В начале октября в Московском физико-техническом институте прошел круглый стол, посвященный строительству XFEL — самого крупного в мире рентгеновского лазера (разера) на свободных электронах. Общая стоимость установки достигает 1,2 миллиарда евро. Доля финансового участия России в международной программе — 27 процентов. С российской стороны проект курирует «Курчатовский институт». «Лента.ру» посетила пресс-конференцию, проведенную после круглого стола по XFEL, и узнала, как этот лазер устроен.
XFEL (X-ray Free Electron Laser — рентгеновский лазер на свободных электронах) — международная программа по созданию крупнейшей в мире установки для наблюдения за ходом химических реакций. По словам участников проекта, XFEL позволит проследить за сложными биохимическими процессами в клетках и приведет к быстрому прогрессу в понимании механизмов ряда заболеваний, например болезни Паркинсона.

Фактически новый лазер представляет собой уникальный инструмент, позволяющий в режиме онлайн следить за изменениями в трехмерной структуре крупных биомолекул.
Всего в строительстве XFEL занято около 250 человек из 12 стран-участниц проекта. Начатые в 2009-м работы планируется завершить в следующем году.

Еще через год рентгеновский лазер будет полностью готов к первым экспериментам. Самая крупная доля финансового участия у Германии — 58 процентов. На втором месте — Россия. Вклад остальных стран — Дании, Франции, Греции, Венгрии, Италии, Польши, Словакии, Испании, Швеции и Швейцарии — в диапазоне от одного до трех процентов.

Квоты на использование лазера определяются пропорционально финансированию. Однако, по словам ученых, заявки на проведение наблюдений могут подавать все желающие. Решение о возможности тех или иных экспериментов будут принимать эксперты, руководствуясь актуальностью конкретных научных задач.
Общая длина туннеля лазера — 3,4 километра. Туннель начинается от самого крупного в Германии центра физики частиц DESY (Deutsches Elektronen-Synchrotron — Немецкий электронный синхротрон), расположенного в Гамбурге, и доходит до границы города Шенефельд земли Шлезвиг-Гольштейн. Вся система туннелей лазера расположена под землей на глубине от шести до 38 метров.

Для разгона электронов будет использоваться сверхпроводящий линейный ускоритель общей протяженностью 2,1 километра с расчетной энергией от 17,5 до 20 гигаэлектронвольт. По всей длине разгонной части ускорителя, равной 1,7 километра, установят 101 модуль, состоящий из специальных сверхпроводящих камер.
Частицы, поступающие в ускоритель, выбиваются из металла при помощи специального лазера. Источник излучения должен удовлетворять специфическим условиям, так как самые незначительные отклонения в первоначальном движении электронов могут привести к получению на выходе пучка недостаточно высокого качества.
На первых 1,7 километра электроны будут ускоряться в специальных резонаторах, в которых разгон частиц осуществляется при помощи микроволнового излучения до скоростей, сравнимых со скоростью света. Сами резонаторы изготовлены из материала с ниобием, переходящим в сверхпроводящее состояние при охлаждении до температуры минус 271 градус Цельсия. Это позволяет почти без потерь расходовать электрическую энергию на ускорение частиц и формировать достаточно тонкий пучок электронов. В качестве охладителя планируется использовать жидкий гелий.
Ускоренные электроны двигаются в так называемых ондуляторах (некоторые технологические решения для которых предложили ученые из Института ядерной физики СО РАН в Новосибирске) — системы магнитов, заставляющей заряженные частицы излучать рентгеновские кванты со все большей интенсивностью. Скорость фотонов выше скорости электронов — распространение излучения опережает электроны, и последние, попадая в поле излучения первых, формируют в полости ондулятора конфигурацию из множества тонких дисков. Главная особенность такой системы — синхронное излучение, образующее короткие и интенсивные рентгеновские вспышки со свойствами лазерного пучка.
Формирование электронных дисков и излучения от них составляет содержание так называемой самоусиливающейся спонтанной эмиссии. Для получения качественных пучков на XFEL планируется использовать ондуляторы длиной более ста метров.

В зависимости от потребностей эксперимента, параметры лазера XFEL могут настраиваться с помощью различных оптических инструментов, таких как, например, зеркала, решетки, щели или преломляющие кристаллы. Эти элементы устанавливаются в базовые станции на выходе пучка и взаимодействуют с ним. Данные такого взаимодействия фиксируются датчиками и анализируются компьютером. Сами исследователи будут управлять и следить за ходом эксперимента из диспетчерских кабин.
После ускорительной части 3,4-километрового туннеля лазер сможет генерировать около 27 тысяч рентгеновских вспышек с длиной волны от 0,05 до 6 нанометров в секунду и продолжительностью до ста фемтосекунд (менее одной триллионной доли секунды).

Это сделает установку самой мощной в мире среди всех рентгеновских лазеров: столь короткие импульсы позволят исследовать трехмерную структуру крупных биомолекул и их взаимодействия с точностью, недоступной ранее. Аналогичные лазеры работают в США и Японии, но их возможности на порядки ниже европейских.

Существует в бизнес-кругах такое выражение: отсутствие результата – тоже результат. Подобная мысль приходит всякий раз после публичного общения представителей науки с представителями мэрии Новосибирска. Впрочем, на данном этапе результатом является уже само общение. Подчеркиваем – публичное общение, в присутствии десятков журналистов.

Конкретно речь идет об итогах очередного «круглого стола», посвященного вопросам экологии. Точнее – научным подходам к утилизации твердых бытовых отходов и к восстановлению почв городских территорий. Мероприятие, специально отметим, проводилось по инициативе департамента промышленности, инноваций и предпринимательства мэрии Новосибирска и традиционно проходит в пресс-центре «ИТАР-ТАСС Сибирь». Естественно, все доклады были ориентированы на руководителей, прямо или косвенно отвечающих за состояние экологии города. Во всяком случае, в зале присутствовал председатель городского комитета охраны окружающей среды и природных ресурсов мэрии Новосибирска. Представленные разработки касались его непосредственно.

Если вы думаете, что чиновник, курирующий экологические вопросы, с воодушевлением воспринял эти разработки, то значит, вы слишком наивно воспринимаете ситуацию.

Чиновник, как это часто бывает, заметил собравшимся, что всё, показанное здесь - уже не ново, что он уже неоднократно общался с разработчиками, которые, по его словам, никак не хотят вникнуть в суровые реалии нашей земной жизни. Что реальная практика, как отметил, заметно отличается от гладенькой теории.

Но ученые, судя по его высказываниям, упрямо эти реалии игнорируют. Разработки, может быть, и не такие уж плохие, но надо понимать – разъясняет чиновник, -  что некоторые предложения даже не вписываются в существующие на Западе тренды, где уже планируют отказаться от сжигания твердых бытовых отходов. 

В общем, почему у нас наши научные разработки «ни за что»  не воплотятся в жизнь, мы вроде бы поняли. А вот что делать и на что рассчитывать – так и осталось за кадром. Вроде бы, правительство области подготовил соответствующую программу и в 2015 году начнется закладка необходимых предприятий по переработке мусора. Планируется ли тут участие новосибирских ученых, нужны ли будут их разработки, также не ясно. Скорее всего – не планируется. Таким образом, ученым опять дали понять, что власть при решении своих проблем может, в принципе, обойтись и без них. А если они понадобятся, не беда – позовут. Такой, в общих чертах, подход к проблеме опоры на собственные инновации.

В этой связи так и остается неясным: либо у нас наука никчемная, либо отношение к ней со стороны наших чиновников весьма отстраненное (почему? – вопрос отдельный). Если ученые ИТ СО РАН, представившие свой проект утилизации ТБО, и впрямь не дотягивают до мирового уровня или чего-то там упускают из виду, то в таком случае было бы неплохо заявить об этом недвусмысленно. Например: «Извините, господа, но ваши разработки – старьё. Поэтому будем работать с китайцами». Однако открыто об этом не говорят. И потому ситуация, что называется, «подвисает» в воздухе. Мы, вроде бы, гордимся своей наукой, но, с другой стороны, держимся от нее на расстоянии. И стоит только ученым сделать шаг в сторону сокращения дистанции, как тут же выясняется, что у них «что-то не так», как нам нужно.

На этом фоне грозные вопросы: «Каковы капитальные затраты? Каков срок окупаемости?» - звучат прямо как приговор. Должны ли ученые, занимающиеся фундаментальной наукой, доводить свои исследования до такого уровня? Или это инвестор должен заинтересоваться их разработкой, а потом оценить ее значение, собрать у ученых все необходимые данные и сделать такие расчеты самостоятельно?

Как высказалась по этому поводу начальник ОИПВД Института теплофизики СО РАН Людмила Перепечко: «Спрашивать у доктора наук, какова окупаемость внедрения данной разработки, по крайней мере, некорректно». Высказывание было по адресу одного чиновника новосибирской мэрии, который ко всем разработкам примерял планку как потенциальный инвестор.

Правильно это или нет: вгонять сотрудников академических институтов в прокрустово ложе экономических моделей и расчетов? В чем нелепость возникшей ситуации? Нелепость в том, что ряд направлений научных исследований силами САМИХ УЧЕНЫХ  никогда (подчеркиваю – никогда!) не смогут облечься в плоть экономических параметров. Для этого нужны другие структуры или другой подход к организации работы. Скажем, одни занимаются фундаментальные исследования, предполагая их практическое применение. А их наработки воплощают в конкретных опытных образцах другие организации или другие подразделения. К примеру, ученые исследуют свойства сверхкритической воды и делают выводы о практическом использовании. Подтверждать эти тезисы практикой воплощения данной разработки в виде коммерчески окупаемого проекта – на самом деле очередная нелепость, еще одна попытка пойти здесь своим «особым путем». Так ли это должно делаться?

Начнем с того, что ученому, занятому исследовательской деятельностью, физически некогда переходить в сферу бизнес-проектов. Это, говоря откровенно, даже не его профиль. Да, этим может заниматься исследовательское учреждение, где он работает, но в этом случае коммерческая состоятельность проекта определяется не исследователями. Если его разработка имеет прикладной смысл и может найти свое место на рынке, то данный коммерческий потенциал должны выявить именно те, кто пытается на этом рынке зарабатывать деньги. Задача ученого – лишь честно и доходчиво донести до них возможности разработки. Но вряд ли ученый должен разрабатывать какой-либо бизнес-план. В этом случае ему просто-напросто придется переквалифицироваться, оставив научные исследования за скобками.

В принципе, данную функцию – продвижение научных разработок и вывод их на рынок в виде конкретных инвестиционных проектов – должно взять на себя ФАНО. Как мы знаем, данная структура состоит исключительно из «эффективных менеджеров», которые недвусмысленно заявили ученым, чтобы те занимались тем, что в потенциале пригодно для коммерческой реализации.

Однако занимается ли ФАНО таким продвижением? Время, конечно, покажет. Но пока еще шагов в данном направлении зафиксировано не было.

Поэтому во многих случаях сами ученые – на уровне заведующих лабораториями и старших научных сотрудников – вынуждены брать на себя такую функцию. И необходимо понимать, что данная ситуация – вынужденная. У кого-то здесь получается лучше, у кого-то – хуже. Кроме того, уровень самих разработок также не сопоставим. Одно дело – создать какой-нибудь новый порошок для чистки труб. Другое дело – принципиально новое направление в энергетике, требующее изменения (не много, не мало) всей государственной политики в данной сфере.

Вот это все необходимо учитывать, прежде чем обрушиваться с критикой на разработчиков. В конце концов, если мэрия заинтересована в сотрудничестве с учеными, то ей ничто не мешает предложить свои услуги по продвижению тех или иных разработок. По крайней мере, департамент промышленности, инноваций и предпринимательства уже пытается создать коммуникативную площадку для того, чтобы наладить конструктивный диалог между учеными и потенциальными инвесторами. Главное, чтобы со стороны институтов шла непрерывная инициатива. Ибо, как говорится в народе, под лежачий камень вода не течет.

Олег Носков

История вокруг недопуска в Эстонию, на заседание медиа-клуба «Импрессум», директора Института этнологии и антропологии РАН, академика РАН Валерия Тишкова не является изолированным событием. Заявление Вольного исторического общества ставит ее в контекст тенденции к изоляции и самоизоляции.

В последнее время в развитии нашей страны все яснее проявляется очень опасная тенденция — нарастающая ее изоляция и самоизоляция, являющиеся результатом как собственной политики России, так и реакции на эту политику мирового сообщества. Одно из проявлений этой изоляции — нарушение с трудом налаженных в постсоветское время международных связей российских ученых, что угрожает самому существованию в России науки, по своей сути являющейся интернациональной.

Такая тенденция полностью отвечает интересам наиболее ретроградной и изоляционистской части российской политической элиты, для которой ученые - естественные противники, поскольку и по характеру своей деятельности, и по менталитету являются одной из наиболее интернационализированных групп российского общества. К тому же они как носители рационального и критического взгляда на мир, в меньшей степени подвержены пропаганде, искажающей реальность. Поэтому вполне естественно ожидать от этой части российской власти попыток всемерно изолировать ученых, затруднить их контакты с западными коллегами и создать «суверенную» квазинауку. Однако правительства некоторых западных стран совершают шаги в том же направлении, фактически объединяя свои усилия с усилиями российских ретроградов.

Одним из самых заметных событий последних дней стала депортация из Эстонии крупного российского историка и антрополога В. А. Тишкова, прибывшего в эту страну для чтения научного доклада. Она была совершена без всякого объяснения причин и в намеренно унизительной форме. Следует заметить при этом, что В. А. Тишков не только возглавляет один из лучших гуманитарных академических институтов — Институт этнологии и антропологии — но и является академиком-секретарем Отделения историко-филологических наук РАН и, следовательно, административно представляет всю российскую историческую и филологическую науку. Таким образом, речь идет о символическом жесте, направленном на унижение российской гуманитарной науки в целом. При сходных обстоятельствах в августе был выдворен из Литвы российский историк, директор фонда «Историческая память» А. Р. Дюков, прилетевший в Вильнюс для презентации своей книги «Накануне Холокоста» (и хотя его объявление persona non grata легче объяснить, но все же невозможно оправдать).

В еще худшем положении оказались ученые Крыма, вне зависимости от их политических взглядов. Речь идет не только о том, что визиты их западных коллег в Крым и участие крымских ученых в международных проектах оказались невозможны. Как нам стало известно, совсем недавно один из наших крымских коллег, получивший приглашение от знаменитого Гумбольдтовского фонда приехать в Германию, не смог получить немецкую визу. При этом он использовал именно ту процедуру, которую предписывают жителям Крыма посольства Евросоюза — обратился в консульство Германии в Киеве с украинским паспортом. Однако консульство отказалось даже принять документы, мотивируя это тем, что учреждения, в котором он работает, на территории Украины больше не существует. Учитывая, что жители Крыма, независимо от гражданства, не могут обращаться за визами и в консульства на территории России, это означает полную изоляцию для тех коллег, у которых истекают имевшиеся визы или которые попытаются их получить впервые.

Такие действия, безусловно, вызывают в памяти прошлогодний отказ в выдаче российской визы Амандин Регамэ, директору Франко-российского центра гуманитарных и общественных наук в Москве, недавнее задержание в Южно-Сахалинске известного японского сейсмолога Кэндзи Сатакэ и другие политически мотивированные или вовсе немотивированные акции российских властей против иностранных ученых.

Подобные действия, от властей каких бы стран они ни исходили, мы считаем недопустимыми. Именно люди науки и культуры способны восстановить в будущем утраченное доверие между народами и не дать скатиться участникам даже самых острых конфликтов в окончательное одичание. Попытки затруднить международные контакты ученых бьют и по собственному образованному слою соответствующей страны, и по всей мировой науке, а значит по нашему общему будущему. Единственная возможность противостоять этому – солидарность ученых, вне зависимости от их гражданства и политических взглядов. Мы призываем наших коллег внутри России и за ее пределами противостоять попыткам и своих, и иностранных политиков изолировать нас друг от друга и не оставлять без внимания случаев неоправданного ограничения свободы передвижения ученых по мотивам «национальной безопасности» или другим политическим мотивам.

Члены Совета Вольного исторического общества

А.И. Иванчик, член-корреспондент РАН, научный руководитель Отдела сравнительного изучения древних цивилизаций Института всеобщей истории РАН, профессор МГУ и РГГУ

Л.А. Кацва, учитель истории Московской гимназии на Юго-Западе №1543.

И.И. Курилла, доктор исторических наук, заведующий кафедрой международных отношений и зарубежного регионоведения Волгоградского государственного университета.

П.Ю. Уваров, член-корреспондент РАН, заведующий Отделом западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени ИВИ РАН, профессор НИУ ВШЭ.

А.М. Молдован, академик РАН, директор Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН.

С.В. Мироненко, доктор исторических наук, директор Государственного архива РФ, заведующий кафедрой истории России XIX – начала XX в. Исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Н.П. Соколов, кандидат исторических наук, шеф-редактор журнала «Отечественные записки»

И.Н. Данилевский, доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории идей и методологии исторической науки НИУ ВШЭ.

А.И. Миллер, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам РАН, профессор Центрально-Европейского университета.

А.В. Рубцов, кандидат философских наук, руководитель Центра философских исследований идеологических процессов Института философии РАН

К заявлению присоединились:

О.Б. Леонтьева, доктор исторических наук, профессор кафедры Российской истории Самарского государственного университета

М.Я. Рожанский, кандидат философских наук, директор АНО "Центр независимых социальных исследований и образования"

А.В. Кузнецов, учитель истории гимназии №1543

Л.Е. Бляхер, доктор философских наук профессор Дальневосточного федерального университета, Хабаровск

И.В. Курукин, доктор исторических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета

И.Л. Щербакова, руководитель молодежных и образовательных программ международного правозащитного общества "Мемориал"

А.Б. Каменский, доктор исторических наук, декан факультета истории, заведующий кафедрой политической истории НИУ ВШЭ

А.Б. Голубовский, кандидат искусствоведения.

Д.А. Сдвижков, кандидат исторических наук, научный сотрудник Германского исторического института (Москва).

Б.И. Колоницкий, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского Института истории РАН, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге.

Н.П. Гринцер, доктор филологических наук, директор Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС

А.А. Волвенко, кандидат исторических наук, декан факультета истории и филологии Таганрогского института им. А.П. Чехова

Е.Ш. Гонтмахер, заместитель Директора ИМЭМО РАН

«Обмен санкциями» с Западом вызвал самые разные прогнозы. От эмбарго на поставки определенных видов продуктов в страну ждут разного. Пессимисты предрекают если не голод, то, как минимум, резкий рост цен. Оптимисты, напротив, надеются на заметный рост отечественного сельхозпроизводства. Мы же предлагаем узнать, что думают по этому поводу ученые. В частности, наш собеседник – старший научный сотрудник Института экономики и организации промышленного производства СО РАН, к.э.н. Юлия Сергеевна Отмахова.

– Прежде всего, надо понимать, что сельское хозяйство и пищевая промышленность – это две разных отрасли. И одни и те же процессы, сказываются на них по-разному. Помните, в конце 1990-х годов стала набирать популярность компания «Покупайте российское!». Население искренне поддерживало отечественного производителя. А зарубежные компании, учитывая данный запрос, начали успешно маскировать свою продукцию под отечественную, которая производилась на российских подразделениях зарубежных корпораций.

В результате, доля иностранного капитала в пищевой промышленности России составляет около 60% и продолжает расти, в значительной части за счет сделок слияния и поглощения. Это, кстати, общемировой процесс.

Производство продовольствия имеет очень высокую окупаемость, а «быстрые деньги» всегда особенно популярны среди инвесторов. Поэтому степень глобализации в этой отрасли очень высокая. Тем более, когда речь идет о таких огромных рынках, как наша страна. Так что, значительная часть отечественных производителей пищевой продукции, не такие уж и «отечественные».

В сельском хозяйстве ситуация иная. Здесь очень мало иностранных инвесторов. Но надо понимать, что само по себе эмбарго на мясо и молочную продукцию из Европы не решат проблемы нашего аграрного сектора.

 – А есть ли какие-то положительные моменты в ответных санкциях, введенных российским правительством?

– Они дали возможность более открыто говорить о тех проблемах, что существуют сегодня в нашем сельском хозяйстве. Привлекли дополнительное внимание к этой отрасли. И это хорошо. Например, известно, что своего молока нам не хватает и в этих условиях производители решали эту проблему за счет импортных заменителей, часто – на основе пальмового масла, которые не полезны для человеческого организма. Сейчас, когда импорт ограничен, можно надеяться, что на проблему нехватки молока обратят больше внимания и последуют какие-то меры по повышению его производства в стране.

– А если говорить о продовольственном рынке в целом?

– Если говорить в целом, то продовольственный рынок представляет собой сложную систему, включающую такие крупные блоки как сельскохозяйственное производство, пищевую промышленность, торговлю, импорт/экспорт сырья и готовой продукции. А зачастую при анализе продовольственного рынка понимают только ресурсную базу, т.е. сельское хозяйство или импорт. На Западе есть такая область исследований как food science, которая подразумевает работу самых разных экспертов: химиков, биологов, экономистов, инженеров. И в результате получается гармоничная картина развития рынка. У нас такого аналога нет, каждое ведомство занимается только своим участком. А в результате – нет согласованности действий, что заметно снижает их эффективность.

– Но разработана доктрина продовольственной безопасности…

– …которая опирается преимущественно на количественные, а не качественные показатели. Например, учитывается, сколько должно быть выращено пшеницы, но без разделения по категориям.

То есть в «одной графе» считают и фураж, и корма для скота, и ту пшеницу, что подходит хлебопекарным предприятиям. А потом удивляемся, почему мы одновременно экспортируем пшеницу и покупаем ее у других стран.

Или пример на региональном уровне. Наши ученые провели исследования почв во всех 30 районах Новосибирской области. И выяснилось, что пшеницу третьего класса, которая подходит для производства хлеба можно успешно выращивать только в 8 из них. Теперь предположим, что распределяются средства среди хозяйств на увеличение производства зерновых именно с целью обеспечения продовольственной безопасности. Можно эти средства «размазать» тонким слоем по всем районам (как это часто и делают). А можно – сосредоточить их именно в тех районах, где они дадут реальный результат. А еще можно (и нужно!) провести подобные исследования в остальных регионах, просчитать логистику, определить, куда лучше везти зерно, где лучше строить новые мукомольные производства. Это и есть food science. «Закопать деньги» в сельском хозяйстве очень легко. А для эффективного результата нужен научный подход, сосредоточенность на ключевых направлениях

– А что необходимо сделать для обеспечении системного исследования продовольственного рынка?

– В новых условиях необходимо перевести исследования продовольственного рынка на новый уровень и нам необходимо создание такого научного направления как food science, в рамках реорганизуемой Академии наук. Привлечь ученых из разных областей науки и совместно увязать вопросы производства сырья и производства пищевой продукции в единый процесс. И я надеюсь, что внимание к теме продуктовой безопасности, которое из-за санкций возникло у руководства страны, подтолкнет власть к подобным шагам. Ведь, в конечном счете, речь идет не просто о независимости от поставок из стран Евросоюза. Речь о продовольственной безопасности страны и качестве жизни ее граждан. А это не менее важные вопросы, чем освоение космоса. А повышение качества жизни населения – важнейшая задача любого цивилизованного государства.

Георгий Батухтин

Результаты эксперимента «Матрешка-Р» на борту МКС свидетельствуют, что дозы радиации, которые получают внутренние органы космонавтов на орбите, в разы меньше, чем думали ранее. Об этом говорится в статье, опубликованной в журнале Radiation and Environmental Biophysics.

«Этот результат важен для планирования длительных полетов: он означает, что можно лететь дальше и летать дольше. Хотя в целом дозы радиации большие, и остается вопрос как их снижать, чтобы сохранить здоровье космонавтов», - говорит один из авторов исследования, Вячеслав Шуршаков из Института медико-биологических проблем РАН.

 Эксперимент «Матрешка-Р» на борту МКС был начат еще в 2004 году, когда на станцию были доставлены специальные манекены. Эти устройства, похожие на человеческий торс с головой, были сделаны из полиуретана – материала, поглощающего радиацию примерно так же, как тело человека. Внутри они «нашпигованы» датчиками ионизирующего излучения.

«Нам нужно измерять дозу радиации, которая воздействует на критически важные внутренние органы – желудочно-кишечный тракт, кроветворную систему, центральную нервную систему. Непосредственно в тело человека дозиметр засунуть нельзя, поэтому используются тканеэквивалентные фантомы», - объясняет Шуршаков.

Такой фантом сначала был помещен на внешней поверхности МКС в герметичном контейнере, который по параметрам поглощения соответствовал космическому скафандру, а затем был перенесен внутрь станции. Вячеслав Шуршаков и соавторы исследования – ученые из Польши, Швеции, Германии и Австрии – пересчитали собранные данные с помощью компьютерной модели NUNDO и получили точные оценки дозы радиации для каждого внутреннего органа.

Расчеты показали, что реальное воздействие радиации на внутренние органы значительно ниже, чем показывали «обычные» дозиметры.

«При выходе в открытый космос доза в теле будет на 15% ниже, а внутри станции - на все 100% (то есть в два раза) меньше, чем та доза, которую измеряет индивидуальный дозиметр, расположенный в кармашке на груди у космонавта», - говорит ученый.

Вместе с тем он отмечает, что даже с учетом этих данных возможная доза радиации для путешественников на Марс все еще остается слишком высокой. Ожидаемая доза составляет около 1 зиверта, что создает неоправданно высокий риск онкологических заболеваний. Поэтому специалистам придется искать пути снижения дозы радиации или сокращения срока перелета.

Нобелевские естественнонаучные премии 2014 года будут вручены за вполне прикладные достижения либо открытия, имеющие очевидный практический выход.

Шведская королевская академия наук при выборе нобелевских лауреатов 2014 года попыталась в максимальной степени приблизиться к духу и букве завещания Альфреда Нобеля. Тот, как известно, настойчиво рекомендовал награждать премией тех исследователей, чьи изобретения обладают значительной практической направленностью.

Показателен в данной связи комментарий одного из крупнейших физиков-теоретиков мира, нобелевского лауреата 2004 года американца Дэвида Гросса. Он признал, что испытывает большое удовлетворение от того, что «в последние годы Нобелевский комитет наконец достиг грамотного баланса между присуждением премий за фундаментальные научные открытия и чисто прикладные исследования. С завидной регулярностью, примерно каждые пять-шесть лет, наградами отмечаются изобретения, принесшие большую практическую пользу человечеству».

Картографы мозга

Нобелевскую премию по физиологии и медицине присудили троим ученым — Джону О’Кифу из Университетского колледжа Лондона и Мей-Бритт и Эдварду Мозер из норвежского Университета науки и технологий в Тронхейме. Их открытия связаны с механизмами ориентации живых существ в пространстве.

 В телефонном интервью сразу после объявления Нобелевской премии по физиологии и медицине Джон О’Киф на шутливую реплику, что в изучении мозга нужно быть достаточно терпеливым, ведь с момента открытия прошло 43 года, ответил: «О да, у меня репутация очень терпеливого человека». В 1971 году, когда ученый только высказал свое предположение, что в мозге млекопитающих существуют специальные «клетки места», отвечающие за положение в конкретной точке пространства, к этой идее отнеслись довольно скептически. Но ученый был настойчив.

Откуда мы знаем, где находимся? Как мы находим путь из одного места в другое? Как мы запоминаем эту информацию, чтобы быстро восстановить знакомый маршрут? Задавая эти вопросы, ученые спрашивают и себя, какие механизмы отвечают за это в нашем мозге, как это происходит на клеточном уровне. Попробуйте разобраться в этом, зная, что мозг содержит почти 200 млрд нейронов, каждый из которых обладает 10 тыс. синапсов, связывающих его с другими нейронами.

Впервые о когнитивной карте в мозге заговорил в середине прошлого века известный канадский нейробиолог Эдвард Толмен из Калифорнийского университета в Беркли: «В процессе обучения в мозге крысы образуется нечто подобное карте окружающей среды. Поступающие стимулы перерабатываются в центральной диспетчерской в предполагаемую когнитивную карту... Эта карта, указывая маршруты, пути и взаимосвязь элементов окружающей среды, окончательно определяет, какими будут ответные реакции...» Ученый проводил много экспериментов с крысами, но на тот момент у него не было убедительных доказательств, как это происходит в мозге на клеточном уровне.

Джон О’Киф стал развивать идею Толмена о когнитивной карте. И предположил, что «карта» находится в гиппокампе. Его эксперименты показывали, что определенные нейроны в гиппокампе активизировались, когда крыса находилась в определенном месте. Когда она перемещалась в другое место, активизировались другие нейроны. «Представьте себе, что из многих тысяч нейронов в гиппокампе активизируется, скажем, сто нейронов, из них десять — с максимально возможной частотой, 50 — со средней и так далее, — объясняет директор Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии РАН Павел Балабан. — А когда крыса перемещается в другое место, из тех же ста нейронов сильнее всего заявляет о себе такой же максимальной частотой другой десяток нейронов. Понятно, что в самом начале этих исследований было немало возражений: мол, эти нейроны могут сигнализировать о чем угодно — о преграде, цвете, запахе и так далее». Дотошно записывая данные, полученные от клеток гиппокампа крыс, передвигавшихся в различных местах, О’Киф доказал, что нейроны места не просто реагируют на определенное место, создавая некую картину пространства, но и формируют такую карту внутри себя в виде ансамбля активностей. Этот ансамбль активируется, когда крыса попадает в уже знакомое ей место. Один из экспериментов показал, что 28 нейронов «откликались» на появление животного в одном определенном месте пространства, 12 нейронов реагировали на появление крысы в трех разных местах. Каждый нейрон входил в соответствующий ансамбль, являющийся своеобразной картинкой положения животного в конкретном месте, которая должна где-то «складироваться» в его памяти. О’Киф назвал эти нейроны клетками места.

Джон О’Киф в свои 75 лет активно работает. Докторскую степень он получил в канадском Университете Макгилла, где работал в свое время и его учитель Эдвард Толмен. Затем О’Киф многие годы трудился в Университетском колледже Лондона, где стал профессором когнитивной нейробиологии. Теперь он директор Центра по изучению нейронных цепей и поведения этого же колледжа.

 Супруги Мозер в середине девяностых некоторое время провели в лаборатории Джона О’Кифа, изучая его методы работы. Сейчас их старший коллега отмечает, что уже в то время не сомневался в будущей «звездности» этих молодых ученых. Эдвард и Мей-Бритт познакомились, когда учились в университете Осло. Оба в 1996-м получили докторские степени в области нейрофизиологии. Оба работали в университете Эдинбурга и в Университетском колледже Лондона. В 1996 году они уехали на родину — в университет норвежского Тронхейма.

Мей-Бритт со смехом рассказывала, что один из руководителей исследований сказал, как важно группе в составе Эдварда и Мей-Бритт все время сверяться друг с другом. «Да мы и так все время вместе, начиная с завтрака...» — ответили те. Ученая пара сделала свое открытие в 2005 году. Они вычислили еще одну важную ключевую часть системы, отвечающей за положение тела и ориентацию в пространстве, — нейроны, которым супруги дали название grid cell (клетки решетки или сетки; их также называют координатными клетками). Они отвечают за своего рода систему навигации. В Нобелевском комитете ее назвали внутренней GPS. Мозеры нашли эти клетки не в гиппокампе, но недалеко от него — в энторинальной коре мозга.

Данные, снятые с мозга передвигающихся в свободном пространстве крыс, оказались удивительны. Если нарисовать путь грызуна по большой коробке, получатся бессмысленные детские «каляки». Но особые нейроны сильно активизировались, когда крыса пересекала некие точки, которые «разбивали» пространство на гексагоны, состоящие из треугольников. В результате оно становилось похоже на сетку или решетку. Каждый раз, когда крыса пересекала узел гексагональной сетки, grid-нейроны активизировались. «Причем разные grid-нейроны отвечают за разные расстояния, какие-то за пять сантиметров, другие за 15, 50 сантиметров и так далее, — объясняет Павел Балабан. — И получаются сетки или решетки разного “увеличения”, которые накладываются друг на друга и дают мощное и точное покрытие пространства».

Другие эксперименты и исследования выявили, что такие модульные системы ориентации в пространстве есть и у других млекопитающих, в том числе у человека. Если представить себе, что мы смотрим из окна высотки на часть города и видим улицы, дома, деревья, то наш мозг в это время конструирует сразу несколько разномасштабных карт и запоминает их. Ученые предполагают, что такие же координатные сетки не только возникают в процессе обследования пространства, но и должны примерно в таком же виде сохранятся в памяти.

«Хочу заметить, что в начале семидесятых, когда О’Киф сделал свое открытие, у нас похожими исследованиями занималась гениальный ученый Ольга Виноградова, — рассказывает Балабан. — Она изучала ту область гиппокампа, которая отвечает за сравнение, в частности, как идет опознание пространства. Ее работы очень высоко оценены в мире. И в том же Университетском колледже Лондона Виноградовой присудили степень почетного профессора. Кстати, Джон О’Киф ее работы упоминал. Но у Ольги Сергеевны в те времена, видимо, не было таких прекрасных технических возможностей, как у западных коллег, и подтвердить свои идеи она не могла».

Третий элемент

 Нобелевская премия по физике 2014 года присуждена трем японским исследователям — Исаму Акасаки, Хироси Амано и Сюдзи Накамуре (последний с 2005 года — гражданин США) за важнейшее практическое изобретение: создание «эффективных синих светодиодов, обеспечивающих яркие и энергосберегающие источники белого света».

В пресс-релизе Шведской королевской академии наук констатируется, что новые энергоэффективные и экологичные источники света, полученные благодаря разработанной лауреатами в начале 1990-х годов революционной методике, способствовали основополагающим изменениям в осветительных технологиях: «Обычные лампы накаливания освещали весь ХХ век, а XXI век будут освещать светодиоды».

В свою очередь, президент британского Института физики Френсес Сондерс заявила, что научные изыскания нобелевских лауреатов «оказали колоссальное воздействие на нашу повседневную жизнь, начиная от существенной экономии электроэнергии и общего улучшения экологии и заканчивая появлением множества полезных новых функций в современных электронных устройствах».

Светоизлучающий диод (Light-emitting diode, LED) — причудливый многослойный «бутерброд» из различных полупроводниковых материалов. Первое практическое наблюдение за световым излучением полупроводника было осуществлено еще в 1907 году британским исследователем Генри Раундом, одним из сотрудников знаменитого итальянского изобретателя Гульельмо Маркони (нобелевский лауреат 1909 года). Ряд пионерских работ по изучению светового излучения в полупроводниках был выполнен талантливым советским физиком-самоучкой Олегом Лосевым. 

Впрочем, для внятного теоретического объяснения этого нового феномена — электролюминесценции, явления излучательной рекомбинации отрицательно заряженных электронов и «дырок» (квазичастиц — носителей положительного заряда) в полупроводниках под воздействием электрического тока ученым потребовалось еще два-три десятилетия.

Как известно, первые практические полупроводниковые приборы были «гомопереходными» — так называемый электронно-дырочный переход осуществлялся внутри кристаллов одного вещества. Но почти сразу возникла идея создания гетеропроводниковых устройств, в которых такой переход образуется на стыке двух различных полупроводников — в специальном активном слое, встречаясь в котором, электроны и «дырки» рекомбинируют, преобразуясь в световые частицы, фотоны.

В 1950 году ученые из Ленинградского физтеха Нина Горюнова и Анатолий Регель установили, что для гетеропереходных устройств лучше всего подходят химические соединения группы A3-В5 (то есть состоящие из элементов III и V групп таблицы Менделеева). Но создать практические технологии производства подходящих кристаллов ученым долго не удавалось, поскольку для получения материалов с нужными свойствами необходимо было добиться почти идеального взаимного расположения ячеек кристаллических решеток двух разных веществ. Это стало возможным лишь после того, как появились новые эпитаксиальные (послойные) методики изготовления полупроводниковых структур, основывающиеся на наращивании в сверхвысоком вакууме одноатомных слоев одного вещества на поверхности другого.

Первый светодиод на гетеропроводниках в красном спектре оптического диапазона был представлен в 1962 году профессором Иллинойсского университета США Ником Холоньяком. К концу шестидесятых были созданы и зеленые светодиоды. Для того чтобы получить универсальный белый свет, требовалось добавить последнее звено: светодиоды в самом коротком волновом диапазоне — синем. Однако этот «третий элемент» оказался на удивление крепким технологическим орешком, раскусить который исследователи смогли лишь в конце 80-х годов прошлого века.

Ключевым фактором, способствовавшим этому успеху, стало использование нового полупроводникового материала из группы A3-В5 — нитрида галлия (GaN), а также растворов на его основе. Ученые достаточно быстро установили, что GaN-транзисторы обладают целым рядом преимуществ по сравнению с другими типами полупроводниковых материалов. Однако вырастить высококачественные кристаллы нитрида галлия на подложке, а затем еще и получить в этом материале слои «дырочного типа» многочисленным командам технологов-экспериментаторов никак не удавалось.

Самыми же упорными в этой кропотливой работе оказались нынешние нобелевские лауреаты из Японии: профессор Нагойского университета Исаму Акасаки со своим аспирантом Хироси Амано и работавший независимо от этой пары в лаборатории частной компании Nichia Corporation Сюдзи Накамура (к слову, выпускник того же университета).

В 1986 году Акасаки и Амано впервые смогли получить тонкие пленки из кристаллов GaN на сапфировых подложках при помощи специальной технологии металлорганической эпитаксии из паровой фазы. В свою очередь, Накамура чуть позднее достиг схожих результатов, используя несколько иную технологическую методику выращивания кристаллов.

Наконец, на стыке двух последних десятилетий прошлого века японским исследователям удалось решить и вторую принципиальную задачу — добиться превращения GaN в полупроводник р-типа (без этого было невозможно создать рабочий светодиод) при помощи специальной легирующей добавки из цинка.

Причем «волшебную подсказку» японцы получили от советских исследователей — сам феномен интенсивного излучения в оптическом диапазоне легированными цинком кристаллами GaN под воздействием электронного пучка был впервые экспериментально обнаружен в начале 80-х годов прошлого века сотрудниками физического факультета МГУ Г. Сапариным и М. Чуксиным. Практическая реализация этой задачи была продемонстрирована в 1990 году Акасаки и Амано, а ее теоретическое объяснение предложил Накамура.

В 1992 году Акасаки и Амано представили первый действующий образец синего светодиода, а Сюдзи Накамура год спустя существенно улучшил его технические характеристики, добившись куда более мощного ярко-синего свечения. И уже в середине 90-х годов компания Nichia Сhemical, в которой работал Накамура, начала массовые поставки на мировой рынок сверхъярких синих и зеленых светодиодов. Самому изобретателю Сюдзи Накамуре за его работу руководством компании была первоначально выплачена премия 20 тыс. иен, то есть около 200 долларов! Смертельно уязвленный Накамура, уйдя из Nichia Сhemical в 1999 году и переехав на постоянное жительство в США, в 2001 году подал иск против Nichia Сhemical на 20 млрд иен (около $193 млн долларов по тогдашнему курсу) и выиграл процесс. Однако его бывшая «контора» подала встречный иск, разбирательство затянулось еще на несколько лет, и лишь в 2005-м стороны пришли к соглашению, предусматривающему выплату Накамуре компенсации в размере 843 млн иен (порядка 8 млн долларов).

Как отметил эксперт подразделения Philips «Световые решения» Виталий Степанов, «создание высокоэффективных светодиодов произвело революцию в мире освещения, по сути не оставив шансов другим источникам света. Сегодня примерно 20 процентов энергопотребления человечества приходится на освещение, и cветодиоды позволяют, в зависимости от области применения, экономить от 50 до 80 процентов электроэнергии».

На стыке дисциплин

Последняя из трех естественнонаучных Нобелевских премий, химическая, досталась в этом году ученым, разработавшим новую прикладную технологию с явным биомедицинским профилем применения — флуоресцентную микроскопию высокого разрешения.

Лауреатами стали профессор Стэнфордского университета США Уильям Мёрнер, еще один американец Эрик Бетциг (Медицинский институт Говарда Хьюза) и немецкий исследователь Штефан Хелль (уроженец Румынии, ныне директор Института биофизической химии Общества Макса Планка).

Что весьма примечательно, все три новых лауреата-химика на самом деле по своему институтскому образованию физики, и разработанные ими новые технологии по сути своей чисто физические (из области квантовой оптики). Таким образом, можно в очередной раз констатировать, что химическая Нобелевка стала в последние годы присуждаться по большей части за междисциплинарные исследования.

Трио нобелевских лауреатов удостоилось высших научных наград за инновационные решения, позволившие преодолеть пресловутый запретительный барьер, так называемый дифракционный предел разрешающей способности микроскопии, выявленный еще в 1873 году немецким ученым Эрнстом Аббе, который рассчитал, что при достижении отметки примерно в половину длины световой волны, то есть 0,2 микрометра (200 нанометров), искажающее явление дифракции электромагнитных волн не позволит стандартным оптическим микроскопам получать более четкую картинку исследуемых объектов. 

Этот запретительный уровень оказался особенно значимым для биомедицинских исследований, поскольку средние размеры той же бактерии лишь чуть больше, а, скажем, размеры различных компонентов живых клеток или отдельных белков уже существенно меньше.

И хотя первые электронные микроскопы, созданные еще в 1930-е, в дальнейшем позволили ученым заглянуть далеко за этот дифракционный предел, для биологов и медиков особого проку от его многочисленных разновидностей не было, поскольку для получения нужной картинки исследуемые образцы необходимо мелко шинковать и помещать в вакуумную среду, иными словами, предварительно умерщвлять живые организмы или клетки.

Штефан Хелль предложил один перспективный вариант решения задачи, тогда как Уильям Мёрнер и Эрик Бетциг обошли дифракционный предел при помощи принципиально иного технического подхода. Но обе инновационные методики основывались на использовании общего исходного принципа — задействования в качестве палочки-выручалочки крошечных флуоресцентных молекул-маркеров, испускающих внутри живых организмов короткие световые импульсы в ответ на облучение лазерными лучами.

Комментируя научные достижения Хелля, Бетцига и Мёрнера, заведующий отделом электронной микроскопии НИИ физико-химической биологии им. А. Н. Белозерского Игорь Киреев отметил: «До некоторых пор мы не имели возможности заглянуть в живой наномир при помощи микроскопа. Да, есть электронный микроскоп, дающий суперкачественную картинку. Но для исследования биологических объектов он практически неприменим, поскольку мощность пучка в электронном микроскопе сопоставима с излучением при атомном взрыве, и биологические молекулы просто рассыпаются. Нам же хочется посмотреть на живые клетки. И самым удобным и эффективным способом, позволившим это наконец осуществить, оказалась оптическая флуоресцентная микроскопия, при помощи которой можно сделать изучаемые живые объекты светящимися. Когда они находятся в группе, отличить один от другого невозможно. Но новые методы, предложенные нынешними лауреатами, все-таки позволили их разглядеть поодиночке: в куче светящихся молекул выделять каждую по очереди и затем записывать ее положение с высокой точностью. А потом складывать из этих положений (суперпозиций) комплексную мозаику с разрешением, в десять раз более высоким, чем у обычного оптического микроскопа.

Оригинальные работы лауреатов, которые лежали в основе разработанных ими новых методик, немного отставали от наших желаний, поскольку изначально требовалось длительное время, чтобы накопить сигнал и получить картинку. Но развитие этих технологий в последнее десятилетие идет стремительными темпами, и сейчас уже получаются “живые картинки” с суперточной локализацией молекул со скоростью один кадр за полсекунды, и мы можем достаточно четко наблюдать одну и ту же молекулу движущейся».

Описанная в самых общих чертах Игорем Киреевым методика множественного наложения изображений флуоресцирующих живых молекул была впервые предложена в 1990-е Уильямом Мёрнером и доработана и улучшена уже в 2000-е Эриком Бетцигом.

В свою очередь, базовая методика Штефана Хелля, разработанная в 2000 году, STED-микроскопия (микроскопия на основе подавления спонтанного испускания), предполагала использование двух последовательных лазерных пучков, облучающих исследуемые живые образцы. Первый из них (так называемый лазер накачки), испускаясь на специально подобранной частоте, вызывал у молекул (также предварительно зафиксированных особыми флуоресцентными маркерами) ответное свечение, тогда как второй, подаваемый на другой настраиваемой частоте, избирательно подавлял все инициированное первым пучком излучение вокруг исследуемого крошечного участка размером несколько нанометров. Искусно комбинируя эти лазерные пучки, эта техника позволяла, опять-таки не нарушая дифракционный предел, при помощи финального зигзагообразного оптического сканирования исследуемого участка получать изображение его центрального региона в несколько раз более мелких размеров по сравнению с этим пределом.

Отметим также, что все три лауреата, будучи физиками по образованию, успешно «переквалифицировались» в дальнейшем в биохимиков и активно использовали свои технологические наработки для осуществления исследований в области медицины: Штефан Хелль сейчас занимается изучением работы синапсов головного мозга, Уильям Мёрнер исследует работу различных клеточных белков, а Эрик Бетциг сосредоточился на процессе деления клеток внутри эмбрионов.

Федеральное агентство научных организаций в блиц-режиме - буквально за месяц (реформа академической сферы вообще проходит в ускоренном темпе) - провело серию экспертных сессий по реструктуризации сети подведомственных научных организаций. Встречи прошли в Санкт-Петербургском научном центре и всех трех региональных отделениях РАН, заключительный аккорд прозвучал в Москве. Сессия собрала более 300 участников, среди которых было немало директоров столичных институтов.
Открывая мероприятие, заместитель руководителя ФАНО Алексей Медведев отметил, что, хотя она и названа итоговой, дискуссия о принципах реструктуризации сети институтов и управления наукой еще не завершена: агентство собирается “прорабатывать данную проблематику в ходе дальнейших мероприятий”.
Представлявший РАН заместитель президента академии Владимир Иванов перечислил звучавшие ранее положения, по которым стороны пришли к консенсусу. 
Главные из них таковы. Реструктуризация сети институтов может проводиться только после подведения итогов первого года реализации закона о РАН. “Нельзя делать второй шаг, не завершив первый, - пояснил этот посыл заместитель президента академии. - А до этого еще далеко: не отработан механизм формирования госзадания, у многих институтов не утверждены уставы, не оформлено имущество, ожидается массовая смена руководящего состава”. 
Решения об изменении организационно-правовой формы института и его передаче в другие ведомства должны приниматься после согласования с РАН, как это предписано действующим законодательством. Начиная реструктуризацию, РАН и ФАНО определяют цели, задачи и ожидаемые результаты от преобразований. При этом академия отвечает за научную сторону, а ФАНО - за ресурсное обеспечение процесса. Только обговорив эти детали, можно проводить конкурс пилотных проектов, отметил Владимир Иванов. 
Он привел предлагаемые РАН модели переформатирования сети институтов, среди которых, как оказалось, есть и вариант вхождения НИИ в состав РАН и ее региональных отделений - как с потерей юридического лица, так и с сохранением самостоятельности. 
Поддержав, как и многие из выступавших, обозначенные В.Ивановым принципы реструктуризации, главный ученый секретарь Президиума Сибирского отделения РАН член-корреспондент Валерий Бухтияров добавил, что предложения по интеграции НИИ должны быть плодом совместной работы ФАНО, РАН, заинтересованных организаций, а в регионах - еще и соответствующих отделений академии. Он рассказал, что в СО РАН поиск новых форм интеграции возглавил президиум отделения. Сразу после появления предложений ФАНО он поручил объединенным ученым советам (ОУС) по направлениям науки разработать перечень актуальных для региона тем. 
На основе проведенного анализа СО РАН уже начало разрабатывать несколько пилотных проектов - Федеральный научный центр углехимии на базе институтов Кемеровского научного центра, программа “Энергоресурсоэффективные катализаторы” на базе Института катализа. В этот же пакет решено включить стартовавшую ранее программу создания Междисциплинарного научно-образовательного инновационно-технологического центра НГУ - СО РАН. 
Все решения по реструктуризации в СО РАН принимаются гласно и открыто: сначала экспертиза ОУС (сибиряки считают их координирующими органами, идеально подходящими для новых условий), потом - обсуждение на президиуме регионального отделения, которое выразило готовность осуществлять научно-методическое руководство вновь образованными структурами. 
Член Президиума РАН академик Геннадий Месяц раскритиковал идею объединения институтов научных центров в одно юридическое лицо: “Это мы уже проходили: через несколько лет председатель центра, распределяющий ресурсы, превращается в богдыхана и тянет одеяло на себя. Именно поэтому РАН давно отказалась от такой формы организации, дав НИИ финансовую самостоятельность”. 
Вряд ли стоит выдумывать новые формы взаимодействия институтов, в то время как существующие вполне актуальны, поддержал председатель Президиума Красноярского научного центра СО РАН академик Василий Шабанов. Он заявил, что нынешние научные центры - гибкие и эффективные структуры, в рамках которых можно решать важные народнохозяйственные задачи. “А вообще, если государство заинтересовано в наших научных результатах и хочет видеть их реализованными, оно, в первую очередь, должно дать институтам такие же льготы, как “Сколково”, - добавил он под аплодисменты зала.
Исполняющий обязанности директора Института радиотехники и электроники член-корреспондент РАН Сергей Никитов, входивший в комиссию по совершенствованию структуры академии, рассказал о том, что реструктуризация сети НИИ проводилась постоянно и, конечно, должна продолжаться в соответствии с потребностями времени. Однако в этом деле нельзя переходить границы разумного. “Вчера нам пришло требование дать предложения по включению института в программу “Фотоника”, отведено на это “целых” два дня, - привел он актуальный пример. - А многих наших партнеров вообще не проинформировали об этой инициативе. Так можно погубить любое полезное начинание!” 
Многие выступавшие говорили о том, как тяжело ученым работать в атмосфере неопределенности, присущей непрерывному реформированию. 

- Коллеги из других структур при встрече спрашивают: “Вас еще не закрыли?” - поделился директор Института философии и права Уральского отделения РАН член-корреспондент Виктор Руденко. - Есть ощущение, что небольшим академическим организациям скоро придет конец. Нас пугает пущенная реформаторами фраза: “Маленький институт не способен решать большие задачи”. На самом деле, это не так: даже один маленький человек способен. Гуманитарные институты с несколькими десятками сотрудников, как показывает мировая практика, вполне успешны. Создавать гигантские учреждения или консорциумы в этой сфере нецелесообразно. 
Вице-президент РАН, директор Института космических исследований, академик Лев Зеленый подтвердил: в научных коллективах царят тревога, настороженность, нервозность, что отрицательно сказывается на результатах. Лев Матвеевич отметил, что многие проблемы нельзя решить на уровне ФАНО. Между тем наукой в стране управляют около 20 структур (эта цифра была приведена в докладе Владимира Иванова), и ученым очень мешает рассогласованность их действий. 
“Необходим единый государственный орган, который исполнял бы функции управления, координации и контроля в научно-технической сфере, - подчеркнул академик Зеленый. - Это на данном этапе самый важный вопрос. Реформирование системы управления академическими институтами - значительно более мелкая и вторичная задача”. Он призвал ФАНО обратиться к власти с предложением создать координирующий центр по типу хорошо себя зарекомендовавшего Государственного комитета по науке и технике СССР. 
“Мы не видим, для чего нас стоило бы реформировать”, - более жестко высказалась первый замдиректора Института мировой экономики и международных отношений РАН академик Наталья Иванова. Она рассказала, что Отделение глобальных проблем и международных отношений РАН, куда входит ИМЭМО, было создано в рамках совершенствования сети РАН и доказало свою эффективность. 
- Эффективность наших исследований повысилась, мы востребованы в стране, имеем высокие международные рейтинги, - заявила Наталья Ивановна. - В чем мы реально нуждаемся, так это в оптимизации использования наших скромных ресурсов. Была надежда, что грамотные финансисты ФАНО начнут решать эти проблемы. Однако пока нас только заваливают немыслимым количеством бумаг. Еще одна задача ФАНО - оградить институты от недружественного слияния с вузами. Мы постоянно получаем такие предложения и ничего хорошего в них не видим. Как председатель Экспертного совета ВАК по экономике, могу сказать, что вузовская наука - клинически тяжелый случай. 
О том, как воспринимают идеи реструктуризации простые научные сотрудники, рассказал председатель Профсоюза работников РАН Виктор Калинушкин. 
- Имея ту информацию, которая сейчас доступна, ученые делают вывод, что цель нового этапа реформирования - переориентация институтов РАН на прикладные исследования, - отметил он. - Однако появляющиеся документы - например, по оценке НИИ, аттестации научных сотрудников - ведут нас совершенно в другом направлении. Кроме того, для решения практических задач необходимо усиливать материально-техническую базу институтов. Это требует серьезных вложений, но в бюджете на ближайшее трехлетие они не предусмотрены. Все эти нестыковки приводят к выводу о том, что затеянные преобразования направлены или на изъятие имущества, которое высвободится при объединении, или на создание иллюзии реформ.
Виктор Калинушкин потребовал от ФАНО и директоров институтов не проводить реорганизацию без предварительного обсуждения планов мероприятий в научных коллективах. Он высказал претензии руководству РАН, которое устранилось от вопросов организационных преобразований академических институтов и, по мнению ученых, фактически отказалось публично представлять и защищать их интересы.
Подводя итоги встречи, Алексей Медведев, как и на предыдущих сессиях, разъяснил принципы, на которых, как считают в ФАНО, должна быть основана научная кооперация. Он отметил, что на сегодняшний день у агентства нет готовых решений. Модели и конфигурация интеграционных проектов будут определены при участии РАН. Внедрение новых форматов взаимодействия между академическими институтами будет происходить постепенно. До конца 2014 года предстоит лишь сформировать контуры будущей организации науки и выбрать пилотные проекты. Настраиваться система будет в течение 2015 и 2016 годов. 
- Судьба академической сети решается не только в этом зале и не только в дискуссии между Федеральным агентством и академическими институтами, - подчеркнул заместитель руководителя ФАНО. - В этом процессе есть и другие участники. Есть федеральные министерства, которые имеют определенную позицию относительно того, как им видится развитие научных институтов, которые сейчас объединены и находятся в ведении Федерального агентства научных организаций. Между тем времени для дискуссий осталось не так много. Если к 15 января мы не выйдем с консолидированной позицией, то сеть научных организаций РАН может серьезно пострадать.
Алексей Медведев выразил уверенность, что изменения назрели, и, срочно запустив несколько пилотных проектов по отработке новых интеграционных моделей, ФАНО и РАН получат возможность планомерно проводить преобразования во благо науки. Он подчеркнул, что принуждать НИИ к повальному объединению агентство ФАНО не собирается: это означало бы дискредитировать саму идею реструктуризации. 
Заместитель руководителя ФАНО рассказал, что сам он убедился в необходимости интеграции институтов, познакомившись с их деятельностью во время поездок по стране. “Выяснилось, что организации со сходной тематикой зачастую совсем между собой не взаимодействуют и имеют по ряду вопросов противоположные взгляды, - сообщил он. - Так, ученые Лимнологического института СО РАН утверждают, что Байкал умирает, его надо охранять, а Институт географии СО РАН обосновывает Министерству природных ресурсов и экологии программу по интенсивному освоению прилегающих территорий. Мы считаем, что на Байкале должен быть создан крупный национальный исследовательский центр, который мог бы эффективно оппонировать Минприроды”.
Заместитель руководителя ФАНО подтвердил намерение агентства не допустить потери подведомственных институтов. В связи с этим он высказал возмущение позицией руководства РАН, которое недавно дало согласие на передачу 42 селекционных центров бывшей РАСХН Минсельхозу и ряда клиник Минздраву.
- Прежде чем принять такое решение, вы общались с коллективами и директорами этих организаций? - обратился он к присутствующим в зале представителям РАН. - А ведь люди категорически против перехода в подчинение министерств, они уверены, что это приведет к утрате научного потенциала. 
Отвечая на вопрос, где взять деньги на реформы, Алексей Медведев пояснил, что они могут найтись при структурировании госпрограммы “Развитие науки и технологий” на 2013-2020 годы по проектному принципу. ФАНО готово отстаивать эту идею, которую, кстати, поддерживает и РАН. 
На сессии неоднократно всплывал вопрос о документах, оказавшихся в распоряжении Профсоюза РАН и опубликованных на его сайте - “Концепции реализации проектов по структуризации подведомственных ФАНО научных организаций” и “Плане основных мероприятий по подготовке и проведению реорганизации, изменению типа подведомственного ФАНО учреждения”. Эти бумаги наделали много шума. Комиссия общественного контроля в сфере науки отреагировала на них открытым письмом, в котором выражается тревога в связи с тем, что “концепция реструктуризации основана на так называемых базовых организациях, однако нет ни единого намека на то, каким образом, на основании каких процедур такие организации будут определены”. Представители ФАНО объяснили, что это рабочие документы, которые носят промежуточный характер. Подготовка их окончательной редакции будет вестись в сотрудничестве с РАН.