Чего мы ждем от высшего образования и какие университеты нужны стране? Внятного ответа нет, и это порождает метания в погоне за местами в рейтингах. В этой статье мы попытались обобщить мнения ведущих специалистов

О российской высшей школе сейчас принято говорить в повелительном наклонении. От вузов требуют войти в топовые позиции мировых рейтингов, представить доказательства своей эффективности, развивать инновации и наращивать цитируемость в научных изданиях. Мнением самих руководителей университетов о приоритетах развития интересуются реже.

Мы подробно поговорили с ректорами десятка ведущих вузов России о том, зачем нашей стране нужны университеты и в каком направлении их надо развивать. Выслушали точку зрения чиновников и работодателей. По результатам бесед выкристаллизовались семь главных вызовов, ответить на которые российским университетам так или иначе придется.

1. Приоритет — обучение

На простые вопросы отвечать труднее всего. Зачем России университеты? Ответы руководителей вузов, работодателей, экспертов были разными, но сошлись все на банальном: «Учить». Виктория Петрова, заместитель генерального директора по региональной работе группы «Базовый элемент»: «Российская вузовская система нужна прежде всего для того, чтобы готовить специалистов, причем самой высокой квалификации, для определенных видов управленческой, научной и исследовательской деятельности». Ее формулировку уточняет МихаилЭскиндаров, ректор Финансового университета: «Если наш выпускник востребован, на него есть спрос со стороны работодателей, за ним охотятся и приглашают на работу уже на третьем-четвертом курсе, я считаю, что мы выполнили свою миссию. При этом есть еще одна задача. Я хочу, чтобы выпускник работал на благо России. Не обязательно оставаться в России, но работать — на благо России».

Казалось бы, не стоило терять столько сил и времени, чтобы получить столь очевидные ответы. Но очевидны они лишь на первый взгляд. Для тех, кто вовлечен в образовательный процесс, не новость, что в качестве целей перед ними ставятся наука, цитируемость, мало кому понятная инновационность и коммерциализация, безликая эффективность и прочее.

Нет, безусловно, в беседах тоже назывались иные цели. Например, ректор Уральского федерального университета Виктор Кокшаров совершенно справедливо указывает, что университет должен давать студентам «возможность не только обучаться, не только получать какие-то практические производственные навыки, но и раскрывать их творческие способности, таланты. Творчество может быть в сфере предпринимательства, в области культуры, искусства или спорта. Человек должен иметь возможность себя проявить». Еще один аспект, который обязательно должен быть присущ университету, — это умение прививать любовь к предмету, к профессии, добавляет Виктория Петрова.

Ну и, наконец, самая неоднозначная функция университета — научные исследования. Об этом очень удачно высказался ректор МГИМО Анатолий Торкунов: «Хороший университет должен генерировать, воспроизводить знания на новом уровне познания и науки. Наука очень важна для университета, но абсолютизация этой важности может привести к совершенно нежелательным последствиям». У нас все же совершенно иная, чем, например, в США, история. Это и наличие мощной научной базы вне университетов (например, РАН и прикладные институты). И другая модель преподавания. Хороша она или нет, но еще долго учебная нагрузка на преподавателя будет многократно превышать аналогичную в США. А раз так, то когда ему заниматься исследованиями?

Итак, все едины в том, что главное — это обучение на благо Родины. Осталось лишь решить, как измерить качество этой деятельности. Прямой метрики нет. Приходится ориентироваться на косвенные показатели. И здесь можно выявить два подхода. Один, в частности, назвал ректор Академии народного хозяйства и государственной службы Владимир Мау: «Я уверен, что хорошее образование там, где хорошие студенты, хорошие слушатели. Мы должны обеспечить такое качество образования, которое будет востребовано лучшими». Качество поступающих с грехом пополам можно оценить по ЕГЭ, результатам олимпиад и прочему. Другой подход охарактеризовал ректор НИУ ВШЭ Ярослав Кузьминов: «Если мы оцениваем качество образования, нам совершенно не нужно знать, сколько квадратных метров площади приходится на одного студента. Выскажу страшную мысль. Нам даже необязательно знать, сколько научных работ выпустили преподаватели данного факультета. Важны лишь два аспекта. Первый: твердо ли знает студент основы своего предмета. Именно основы — остальное можно освоить ситуативно, найти в справочниках. Чтобы это узнать, нам нужен не зависимый от вуза выпускной экзамен, которого пока нет. Второе: сколько зарабатывает выпускник через два–пять лет после окончания вуза. Вуз смог внести вклад в его человеческий капитал или нет? Это оценка среднего дохода выпускника по отношению к средней зарплате людей без высшего образования. Она тоже не делается. Если мы не имеем результатов этих двух измерений, бессмысленно говорить о мониторинге качества вузов как об инструменте борьбы с псевдообразованием».

В общем, все просто: берем основную функцию (обучение) и смотрим, что на входе, что на выходе, в идеале — и то и другое. Но тогда выясняется, что вход никто из трех международных составителей рейтинга не наблюдает. А что касается выхода, то его частично пытаются замерить рейтинги The Times Higher Education World University Rankings (THE) и World University Rankings компании Quacquarelli Symonds (QS). Причем о корректности этого замера можно поспорить (см.«Международный рейтинг университетов: российская версия»).

2. Глобализация

Это самый очевидный и опасный своей очевидностью вызов. Даже далекие от образования люди прекрасно понимают, как сильно мы оторвались от всего мира. Это порождает штампы, зачастую ошибочные с точки зрения оценки ситуации и вытекающих из этого действий.

По словам заместителя министра образования и науки России Александра Повалко, «практически все российские вузы находятся в замкнутом поле, они работают на одну страну или даже на отдельный регион. Очевидна их склонность к воспроизводству кадров за счет своих же выпускников, а негативные последствия инбридинга никто не отменял. Вузам нужен открытый поиск, они должны действовать на глобальном рынке. Ведь в конце концов все сводится к конкуренции за лучших студентов, ученых, преподавателей».

Прежде всего неплохо бы определиться, почему мы вдруг озаботились глобальной конкурентоспособностью именно в высшем образовании. Конкурентоспособность не может быть достигнута в чем-то одном. Создав университеты мирового уровня, надо предоставить их выпускникам и рабочие места мирового уровня (причем зарплата при этом отнюдь не главное). Или они просто уедут. Владимир Мау: «Хорошее образование там, где на него есть эффективный спрос».

Но это не значит, что мы должны до поры до времени расслабиться и ради сохранения кадров содержать второсортные университеты. А вот мнение Михаила Эскиндарова: «Я считаю, что нам нужны специалисты, знающие специфику российской действительности, российской экономики. Она еще не западная, не рыночная, пока это квазирыночная экономика. Человеку, который приезжает сюда, зачастую очень сложно ориентироваться в российской действительности. Друзья часто спрашивают меня, отправлять ли им ребенка учиться в ведущие западные университеты. Я советую не отправлять, во всяком случае для получения степени бакалавра».

Следующая линия «глобального разлома»: мы совершенно чужие для довольно сплоченного международного научно-педагогического сообщества. Нас попросту не знают и не очень стремятся узнать: нет стимулов. Вот как об этом высказался Ярослав Кузьминов, обсуждая доступ наших ученых к публикациям в международных журналах: «При равных условиях больший доступ имеют американцы, англосаксы. Безусловно, российские, малайские, французские ученые тоже имеют доступ. Все объясняется культурой. Есть понятие социальных связей, социальных сетей». Нам предстоит не просто познакомиться, а стать своими на этом жестком и конкурентном рынке интеллекта. Виктор Кокшаров: «Необходимо, чтобы отдельные ученые, имеющие соответствующий потенциал и возможности, пробивались в мировую научную элиту при помощи университетов и государственных структур. Важно, чтобы наши ученые входили в состав советов ведущих международных научных изданий».

Далее — язык. По словам Ярослава Кузьминова, «при царе представить себе профессора университета, который не владел бы немецким, французским и хотя бы отчасти английским языком, было просто невозможно. За последние сто лет таких профессоров не осталось. Давайте выращивать новых!» Его мысль развивает Владимир Мау: «Необходимо усиленное изучение иностранных языков — не менее трех, причем один из них восточный».

Однако с языками важно не переусердствовать. По мнению Анатолия Торкунова, «если мы не будем развивать науку на русском языке, то в значительной степени лишим русский язык одного из мощнейших стержней. Дело в том, что наука на русском языке — это не только научные достижения, но и развитие национального самосознания, а также собственно русского языка. По этой причине увлечение англоязычной наукой для такой большой страны, как Россия, где одной из основ существования и развития нации является, естественно, русский язык, было бы непростительной ошибкой, если не сказать больше». Так что преподавание, исследования и статьи на русском не только рано списывать со счетов, их надо всячески поддерживать. И один из ключевых факторов — создание авторитетных российских научных журналов. С участием ведущих иностранных ученых как в редколлегии, так и в качестве авторов.

Еще одно расхожее мнение: нам надо пойти по пути Китая и ряда других стран, отправив наших специалистов на выучку в ведущие (опять-таки: по какому списку? китайцы именно для этого сделали свой) университеты. Владимир Мау по этому поводу высказал жесткую позицию: «Мы должны понимать, что, стимулируя обучение за границей, мы стимулируем деградацию собственной системы образования. На это надо идти с открытыми глазами. Опыт Петра I неуместен. Когда он посылал юношей учиться за границу, в России не было системы образования. Очень показателен опыт Индии. Поскольку благодаря отсутствию языковых барьеров вся элита смогла учиться в британских вузах, в Индии не появилось хороших университетов».

И наконец, еще один немаловажный фактор глобальной конкуренции — денежный. С одной стороны, стоимость обучения в российских вузах приблизилась к мировому уровню. С другой — зарплаты просто смешные. Ярослав Кузьминов: «Конкурировать на глобальном рынке — это не средняя зарплата по региону, умноженная на два. Так что даже в Томске, где средняя зарплата 30 тысяч рублей, нужно платить сильным преподавателям не 60 тысяч, а 300 тысяч, иначе ни одного сколько-нибудь перспективного человека удержать не удастся».

3. Массовость образования

Если в 1990 году в России было 2,8 млн студентов, то в 2012-м уже более 6,3 млн. Это не только наш тренд, аналогичная ситуация с «всеобщим высшим образованием» наблюдается во многих странах, особенно в развивающихся. Наше своеобразие лишь в том, что этот тренд наложился на тренд сокращения финансирования образования.

Казалось бы, нет ничего плохого в массовости образования. Тем более что отчасти это восполняет пробелы среднего образования. Более того, вроде бы повысилась доступность образования. Однако, как заметил Владимир Мау, «обилие бюджетных мест не гарантирует доступности. Качественных вузов все равно довольно мало. Говорят, что у нас резко ухудшилось высшее образование. Оно ухудшилось в среднем, из-за количественного его роста. Количество хороших бюджетных мест осталось примерно таким же, как было в Советском Союзе: 15–20 процентов выпускников школ поступают в хорошие вузы. Правда, возникает другой вопрос: что лучше — мало кому доступное, но очень хорошее образование или массовое разнокачественное? Я считаю, что плохой университет лучше отсутствия университета. Если человек идет в вуз, хоть как-то, хоть чему-то его там будут учить».

Виктор Кокшаров к этому добавляет аргумент социальной функции университетов, особенно их филиалов: «С одной стороны, филиалы не могут, к сожалению, обеспечить должное качество образования, там недостаточно высококвалифицированных преподавателей. С другой стороны, для тех муниципальных образований, где находятся филиалы, они являются важнейшим элементом социальной среды. Они дают возможность получить образование тем людям, которые по каким-то причинам не могут покинуть предприятие, не могут уехать из города. При этом часть филиалов мы все равно будем сокращать». А Петр Чубик, ректор Томского политехнического университета, уточняет: «В развивающихся странах происходит массовизация высшего образования — назовите это социальным образованием. У нас это произошло в начале 90-х, когда надо было понимать, что делать с молодежью. Если мы бы их не пристроили в вузы, не создали многочисленные филиалы, что бы они делали? Работы ведь не было».

Более решительно настроен Ярослав Кузьминов: «80–90 процентов филиалов российских вузов — это машины для зарабатывания денег. Людей просто обманывают, это не высшее образование. Если минимальные стандарты там не соблюдаются, у филиала нет собственного коллектива преподавателей, то лучше перевести поток студентов на заочное обучение в ближайший региональный вуз».

А с точки зрения непосвященных, остается один вопрос: как отличить диплом, полученный в Москве, от диплома всеми забытого филиала?

4. Новые технологии обучения (чему и как учить)

Неправда ли, странно, что вопрос, как и чему учить, не на первом месте? Но именно такое сложилось ощущение после многочисленных бесед. Говорят об этом не сразу. Хотя, затронув наконец эту тему, готовы развивать ее бесконечно. Если обобщить все высказанное, то главный тренд — индивидуальностьобразования.

Индивидуализация, конечно, не за счет принципа «один студент — один преподаватель», а за счет достаточного количества модулей, из которых можно выбирать индивидуальную траекторию. Причем в идеале эти модули можно получать в разных университетах (Владимир Мау). И не только модулей, но и вариантов, траекторий обучения. Есть склонность к науке — выход в магистратуру и далее в аспирантуру. Есть склонность к производству — соответствующая траектория. Нет особых талантов и желаний — тоже должна быть своя траектория, аналог добротной средней школы или ПТУ.

Индивидуализация ведет к целому ряду новаций. Прежде всего непрерывность образования. Это не дань моде, а обоснованная практикой необходимость. Владимир Мау: «Качественное отличие мира индустриального от постиндустриального состоит в том, что вы не можете получить специальность на всю жизнь. Учиться теперь надо постоянно. Я всегда объясняю родителям, что мы и их школа тоже. У нас можно учиться с 14 лет и до конца жизни, на всех этапах профессиональной карьеры».

В свою очередь, непрерывность требует новой организации образования, оно должно становиться как можно более приближенным к обучаемому, отсюда необходимость развивать дистанционные формы, «внедрять новые технологии, от онлайн до разного рода симуляторов, тренажеров» (Владимир Мау). Переход к дистанционным формам обучения неизбежным считает и Михаил Эскиндаров: «Мы постепенно будем переводить студентов с классического заочного обучения на дистанционное по многим причинам, в том числе из-за экономической выгоды. Мы получаем возможность транслировать лекции, практические семинары известных людей из Москвы». Распространение дистанционных форм обучения неизбежно еще и потому, что в этот процесс уже включились и вневузовские структуры. Анатолий Торкунов: «Они зачастую создаются корпорациями, в том числе в сфере СМИ. Недавно ИД “Коммерсантъ” заявил о создании Академии журналистики, при этом речь идет о собственных программах, не связанных с дипломом или удостоверением какого-либо учебного заведения».

Однако пока тенденция к индивидуализации, а уж тем более к непрерывности образования в наших вузах входит в прямое противоречие с существующей моделью учебного процесса. В частности, с нагрузкой, которая приходится как на преподавателя, так и на студента. Она предполагает освоение/преподавание столь разнообразного и значительного объема материала, что времени на самостоятельную работу остается крайне мало. По словам Ярослава Кузьминова, недавно принятые образовательные стандарты для высшей школы «предполагают 24–26 часов для каждого студента в неделю. В мире максимальное количество часов — 16–18. Человек может сосредоточенно и глубоко изучать три предмета одновременно. Он не может изучать шесть предметов. Студент изучает их так, чтобы сдать. Наличие избыточного количества курсов приводит в лучшем случае к поверхностным знаниям». Сверхнагрузка на студентов неизбежно приводит к такой же избыточной загруженности преподавателей. Михаил Эскиндаров: «Профессор западного вуза не поедет преподавать в Россию. Если мы попытаемся заставить его, как нашего профессора, взять 450–500 часов аудиторной или иной нагрузки, он этого не сделает никогда. Почему преподаватели западных университетов имеют множество публикаций, активно участвуют в научных исследованиях, работают на различных престижных конференциях? Потому что нагрузка, например, английского или американского преподавателя составляет не более 100–120 часов за учебный год. Остальное время он должен отрабатывать часы путем подготовки статей, учебников».

5. Общественное настроение

Известно, что студенты ругают преподавателей, а те, в свою очередь, сильно недовольны студентами. Родители недовольны и теми и другими. Похоже, все они правы. У нас плохо отформатировано взаимопонимание: зачем родители направляют ребенка учиться, чего ждет студент от университета, а преподаватель от студента?

Виктория Петрова о студентах: «Они ленивы, незаинтересованны, не обладают никакими ценными знаниями, легко и непринужденно угробят любое порученное дело. Правда, большинство из них можно адаптировать к квалифицированному труду, и наши трудовые коллективы, в общем, с этим справляются. Но почти каждый такой “специалист”, не понимающий своего места в жизни, своих способностей и склонностей, не подготовлен еще и к социальной, жизненной ответственности, к тому, что после долгого и дорогостоящего переобучения — а сейчас работодатели тратят на переучивание и подготовку своих сотрудников больше денег, чем государство тратит на все высшее образование в целом, — он и сам должен приносить пользу обществу, предприятию, своему коллективу, семье, а он категорически не научен даже думать об окружающих. В лучшем случае будет делать что-то для себя».

За рубежом, по словам декана факультета авиационной техники Московского авиационного института Александра Ефремова, поработавшего в MIT, дело обстоит иначе: «Студенты там разные, но они ориентированы на то, чтобы получить максимум знаний и опыта. Многие наши студенты “сачки”, которые “отбывают номер”. Некоторые говорят: “Они заплатили, поэтому хорошо учатся”. На самом деле не это является основной мотивацией. Они знают, что MIT — это школа, диплом которой ценится очень высоко. Получив, во-первых, диплом, во-вторых, знания в этом университете, он найдет престижное место и будет хорошо работать. По этой причине там надо получить знания».

Ярослав Кузьминов считает, что, пока такого понимания не сложилось, нужно обеспечить конкуренцию: «Я бы сохранил отечественную жесткость системы. Когда к нам приезжают коллеги с Запада, они говорят: “У вас сумасшедший отсев студентов! Как можно так негуманно поступать?” Я считаю, что принцип высокого отсева неуспевающих, жестких обязательств студента: если выбрал определенную специализацию, будь добр осваивай ее до конца — все это на нынешней стадии нашего развития очень нужно. Ведь мы ленивые. Жесткий подход и риск отчисления я бы оставил».

Не лучше подготовлены к встрече с университетом и родители. Согласно исследованию «Эксперт РА», среди работодателей наиболее востребованы выпускники технических вузов, а родители упорно тянут своих чад в юристы и финансисты. Почему? Ответ дает Виктория Петрова: «У многих моих знакомых в этом году дети поступают в вузы. Родители, естественно, звонят и спрашивают совета: куда? Вопрос жизни и смерти: что выбрать — Академию народного хозяйства или Академию внешней торговли? Но никто из родителей не мыслит конечными категориями: а кем в итоге хочет стать их ребенок, к чему он стремится, к чему у него способности? Какие профессиональные навыки и знания он получит, где станет их применять? Таких вопросов себе никто не задает».

Общество меняется крайне медленно. Владимир Мау связывает свои надежды с усилением роли частного спроса: «У нас привыкли видеть в платежах за образование и здравоохранение признак бедности, нехватки бюджетных средств. Для развитых стран (а Россия страна развитая) это не так. С повышением общественного благосостояния готовность людей инвестировать в себя будет расти, и это тем более справедливо в условиях все большей индивидуализации образовательных траекторий. Тенденция к индивидуализации и непрерывности образования объективно усиливает роль частных инвестиций в его развитие».

6. Концентрация интеллекта

Довольно очевидный тезис: образование качественнее там, где сформировалась интеллектуальная среда, где легко найти товарища по интересам, где собирается большое количество разнопрофильных специалистов и есть условия для междисциплинарного взаимодействия. Однако на практике это пока реализуется лишь в форме слияния и укрупнения вузов. И не всегда удачно. А нужны более тонкие формы организации.

Виктор Кокшаров: «Мы сейчас ведем диалог даже не с местным, а с федеральным правительством в отношении поддержки нашей идеи создания Уральского технополиса на базе университета. Это новый кампус, оснащенный по последнему слову техники, где будут учиться в первую очередь магистранты и аспиранты, то есть специалисты высшего звена. Рядом планируется технопарк высоких технологий, где действуют малые инновационные предприятия, которые мы создаем. Студенты и преподаватели будут тут же развиваться и организовывать опытные производства. Немного дальше будет индустриальный парк, где уже можно выходить на крупные промышленные производства, если компании вырастут. Этот подход обеспечит единство трех составляющих: образование, наука, инновации. При компактном расположении укрепляется командный дух. Вот почему мы ратуем за формирование кампуса, по крайней мере для специалистов высшего звена, то есть магистрантов, аспирантов. Важен не только командный дух. Специалисты варятся в этом соку, они взаимодействуют друг с другом, с преподавателями, осуществляют научные разработки. Создается и взращивается критическая масса».

Беда большинства российских вузов в том, что в результате роста они оказываются разобщены территориально. Это непростая проблема. Ярослав Кузьминов: «Мы приходим к идее так называемого распределенного кампуса. На Садовом и Бульварном кольце довольно много места. Мы считаем, что нужно не гипотетически искать, где строить “Вышку” заново, а просто последовательно скупать дома в центре города или получать их от каких-то ведомств. Таким образом можно построить университет, между корпусами которого будет сравнительно небольшое расстояние. Мы считаем, что должны стремиться к пешей доступности. До 2020 года у нас есть план создать кампус в основном в рамках центра».

Наконец, важно не просто сконцентрировать интеллект и обеспечить ему инфраструктуру. Никто не отменял такую ценность университета, как свобода. Продолжает Кузьминов: «Интеллект и культура нации растут там, где есть зона свободы. Знаете, из кого образовалась “Вышка”? Она образовалась из кафедры истории народного хозяйства и экономических учений МГУ. Очень большая доля сотрудников прошла через эту кафедру. Знаете почему? Потому что не надо было “креститься на красный угол”. Если ты занимался первобытно-общинным строем, как ваш покорный слуга, можно было вообще ни на кого не оглядываться. 
И сейчас, несмотря на все проблемы становления нашей демократии, интеллектуального давления, я думаю, все-таки нет. Мне кажется, что прорыв возможен там, где будет наибольшая концентрация интеллекта».

7. Самоидентификация

Все университеты-лидеры, будь то российские, американские или европейские, уникальны. У каждого есть своя ниша на рынке образовательных услуг, у каждого свой неповторимый стиль. У МФТИ нет аналогов, он такой один. РАНХиГС — даже затруднительно подобрать университет-аналог, с которым ему имеет смысл сравнивать себя. И это можно сказать практически о каждом из российских топ-30 или мировых топ-100 (по любой методике). И хотя, сравнивая их, мы так или иначе пытаемся всех привести к единому знаменателю, для развития университета осреднение равносильно смерти.

Эта самобытность отражается на всем: учебных программах и преподавательском корпусе, научных исследованиях и командах КВН. Этот дух впитывают в себя стены, его нельзя создать быстро, на это уходят десятилетия, а то и столетия.

Но позволю себе одно предположение, с которым, впрочем, многие согласились. Значительная доля успеха университета определяется его стенами. И даже если представить себе ужасное: преподаватели прекратили совершенствоваться и толком учить, не ведется никакой научной работы, то на результат это повлияет очень нескоро. Многие годы в университет продолжит идти молодежь определенного склада, которая будет взаимодействовать между собой и с внешним миром и неизбежно воспроизводить свой жизненный идеал. Иными словами, стены учат.

Николай Кудрявцев, ректор МФТИ: «Если университет сделан правильно, то это (влияние “стен”. — “Эксперт”) должно проявиться. Многие вузы имеют свое лицо. Внутри Московского физико-технического института я различаю факультеты. Я чувствую их самобытный дух. Это помогает сильно». Михаил Эскиндаров: «В корпусе на улице Кибальчича все аудитории именные. Они носят имена выдающихся преподавателей, профессоров, которые работали в университете в течение последних 95 лет. В корпусе, где мы находимся, на первом этаже золотыми буквами написаны имена этих людей. У нас также размещены таблички, например “Основатель эндаумент-фонда” или за чей счет отремонтирован корпус. Безусловно, это имеет воспитательное значение».

К сожалению, административные реформы в образовании сильно поспособствовали разрушению этих стен и в прямом, и в переносном смысле. Многочисленные переименования в погоне за статусом то университета, то академии, а теперь процессы слияний-поглощений размывают, а то и хоронят хорошо известные бренды. Мы это прочувствовали во время опросов студентов и выпускников: многие вузы никто просто не мог опознать. Присылали вопрос: а что это было при социализме?

С полными материалами бесед можно ознакомиться по адресу raexpert.ru.

Дмитрий Гришанков

фото сайта  expert.ru/

Под влиянием прессы в сознании российских обывателей так называемая «сланцевая революция» стала в большей степени ассоциироваться с величайшей авантюрой, нежели с технологическим прорывом, обещающим хорошие перспективы. В этой связи намерение наших ближайших соседей, например, Украины, заняться добычей сланцевого газа зачастую истолковывается как легкомысленное решение, навязанное в пику России ее геополитическими противниками. Вопрос этот, безусловно, чрезмерно политизирован, в связи с чем возникает необходимость разобраться в проблеме объективно, привлекая мнения ученых-профессионалов.

Существует, как минимум, два принципиальных возражения против добычи сланцевой нефти и газа. Первое: применяемая здесь технология требует очень больших затрат, что делает такую добычу нерентабельной, и стало быть – бесперспективной. Второе возражение связано с вопросами экологии. Считается, что гидроразрыв пласта ведет к неизбежному загрязнению грунтовых вод технической жидкостью.  Второе возражение, как мы понимаем, считается самым весомым. Постараемся во всем разобраться по порядку.

Вначале поговорим о себестоимости. Обычно этот вопрос наши эксперты привычно ставят в контексте прогнозов цен на энергоресурсы. То есть: приведет ли добыча сланцевой нефти и газа к понижению цены на углеводородное топливо? На что дается ответ: нет, не приведет, поскольку такая добыча весьма и весьма затратная. Иными словами: граждане России могут спать спокойно – «сланцевая революция» в США российскому бюджету не угрожает. Соответственно, спокойно могут спать и руководители Газпрома и Роснефти. Нынешние 100 долларов за баррель – это вроде как надолго, и достижения американцев в сфере нефтедобычи пошатнуть рынок не в состоянии, по крайней мере – в обозримой перспективе.

Доля правды здесь есть, поскольку добыча сланцевой нефти и газа в самом деле – занятие не из дешевых. Себестоимость здесь пока еще заметно выше, чем при традиционном способе.

Так, на сегодняшний день добыча одного барреля сланцевой нефти обходится американцам примерно в 70–90 долларов. Соответственно, при цене на нефть ниже 100 долларов за баррель браться за это дело экономически бессмысленно. И в этом плане «сланцевая революция» действительно не в состоянии повлиять на текущие цены.

Однако есть и другая сторона вопроса. Какими бы затратными ни были альтернативные технологии, они, что называется, получили «прописку» в жизнь, и будут в любом случае развиваться. Причем не только в США, но также в странах Европы и в… России. И в этой связи важно то, что именно американский положительный опыт будет задавать данный вектор развития. Необходимо отметить, что интерес к подобным технологиям добычи нефти и газа во многом продиктован тем, что сланцевые породы рассматриваются экспертами как богатейший источник углеводородного топлива, который в любом случае придет на смену традиционным источникам. Так, расположенное на севере США месторождение Bakken уже дает до 700 тыс. баррелей сланцевой нефти в сутки, а общие запасы оцениваются здесь в 11 млрд. баррелей. И это не единственное месторождение с такими запасами.

По прогнозам специалистов, к 2035 году на сланцевую нефть в США будет приходиться более 20% от общего объема добычи. Это позволит американцам обеспечить себе независимость от ближневосточных поставщиков нефти. Что касается газа, то к 2016 году, согласно прогнозам, Америка из импортера превратится в экспортера.

Учтем и тот момент, что технология добычи сланцевой нефти и газа постепенно совершенствуется и удешевляется. Кроме того, по подсчетам американских специалистов, добывать нефть из сланца в конечном итоге оказывается дешевле, чем из глубоководных скважин в Мексиканском заливе, уязвимых во время ураганов и штормов.

Кстати, несмотря на демонстративно-показной скепсис в отношении «сланцевой революции»  со стороны российских производителей, в нашей стране также вынашиваются планы по  развитию данной технологии. Широкая общественность как-то слабо информирована о том, что и в нашей стране эти технологии начинают применяться весьма активно. На сегодняшний день одним из крупнейших российских месторождений считается Баженовская свита в Западной Сибири, которое собирается разрабатывать компания Роснефть совместно с американской (!) компанией Exxon Mobil и норвежской Statoil (это к вопросу о том, будто  «сланцевая революция» – «американский блеф»).

В свете сказанного переходим к экологическому аспекту проблемы. О том, что добыча сланцевой нефти наносит «существенный урон» экологии, говорится очень часто. Создается впечатление, что подобная технология отличается какой-то особенностью (в отличие от традиционных технологий), делающей ее особенно опасной. Чаще всего здесь упоминают зловещее слово «гидроразрыв». Будто бы этот самый гидроразрыв есть форменное надругательство над природой, цинично примененное бездушными американцами в безумной погоне за собственной энергетической независимостью.

Правда же заключается в том, что гидроразрыв широко распространен в отечественной практике нефтеразведки и нефтедобычи и, по замечанию специалистов, не так уж много есть скважин, где он не используется.

Как объяснил эту ситуацию первый заместитель директора Института нефтегазовой геологии и геофизики СО РАН, доктор геолого-минералогических наук Владимир Каширцев, гидроразрыв – это традиционный метод увеличения проницаемости пластов для большинства наших месторождений. Технологии, применяемые для добычи сланцевой нефти и газа, отличаются главным образом тем, что здесь используются горизонтальные скважины, которые научились делать относительно недавно.

Чтобы объективно оценить экологическую опасность такого способа добычи, необходимо сравнить ее с традиционной добычей. Не стоит думать, будто на обычных месторождениях с экологией все в полном порядке. По словам Владимира Каширцева, опасность заключается не столько в самой технологии, сколько в общем отношении к защите окружающей среды. Традиционная нефтедобыча при полном игнорировании экологических проблем может принести природе не менее ощутимый ущерб, чем любое современное ноу-хау. В советское время были случаи, когда на севере из-за плохо отлаженных вопросов транспортировки нефти часть «черного золота» просто сливали в озера. Как у нас сейчас обстоят дела с экологией в местах нефтедобычи – это вообще отдельная тема, и вряд ли она утешит отечественных экологов.

Что касается гидроразрыва, то здесь важно учитывать, на какой глубине он происходит. «Если это происходит на глубине 2–3 километра, где существует целая серия изолирующих горизонтов, то я здесь не вижу никакой большой опасности», – уточняет Владимир Каширцев. Естественно, в горизонтальных скважинах поверхность гидроразрыва становится очень большой, и есть опасность попасть в какую-нибудь зону разломов, соединяющихся с поверхностными водами. Но, подчеркивает ученый, такая опасность существует и при традиционной добыче. Этот момент обычно замалчивается критиками «сланцевой революции». Дело в том, что при разработке обычного нефтяного месторождения за его контур закачивается вода в целях поддержания давления. Нередко эти воды берутся с нефтеперерабатывающего завода после предварительной подготовки нефти к переработке. Оставшаяся вода нередко возвращается на нефтяные промыслы и используется в указанном качестве, закачиваясь через специальную нагнетательную скважину в водоносный пласт. Это называется «законтурным заводнением». И воды, которые для этого берутся с НПЗ, не очень-то чистые.

Так что борцам за экологию есть что обсудить и помимо «сланцевой революции». Кстати, недавняя авария в Мексиканском заливе выставила традиционную нефтедобычу не в самом лучшем виде. По крайней мере, месторождение Bakken пока еще не дало таких серьезных поводов к обсуждению экологической проблемы.

Олег Носков

Фото сайта http://topwar.ru

Если первая часть встречи была ожидаемо посвящена идущему реформированию РАН, то во второй половине разговор пошел о тех вопросах, что волнуют всех жителей Академа, независимо – принадлежат они к научному сообществу или нет.

И прежде всего – вопросам межевания территорий. Процесс это непростой, но как заметил академик Ляхов – необходимый. Поскольку, пройдя его, жители станут собственниками своих придомовых территорий, а значит – будут вправе рассчитывать на попадание в муниципальные программы благоустройства в полном объеме. До сих пор мэрия Новосибирска практически не вкладывалась в развитие территории Верхней зоны, ссылаясь на то, что эти земли – федеральные. Вот и в бюджете на 2014 год на эти цели практически не заложено средств. И изменить ситуацию как раз должна смена собственника, которая и произойдет в результате межевания.

Гораздо меньше оптимизма у депутата вызывает реализация долгосрочной целевой программы (ДЦП) развития Советского района. Хотя в свое время обладминистрация и старалась подать этот документ чуть ли не как панацею от всех проблем жителей района. Реально ее финансирование несколько сворачивается – на следующий год запланировано потратить 58 млн. рублей, в 2015 – столько же. На практике это означает, например, что реконструкция ДК «Академия» затягивается на неопределенный срок. По мнению Николая Захаровича, пробуксовка ДЦП вызвана, во-первых, покупкой областным правительством медсанчасти № 168 за 1,5 млрд рублей. А во-вторых, общим ростом дефицита областного бюджета и соответственно – процессом его секвестрования.

Причем, нехваткой средств на реализацию ДЦП проблемы у местной и областной власти не исчерпываются. Изменившийся порядок финансирования капремонта жилых домов совпал с тем, что СО РАН больше не сможет вкладывать в этот процесс свои средства (за неимением таковых). И в результате – очередь на капремонт растянулась на четверть века, до 2038 года. И это дома, которые, по хорошему, надо ремонтировать уже сегодня. Сколько из них смогут достоять до своей очереди и в каких условиях годами придется жить горожанам – вопрос. И отвечать на этот вопрос мэру и губернатору уже вскоре придется - на своих встречах с избирателями.

Еще одна больная тема для Академгородка – транспортная обеспеченность между его удаленными частями.

- Построили микрорайон «Серебрянное озеро», - привел пример Николай Захарович. – Очень красивое место. Но до ближайшей остановки общественного транспорта людям идти два километра.

По словам академика, проблема носит во многом административный характер: часть Академгородка находится в черте города и обслуживается городским автопарком, а часть – на территории района, в сфере ответственности – областных автопредприятий. И состыковать их между собой  крайне тяжело.

Справедливости ради, отметим, что говорил академик не только о стоящих проблемах, но и о том, что удается сделать. Так, например, добились от мэрии двукратного увеличения средств на уборку улиц от снега. Хотя и здесь, прежде всего, речь идет о улицах, по которым ходит транспорт. А ведь в Академгородке есть немало чисто пешеходных тропинок. И главная проблема для мэрии опять-таки административная: как поставить их на баланс.

- Я предложил создать некий «летучий отряд» из дворников, которые бы оперативно очищали эти тропинки, - рассказал Николай Захарович. – Если найдут способ принять их на работу, то проблема будет решена. Иначе город будет отвечать только за транспортные магистрали, а ЖКХ – за уборку придомовых территорий.

Подводя итог, академик Ляхов подчеркнул, что Академгородок в этом году оказался в непростой ситуации, когда по времени совпало несколько реформ (РАН, жилищная и т.д.), касающихся его жителей. Но любая тяжелая полоса когда-то заканчивается. И главное – с честью ее пройти, чему немало будет помогать взаимодействие жителей самого Академгородка и представителей местного самоуправления.

Георгий Батухтин

Фото сайта www.navigato.ru

Вполне естественно, что первым пунктом в повестке встречи с журналистами стали новости о реформировании Академии наук. И так же естественно, что хороших новостей было немного. Вопросов по-прежнему намного больше, чем внятных ответов со стороны власти.   

Близится 1 января 2014 года, когда должен заработать новый механизм управления наукой, но его контуры до сих пор остаются весьма туманными для научного сообщества. Академик Ляхов коснулся лишь некоторых проблем, с которыми предстоит столкнуться уже в ближайшие месяцы. Вот уже месяц институты региональных отделений не могут сдать в Москву необходимую документацию по планам на 2014 год, поскольку показатели финансирования постоянно меняются. До конца года остался месяц и если за этот срок глава ФАНО не подпишет государственные задания всем институтам, они рискуют остаться без бюджетного финансирования.

- Похожая ситуация была, когда мы переходили на систему субсидий, - вспомнил Николай Захарович. – Тогда удалось все разрешить в последний момент. Но сейчас в объединенной Академии институтов почти в два раза больше. И как чиновникам от науки удастся справиться с этой ситуацией большой вопрос, который волнует всех нас. Власть сказала, что проблем с зарплатой сотрудников не будет, но как это будет оформлено – не ясно.

Другой проблемный вопрос – судьба сотрудников аппарата самого СО РАН. Это почти тысяча человек и для большинства из них в «реформированном» отделении не заложено ни работы, ни заплаты. Звучали версии, что всех сотрудников региональных отделений трудоустроят в территориальные подразделения ФАНО. Но академик Ляхов выразил вполне обоснованные сомнения, что этому могут воспрепятствовать существующие ограничения по госслужбе. Да и штатное расписание этих самых территориальных органов пока никто не видел.

Тем временем, проблемные вопросы будут только множиться. Зимой начнется вторая стадия реформы, надо будет принимать новое положение СО РАН, уставы институтов. Время разработки и утверждения этих документов строго ограничено, а, между тем, Устава новой РАН, от которого они должны отталкиваться, тоже пока нет. И вполне вероятно, что новые «правила жизни» научных организаций будут приниматься не менее спешно, чем Закон о РАН и положение о ФАНО. Что вряд ли пойдет им на пользу.

А вторая половина 2014 года приготовила российской науке совсем неприятную процедуру: оценку эффективности учреждений, которую будут проводить чиновники с неизвестным уровнем компетенции по непонятным критериям. И выводы этих чиновников определят судьбу российской науки (да и, вероятно, экономики)  на многие годы вперед. За примерами далеко ходить не надо, еще живы те, кто помнит, как объявляли «лженауками» генетику с кибернетикой. И что из этого получилось.

Коснулся Николай Захарович и главной психологической проблемы, с которой столкнутся в той или иной степени все сотрудники Сибирского отделения РАН:

- Это не укладывается в голове, но хоть мы и остались по названию институтами СО РАН, но все мы (коллективы институтов) теперь – не Академия наук. Мы теперь – часть федерального агентства. И пройдет немало времени, прежде чем мы поймем, какая пропасть разделила российскую науку. И как ее преодолевать.

Во второй части встречи академик и журналисты обсудили вопросы сохранения и развития новосибирского Академгородка.

Георгий Батухтин

Фото сайта www.metronsk.ru

В современном науковедении и социологии науки уже давно накоплен обширный пласт литературы, посвященной этому вопросу. Если кратко изложить его содержание, то существуют две противоположные точки зрения: о том, что использовать показатели цитируемости для оценки ученых можно, но с оговорками, и о том, что использовать совсем нельзя.

Первый подход в целом предполагает, что количественные показатели деятельности ученого каким-то образом коррелируют с эффективностью его работы. Второй подход имеет принципиальные возражения против самой возможности подобной оценки, в корне сводящиеся к тому, что, несмотря на кажущуюся «беспристрастность» цифровых показателей, мы не можем до конца быть уверенными в том, что именно отражают эти цифры.

При проведении любой оценки нужно понимать, что и как мы измеряем, поэтому, когда мы пользуемся индексами цитирования, неплохо было бы владеть основными теориями, касающимися анализа цитирований (citation analysis) и соответствующей методологией. Было бы полезно отвлечься на некоторое время от практической стороны дела и обратиться к теории, т.е. посмотреть на корень, из которого растут все проблемы с использованием индексов цитирования. А растут они из того, что мы, по сути, не понимаем, что же на самом деле отражают цитирование и ссылочные связи, и какой смысл ученые вкладывают в цитирование друг друга.

В русском языке с самим термином «индекс цитирования» произошел любопытный казус. Английский термин «citation index» правильнее было бы перевести как «список литературы» или «указатель ссылок», потому что он представляет собой базу библиографических ссылок. В русском же языке понятие «индекс» отчетливо несет оценочную составляющую, подразумевающую значимость данной статьи, которая вычисляется на основе последующих публикаций, ссылающихся на данную работу. При этом даже в официальных конкурсных документах не всегда определено, что же отражает этот показатель – суммарное количество цитирований автора, среднее число ссылок на статью или что-нибудь еще…

Экскурс в историю

Традиционно возникновение и развитие индексов цитирования связывают с деятельностью Юджина Гарфилда и созданного им Института научной информации (г. Филадельфия, США). В 1963 г. был издан первый выпуск Science Citation Index (SCI). SCI обладал двумя принципиальными особенностями: а) в нем одновременно учитывалась текущая периодическая литература сразу по нескольким научным дисциплинам и б) в него включались библиографические ссылки, используемые в индексируемой работе.

Ключевая идея Гарфилда состояла в том, чтобы вместо формальных дескрипторов, применявшихся для обработки статей и распределения их по тематическим категориям, использовать библиографические ссылки. При помощи ссылок можно было уловить связи между идеями, высказываемыми в статьях, которые были незаметны при использовании традиционных дескрипторов.

В СССР первым, кто стал рассматривать ссылки как особый язык научной информации, показывающий влияние публикаций на развитие мировых информационных потоков, стал В.В. Налимов, ему же принадлежит изобретение самого термина «наукометрия». Налимов первым поставил вопрос о создании специального информационного центра для статистического изучения развития науки.

Во время создания и разработки первого индекса цитирования Гарфилд и его коллега Ирвинг Шер работали над проблемой создания топологических карт науки и написания истории развития отдельных научных идей [20]. Поэтому они были одними из первых, кто предложил и теоретически обосновал возможность использования языка библиографических ссылок для изучения самой науки – анализа связи между идеями, прослеживания истории развития этих идей и их влияния друг на друга.

Любопытно, что на самой заре возникновения индексов цитирования Гарфилд несколько раз прямо предостерегал об опасности использования индексов цитирования для оценки ученых. По его мнению, невозможно оценивать качество или значимость работы на основании подсчетов частоты или количества цитирований, поскольку цитирование отражает «влияние» (impact), а это не то же самое, что «важность» или «значение». Впоследствии он поменял свою точку зрения и уже разрабатывал вопросы практического применения индексов цитирования в области сравнения ученых или исследовательских организаций между собой.

Кроме того, Гарфилд ввел в оборот понятие импакт-фактора. В настоящее время под импакт-фактором понимается показатель значимости научного журнала, представляющий собой среднее число ссылок, приходящихся на одну статью журнала. С 1973 г. Институтом научной информации выпускается ежегодное приложение Journal Citation Report, в котором рассчитываются импакт-факторы для всех журналов, индексируемых в базе.

Гарфилд во время разработки своей идеи создания подобного индекса вел переписку с Робертом Мертоном и интересовался его мнением по поводу возможностей использования подобного инструмента для исследования науки. Здесь нужно отметить, что, по сути, именно на основе мертонианской версии социологии науки вырастает идея использовать индексы цитирования для принятия управленческих решений в сфере науки.

Мертон является автором нормативной теории, согласно которой наука – это социальный институт, управляемый системой норм, вознаграждений и санкций. Ученые работают ради признания, а признание они могут получить только со стороны коллег, и одной из форм подобного признания является цитирование чужих работ. Цитируя работу, ученый признает ее важность и полезность для собственных исследований, а также еще раз подтверждает ее качество. Для ученого очень важно зафиксировать свой вклад в знание, а также утвердить приоритет открытия, потому что в науке действует принцип, согласно которому «первый получает все». Это обеспечивает кажущийся парадоксальным характер интеллектуальной собственности, которая утверждается за счет предоставления результатов исследования во всеобщее и свободное использование. Таким образом, система научных коммуникаций (реферируемые журналы) является основой для вознаграждения и определения статусов внутри института науки.

Однако в 1970-е годы некоторые мертоновские положения были серьезно подорваны как проводимыми эмпирическими исследованиями мотивов цитирования, так и новыми теоретическими концепциями в социологии науки (конструктивистский подход). Как выяснилось в ходе этих исследований, на самом деле для цитирования существует ряд мотивов, никак не связанных с теми идеями вознаграждения, о которых писал Мертон. Автор может цитировать работу просто для того, чтобы показать, что он знаком с ключевой литературой по исследуемому вопросу; ссылки на авторитетные статьи могут служить дополнительным средством убеждения; в конце концов, оказались не так редки случаи, когда авторы цитировали работы только для того, чтобы польстить журналу или рецензенту.

Наука воспринимается конструктивистами как процесс переговоров по поводу того, какое знание считать релевантным и обоснованным. Цитирование в этой концепции – это один из видов борьбы за обоснованность своей позиции, исследователи используют ссылки, чтобы получить поддержку и убедить читателей в обоснованности своих претензий.

Этот подход получил свое наиболее полное завершение в работах Б. Латура, который рассматривает науку как процесс «создавания», как социальное конструирование научных фактов в лабораториях. Научные факты возникают в результате консенсуса между учеными, на основе того, что коллеги признали их научными, а не на основе их так называемой «объективности». Ключевым моментом в этом подходе является то, что для конструктивистов цитирование связывается не с ценностью самой работы, т.е. не с ее смысловым содержанием, а скорее с тем, какую позицию занимает ее автор в стратификационной структуре науки.

Некоторые социологи делали попытки разрешить нормативно-конструктивистский спор, предлагая многомерные (multivariate, multi-dimensional) модели изучения цитирования. В многомерной теории цитирования (С. Козенс) делается попытка примирить эти два подхода. Согласно С. Козенс ссылка находится на пересечении трех систем в структуре науки. Ссылка признается в качестве одного из инструментов в системе вознаграждения, в то же время она играет значительную роль и в риторической системе (посредством которой ученые пытаются убедить друг друга в значимости своих притязаний), и, наконец, в процессе коммуникации в науке также используются механизмы цитирования. Таким образом, делается вывод о том, что при цитировании ученый одновременно руководствуется несколькими мотивами, и различать их можно только с аналитической точки зрения, но сделать это на практическом материале невозможно.

Еще один взгляд на цитирование в науке представил американский социолог Г. Смолл, который обратил внимание на то, что ссылка несет в себе смысловую нагрузку и всегда как-то связана с тем текстом, на который ученый ссылается. Часто цитируемые тексты воспринимаются уже как стандартные символы, т.е. имеют одно и то же значение для целых групп ученых, и в этом случае ссылки выступают в качестве единиц особого языка.

Выводы

Мы перечислили, конечно, далеко не полный набор мнений, который существует в социологии науки по вопросу, что представляет собой цитирование и какие существует классификации мотивов цитирования, однако обозначили ключевые точки этой проблемы, вокруг которых вращаются споры.

В литературе уже отмечалось, что существует значительный разрыв между практиками, занимающимися библиометрическими изысканиями и теоретиками, социологами науки, изучающими природу и механизмы цитирования. И методологическая незрелость, и теоретическая непроработанность может приводить к серьезным ошибкам в использовании индексов.

Нам кажется, вполне разумно и полезно было бы использовать богатый статистический материал, которые предоставляют нам индексы цитирования, в исследовательских целях для изучения структуры науки, того, как она организована в социальном и когнитивном плане. Это чисто научный, познавательный интерес.

Можно ли на основе данных о цитирования выносить какие-то административные решения? Когда от показателей цитируемости начинает зависеть не только репутация ученого в научном сообществе, но и позиции в университете, карьерный рост и выделение средств на исследования, то в этом случае цена неверной оценки оказывается слишком высокой. Поэтому нельзя основываться исключительно на показателях цитирования, в любом случае работу с индексами цитирования нужно сочетать с другими способами оценки.

В противном случае, когда чиновники пытаются установить минимальное количество цитирований, которое должен получить ученый, или количественную норму выработки статей в год, или какие-то другие «нормы работы», то в этом случае они добиваются толь-

ко того, что гонка за цифрами подменяет собой первоначальную цель работы ученых – поиск знания.

Однако если применять количественные показатели для оценки работы индивидуальных ученых довольно сложно, то нам кажутся обоснованными выводы, которые можно сделать, работая на больших массивах: сравнивая между собой положение науки в разных странах или положение отдельных научно-исследовательских организаций в одной стране, ранжируя научные журналы по импакт-факторам (в пределах одной дисциплины) и т.д. И вот уже на основе этих выводов возможно принимать стратегические решения в области управления наукой.

Ирина Жукова, «Управление большими системами». Специальный выпуск 44: «Наукометрия и экспертиза в управлении наукой»

Опубликовано в сокращении. С полным текстом статьи вы можете ознакомиться в приложенном файле.

Фото - www.myshared.ru