Чем различается устройство научных институтов в Европе и России? Об этом – в интервью с Михаилом Соколовым — социологом, профессором факультета политических наук и социологии ЕУСПб. Публикуется в сокрщении.

— Михаил, расскажите, каким проектом вы сейчас заняты?

— Мы с моими коллегами из разных стран — Татьяной Зименковой из Университета Билефелда, Софьей Чуйкиной из Университета Клермон-Феррана, Катериной Губой из Томского университета и Марией Сафоновой из Высшей школы экономики заканчиваем книгу об академических рынках труда и академической власти в пяти национальных социологиях: России, Америке, Франции, Германии и Британии.

— Какой будет эта книга?

— Как обычно бывает, мы писали гораздо дольше, чем планировали, — и книга вышла совершенно отличной от того, что было задумано. Изначально мы хотели написать своеобразный самоучитель для карьериста, который собирается найти академическую работу в социологии в разных странах. Со временем, однако, мы поняли, что нам гораздо интереснее изучать логику функционирования разных академических систем — понять, почему карьерные лестницы в них устроены определенным образом. А не давать советы, как пробиться наверх самому в западной науке.

Собственно, первый же вывод из наших изысканий состоял в том, что никакой единой западной науки не существует.

В России часто можно услышать ссылки на абстрактный западный опыт, обычно с мазохистскими нотами: «У нас все неправильно, а вот там-то все совершенно по-другому». Есть какой-то образ идеального «там». Но при минимальном приближении выясняется, что это «там» абсолютно не однородно.

Все эти системы сложно оценить в терминах «лучше» или «хуже». Каждая модель справляется с одними проблемами, но не справляется с другими, получается, что у каждой из рассмотренных схем есть свои большие человеческие и интеллектуальные издержки.

— Например, какие?

— С точки зрения построения карьеры — основного предмета нашего изучения — академические системы можно классифицировать на основании их способа отбора научных кадров. Один из принципиальных подходов — это взаимодействие министерства, стремящего управлять наукой, и академической среды. Другой — это отбор исключительно силами самой этой среды…

Чиновники не могут полностью положиться на ученых. Неспециалист не может уверенно сказать, насколько хорошую науку делают в той или иной лаборатории. Какие-то загадочные люди в белых халатах ходят и говорят, что делают великие открытия. Но ответственный чиновник не может не задаваться вопросом: «А вдруг они жулики?» Когда кто-то посторонний пытается вторгнуться к специалистам и спросить: «Правда ли вы делаете мировую науку или только притворяетесь?» — они всегда возмущаются из-за покушения на их академические свободы и рассказывают про академика Лысенко — о том, как это плохо, когда бюрократы вмешиваются в науку. Что является совершенной правдой — вмешательство может привести к катастрофическим последствиям.

Но и противоположное правдиво: замкнутая академическая среда может развиваться в направлении абсолютной стагнации и полного прекращения любой интеллектуальной деятельности. В XVII и XVIII веках большинство университетов, включая Оксфорд, Париж и Гейдельберг, превратилось в замкнутые корпорации, цеха, монополизирующие выдачу дипломов. Они брали деньги за присвоение докторских степеней, брали плату за вступление в корпорацию и в основном пополнялись за счет детей самих профессоров, включая малоспособных к учению. Что, впрочем, было неважно: профессорам во многих университетах все равно выдавались конспекты вековой давности, по которым они должны были читать лекции и от которых было непозволительно отступать. В общем, эти университеты были изолированным и интеллектуально стерильным миром. Воспоминания о тех временах до сих пор остаются своеобразной академической антиутопией.

Профессорская корпорация Германии

В тех академических системах, где ученые представляют собой влиятельную группу интересов, преобладает кооптация: никто не вправе указывать профессорам, кого им брать на работу. Карьера устроена следующим образом: вы начинаете с нижних этажей и поднимаетесь наверх, преодолевая жестокую конкуренцию. В какой-то момент на подъеме вас ждет форменная мясорубка, но зато, получив ранг полного профессора, вы получаете пожизненный контракт, большую зарплату и неограниченную свободу

В Германии профессорская корпорация, пожалуй, наиболее влиятельна. Единственное, в чем бюрократы, пытающиеся управлять этой системой, смогли добиться уступок — в полном запрете разных форм инбридинга, то есть внутреннего найма. Это один из главных вопросов в управлении наукой. Можете ли вы как старший профессор беспрепятственно продвинуть своего любимого ученика по всем ступеням академической лестницы?..

В Германии с гумбольдтовских реформ начала XIX века возводились разные барьеры на пути внутреннего найма, поэтому вы просто не сможете пройти все стадии в одном университете. Вам нужно добиться известности за пределами вашего университета, чтобы получить работу.

У этой системы есть свои издержки — например, огромное число разбитых карьер. Самое жестокое правило германской и, отчасти, американской системы — вы не можете удержаться долго на любом этаже, кроме верхнего. Все позиции непостоянны, кроме высшей — пожизненной. Сравним это с Россией, Францией и Британией, в которой все ступени вечны и на всех можно задержаться — они гораздо гуманнее в этом плане. Если вы не перешли на следующую ступень, то вполне можно прожить и на той, на которой остановились.

Бюрократический контроль в России

В целом, Франция и Россия — это страны, в которых профессора скорее проиграли борьбу с бюрократами за легитимность и за социальное доверие. Нет ни пожизненного найма, ни долговременных контрактов, продвижение или возобновление контракта контролируется набором формальных правил. Вы постоянно проходите множественные контрольные точки… Например, можно обязать научного сотрудника писать по статье в год — в противном случае контракт не будет продлен. Нельзя быть профессором, бросившим заниматься наукой. Это другой способ регулирования — постоянное поддержание в тонусе.

И у него, к сожалению, есть свои издержки. Рубежи, через которые переходят люди в процессе роста в одной организации, должны быть прозрачными для чиновников.

Чиновник не видит таланта — если профессор выбрал кандидата, а не доктора, в голове у чиновника щелкает идея: «Ага, наверняка тут имеет место какая-то коррупция». Поэтому карьера зависит от накопления формальных символов академического статуса. Проблема, которая много обсуждается в России, — девальвация степеней — в конечном счете, вытекает из такой бюрократической системы контроля, проблемы которой особенно проявляются на фоне низкого уровня географической мобильности.

Академическая карьера в России выглядит так: есть молодой перспективный студент, который обратил на себя внимание научного руководителя, руководитель пригласил студента в аспирантуру, потому что иметь аспиранта выгодно — это удобная нагрузка, которая приближает руководителя к званию доцента или профессора. Тот же чиновник, повинуясь логике тотального контроля, следит за тем, чтобы преподаватель не сидел без дела — и ему предъявляют аспиранта. Но с момента поступления кого-то в аспирантуру в бюрократической машине уже щелкнуло, потому что аспирант должен защититься, иначе потраченные на него деньги израсходованы зря. В официальных документах это называется «результативность аспирантуры» — доля защитившихся в течение четырех лет с момента зачисления. За излишнюю требовательность к учащимся аспирантуру могут просто закрыть. И для организации, и для руководителя, и для аспиранта защита — это хорошо.

— Зачем нужна ученая степень в России?

— Для диссертанта защита — шанс перейти на следующую ступень, для руководителя и организации — получить какие-то свои очки. Но есть и еще один фактор, снижающий требования к защитам в России. В США, Великобритании, в Германии или во Франции степень — это форма рекламы на рынке труда. Потому что только так можно произвести впечатление на потенциального работодателя. Но в отсутствие мобильного рынка труда такая реклама просто не нужна. Все равно отвечающие за ваше трудоустройство люди обычно знают вас лично — вы же живете в одном городе — или знает того, кто знает. Им совершенно не нужна диссертация, чтобы оценить качество кандидата. Качество диссертации в этой системе абсолютно не важно, нет даже никакой возможности транслировать какую-то дополнительную информацию о диссертанте — важна только пометка о том, что диссертация защищена.

Проблема девальвации касается не только диссертаций, но и статей, публикуемых в научных журналах. Научная публикация имеет две функции: первая — это донести до всех людей свои открытия или посетившие вас идеи; вторая, которая постепенно вытесняет первую, — донести сигнал о наличии у вас идей вообще. Для бюрократов по всему миру — не только в России — это очень хороший критерий. Потому что если они ничего не знают о науке, никогда не прочитают статью, но зафиксируют сам факт выхода статьи. «Ага, — думают они, — наверное, этот человек работает».

Ярмарка университетского тщеславия: США

— Можно ли сказать, что существуют два полюса управления наукой — когда она автономна, с практикой постоянного найма, как в случае с Германией, и когда существует бюрократический контроль, с формальными критериями того, кто лучше?

— В принципе, да, но лишь с высоты птичьего полета. Занимаясь сравнительной социологией, можно заметить, что любые попытки разложить социальные системы строго на линии между двумя полюсами, к сожалению, работают только условно, на определенном уровне абстракции. С большой дистанции, американская система действительно представляет собой некоторый гибридный тип. Там нет независимой профессорской корпорации, но почти нет и государственной бюрократии, потому что многое решают попечители и администрация университета. Много хороших исследований, которые мы рассматривали в американской главе, были про то, как работает американский академический рынок.

Он как раз похож на систему дорог с хорошими и плохими водительскими правами: с хорошими правами вас пустят на плохую дорогу, но в обратном направлении — никогда. Все знают, что со степенью Гарвардского университета вы сделаете блестящую карьеру, будете получать много денег, читать пару лекций в неделю самым талантливым аспирантам и быстро получите пожизненный контракт.

А со степенью из третьесортного университета вы, скорее всего, никогда не будете преподавать ни в одном университете, а будете преподавать в школе и никакого пожизненного контракта у вас не будет.

При этом, как ни странно, исследования показывают, что плохая или хорошая степень — недостаточный предиктор дальнейшей результативности исследовательской работы. Люди, получившие хорошую степень, сами по себе не публикуют больше или лучше, чем те, кто получает плохую степень и обитает на задворках академического мира. В действительности, то, сколько вы публикуете и цитируетесь, зависит от того, где вы работаете. Люди в хороших университетах начинают публиковаться много: у них много свободного времени, им дают гранты и предоставляют лаборатории, их окружают пытливые аспиранты, ну и есть ощущение, что nobles oblige. Их работы много цитируют, потому что, перелистывая страницы в журнале, люди думают: «Эту статью писал профессор из Гарварда, наверное, она хорошая», — читают эту статью, и, если им что-то не нравится, они думают, что это с ними что-то не так, а не с профессором из Гарварда. Особенно в провинциальных университетах — или в целых странах, которые чувствуют себя интеллектуальной провинцией, — это работает. Там люди особенно чувствительны к таким сигналам.

Мировые рейтинги и последствия ориентации на них

— Вы также занимаетесь исследованиями динамики международной академической системы, в частности социологии. О чем эти исследования?

— Это направление исследований, которое как раз выросло из изучения того, как академические рынки реагируют на глобализацию. Здесь возникает несколько сюжетов, и один из них про то, как в какой-то момент бюрократы из Министерства образования и науки — или какого-то его зарубежного аналога — приходят в университеты и говорят о том, что теперь они хотят попадания университетов в мировые рейтинги и готовы давать деньги, если университет туда попадет. Положение в рейтингах позволит показать всему миру, насколько велика наука в нашей стране, привлечет к нам потоки студентов — в общем, хорошо. Такие визиты из министерства происходят не только в России, но и во Франции, да и в десятках других стран.

Любая ориентация на рейтинги создает высокодифференцированную систему, потому что чиновник решает, что в лидеров нужно инвестировать, а в остальных — нет. Некоторое количество избранных университетов и сверхвысоких зарплат — это неизбежное следствие.

Кроме того, часть рейтингов прямо и все косвенно предполагают привлечение международных сотрудников. Это совершенно новая задача для большинства университетов. Они начинают нанимать людей за рубежом, используя те самые практики, которые, как они предполагают, распространены во всем остальном мире. В частности, они начинают смотреть на степени. К несчастью, это имеет тот же эффект, что в Штатах, только многократно усиленный.

Американский аспирант знает, что пик его мечтаний — Гарвард, Принстон или, в случае естественно-научных или технических специальностей, Caltech или MIT. Когда ему предлагают поехать в Москву, Стамбул, Пекин или куда-то еще, для него это однозначно дауншифтинг. И когда университеты в Москве, Стамбуле или Астане начинают нанимать на международном рынке и получают худших возможных людей с данной степенью, которые получают непропорциональные деньги по отношению к местному преподавательскому составу.

Выделение двойной элиты (вначале — касты лучших университетов, затем — касты иностранных легионеров) вызывает у местных понятное отторжение. Кроме того, что люди делятся на категории PhD или не PhD, они еще и делятся на два лагеря по признаку того, на чьей они стороне — за западную науку или за нашу. Это особенно заметно в социальных и гуманитарных науках. И, кроме того, книга по русской истории, интересная аргентинцам (или британцам, или французам) будет совершенно не такой, как та, которая будет интересна русским. Нам интересно вчера, в котором мы узнаем себя, которое перекликается с нашим сегодня, но если сегодня у нас разное, то и вчера рассматривается под разными углами.

Это, разумеется, происходит не только в России. Под влиянием международных рейтингов это происходит в Германии, во Франции, то же случилось в Китае, Мексике и многих других странах — это глобальный процесс. То же самое случилось даже в Великобритании, хотя та и говорит на английском языке. Вопрос о том, какую науку поддерживать — национальную или международную, — стал ключевым в самых разных академических мирах.

— Каковы макропоследствия научной политики, завязанной на рейтингах, и насколько оправданно ее применение?

— Мы узнаем об этом через некоторое время. Движение в эту сторону началось не так давно, и даже те, кто двинулся раньше, не прошли достаточно далеко, чтобы сказать, что эксперимент закончился. Балтийские страны и Казахстан двинулись раньше, чем Россия, а еще раньше, в 1990-е, туда же двинулась, например, Южная Корея и некоторые другие страны Восточной Азии. В общем, их пример показывает, что правительство может добиться выведения нескольких университетов в мировой топ, если очень захочет.

Достижение этой цели, однако, поднимает несколько вопросов. Один из них — что в точности дает положение в рейтинге? Точного ответа на этот вопрос никто не знает. Рейтинг — это отчасти самоисполняющееся пророчество: когда международные студенты выбирают, где учиться, они учитывают рейтинги. Это реальный механизм принятия решений, особенно если государство выделяет этому студенту стипендию для обучения. Бюрократ в этом правительстве будет рассуждать примерно так же: он даст стипендию тем, кто едет в хороший университет. Для университетов в этом плане подняться в рейтинге выше экономически выгодно. Соответственно, высшее образование успешной в рейтинге страны отчасти финансируется за счет иностранного правительства. Это хорошо.

Другие эффекты для национальной системы образования пока не совсем ясны. Очевидно, что возникает оторванная от прочего образования элита, а вся остальная система вузов успешно и глубоко деградирует. Для попадания в рейтинг это хорошо, но для экономического развития непонятно, потому что в этих университетах, даже если все было сделано правильно — идеальный конкурсный отбор, никакой коррупции, блестящие ученые, занимающиеся самыми популярными в глобальном масштабе темами, — проведенные исследования и их результаты могут не дать никакого экономического выхода.

Беседовал Алексей Кнорре

Пятерка самых распространенных типов транспортников: обзор «Ленты.ру»

Министерство обороны Турции после длительных переговоров с европейским авиастроительным концерном Airbus согласилось принять первый из десяти заказанных военно-транспортных самолетов A400M. Анкара долгое время отказывалась подписать бумаги о приеме транспортника, поскольку он не соответствовал заданным техническим требованиям. A400M сегодня является самым «молодым» из серийно производящихся военно-транспортных самолетов. «Лента.ру» решила составить список пяти самых распространенных сегодня типов военных транспортников.

Военно-транспортные самолеты появились как отдельный класс летательных аппаратов во время Второй мировой войны. Тогда они представляли собой переделанные для доставки грузов и войск бомбардировщики. Несколько позднее крупнейшие мировые авиастроительные предприятия начали выпускать уже изначально транспортные версии самолетов с большими грузовыми отсеками, специальным погрузочно-разгрузочным оборудованием и набором бортовых систем, необходимых военным. Из этих самолетов стали формироваться транспортные эскадрильи.

Сегодня в составе ВВС многих стран транспортники используются для перевозки различных грузов и военной техники, доставки десанта, а также в различных гуманитарных операциях. Многие из таких самолетов специально сконструированы так, чтобы их можно было использовать на неподготовленных и высокогорных аэродромах. Общее количество военно-транспортных самолетов, находящихся в настоящее время в эксплуатации, составляет около 4,1-4,2 тысячи единиц: это и наиболее распространенные C-130 Hercules и C-17 Globemaster III, и менее популярные VC10 и TriStar.

При составлении списка наиболее распространенных типов военно-транспортных самолетов «Лента.ру» использовала открытые данные Международного института стратегических исследований, портала GlobalSecurity и базу данных Flightglobal MiliCAS. При расчете использовался усредненный показатель количества транспортников, находящихся в активном составе ВВС.

Hercules и производные

Фото: Lockheed Martin
Американские транспортники типа C-130 Hercules и их специализированные версии, а также модернизированные самолеты C-130J Super Hercules в настоящее время являются самыми распространенными в мире. Такие самолеты находятся в эксплуатации ВВС, береговой охраны и военизированных организаций более чем 70 стран мира от США, Австрии и Великобритании до Туниса, Замбии и Уругвая. В общей сложности во всем мире сегодня насчитывается около 890 активных транспортников семейства Hercules. Некоторые из них, например американский LC-130 с посадочными лыжами, переделаны в спецверсии.

Транспортник C-130 впервые поднялся в воздух в августе 1954 года, а в апреле 1996 года первый полет совершила уже модернизированная версия самолета ─ C-130J. Такой самолет способен вмещать до 92 невооруженных пассажиров, или 64 десантника в полной экипировке, или 74 раненых, или две-три бронемашины типа HMMWV. Общая грузоподъемность транспортника составляет 19-20 тонн в зависимости от версии. Super Hercules может развивать скорость до 671 километра в час и совершать полеты на расстояние до 5,3 тысячи километров. В состав экипажа C-130J входят три человека.

Beechcraft King Air

Фото: Beechcraft
Вторым по распространенности типом транспортных самолетов, находящихся в эксплуатации у военных, является американский Beechcraft King Air. Полеты таких транспортников осуществляют 24 страны мира, включая США, Кот-д'Ивуар, Ямайку и Венесуэлу. В общей сложности сегодня во всем мире полеты выполняют около 280 самолетов семейства King Air. Изначально разработанные в качестве гражданских пассажирских самолетов, такие транспортники в составе ВВС используются преимущественно для перевозки высшего военного руководства или транспортировки спецназа.

Свой первый полет американский самолет выполнил в мае 1963 года, а его серийное производство началось в сентябре 1964 года. В состав экипажа King Air входит до двух человек. В зависимости от версии транспортник предназначен для перевозки до 13 пассажиров или различных грузов массой до тонны. King Air способен развивать скорость до 500 километров в час и совершать полеты на расстояние до 2,5 тысячи километров. На базе американского пассажирского самолета разработаны также различные специальные летательные аппараты, включая разведывательные и патрульные.

Globemaster III
Фото: Boeing 
Транспортниками C-17 Globemaster III, выпускаемыми американским авиастроительным концерном Boeing, сегодня располагают восемь стран мира, включая США, Индию, Канаду и Кувейт. Кроме того, три самолета такого типа входят в состав авиапарка НАТО. В общей сложности во всем мире сегодня насчитывается 257 таких самолетов. Серийное производство транспортников Globemaster III должно завершиться в середине 2015 года, когда концерн Boeing исполнит все накопленные контрактные обязательства по поставке таких самолетов.

C-17 выполнил первый полет в сентябре 1991 года, а на вооружение ВВС США поступил в январе 1995 года. Этот самолет, в состав экипажа которого входят три человека, способен совершать полеты на скорости 830 километров в час и на расстояние до 10,4 тысячи километров. Транспортник предназначен для перевозки до 102 десантников, или 134 бойцов в полной выкладке, или 90 раненых, или до шести боевых машин M1117. Грузоподъемность самолета составляет 77,5 тонны. В июле 2013 года ВВС США поставили рекорд группового полета C-17, подняв в воздух 20 самолетов.

CN235

Фото: Airbus Military
Военно транспортный самолет CN235 выпускается испанской компанией CASA, входящей в состав европейского авиастроительного концерна Airbus. Самолетами этого типа в настоящее время располагают 32 страны мира, включая Аргентину, Индонезию, Саудовскую Аравию и Йемен. В общей сложности сегодня в эксплуатации находятся 235 транспортников типа CN235, включая специализированные не транспортные версии. Чисто военно-транспортных CN235 сегодня во всем мире насчитывается около 200 единиц.

Совершивший первый полет в ноябре 1983 года CN235 предназначен для транспортировки до 44 пассажиров или четырех тонн грузов на расстояние до 4,4 тысячи километров. В состав экипажа транспортника входят три человека. CN235 способен выполнять полеты на скорости до 450 километров в час. Крупнейшим оператором транспортников этого типа являются ВВС Турции, которым принадлежат 50 CN235. На базе испанских самолетов ранее были разработаны разведывательная, патрульная и противолодочная версии.

Ан-26

Фото: Министерство обороны России
Военно-транспортные самолеты Ан-26, разработанные в 1960-х годах на базе пассажирских Ан-24, занимают пятое место по количеству в составе ВВС разных стран. В общей сложности они находятся в эксплуатации 35 государств мира. В числе эксплуатантов ─ ВВС Вьетнама, России, Замбии, Туркмении, Мадагаскара и Кабо-Верде. ВВС Китая выполняют полеты как на оригинальных самолетах типа Ан-26, так и на собственных копиях, стоящих на вооружении под индексом Y-7. В общей сложности сегодня во всем мире полеты способны выполнять около 170 самолетов типа Ан-26.

Транспортник совершил первый полет в мае 1969 года, а его серийное производство завершилось в 1986 году. В состав экипажа Ан-26 входят шесть человек. Самолет предназначен для перевозки до 38 военнослужащих, или 30 десантников, или 24 раненых на носилках. Грузоподъемность самолета составляет 5,5 тонны. Ан-26 способен развивать скорость до 540 километров в час и совершать полеты на расстояние до 2,7 тысячи километров. Примечательно, что транспортник может нести и вооружение ─ свободнопадающие бомбы общей массой до двух тонн на четырех внешних балочных держателях.

VI съезд Вавиловского общества генетиков и селекционеров (ВОГиС) пройдет с 15 по 20 июня 2014 года в Ростове-на-Дону. Ожидается, что в его работе примут участие  около 800 ведущих исследователей из 300 организаций РАН, РАМН, РАСХН и ведущих ВУЗов страны. Наш собеседник -  президент ВОГиС академик Владимир Константинович Шумный – рассказал о том, какие задачи стоят перед Обществом, как оно их реализует и каких решений надо ждать от предстоящего съезда.

Наша справка.

После отставки Хрущова в 1964 году в нашей стране началось возрождение генетики. И одним из первых шагов на этом пути стало образование Всесоюзного общества генетиков и селекционеров имени Николая Ивановича Вавилова. Его учредительный съезд состоялся в следующем году и оно объединило в своих рядах генетиков и селекционеров всего Советского Союза, из самых разных организаций – институтов Академии наук, вузов, ведомственных учреждений. В годы своего расцвета общество насчитывало свыше 10 тысяч членов. Распад СССР привел к необходимости реорганизации общества – в 1992 году оно самораспустилось, но накануне этого в Ленинграде прошел учредительный съезд Вавиловского общества генетиков и селекционеров, ставшего его преемником. Сегодня в рядах ВОГиС состоит около 3000 членов.

- Наша организация не является уникальным образованием, - начал свой рассказ Владимир Шумный. – Такие общества создавались при Академии наук СССР почти по всем основным научным направлениям: математика, физика и т.п. Их главной задачей была организация вневедомственного сотрудничества специалистов, то, что сейчас принято называть горизонтальными связями. Их роль прекрасно понимали и в то время. Но, в то же время, мы не были какой-то «надстройкой» при Академии наук, никогда не получали денег из ее бюджета. Единственное, что она брала на себя – оплату взносов в Международную генетическую организацию. Но вместе с тем, и научное, и политическое руководство страны отдавали должное роли, которую выполнял и продолжает выполнять ВОГиС в развитии генетики.

- Раз  пошла речь о роли ВОГиС, расскажите подробнее в чем заключаются его функции, какую работу ведет собственно общество?

-Наша работа сосредоточена по трем основным направлениям. Во-первых, мы стараемся создать единое мощное информационное поле для координации исследовательской работы всех российских генетиков, независимо от их ведомственной принадлежности. Для этого мы организовали выход нескольких научных журналов.

Нашим центральным изданием является «Вавиловский журнал генетики и селекции». Сейчас он выходит на русском и английском языках и в этом году уже должен быть включен в рейтинг Web of Science, что для современной российской научной периодики очень важно.

Журнал стал популярным среди научного сообщества, но одного его явно было недостаточно, и на сегодня у нас издается уже четыре журнала: упомянутый «Вавиловский журнал», «Генетика», «Экологическая генетика» и «Медицинская генетика». Вместе они составляют некую интеграционную структуру для научного общения ученых разных ведомств. А появление англоязычных версий позволяет нам переводить это общение на международный уровень.

Второе важное направление нашей деятельности – организация различных научных форумов генетиков и селекционеров (тематических конференций, симпозиумов, съездов). За последние пять лет на территории России прошло около ста подобных мероприятий, в число организаторов которых входил ВОГиС. Это очень важный момент. Если какую-то конференцию проводила, допустим, РАМН или РАСХН, то они могли приглашать туда главным образом своих сотрудников. Ну и еще пару-тройку известных ученых как гостей или специальных докладчиков. А когда организатором выступаем мы, то это снимает ведомственные барьеры и позволяет значительно расширять круг участников. В частности, за эти годы мы провели десять крупных форумов в СОРАН, половина из них была международными.

- Можете привести примеры из числа наиболее удовлетворивших вас по результатам?

- В июле прошлого года мы проводили здесь крупную конференцию «Проблемы генетики и селекции». А параллельно с самой конференцией организовали курсы переподготовки для преподавателей вузов с кафедр генетики. Их приехало довольно много со всей страны и в течение недели им читали лекции участники конференции. Лекторами обычно выступали ученые, которых относят к лидерам современной российской генетики.

Например, Борис Ванюшин – ведущий специалист страны по эпигенетике, один из ее основателей, признанный мировой авторитет. И так по всем направлениям. Всего этих лекций было 44, то есть фактически преподаватели получили полноценный учебный курс по современной генетике «из первых уст».

Позже видео лекций было размещено в открытом доступе на нашем сайте, а текстовая версия опубликована в «Вавиловском журнале».  И я уверен, что это положительно сказалось на качестве преподавания генетики в стране.

- Мы заговорили о качестве образования…

- Потому что это еще одно направление нашей работы, возможно – самое важное. Вся наука начинается с образования, со школьной парты, за которой в свое время сидел каждый из нас. Но, понимая важность этого аспекта, мы также понимаем, что напрямую влиять на политику Министерства образования и науки мы не можем. Поэтому идем другим путем.  Для повышения качества образования, прежде всего, нужны хорошие школьные и университетские учебники. Поэтому мы постоянно мотивируем членов нашего общества писать такие учебники. Например, под моей редакцией были подготовлены два школьных учебника – обычный и для углубленного изучения. Первый выдержал уже 20 переизданий. За последнее пятилетие вышло 6 учебников по генетике и селекции для высших учебных заведений. В том числе – «Клиническая генетика» для медвузов, «Методические основы селекции растений» для сельскохозяйственных…

- Вы несколько раз упоминали про последние пять лет, почему именно такой период?

- Все очень просто. Наши съезды проходят раз в пять лет и мы по традиции подводим итоги именно за этот «отчетный период».

- А помимо подведения итогов, какие еще вопросы будут подниматься на съезде?

- Из организационных – должно пройти избрание нового руководства Общества. Ну а основное внимание будет сосредоточено на том, как нам дальше работать по тем направлениям, о которых я рассказал. Пройдет два стола по вопросам образования. И я думаю там будут подниматься важные вопросы. И, конечно, нам не уйти от главного вопроса последних лет – а куда вообще идет наука в нашей стране. Особенно в связи с затеянной реформой. Ведь сегодня ни у кого нет четкой картины будущего российской науки. Но что-то делать надо, мы не можем бросить все на самотек и решать исключительно личные проблемы. Произошли серьезные изменения. Создана новая объединенная Академия с одной стороны, и ФАНО с другой. И теперь надо работать в условиях этой совершенно иной организационной системы, выстраивать горизонтальные связи в новых условиях. В этих условиях такие общества, как ВОГиС, могут и должны брать на себя больше интегрирующих функций. И одной из задач съезда будет выработка новой стратегии ВОГиС, наиболее эффективной в сложившихся условиях.

«Диссернет» добрался до врачей. Тотальная проверка показала, кто лечит населению зубы, оперирует рак груди и как просто превратить крысу в человека, а кровь — в лимфу.

Активисты вольного сообщества «Диссернет», клиентами которого за последний год стали известные и не очень чиновники, политики, ученые и общественные деятели, вплотную занялись проверкой диссертаций, защищенных в медицине. В связи со спецификой этой области эксперты долгое время не принимались за тотальную проверку работ, защищенных в различных образовательных и научно-исследовательских учреждениях медицинской направленности. Первый опубликованный результат проверки стал возможным после того, как к массовой проверке диссертаций на добровольной основе подключились профессиональные врачи из Общества специалистов доказательной медицины.

«Это группа, которая уже давно занимается борьбой со всяким жульничеством в медицине. Раньше нам врачи говорили: не суйтесь в медицинские дела, так как это вещь весьма специфическая,

диссертации защищаются по одному шаблону, они часто одинаковые, но из этого не следует, что они обязательно ворованные»,

— рассказал «Газете.Ru» журналист Сергей Пархоменко, активист сообщества. Первым результатом этой проверки стали экспертизы девяти медиков, один из которых, правда, уже умер, среди них — действующие врачи, хирурги, руководители больниц и отделений».

Характерным для всех этих экспертиз является их «монохромность» — стандартная цветовая постраничная раскраска показывает,

что чаще всего диссертанты подчистую использовали чужой текст из одного, максимум — двух источников.

Пример — кандидатская об оптимизации временных зубных протезов из полиуретана стоматолога Самвела Апресяна, ассистента Московского государственного медико-стоматологического университета.

Интерес представляет собой научное наследие бывшего главврача Городской клинической больницы №70 города Москвы Александра Гольдберга, защитившего в 2005 году докторскую на тему лечения язвы двенадцатиперстной кишки. По данным «Диссернета», более половины текста там взято из диссертации некой Ольги Кузиной на схожую тему.

Гольдберг был научным руководителем Тимура Шмушковича, ныне заведующего хирургическим отделением все той же 70-й больницы, а также Евгения Баранова, хирурга той же больницы. Выяснилось, что научное руководство Гольдберга заключалось в донорстве текста:

работы одного и второго ученика почти полностью взяты из текста «наставника».

«Судя по всему, Гольдберг уже умер, но, уходя с должности главврача, я думаю, что он подарил, а как на самом деле было, мы не знаем, свою диссертацию», — рассказал «Газете.Ru» профессор Первого медицинского университета, участвовавший в проверке диссертаций. По его словам, репутация очень важна для практикующего врача.

«Врач по определению такая профессия, что различные этические проблемы ему приходится решать по много раз в день. Он имеет большую «власть» над больным, и от его решений много чего зависит. Поэтому, если он один раз проявил себя неэтично, я не понимаю, как второй раз он поведет себя этично», — считает профессор.

По словам источника, «липовая» диссертация не внушает доверия и к профессионализму врача.

Эксперты отмечают, что защита кандидатской или докторской степени крайне важна в карьере врача. Кандидатская дает право претендовать на должность завотделением, докторская — на должность главврача. Для частнопрактикующего врача или врача, работающего в частной клинике, ученая степень важна не меньше. «Когда вы идете в кассу, вам говорят: консультация врача — тысяча рублей, кандидата наук — 2 тысячи, доктора наук, профессора — 5 тысяч», — пояснил специалист.

Сегодня кандидату наук в лечебном учреждении доплачивают 3 тыс. руб., докторам — 7 тыс.

Особого внимания удостоилась кандидатская хирурга первой категории Юрия Царапкина из Московской онкологической больницы №62, врача, оперирующего опухоли молочной железы. По данным «Диссернета», его работа оказалась более чем на половину списана с диссертации некой Олеси Николин на тему острых эрозивных гастродуоденальных кровотечений. Эксперты заметили, что человек, писавший текст, автоматически заменил «кровь» на «лимфу» и производные от этих слов, например «кровотечение» на «лимфорею».

При этом слово «человек» заменено на «женщина».

«Сейчас всплыла некая диссертация 1993 года, по-видимому, она была прародительницей обеих этих диссертаций. Там есть и кровь, и лимфа, но нет ни человека, ни женщины, зато есть много разных животных, например крыс и собак», — рассказал Пархоменко.

«Диссертация — это научно-квалификационная работа, в которой может не быть больших научных достижений, особенно в условиях российской науки. Квалификация подразумевает, что человек способен к анализу и синтезу информации на хорошем интеллектуальном уровне. Человек должен уметь работать, а списав, человек как был двоечником, так им и останется. Значит, этот кандидат не подтвердил свою интеллектуальную квалификацию, он мыслит как другой врач, почему он должен иметь ученую степень и получать за это деньги?

А ведь на должности завотделением он получает власть над организационными вопросами, и там уже могут вставать вопросы коррупции», — считает источник «Газеты.Ru» в «Диссернете».

Взять комментарий главврача 62-й больницы «Газете.Ru» не удалось, однако в защиту хирурга высказался его коллега.

«Я считаю, что чистота защиты диссертации совершенно не является мерилом профессионализма врача, так как врач, проводящий большую часть времени в операционной, в общении с больным, на научную работу и анализ данных просто не имеет времени», — сказал «Газете.Ru» сотрудник патолого-анатомического отделения 62-й больницы. «У Царапкина нет от этой диссертации почти никакого бенефита, зачем он это сделал, совершенно непонятно. Независимо от того, как он написал свою кандидатскую,

этого человека я знаю как профессионала с большой буквы и доверяю ему лечение своих родственников. И, кроме благодарностей, я про него ничего не слышал.

Сам он маммолог, работает очень вдумчиво, никого никогда не оставляет», — считает врач. При этом он согласен с тем, что доверие пациентов к врачу, сфальсифицировавшему свой научный труд, подрывается, поэтому больница следит за собственной репутацией, отслеживая подобные случаи. «У нас, конечно, такие вещи не спускают. Был единственный случай, когда человек, работая в нашей больнице, сфальсифицировал диссертацию, он уже не работает. К репутационным потерям в нашей клинике относятся очень серьезно», — добавил он.

Фотография: iStockPhoto

«Политики политиканствуют, а мы занимаемся делом» – примерно так прокомментировали наши ученые абсурдную ситуацию, связанную с санкциями Департамента энергетики США в отношении российских физиков-ядерщиков, работавших в этой стране в рамках контракта.

У нас, наверное, немногие знают, что специалисты Института ядерной физики СО РАН способны создавать уникальное оборудование для ускорения заряженных частиц, востребованное и в такой стране,  как США. В 2010 году Институт принял участие в международном тендере на создание и поставку бустерного синхротрона для Брукхейвенской национальной лаборатории США, расположенной недалеко от Нью-Йорка. Конкурс был весьма престижный. Соревноваться пришлось с китайцами и европейцами. Наши ученые выиграли.

Важным моментом является то, что контракт предусматривал создание установки «под ключ». Иначе говоря, наши специалисты брали на себя разработку, проектирование, изготовление, сборку на месте, запуск и получение проектных параметров. Для этого необходимо было вначале привлечь к работе ученых – для того, чтобы всё рассчитать. Потом привлечь конструкторов, для того, чтобы всё спроектировать. Потом привлекаются инженеры, технологи и рабочие, чтобы это все сделать. Затем это отправляется заказчику. На месте наши специалисты всё это собирают, запускают, получают параметры и сдают заказчику установку.

Именно такой заказ был реализован специалистами ИЯФ СО РАН для Брукхейвенской лаборатории. Речь шла о создании синхротрона для очень быстрого ускорения частиц. Как пояснил заместитель Института Евгений Левичев, пучок электронов в таком ускорителе за полсекунды ускоряется с 200 МэВ до 3 ГэВ. По словам ученого, по сегодняшним временам это весьма передовые параметры. За последние 20-25 лет это самый крупный ускоритель, созданный российской организацией «под ключ» – начиная от идеи и заканчивая запуском и получением параметров. У Института был уже опыт создания подобных установок. Так, в конце 1980-х специалистами ИЯФ СО РАН была создана аналогичная установка для Курчатовского института.

Теперь же нашим ученым представилась возможность поработать на мировом уровне, в рыночных и весьма жестких конкурентных условиях. И с этой задачей они успешно справились. Причем, в этих условиях получало «закалку» новое, молодое поколение специалистов, новая команда, доказавшая на деле, что она может в короткие сроки справляться с задачами столь высокого уровня.

Как было сказано, конкурс был выигран в 2010 году. В 2011 году проектные работы были завершены, и началось изготовление оборудования. С 2012 года оборудование началось отправляться в США (а это огромное количество контейнеров). В декабре 2013 года был получен первый пучок. И буквально за два месяца – в феврале 2014 года - были получены проектные параметры (такой небольшой срок свидетельствует о высоком качестве оборудования).

В общем, все шло по плану и довольно  успешно. Но тут в дело вмешалась политика, которая несколько омрачила концовку. Россия и США вступили в противоборство, и американское правительство не нашло ничего лучшего, как объявить санкции для наших ученых, работающих в Брукхейвенской национальной лаборатории (отметим, что подобные учреждения в Америке курируются Департаментом энергетики).

Санкции пришлись как раз на заключительный этап,  предусматривавший с нашей стороны отправку в Америку команды специалистов для написания необходимых программ. «Это было нужно не нам – это было нужно как раз Брукхейвенской лаборатории», - отметил Евгений Левичев. По его словам, с нашей стороны все это выглядело просто смешно. Департамент энергетики США прислал приказ об отмене всех командировок для российских ученых, поставив всю нашу команду и заказчика в нелепое положение.

В лаборатории развели руками: ситуация выглядит нелепо, но сделать ничего нельзя – это приказ. Причем, американским коллегам надо отдать должное, поскольку повели они себя деликатно. Во всяком случае, они не стали использовать ситуацию как предлог для того, чтобы оставить контракт незавершенным (типа – ваши специалисты до нас не доехали, значит мы считаем себя вправе считать работу незавершенной, а потому последний этап мы не оплачиваем).  Ничего подобного они делать не стали.  Предложили закрыть вопрос дистанционно и приняли контракт.

Ровно через тринадцать дней после указанных санкций он них пришло письмо: «Санкции отменили, можете приезжать – всё в порядке».

В общем, двери для сотрудничества остались открытыми. Похоже, в правительстве США поняли свою ошибку и дали задний ход. Так что будем надеяться, что подобный контракт был не последним. Сейчас главное, чтобы и  с российской стороны не последовало аналогичного по глупости «ответа» (наши политики, как мы знаем, тоже способны наломать дров).

В этой связи необходимо отметить два важнейших аспекта научной деятельности, иной раз (как показал опыт с американскими санкциями) упускаемые политиками из виду.

Во-первых, наука как таковая не является закрытой системой. Иначе говоря, ученые не могут вариться в собственном соку и делать открытия при запертых дверях. Постоянное общение с коллегами из разных стран было характерной и неизменной чертой научной деятельности с самого начала. И даже в советские времена наши физики не были в абсолютной изоляции. Только дилетант судит о научной деятельности по фантастическим триллерам, где гений-одиночка создает какие-то грандиозные изобретения в полном уединении. В жизни так не бывает. Поэтому сознательная попытка заморозить общение между учеными по каким-то политическим (или идеологическим) мотивам чревата деградацией научного сообщества. Шарашки – совсем не то место, где полностью раскрывается научный потенциал. Можно, конечно, при избытке ура-патриотизма кивать на Северную Корею, создавшую в условиях изоляции ядерные вооружения, однако пусть нам назовут хоть одного выдающегося северокорейского физика. Вряд ли о таких кто-то слышал. Да и сама Северная Корея не создает ничего принципиально нового, а только пытается воспроизвести то, что есть у других. Так что закрытость есть враг научно-технического прогресса.

Во-вторых, наши ученые занимаются контрактами далеко не от хорошей жизни. Работа по контракту – это сейчас один из важнейших источников финансирования наших академических институтов, а тем более таких, как Институт ядерной физики СО РАН, оснащенных очень дорогим и затратным в эксплуатации оборудованием. Так, в ИЯФ работает самый большой в стране электрон-позитронный коллайдер длиной 400 метров. Как сказал Евгений Левичев, такие установки потребляют много энергии, сжатого воздуха, дистиллированной воды, сжатых газов – гелия, азота. За все это надо платить. Государственного финансирования недостаточно для того, чтобы поддерживать такие установки. Поэтому ученые вынуждены заниматься контрактной деятельностью – и не просто для того, чтобы выжить, а для того, чтобы развиваться в научном плане. В частности, на собственные деньги в ИЯФ СО РАН за последние 20 лет были построены три большие установки, которые успешно функционируют и являются в некотором смысле рекордными даже в мировом масштабе.

Таким образом, никакой политической целесообразностью нельзя будет оправдать какие бы то ни было попытки ограничить взаимодействие наших ученых с зарубежными коллегами. Результат может оказаться плачевным для самой науки – как в моральном, так и в материальном плане.

Олег Носков

Мы продолжаем информировать наших читателей о происходящем в коридорах городской власти. Похоже, начавшаяся после победы на выборах мэра Анатолия Локтя волна отставок не ограничится мэрией - вполне вероятно, что изменения ожидаются и в составе Совета депутатов города.

Сегодня за закрытыми дверями прошло заседание фракции "Единой России" в горсовете, где депутатами был выбран новый руководитель фракции. Им должен стать (после утверждения решения собрания в вышестоящих партийных инстанциях) Виктор Илюхин. До этого фракцию возглавляла председатель Совета депутатов Надежда Болтенко.

У такого неожиданного кадрового решения может быть, как минимум, два объяснения.

Первое - среди депутатов-"единоросов" возник конфликт по вопросу взаимоотношений с новым мэром, победили сторонники компромисса, которые и постарались отстранить Надежду Николаевну (которая, по мнению многих экспертов, настроена на более жесткое противостояние с командой Локтя) от управления фракцией. Этакий "бунт на корабле".

Однако нашему источнику в руководстве городом такой вариант представляется маловероятным - до сих пор фракция не демонстрировала такой самостоятельности и вряд ли можно ожидать их превращения в "бунтовщиков" за несколько недель. По его мнению, Надежда Болтенко просто готовится покинуть ряды депутатского корпуса, и в ближайшее время мы можем услышать о ее переходе на работу в областное правительство. В пользу этого говорит и то, что сейчас фракция единороссов оказалась в непростом положении: партийная дисциплина вынуждает их уйти в оппозицию к мэру-коммунисту, а интересы бизнеса многих депутатов требуют совершенно противоположной тактики. Фракция оказалась на грани раскола и пост ее руководителя теперь уже не такой привлекательный, как в прошлые годы. А вот работа в правительстве и.о. Городецкого, с которым Болтенко связывает давнее сотрудничество -  гораздо спокойнее и комфортнее. Хотя надолго ли - станет ясно в сентябре, а может и раньше.

Мы продолжаем следить за развитием событий.

Редакция сайта academcity.org