Лженаука — одна из регулярных тем «Троицкого варианта», и конца ей не видно. Парадокс в том, что в России, формально принадлежащей к современному цивилизованному миру, силы, продуцирующие лженауку, многократно превосходят силы тех, кто ей противостоит. На стороне лженауки то и дело выступают центральные телеканалы (якобы она «слаще» для населения, чем наука), представители власти (такой уж у нее уровень), нечистоплотный бизнес (такой уж уровень просвещенности у населения). Против лженауки выступает горстка журналистов и горстка ученых, собравшихся в Комиссию по борьбе с лженаукой РАН, функционирующую на общественных началах. Самое известные дела комиссии — противостояние «торсионной мафией» и битва с Виктором Петриком, тяжелая, но в целом выигранная.

Недавно, казалось бы, отношение власти к проблеме изменилось к лучшему: правительство выделило на борьбу с лженаукой 30 млн руб., причем предполагалось, что эти деньги пойдут в помощь комиссии и широкая публика узнает результаты ее деятельности. Но с этими деньгами произошла некрасивая история — они попали совсем другим людям, пока что не замеченным в борьбе с лженаукой.

Но все-таки в последние годы комиссия получила подкрепление, причем более важное, чем деньгами: грамотными людьми. Один из этих людей — Александр Сергеев, известный научный журналист, один из наиболее квалифицированных людей в стране именно по части противостояния лженауке в медийном пространстве. Он вошел в состав комиссии, став редактором ее сайта (klnran.ru), и сделал в последнее время несколько весьма актуальных выступлений в СМИ. Мы попросили Александра обрисовать ситуацию «на фронте». Он выбрал жанр ответов на часто задаваемые вопросы (FAQ).

Досье

Официальное название: Комиссия при Президиуме РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований
Дата учреждения: 1998
Инициатор: академик РАН Виталий Гинзбург
Председатель: академик РАН Евгений Александров
Состав: 46 человек, в том числе 26 академиков РАН
Издание: бюллетень «В защиту науки» выходит 2 раза в год
Сайт: http://klnran.ru

1. В октябре сообщалось, что Минобрнауки выделяет на борьбу с лженаукой около 30 млн рублей. На что пойдут эти средства?

Эти средства по большей части пройдут мимо комиссии. Тендер министерства на «медиатизацию деятельности комиссии по борьбе с лженаукой» выиграл журфак МГУ, который и получит в ближайшие 2 года 25 млн руб. Деньги выделены на популяризацию результатов работы комиссии, но не на саму работу, которая по-прежнему ведется на общественных началах, то есть бесплатно. Тендер был объявлен и выигран без консультаций с комиссией. Сейчас обсуждается возможность участия комиссии в работах по этому госконтракту. Но большая часть предусмотренных им работ не принесет большой пользы для дела комиссии. По тем же пунктам контракта, которые интересны для комиссии, идут трудные переговоры: неясно, сможет ли журфак МГУ выделить комиссии необходимые средства из получаемых по госзаказу денег.

2. Что такое лженаука? Чем она отличается от науки?

Часто говорят, что лженаука — это любые утверждения, объяснения, обещания, прямо противоречащие твердо установленным научным фактам. В первом приближении это верно, но требует уточнения. Наука — это метод познания, которому мы обязаны всем прогрессом цивилизации в последние столетия. Этим наука заслужила уважение и особые преференции в обществе. Она лежит в основе образования, экспертизы, планирования, на научные исследования выделяются невозвратные деньги — гранты. Многим хочется подключиться к этому источнику благосостояния науки, не занимаясь при этом самой наукой или занимаясь бесплодными фантазиями, которые не согласуются с научным методом и не признаются другими учеными. Борьба с лженаукой направлена против глупости и мошенничества, которые отнимают предназначенные для науки общественные ресурсы — прежде всего материальные, но также внимание, доверие, уважение — и растрачивают их на посторонние цели. Лженаука — это не ошибочные научные идеи; это ненаучная деятельность, которая обманом или по недоразумению выдается за научную.

3. Не лучше ли популяризировать науку, вместо того чтобы бороться с лженаукой?

Простая аналогия: можно ли тушение пожаров заменить пропагандой осторожного обращения с огнем? Популяризация науки, безусловно, нужна, но ее недостаточно. Борьба с лженаукой направлена на те дыры, которые остаются по итогам образовательной и популяризаторской деятельности. Эти дыры есть всегда, но в России их сейчас особенно много. Это и большие, государственного уровня, лженаучные проекты коррупционного свойства, это лженаучные лекарства и медицинские приборы. Многие из них представляют серьезную опасность для жизни людей, которые растрачивают средства, а главное, время на неэффективные методы лечения.

4. Не породит ли борьба с лженаукой инквизицию, ведущую охоту на ведьм?

Комиссия по борьбе с лженаукой не включается во внутринаучные споры. Идейные споры между учеными должны решаться на семинарах, конференциях и страницах научных журналов. Лженаука — это явление, существующее вне научного сообщества, когда идея, отвергнутая учеными, обманом выдается за научную или достоверную. Если вдруг гениальная научная догадка не признается коллегами (такое бывает, хотя и редко), то решать эту коллизию надо внутри научного сообщества, а не искать признания у публики или чиновников, которых легко ввести в заблуждение.

5. Не будет ли комиссия использоваться для сведения личных или политических счетов?

Такая опасность грозит любому экспертному совету. Однако надо понимать, что всерьез объявить лженаукой важное научное направление невозможно на уровне подобной Комиссии. Если такое случается, как было в свое время с генетикой и кибернетикой, то на уровне принятия политических решений. Это лежит далеко за пределами полномочий комиссии по борьбе с лженаукой, и если такое случится, то скорее вопреки воле комиссии, чем с опорой на нее. Комиссия не придумывает сама, что наука, а что лженаука, она опирается на мнение научного сообщества и обращает внимание на те случаи, когда идеи, отвергнутые широким кругом специалистов, выдаются за научные.

6. Почему специальная комиссия по борьбе с лженаукой существует только в России?

Россия и постсоветские страны находятся в уникальных условиях. В нашем обществе идет распад рационализма и деинсталляция научного мировоззрения. В этих условиях расцвело аномально большое количество лженаучных течений. Это самое питательное место для лженауки на всей планете. В мире есть противодействие лженауке, но оно представлено общественными движениями — клубами скептиков и рационалистов, обществами гуманистов и атеистов. Они ведут сайты, издают журналы, читают лекции. Однако в России лженаука стала мейнстримом и глубоко проникла в общественное сознание и структуры управления государством. Поэтому противостоять ей нужно более серьезно. По-хорошему, нужна не просто комиссия, реагирующая на самые вопиющие события; нужно серьезное научное исследование самого феномена лженауки и распада рациональности в российском обществе.

7. Что сейчас создает наибольшие затруднения при борьбе с лженаукой?

Одна из главных проблем — это невозможность публично называть вещи своими именами. Ни журналисты, ни ученые, ни комиссия не могут публично называть конкретного деятеля лжеученым, а продукцию конкретной фирмы — лженаучной. Закон в России стоит сейчас на стороне лжеученых и лженаучного бизнеса. Они могут требовать в суде защиты чести, достоинства, деловой репутации. В то время как разоблачитель лженауки может опираться лишь на мнения специалистов. Когда подан иск в связи с нанесением ущерба репутации, бизнесу и доходам, то суд, как правило, встает на сторону истца, сколь бы весомой ни была критика. Так что конкретные проекты опасно называть лженаучными. Приходится говорить только общими словами и намеками.

8. Если комиссия не может даже называть лжеученого лжеученым, что она вообще может?

В отдельных, наиболее вопиющих случаях, когда удается провести необходимые экспертизы и собрать достаточную поддержку, удается действовать и против конкретных проявлений лженауки, хотя это требует больших ресурсов и часто судов. Но в целом этого, конечно, недостаточно. Надо работать над изменением юридической ситуации в стране. Для этого нужно создавать методику экспертизы на наличие признаков лженауки в публикациях и проектах и добиваться принятия нормативно-правовых актов, запрещающих расходование бюджетных средств на проекты и публикации, признанные экспертизой лженаучными. Сейчас многие лженаучные телепрограммы, фильмы и книги получают поддержку от государства. Тем самым лженаука ведет свою экспансию в России при финансовой поддержке и юридической защите государства. Изменить эту ситуацию — стратегическое направление для комиссии по борьбе с лженаукой. А еще комиссия должна заниматься консолидацией здоровых общественных сил, готовых противостоять лженауке в Интернете, в СМИ, в образовании. Надо координировать эти силы, помогая им действовать более слаженно на пользу науке, — это вторая важнейшая задача комиссии.

9. Чем простой гражданин может помочь комиссии в борьбе с лженаукой?

Добровольным помощниками стоит начать с посещения сайта Комиссии и подключиться к общественной группе поддержки комиссии в соцсети «Фейсбук», следить за возникающими там обсуждениями, распространять информацию комиссии, помогать вести мониторинг лженауки, сообщая о конкретных случаях, с которыми пришлось столкнуться. Специалисты уже сейчас помогают комиссии разоблачать лженаучные мифы, пишут экспертные заключения, готовят публикации. Когда группа поддержки наберет численность и силу, то будут предложены конкретные проекты, в которых смогут участвовать волонтеры. Например, мониторинг СМИ на предмет пропаганды лженауки. Может быть, общественные кампании против лженауки в целом или конкретных ее видов. И конечно, нужно распространять в своем окружении, в социальных сетях адекватную информацию, разоблачая лженаучные мифы.

Как реализуется принятый в прошлом году закон о Российской академии наук? Об этом на "Деловом завтраке" в "РГ" рассказал президент РАН Владимир Фортов.

В понедельник должен состояться Совет по науке при президенте РФ, который рассмотрит ход реформы госакадемий. Многие ученые считают, что она еще, по сути, и не начиналась, потому что действовал мораторий, введенный президентом РФ на административные решения. А судя по планам и по некоторым действиям, которые предпринимаются, одни ученые хотят просить главу страны продлить мораторий. Однако другие считают, что академии надо срочно включаться в работу, стать активной, наступательной силой. Ваша позиция?

Владимир Фортов: На самом деле реформа разделяется на два этапа. Первый - годичный уже завершился. Он был достаточно четко прописан в законе, всем было ясно, что и в какие сроки делать. Например, мы передали все имущество в управление Федеральному агентству научных организаций (ФАНО), объединили три академии, приняли новый устав. ФАНО тоже выполнило свою часть работы. Словом, этот этап прошел для науки и для ученых относительно безболезненно.

А вот дальше начинается самое трудное. Надо принимать те самые административные решения, которые реально скажутся на судьбе институтов и десятках тысяч людей, а в конечном итоге на судьбе российской науки. Самое тревожное, что этот судьбоносный этап в законе четко не прописан. И нет главного: из чего мы должны исходить, совершая каждый последующий шаг реформы, и чего мы должны добиваться, то есть определиться со сроками, целями, масштабами.

По моему мнению, мы обязаны делать только те шаги, которые улучшают условия для научной работы. Если же нет прямого эффекта, если научный сотрудник, который работает в институте и делает науку, этого не почувствует, то таких шагов делать не следует.

А что реально должен почувствовать ученый ?

Владимир Фортов: Во-первых, что с него сняли бюрократическую нагрузку. Вы даже не представляете, сколько ученому сегодня приходится писать разных бумаг, отвечая на запросы чиновников. Причем это бумаготворчество нарастает как снежный ком. Постоянно идут требования: срочно дайте справку, приезжайте на совещание, представьте материалы и т.д. Писанина толщиной с "Три мушкетера"! Чем больше ученый будет писать таких бумаг, тем меньше у нас будет науки.

Что на самом деле требуется исследователю? Говорят, что идеальное место для ученого даже не там, где работают 10 нобелевских лауреатов, а где можно заниматься наукой 24 часа в сутки и семь дней в неделю. Поэтому в центре реформы должен быть не чиновник, не администратор, не эффективный менеджер, а тот, кто работает в лаборатории, кто действительно делает науку. Ему надо создать максимум условий, чтобы его голова не отвлекалась ни на что, кроме исследований.

Именно это и должно быть критерием каждого шага реформы. А что мы сегодня имеем? Диагноз нашей науки известен. Перефразируя Жванецкого, можно сказать, что у российской науки все хорошо, но ей никто не завидует. Можем ли мы делать науку мирового уровня, если изношенность основных фондов 80 процентов, если парк приборов сильно устарел, если зарплата нищенская - 20-35 тысяч рублей, если ученый не может даже мечтать купить жилье? Если наша страна на науку тратит 1,12 процента ВВП, а в ведущих странах эта цифра выше 2 процентов?

С этим вряд ли будет спорить и любой ученый, и любой чиновник. Но как сделать нашу науку эффективной? Какие выбирать приоритеты, куда вкладывать деньги? Вот что сказал замглавы ФАНО Алексей Медведев на встрече с учеными в Сибири: "Если научная задача не рождается внутри самого научного сообщества, их будет ставить государство. Оно же будет структурировать институт в соответствии со своими потребностями. Для научного сообщества - это скрытый вызов". Чем можете на него ответить?

Владимир Фортов: Понимаете, никакой самый мудрый чиновник не может управлять творчеством. Все великое рождается в одной гениальной голове. Сегодня много спорят, как выбирать научные приоритеты. Если бы можно было ученым приказать, занимайтесь этим, а вот это бросьте, то чемпионом по числу Нобелевских премий была бы Северная Корея. Если чиновники возьмутся управлять наукой, то результат будет печальным.

Я уверен, что приоритеты в науке должны формироваться снизу. Ученый, который занимается исследованиями каждый день, лучше других знает, что сегодня представляет наибольший интерес в мировой науке. Чиновника сюда и близко подпускать нельзя.

Но если существуют такие разные взгляды на сутевые вопросы, то как пойдет реформа? Ведь все участники должны быть в одной упряжке, тянуть в одну сторону. А получается, согласия нет.

Владимир Фортов: Такая ситуация не случайна. Она должна была проявиться. Дело в том, в законе о реформе госакадемий есть существенный дефект: он четко не разделяет функции РАН и ФАНО.

Но в новом Уставе РАН записано, что академия может заниматься наукой. Хотя минобрнауки было против, оно вообще намеревалось превратить академию в "клуб ученых". Устав вроде поставил все точки над "i".

Владимир Фортов: Поставил, но не все. В законе многие неопределенности остались. Поэтому в реформе заложен большой риск, о чем мы говорили с самого начала. А казалось бы, все просто: ФАНО должно отвечать за имущество, РАН за науку. Но на практике компетенции размыты. У ученых нет желания заниматься хозяйственными вопросами, а у ФАНО нередко нет ясности, где кончается хозяйство и начинается наука. Поэтому закон надо поправлять.

Но руководство минобрнауки вообще недоумевает, чем недовольны академики. Мол, у РАН появились такие функции, каких никогда не было. Она теперь может координировать все фундаментальные исследования в стране, то есть не только в академических институтах, но и в вузах, ГНЦ и т.д. Проводить экспертизу важнейших федеральных и региональных проектов, давать свое заключение по поводу важнейших государственных документов. Словом, поле деятельности у вас теперь необъятное.

Владимир Фортов: Мне трудно комментировать эти слова. Ведь РАН всегда была ведущей в сфере фундаментальных наук, да и не только фундаментальных. Ее ученые всегда определяли развитие науки в стране. Все наиболее интересные, перспективные работы любых научных организаций обсуждались с участием академии, с учетом ее мнения принимались практически все важнейшие решения, касающиеся развития страны.

И сейчас, несмотря на очевидную переориентацию денежных потоков в вузы, академические институты остаются безусловными научными лидерами страны. Они публикуют более 50 процентов статей в престижных журналах, а по эффективности вложенных денег находятся на первом месте в мире. Хотя доля финансирования академических институтов в общих расходах на науку не превышает 15 процентов.

 Вы знаете, сколько академия наук получает в год разного рода бумаг, где нас просят оценить различные проекты, провести экспертизу и т.д.? Более 800. Причем по всем направлениям - сельское хозяйство, медицина, энергетика, космос, транспорт, социология и далее по списку. Вообще, что касается экспертизы, то еще со времен Петра I это было основной задачей академии. Сегодня мы готовы усилить эти функции.

Ученые постоянно ссылаются, что нашу науку держат на голодном пайке, а требуют результатов мирового уровня. Но вот один из руководителей минобрнауки утверждает, что разговоры о недофинансировании нашей науки - от лукавого. Государство сегодня выделяет столько же денег, сколько в ведущих странах. Но на Западе эта доля составляет 30 процентов научного бюджета, а у нас 70! Остальное берет на себя бизнес. Поэтому пирамиду надо перевернуть, и тогда деньги в науке появятся.

Владимир Фортов: Как перевернуть, если у нашего бизнеса нет спроса на науку? Об этой проблеме говорят много лет. Я бы считал важнейшей задачей минобрнауки создать современную и эффективную инновационную систему в России.

Предлагается создать несколько федеральных исследовательских центров, присоединив к академическим институтам мирового уровня опытные заводы, КБ и т.д. По сути, такие центры будут заниматься прикладной наукой, которая должна привлечь бизнес. И тогда пирамида перевернется.

Владимир Фортов: Конечно, всем хочется, чтобы на мировом рынке наукоемкой продукции наша доля была не один процент, а в разы больше. И хочется сделать такой рывок как можно быстрей. Но решит ли такое объединение те вопросы, о которых я говорил выше?

Чтобы ответить, надо спокойно проанализировать, что мы имеем, что хотим получить, что показывает опыт ведущих стран. Только после этого бросаться в такие революционные эксперименты. Существуют разные принципы управления научно-техническим прогрессом. Например, целевой. Вот возникла задача - сделать ракету. Можно все близкие по тематике институты, грубо говоря, загнать в одно стойло и сказать: ребята, занимайтесь только ракетой! Но рядом возникает другая задача, допустим, связанная с подводным флотом. Там немало тех же специалистов, которые уже были собраны под ракету. И как быть? Поэтому так никто в мире не делает.

Даже прикладные институты не бывают моноинститутами, заточенными под одну проблему, там есть разные группы. И когда государством ставится задача или она вырастает из логики развития научных исследований, то 10-20 процентов сотрудников института подключается к этой программе. Важно, что это не подавляет все остальные исследования. Кстати, недавно в объединительном порыве родилась идея собрать вместе Санкт-Петербургский физтех, Институт химии и силикатов, Институт почвоведения, Пулковскую астрономическую обсерваторию и Институт акушерства и гинекологии.

Вы серьезно?

Владимир Фортов: Куда уж серьезней. Хочу подчеркнуть, что наука сейчас очень мобильна, постоянно появляются новые направления исследований, и это надо понимать, уметь реагировать. Лучше всего к этому приспосабливаются небольшие коллективы. Кроме того, большие конгломераты теряют в управляемости, а головная организация получает преференции, нередко не обусловленные научными результатами.

С будущего года начнутся проверки результативности работы институтов. Вокруг системы оценок сломано много копий. Чиновники стояли за количественные показатели - число публикаций, цитирований и т.д. - академики возражали: цифры не могут дать объективную картину, только авторитетный эксперт. До чего договорились?

Владимир Фортов: Выбран промежуточный вариант. Будут учитываться и наукометрические показатели, и заключение экспертов. Но именно их мнение станет решающим. Теперь надо понять, как эта "машина" будет работать в жизни.

Помню, как Андрей Фурсенко и Дмитрий Ливанов в свое время утверждали, что мировому уровню у нас соответствуют 100-150 институтов. Именно столько и должно остаться, а с остальными надо разбираться. Не закончится подобной санацией компания по оценке институтов?

Владимир Фортов: Поэтому я и настаиваю, что каждый шаг реформы надо многократно взвешивать, подходить крайне осторожно к каждому конкретному случаю. Кстати, надо иметь в виду, что все эти системы оценок, критериев созданы для ситуации, когда в институты, скажем, немецкого Общества Макса Планка стоит длинная очередь страждущих там работать. Почему? Да потому, что там созданы все условия заниматься наукой. А у нас сегодня ситуация совершенно иная. Мы 30 лет финансировали науку по минимуму, а сейчас хотим предъявлять ей те же требования, как у богатых и благополучных. В общем, конечно, институты оценивать надо, но с учетом нашей специфики. Ясно, что надо оценивать все научные структуры, а не только отдельно академические.

Идеальное место для ученого даже не там, где работают 10 нобелевских лауреатов, а где можно заниматься наукой 24 часа в сутки и семь дней в неделю

Еще один давно перезревший и больной вопрос - возраст научных руководителей. Уже принято решение ограничить его 65 годами с возможностью пролонгации на пять лет по просьбе Ученого совета института. Говорят, что более 50 процентов директоров и их заместителей могут уже в ближайшее время покинуть свои кресла. Не слишком ли это радикальный шаг, когда, по сути, реформа только начинается?

Владимир Фортов: Это очень ответственная и опасная мера. И дело не только в том, что придется сменить половину руководителей. Тут надо понимать саму специфику институтов, связанных с фундаментальными исследованиями. Они создаются под лидера. А вот удастся ли найти ему адекватную замену - очень большой вопрос. Здесь подходы могут быть самые разные. Я много лет вхожу в международную комиссию по оценке институтов Общества Макса Планка. Там после смены директора начинается очень сильная проверка. Как говорится, трясут по полной программе. Заслушивают планы претендентов, вникают в каждую мелочь, а в завершение спрашивают: "Предположим, вы все задуманное реализуете, а получите за это Нобелевскую премию?" Если мнется, отвечает, не знаю, то шансов у него на пост немного. А в целом, когда в этих институтах лидер уходит, в 80 процентах случаев их закрывают. Потому, что нет достойной персоны, способной на том же высочайшем уровне продолжить его дело.

На недавней встрече с Владимиром Путиным вы предложили для реализации четыре проекта. Они касаются энергетики, транспорта, компьютерной техники. Широкую публику, думаю, они вряд ли вдохновят. Людей интересует медицина, здоровье, продление жизни...

Владимир Фортов: Между прочим, во всем мире качество жизни уже давно определяется величиной энергии, которая приходится на одного человека. Так что каждый из нас напрямую зависит от энергетики. Что касается предложенных проектов, то это лишь первая порция. У нас в заделе более 30 проектов, в том числе и в области медицины и сельского хозяйства. Их представим в самое ближайшее время. А эти выбраны потому, что абсолютно реализуемы и могут дать очень большой экономический эффект.

Когда принимался закон, немало ученых вас критиковали, говорили, что вы заняли двойственную позицию, вместо того, чтобы резко заявить о неприятии реформы. Сейчас многие ждут, что на Совете по науке вы проявите твердость в отстаивании интересов академических институтов.

Владимир Фортов: Это трудный вопрос. Не думаю, что уже пришло время рассказывать всю правду о тех драматических событиях. Поэтому людям приходиться судить на основании каких-то внешних проявлений той острой борьбы, которая велась и ведется сейчас за будущее нашей науки. Скажу лишь, что наше научное сообщество проявило в те дни поразительную сплоченность и глубокую принципиальность. Фактически были использованы все способы диалога. А диалог с президентом страны привел к значительному улучшению закона о реформе. На предстоящем Совете по науке этот диспут будет продолжен, и мы надеемся на законодательное разделение компетенций между РАН и ФАНО. О чем я уже говорил выше. Уверен, это жизненно необходимо нашей науке.

Визитная карточка

Владимир Евгеньевич Фортов родился в г. Ногинске Московской области. В 1968 г. с отличием окончил Московский физтех, а уже через восемь лет защитил докторскую диссертацию.

Он один из самых авторитетных в мире ученых, работающих в области физики плазмы, энергетики, мощных ударных и детонационных волн и физической механики. Им разработаны различные установки и методы для изучения физических свойств вещества в экстремальных условиях. Фортов участвовал в международном проекте ВЕГА изучения космическими аппаратами кометы Галлея, в исследованиях столкновения кометы Шумейкеров-Леви с Юпитером, в Международном проекте Deep Impact по бомбардировке кометы Темпл. Значительная часть его исследований связана с оборонной тематикой.

Помимо научной деятельности Владимир Фортов - один ведущих организаторов науки. Он возглавлял Российский фонд фундаментальных исследований, работал заместителем главы правительства РФ, председателем Государственного комитета РФ по науке и технологиям.

Он автор более 500 научных работ и 30 монографий, переведенных на иностранные языки. У него высокий международный индекс цитирования (7745) и индекс Хирша (42). Научные работы Фортова признаны во всем мире. Он член многих академий и научных обществ, в частности, Германского общества Макса Планка, Национальной инженерной академии США, Королевской инженерной академии Великобритании, Королевской инженерной академии Швеции, Европейской академии наук, Международного планетарного общества, Американского физического общества, является почетным членом десяти университетов мира. Ученый награжден многими престижными научными наградами, среди них премии Бриджмена, Макса Планка, Ханса Альфвена, Гласса, Дж. Дюваля, Сократа, Золотой медалью ЮНЕСКО А. Эйнштейна и т.д.

Он лауреат Государственных премий СССР и России, нескольких премий правительства, кавалер орденов Почетного легиона (Франция), "Крест за заслуги" (ФРГ); королевы Виктории (Великобритания) и т.д.

Солнечная энергетика – одно из бурно развивающихся направлений. Конечно, как справедливо отмечают многие ученые, сегодня энергия Солнца не в состоянии конкурировать с теми же углеводородами . Но солнечные батареи с каждым днем распространяются шире и шире. А в некоторых отраслях (например, в космонавтике) – вообще являются основным элементом питания.

Недавно наш портал объявил конкурс среди читателей на знание сегодняшних реалий солнечной энергетики. Конечно, он был адресован, прежде всего, студентам и школьникам. И отрадно, что именно среди этой аудитории вопросы конкурса вызвали большой интерес. Победитель конкурса получил ценный приз. Но на этом подведение итогов конкурса не закончилось.

Мы решили также отметить и школу № 90 г. Новосибирска, ученики которой проявили наибольшую активность в нашем конкурсе. И на днях, в рамках другого нашего проекта – «Открытые уроки» - там провел урок физики для старшеклассников (посвященный как раз основным принципам солнечной энергетики) профессор Олег Петрович Пчеляков. Олег Петрович – заместитель директора Института физики полупроводников и один из ведущих специалистов России по созданию высокоэффективных солнечных батарей (как раз для космической отрасли). И нам кажется, что посмотреть видеозапись его выступления будет интересно и всем вам, наши уважаемые читатели.

Видео урока профессора О.П. Пчелякова в школе № 90 

Марсоход успешно перевалил через камни, но тут же завяз в песке. Несколько попыток раскачать машину, переключая передний и задний ход, успехом не увенчались. Пришлось вытаскивать аппарат руками и отряхивать песок с гусениц. Не помогло. Это не фрагмент научно-фантастического романа, а эпизод «Дней робототехники в Сочи». По горячим следам этого форума «Лента.ру» сформулировала пять шагов, которые предстоит совершить на пути к огромным человекообразным роботам.

Шаг 1. Самоокупаемые соревнования

Роботы разных размеров и конструкций. Дети, копающиеся в электронных потрохах и строчках программного кода, и бескомпромиссные соревнования. Форум — вполне зрелищное мероприятие, на которое можно и продавать билеты, чтобы со временем выйти на самоокупаемость.

Физические и математические олимпиады хороши для выявления и развития способных детей, но не очень зрелищны. Раз они непонятны среднестатистическому зрителю, значит, прощай интерес СМИ, рекламные сборы и финансовая независимость. Соревнования по роботехнике идеально подходят для популяризации интеллектуальных сражений: зрелищно, азартно и требует серьезной образовательной подготовки участников. Такие состязания вполне способны повторить путь киберспорта, где и соревнования прибыльны, и победители зарабатывают десятки тысяч долларов.

Шаг 2. Заинтересовать промышленность

Дело не только в том, чтобы создать еще один околоспортивный проект. Россия находится на одном из последних мест в мире по роботизации: два аппарата на 10 тысяч человек. Хуже дела обстоят только на Украине, а также в странах, где роботов вообще нет.

Отставание в роботизации приводит к низкой производительности труда, по мнению участников деловой части форума. С другой стороны, наладить массовое производство роботов в России мешает низкий спрос — в стране продается всего 400 роботов в год, по сообщению Альберта Ефимова, руководителя Робототехнического центра «Сколково». Кроме того, при создании роботов требуется мультидисциплинарный подход, тут нужны химики, материаловеды и многие другие специалисты, которых в России сейчас явно не хватает.

Государство заинтересовано в развитии этого направления индустрии, но налаживание роботобизнеса оставляет на откуп частным предприятиям. Министр связи и массовых коммуникаций РФ Николай Никифоров сообщил, что не стоит ждать значительных объемов госзаказов на робототехнику. Ее стоит производить, только если это выгодно коммерческим предприятиям. Госучастие в развитии робототехники, по словам министра, будет выражаться в усилении космической группировки спутниками, координирующими беспилотные летательные аппараты или наземных роботов. Кроме того, Госкомиссия по радиочастотам (ГКРЧ) разрешила ввоз 2,4-гигагерцовых передатчиков, используемых в наборах для конструирования роботов. Относительно господдержки глава исполнительной дирекции форума, президент Ассоциации предприятий индустрии детских товаров Антонина Цицулина также сообщила о намерении Минпромторга России поддержать российских производителей оборудования для образовательной робототехники.

Шаг 3. Скорректировать образование

Замкнутый круг с недостаточными стимулами к подготовке кадров из-за малого количества роботизированных предприятий планируется разорвать с помощью создания советов, куда войдут представители средних и высших образовательных учреждений, а также коммерческих предприятий. Примерно так же действуют в США. Возможно, в России добавится еще один элемент — некоммерческое партнерство. Советы займутся внедрением лучших образовательных методик, а также организацией олимпиад и форумов по робототехнике.

Вузы смогут корректировать программу в зависимости от потребностей индустрии. Уже сейчас организована практика на производстве. Это полезнее любых изменений в учебных планах — запросы компаний меняются быстрее, чем программа в университетах.

Министр образования и науки Дмитрий Ливанов сообщил, что в 2015 году планируется провести несколько инженерных и научно-творческих олимпиад, включая робототехническую. Победители получат льготы при поступлении в профильные вузы. Список заинтересованных высших учебных заведений уже формируется.

Шаг 4. Выиграть международную конкуренцию

Пока у нас только собираются систематизировать роботехническое образование, в мире оно уже входит в школьную программу. Джонсон Джан, председатель консультативного совета Всемирной олимпиады по робототехнике, сообщил, что в Китае принята пятилетняя программа по этому предмету. Похожим образом действуют во многих других странах, включая США, а в Великобритании робототехнику используют для изучения ИКТ (инфокоммуникационных технологий). В России пока робототехника преподается кое-где в качестве дополнительного предмета.

Азиатские сборные считаются самыми сильными. Мистер Коул, тренер сборной ЮАР, напомнил известную шутку: тайваньским детям дают конструктор с рождения — чтобы попробовали на вкус. Порой азиатские сборные занимают весь пьедестал, как тайская в этом году в одной из дисциплин. Но это не значит, что их нельзя обыграть. Та же сборная ЮАР, привезшая в Сочи с двумя пересадками безумное количество коробок со своим проектом самодельного 3D-принтера, заняла четвертое место в творческом конкурсе. Российских команд было 44, и 5 из них удалось добыть медали. А на предыдущей WRO-2013 наши соотечественники стали первыми в неофициальном зачете.

Российские команды часто побеждают в олимпиадах по программированию, однако робототехника — отдельная дисциплина, тут требуется подготовка в нескольких областях. Сергей Мустафин, руководитель объединения «Робототехника» московской школы 2017 (причем не физико-математической) сообщил, что сформировал сразу четыре команды. Фактически это новое направление, в котором можно попытаться стать первыми.

…и подружиться

Последнее по списку, но не по значению. Несколько забавно выглядело, когда российские судьи заставляли соотечественников на английском языке докладывать особенности проекта и уточнять детали. Но зато можно быть уверенным, что у участников соревнований уже не возникнет проблем с общением на международном уровне. Учитывая, что возраст роботоспорстменов — от 5 до 20 лет, то за время участия в олимпиадах российские робототехники могут вполне освоиться в мировом сообществе. Кстати, о санкциях: в российской WRO впервые выступила команда из США.

Пока это просто спорт, конкурсанты ограничены типами конструкторов, модели — размерами. Однако малоэффективно, как предлагали некоторые участники деловой программы, решать на соревнованиях реальные промышленные задачи. Нет возможности ни для полноценных испытаний (кто, скажем, даст Байконур, чтобы испытать новый вид крана?). Да и запросы индустрии, как уже говорилось, меняются каждые три года.

* * *

Пока успешные марсоходы умеют запускать только американцы, а гигантских человекообразных роботов можно увидеть лишь в ярких шоу. Однако робототехническое направление — потенциально такой же технологический хит, как, скажем, компьютеры в 80-е и смартфоны в 2000-е. И за достижениями в этом направлении очень удобно наблюдать — предлагаемые программы и конструкции выполняют наглядные и понятные неспециалисту задачи.

Линейку для измерения человекообразных роботов мы уже припасли.

«Сланцевая революция» оказалась мифом — ученые подсчитали, что имеющихся в США запасов газа для выгодной добычи хватит до 2020 года. После этого добывать сланцевый газ станет невыгодно и придется его импортировать из третьих стран.

Обама за сланец

В 2012 году на пике «сланцевой революции» президент США Барак Обама выступил с громким заявлением, уверяя соотечественников в том, что запасов газа в стране хватит как минимум еще на сто лет. Особое внимание в свете этого было уделено методу гидравлического разрыва пласта (фрекинг), при котором под землю закачиваются химические реагенты. Использовать данный метод гораздо дешевле, чем традиционные методы.

Предполагается, что американские компании в ближайшие 20 лет вложат в проекты по добыче природного газа сотни миллиардов долларов.

Некоторые уже начали — например, сын вице-президента США Джозефа Байдена Хантер недавно вошел в совет директоров нефтегазового холдинга Burisma и планирует добывать сланцевый газ еще и на Украине.

Кроме того, имеются и планы по созданию газопроводов, посредством которых можно было бы отправлять добытый на территории США сланцевый газ в Латинскую Америку, Европу и даже в Азию, куда в последнее время активно стремится Россия. Все эти проекты основаны на прогнозах Управления энергетической информации США (EIA), согласно которым добыча газа в США в ближайшие десять лет продолжит возрастать.

«Темпы добычи природного газа во всем мире к 2040 году будут расти», — уверен директор управления Адам Семински.

Ученые против

С работой EIA не согласны ученые, которые под патронажем авторитетного научного журнала Nature провели исследование, показавшее, что запасы газа на территории США гораздо меньше, чем прогнозировали власти.

Ученые сразу заметили, что подсчеты, которые проводились, были сделаны наспех и оказались довольно грубыми. Поэтому группа исследователей из Техасского университета в Остине провела аналогичный анализ, прибегнув к более консервативным и долговременным, но, как следствие, и более точным методам.

«У нас плохие новости. Нужно быть готовыми к крупному фиаско», — так профессор Тэд Пацек, возглавлявший группу ученых, прокомментировал результаты работы.

По его словам, имеется тенденция, что пессимистичные прогнозы, в которых США выступает в качестве державы, зависимой от импорта газа, воплотятся в жизнь. Причем до 2008 года, когда многие начали говорить о «сланцевой революции», прогнозы того же EIA не подразумевали никакого увеличения в темпах добычи газа в США. Получается, что революция оказалась миражом.

Механизм запущен

Месторождение сланцевого газа Marcellus является крупнейшим на территории США — оно находится на территории сразу нескольких штатов: Нью-Йорка, Пенсильвании и Западной Виргинии. За прошедшие годы нефтегазовые компании пробурили там уже больше 8 тыс. скважин. По примерным подсчетам, еще 100 скважин бурятся там каждый месяц. Глубина каждой из них равняется примерно двум километрам.

На этом месторождении ежедневно добывают порядка 385 млн кубических метров газа.

Кроме того, крупные месторождения сланцевого газа имеются в Техасе, Луизиане, а также в Арканзасе. Если подсчитать число имеющихся скважин, то их будет больше 30 тыс. Вместе эти месторождения обеспечивают две трети от всей добычи сланцевого газа в США.

Когда EIA составляло свои прогнозы, оно недооценило объемы природного газа, которые будут добываться из каждой скважины. А когда начался «сланцевый бум», управление почти наугад повысило свои долгосрочные прогнозы, пообещав ежегодный прирост темпов добычи газа в США вплоть до 2040 года. Причем эти данные были не просто опубликованы, а на правах эксклюзива предоставлены журналу Nature.

Согласно этим прогнозам, увеличение темпов добычи газа будет продолжаться вплоть до 2020 года, а затем будет держаться на стабильном уровне. Причем в остальных странах «сланцевый бум» должен будет продолжаться вплоть до 2040 года.

В этом случае с прогнозами EIA согласилось большинство аналитиков. Согласно мнению авторов статьи, все они, если пользоваться меткой цитатой Михаила Горбачева, «нашли консенсус». При этом каких-либо деталей собственноручно проведенных исследований эти аналитики и стоящие за ними корпорации не предоставили.

Ученых из Техаса это смутило. И они не преминули на эту тему высказаться. Тут же подоспел полуторамиллионный грант от благотворительного фонда Альфреда Слоуна, на который на протяжении трех лет ученые и проводили свои изыскания. Отчеты о результатах они приводили в форме научных статей в таких авторитетных журналах, как Proceedings of the National Academy of Sciences (PNAS), Oil & Gas Journal, а также на страницах издания Energy.

Исследователи пересмотрели прогнозы EIA. По их словам, добыча и прогнозируемые цены на сланцевый газ действительно не изменятся до 2020 года. Однако начиная с этого момента добыча такого газа начнет снижаться, что повлечет за собой и увеличение цен.

При этом даже самый оптимистичный сценарий, предлагаемый учеными, едва равняется половине от объемов добычи, которые обещали в EIA. В своих изысканиях они использовали метод, благодаря которому разбивали территорию страны на отдельные квадраты. Это позволяло подсчитать объемы газа, добываемого из каждой скважины, а не в общем. По словам исследователей, применение данного метода позволяет достичь точности подсчетов, в 20 раз более точной, чем у EIA.

По словам ученых, при разработке компании активно добывают газ из наиболее перспективных участков, не беря в расчет, что из других скважин добыть столько же газа может и не выйти. Более того, прогнозы EIA не учитывают таких факторов, как, например, труднодоступность месторождения.

Крах американской мечты

В целом исследование показывает, что добыча сланцевого газа в США будет гораздо более низкой, чем предполагалась. Причем в пользу этого говорит не только описываемое исследование, но и ряд независимых экспертиз, проведенных другими учеными. Более того, чтобы поддерживать темпы добычи сланцевого газа на должном уровне в ближайшие 25 лет, США придется вложить колоссальные средства. И это не принесет почти никакой прибыли — одни расходы.

Представители EIA считают, что их прогнозы нельзя сравнивать с теми, что даются независимыми группами ученых.

По их мнению, причиной являются исходные данные, которые радикально отличаются в каждом из прогнозов. Однако сами представители управления успели опубликовать уже две статьи, в которых подвергается сомнению стратегия их работодателя. Более того, накануне публикации в Nature представители EIA пообещали переработать свои прогнозы в течение 2015 года.

В конце концов, поссорились между собой и исследователи из Техаса. Часть ученых считают, что их методы описывают реальную действительность. Другие — что темпы добычи сланцевого газа все-таки могут быть выше рассчитанных.

Сходятся они в одном: власти США, опирающиеся на статистику, предоставленную EIA, совершают колоссальную ошибку.

«Когда пик добычи сланцевого газа будет пройден, цены на газ подскочат. И мы ничего с этим не сможем поделать», — уверен Тэд Пацек.

По прогнозам EIA, во всем мире имеется около 220 трлн куб. м сланцевого газа. Если текущие темпы потребления газа сохранятся, то этих запасов хватит примерно на 65 лет. Однако теперь и эти данные под вопросом. Например, в Польше, которой в EIA прочили лавры «королевы сланцевого газа», все оказалось далеко не так радужно, как обещали. Осталось дождаться других результатов.

Размышления по поводу первой годовщины реформы академий наук России

Прошло чуть больше года с момента, когда президент Путин подписал печально знаменитый закон о Российской академии наук. Остаётся совсем немного времени до конца объявленного властью годичного моратория на раздел «академического наследства», то есть на период действия президентского поручения правительству «обеспечить сохранение структурной целостности, имущества и кадровых ресурсов организаций, находившихся в ведении Российской академии наук, Российской академии медицинских наук и Российской академии сельскохозяйственных наук».

Затишье.

Быть ли буре?

Объявленный правительством 27 июня 2013 года план ликвидации государственных академий наук вызвал беспрецедентно острую реакцию научного сообщества. Многолюдные митинги учёных прокатились по всей стране: в одной Москве их было пять, включая несанкционированные «прогулки» под стенами Госдумы, кончавшиеся задержаниями и административными штрафами. (Здесь стоит сказать «спасибо» членам фракции КПРФ и особенно В.Р. Родину, благодаря которому часть митингов прошла как «встречи депутатов с избирателями».)

1 июля известный физик, академик РАН Валерий Рубаков заявил, что не войдёт в новую «академию», которую правительство собиралось организовать на месте прежней. Спустя несколько дней академики РАН Владимир Захаров и Александр Кулешов, присоединившись к коллеге, основали «Клуб 1 июля» — группу из более 70 академиков и членов-корреспондентов РАН, которые активно выступили против «реформы» академии. Президент РАН В. Фортов на встрече с В. Путиным добился внесения в проект закона смягчающих изменений, которые кто-то из думских «единороссов» громогласно назвал «разминированием».

В августе, когда до принятия закона оставалось ещё больше месяца, по инициативе «Клуба 1 июля» в здании Президиума РАН собралась представительная конференция научных работников: две тысячи делегатов из всех научных центров страны обсудили судьбу академии и российской науки. На стене зала висел лозунг: «Россия без науки — это труба!»

Тем не менее закон о реорганизации РАН был принят Государственной думой, утверждён Советом Федерации и подписан президентом РФ. В российской науке возникло новое ведомство с забавной аббревиатурой ФАНО (Федеральное агентство научных организаций), под управление которого перешли научные институты государственных академий. Протест постепенно стих: учёные не были готовы идти на «рельсовую войну» с разрушающей науку властью. Правда, действуют стихийно сложившиеся группы мониторинга типа Комиссии общественного контроля в сфере науки и сайт SaveRAS.ru. Но в целом в жизни учёных наступило затишье. Отвлечению общественного внимания от реформы РАН способствовали и грозные события на Украине. Лишь приближающийся конец моратория и принятый Думой в первом чтении закон, предусматривающий увольнение директоров научных институтов, достигших возраста 65 лет, начали возвращать академию и учёных в поле зрения публики.

Что ждёт научные институты, если этот закон будет принят окончательно в том варианте, который был одобрен Думой в первом чтении? По некоторым оценкам, в течение 90 дней — именно такой срок устанавливает законопроект — более половины действующих сейчас директоров институтов должны будут уступить место более молодым коллегам.

Тревожат здесь не только одномоментность и радикальный характер грядущей перемены. Хотя замечу, что после окончания моратория, когда оживятся притихшие разнообразные претенденты на собственность и кадры академических институтов, такая масштабная пересменка представляет очевидную угрозу. Но ещё тревожнее другое: в возрастной структуре российской науки сейчас сорокалетние — самый тонкий слой. Разом выбить большую часть этого поколения из активной научной работы, переведя из учёных в администраторы, — значит нанести очередной немалый вред науке.

Трудно сказать, насколько ФАНО готовится к отражению этих угроз. Похоже, сейчас агентство куда больше тревожит близкий конец моратория. Ставится задача до конца года подготовить проект крупной реорганизации всей сети институтов. Руководителей ФАНО можно понять: если спустя год работы они отрапортуют правительству и президенту, что в подведомственной им системе пока что ничего по существу не изменилось и мораторий желательно продлить, возникнет, выражаясь словами одного из руководителей агентства, «очень серьёзная управленческая ситуация». Но должна ли наука зависеть от аппаратной логики государственных чиновников? Вопрос, видимо, риторический.

Однако все эти проблемы скорее тактические: они определят обстановку ближайших месяцев, максимум — нескольких лет. В то же время за последний год с российской наукой произошло достаточно событий, чтобы попытаться понять общий смысл происходящего. Ниже — сугубо субъективная попытка это сделать.

Российская наука после разрушения СССР

Когда мы говорим «российская наука», то имеем в виду три разные вещи. Во-первых, это сама наука как деятельность; во-вторых, сообщество научных работников; в-третьих, организации и их материальная база. И если математика, физика, химия или биология не могут быть национальными, то сообщество учёных в каждой стране — часть её народа, а организационная структура науки — часть институтов государства и общества.

СССР был центром социалистического лагеря — глобальной, в целом самодостаточной экономической системы. Наука, доставшаяся России после разрушения СССР, была в состоянии обеспечивать самостоятельное развитие этой системы. Отсюда и массовость, универсальность и колоссальный размер советской науки: требовалось охватить весь фронт научного знания, на любом из участков которого может произойти важное открытие.

Однако в 1990-е годы «новая Россия» совершенно не нуждалась не только в универсальной науке, но и вообще в каких-либо исследованиях. Финансирование науки, как и всех других сфер жизни, резко упало. Сообщество учёных было предоставлено самому себе. Обвальная «утечка умов» за рубеж стала одним из проявлений общего разграбления страны. Если тогдашнее руководство не шло на прямую ликвидацию академии, то лишь из-за неприемлемого политического ущерба: слишком явным было бы противоречие с рассуждениями о «возрождении России» после «конца коммунистического тоталитаризма».

А что же научное сообщество и академия? Они продолжали работать, отвлекаясь на приработки, пытаясь малыми ресурсами сохранить жизнеспособность своих лабораторий, продолжая готовить молодёжь, несмотря на то, что единственным перспективным путём в науке для молодого человека оказался отъезд за границу.

Лишённая социального заказа, выхода к прикладным разработкам, перспективы развития, российская наука объективно не могла не деградировать. Она уступала лидерство западным коллегам, заражалась мелкотемьем, а то и просто имитацией научной работы. Требования к научным результатам снижались, что проявилось, в частности, в общеизвестных проблемах с качеством диссертаций. Скудость ресурсов вела к групповщине на всех уровнях научной иерархии. Но этим неизбежным процессам деградации противостояли усилия многих и многих научных работников, боровшихся за свой профессиональный уровень и за свои коллективы, продолжавших получать новые результаты.

Я не располагаю социологическими данными, но рискну предположить, что в массе это поведение сообщества объяснялось непроговариваемой вслух, но осознаваемой многими надеждой сохранить в России полноценную универсальную науку. Сохранить для возможной в будущем смены курса, при котором страна вернулась бы в число лидеров глобального развития, каким бы невероятным такой поворот ни казался в то время, да, пожалуй, кажется и сейчас.

ХПП для науки

Конец безвременья 1990-х годов был связан с принятым новым руководством страны курсом (нередко его иронически называют ХПП — хитрый план Путина) на то, чтобы встроить Россию в оставшуюся единственной глобальную систему разделения труда, центр которой расквартирован в развитых странах Запада. Это новое руководство мыслило Россию как периферийный, но важный элемент мировой капиталистической системы. Постепенно были сформулированы соответствующие доктрины: «суверенная демократия» (как будто можно удержать демократию, не имея суверенитета), «энергетическая сверхдержава» (как будто страна может быть сверхдержавой в одних отношениях и не быть в других). Власть начала задумываться о сохранении и развитии конкурентных преимуществ России перед другими странами.

Стране опять стала нужна наука. Но какая? В первую очередь — прикладная, которая обеспечивала бы конкурентоспособность и превосходство в тех отраслях, в которых Россия должна специализироваться: разработка энергоресурсов, производство энергии, экспортное военное производство. Такая прикладная наука должна базироваться на отечественных научных и инженерных школах, а то, что упущено за предыдущее десятилетие (вроде культуры так называемого инжиниринга, то есть «упаковки» базовых технологий в быстро разрабатываемые и привлекательные продукты), можно взять и на Западе, как это делалось при Петре I или во время советской индустриализации.

По замыслу архитекторов этого процесса рядом с прикладной наукой есть место и для фундаментальной, прежде всего для математики. Дело в том, что российская математическая школа — такой же факт мировой культуры, как русский балет или русская литература. Интегрированная в международное сообщество, российская математика по-своему может быть таким же туристическим аттракционом, как Золотое кольцо России или Горный Алтай. К тому же и денег почти не стоит. Вот только золотой век отечественной математики «почему-то» пришёлся на тридцатые—пятидесятые годы XX столетия, когда страна следовала совершенно другой модели развития.

Есть и третья составная часть новой науки для «новой России». Это — «меганаука»: дорогие экспериментальные установки, подобные термоядерному реактору токамак, которые должны работать как технологический локомотив для экономики и как точка сборки для международных научных коллективов, базирующихся в России. Идейная основа таких проектов, правда, берётся не в самой России, а у иноземных научных лидеров. Что с того, что к их числу, если говорить об управляемой термоядерной реакции, относился и СССР.

Наконец, остальную науку, по-видимому, было решено рассыпать на малые коллективы-лаборатории, работающие по приходящим из-за рубежа темам и публикующие свои результаты в зарубежных журналах. Поверять российскую науку по зарубежным публикациям Владимир Путин призывал ещё в бытность премьер-министром на общем собрании РАН в 2010 году. Затем он провозгласил этот же критерий в указах от 7 мая 2012 года. Успешные лаборатории выживут и будут приносить ту же имиджевую пользу, что и математика, а остальные… как-нибудь рассосутся.

Таким образом, примерно к середине 2000-х годов у властей появилась ясная концепция реформы науки, которую можно было осуществлять так же, как… реформу Вооружённых Сил. Кому-то из реформаторов должна была достаться, увы, позорная роль Сердюкова, кому-то — более почётная роль Шойгу, а в результате их общих усилий в России должна была возникнуть научная система, работающая на завоевание и поддержание нового места страны в мире.

Первые попытки запустить реформу и в академии, и в армии относятся приблизительно к одному и тому же периоду 2006—2007 годов: именно тогда радикальные преобразования РАН попытался начать Дмитрий Ливанов, в то время ещё заместитель Фурсенко по министерству образования и науки. Однако реформа столкнулась с глухим противодействием руководства государственных академий. Конечно, его можно было легко объяснить нежеланием президентов и их аппаратов, засидевшихся на своих местах, что-либо менять.

Это объяснение выглядело тем более правдоподобным, что «широкое научное сообщество», представленное небольшой газетой «Троицкий вариант» и сайтами вроде polit.ru или STRF.ru, выступало вроде бы за реформу. По иронии, авторы этих ресурсов больше всего поддержали именно четвёртое, «ликвидационное» направление реформы науки. Пропагандировать меганауку и доктрину энергетической сверхдержавы авторы polit.ru не могли хотя бы потому, что эти концепции связаны с именем директора Курчатовского центра Михаила Ковальчука и напоминают о кооперативе «Озеро», членом которого был его брат. А «широкие научные массы» продолжали работать, поругивая власти, посмеиваясь над «Троицким вариантом» и не подавая признаков политической активности.

Пейзаж после битвы

После нескольких фальстартов реформаторы пошли прошлым летом ва-банк, начав процесс ликвидации государственных академий. И тут выясняется, что в экстремальных условиях научное сообщество мобилизуется и оказывается чем-то совсем другим, чем представлялось архитекторам процесса. Учёные и публицисты из «группы поддержки» реформаторов, потеряв лицо, были вынуждены присоединиться к академическому протесту: ни один из них не посмел стать на сторону Ливанова. Но настроение массы протестовавших определяли не концепции «Троицкого варианта». Его точно отразил один из выступавших на митинге 28 сентября в Пушкинском сквере: «Учёные — инстинктивные государственники».

Этот государственнический протест остановил ликвидацию академии прошлым летом, хотя и не смог предотвратить её реорганизацию. Он же, руководствуясь естественной аппаратной логикой сохранения собственного ресурса, предопределил разумную (а на самом деле — консервативную) позицию

ФАНО, которое, по заявлениям его руководителей, и после окончания моратория не собирается отдавать ни одного института.

Но важнее, пожалуй, то, что протест был направлен не против одной из сторон в противостоянии «ретроградная РАН — прогрессивные реформаторы», а против самой концепции реформы, которую я попытался обрисовать выше. Научное сообщество в своей значительной части по-прежнему рассматривает отечественную науку как ресурс для другого пути развития страны, предполагающего лидерство, а не встраивание в мировую систему на правах периферии.

Да, уход унаследованного ещё от Ельцина руководства РАН (на тайных выборах мая 2013 года победил академик Владимир Фортов, а близкий к предыдущему руководству академик Александр Некипелов получил совсем немного голосов) вызвал в академической среде облегчение и надежду. Но не потому, что сообщество было готово поддержать реформу, а потому, что и застой, и «секвестирующая» академию реформа воспринимаются как опасности.

Однако буквально в последние месяцы реформа российской науки столкнулась с совершенно новым препятствием, значение которого может оказаться даже серьёзнее, чем глухое сопротивление сообщества. После событий, связанных с возвращением Крыма и конфликтом в Новороссии, против Российской Федерации введён режим международных санкций. Научные контакты пока не попали под них, если не считать трудностей наших крымских коллег. Но это всё же локальная, хотя и серьёзная проблема. Поступающие сообщения о сворачивании научного сотрудничества по линии зарубежных международных или национальных организаций, о трудностях с публикациями и т.п. пока по большей части оказались преувеличенными.

Тем не менее очень вероятно, что в меняющейся структуре мира места для встраивания России в глобальную систему уже нет. И тогда становится химерой вся доктрина, в соответствии с которой России отводится место периферийной, но процветающей страны «первого мира». Вместе с нею рушатся и основы намеченной реформы науки.

Россия оказывается перед дилеммой: либо не быть, либо вернуть себе ту роль альтернативного мирового центра развития, которую она играла по историческим меркам ещё совсем недавно. Близкое будущее покажет, сможет ли Россия преодолеть возникающие перед ней вызовы и окажется ли отечественная наука ресурсом, который поможет стране это сделать.

Казалось бы, нас уже не удивить всевозможными «круглыми столами» и конференциями на разные экономические темы. Тем не менее, то мероприятие, которое состоялось 28 ноября в пресс-центре ТАСС (Новосибирск), несмотря на внешнее сходство с тем, что здесь проводится ежедневно, заметно отличалось по своему формату от привычных  «панельных» круглых столов, где каждый выступающий докладывает о чем-то своем, и у слушателей, в итоге, в голове появляется невообразимая каша.

Здесь же ушли от такой назойливой традиции, посвятив мероприятие фактически одному вопросу. Речь шла о «мобильной энергетике», связанной с производством литий-ионных накопителей электроэнергии . Один большой доклад – и длительное, всестороннее обсуждение проблемы, где свое слово могли сказать и ученые, и чиновники, и производственники, и экономические эксперты. Причем, что очень важно учесть, общение было непринужденным, в спокойной интеллигентной манере, где высказаться мог любой желающий.

Наверное, именно поэтому формат мероприятия был обозначен как «собрание Инвестиционного Делового Клуба». Само же мероприятие инициировал департамент промышленности, инноваций и предпринимательства мэрии Новосибирска. Как сказал по этому поводу  начальник департамента – Александр Люлько, - сейчас в руководстве города принципиально меняется сама экономическая стратегия, когда во главу угла будет поставлено не поддержание «на плаву» старых предприятий, а поддержка при создании новых, перспективных производств, ориентированных на выпуск современной продукции мирового уровня. Новосибирск, в принципе, может взять достаточно высокую планку, учитывая накопленный здесь научно-технический потенциал.

Таким производством, в частности, является выпуск литий-ионных накопителей электроэнергии, открывающий нам заманчивые перспективы в плане модернизации всей системы городского хозяйства, системы ЖКХ, модернизации объектов энергетики (создание распределенной генерации электричества). Наконец, это позволит осуществить электрификацию городского транспорта. В частности, заменить привычные дымные автобусы - на троллейбусы с автономным ходом, оснащенные блоком литий-ионных аккумуляторов. Уже сегодня такой троллейбус, созданный на одном новосибирском предприятии, способен на «батарейках» пройти 60 километров  (фактически, согласно испытаниям – 80 км). И нельзя исключить, что по мере повышения качества самих аккумуляторов, будет повышаться и автономный «пробег» подобных машин.

То, что за литий-ионными аккумуляторами - будущее, из участников упомянутого собрания не сомневался никто.

Согласно данным, представленным директором Института химии твердого тела и механохимии СО РАН, академиком Николаем Ляховым, к 2020 году мировой рынок литий-ионных аккумуляторов вырастет почти втрое. За каких-то четыре года!

Согласимся, что это очень четкий показатель для инвесторов. Вкладываться в данное производство и в сопутствующие ему сектора экономики достаточно выгодно.  Вопрос лишь в том, не подкачает ли наш производитель, выдержит ли он мировую конкуренцию.

Для Новосибирска этот вопрос – один из животрепещущих. И в то же время – будем здесь откровенны – вызывающий самые противоречивые чувства. С одной стороны, в нашем городе есть предприятие, способное выпускать такую продукцию в огромных количествах. И это, вроде бы. Не должно не радовать. Но с другой стороны, в общественном сознании оно зарекомендовало себя как очередное мертворожденное дитя господина Чубайса. Сможет ли оно восстановить репутацию – для многих из нас остается под вопросом. Во всяком случае, среди областных и городских чиновников, ответственных за развитие общественного транспорта, циркулирую отчеты, где продукция упомянутого предприятия характеризуется не самым лучшим образом.

Однако значит ли это, что руководство города должно махнуть на производителей рукой и отдать всё на волю рыночной стихии? А если вдруг случиться так, что сюда нахлынет импортная продукция, не будем ли мы потом сожалеть о том, что город упустил шанс выйти в лидеры? Думаю, что будем. Ведь в городе есть весь необходимый для развития данного кластера  научно-технический потенциал, который был нагло проигнорирован со стороны главного «инноватора» страны. А ведь именно здесь-то и зарыта собака. Как специально отметил в своем выступлении заведующий лабораторией молекулярной кинетики Института теплофизики СО РАН Равель Шарафутдинов, проблемы в том, что при создании отечественных аккумуляторов использовалась уходящая китайская технология. И это при том, подчеркнул он, что наши ученые предлагают свою технологию, аналога которой пока в мире нет.

По словам Равеля Шарафутдинова, бессмысленно полагаться на чужие технологии. Какими бы хорошими они не казались, нам все равно продадут старье. Эти вопросы необходимо решать самостоятельно, опираясь на собственный интеллектуальный ресурс. И пока еще время не упущено. Пока еще такое решение можно воплотить в жизнь. В том случае, конечно же, если наши чиновники и директора предприятий перестанут смотреть на другие  страны глазами дикарей, мечтающих о стеклянных бусах. Пора поддержать своих разработчиков. Именно сейчас, считает ученый, назрела необходимость создать консенсус между наукой и производством – при поддержке муниципальных или государственных органов. В поддержке нуждаются именно «старт-апы» (как и во всем мире), а далее в силу вступают законы рынка.

Причем, важно подчеркнуть, что речь идет не только о финансовой поддержке. В данном случае органы власти могут четко определить свои приоритеты, посылая недвусмысленный сигнал инвесторам.

Например, если в городе установят более жесткие экологические нормативы, это так или иначе отразится на электрификации городского транспорта, немыслимого без литий-ионных аккумуляторов. Таким образом, городское руководство повлияет на усиление спроса на данную продукцию. И подобных стимулов может быть достаточно много.

Собственно, именно в этом и заключается смысл собраний Инвестиционного Делового Клуба. Во-первых, в городе появляется коммуникативная площадка, на которой собираются разные участники одного процесса, получая возможность обсудить наболевшие вопросы и обменяться мнениями. Во-вторых, всё те же инвесторы получают здесь четкие сигналы насчет экономической политики властей, получают для себя нужную информацию и делают соответствующие выводы. И надо сказать, что первое собрание в этом смысле вполне удалось. 

Олег Носков