видам энергии диктовался всё теми же опасениями насчет ограниченных запасов ископаемого топлива. Так, еще в 1913 году состоялся большой Международный конгресс геологов, на котором один из докладов как раз был посвящен мировым запасам угля. Согласно представленным цифрам, человеческой цивилизации в отдаленном будущем угрожает реальный «угольный голод». В частности, Англия якобы должна полностью исчерпать запасы угля лет через двести, Германия – лет через четыреста. И это в случае умеренных темпов развития. В случае же стремительного роста потребления энергии (а такой рост напрашивался логически), сроки окажутся намного меньше.

В общем, поиск альтернативных источников энергии происходил еще до Первой мировой войны. Как я сказал, про «мирный атом» речь не шла. Поэтому взор ученых обратился к энергии воды, солнца и ветра. Но вот вопрос: как использовать эти природные стихии в индустриальную эпоху, когда потребности в дешевой электроэнергии увеличивались год от года? Ответ на этот вопрос вполне соответствовал тогдашнему идеологическому настрою, когда человек еще не каялся за экологические последствия своей деятельности. Наоборот, тема «покорения природы» максимально расковывала воображение. Человек мыслили себя преобразователем жизни на планете Земля. Поэтому предложенные проекты в области альтернативной энергетики были под стать этому титаническому пафосу. Рассмотрим лишь самые головокружительные их них, получившие огласку в середине 1930-х годов.

Один такой проект, предложенный Георгом Зергелем, должен был реализоваться в рамках экономической стратегии объединенной Европы (прообраз нынешнего Евросоюза). По Зергелю, европейские страны должны были объединиться для грандиозной преобразовательной деятельности, направленной на использование колоссальной водной энергии. Для этого необходимо было – ни много ни мало – частично осушить… Средиземное море! Зергель исходил из того, что 50 тысяч лет назад уровень Средиземного моря был на тысячу метров ниже, чем в наше время. При этом за счет испарения здесь ежегодно «улетучивается» до 4 140 кубических километров воды. Однако эти потери постоянно компенсируются благодаря притоку воды со стороны Гибралтарского пролива. Другая (меньшая) часть воды приходит со стороны Черного моря через Дарданеллы. Свою долю вносят также и такие реки, как Рона, По и Нил.

Зергель предложил перегородить плотиной Гибралтарский пролив и пролив Дарданеллы. По его расчетам, это вызовет понижение уровня Средиземного моря на 1,5 метра в год. Чтобы ускорить данный  процесс, было предложено часть воды с помощью насосов и оросительных каналов направить в низменные области Сахары.

Так выглядела только подготовительная, геологическая часть проекта. Далее необходимо было вырыть по обеим сторонам плотины, запирающей Гибралтар, два обходных канала, через которые планировалось пропускать огромные массы воды, стекающей вниз благодаря перепаду высот. Эта вода должна была направляться  на гигантские гидросиловые станции для выработки электроэнергии. Согласно расчетам, при высоте напора в 200 метров можно было получить 120 тысяч МВт электроэнергии, что по тем временам считалось головокружительной цифрой. Причем, часть станций планировалось запустить уже при понижении уровня моря на 30 метров. Это дало бы возможность запустить упомянутые насосы для перекачки воды в Сахару.

Аналогичным способом, по замыслу Зергеля, используется перепад высот в районе плотины, запирающей Дарданеллы. Здесь надеялись получить еще 5,5 тысяч МВт электроэнергии. В общем, предложенный проект, как отмечали тогдашние специалисты, вполне мог вдохновить писателей-фантастов.

Чуть более скромный проект по получению электроэнергии в Средиземном море предложил француз Пьер Гадрильон. По сути, речь шла о создании некоего подобия вечного двигателя: необходимо было соединить два водоема, один из которых располагался на возвышенности. Получалось некое подобие естественного водопада. Чтобы водопад не иссяк, вода в верхнем водоеме должна была пополняться за счет атмосферных осадков (то есть в результате испарения с поверхности нижнего водоема и естественной конденсации пара наверху).

В качестве верхнего водного бассейна Гандрийон берет Средиземное море, в качестве нижнего бассейна – Мертвое море или озеро. Мертвое море, находящееся в Палестине, закрыто со всех сторон подобно нашему Каспийскому морю и лежит на целых 394 м ниже уровня открытых морей. Гандрийон предлагает соорудить промежуточный водоем на возвышенности, отделяющей долину Мертвого моря от средиземноморского берега, качать в этот водоем воду из Средиземного моря и затем спускать ее по трубам вниз, в Мертвое море. Оно выступит тогда из своих берегов, разольется по окрестной Пустыне и поверхность его станет настолько большой, что все огромное количество воды, доставляемое из Средиземного моря, будет удаляться естественным испарением – точь в точь как приточная атлантическая вода удаляется из Средиземного моря.

Не менее интересным был проект Бернара Дюбо, даже воодушевивший парижскую Академию наук. Если Гадрильон хотел использовать энергию солнца (ответственного за испарение воды) для создания искусственных водопадов, то Дюбо собирался использовать ту же энергию для создания вертикально поднимающихся вихревых потоков воздуха. Основная идея заключалась в том, чтобы соединить воздух из областей с малым давлением (в горах), с воздухом из равнинных областей, где более высокое давление. Таким путем изобретатель планировал создать искусственные циклоны, которые, подобно водопадам, должны были приводить в действие турбины. Для создания таких «мирных» циклонов нужно было использовать огромную трубу длиной около километра. Труба устанавливается в наклонном положении возле возвышенности. Книзу она имеет расширение, подобно воронке. На этом нижнем конце укрепляется огромная стеклянная крыша, под которой под действием солнечных лучей естественным образом разогревается воздух, приходя в вихревое движение. Этот вихрь устремляется вверх по трубе. Причем, чем выше разница температур на входе и на выходе, тем выше скорость воздушного потока. Вычисления показали, что таким способом можно добиться скорости до 200 км/час. Воздушный поток направляется в расположенный на возвышенности машинный зал, где он «обрушивается» на лопасти турбин.

Полагаю, приведенные примеры наглядно отражают те умонастроения, которые царили до войны в среде технических специалистов, искавших пути освоения возобновляемых источников энергии. С позиции наших дней они кажутся несколько наивными. Тем не менее, их объединяет одна общая черта – стремление не просто использовать энергию природных стихий, но и УПРАВЛЯТЬ этими стихиями, чтобы создать условия для постоянной, планомерной работы силовых агрегатов. Кстати, тем самым специалисты тех времен пытались обойти один существенный изъян, присущий нынешним, уже реализованным проектам в области ВИЭ –  сильная метеозависимость и периодичность действия солнечных и ветряных электростанций. И вполне может статься, что обращение к идеям прошлых лет натолкнет современных ученых и инженеров на какие-то продуктивные идеи, которые помогут им   с помощью не особо сложных приспособлений преодолеть указанные недостатки.

Андрей Колосов

В августе 1955 года произошло знаменательное событие, о котором сегодня мало кто вспоминает: в Женеве состоялась Международная научная конференция по мирному использованию атомной энергии. Со всего мира собрались две тысячи ученых, чтобы в атмосфере «круглого стола» обсудить революционные, как им казалось, перемены в мировой энергетике. Повод для этой эпохальной встречи был основательный: в некоторых странах добились первых успехов в деле мирного использования атома. В число этих стран, конечно же, входил тогда и Советский Союз, уже располагавший первой действующей АЭС (атомная электростанция Академии наук СССР). Если учесть, что параллельно осуществлялось взаимодействие межу руководителями ведущих стран, то легко себе представить эйфорию, царящую на этом научном мероприятии.

В прессе тех лет от имени ученых делались уверенные заявления о том, что человечество вступает в принципиально новую эпоху атомной энергии. Казалось, данный прогрессивный переход недвусмысленно подчеркивается самой историей энергетического «вооружения» человека, начиная еще со времен овладения огнем. До сих пор, пафосно провозглашали ведущие докладчики, человек использовал только энергию химического горения. При том, что только 150 – 200 лет назад она стала использоваться не только для обогрева жилища, приготовления пищи, плавления металла и обжига кирпичей, но также для движения заводских машин, паровозов и пароходов.

С тех пор энергетическая вооруженность начала стремительно возрастать. Как отметил один из тогдашних докладчиков, всего за столетие – с середины XIX до середины XX века – потребление энергии составило чуть больше половины того, что было потреблено за предшествующий период, начиная с новой эры. При сохранении указанного темпа за следующие сто лет – 1950-2050 годы – человечество потратит энергии больше, чем за все предыдущие девятнадцать веков обозримой истории! Отсюда, как мы понимаем, следовал вопрос: обладает ли человечество такими запасами энергоресурсов? Поскольку в то время основным видом топлива был каменный уголь, то он и рассматривался в качестве главного мерила энергетических расходов. Если сохранять существующие темпы развития, рассуждали ученые, то за последующие сто лет придется израсходовать энергии, эквивалентной сжиганию порядка 330 миллиардов тонн каменного угля!

Но вот вопрос: смогут ли земные недра и впредь столь щедро одаривать население планеты ископаемым топливом? Становилось очевидным, что идти проторенной колеей скоро станет невозможно, ибо хищническое опустошение природы не может быть бесконечным. Что же тогда делать – останавливать развитие, сворачивать индустрию? Ведь прогресс касался не только развитых стран. Страны третьего мира также претендовали на свой кусок материальных благ, и вряд ли было корректно оставлять их в прошлом, делая прогресс достоянием «избранных».  Таким образом, вырисовывалась нешуточная глобальная проблема: текущее состояние энергетики накладывало ограничение на мировую цивилизацию. Что делать?

Логика докладчиков казалась безупречной. В то время каменный уголь, нефть и природный газ обеспечивали потребности в энергии на 80 процентов. Гидроэнергетика давала только полтора процента. Еще один процент приходился на мускульную силу. Остальное давали дрова и отходы сельхозпроизводства. Конечно, в свое время много надежд связывали с гидроэлектростанциями. Но участники конференции были уверены, что гидроэнергетика никогда не сравняется с ископаемым топливом. То есть решение глобальной проблемы от нее не зависит. Да, в Советском Союзе гидроэлектростанции играли серьезную роль, но, как мы понимаем, это определялось нашей географией, наличием великих рек, чью энергию грех было не использовать. Но в мировом масштабе большой роли это якобы не сыграет.

Что касается ископаемого топлива, то здесь оценки сильно расходились. Однако царила уверенность, что истощение недр (подчеркиваю – при сохранении текущих темпов потребления энергии) не за горами. Как было заявлено, разведанных запасов каменного угля и нефти совсем недостаточно для того, чтобы дать возможность слабо развитым странам мира (где проживает большая часть населения планеты) достигнуть уровня жизни индустриально развитых стран.

И вот здесь на помощь – словно добрый волшебник – как раз и приходит мирный атом. Решение найдено! Ученые справились со сложнейшей задачей, создав и продемонстрировав всему миру первые атомные реакторы. Процесс запущен, а дальше, выражали свою уверенность участники конференции, нас ждут невиданные успехи в деле развития атомной энергетики. И вроде бы нет никаких причин, чтобы однажды мы свернули с этого пути. Оцененные на тот момент запасы урана и тория рассматривались как колоссальный энергетический резерв, с которым не сравнятся все изведанные запасы ископаемого топлива. Мирный атом обещал, как минимум, в двадцать раз больше энергии, чем каменный уголь, нефть и газ вместе взятые. Перспективы казались головокружительными, ведь мирный атом мог обеспечить поступательное развитие цивилизации на несколько столетий вперед.

Напомним, что в 1955 году в СССР уже была первая действующая АЭС. Тогда же закладывались еще более мощные реакторы не только у нас, но также в США и в Англии. Успехи в этой области также демонстрировали ученые Франции и Канады. Движение в атомную эпоху подтверждалось наглядно. И это были только первые шаги. Воображение, тем временем, рисовало прямо-таки фантастические картины. Ученые изобретали звучные метафоры, сравнивая реактор АЭС с нашим небесным светилом и предвещая новый технологический скачок. Дескать, наша задача – зажечь Солнце прямо на Земле! В техническом смысле это означало перейти к технологиям управляемого термоядерного синтеза. К урану и торию, таким образом, прибавлялась энергия синтеза атомных ядер. Показательно, что именно с трибуны Женевской конференции 1955 года было заявлено, что метод управления «термоядом» будет найден в ближайшие два десятилетия! То есть к 1975 году человечество должно было узреть первый термоядерный реактор.

С тех пор прошло уже 65 лет… Сменилось более двух поколений. Что происходит в энергетике в нашу эпоху? Угольная генерация (в мировом масштабе) пока еще удерживает лидирующие позиции. На ее долю приходится около 40% вырабатываемой электроэнергии. Следом идет природный газ (чуть больше двадцати процентов). За ним идет гидроэнергетика (примерно 16%). На долю ядерной энергетики приходится чуть больше десяти процентов. И здесь не столь уж важно, много или мало электричества вырабатывают нынешние АЭС. Принципиально то, что доля мирного атома за последние десятилетия уверенно СНИЖАЕТСЯ.

Так, еще в 1992 году она составляла более 17 процентов. К 2005 году произошло снижение до 15 процентов. За последующие десять лет произошло дальнейшее снижение почти на пять процентов. В общем, тренд обозначен четко. Что касается методов управляемого термоядерного синтеза, то они не только до сих пор не найдены, но в скором времени сама эта тема может угодить в разряд мировых курьезов. Да, ученые-ядерщики регулярно пытаются одушевить нас новыми проектами, но их практические результаты пока что приходится созерцать только в воображении.

Зато в течение двадцати лет уверенно набирает силу другая тенденция, о которой тогда, в далеком 1955 году вряд ли кто-то мог подумать. Я говорю, конечно же, о стремительном росте возобновляемой энергетики. В самом деле, кому в середине прошлого века могло прийти в голову, что с началом нового тысячелетия в конкуренцию с ископаемым топливом вступит не мирный атом, а солнце и ветер? Того, кто дал бы тогда такой прогноз, наверняка сочли бы безумцем.

Я говорю это не к тому, что участники Женевской конференции 1955 года неуёмно фантазировали и легкомысленно поддались эйфории от первых успехов. Вывод из этой истории прост: для ученых мужей довольно опрометчиво выдавать за реальный прогноз отвлеченные экстраполяции. Жизнь слишком сложна для того, чтобы укладываться в кабинетные схемы и графики. Очень важно вспоминать такие истории именно сейчас, когда нам снова обещают эпохальный переход в новый «прекрасный мир» без ископаемого топлива. Ведь все эти схемы и графики ближайшего тридцатилетнего перехода к «чистой» энергетике вполне могут оказаться такой же блажной мечтой, как и былая вера в абсолютное торжество мирного атома.

Николай Нестеров

Вступил в свои права 2021 год, объявленный Годом науки и технологий. Означает ли это, что власть, наученная коронавирусным опытом, меняет свое отношение к научной сфере и тем, на ком она держится? Что думают об этом широком жесте российские исследователи, «Поиску» рассказал известный ученый и общественный деятель, заведующий отделом Математического института им. В.А.Стеклова РАН, заведующий кафедрой механико-математического факультета МГУ, член фракции КПРФ в Госдуме V и VI созывов академик Борис КАШИН.

– Борис Сергеевич, как вы относитесь к решению главы государства посвятить начавшийся год науке?

– По натуре я оптимист, но от этой инициативы никаких прорывов не жду. Конечно, широкое информирование общества о достижениях науки очень важно. Но за последние полтора десятка лет на высшем государственном уровне был принят целый ряд неверных стратегических решений, нанесших исследовательской сфере серьезный урон. Анализ ошибок и радикальная корректировка научной политики, а не проведение каких-то пафосных мероприятий должны стать главным содержанием Года науки и технологий.

Увы, такое развитие событий маловероятно. Начнем с того, что о почине было объявлено в уже привычном для нас стиле спецоперации:  неожиданно, без консультаций с научным сообществом. Во главе оргкомитета, в который включены в основном чиновники, поставлен человек, несущий значительную долю ответственности за провальные результаты научно-технической политики. Второй сопредседатель до недавнего времени был далек от науки, занимался администрированием рекламы и спорта. Эти люди вряд ли будут погружаться в насущные проблемы российской науки. Скорее всего, их обсуждение придется вести на других площадках.

– Одной из них будет Российская академия наук? Насколько я помню, именно с вашей подачи было принято решение провести углубленный анализ состояния науки и на весенней сессии Общего собрания членов РАН обсудить его результаты.

– К этому призывал не только я, но и ряд моих коллег. Академик Роберт Нигматулин предложил создать специальную комиссию, которая подготовит рекомендации по повышению роли науки в развитии страны. Ученые понимают: положение в российской науке критическое, научная среда постепенно деградирует.

Некоторые коллеги считают, что наша главная задача – донести свою позицию до власти. Однако это упрощенный взгляд. Приходится констатировать, что главные проблемы лежат в политической сфере, наука оказалась заложником сложившейся в стране полуфеодальной системы управления и безответственности высших должностных лиц. Поэтому, как верно заметил академик Александр Глико на недавней сессии Общего собрания, реальные изменения в науке могут произойти только при условии серьезных подвижек в общественном сознании.

– Как добиться этих подвижек? Вы имеете немалый депутатский опыт, два созыва работали в нижней палате парламента. Может ли законодательный орган содействовать улучшению ситуации в науке и стране?

– В нынешних условиях, при засилье партии власти, которая голосует по команде из Кремля, конечно, нет. Да и в мою бытность депутатом более ранних созывов оппозиции удавалось лишь смягчать какие-то особенно вредоносные законодательные инициативы, но не более того.

– А могут ли роль триггера сыграть общественные организации ученых? Кстати, почему вы не состоите в Клубе «1 июля» и не подписываете выпускаемые им обращения?

– К сожалению, общественные структуры очень слабы, и их влияние весьма ограничено. Вынужден признать это и в отношении основанного в 2001 году академиком Владимиром Страховым движения «За возрождение отечественной науки», в котором я до сих пор работаю и возглавляю Центральный совет. К сожалению, в общественной деятельности почти не участвует научная молодежь.

Что касается моего нежелания вступать в Клуб «1 июля», тут сказываются определенные различия с состоящими там коллегами в политических взглядах и подходах к развитию науки. При этом не могу не отметить, что клуб сыграл важную роль в борьбе против разгрома РАН, и тогда я с ним тесно сотрудничал. В дальнейшем члены клуба сосредоточились на второстепенных, с моей точки зрения, вопросах. Впрочем, последнее заявление, касающееся очередной авантюрной идеи президента Курчатовского института, я направил на интернет-сайт КПРФ, где оно получило значительную поддержку.

– Поясните, в чем вы расходитесь с «первоиюльцами» во взглядах на развитие науки?

– Я не вижу у моих либерально настроенных коллег понимания того, что ни российский олигархический капитализм, ни тем более западный капитализм не заинтересованы в процветании нашей науки. Вообще на Запад я бы не особенно рассчитывал, в том числе и на научную диаспору. Взаимодействовать с учеными из других стран необходимо, но нужно не забывать, что у них свои интересы, а у тех, кто работает в России, – свои.

Десять лет назад с трибуны Думы я выступал категорически против законопроекта о создании центра «Сколково», который, видимо, из-за высокой его «эффективности» сейчас сливают с другими «институтами развития». Либералы в свое время подыграли власти, позитивно оценив это начинание. В итоге потрачены огромные средства на оплату западных экспертов. А где результаты? Преуспеть удалось разве что в выкачивании средств из бюджета.

– Как вы предлагаете решать накопившиеся в научной сфере проблемы?

– Власть должна ставить перед наукой важные для страны задачи, как это было во времена реализации атомного и космического проектов. Поэтому первое, что надо сделать, – вернуть науку в сектор реальной экономики. Как известно, в ходе административной реформы 2004 года было ликвидировано Министерство промышленности, науки и технологий, а управление наукой передали в социальный блок. Если силами старого министерства связь между наукой и производством, пусть и не самым лучшим образом, но осуществлялась, то сегодня государственное управление наукой свелось к контролю достижения изобретенных чиновниками сомнительных показателей эффективности.

Наиболее известный из них – доля научных статей, опубликованных в журналах, которые включены в американскую базу данных Web of Science. Это решение нанесло ущерб науке, ударило по отечественной научной периодике, зато обогатило частную американскую компанию, владеющую упомянутой базой данных, а также ряд журналов, публикующих за плату любой наукообразный текст.

Второе. Необходимо восстановить особую организационно-правовую форму для институтов и университетов. В 2010 году их сделали бюджетными учреждениями, что привело к замене базового финансирования государственным заданием. Институты и так страдали от хронического недофинансирования, а теперь многие из них, особенно экспериментальные, потеряли возможность должным образом поддерживать и развивать свою сложную инфраструктуру.

Другие, еще более опасные следствия закона о бюджетных учреждениях – резкое усиление некомпетентного вмешательства чиновников в исследовательский процесс, тотальная бюрократизация, нарушение традиций академического самоуправления, принятых в научно-образовательных организациях всего мира. Внедрено единоначалие, руководитель принимает решения без учета мнения коллектива. Ученых и преподавателей переводят на краткосрочные контракты. Это ставит их в полную зависимость от администрации, мешает научной работе и противоречит общемировой практике.

Третье. Нужно восстановить и сделать привлекательной научную аспирантуру, разрушенную после принятия Закона «Об образовании» в 2012 году. Аспирантуру превратили в образовательную услугу, которой пользуются желающие «зацепиться» в столичных городах или «откосить» от армии. С тех пор число аспирантов, защищающих в срок кандидатскую диссертацию, сократилось в пять раз! Недавно закон немного подправили, но это все равно лишь полумеры.

Четвертое. Пора вернуть РАН управление академическими институтами. По поводу печальных итогов реформы Академии наук 2013 года уже много сказано. Перечислю только основные последствия. Академическое руководство научными институтами заменено властью чиновников, не понимающих сути дела, но беспрекословно выполняющих указания начальства. Ослабли традиционные связи между научными коллективами. Резко выросла отчетность. Особенно пострадали региональные научные центры, где пришлось объединять в одно юридическое лицо всех: «от филологов до физиологов».

Пятое. Необходимо ограничить долю грантового финансирования в научном бюджете, чтобы ученые могли стабильно работать. Из-за перекоса в сторону конкурсного распределения средств после выхода в 2014 году поручения президента правительству о финансировании фундаментальных и поисковых работ преимущественно за счет грантов многие научные коллективы и отдельные ученые не могут планировать свою деятельность даже на среднесрочную перспективу.

Естественно, подобные условия работы не по душе исследователям, особенно молодым, и это одна из основных причин пресловутой утечки мозгов.

Наконец, шестое. Необходимо скорректировать положение прошлогоднего июльского указа президента о национальных целях развития России до 2030 года, где в качестве основной цели, которой теперь подчинены планы управляющих наукой чиновников, обозначено создание «возможностей для развития и самореализации талантов». Поставленные ранее, но не выполненные задачи прорывного развития исследований и внедрения результатов в экономику заменены позитивной, но весьма расплывчатой идеей.

– Вы верите, что все перечисленные ошибки можно исправить?

– При наличии политической воли это сделать несложно. Всем очевидно, что неверные решения необходимо корректировать и что их авторы должны нести ответственность за провалы. Иначе это будет повторяться снова и снова.

– Вам не кажется, что принимаемые в последнее время властью меры способствуют решению обозначенных вами проблем? Создаются научные центры мирового уровня (НЦМУ) для проведения исследований по приоритетным направлениям научно-технологического развития. Научно-образовательные центры (НОЦ) должны готовить высококвалифицированных специалистов для современных производств. В рамках комплексных научно-технических программ полного инновационного цикла планируется внедрять научные результаты в практику.

– На все эти нововведения выделяется лишь небольшой процент бюджетных средств, отпускаемых на науку, и изменить ситуацию коренным образом они явно не смогут. Про комплексные программы я мало что знаю, пока ни одна из них не заработала. НЦМУ – это, скорее, способ поддержки структур, которые иначе остановились бы в развитии и продолжали терять кадры. Хочу отметить, что ученые активно боролись за то, чтобы документы, касающиеся этих центров, приняли разумный вид. Чуть ли не основным показателем результативности чиновники хотели сделать количество работающих там зарубежных ученых.

Что касается НОЦ, итоги тоже подводить рано. Академические ученые, которые участвуют в таких проектах, жалуются на непреодолимые бюрократические барьеры. Динамичное взаимодействие научных, образовательных, производственных организаций в таких условиях выстроить нереально.

Так что все эти новые структуры кажутся мне какими-то вишенками на несуществующем торте.

– А что вы думаете по поводу возможности Академии наук влиять на государственные решения в области научной политики?

– Сегодня это влияние явно не соответствует имеющемуся в академии потенциалу. Понятно, что РАН не должна вступать в прямую конфронтацию с властью, это контрпродуктивно. Но она призвана в рамках своей компетенции давать объективную оценку проводимой в стране политике.

Справедливости ради стоит сказать, что Академия наук организует экспертное обсуждение многих вопросов научно-технического развития страны, формирует компетентные, обстоятельные рекомендации. Но поскольку чиновники не прислушиваются к ученым, большая аналитическая работа академии в основном пропадает втуне.

– А есть ли единство мнений по поводу состояния научной сферы и путей улучшения ситуации в академической среде?

– В РАН есть единство по главному вопросу – о плачевных результатах проводимой в последние десятилетия научно-технической политики. Академия – одна из немногих структур, которые открыто об этом заявляют. Именно поэтому нападки на нее не прекращаются.

Я, кстати, не идеализирую РАН. Уверен, что нам надо намного активнее браться за решение собственных внутренних проблем и тоже вводить ответственность представителей руководства за последствия ошибочных действий.

Коснусь лишь одного вопроса. Сейчас академии грозит потеря ее переводных журналов. Их издатель американская компания Pleiades Publishing Limited (PPL) навязывает РАН и редколлегиям новые условия лицензионных договоров, которые свидетельствуют о намерении американцев захватить англоязычные версии сотни лучших российских журналов.

Несмотря на протесты редакторов, обращение нашего Отделения математических наук в Президиум РАН, мое письмо президенту академии и выступление на заседании президиума, адекватных мер не принимается. Ситуация остается критической.

Хочу также подчеркнуть, что организационно-правовая форма Федерального государственного бюджетного учреждения (ФГБУ) для РАН абсолютно не подходит. Повторюсь, в основу управления ФГБУ положено единоначалие. Организация работы академии должна строиться на совсем других  принципах. Глава РАН Александр Сергеев  это понимает, старается по максимуму применять демократические процедуры, вносит предложения об изменении правового положения академии. Но, увы, пока власть не идет навстречу РАН.

Надежда ВОЛЧКОВА

Казалось бы, этот вопрос в науке решен окончательно и бесповоротно: хозяйственная деятельность человека нарушила баланс углекислого газа в природе. В результате возник так называемый парниковый эффект, из-за чего произошел рост глобальной температуры. Об этом сегодня знает каждый школьник. Практически полное согласие (как нам объясняют) царит и в научном мире, и в политических кругах. Результат этого консенсуса мы наблюдаем воочию: Парижское соглашение по климату, беспрецедентные меры правительств западных стран по переходу на возобновляемые источники энергии, введение «углеродного» налога и так далее.

И в то же время мы несколько преувеличиваем этот консенсус. Я не говорю сейчас об откровенных «климатических диссидентах», принципиально отрицающих сам факт глобального потепления. Подобные субъекты были всегда, и нет ни одного вопроса, который бы не оспаривался в кругах маргиналов. Я говорю сейчас об ученых, признающих повышение глобальной температуры, однако отрицающих его связь с выбросами антропогенного углекислого газа. Прежде всего, я обращаю внимание на группу ученых, представляющих Центр экологических исследований и наук о Земле (CERES). Свою задачу они видят в том, чтобы представлять общественности некие «нестандартные» толкования актуальных мировых проблем. По вопросам климатических изменений CERES высказывает точку зрения, альтернативную тому, о чем заявляют представители МГЭИК. Поэтому - исключительно ради объективности - имеет смысл ознакомиться с этим альтернативным взглядом, отраженным в целом ряде публикаций.  

Начнем с того, что представители CERES не отрицают научного консенсуса по вопросам глобального потепления. Так, они отмечают, что согласно публикациям последних лет, примерно 90-95% ученых соглашаются с тем, что в настоящее время глобальные температуры выше, чем это было в позапрошлом веке. Однако при этом они обращают внимание на то, что в глазах общественников данный консенсус отображается неверно.

Так, многие из нас думают, что ученые единодушны в плане истолкования причин глобального потепления, связывая его с человеческой деятельностью. Мало того, нам внушают мысль о том, будто иное понимание причин по сути своей антинаучно. Представители CERES полагают, что навязывание такой точки зрения вредит самой науке, поскольку препятствует свободным и непредвзятым исследованиям столь важной проблемы. На самом же деле, утверждают они, указанная точка зрения совсем не соответствует действительности.

Как показывают опросы, проводимые среди ученых, не менее 90% из них, действительно, не отрицают роста глобальных температур. В то же время, когда речь заходит о причинах данного явления, то здесь, подчеркивают представители CERES, возможен достаточно большой спектр мнений. Одни придерживаются «традиционной» точки зрения относительно антропогенного влияния, другие же пытаются выявить естественные причины. Некоторые допускают несколько причин, включая и хозяйственную деятельность человека. То есть нельзя сказать, что наука едина только в одном мнении, а потому «благословляет» политиков в их борьбе с выбросами углекислого газа посредством отказа от ископаемого топлива. Всё гораздо сложнее.

Показательно, что из 12 тысяч рассмотренных научных статей на эту тему две трети из них вообще не выказали никакой позиции относительно причин глобального потепления. И только 8% прямо указывали на связь данного явления с антропогенным фактором. Точнее, придавали ему решающее значение, но не считали единственной причиной.

Что касается представителей CERES, то они предприняли попытку выявить как раз естественные причины климатических изменений. На их взгляд, наблюдаемое ныне потепление не является беспрецедентным по своим параметрам не только для истории Земли или истории человека, но и для истории метеорологических наблюдений. То есть то, что мы наблюдаем в наши дни и из-за чего в мире начался такой переполох, подогреваемый апокалиптическими прогнозами, якобы уже происходило в недавнем прошлом. Если взять относительно небольшой отрезок времени, начиная с конца XIX века и по сегодняшний день, то можно отчетливо зафиксировать циклические колебания глобальных температур. По крайней мере, для Северного полушария. Так, по их мнению, очевидно то, что значительное потепление наблюдалось в период с 1881 года по 1940-е годы. Следующий цикл потепления наступает с начала 1980-х годов. Но между этими периодами, заявляют исследователи, был период выраженного похолодания, которое пришлось на 1950-1970-е годы.

Что же, в таком случае, могло вызвать такие колебания? Как было сказано, исследователи из CERES исключают решающее значение такого фактора, как эмиссия углекислого газа (ведь его концентрация не подвержена таким колебаниям). Они обращают внимание на солнечную активность, отводя ей главную роль при рассмотрении климатических изменений. Разумеется, они принимают во внимание и другие факторы. Например, влияние вулканических извержений. Однако именно изменение солнечной активности, на их взгляд, лучше всего коррелирует с колебаниями глобальных температур.

В свете указанных подходов были переосмыслены некоторые данные, полученные ранее в рамках других исследовательских групп (например, МГЭИК). Переоценка влияния антропогенного углекислого газа и слабый учет влияния естественных факторов, считают исследователи из CERES, возникла именно потому, что компьютерные модели должны были показать непрерывную тенденцию к потеплению, включая и период с 1950-х годов. В принципе, они изначально были рассчитаны на то, чтобы показать «работу» углекислого газа. То есть данные модели, которые сегодня использует при расчетах МГЭИК, имитируют воздействие парниковых газов на процессы потепления. Кроме того, оценки предыдущих глобальных температур, по мнению специалистов CERES, не учитывали влияния городской среды на показания метеостанций. Якобы из-за этого данные по температурам оказались несколько завышенными. Взамен этого предложена новая оценка температурных трендов для Северного полушария, где были использованы показания метеостанций, расположенных в сельской местности. Данная оценка, указывают авторы, согласна с тем, что наблюдаемое глобальное потепление действительно происходило с конца 1970-х годов, но в то же время она отчетливо показывает, что указанный рост температур начался с глобального похолодания, начавшегося с 1940-х годов. И якобы накануне этого похолодания было так же тепло, как и в наши дни.

Вот эту мысль о том, что глобальное потепление, подобное нынешнему, планета пережила не так давно, представители CERES развивают сразу в нескольких публикациях. В частности, они пытаются доказать, что наблюдаемое ныне сокращение площади арктического льда, хорошо видимое со спутников, последовало после наступления льдов, происходившего с 1940-х годов. В свою очередь, это наступление происходило после предшествующего отступления, начавшегося примерно с 1910-го года. По большому счету, отсюда вытекает, что арктический лед куда более динамичен, чем это следует из простого рассмотрения спутниковых снимков. Да, с начала спутниковых наблюдений, утверждают исследователи, средняя протяженность морского льда в Арктике уменьшилась. Отсюда можно сделать вывод о том, что речь идет о беспрецедентном сокращении площади арктических льдов. На самом же деле это будто бы объясняется тем, что космические снимки стали появляться только с конца 1970-х годов, то есть с начала нового цикла потепления. Если бы космическая эпоха началась на тридцать лет раньше, то первые спутники зафиксировали бы прямо противоположную тенденцию.

Таким образом, определенная часть исследователей не оставляет надежды доказать непричастность человека к процессам глобального потепления, чтобы заодно пресечь апокалиптические прогнозы и панические настроения. Насколько серьезными и влиятельными окажутся эти попытки, и насколько они не ангажированы, время покажет.  Если в течение ближайшего десятилетия тенденция к потеплению и таянию полярных льдов не прекратится и не перейдет в свою противоположность, подобные альтернативные точки зрения наверняка рискуют попасть в разряд вольной публицистики.

Олег Носков

Вас когда-нибудь преследовал кошмар, в котором вам сниться, что вы не можете проснуться? Вы изо всех сил пытаетесь, но не можете сбросить с себя этот морок, расшевелить своё собственное тело, заставить себя встать, открыть глаза... хотя бы закричать. Вы пытаетесь изо всех сил, но вы всё равно спите. Звучит страшновато? А что если я скажу, что этот кошмар - описание одной из самых массовых и самых странных эпидемий, с которыми мы когда-либо встречались? Что однажды сотни тысяч людей по всему миру стали внезапно замирать. С едой во рту, с книгой в руках, они впадали в оцепенение, из которого не могли выйти годами, а каждый третий умер, так и не вернувшись из своих снов. Они становились апатичными, полностью безразличными к еде, родным и близким, движениям, позам, судьбе своего тела, к боли, радости или печали, оставаясь в сознании, но лишь отчасти... миллионы несчастных, обречённых и не вернувшихся. 

Речь пойдёт про Encephalitis lethargica, или летаргический энцефалит. «Энцефалон» - гордое и мощно звучащее слово, по-гречески означает мозг, а «Летаргика» происходит от мифической Леты - 5-ой реки подземного мира. Всего в царстве Аида было пять рек: ледяной Стикс - смерть, отделял мир живых от мира мёртвых. Преодолев его, можно было стать неуязвимым, если сумеете вернуться, или кто-нибудь выдернет вас за пятку или что пообидней. Ахерон - поток печали, Кокитос - река плача, Лета - забвение и Флегетон - всепоглощающий огонь. Звучит достаточно уныло, но очень хорошо доносит тонкий смысл заболевания, скрытый уже в самом его названии - «разум, перешедший за черту забвения». Но давайте покинем Древнюю Грецию и отправимся на поля сражений Первой мировой войны.

К концу 1915 года Пруссия решила, что сил для наступления широким фронтом у неё больше нет. Начальник генерального штаба, Эрих фон Фалькенхайн, прекрасно представлял себе последствия двух лет войны для Франции. Она была самым слабым противником для Рейха, потеряв около 3 000 000 солдат в окопной войне, и находилась на грани всенационального нервного срыва. Казалось, это был переломный момент, и добить слабого противника одним решительным ударом было делом чести. Также он понимал, что если решительной победы не случится, то поражение Германии будет вопросом времени.

Для удара был выбран Верден. Это было сердце обороны западного фронта, город-крепость. За ним проходили линии снабжения для остальных районов. В него верили, как в несокрушимую твердыню, а его форт Дюомон и был таковым. Отсюда даже забрали часть орудий для подготовки наступления французов на Сомме - настолько в нем были уверенны. И именно поэтому его выбрали немцы. Битва при Вердене продлилась 10 месяцев и унесла около 1 000 000 жизней с обеих сторон, как непосредственных участников, так и около боевых потерь, многое подарив этому миру впервые: от осознания нового значения слова «мясорубка» при виде перепаханной 40 млн. арт.снарядов местности, до первых боевых применений огнемётов и введения "Шталь Хельмов". Сражение при Вердене подарило миру и кое-что ещё.

«...В Вердене большего всего страдают раненые и те, кто их переносит. Сначала их доставляют с линии фронта до медицинского поста, это 1,5 км, затем их везут во Флери, оттуда ещё 2 км на носилках до первых машин, и только затем в госпиталь...»

Огромное количество болезней и инфекций обрушилось на медицинский персонал по обе линии фронта, причём физические травмы и ранения - не самые большие проблемы. Тиф, холера, грипп, воспаления лёгких, гангрены - обыденная реальность. Но эта война получила имя Мировой не просто так - она принесла свежие патогены из всех уголков мира в Старый Свет, а колониальные войска - новые, эндемичные для далёких стран болезни. А собрав их всех вместе, Война столкнула людей друг с другом, омыла кровью, а затем вернула домой немногих уцелевших с совершенно новыми штаммами, перетасовав колоду эпидемиологических заболеваний по всему Земному шару. Невероятное истощение и голод, множество психиатрических симптомов, переполненные клиники абсолютно всех специализаций за линией фронта - всё смешалось. И только смерть правила своим мрачным балом.

По невероятному стечению обстоятельств в этом кровавом хаосе выживают несколько человек со странными симптомами. Им удаётся пережить отправку с фронта и военно-полевые госпитали, откуда их, не имея возможности чем-то помочь, направляют в глубь страны. Париж и Вена. У двух непримиримых противников пациенты с одними и те же симптомами.

Французский врач Жан Рене Крюше, доктор медицины, занимавшийся до войны исследованиями тиковых расстройств, укачиванием и состоянием перегрузок, которые испытывают лётчики, интересовался проблемами мозга. И когда в бесконечном потоке стонов раненых к нему попал первый необычный пациент, в первую очередь он подумал, что это последствия применения иприта или нового оружия рейха. Но затем последовали новые пациенты. Ещё и ещё. Один за другим. У кого-то из них была температура, у кого-то нет, но были боль в горле, боль в мышцах, двоение в глазах, вялость, рвота. Всё это в условиях фронта и невероятных потерь, как прямых так и косвенных, было относительно неважно и безынтересно для опытного госпитального врача. Но вот что странно: у некоторых пациентов были и другие симптомы - задержка психического отклика, впадание в состояние полной обездвиженности и безмолвности. Поступившие начинали испытывать слуховые, зрительные и обонятельные галлюцинации. Они видели то, чего нет и слышали то, чего не может быть.

Позднее, в 1941 году, состояние, в которое попадали эти пациенты, опишут как акинетический мутизм. Это заковыристый неврологический термин, обозначающий состояние пациента, когда он теряет способность говорить, двигаться, имея физическую возможность это делать. За редким исключением остаётся лишь возможность двигать глазными яблоками при полной пассивности всего тела.

Выздоровевшие описывали это как ощущение некоей силы, которая мешала, наваливаясь на них каждый раз, когда они пытались сделать хоть какое-то движение. Всё это сопровождалось приступами Клазомании (от греческого «Клазо» - крик): казалось, застывшие безмолвные пациенты, не реагирующие даже на боль, начинали кричать с невероятным ужасом, и иногда крики были прерывистыми, переходили в лай, ругательства и бормотание. У Крюше было уже 64 таких пациента. Потратив несколько месяцев на их изучение, он готовил медицинский доклад о новом заболевании, которое во Франции позднее так и назовут «болезнь Крюше».

Шёл январь 1917 года. В это же время в психиатрическую клинику им. Юлиуса Вагнера-Джаннера в Вене, пришёл странный мужчина. Он заснул прямо на приёме у врача, во время разговора и расспроса его о причинах визита. Его голова безвольно повисла. Попытки его разбудить приводили лишь к частичному открытию глаз - он смотрел сквозь узкие щели полузакрытых век, но оставался недвижим. Что было ещё необычнее, этот пациент не был военным. В это же время в психиатрические клиники начинается огромный приток больных с шизофренией, деменцией, слюнотечением и множеством других странных психических состояний, наступивших одновременно. При этом, они не свойственны пациентам ни по возрасту, ни по другим признакам. Всех больных объединяет лишь два параметра: первое - для их симптомов, собранных вместе, нет отдельной болезни, известной науке; второе - они засыпают.

В психиатрической больнице Вены в это время работал весьма интересный и талантливый доктор - Константин фон Экономо. Румын греческого происхождения, мигрировавший в Австрию и блестяще закончивший медфак Венского университета. Он специализируется на невропатологиях и психиатрии, был лётчиком и военным врачом. Огромное количество времени доктор Константин посвятил изучению функций мозга. И лично меня радует и удивляет до глубины души тот факт, что двух талантливых медиков, психиатров, столкнувшихся с одним и тем же неизвестным заболеванием на заре их карьеры в медицину привёл интерес к одним и тем же патологиям лётного состава.

Как бы то ни было, именно Экономо первым в Австрии систематизирует странные случаи и объединяет их в одно заболевание. В этой части Европы болезнь также назовут в честь первооткрывателя - «болезнь Экономо».

Первая мировая война подарила миру множество психических расстройств. Нет, конечно, истерики, моральные травмы и фаллические ассоциации по Фрейду у пубертатной молодёжи бывали и раньше. Но массовая истерия и искалеченная психика у тысяч солдат, вернувшихся из мясорубок боевых действия были новыми. Это, кстати, и послужило взлёту психиатрии в начале 20-го столетия. Во Франции в 1890-х это был Жан-Мартин Шарко, утверждавший, что в основе всех заболеваний класса «истерия» лежит психологическая травма. Часто такая травматическая истерия проявлялась спустя годы «инкубации» в подсознании больных. Дело Шарко с успехом подхватил немец - Фрейд, изучавший психотравмы всю жизнь, а затем и англичанин - Чарльз Майерс. С «травматичной истерии» доктора Шарко начинается история и Shell shock (послебоевой невроз) и компульсивных расстройств, посттравматических синдромов (афганский синдром, вьетнамский синдром) и современных проблем военных и страховых компаний всего мира.

Учитывая всё это, первыми под подозрение Констанина фон Экономо попали психоневрологические стрессовые расстройства. Но пациентов становилось всё больше и больше. Привозившие их родные и близкие жаловались, что пациенты засыпали прямо за ужином, на работе или вовремя разговора. Родители пытались разбудить детей, которые не просыпались ото сна. Некоторые засыпали и уже не могли проснуться, медленно умирая во сне. Многие из них были слишком юными, чтобы вообще когда-либо испытывать психоневрологический стресс, способный привести к таким последствиям. И уж точно в психиатрии сон не должен убивать пациентов. А что на счёт инфекций? Константин бросается в архивы больницы и Австрийскую национальную библиотеку в поисках ответов.

Первая зацепка нашлась в монографии Отто Лейхтенштерна, сообщавшего о пандемии гриппозного энцефалита. Отто жил и работал в Кёльне, где в 1890-х он застал странный грипп. Болезнь начиналась внезапно, быстро разгоралась в теле больного, вызывая жар, бред, потерю сознания и судороги. Но что было необычно, во время болезни, в самом её начале или на пике, часто наступала апоплексия - паралич вследствие кровоизлияния в мозг. Лейхтенштерн также описал «тюбингскую» сонную болезнь 1712 года и коматозный грипп, когда острая форма гриппа перетекала в крайнюю сонливость или кому на период от нескольких часов до нескольких недель.

Вторая зацепка вела к эпидемии «Ноны», впервые встретившейся в 1889-1890 гг. в северной Италии, а затем в Англии и в Нью-Йорке. Этимология названия эпидемии любопытна. Это или исковерканное слово «кома», или la nonna - «бабушка» по-итальянски, что также отсылает к сонливости. В это же время встречаются исследования микробиологов по болезни тутового шелкопряда - «Schlaf(f)sucht der Seidenraupen» - вызывающей вялость животного и имевшую бактериальную природу. Из-за опечатки в «Schlaff» болезнь превратилась из «расслабленности» в «гиперсомнию, сонливость». Но пациентов Ноны после смерти не изучали и вскрытие не производили. А болезни шелкопрядов могли не иметь отношения к больным австрийцам.

Обследование пациентов не дало однозначного результата ни по одному из случаев: параличи появлялись и исчезали, повышенная рефлекторная активность, судороги, нистагм (быстрые движения глаз в стороны). После лечения симптомы частично исчезали. Моча, анализ спинномозговой жидкости и тесты на известные инфекции - сифилис и тиф - были отрицательными. Казалось, к разгадке Константина приблизил случай. Экономо встретил пациентку другого врача: 32-летняя М.В. была выписана из больницы после лечения рассеянного склероза. Но Экономо увидел в её случае не рецессию, а острую фазу своего заболевания. Не смотря на оказанную помощь, у неё оставались тремор, нистагм, непроизвольный смех. Этот пример вынудил его обследовать остальных своих пациентов, уже выписанных или переведённых на амбулаторный режим.

К слову, спросите вы, дорогой SV, а чем тогда лечили таких бедолаг? Ну тогда, в начале 20-го века вполне успешно могли снять боль, снизить жар, минимизировать припадки, судороги и стимулировать активность у тех, кто её терял, и вылечить пару инфекций. Вирусные заболевания, сепсисы и гангрены до открытия пенициллина представляли большую проблему, нежели сейчас. Фармацевтической промышленности начала века были известны фенобарбитал, эфедрин, парацетамол, морфин и супер популярная новинка - аспирин.

Проверив остальных, Экономо пришёл к пугающим выводам: болезнь поражает серое вещество головного мозга. Аналогичными больными стал заниматься его коллега Ричард Виснер. Проведённые им вскрытия умерших подтвердили догадки: поражено серое вещество. Болезнь распространялась. В общей сложности, по сообщениям немецких врачей Германа Шлейзингера, Эмиля Рэдлиха, Марцела Розанковски, число случаев заболевания в стране можно было уже оценить в несколько сотен. Но отдельно задокументированные вспышки в санаториях и военных госпиталях не давали целостной картины. Болезнь поражает мозг, вызывая интенсивное воспаление, создающее огромное количество психоневрологических симптомов. Экономо тут же публикует статью с предупреждением для научного сообщества Пруссии и Австрии. Наступило 17 апреля 1917 года. Всего через пару дней точно такую же статью опубликует Жан Рене Крюшо. Но они оба сильно опаздывают.

Всего два месяца назад, за 16 000 километров от Австрии - в Австралии - также участвовавшей в войне, регистрируют вспышки новой неизвестной болезни, поражающей нервную систему. Симптомы те же - за 36 часов повышается температура, высокий пульс, лихорадка, переходящие в ступор, кому и смерть. Всего 134 случая, смертность свыше 70%.

Болезнь разрастается, но до пожара ещё далеко. Военные действия продолжаются, а кроме того, на горизонте появляются первые зарева глобальной пандемии куда более пугающего противника - эпидемия испанки. За этой ширмой «сонная болезнь» остаётся тёмной лошадкой.

27 апреля 1918 года в английском журнале Ланцет выходит короткая научная статья про загадочную эпидемию во Франции с размытыми симптомами. Публикация обусловлена множеством обращений мед.работников и врачей из самых разных учреждений, столкнувшихся с потоком больных, чьё заболевание они не могут диагностировать. Уилфред Харрис, невролог из Лондонской больницы Святой Марии, сообщил о 7 случаях. При этом, ему удалось приблизиться к разгадке. Как он считал. В его сообщении было указано, что поражение серого вещества, скорее всего, является токсическим. Более того, он сумел провести аналогии с ботулизмом, установив, что трое из больных употребляли консервированные морепродукты накануне заболевания. В одном из случаев ему удалось выделить патоген, как две капли воды похожий на Clostridium botulinum.

И, возможно, это небольшое открытие изменило бы ход распространения эпидемии, но увы, в 1918 году при токсичных отравлениях назначали промывание ртутью и подкожные инъекции стрихнина. И то и другое убивает. Вдобавок ко всему, это не было ботулизмом. Также как и в Германии, британским учёным пришлось пройти несколько стадий подозрений и домыслов прежде, чем понять, что новая болезнь действительно новая. Это не ботулизм, потому что заболевают даже грудные дети, не употребляющие консервов. Это не газовая атака, и не психический синдром, так как многие из заболевших - обычные люди, далёкие от войны, так эффективно скрывшей от Британии отчёт доктора Экономо.

Британские медики начинают своё собственное расследование. В медицинских архивах всплывают случаи «заболеваний снами» в Копенгагене в 1657, в Британии в 1658, 1661, 1775. Возможно, такие произведения как «Рип ван Винкль», написанный в 1819 году и повествующий о проспавшем 20 лет крестьянине, отражали реальные истории. Но более конкретной информации просто не было, что только усиливало мистический ореол болезни.

Спустя несколько месяцев, аналогичные случаи будут зарегистрированы в Нью-Йорке. Затем в Швеции, Индии, Египте, Китае, Алжире, Уругвае, СССР. Медленно, но верно за 2 следующих года заболевание распространится по всему Земному шару, и заболеют по меньшей мере около 5 млн. человек, каждый 3-ий из которых начнёт медленно засыпать, погружаясь всё глубже и глубже в воды Леты. Эпидемия исчезнет так же внезапно, как и началась, растворившись лёгким туманом под утренними лучами восходящих медицинских наук.

Тогда, в 1918 году, не найдя ответов, учёный совет больницы Королевы Мэри, извлечёт образцы тканей мозга пациентов, погибших от Летаргического энцефалита, потом бережно поместит их в стеклянные колбы с формалином и законсервирует воском на следующие 100 лет. Впоследствии Дж.Холл написал: «Возможно поколения, что придут за нами, будут ясно видеть то, что мы только пытались нащупать». Но, увы, несмотря на его пожелания, мы не приблизились к ответу ни на сантиметр. Из образцов не удалось выделить патогенную бактерию или вирус. Более поздние вспышки были единичными. Всё, что мы знаем сегодня, это то, что, в начале 20-го века мы столкнулись с чем-то, что отравляло наш мозг, медленно убивая и погружая в сон. Чем-то, что осталось за ширмой мировых войн, революций и пандемией гриппа, и, возможно, ещё погрузит нас в вечное царство грёз.

На прошлогодней Международной конференции по генетике и селекции растений, организованной Институтом цитологии и генетики СО РАН, прозвучал один тревожный факт, которому я раньше не придавал особого значения. Как отметил один из докладчиков, в настоящее время мировое производство семян основных сельскохозяйственных культур пытаются монополизировать крупные агрохимические компании, такие, например, как печально известный своей сомнительной историей концерн Bayer (активно сотрудничавший с нацистами по созданию средств уничтожения людей). С учетом указанного обстоятельства вопросы современной селекции приобретают особую остроту.

Дело в том, что засилье международных монополистов грозит свести на нет значение региональных сортов, а значит – снизить роль отечественной сельскохозяйственной науки. При попустительстве властей вполне может сложиться такая ситуация, когда российская селекция и семеноводство будут восприниматься как бессмысленная обуза для государственного бюджета. И в итоге в качестве «разумного» подхода к решению проблем утвердится до боли знакомый принцип: зачем развивать свое, если можно купить готовое за границей?

Разумеется, отечественная наука старается идти в ногу со временем и в вопросах селекции, о чем свидетельствуют, в том числе, и регулярные конференции международного формата на эту тему, и тесное общение с зарубежными коллегами. Но давайте говорить начистоту: повестку в этих вопросах задаем не мы. Мы лишь стараемся «держать планку» на установленном уровне, чтобы соответствовать международным стандартам. Однако кто формирует эти самые стандарты? Не торчат ли здесь «уши» тех же транснациональных компаний?

Я думаю, нет нужды доказывать, что современное высокотехнологичное (интенсивное, по сути) сельхозпроизводство на все сто процентов поддерживается научными достижениями в области биологии (включая генетику). Но это же самое производство, рассчитанное на массовый выпуск продукции, ведет к неизбежному усреднению качества и снижению биоразнообразия. Такова логика любого массового производства, в конечном итоге ликвидирующего все региональные особенности той еды, которая появляется на нашем столе. Хоти мы того или нет, но, если мы встраиваемся в это «прогрессивное» высокотехнологичное русло, мы в любом случае поставим под вопрос значение национальной науки в деле выведения собственных сортов с некими уникальными региональными характеристиками. Массовое производство не знает национальных границ и национальных вкусовых предпочтений, поскольку все здесь измеряется количественно (урожайность, калорийность, стоимость, себестоимость и т.д.). И если с количественными показателями складывается всё нормально, о вкусах уже не спорят: один и тот же сорт картошки, пшеницы или огурцов начнут высевать и в Канаде, и в Сибири, и в Швеции, и в Аргентине, и в Новой Зеландии. Про овощи и говорить нечего: тотальный переход на закрытый грунт, искусственное создание «комфортного» микроклимата снимает, в том числе, и влияние особых климатических условий, характерных для того или иного региона. Различия в этом случае стираются еще больше.

Я недаром здесь ссылаюсь на массовое производство. Монопольный впуск семян встраивается в ту же логику. Здесь нет никакого злого умысла. Усреднение и упрощение, снижение разнообразия диктуются исключительно вопросами производственной рациональности и коммерческой выгоды. В принципе, всё современное высокопродуктивное сельское хозяйство покоится именно на этом основании. Отсюда же вытекает переход к монокультуре, когда огромные поля засеваются каким-то одним видом или даже одним сортом. И, давайте будем честными: современная наука до сих пор «обслуживает» именно такой подход к производству продуктов питания. В то же направление встраивается и селекция. Поэтому, когда нам объявляют, что ученые – благодаря прорывным открытиям - вывели великолепный высокоурожайный сорт, то надо понимать, что это чудо селекции создано как раз для интенсивного монокультурного хозяйства. Надо ли говорить, что при таком подходе к производству продуктов питания для «прокорма» всего человечества мировому сельхозпроизводству достаточно будет лишь несколько десятков таких вот «чудесных» сортов или гибридов? А для их получения вполне можно ограничиться несколькими крупными селекционными и семеноводческими центрами – к чему, собственно, и стремятся названные транснациональные компании.

Круг, таким образом, замкнулся. Усреднение и снижение биоразнообразия вытекает из самой природы интенсивного монокультурного хозяйства. О его пагубном влиянии на экологию планеты говорить не приходится. Этой проблеме уже посвящено достаточно много серьезных исследований, чтобы на ней останавливаться подробно. Однако, судя по всему, для массового производства другой технологии не существует. Поэтому стоит принять как неизбежность тотальный контроль над этим сектором со стороны международных компаний. Этого не может не произойти, а значит, национальной науке рано или поздно придется смириться с засильем монополистов на этом направлении.

В то же время интенсивному сельхозпроизводству есть альтернатива в виде мелких региональных производителей, семейных ферм и целой армии садоводов-любителей, которые имеются в любой стране. К сожалению, «большая» академическая наука до сих пор старается их не замечать. Печальным следствием такого невнимания является, на мой взгляд, попытка тех же мелких производителей «тягаться» с крупными агрохолдингами, то есть конкурировать на одних и тех же рынках – вместо того, чтобы искать свои особые ниши, остающиеся без внимания со стороны «крупняка». Со временем сюда могли бы подтянуться и любители. А таких локальных ниш может оказаться великое множество. Иначе говоря, как раз в данном секторе мы получаем искомое биоразнообразие и региональные особенности. Соответственно, при внимательном отношении к указанному направлению окажутся востребованными селекционные центры регионального значения. Причем, путем тесного взаимодействия мелких производителей и местных селекционных центров нам удалось бы сохранить огромное количество сортов самых разных культур, то есть сохранить ценный генетический материал, закономерно теряющийся в условиях засилья монокультурного хозяйства.

Вот простой пример. К концу прошлого столетия в сельском хозяйстве Европы было утрачено до 85% изначального сортового разнообразия овощных культур. Билл Моллисон – видный авторитет в области органического земледелия и создатель пермакультурного дизайна, - связывал эту утрату с монопольным регулированием рынка путем выдачи патентов на семена. По его мнению, в подобной политике как раз заинтересованы международные агрохимические компании. Именно таким путем (не без участия государственных институтов) им удается теперь контролировать производство и продажу семян порядка тридцати базовых сельскохозяйственных культур.  А через этот контроль - контролировать еду фактически в масштабах планеты.

На практике это означает, что в продажу не могут поступать семена, на которые не выдано патента. Поэтому для крупного сельхозпроизводства их как бы уже не существует. То есть, их нет в официальных реестрах, и это обстоятельство фиксируется нами как утрата былого сортового разнообразия. Но на самом деле немалая часть старых сортов сохранилась – сохранилась именно благодаря любителям, которые в ответ на регулирование рынка (речь идет о западных странах) стали создавать свои собственные «библиотеки семян» и налаживать различные способы обмена коллекциями. Мало того, как пишет Билл Моллисон, на Западе по инициативе таких любителей стали создаваться компании, торгующие незапатентованными семенами. Помимо этого, на волне увлечений домашним семеноводством многие огородники-любители стали целенаправленно заниматься сохранением и размножением семян. Благодаря этим мероприятиям удалось объединить местные любительские коллекции и составить огромный «параллельный» реестр сортов самых разных культур.

Интересно, что на американских сайтах, посвященных органическому земледелию, любителям даются подробные инструкции насчет сохранения семян. Причем, инструкции составлены статусными учеными. Лично меня очень радует этот факт, и я думаю, что нашим селекционерам также стоит обратить пристальное внимание на «любительский резерв». Я говорю это к тому, что не стоит науку привязывать исключительно к индустриальным технологиям, особенно если речь идет об овощеводстве. Скажем, если оценивать результаты работы наших селекционеров только с позиции интенсивного монокультурного хозяйства, то можно ненароком девальвировать их труд. Дескать (а я подобное слышал неоднократно), в передовых странах создают суперсовременные высокопродуктивные гибриды, а мы все еще застряли на мичуринских «вениках». Это слишком предвзятое отношение к сельскому хозяйству. Я специально обращаю внимание на растущую популярность органического земледелия, которое дает массу разнообразных рыночных ниш, в которые никогда не «заглянет» высокопроизводительная сельскохозяйственная индустрия. То есть надлежит избавиться от однобоких подходов и оценок, ибо мир гораздо сложнее, чем кому-то кажется.

Сошлюсь в этой связи на сорта овощей селекции СибНИИРС (филиал ФИЦ ИЦиГ СО РАН). Некоторые из них я сам с удовольствием выращиваю и вряд ли от них откажусь. Я собрал собственную коллекцию этих сортов, ценя их не только за прекрасный вкус, но и за уникальные, «узнаваемые» характеристики. Полагаю, что они как раз подходят для органического земледелия, а значит, в состоянии занять некоторые рыночные ниши исключительно как сорта с определенными региональными особенностями (уверяю – селекция овощей СибНИИРС имеет свое лицо). Я знаю, что у специалистов этого Института налажены неплохие отношения с дачниками, и эту хорошую традицию стоило бы даже еще больше «углубить и расширить». Думаю, что при совместных усилиях со стороны наших ученых и энтузиастов-любителей можно создать некую региональную (а в перспективе – общенациональную) сеть по обмену семенами лучших и уникальных сортов, созданных для местных условий и отражающих региональные характеристики. Это был бы очень хороший вклад в сохранение биоразнообразия.

Олег Носков

Прошлая публикация «Вклад сибирских ученых в мировую науку. Медицина» рассказывает о достижениях наших ученых в области медицины за 2020 год. Данная статья также посвящена открытиям.

​В статье выделены геологические работы, включая палеонтологические находки сибирских ученых, представляющие большой интерес для науки.

Большая Норильская экспедиция

Летом 2020 года группа ученых из 14 институтов СО РАН разных регионов провела большую экспедицию на полуостров Таймыр. Целью экспедиции была оценка состояния экосистем Норильского промышленного района (НПР) и всего Таймыра. В сумме работу выполняли 38 сотрудников. В срок с 27 июля по 2 сентября проводился ряд исследований, среди которых было бурение донных отложений водоемов и космическое зондирование.

Были получены два главных результата экспедиции: 1) НПР имеет высокие концентрации техногенных и природных загрязняющих веществ; 2) последствие разлива нефтепродуктов оказалось некритичным для Норило-Пясинского бассейна.

Вклад Большой Норильской экспедиции был оценен международной ассоциацией. Проект получил премию в номинации «Лучший проект в поддержку защиты и восстановления экосистем суши и содействия их рациональному использованию» конкурса Eventiada IPRA GWA.
​
Вторая волна миграций неандертальцев в Сибирь

На Алтае уже находили останки древних людей, обитающих на территории от 100 до 200 тысяч лет назад. Речь идет о первой волне миграции неандертальцев в Сибирь. В прошлом году благодаря новым палеонтологическим находкам была зафиксирована вторая волна. Доказательством послужили артефакты тех времен, возраст которых около 60 тысяч лет.

Предполагается, что миграция проходила северным путем по Великому Степному поясу, простирающемуся через всю Евразию. Ученых удивило, что орудия из Чагырской пещеры оказались схожи с обнаруженными европейскими орудиями, отличия состоят только в материале для изготовления.

Статья на эту тему была опубликована в журнале Proceedings of the National Academy of Sciences.

Захоронения тагарской культуры. Хакасия

Во время последних раскопок в Хакасии обнаружено 11 захоронений тагарской культуры (культура конца VIII ‒ начало III века до нашей эры). В захоронениях найдены останки двоих мужчин, женщины и ребенка. Большое внимание было уделено останкам женщины, которая, по всей видимости, относилась к воинскому сословию. Этот вывод ученые сделали, обнаружив рядом с телом женщины топор-акинак.

Изобразительное искусство из бивней мамонтов

В окрестностях деревни Усть-Кова Красноярского края еще в 1980-е годы были обнаружены фрагменты бивней мамонтов, представленные украшениями и скульптурками. Но только в прошлом году ученые сумели изучить эту находку. В результате была определена технология изготовления изделий. А современная программа DStretch помогла сопоставить окрас личных украшений и скульптурок из бивней.
​
Стоянка древнего человека. Усольский район

В Усольском районе во время археологических раскопок 28 мая была обнаружена стоянка древнего человека. На тот момент были найдены каменные лезвия, орудия для добычи огня и приготовления пищи. Возраст находок от трех до 50 тысяч лет.