В последние годы в российском политическом, экспертном и научном сообществе активно обсуждается вопрос о путях возвращения в Россию высококвалифицированных ученых, уехавших работать за рубеж в 1990-е годы и позже. Сейчас настал момент предложить эффективную программу действий.

В 1996 году я уехал в США заниматься научной работой в области фармакологии, потом несколько лет руководил исследованиями в Италии, а в 2013 году по приглашению Санкт-Петербургского госуниверситета вернулся в Россию.

Теперь я стараюсь как можно чаще направлять своих аспирантов на Запад, причем не на месяц, а как минимум на полгода, чтобы они имели возможность прочувствовать разницу между командировкой и эмиграцией. Я твердо убежден, что, отучившись в России, каждый ученый должен поехать в США или в страны Западной Европы, для того чтобы освоить новейшие технологии, поработать в реальной конкуренции со всем миром, добиться видимых результатов и, наконец, увидеть, что жизнь там — далеко не райская. Ученый не может расслабиться ни на минуту.

Даже пробившись в престижный журнал или выиграв грант, надо сконцентрироваться, настроиться на упорную работу без отпусков, на редкие встречи с родными и друзьями, так как не будет времени и денег часто ездить в Россию, и существовать в условиях жесткой конкуренции, например, с китайскими специалистами, которые «пашут» по 24 часа в сутки. И жить вырванным из своей культурной среды. Всё это непросто.

Не случайно многие мои китайские друзья, с которыми мы работали вместе в США, мечтали вернуться домой. «Только мне нужны еще две статьи в Nature (один из самых престижных научных журналов в мире. — Р.Г.), — вздыхали они. — А то не возьмут в университет...»

То есть право вернуться домой им надо было заслужить!

Вот как работала уже в конце 1990-х годов государственная программа Китая «100 талантов», позже переросшая в «1000 талантов». Она допускала, что из многих тысяч уехавших китайских студентов домой вернется хотя бы каждый десятый. То есть изначально планировалось, что вернутся не все, но лучшие — и получат финансирование лабораторий, нормальные зарплаты и т.д. Так и произошло. И поэтому сейчас — 20 лет спустя — китайская наука стала куда более динамичной и современной, мои коллеги пишут блестящие статьи по биомедицине и работают целые институты с самыми талантливыми китайскими учеными, вернувшимися отовсюду домой.

Поэтому я категорически не понимаю тех, кто до сих пор оспаривает необходимость подобной программы в России.

Необходимо создать условия, чтобы российские студенты, аспиранты, молодые ученые, получившие опыт работы на Западе со всеми его плюсами и минусами, захотели бы вернуться домой.

Сегодня в любой стране получить грант или лабораторию для научных исследований очень непросто. Государство везде экономит деньги и выбирает, на какие области оно станет их тратить. Приоритеты со временем меняются, и далеко не все направления науки сегодня получают финансирование в прежних размерах. Не зря американские ученые пишут сейчас открытые письма о том, что государство должно вкладывать деньги, скажем, в биомедицину, иначе Америка скатится вниз.

Поэтому, выиграв грант, ученый чаще всего сразу начинает думать, что он будет делать через 3-5 лет, когда этот грант закончится. На какие деньги и в какой стране он продолжит свои исследования? И очень важно, чтобы уже сегодня он выбирал не только между Бостоном, Пекином и Гамбургом, но и между Москвой, Петербургом, Казанью или Новосибирском.

Для этого ученому нужно предлагать конкурентные условия для работы: длительное финансирование для лаборатории, нормальные бытовые условия, хорошую зарплату. Но всё это — за реальные достижения, а не только потому, что кто-то просто поработал за границей и решил вернуться.

Разумеется, все отечественные ученые, не уезжавшие надолго или уже вернувшиеся, должны иметь такую же возможность участвовать в конкурсах, и лучше всего, когда эти конкурсы объявляет государство. Госпрограмма — это всегда надежнее, долгосрочнее и солиднее.

А пока меня, как человека, вернувшегося в Россию по доброй воле, воспринимают по-разному. Некоторые называют «гастролером», думая, что я опять уеду за рубеж, как только закончатся полученные здесь гранты. А мои друзья — ученые разных национальностей, которые работают по всему миру, — считают, что ситуация у меня нестабильная. На это я могу сказать: нестабильно сейчас в науке не только у нас, но и во всем мире. А в России грантовая и другие системы поддержки науки только начинают формироваться.

Еще три года назад никто не предполагал, что Российский научный фонд станет выдавать миллионные гранты. А сегодня на эти деньги мы проводим исследования, развивается научная инфраструктура — например, в СПбГУ уровень доступа к электронным научным ресурсам такой же, как в ведущих вузах мира; создан научный парк с уникальным оборудованием. В Новосибирске функционирует недавно введенный в строй виварий, соответствующий самым высоким международным стандартам, прекрасно оснащенные лаборатории работают в Нижегородском университете. И таких примеров много.

Надеюсь, что в ближайшие несколько лет в России заработают и другие формы поддержки науки, и тогда мои друзья со всего мира перестанут беспокоиться обо мне, а некоторые начнут бороться за право вернуться домой.

Автор — директор Института трансляционной биомедицины СПбГУ, профессор Сколковского института науки и технологий

Похоже, сфера применения «мирного атома» заметно расширяется, настраивая наших физиков-ядерщиков на очень хорошие перспективы. Во всяком случае, слово «радиация», по сию пору вызывающее в сознании многих из нас негативный ассоциативный ряд, в скором времени (будем надеяться) приобретет вполне «мирное» звучание.

Проблеме хозяйственного применения радиационных технологий был посвящен отдельный «круглый стол» на Международном Форуме «Технопром–2016». Сразу скажу, что для неподготовленного слушателя многое звучало как откровение. Действительно, тема радиационной обработки продуктов питания или семян растений пока еще в нашей стране не получила должной популяризации и знакома, в основном, только специалистам. Тем не менее, её актуальность возрастает с каждым годом, особенно в свете того, что наше государство начинает встраиваться в этот мировой тренд, дав, наконец-то, «зеленый свет» данным технологиям.

Еще в 1981 году объединенный комитет экспертов ФОА, МАГАТЭ и ВОЗ пришел к выводу, что облучение любого пищевого продукта небольшими дозами не вызывает токсического действия и не требует дальнейших токсикологических исследований обработанной продукции.

Для радиационной обработки пищевых продуктов разрешено использовать электронное излучение с энергией не более 10 МэВ, гамма-излучение и тормозное излучение, генерируемое ускорителями с энергией не более 5 МэВ.

В настоящее время радиационные технологии применяются для обработки пищевых продуктов в целях обеспечения микробиологической безопасности, для обработки клубней и корнеплодов, для продления сроков хранения растений, для обработки свежих фруктов и овощей в целях замедления их созревания. Также облучение используют в целях борьбы  с насекомыми-вредителями (дезинсекция), проводят обработку посевного материала для борьбы с болезнями (вместо химического протравливания), осуществляют предпосевную обработку для повышения урожайности культур. Помимо этого радиационную обработку применяют в целях селекции новых сортов (радиационный мутагенез). Кроме того, таким же способом обрабатывают корма и обеззараживают отходы.

Как видим, спектр применения радиационных технологий очень широкий. По словам ведущего инженера научно-внедренческой фирмы «Центр пищевых технологий» Оксаны Сотниковой, в настоящее время в мире создано около 220 специализированных центров по облучению сельскохозяйственной продукции и продуктов питания. Что касается развития мирового рынка облучения, то согласно приведенным прогнозам, к 2020 году объемы обрабатываемой продукции составят более одного миллиона тонн. К 2030 году объемы увеличатся примерно в два раза.

Мировая практика в этом плане весьма показательна. Например, в США с 1990-го года радиационные технологии широко применяются для обработки охлажденной и замороженной птицы (как тут не вспомнить печально «знаменитые» куриные окорока).  Тем же способом обрабатывается мясо и мясные консервы (в основном бекон). Такая же обработка применяется в Великобритании применительно к птице. В Германии и Австрии обрабатывают мясные полуфабрикаты. В ЮАР такой обработке подвергается яичный белок и яичный порошок, а также вяленое мясо. В тропических странах таким способом обрабатывают рыбную продукцию, в основном – сушеную и копченую рыбу. В государствах Юго-Восточной Азии и районов Тихого океана радиационные технологии используются для консервирования свежей рыбы. По словам Оксаны Сотниковой, такая рыба в охлажденном виде может храниться 20-25 дней без глубокой заморозки. Рыбу и другие морепродукты облучают также в Великобритании и в Нидерландах.

Радиационные технологии широко применяются в разных странах и при обработке фруктов и овощей. В основном облучают лук и картофель для предотвращения прорастания (чаще всего так поступают в Китае и в Японии). В странах Юго-Восточной Азии обрабатываются какао-бобы и плоды манго, в Швеции облучается клубника для продления сроков годности, в Венгрии – паприка, в странах Южной Африки – различные фрукты, чеснок и орехи.

Радиационной обработке подвергаются  и сухие ароматические травы. Эти методы применяются в странах Юго-Восточной Азии, а также в Бельгии, в Швейцарии и особенно – в ЮАР (где почти 90% обработанной еды как раз составляют специи). По данным директора Всероссийского научно-исследовательского института радиологии и агроэкологии Натальи Санжаровой, радиационная обработка предварительно упакованных пряностей и специй позволяет увеличить срок их хранения в 2-3 раза. Надо сказать, что пряности и сушеные травы содержат патогенные микроорганизмы, свойственные почве, где они были выращены (бактерии, грибки и плесень). Если обработать их «химией», то они потеряют свои вкусо-ароматические (а значит – потребительские) качества.

Что касается радиационной дезинсекции, то она имеет ряд преимуществ перед традиционной «химической» обработкой. Например, срок обработки сокращается до одного дня (тогда как при традиционной обработке необходима как минимум неделя, а полный цикл составляет полтора месяца).

К тому же радиационная обработка дает стопроцентную гибель насекомых – вредителей зерна. Помимо этого снижается риск отравления и смерти работников.

Радиационная обработка зерна широко применяется в Великобритании. В Германии даже созданы специальные стационарные и передвижные установки для предпосевной обработки семян зерновых культур.

Не менее важна в современной пищевой промышленности и массовой торговле обработка рыбных пресервов и салатов. Таким способом достигается уничтожение патогенных бактерий, грибков и дрожжей, способных вызвать пищевое отравление. Отметим, что в США ежегодно от пищевых отравлений умирает до 3 тысяч человек. В России – в несколько раз больше. Поэтому облучение микробиологически опасных продуктов позволяет существенно снизить эти риски (не говоря уже об увеличении сроков годности пищевой продукции).

В общем, важность радиационных технологий понятна.  Вопрос лишь в том, насколько быстро и эффективно они будут внедряться в нашей стране. Самое интересное, что с чисто технической точки зрения особых проблем здесь нет, поскольку в России есть серьезные научные организации, способные провести необходимые исследования и создать необходимое оборудование. Точнее, такие исследования вовсю проводятся, а оборудование давно уже создано. Мало того – поставляется за рубеж!

Дело, как всегда, – за нашим политическим руководством. Как мы уже сказали, государство открыло таким технологиям дорогу. Даже разработана соответствующая «дорожная карта» развития данного направления. Процесс, так или иначе, запущен.

Однако главный камень преткновения на сегодняшний день – это простой российский потребитель, в сознании которого любое упоминание о радиации вызывает резкое эмоциональное отторжение – еще более сильное, чем упоминание о «химии». 

Олег Носков

На Петербургском международном экономическом форуме прошло вручение очередной международной энергетической премии «Глобальная энергия». В этом году премию впервые дали химику, причем нашему соотечественнику, научному руководителю Института катализа им. Г.К. Борескова Сибирского отделения РАН. Мировое научное сообщество отметило его прорывную разработку новых катализаторов в области нефтепереработки и возобновляемых источников энергии, внесших принципиальный вклад в развитие энергетики будущего. Итогом его работ стало новое научное направление – радиационно-термический катализ.

О том, насколько важны подобные исследования для нашей страны, новый лауреат «Глобальной энергии» рассказал нашей газете.

– Валентин Николаевич, что связывает вас, сибиряка, с Петербургом?

– Очень многое. У нашего института в северной столице есть филиал, который занимается разработкой катализаторов для получения полимеров нового типа. В Петербурге расположена и дочерняя инжиниринговая компания института. Сейчас она занимается вопросами переработки попутных нефтяных газов и решает, таким образом, проблему их утилизации. Так что я в Петербурге – частый гость.

– Чтобы беседовать дальше, напомните, что такое катализатор?

– Катализатором называют вещество, которое управляет скоростью и направлением химических превращений. А таковых может быть множество, и для каждого из них нужен свой катализатор. Расчетами скорости занимаются не химики, а химические инженеры, специалисты по тепло- и массопереносу. А задача химиков – создавать эти «волшебные палочки», катализаторы, которые дают максимальный энергетический (а значит, и экономический) эффект.

– В чем суть вашей разработки?

– Речь идет не об одной, а о множестве разработок нашего института катализа. Суть их состоит в следующем: есть много химических процессов, интересных для энергетики. У нас есть разработки по созданию катализаторов для нефтепереработки, производства моторных топлив. Мы гордимся тем, что многие разработки в этой области применялись в российской промышленности и используются по сей день.

Так, в 2003-2006 годах наш институт разработал отечественные катализаторы нового поколения для производства моторных топлив, соответствующих стандартам Евро-4 и Евро-5. На эту работу за три года мы получили от государства 500 млн рублей. Использование новых катализаторов на нефтеперерабатывающих заводах позволило наладить выпуск высокооктановых бензинов на сумму 8 млрд рублей. То есть вложения государства окупились 17 раз.

Сейчас около 10% всего высокооктанового бензина России производится с использованием уже следующих поколений катализаторов, созданных нашим институтом и его бывшим Омским филиалом (последний был преобразован в Институт проблем переработки углеводородов СО РАН несколько лет назад. – Прим. ред.).

– Вы рассказали о том, что уже внедрено в жизнь. Над какой проблемой вы думаете сейчас?

– Как ученому, мне интересны решения нетрадиционных для катализа вопросов. Мы начали работать над искусственным фотосинтезом, хотели создать аналог растений. До сих пор этот искусственный фотосинтез в полном объеме на практике еще не реализован, потому что задача оказалась намного сложнее, чем предполагали ученые. В 1980-х мы первыми предложили использовать специально подобранную комбинацию нескольких полупроводников для преобразования световой энергии в химическую.

– Неужели вы изобрели химический заменитель растений?

– В ходе разработки полупроводниковой техники мы создали системы, которые воспроизводят бактериальный фотосинтез с эффективностью большей, чем в природе. На выходе мы получали водород. Многие разработанные нами подходы актуальны до сих пор. Более того: иностранные коллеги воспроизводят сегодня наши результаты, правда, без ссылки на нас. Это, кстати, особенность современных ученых: они не знают того, что было сделано кем-то много раньше.

– Много ли в России придумано катализаторов?

– Отечественная промышленность использует около 550 различных видов катализаторов для нефтепереработки, нефтехимии и химпрома. Разумеется, для иностранных компаний, производящих катализаторы, нежелательно, чтобы Россия активно выходила на рынок со своими собственными катализаторами, потому что мы конкуренты.

Поясню: количество стран, которые выпускают катализаторы для нефтепереработки, меньше, чем тех, что умеют делать атомную бомбу. Вот почему технологии производства катализаторов глубоко конфиденциальны. И Россия в число этих стран входит.

Однако западные страны при своем желании и при нашей нынешней зависимости от импорта могут обрушить ВВП России на 1 трлн рублей, перестав продавать нам свои катализаторы. Почему же так получается? Да потому, что для выпуска передовых «волшебных палочек» надо построить новые заводы. И наши власти спохватились только тогда, когда объявили санкции. Хорошо, что у нас были свои разработки и мы сохранили свой научный потенциал.

– Выходит, что российская наука и химпром могут импортозаместить рынок катализаторов?

– В принципе да. В России есть технологии, где до сих пор основные катализаторы – российские. Так, наш институт обеспечил ими компанию «Сибур». «Роснефть», «Газпромнефть», «Газпром» – все они широко используют отечественные катализаторы. Но есть и производства, которые появились уже после развала Союза, где импорт катализаторов доходит до 100%. Например, катализаторы для производства полимеров – полиэтилена и полипропилена – сплошь заграничные.

В советские годы эти катализаторы успешно выпускались на наших заводах. В 1990-х годах наши катализаторы были лицензированы в Западной Европе, после чего до середины 2010-х значительную часть пропилена Старый Свет выпускал на наших катализаторах. При этом сама Россия перешла на импортные.

Сегодня мы наблюдаем парадокс: недавно российские катализаторы поставили на производство полимеров в Саудовской Аравии, а Россия по-прежнему закупает 100% аналогичных катализаторов в европейских странах. Но ситуация немного меняется. Сейчас в Томске идет подготовка строительства завода по производству катализаторов для выпуска полимеров. Там используется полностью отечественная технология. Но, к сожалению, пока этому проекту не хватает финансирования.

– Под вашим руководством ведутся работы по получению топлива из растительного сырья: микроводорослей, растительных масел, древесины, рисовой шелухи. Расскажите об этом подробнее.

– Есть сырье, которое мы буквально выбрасываем на помойку, а могли бы перерабатывать. Только в Краснодарском крае рисовой шелухи ежегодно образуется свыше сотни тыс. т, а в странах Юго-Восточной Азии – более 10 млн т. Считаю, что химики должны научиться перерабатывать это «богатство» в полезные вещества – например, в сорбенты, а в перспективе – и в топливо. Делать это можно с помощью обработки в каталитических реакторах, созданных в нашем институте.

– Какой вы видите энергетику будущего?

– Все зависит от того, насколько вперед мы заглядываем. Если говорить о горизонте 20-30 лет, я думаю, мы никуда не уйдем от доминирующего использования нефти, газа, угля. Пока альтернативная энергетика все еще дорога. Хотя, например, в 1970-е годы  солнечные батареи считались крайне неэффективными: чтобы их использование стало выгодным, необходимо было снизить их стоимость в тысячу раз. С конца 1970-х годов до наших дней промышленность сделала шаг вперед, и теперь солнечные батареи питают даже светофоры в Петербурге.

– Мы недавно писали о перспективах водородной энергетики, она входит в круг ваших научных интересов?

– Безусловно, ведь водород нужно из чего-то получить. Обычно – из углеводородов, но хотелось бы из воды. У нас возникла идея: добыть водород из воды посредством вышеупомянутого искусственного фотосинтеза. Можно взять и существующую солнечную батарею, сделав с ее помощью электролиз воды. В итоге тоже получится водород и кислород.

Возможно, через 15-20 лет искусственный фотосинтез станет реальностью, как и солнечные батареи, и будет применяться для получения водорода. Это даст толчок развитию космических систем. Кстати, катализ можно очень эффективно использовать и для преобразования ядерной энергии. Однако востребованность новых технологий зависит от воли государства.

– Вы указали вектор перспективных исследований, но можете ли перечислить конкретные разработки, которыми мы скоро воспользуемся в обычной жизни?

– Приведу два примера. Первый: мы установили в автомобиль небольшой каталитический процессор для преобразования части топлива в смесь водорода и угарного газа. Такой подход позволяет без специальных систем очистки исключить токсичность выхлопов. Кроме того, неожиданно для нас он позволил экономить до 30% топлива при езде по городу. То есть мы добились того же эффекта, что и гибридные авто и электромобили.

Второй пример: наш институт разработал особые котельные, которые работают совсем на других принципах, нежели традиционные. Они не дымят, даже если топятся углем. Эффективность использования топлива в них в несколько раз выше, чем в традиционных. Сейчас в Сибири и на Дальнем Востоке работает пять инновационных котельных.

– Чувствуете ли вы поддержку государства в своих начинаниях?

– Пока помощь государства в области нетрадиционной энергетики мизерная. Тому есть простая причина: Россия имеет в достаточном количестве традиционные энергоресурсы. Пока, так сказать, жареный петух нас не клюнул. И к экологии в нашей стране относятся без особого трепета, разве что в больших городах.

– Вы не только ученый, но и университетский профессор. Радуют ли вас студенты тягой к исследованиям?

– За последние годы студенты изменились, потому что резко упал уровень подготовки детей в школе. Ребята хуже знают математику, физику, химию; в университете приходится их подтягивать. Но, как и в советские годы, сейчас около 10% ребят подготовлены превосходно.

Если мы хотим, чтобы молодежь осталась в науке, эти ребята должны чувствовать себя причастными к решению интересных и важных задач. В нашем университете подготовка нестандартная: три года идет общеуниверситетская программа, потом ребята два-три года работают в лабораториях академических институтов. Получив достойную зарплату, ребята там и остаются.

– За счет чего вам удается материально заинтересовать молодежь?

– Экономический механизм таков: нужная работа или очень хорошие фундаментальные исследования всегда имеют дополнительное финансирование. И эти деньги просто должны доходить до молодежи. Необходимо помочь молодым ученым с жильем. В нашем институте этот вопрос в значительной мере решен: два года назад все наши молодые сотрудники получили квартиры. Сейчас реализуется второй этап программы обеспечения научной молодежи жильем.

Наш институт – один из самых крупных химических институтов России. При этом из 440 научных сотрудников почти половина – в возрасте до 39 лет. Каждый год у нас работают около 80 студентов-дипломников и от 50 до 70 аспирантов. И мы всегда рады новым лицам, в том числе из Петербурга.

Подготовила Галина Назарова

Как мы знаем, в числе первоочередных задач, поставленных перед российской наукой, поиск решений для проблем освоения Арктики. Разумеется, ученые не могли не обойти стороной задачу электроснабжения этих труднодоступных мест.

На прошедшем в июне «Технопроме» свои разработки на сей счет предложил НИЦ «Курчатовский институт», который в последнее время уделяет пристальное внимание задачам интенсификации освоения природных богатств Арктической зоны и Дальнего Востока нашей страны. Понятно, что решение этих задач невозможно без создания соответствующей энергетической инфраструктуры широкого диапазона генерируемых мощностей.

В нашем сознании «Курчатовский институт» тесно ассоциируется с ядерной энергетикой.  И надо сказать, что в свое время вопросы электроснабжения отдаленных северных территорий предполагалось решать именно за счет ядерных энергетических установок небольшой мощности (например, мобильная ядерная установка на подводной лодке специально разрабатывалась для порта Тикси). Однако одними ядерными реакторами здесь ограничиться невозможно, поскольку в реальной практике очень сильно востребованы более компактные, мобильные и не столь мощные энергетические установки (иногда – до 20 кВт и ниже). Ядерный реактор, как мы понимаем, таких параметров обеспечить не может.

Как заметил по этому поводу представитель «Курчатовского института» Дмитрий Мельник:

«Потребители обычно разбросаны на обширных территориях – вдали от стационарных городских и поселковых источников энергии, а прокладка для них сетей электроснабжения не представляется экономически целесообразной».

В чем представляется выход? Специалисты нашли его в использовании энергоустановок на основе возобновляемых источников энергии (ВИЭ). Результатом работ, опирающихся на научно-технические заделы и кооперацию с индустриальными партнерами, стало создание целого ряда автономных гибридных солнечных и ветроэлектрических энергоустановок промышленно-бытового назначения.

Использование принципиально разных возобновляемых источников энергии – солнца и ветра – позволило значительно повысить надежность обеспечения объектов электроэнергией, – утверждает Дмитрий Мельник. По его словам, диапазон рабочих температур составляет от минус 50° С до плюс 50° С. При этом важно  подчеркнуть, что в составе указанных энергетических систем используются комплектующие только отечественных производителей. Транспортировка этих энергоустановок к месту окончательного монтажа и эксплуатации может осуществляться на вертолете Ми-8.

Круг потенциальных потребителей подобных систем весьма широк – это и электропитание аппаратуры навигационных маяков и буёв, электропитание появляющихся на Севере и Дальнем Востоке многочисленных станций сотовой и радиорелейной связи, десятков локальных систем радио и телевизионного вещания,  электропитание  аппаратуры  аэродромных  служб  и  наземных метеостанций и т.д.

Правда, несмотря на очевидные преимущества ВИЭ, для обеспечения электричеством достаточно крупных объектов приходится использовать дополнительные генерирующие мощности, работающие на традиционном углеводородном топливе.

«Наши энергоустановки, – говорит Дмитрий Мельник, – могут иметь в своем составе недорогие резервные электрогенераторы с двигателями внутреннего сгорания, использующими углеводородное топливо.

Поэтому, с одной стороны, они могут не зависеть от неравномерностей поступления солнечной и ветровой энергии, а с другой – оказывают на окружающую среду минимальное вредное с точки зрения экологии воздействие. Также мы ведём активные проработки относительно применения для аналогичных целей топливных элементов на спиртах, сжиженном и природном газе».

Тем не менее, чтобы всё-таки уйти от использования традиционных двигателей внутреннего сгорания (требующих, в том числе, и частого технического обслуживания), в настоящее время специалистами Центра ведутся активные проработки их замены на альтернативные источники электроэнергии – топливные элементы (ТЭ), использующие принципы прямого преобразования химической энергии в электрическую с помощью протонно-обменных мембран. При этом планируется применять в качестве исходного источника энергии не чистый водород, а более доступные и удобные в эксплуатации метиловый или этиловый спирты, а также сжиженный газ – пропан. «В большинстве случаев топливом для низкотемпературных топливных элементов является водород, однако на практике для наших энергоустановок целесообразно использовать спирты – метанол или этанол. Так, спирты легко хранить и транспортировать в обычной таре, при этом отсутствуют характерные для водорода утечки при их хранении», – уточнил Дмитрий Мельник. Он напомнил, что в настоящее время уже хорошо известны как опытные, так и серийно выпускаемые за рубежом  топливные элементы, использующие спирты и пропан. Поэтому сейчас в Центре пытаются спроектировать и создать аналогичные опытные образцы для использования их в упомянутых энергосистемах для покрытия энергодефицита в период «полярной ночи».

По словам Дмитрия Мельника, энергоустановки  на  основе  топливных  элементов  характеризуются экологической безопасностью и более высокой эффективностью по сравнению с традиционными дизельными и бензиновыми генераторами (см. график).

Данные разработки «Курчатовского института», на мой взгляд, имеют значение не только для Арктики. По большому счету, они наглядно демонстрируют возможности альтернативной энергетики как таковой. Особенно важно, что тем самым разрушается вредный и въевшийся в наши головы стереотип, будто энергоустановки на основе ВИЭ могут эффективно работать только в благоприятных природно-климатических условиях. Полагаю, что Арктика способна дать альтернативной энергетике «проверку на прочность».

Не будем сейчас загадывать, как далеко пойдет наше государство в освоении северных территорий. С чисто научно-технической точки зрения ситуация с подобными энергосистемами может рассматриваться намного шире. Даже если «арктическая программа» по каким-то причинам будет свернута, у Центра в любом случае останется неплохой шанс осуществить успешную коммерциализацию своих разработок. Причем – в мировом масштабе.

Олег Носков

Три года назад была объявлена реформа трех академий. Представляя реформу РАН, министр Дмитрий Ливанов обещал, что ученые, работающие в академических институтах, не почувствуют реформы Академии.

«Важно дать возможность ученым заниматься прежде всего наукой и исследованиями и избавить их от несвойственных функций управления имуществом и коммунальным хозяйством», — отмечал Д. Медведев 27 июня 2013 года.

Одной из задач реформы было отделить экспертную функцию РАН от функции управления и финансирования научными исследованиями. По версии авторов реформы, три академии объединились для того, чтобы более активно развивать междисциплинарные исследования.

Мы обратились к членам Клуба 1 июля с просьбой ответить на несколько вопросов редакции. Публикуем поступившие ответы.

Аскольд Иванчик, докт. ист. наук, чл.-кор. РАН, гл. науч. сотр. Института всеобщей истории РАН, член совета РГНФ, зам. председателя Совета по науке при Минобрнауки:

— Хотелось бы узнать, как Вы оцениваете главные итоги реформы, были ли достигнуты ее основные цели? Каковы ее позитивные результаты (if any) и негативные?

— Собственно, главным результатом реформы было вовсе не разделение функций управления наукой (самими исследованиями и их материальным обеспечением) между учеными и чиновниками, что провозглашалось первоначально, а полное подчинение ученых чиновникам. Потом было некоторое, довольно робкое, обратное движение, но по сути ситуация прежняя: научными институтами полностью руководит бюрократическая структура ФАНО, у которого в руках все рычаги воздействия на них.

У РАН возможностей влияния на то, что происходит в институтах, очень немного. Разве что при выборах нового директора. То, что предлагает ФАНО (например, укрупнение институтов), соответствует бюрократической логике, но противоречит интересам науки. То же можно сказать и об объединении трех академий — никакого роста междисциплинарности не произошло.

Вообще говоря, для того чтобы междисциплинарные исследования служили интересам науки, они должны возникать естественным путем, в результате собственных нужд развития науки. Требовать междисциплинарности, насаждать ее административным путем бессмысленно — неизбежно получится имитация. Что мы зачастую и наблюдаем. Так что никаких позитивных результатов именно этой реформы я не вижу — что вовсе не означает, что не нужны никакие реформы. Но вообще, по-моему, так долго продолжаться не может.

Созданная в результате нынешней реформы конструкция управления наукой слишком неэффективная и неустойчивая; мне кажется, что долго она не простоит. А значит, о конце реформ и их итогах говорить рано. Они продолжатся; беда только в том, что есть все основания опасаться, что после них мы нынешнюю ситуацию и ФАНО будем вспоминать с ностальгией.

— В чем Вы видите смысл и возможности дальнейшей деятельности Клуба 1 июля?

— Как я сказал, реформы науки в России, по-видимому, совсем не кончились, и проводиться они будут, скорее всего, теми же реформаторами — они ведь по-прежнему у власти и их отношение и к РАН, и к российской науке не изменилось. Это значит, что необходимость в защите науки и ученых от этих реформ по-прежнему существует и, возможно, довольно скоро возрастет.

Клуб 1 июля такой опыт имеет, он состоит из очень разных по своим взглядам, но независимых и способных к солидарным действиям людей. Он мог бы служить центром кристаллизации для тех — и внутри Академии, и за ее пределами, — кто разделяет наше беспокойство и существующей ситуацией, и ее возможным развитием и не готов пассивно подчиняться всему, что сделает начальство.

— Чего Вы ждете от выборов в Академию наук?

— Пока выводы делать рано, можно прокомментировать только распределение вакансий. В этом отношении я, честно говоря, ожидал иного от этих выборов, которые проводятся впервые после пятилетнего перерыва. На мой взгляд, одна из важных проблем Академии как научного общества (если хотите, клуба) в данный момент — дисбаланс между отделениями. Механическое присоединение Академии медицинских наук и Сельскохозяйственной академии привело к невиданному перекосу: появились огромные отделения, которые гораздо больше, чем отделения прежней академии.

Ситуацию можно было бы постепенно выправить, если бы эти отделения при выборах получали относительно меньше вакансий, чем традиционные: доля их членов в составе академии могла бы постепенно приблизиться к более разумным цифрам. Этого, однако, не произошло — и медики, и аграрии получили очень много вакансий. А в других отделениях (в нашем, например) их не намного больше, а то и меньше, чем при обычных выборах прошлых лет.

— Над какой научной задачей Вы сейчас работаете? Чем Вы сейчас вдохновлены?

— Мое основное занятие в данный момент и, видимо, в ближайшие годы — издание и изучение надписей на греческом и латинском языках, происходящих из двух регионов — Северное Причерноморье (российское и украинское побережья Черного моря) и центральная Турция, древняя Фригия, где я в последние восемь лет вел полевые исследования. Многие из этих надписей никогда не издавались и, соответственно, неизвестны научному сообществу, а они содержат огромное количество ценной и новой информации по самым разным проблемам истории и культуры античного общества. Вообще, на мой взгляд, публикация новых источников — это главное и самое интересное в работе историка. Этим я и стараюсь заниматься.

Игорь Волович, зав. отделом математической физики МИАН, чл.-кор. РАН:

— Хотелось бы узнать, как Вы оцениваете главные итоги реформы, были ли достигнуты ее основные цели? Каковы ее позитивные результаты (if any) и негативные?

— О целях реформы говорить затруднительно, поскольку они не были точно сформулированы. Остается только строить предположения. Высказывались самые разные подозрения, включая ликвидацию академических институтов и «научного сословия» как класса.

Проблема с реформой РАН — это часть более широкой проблемы повышения качества государственного управления и планирования. После открытого обсуждения следовало бы поставить перед РАН конкретные цели на определенный период времени, допускающие возможность проверки их достижения. Вместо этого имеем набор сумбурных законов и распоряжений.

Реформа изначально выглядела как каприз чиновников, пользующихся своей безнаказанностью. Полезно было бы ввести систему материальной ответственности чиновников за последствия принимаемых (или не принимаемых) ими решений.

По моему мнению, реформа была неудачной. Передача управления научными институтами от РАН к ФАНО не способствовала развитию науки в стране. Принцип «двух ключей» работать не может, поскольку по нынешнему закону институты подведомственны ФАНО, включая, естественно, и научную работу. ФАНО просто обязано не только управлять имуществом и коммунальным хозяйством, но и руководить наукой. Если же говорить о конкретных недостатках, то можно упомянуть возросший оборот бюрократических документов, ухудшение положения с аспирантурой и поликлиникой.

Было бы желательно найти такие юридические формулировки, чтобы ФАНО (или его аналог) вместе с институтами были переданы в ведение РАН. Важнейшим достоинством РАН является система самоорганизации, т. е. выборы. При этом РАН тоже нуждается в реформировании, в частности, мне кажется, должна быть увеличена и закреплена в Уставе роль научных работников, не являющихся членами РАН.

Из положительных примеров деятельности в области организации науки я бы отметил работу Российского научного фонда (РНФ). Насколько мне известно, работа РНФ организована эффективно, поддерживаются научные группы, работающие на высоком уровне. Конечно, таких групп, по-видимому, больше, чем имеет возможность поддержать РНФ в настоящее время.

— Над какой научной задачей Вы сейчас работаете?

— Я работаю в области математической физики, которая занимается разработкой математических методов, пригодных для описания физических процессов. Математическая физика, восходящая к работам Ньютона по уравнениям механики, в настоящее время составляет основу естественных наук. Одна из конкретных проблем, которой занимаюсь в последние годы, касается проблемы необратимости времени.

Как всем известно, время необратимо течет из прошлого в будущее, мы стареем, а не молодеем, энтропия не убывает. Проблема для математического описания здесь в том, что уравнения Ньютона (или Шрёдингера, в квантовой механике) для отдельных частиц, из которых состоит любой предмет, обратимы во времени. Вопрос о том, как согласовать между собой обратимые уравнения для частиц и необратимые уравнения для макроскопических тел, и называется проблемой необратимости.

Этой проблемой занимались и продолжают заниматься многие исследователи, включая Больцмана, Пуанкаре, Боголюбова, Ландау и др. Однако удовлетворительного решения, приемлемого для большинства научного сообщества, получено не было. В частности, не решает проблему так называемое крупноструктурное усреднение.

В отделе математической физики Математического института им. В. А. Стеклова РАН мы разрабатываем подход к проблеме необратимости, основанный на предположении, что сами исходные уравнения Ньютона (или Шрёдингера) модифицируются путем введения дополнительных стохастических слагаемых, нарушающих симметрию относительно обращения времени уже на микроскопическом уровне.

Другой аспект этой проблематики мы исследуем в контексте теории открытых квантовых систем. В частности, для объяснения достаточно долгого сохранения свойства квантовой когерентности при фотосинтезе при комнатных температурах при наличии флуктуирующего окружения, для редукции декогерентности в квантовых компьютерах и решения парадокса потери информации в черных дырах.

Эти математические методы исследования достаточно близких к практике проблем возникли из рассмотрения фундаментального вопроса о математических моделях пространства-времени. Стандартная современная модель пространства-времени как гладкого Лоренцева многообразия, восходящая к Ньютону и Эйнштейну, использует обычный математический анализ, основанный на понятии вещественного числа, т.е. бесконечной десятичной дроби.

Однако бесконечная дробь не может быть наблюдаемой, в лучшем случае можно говорить о наблюдаемости рациональных чисел с некоторой погрешностью. Это замечание и другие соображения приводят к использованию для построения физических моделей так называемых р-адических чисел и ультраметрического анализа. Этот новый математический аппарат уже получил некоторые полезные применения, в том числе в биологии.

Виктор Васильев, академик РАН, профессор факультета математики НИУ-ВШЭ, гл. науч. сотр. МИАН:

— Хотелось бы узнать, как Вы оцениваете главные итоги реформы, были ли достигнуты ее основные цели? Каковы ее позитивные результаты (if any) и негативные?

— Как ни охота поплакаться, должен признать, что лично я пока что не пострадал от происходящего, — возможно, потому, что начальство нашего института нас, научных сотрудников, хорошо прикрывает, а после выигрыша институтом гранта РНФ материальное положение даже улучшилось (не знаю, надолго ли). По рассказам знакомых из других институтов, там ситуация хуже, иногда намного, но давайте я буду говорить про свой собственный опыт. Ну да, бюрократии и формальностей стало больше, но пока терпимо. Из-за требований к числу публикаций в среднем содержательность их стала помельче, но зато возникает стимул записывать почти всё, что придумал, и кто может предсказать, что из этого окажется востребовано? Так что общие тенденции в экономике и политике пугают меня намного больше.

— В чем Вы видите смысл и возможности дальнейшей деятельности Клуба 1 июля?

— Отслеживать развитие событий, в случае необходимости предпринимать согласованные действия. Кроме того, это отличный опыт междисциплинарного общения. Я очень благодарен безымянным авторам пакостного пункта из первого варианта закона о реформе РАН, заставившего нас, членов клуба, найти друг друга в ситуации, гарантирующей дальнейшее взаимоуважение и взаимопонимание при всем разнообразии наших взглядов.

— Чего Вы ждете от выборов в Академию наук?

— В отношении нашего отделения (точнее, секции чистой математики) у меня много оптимизма, жду прихода множества молодых энергичных ученых. По-видимому, поменяется руководство отделения и произойдет оживление всевозможной его (отделения) деятельности. Хотя, конечно, всё зависит не только от нас, но и от окружающей обстановки, которую не берусь предсказывать.

— Над какой научной задачей Вы сейчас работаете? Чем Вы сейчас вдохновлены?

— Как раз сегодня я придумал скучный контрпример к теореме, которую пытался доказать всю последнюю неделю, так что сейчас я в миноре. Но так или иначе, у меня развиваются два проекта (один из них связан с теорией узлов, а другой — с перечислением возмущений сложных особенностей), а наступающие летние каникулы — лучшее время для работы.

Ефим Хазанов, докт. физ.-мат. наук, чл.-кор. РАН, зам. директора Института прикладной физики РАН, профессор Нижегородского госуниверситета им. Н.И. Лобачевского:

— Хотелось бы узнать, как Вы оцениваете главные итоги реформы, были ли достигнуты ее основные цели? Каковы ее позитивные результаты (if any) и негативные?

— Оценка итогов любой реформы — это сравнение поставленных целей с тем, что получилось на самом деле. Другими словами, оценка сильно зависит от целеполагания. Как Вы понимаете, РАН никаких целей «реформы» не ставила, поэтому вопрос этот нужно адресовать авторам «реформы», коих, впрочем, до сих пор днем с огнем…

Публично декларируемые цели — вроде избавить ученых от хозяйственных забот — не только не достигнуты, но и не видно никакой активности в этом направлении. Никто не может даже помыслить, чтобы сотрудники ФАНО решали (да хотя бы помогали решать) приводимую обычно в качестве примера проблему протекающей крыши. Слово «крыша» употребляю в прямом исконно русском смысле слова. Впрочем, заботы о крыше в переносном смысле этого слова от ФАНО тоже не видно.

О реальных целях авторов закона о РАН мы можем только догадываться, исходя из его содержания. Мои догадки такие: оскорбить ученых, поставив над ними непонимающее в науке начальство; инвентаризовать имущество РАН для последующего его использования в ненаучных целях; отстранить (руководство) РАН от управления институтами и, следовательно, фундаментальной наукой; создать постоянную нервозную атмосферу в научной среде, еще больше принизить престиж профессии ученого, тем самым демотивировав молодых и немолодых ученых продолжать научную карьеру в России.

Эти цели успешно достигнуты, несмотря на всё сопротивление научной общественности вообще и Клуба 1 июля в частности. Справедливости ради надо сказать, что достижению последней из перечисленных целей способствовало не только (и не столько) принятие закона о РАН, сколько целый ряд других действий руководства России.

Это если говорить про «реформу» вкратце, а подробнее замечательно написал академик Михаил Виссарионович Садовский (http://expert.ru/ural/2016/27/vremya-politkorrektnosti-zakonchilos/). Пользуясь случаем, подписываюсь под каждым его словом.

— В чем Вы видите смысл и возможности дальнейшей деятельности Клуба 1 июля?

— Прежде чем ответить, расскажу притчу-анекдот. Король обещал выдать принцессу замуж за того, кто угадает три его загадки. В случае хотя бы одной ошибки претенденту отрубали голову. Первый жених отгадал одну загадку, а вторую — нет. Король сказал: «Отрубить ему голову!» Второй жених отгадал две загадки, но третью, увы, нет. Король сказал: «Отрубить ему голову!» Третий жених отгадал все три загадки, все смотрят на короля, а король сказал: «Отрубить ему голову!» «А этому-то за что?!» — закричали люди. «За компанию!» — сказал король.

Смысл существования Клуба 1 июля сейчас вижу в сохранении компании, в надежде, что когда-нибудь времена сменятся (всё проходит) и будет много возможностей для нашей деятельности.

— Чего Вы ждете от выборов в Академию наук?

— Того же, что и от всех выборов: прохождения ярких и талантливых личностей. Есть несколько кандидатов, в фан-клуб которых я уже записался, за многих других буду просто болеть.

— Над какой научной задачей Вы сейчас работаете? Чем Вы сейчас вдохновлены?

— В последние годы мы значительно продвинулись в создании специальных лазеров для фотокатодов ускорителей электронов. На сегодняшний день у наших лазеров лучшие в мире параметры, и мы только в начале пути — мы видим, как совершенствовать лазер дальше. Наши лазеры работают на ускорителях в Дубне и за рубежом. Сейчас в наших планах создать ускоритель электронов в нашем институте. Разумеется, энергии электронов в нем будут весьма скромные, но за счет уникальных параметров лазерного излучения качество электронного пучка будет отличным. Это одна из наших задач на ближайшее время.

В Сибири постепенно набирает популярность вермикультура, то есть разведение дождевых червей с целью получения очень ценного для сельского хозяйства биогумуса. Мы уже писали о том, что в Новосибирской области к этому направлению проявляют интерес представители малого бизнеса. Однако нужно сказать, что интерес к вермикультуре давно уже проявляют и новосибирские ученые. Самое интересное, что в настоящее время постепенно налаживается взаимодействие по этой теме с представителями частных компаний. Правда, не в Новосибирске.

Как разъяснил ситуацию руководитель проекта «Экодом», сотрудник Института теплофизики СО РАН Игорь Огородников, ученые на протяжении нескольких лет освещают указанную проблематику, проводя соответствующие конференции. Проблема, как всегда, упирается в сложности с переводом имеющихся наработок в практику (даже несмотря на официальную организационную поддержку научных конференций со стороны государства). В то же время, отмечает Игорь Огородников, частники, связанные с агротематикой, теперь достаточно активно выискивают для себя научно обоснованные решения. И в определенном смысле представители науки и представители бизнеса движутся навстречу друг другу.

«Меня, – говорит Игорь Огородников, – эта проблема интересует с точки зрения восстановления плодородного слоя, половина которого просто изничтожена. Изучив проблему, мы начали искать восстановительные механизмы. Эта была первая задача. Вторая задача – как сделать так, чтобы этот механизм стал массовым?»

По мнению ученого, чтобы решить вторую задачу, необходимо просто подсмотреть, какие процессы уже идут в данном направлении. На его взгляд, садоводы-любители и владельцы домов-усадеб представляют ту среду, где как раз могут использоваться соответствующие научные наработки. В этом сегменте сосредоточено 60% населения, емкость рынка составляет полтриллиона рублей в год. Собственно говоря, благодаря их усилиям мы можем получить на выходе планомерное наращивание интегральной почвы, для чего, конечно же, необходимо популяризировать и распространять необходимые для этого технологии.

По словам Игоря Огородникова, он и его коллеги-ученые пригласили на одну из конференций тех представителей бизнеса, которым интересны наработки в области вермикультуры. Речь шла, уточнил он, не просто о компостных грядках. Речь шла о конкретном материальном продукте – о масштабах производства, тоннажах, о производственном цикле. Данное производство, по сути, ничем не отличается от организации любого нормального промышленного предприятия. Его отличие, например, от химического предприятия заключается, разве что, в применении органических методов.

«После конференции, – рассказывает Игорь Огородников, – было организовано деловое общение  между разработчиком технологии и потенциальным заказчиком из города Байкальска, занятым в пищевой промышленности и сфере обслуживания». Дело в том, что владельцы пекарен, столовых и ресторанов вынуждены как-то утилизировать органические пищевые отходы. Обычно их приходится выбрасывать, смешивая с другими отходами. Причем, за это приходится платить. Схема известная и почти никем, к сожалению, не пересматривается.

Но можно пойти другим путем: вычленять органическую компоненту, и на ее основе создать такой объект по переработке органики.

«Мне удалось убедить представителей бизнеса в возможности применения такой технологии. В результате ими было закуплено всё необходимое, включая червей. И надо сказать, что с задачей они справились. Причем, консультации были минимальны», – отметил Игорь Огородников. По его словам, цикл переработки отходов составляет у них примерно девять суток. И можно сказать, что работа уже вышла на нормальный уровень.

А теперь самое важное. Точно такую же технологию Игорь Огородников предлагает для мэрии Новосибирска. Фактически, речь идет о реализации пилотного проекта по утилизации органики прямо в центре города. Суть предложения заключается в следующем: создать небольшую систему переработки пищевых отходов, остающихся в столовой мэрии. Плюс к этому – собрать дополнительные отходы с трех-четырех близлежащих кафе и ресторанов. Для работы установки нужно будет дополнительно привозить песок и забирать плохую землю, которая регулярно сгребается с газонов благоустроителями. Сама установка представляет собой набор ящиков или  стеллажей, заполненных специальной смесью. Принципиальной особенностью здесь является измельчение смеси – чем мельче измельчить, тем лучше, тем быстрее пойдет процесс.

Объект, считает Игорь Городников, желательно поставить на видном месте, чтобы любой горожанин мог не просто наблюдать за реализацией проекта, но и составить о нем адекватное представление. «Каждый из нас, – утверждает ученый, – сможет лично убедиться, что этот объект не издает никакого неприятного запаха, что он гораздо лучше, чем знакомые нам мусорные ящики, стоящие возле столовых и ресторанов». Особенность технологии заключается в том, что в смесь вносятся специальные микроорганизмы, успевающие начать переработку органики еще до того, как за работу берутся гнилостные бактерии. Поэтому запаха на самом деле нет никакого.

Мало того, рядом с таким «червятником» можно даже сделать розарий. Это нужно для того, считает Игорь Огородников, чтобы подобные установки вызывали у горожан положительные ассоциации.

«Здесь  должно быть красивое место, куда можно прийти отдохнуть, попить кофе. То есть червятник будет находиться в окружении роз, причем переработанная органика пойдет потом туда же, на клумбы», – заметил он.

Ученый считает, что данная технология по сумме критериев соответствует уровню Шестого технологического уклада, о котором у нас теперь любят поговорить на самом верху. Даже в недавнем докладе президента Владимира Путина на Парижской конференции прозвучало слово «природоподобные технологии». Переработка органики с помощью дождевых червей как раз к ним и относится.

Как мы понимаем, у Новосибирска есть шанс продемонстрировать всей стране свой первый отчетливый шаг в сторону нового технологического уклада. Особых затрат здесь не предполагается, тогда как плюсы очевидны. Результаты, как мы понимаем, будут всецело зависеть от способностей чиновников мэрии идти в ногу со временем.

Олег Носков

Традиционная двадцать первая по счету Поволжская ассамблея Профсоюза работников РАН в этом году проходила в Переславле-Залесском на базе Института программных систем (ИПС) им. А.К. Айламазяна РАН. Знакомство с жизнью конкретных академических организаций – важная часть летних профсоюзных форумов. Это позволяет выявлять острые проблемы на местах, собирать и распространять опыт лучших и при необходимости корректировать направления своей работы.

Закошмарили!

И на этот раз общение было очень полезным. Участники форума познакомились с институтом и созданными им образовательными учреждениями - негосударственным вузом УГП им. А.К. Айламазяна и Международным детским компьютерным центром. Директор ИПС член-корреспондент РАН Сергей Абрамов рассказал о том, над чем работает НИИ, как живут и чего ждут от будущего его сотрудники.

Институт программных систем был создан в рамках концепции “асимметричного эффективного ответа” на американскую программу СОИ (так называемые “Звездные войны”). Для этой цели в начале 1980-х годов правительство открыло около десятка НИИ по разным направлениям фундаментальных исследований. ИПС поручили развивать высокопроизводительные вычисления, искусственный интеллект и информационные технологии (операционные системы, языки программирования, базы данных).

Пока институт строился, в стране многое поменялось. Про угрозу звездных войн позабыли, ее заслонили внутренние проблемы. Благодаря традиции, заложенной первым директором профессором Альфредом Айламазяном, - доводить фундаментальные исследования до результата, который можно внедрить в практику, - ИПС с минимальными потерями пережил перестройку и начал двигаться вперед. Сегодня по большинству развиваемых направлений он работает на мировом уровне.

Однако этот НИИ – успешный, активно занимающийся прикладными исследованиями, не испытывающий кадрового голода (60% сотрудников моложе 36 лет), как и многие другие академические организации, столкнулся в последнее время с серьезными проблемами. Первая – постоянное уменьшение базового финансирования и падение внебюджетных поступлений в связи с экономическим кризисом в стране. Сегодня объем “внебюджетки” здесь сопоставим с базовым финансированием. Такому соотношению могут позавидовать многие НИИ, но в прежние годы оно доходило и до 3:1. Институт имеет сложную инженерную инфраструктуру, содержать которую становится все труднее. Научные подразделения и многие службы уже переведены на четырехдневную рабочую неделю, начался отток кадров, отметил Сергей Абрамов.

Он обратил внимание собравшихся и на ужесточение “государственного рэкета”.

- Бизнес вроде бы стали меньше кошмарить, переключились на бюджетные организации, с которыми расправляться гораздо проще, - заявил директор. - За полгода у нас прошло пять плановых проверок, еще несколько внеплановых, постоянно поступают разные запросы. Требования контролирующих органов – часто просто безумные, штрафы – многомиллионные.

Раньше институт поддерживал образовательную цепочку – от детского сада и профильных классов школы до университета, аспирантуры и докторантуры. Теперь детсад “Почемучка” с бассейном и компьютерными классами закрыт, университет переживает не лучшие времена (у него по формальным причинам приостановлена аккредитация), заявка ИПС РАН на докторский диссертационный совет пылится в недрах ВАК.

- Живое дело заменено параметрами и отчетами, настала эпоха торжества бумажки над здравым смыслом, - резюмировал С. Абрамов. - Раньше я считал, что ученые ко всему могут приспособиться. Но оказалось, что терпение людей не бесконечно. Молодые сотрудники говорят: мы исследователи, разработчики, вся эта борьба за “Хирши” нам поперек горла. И уходят.

Мрачный прогноз

Темы постоянно снижающегося бюджетного финансирования и растущей формализации научно-образовательной сферы изначально были выбраны для обсуждения на профсоюзном форуме. Ситуация в ИПС РАН показала, что болевые точки академического сообщества были определены правильно.

Вопрос о том, как противостоять негативным процессам, которые уже в ближайшее время могут парализовать работу институтов и запустить массовые сокращения, подробно рассмотрел в своем докладе председатель профсоюза Виктор Калинушкин (на снимке слева). Он заявил, что хроническое недофинансирование фундаментальной науки - ключевая проблема на данный момент. По сравнению с ней отходят на задний план такие раздражающие ученых изобретения чиновников, как реструктуризация, оценка институтов и даже нормирование труда.

Лидер профсоюза дает мрачный прогноз. Уже в этом году ФАНО недофинансировано на 10% (секвестр пока не объявлен, но деньги ФАНО уже недополучило). Велика вероятность, что финансирование следующего года снова будет уменьшено - как минимум, на 5%. Реально с учетом инфляции, падения курса рубля и сквестра-2016 это выльется в 20-30% по отношению к 2015 году. Дополнительной поддержки ждать неоткуда. Целевое финансирование на выполнение Указа Президента РФ о повышении зарплат ученым резко снижено. Внебюджетные поступления падают, и вряд ли стоит ожидать, что в нынешних условиях финансирование исследований увеличит частный бизнес.

- Сейчас ситуация в институтах напряженная, а скоро она станет просто катастрофической, - заявил Виктор Калинушкин. – Резервы у всех заканчиваются, подбирается последнее, во многих научных организациях сотрудников уже вынуждают переходить на неполные ставки. Можно сказать, что по уровню финансирования академическая наука скатывается к 1990-м годам. Однако в те времена организациям многое позволялось в части распоряжения средствами и не выдвигалось серьезных требований к результатам. Теперь же все аспекты хозяйственной деятельности жестко регламентированы, к тому же введены количественные критерии оценки эффективности. Более того, директора обязаны выполнять требования по увеличению зарплат ученым.

Можно ли предотвратить катастрофу? Только если удастся убедить власть не урезать финансирование фундаментальных исследований, уверены в профсоюзе. Для этого необходимо во весь голос заявить, что дальнейшее снижение финансирования будет означать развал российской науки. Профсоюз будет призывать на борьбу и партнеров - Академию наук, ФАНО, директорский корпус, общественные организации ученых, а также политические партии, которые активизируют свою работу в предвыборный период.

Кстати, вопросы взаимодействия с партнерскими структурами поднимались и в ходе обсуждения докладов председателя Совета молодых ученых РАН Андрея Котельникова и начальника Управления молодежных программ РФФИ Ирины Журбиной. Было отмечено, что ученые не осознают масштаба бедствия и довольно вяло реагируют на ухудшение положения в научной сфере.

В борьбе за консенсус

В работе Поволжской ассамблеи приняла участие большая делегация ФАНО, которую возглавлял заместитель руководителя федерального агентства Александр Степанов (на снимке справа). Предваряя выступления коллег, он отметил, что между ФАНО и Профсоюзом работников РАН сложились партнерские отношения, укреплению и развитию которых будет способствовать заключенное на пятилетний срок Межотраслевое соглашение. По словам представителя ФАНО, руководство агентства отдает должное умению профсоюза настойчиво и одновременно тактично отстаивать свое мнение по всем вопросам, касающимся защиты прав и интересов работающих.

Сотрудники федерального агентства рассказали о деятельности Научно-координационного совета ФАНО, системе оплаты труда в подведомственных учреждениях, реализации научными структурами программ высшего образования, формировании кадрового резерва институтов, жилищных программах, медицинском и санаторно-курортном обслуживании работников академических НИИ.

Представители профсоюза входят в состав рабочих групп ФАНО, занимающихся решением многих перечисленных вопросов. Однако, оценивая уровень социального партнерства профсоюза и ФАНО в данных направлениях и качество выполнения Межотраслевого соглашения, заместитель председателя профсоюза Вячеслав Вдовин обозначил немало позиций, по которым профсоюзу и агентству еще только предстоит наладить взаимодействие. Это касается сферы охраны труда, поддержки ведомственной социальной структуры, организации культурно-массовых и спортивных мероприятий. 

Участники форума обсудили проекты концепции готовящегося закона о науке и Стратегии научно-технологического развития. Представители профсоюза, участвующие в работе над этими документами, отмечали, что их мнение зачастую не учитывается, а общественные обсуждения проводятся, похоже, только для галочки.

На круглых столах ассамблеи вырабатывались подходы к решению таких входящих в сферу интересов профсоюза вопросов, как нормирование труда в академических организациях, подготовка новых профессиональных стандартов, разработка типовых форм эффективных контрактов и требований для конкурсов на должности научных сотрудников и аттестаций ученых.

Виктор Калинушкин, входящий в рабочую группу ФАНО, которая занимается подготовкой документов по нормированию, подвел первые итоги. По его словам, стоимость нормо-часа, рассчитанного по предложенной агентством методике, оказалась завышенной. Это связано с тем, что при ее определении учитываются внебюджетные поступления. В итоге в большинстве институтов, особенно тех, которые получают заметные средства от фондов, государственных и частных заказчиков, оплачиваемое из бюджета время работы должно быть сокращено примерно на 30-40%. Это значит, что более трети людей необходимо будет увольнять или переводить на внебюджетные ставки.

Выполнение законодательного требования - определять объем финансирования государственного задания на основании нормативных затрат на проведение исследований - не должно парализовать работу институтов, заявил председатель профсоюза. Он считает, что совсем не учитывать внебюджетную составляющую в нормо-часе нельзя (поскольку невозможно доказать, что все работы по грантам, программам, договорам выполняются в неслужебное время), но долю этой компоненты необходимо снизить. Профсоюз предложил ФАНО, во-первых, применить другой способ расчетов, во-вторых, дать институтам возможность варьировать “цену” нормо-часа.

- Эти мысли встретили понимание, - сообщил Виктор Калинушкин. - Руководство федерального агентства не заинтересовано в падении публикационной активности и развале институтов, что станет непременным следствием массовых сокращений.

При этом вместе с Комиссией общественного контроля в сфере науки и другими партнерами профсоюз будет доказывать пагубность самой идеи нормировать труд ученых.

Надежда Волчкова

Фото Николая Андрюшова

Медицина нового поколения стучится в наши двери. И делает это совсем не робко – развитие идет бурными темпами: по оценкам экспертов, на долю исследований в области биологии и медицины сегодня приходится половина всех инвестиций в научные разработки. Примерно такое же соотношение наблюдается в сфере научных публикаций. И не стоит удивляться, что новые препараты и подходы в лечении появятся на рынке уже в ближайшие годы. И многие уже называют нынешнее столетие – веком биомедицины. Тем более что начался этот век с двух открытий, которые и формируют сегодня облик биомедицины нового типа: ученые научились получать стволовые клетки и редактировать геном. О том, что будет дальше, говорили, в частности, на прошедшем недавно в новосибирском Академгородке форуме «Биомедицина-2016».

За минувшие годы клеточные технологии уже прошли несколько этапов развития. В числе первых задач было выращивание клеток человека вне организма, а также – создание тканевых и клеточных продуктов, выращивание искусственных органов. С этими задачами научились справляться во многих мировых научных центрах. Не все было гладко. Одна из первых пациенток – Ханна Уоррен, которой была пересажена дыхательная гортань, выращенная из ее собственных стволовых клеток, умерла через два месяца от осложнений после операции.

Но работа в данном направлении продолжается. И сегодня наука переходит к следующему этапу развития клеточных технологий – редактированию генома человека.

Так, в США дали разрешение Институту национального здоровья проводить работы по редактированию генома человека. И выделили на эти работы четверть миллиарда долларов.

В ближайшее время ожидается получение половых клеток, а там уже недалеко до редактирования эмбриона и создания синтетического генома человека. Но на этом этапе перед человечеством встанут не только научные, но и морально-этические проблемы. С одной стороны, научившись «корректировать» геном эмбриона, можно лечить многие наследственные заболевания. С другой стороны, возникает опасность появления «дизайнерских детей» на основе манипуляций с ДНК. И где граница допустимого вмешательства в геном человека? Пока однозначного ответа на этот вопрос нет и на исследования в данной области ограничены в большинстве стран. По крайней мере, официально. В том числе положениями, принятыми в этом году новыми международными стандартами клеточных исследований (Global Standards for Stem Cell Research and Clinicall Translation).

Но периодически всплывает информация, что такие работы уже ведутся. В феврале 2013 года на сайте Edge появилась статья психолога-эволюциониста Джоффри Миллера, где он рассказал о том, как ученые из Пекинского института геномики собирают образцы ДНК 2000 самых умных людей со всего мира и прослеживают их геномы для идентификации аллелей, определяющих человеческий интеллект. Все для того, чтобы в будущем родители смогли выбрать из эмбрионов самый умный. Позже последовали сообщения о попытках вмешательства китайских ученых в человеческий геном.

В России пока развитие клеточных технологий заметно отстает от передовых мировых достижений. Но и у наших ученых было о чем рассказать на форуме. О некоторых результатах рассказал директор Института биологии развития РАН профессор Андрей Васильев.

Один из них – универсальный тканевый эквивалент, выращенный на основе клеток кожи. Он позволяет успешно лечить пациентов со сверхкритическими ожогами, болезни роговицы и уретры.

Инсулин-продуцирующие клетки, полученные нашими учеными, могут применятся для восстановления поджелудочной железы и лечения диабета (как показала серия успешных испытаний на лабораторных животных).

В НИИПК им. ак. Е.Н. Мешалкина развивают клеточные технологии для лечения ишемической болезни сердца: часть поврежденного миокарда замещается тканями, выращенными из стволовых клеток пациента, которые предварительно на специальном оборудовании выделяют из его спинномозговой жидкости.

Есть ряд положительных результатов и по другим направлениям. В конце концов, как отметил директор Института химической биологии и фундаментальной медицины (ИХБФМ СО РАН) академик Валентин Власов:

– Не надо забывать, что именно наши ученые были пионерами этого направления. В частности, НИИ клинической иммунологии СО РАН и наш институт. В этом году исполнилось пятьдесят лет выходу первой статьи по воздействию на геном, подготовленной нашими сотрудниками. А у западных коллег первые работы на эту тему появились только десять лет спустя.

И сегодня отставание нашей науки, хоть и становится заметным, но пока не достигло критической отметки. К числу положительных моментов ученые относят принятие закона «Об обращении биомедицинских клеточных продуктов», который, к слову, дает большее поле для маневра исследователям, чем упомянутые западные стандарты. Теперь подкрепить бы снятие юридических барьеров решением проблемы хронического недофинансирования исследовательских программ. Говорилось об этом и на форуме «Биомедицина-2016», хотя всем было понятно, что эти вопросы решают совсем другие люди. Часто, увы, далекие от актуальных проблем и тенденций развития мировой медицинской науки.

Георгий Батухтин

О проекте «Стратегии научно-технического развития РФ до 2035 года».

Тот, кто ковыляет по прямой дороге, опередит бегущего, что сбился с пути. Френсис Бэкон

Общим местом стало утверждение, что у нас сейчас нет дальновидной, эффективной, научно обоснованной политики ни в одной сфере жизнедеятельности, в том и числе в технологической, инновационной, образовательной и научной.

Политики нет, потому что нет стратегии, понятой и принятой обществом и элитами — наиболее важных масштабных целей, которые страна может достичь в долговременной перспективе, пути, по которому к этим целям предлагается прийти, и средств, с помощью которых это будет делаться.

Стратегии нет, потому что не сформулированы национальные интересы.

Национальные интересы не обозначены, так как в общественном сознании нет образа будущего.

Образ будущего, большой проект для России, может быть создан в результате усилий всего общества и учёных. Общественные организации, политические партии, народ в целом определяют свои смыслы и ценности, наиболее важные ориентиры Будущего.

Учёные должны оценить коридор возможностей страны и предоставить инструменты для расширения этого коридора в форме новых знаний, серьёзного экспертного анализа, технологий, изобретений, нововведений (которые сейчас на западный манер называются «инновациями») и опытно-конструкторских разработок (ОКР),которые реализует промышленность, система управления, оборонный комплекс, вся социально-технологическая система.

После того, как о важности прогноза, планирования и разработки стратегии России начал говорить президент РФ, можно было ожидать появления «стратегий», «концепций» и «доктрин» разного сорта.

И действительно, такие стратегии появились. В этих заметках мы обсудим проект «Стратегии научно-технического развития Российской Федерации до 2035 года», подготовленный Фондом «Центр стратегических разработок» (которым сейчас руководит А.Л. Кудрин) по заданию Министерства образования и науки Российской Федерации (вариант от 5 мая 2016 года). Этот документ, судя по предыдущим, имеет все шансы быть принятым и повлиять на инновационную сферу России.

Мне за последние 20 лет не раз доводилось заниматься системным анализом, математическим моделированием и прогнозом развития научно-технической и инновационной сферы России (Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы будущего. 2003; Малинецкий Г.Г. Чтоб сказку сделать былью… Высокие технологии — путь России в будущее. 2015; Иванов В.В., Малинецкий Г.Г. Россия: XXI век. Стратегия прорыва: Технологии. Образование. Наука. 2016),поэтому считаю необходимым высказать несколько мыслей о работе коллег.

Необходимо отметить ряд несомненных достоинств этой работы.

Во-первых, идеи, логика, аргументы и предложения «Стратегии» показывают непрерывность и преемственность документа по отношению ко всем тем, которые писались в этом жанре по поводу инноваций в последние 20 лет. Чувствуется стиль, рука, интеллектуальная, а возможно, и организационная близость к авторам предшествующих работ по этому поводу из Высшей школы экономики (ВШЭ) и Российской академии народного хозяйства и государственной службы (РАНХиГС). Стабильность и постоянство — залог мастерства авторского коллектива и заказчиков подобных опусов. С нынешними реалиями «Стратегию» связывает только дата. Этот текст мог бы родиться и 5, и 10, и 20 лет назад.

Второе достоинство состоит в том, что авторы не рассказывают, какова судьба их или их коллег предшествующих «инновационных документов», принятых правительством, и результаты их реализации. Думаю, что это сделано из гуманитарных соображений, чтобы не огорчать читателей документа и, тем более, лиц, принимающих решения (ЛПР). Идеологом развития национальной инновационной системы (НИС) России по пути, предложенному в «Стратегии», можно считать бывшего министра образования А.А. Фурсенко. Ситуацию он оценивал весьма сдержанно:

«Однако отсутствие яркого эффекта от НИС сегодня вовсе не означает, что была проведена бесполезная работа, были бессмысленно затрачены деньги. Просто теперь систему надо настраивать. При этом роль государства должна быть паритетной по отношению к остальным участникам НИС, а его вмешательство не может быть навязчивым… Темпы изменений настолько возросли, что мы не то что не успеваем внедрять и использовать инновации, мы не успеваем их осознать…».

После таких строк невольно возникает мысль, что, может быть, стоит привлечь тех, кто успевает. Поэтому позитив «Стратегии» — её несомненное достоинство.

В-третьих, авторы порадовали терминологией. Один опытный чиновник в своё время наставлял меня: «Вы какое-нибудь новое словцо в текст вставьте, чтобы начальство сразу видело, что ему не старье подсовывают». И здесь авторы преуспели. Тут и «большие вызовы» и «наука 2.0», и «трансляционная наука» и «невидимые колледжи», и «цифровизация» — видно, что постарались.

Россия — цивилизация или колония?

Ничего не делать и побольше «урвать» — таков наш идеал от мальчишки до государственного мужа. Бенджамин Дизраэли

Бесполезно спорить о терминах, если мы исходим из разных систем аксиом. «Большие вызовы», которые находятся в основе «Стратегии», не являются новыми. Они стары как мир. Они одни и те же со времен Рима и Золотой Орды. Гегемон стремится в максимальной степени «доить» своих вассалов. Те же, в свою очередь, стараются всеми возможными способами уменьшить объём выплачиваемой дани (минеральных, людских, интеллектуальных, организационных и других ресурсов) и расширить свои возможности.

Первый путь состоит в том, чтобы ублажать гегемона и хорошо исполнять роль «ресурсного донора». Гегемон это оценит и не убьёт «курицу, несущую золотые яйца». Именно по этому пути и призывает идти «Стратегия», предусматривающая встраивание научных организаций России в международные кооперации «на подхвате», образование, готовящее «квалифицированных потребителей», и тех, кто «может не разрабатывать, а адаптировать технологии», очевидно, созданные другими. Наглядный пример — программа «5−100−20», о которой одобрительно отзываются авторы «Стратегии». По этой программе 5 вузов России к 2020 году должны войти в первую сотню вузов некоторого международного рейтинга. Зачем это надо делать и какой в том толк, ни чиновники Минобра, ни руководители страны объяснить не могут. Наверно, надеются, что доминант похвалит.

Я преподаю в Российском университете дружбы народов (РУДН) (участвующем в программе 5−100−20) и нашим студентам уже велели защищать дипломы на английском языке для «международности». Точно из тех же соображений Минобр требует, чтобы было больше публикаций, индексируемых в неких зарубежных базах данных. Иными словами, это стратегия изготовления «телефона Хоттабыча» — из чистого золота, но не работает. Да это и не требуется — важно, чтобы на телефоны были похожи. И получается! И «Сколково», и «Роснано» и вправду похожи на настоящие, а «Стратегия» похожа на дельный документ.

Второй путь выбирает другая группа элиты. Осознав своё незавидное положение и глубину зависимости от доминанта, она стремиться понять реальное положение дел и пределы своих возможностей, а затем эти пределы расширить. Именно по этому пути пошёл Александр Невский в своё время.

Вероятно, по схожему пути сейчас пробует идти часть российской элиты, придя к выводу, что дальнейшее движение по колониальной траектории приведет к быстрому распаду страны. Но тогда нужна собственная промышленность, которую не задушить санкциями, первоклассное образование и подготовка разработчиков технологий и настоящая, а не «бумажная» наука и инновации. Пусть телефон будет не таким дорогим и красивым, как у других, важно, чтобы он работал. К сожалению, «Стратегия» исходит из другой, «колониальной» системы аксиом.

Люди, технологии и будущее

Объяснять — значит сводить свойства и поведение неизвестного к свойствам и поведению известного, а если это неизвестное не похоже на кеглю, шар или стул, то не надо опускать руки: в нашем распоряжении остается математика. Станислав Лем

Авторы «Стратегии», очевидно, чтобы не утомлять читателя, убрали почти все количественные данные. Однако во множестве случаев, и в особенности при принятии решений, знание количественных данных или результаты анализа моделей помогают избежать ненужных споров и позволяют действовать более точно и эффективно.

Важная роль моделей состоит в том, что они, зачастую, помогают отделять главные факторы (в теории самоорганизации или синергетике их называют параметрами порядка) от второстепенных.

Итак, какие же модели описывают глобальные процессы, и каковы в этом случае параметры порядка? Первая попытка ответить на этот вопрос была предпринята Джеем Форрестером, назвавшим свой подход системной динамикой (позже его стали называть мировой динамикой). Он полагал, что ведущими переменными являются число людей на планете, имеющиеся ресурсы, основные фонды, доля фондов в сельском хозяйстве, качество жизни. Взаимосвязь между этими величинами он искал, анализируя путь, пройденный человечеством с 1900 по 1970 год. В соответствии с этой моделью при сохранении тенденций, сложившихся в 1900—1970 годах, мировую экономику ждет коллапс к 2050 году. Причина этого состоит в отсутствии новых ресурсов для развития при исчерпании прежних и неумении эффективно перерабатывать отходы.

Следующий шаг был сделан во многом благодаря работам выдающегося просветителя России С.П. Капицы, предложившего выделить минимальное число параметров порядка в моделях мировой динамики таким образом, чтобы они верно описывали закон роста населения Земли на протяжении последних 100 тысяч лет. В настоящее время этот подход наиболее точно и последовательно воплощен в модели, построенной А.В. Подлазовым и основанной на технологическом императиве. Этот императив исходит из того, что мы являемся технологической цивилизацией, и для нас параметрами порядка на глобальном уровне являются численность населения Земли и уровень развития жизнесберегающих технологий (снижающих смертность и повышающих продолжительность здоровой жизни). Если численность всех других видов определяется емкостью экологической ниши (предельной численностью вида, которую биосфера в состоянии поддерживать), то число людей на планете определяется емкостью технологической ниши.

Эта модель описывает глобальный демографический переход — быстрое (на времени жизни одного поколения) уменьшение скорости роста числа людей на планете. Этот переход связан со сменой репродуктивной стратегии от императива «высокая смертность — высокая рождаемость» к императиву «низкая смертность — низкая рождаемость» в рамках всей планеты. Это самый крутой поворот в истории человечества, который выдающийся математик, философ, мыслитель Н.Н. Моисеев в своё время называл «изменением алгоритмов развития цивилизации». В частности, эта модель предсказывает переход от роста численности людей на планете к стационарному, не меняющемуся со временем состоянию на уровне 10 млрд человек.

Из этой модели следует, что состояние и перспективы мира России и других цивилизаций определяются, прежде всего, числом и средней ожидаемой продолжительностью жизни и уровнем технологий, а также непосредственно связанной с ним инновационной сферой.

Эти факторы как-то выпали из обсуждаемой стратегии. Попытаемся восполнить этот пробел.

Один из наиболее авторитетных медицинских журналов TheLancet изучил, как менялась продолжительность жизни людей в разных странах мира с 1990 по 2013 год.

В целом, и в богатых, и в бедных странах люди стали жить дольше. Средняя продолжительность жизни в мире выросла на 6,2 года и достигла 62,36, а продолжительность здоровой жизни (без заболеваний, существенно снижающих её качество) на 5,4 года.

К сожалению, результаты нашей страны значительно скромнее: граждане России за 23 года стали жить только на 1,7 года дольше, а продолжительность здоровой жизни у них увеличилась на 1,6 года. По уровню средней ожидаемой продолжительности жизни в сравнении с 1990 годом Россия опустилась в рейтинге на 20 пунктов ниже, отстав не только от развитых, но и от развивающихся стран.

По данным журнала TheLancet средняя ожидаемая продолжительность жизни в России в 2013 году составила 62,71 года, что несколько выше среднемирового показателя (62,36),но существенно ниже, чем в Японии (73,34),Южной Корее (70,16),Франции (70,38),Италии (70,24),Испании (70,12). Наша страна занимает 109 место из 189 в рейтинге стран по средней ожидаемой продолжительности здоровой жизни.

Будущее за теми странами, которые смогут находить талантливую молодёжь, давать ей превосходное образование и использовать ее на тех позициях в обществе, где ее деятельность будет давать наилучший результат. Именно с человеком связаны и основные риски, и открывающиеся возможности в XXI веке. Он является главной ценностью, целью и средством развития. Поэтому не удивительно, что в настоящее время каждая третья научная работа в мире выполняется в области медицины. Обсуждаемая «Стратегия» представляет собой «дежурный» документ и как-то игнорирует эти реалии. В большей степени, чем в стратегии, приоритет проблем человека отражен в «Концепции, стратегии научно-технического развития России на долгосрочный период» (проект от 10.03.2016).

Ситуацию с инновациями, изобретениями и нововведениями прекрасно характеризует число патентов, ежегодно выдаваемых в стране. Лидерами здесь являются Китай — 1.300.000 патентов и США — 500.000. В советские времена граждане нашей страны получали в среднем 300.000 патентов в год. Изобретательству, рационализаторским предложениям в СССР уделяли большое внимание, создавались клубы юных техников, выходили журналы этого профиля, была разработана Теория решения изобретательских задач (ТРИЗ) ,получившая мировое признание и преподаваемая во многих университетах Запада и Востока. Конечно, и уровень патентов, и их роль зависят от социально-экономической модели стратегии, но и их число является важным интегральным показателем.

В новой России ситуация иная — ежегодно выдается около 29 000 патентов… Это означает, что несмотря на все заклинания руководителей Минобра и других уважаемых ведомств и затраченные средства на технопарки, бизнес-инкубаторы и технологические платформы и прочую «инновационную инфраструктуру» национальной инновационной системы в нашей стране создать так и не удалось. Чтобы создавать сейчас НИС, надо разобраться, почему же это произошло, взяться за дело, начать и кончить.

Но, может быть, можно обойтись без неё и далее следовать «гайдаровской парадигме», исходящей из того, что наука у нас серая, рынок всё отрегулирует, а всё, что будет надо, купим? К сожалению, нет, — в этой сфере начинает все большую роль играть не экономика, а геополитика. В самом деле, вклад России в глобальный валовый продукт составляет около 3%, численность населения около 2% от мирового, а доля нашей страны на рынке высокотехнологичной продукции составляет около 0,3%… Вместе с тем на территории РФ сосредоточено, по оценкам экспертов, более 30% минеральных ресурсов мира. Этими богатствами надо пользоваться, их надо уметь защищать.

Доля России в мировом экономическом, демографическом, технологическом, образовательном и инновационном пространствах невелика и продолжает сокращаться. Потому у нас нет возможности решать наши задачи, отвечать на «большие вызовы», действуя числом, а не умением. «Умение» в нынешней реальности и соответствует высоким технологиям. С 2000-х годов экспертным сообществом было осознано, что и «ресурсным донором» Россия может быть недолго, и иностранных инвестиций она не дождется (средства будут вкладываться в условиях глобализации в страны с более благоприятными географическими условиями, в которых производство и промышленной, и сельскохозяйственной продукции будет обходится гораздо дешевле). Кроме того, нефтяная эпоха заканчивается и не только в связи с исчерпанием нефтяных запасов. Как сейчас любят говорить эксперты, каменный век закончился не потому, что не хватило камня, а потому, что появились новые технологии. В этом контексте именно высокие технологии являются естественным выбором России, инструментом для новой индустриализации. Мы должны делать то и так, что и как не умеют делать другие страны. И времени для того, чтобы этому научиться, у нас совсем немного — 10-15 лет.

Отсюда следуют, что инновационную активность в стране надо поднять в 10−20 раз. Подобные масштабные социально-технологические проекты успешно осуществились и в СССР, и в ряде других стран. Очевидно, они могут быть реализованы и в новой России.

Но что делать дальше с потоком идей, изобретений и инициатив? Нужна научная, технологическая, маркетинговая и прочая экспертиза. Известно, что в Кремниевой долине венчурные фонды поддерживают только 7 проектов из 1000. Раньше за экспертизу могла взяться Российская академия наук (РАН) до её разгрома в 2013 году, в результате которого у этой научной организации… изъяли научные институты и передали их в Федеральное агентство научных организаций (ФАНО),чтобы присматривать за имуществом Академии, которая, по сути, и оказалась ликвидирована в результате этой замечательной реформы. Тем не менее, сейчас в стране ещё возможна организация серьезной экспертизы, позволяющая снизить до приемлемого уровня риски вложений в инновационный сектор экономики России.

Цели, средства и системная целостность

Никакую войну, связанную с большими расходами или отличающуюся своей продолжительностью, нельзя без неудобства вести за счет вывоза сырых продуктов. Адам Смит, 1776 г.

Наша наука, образование и инновационный сектор экономики будут частью, придатком западных систем или, напротив, по-прежнему, актуален лозунг создателей ядерного щита СССР: «Россия делает сама!»? Отечественная промышленность должна поставлять сырьё или полуфабрикаты транснациональным корпорациям или должна уметь самостоятельно производить полный набор критически важной продукции?

С 2014 года Россия живет в условиях достаточно жестких западных санкций, против неё ведется информационная, финансовая, когнитивная война. Мир стремительно движется к «красной черте», за которой начинается «горячее» столкновение цивилизаций, о большой вероятности которого ещё в 1990-х годах предупреждал американский политолог Самюэл Хантингтон в «Столкновении цивилизаций». О понимании руководством России серьёзности ситуации свидетельствует рост оборонных расходов нашей страны (см. Рис.1).

Инновации исключительно важны и должны самым активным образом развиваться в оборонном комплексе России. История учит, что особенно эффективно новое оружие, которое является неожиданностью для противника… Казалось бы, время споров прошло, настало время мобилизации во многих сферах, в том числе и в инновационной. Но авторы обсуждаемой «Стратегии» думают иначе. Их безмятежность изумляет многих видавших виды экспертов. Трудно отделаться от ощущения, что эту «Стратегию» достали из заветных запасников гайдаровского института или ВШЭ, куда сваливались бумаги, писанные в лихие 90-е…

Поэтому о некоторых вещах, писавшихся и обсуждавшихся тогда и, казалось бы, ставших общеизвестными, стоит напомнить. Чтобы автомобиль ехал, желательно иметь ветровое стекло, навигатор, руль и необходимо — мотор и колеса. Чтобы наука, образование и инновации играли существующую роль в экономике страны, должен быть замкнут круг воспроизводства инноваций.

Роль ветрового стекла, позволяющего оглядывать местность, играет система научно-технической информации, которая развалена (достаточно сказать, что центральная государственная библиотека выписывает… всего 350 зарубежных научных журналов — капля в море информации). Роль навигатора (условно стоящего один рубль) играют фундаментальная наука, дающая новое знание, и система образования. И то, и другое сейчас активно разваливает Минобрнауки, подобно средневековым алхимикам пытаясь соединить несоединимое. Руль связан с целеполаганием, с движением по выбранному маршруту. С этим сейчас плохо…

Перед отечественной наукой и инновационной сферой российские элиты ставить задачи пока не научились. Просить же ученых увеличить цитируемость в западных базах данных, вырастить индекс Хирша или войти в первую сотню какого-то заморского рейтинга может только хозяин, который не знает, чем же занять работников. И в этом незавидном положении «чемодана без ручки», выполняющего декоративные функции, российские учёные, изобретатели и инженеры находятся уже много лет.

Роль «мотора» играет прикладная наука, которая уже стоит 10 рублей, и в которой делается 75% изобретений. Она в основном была развалена ещё в 1990-е годы. Роль «колес» играют опытно-конструкторские разработки, создание массовых технологий и вывод инновационной продукции на рынок. К сожалению, капитализм в России не состоялся. Крупных высокотехнологичных инновационно-ориентированных компаний мирового уровня, на создание которых можно было надеяться в 1990-е годы, так и не появилось. «Газпрома», «Роснефти» и «Норильского никеля» для такой страны, как Россия, маловато…

Далее инновационная продукция реализуется на рынке, либо страна получает дополнительные возможности, затем часть средств вкладывается в элементы инновационной системы, и цикл повторяется.

Открывая очередную «стратегию», я всегда ищу, как же авторы предполагают вмонтировать в наш инновационный автомобиль руль, мотор и колеса.

Что же планируют авторы «Стратегии»? Вместо «руля» и целеполагания они предлагают немыслимое количество бумаг (таблица 3 «Стратегий») и замечательные термины: «большие вызовы», «киберфизические системы», «224 перспективных направления задельных исследований», «глубинное обучение». Как опытные бюрократы они ссылаются на множество отечественных и иностранных документов, ряд из которых уже утвержден правительством и президентом, — с них и спрос. Вы можете представить одновременное движение по 224 направлениям в интересах 74 отраслей? А авторы «Стратегии» могут!

Сильный ход авторы предложили с «мотором» — прикладной наукой — нет и не надо. По их мысли, надо сразу от фундаментальной науки переходить к товарам и технологиям, к «научному предпринимательству». Диво дивное, чудо чудное!

С «колесами» (ОКР) тоже все просто — поскольку российская наука является частью мировой, то надо «входить в кооперации» и работать на зарубежных дядей, которые и будут выпускать инновационную продукцию. Гордиев узел разрублен в отличном стиле!

Очевидно обсуждаемая «Стратегия» — не первая и не последняя, в той или иной мере касающаяся научно-технического развития. Наверно, все помнят грустную судьбу «Стратегии-2020», «4-х И» (инновации, инвестиции, институты и инфраструктура),к которым потом добавили 5-е «И» (интеллект») и т.д. Авторы обсуждаемого документа не отвечают на очевидный вопрос — почему же оказались бесполезными эти документы и судьба их детища может оказаться иной. Попробуем разобраться.

Традиционный ответ сейчас относит все проблемы на счет недофинансирования научно-технической сферы России. В этом есть доля истины. Судя по докладу ЮНЕСКО по науке, мир инвестирует в научные исследования и разработки примерно $1,5 трлн в год. Почти треть мировых расходов берут на себя США, примерно по 1/5 — Китай и страны ЕС. На остальной мир, в котором живут две трети человечества, приходится менее четверти мирового научного бюджета (см. Рис. 2).

Казалось бы, Россия, находясь на 8-й позиции в мировой табели о рангах, тратит на научные исследования не так и мало, в сравнении с другими государствами. Но результат этих вложений для экономики не виден (напомним про долю России в мировом рынке высокотехнологичной продукции в 0,3%). Даже по цитируемости научных статей и их количеству Россия оказалась в конце второго десятка, и по этому показателю наша страна, несмотря на перманентные реформы в науке и образовании (а может быть, и благодаря им), продолжает откатываться назад.

Трудно винить российских учёных в недостатке квалификации или творческого подхода. Многие из них покинули страну в последние десятилетия и блестяще работают в ведущих исследовательских центрах США, Великобритании, Германии, Израиля и ряда других стран. Наивно было бы обвинять конкретных руководителей Минобра, ФАНО, Минпромторга и других ведомств, связанных с наукой, — они отлично справляются с поставленными задачами.

Видимо, дело в самих задачах, в неверной стратегии (в рамках которых и написан обсуждаемый документ). Что же не так? Ответ на этот вопрос дает макроэкономическая модель, описывающая воздействие науки и образования на экономическую систему, построенная в середине 1990-х годов.

Эта модель исходит из форрестеровской идеи системной динамики и описывает объем производства X (t) в момент времени t, объём доступных материальных ресурсов R (t), а также уровень развития науки и образования, то есть объем интеллектуальных ресурсов A (t). Здесь удобно связывать значения этих параметров порядка в год с номером t+1, с таковыми в год t.

X(t + 1) = (p0 + p1A)XR/(R+gX)

R(t + 2) = R — XR/(R + gX) + h = b(A(t — tR)Ac)2 (2)

A(t + 1) = qA(t) + f·e · XA/(A + eX)

В этой модели следует обратить внимание на следующее. Это отображение с запаздыванием tR= 3 ÷ 5 лет. Другими словами, если мы сегодня начнем учить студентов гораздо лучше (или хуже),то экономика «почувствует» это через 3 ÷ 5 лет.

Предполагается, что расходы на интеллектуальную сферу составляют долю средств X, идущих на поддержание, возобновление и использование ресурсов, то есть равны eX. Очень важен параметр b, характеризующий восприимчивость экономики к инновациям. Он и определяет, насколько хозяйство той или иной страны близко к «экономике знаний».

В этой модели развитие образования и науки имеет простой экономический смысл — они, прежде всего, позволяют находить новые ресурсы развития. Если параметр b велик, как в странах-лидерах технологического развития, то замыкается следующая положительная обратная связь:

Вложения в науку дают новые ресурсы для экономики и позволяют создавать новые технологии, предприятия, а иногда и отрасли промышленности — это дает возможность более эффективно использовать имеющиеся невосполнимые ресурсы — это экономит ресурсы для дальнейшего развития, социальных программ, активной поддержки науки и образования.

Петля обратной связи замыкается.

Наглядный пример. В 1962 году Нобелевская премия по медицине была получена Дж. Уотсоном, М. Уилкинсом и Ф. Криком «За открытие структуры нуклеиновых кислот, ответственных за передачу наследственных характеристик от поколения к поколению». Это фундаментальное исследование привело с 1990-х годов к огромному количеству работ в сфере прикладной науки, направленных на создание технологий расшифровки структуры ДНК (секвенирования геномов). С 2000 по 2010 год цена такого анализа уменьшилась примерно в 20 тысяч раз. И, наконец, в последние годы эти разработки пришли в промышленность. По словам Барака Обамы, каждый доллар, вложенный в программу «Геном человека» в США, уже принес $140 прибыли американской промышленности. Это ещё раз подтверждает ключевое значение «мотора» и «колес» инновационного автомобиля и принципиальное значение эффективного взаимодействия прикладной науки с промышленностью. Это взаимодействие, которое является ключевым фактором научно-технологического развития, в обсуждаемой стратегии проигнорировано.

Если, напротив, параметр в отображении (2) мал, например, как в современной России, то картина иная. Средства в образование и науку вкладываются и в целом достаточно большие (во что и как они вкладываются — это вопрос отдельный). Однако ни квалифицированные специалисты, ни научные разработки не востребуются промышленностью и существенной роли в экономическом развитии не играют. Это заставляет продавать невосполнимые природные ресурсы, которые к тому же используются неэффективно. И когда эти ресурсы заканчиваются, или на мировом рынке появляются государства, готовые продавать их намного дешевле, страна оказывается у разбитого корыта.

Поэтому научно-техническое развитие России неразрывно связано с состоянием и динамикой инновационного и высокотехнологичного секторов российской экономики. Мировой опыт говорит, что обрабатывающая промышленность страны выживает, когда банковская система выдает кредиты, процент выплат по которым не превышает 10−12% годовых, а высокотехнологичная, когда 3−4%. Проценты, под которые российские банки кредитуют отечественные предприятия, пока несколько выше… Учиться на своих и чужих ошибках мы пока не научились.

И, наконец, о главном

Человек вырастает по мере того, как растут его цели. Фридрих Шиллер

Авторы обсуждаемой стратегии пошли проверенным путем — они дали ссылки на множество предшествующих решений президента и правительства (неявно перекладывая на них ответственность — «что просили, то и получите») и на другие «стратегии» министерств и ведомств («и мы не хуже всех»).

Мне довелось знакомиться с рядом упоминаемых «стратегий». Эти документы странным образом не согласуются друг с другом, но и это не главная беда. Беда в том, что они — не стратегии. В них нет тех самых принципиальных больших целей, которые дают большие силы, не говоря уже о Мечте. В них не говорится, каким авторы видят будущее России, что мы будем считать победой, а что поражением. Цель — отбиться от «больших вызовов», дорогих сердцу авторов данной стратегии, выглядит для мира России — удивительной, великой цивилизации — как-то жалко. В лучшем случае это набросок плана, который впору обсуждать, как в старое доброе время, на партхозактивах.

В этой «Стратегии», как и во многих других, нет ответа на главный вопрос — какие же люди будут заниматься научно-технологическим развитием, что их будет вдохновлять, вести в будущее.

Данная «Стратегия» носит ярко выраженный технократический характер. Уже много лет приходится наблюдать следующий странный ритуал. Руководители высокого ранга говорят много прекрасных слов об огромном значении общественных и гуманитарных наук, о «мягкой силе», но до конкретной поддержки и, тем более, использования результатов, полученных в этих областях, дело не доходит. Например, среди 27 «критических технологий» Минобра и 8 «приоритетных направлений» нет ни одного, которое бы имело отношение к человеку, а не к технике. Но ведь именно человек является и субъектом, и главной целью, и основной движущей силой научно-технологического развития, которой посвящена «Стратегия».

Наверно, стоит напомнить обращение президента РФ к Федеральному Собранию 12.12.12. В нем в качестве главных проблем были обозначены демографическая и ценностная катастрофы, произошедшие в истории новой России. И большие вызовы состоят в том, чтобы ликвидировать или смягчить последствия этих ударов по нашей цивилизации, а совсем не то, что мир будет развиваться, а не стоять на месте…

Наверно, стоит обратить внимание авторов «Стратегии» на то, что началась и, очевидно, будет происходить до 2035 года, по оценке выдающегося специалиста по философии науки В.С. Стёпина, «радикальная перестройка всех компонентов оснований науки: её картины мира, идеалов и норм, её философских оснований». В ходе этой революции происходит становление постнеклассической рациональности, которая «расширяет поле рефлексии над деятельностью, учитывая соотнесенность получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с её ценностно-целевыми структурами. В явном виде учитывается связь между внутринаучными и вненаучными социальными целями и ценностями».

На наших глазах рождается «наука с человеческим лицом» в гораздо большей степени, чем когда-либо раньше. Естественно это в полной мере отразится и на инновационной сфере.

С другой стороны, это не первая «стратегия» и не последняя. За последние 20 лет их было немало. Вероятно, как почти все предыдущие, реализована она не будет, так что беспокоиться не о чем.

Но, с другой стороны, важно, чтобы перед нашими учёными, инженерами, руководителями, предпринимателями, перед всей Россией была поставлена высокая планка, а не глухая стенка. И с этой точки зрения обратить внимание на тупиковый характер «Стратегии» необходимо — делай, что должно, и будь, что будет.

 Хочется надеяться, что авторы следующих «стратегий», которые должны появиться, если Россия будет и далее проявлять субъектность и искать свой путь в будущее, будут более прочно стоять на земле и смотреть на звезды.

Большие цели дают большие силы, малые не дают ничего.

Георгий Малинецкий – российский математик, заведующий отделом моделирования нелинейных процессов Института прикладной математики РАН им. Келдыша. Профессор, доктор физико-математических наук. Лауреат премии Ленинского комсомола (1985) и премии Правительства Российской Федерации в области образования (2002). Вице-президент Нанотехнологического общества России. Постоянный член Изборского клуба.

Мы публикуем последнюю часть интервью с членом правления Ассоциации «Партнерство по развитию распределенной энергетики Сибири», кандидатом технических наук Феликсом Быком. С первыми двумя частями можно ознакомиться здесь и здесь.

– Феликс Леонидович, каким путем нужно добиваться удешевления электроэнергии?

– У нас в городе многие котельные работают на газе. Сжигать газ – это вообще очень дорогое удовольствие. И я уверен, что будущее – за технологиями «чистого угля», на которые уже переходят другие страны.  У нас будет со временем то же самое, потому что это объективный процесс. Как раз в данном направлении развиваются передовые технологии.

Но пока мы у себя сжигаем газ, его нужно сжигать хотя бы более эффективно, в режиме когенерации. Вот сущность наших предложений. Давайте создавать малые когенерационные установки, ориентируясь на вышеприведенный пример современного автономного энергоблока в Первомайском районе. У нас ведь есть и другие похожие примеры, где используется современная техника. Кстати, даже компания «СИБЭКО» ставит такие же эксперименты, что подтверждает факт – там работают достаточно продвинутые специалисты. В одном поселке они поставили уникальную когенерационную энергоустановку, работающую, кстати, на угле. Это очень ценный эксперимент, на мой взгляд.

Так вот, запуская малую генерацию, мы резко снижаем конечную стоимость электроэнергии для наших потребителей. Когда мы, грубо говоря, сбрасываем в «общий котел» дешевые источники с дорогими источниками, мы снижаем среднюю цену. Поэтому нам на местах надо создать как можно больше дешевых источников.

Но чтобы кидать энергию в этот «общий котел», нужны электрические сети. Можно ли воспользоваться теми сетями, что у нас есть сейчас? Да, ими можно воспользоваться, если снизу их «подпереть» когенерацией. Проще говоря, когенерация разгрузит сети: опт будет вытесняться, сети разгрузятся, и те мощности, которые сегодня заперты, окажутся открытыми. А если этот процесс соединить с процессом снятия упомянутой выше «брони», то мы сразу получим легкость подключения. Тогда процесс подключения упадет в цене до минимума. Сетевики сами начнут бегать за клиентами. И не потому, чтобы взять с них денег на подключение, а чтобы потом брать с них постоянную плату за оказание услуги по передаче электроэнергии и за уровень надежности электроснабжения.

Уточню этот момент. Разгрузка сетей позволит нам НЕ СТРОИТЬ НОВЫЕ СЕТИ. А что это такое –  создать новую сеть? Это же новые земли, новые кабели, новые трансформаторы и целая куча других вещей. Здесь потребуются очень большие капитальные вложения!

– Но так ли уже эффективна малая энергетика?

– Мы делали расчеты. Так вот, экономика показывает, что малая когенерация убивает сразу четырех зайцев. Первое, у нас повышается доступ к теплу и электроэнергии. Второе, у нас по региону снижается стоимость тепла и электричества. Далее, у нас повышается надежность электроснабжения. Если где-то произойдет авария, если что-то отключится, то у нас есть возможность не обесточить хотя бы поликлинику, школу или детский сад. Самое главное, мы не обесточим котельные. Ведь если сегодня произойдет такая авария, у нас могут грохнуться котельные, поскольку они работают на внешних источниках электроэнергии. А когенерация дает возможность котельным обеспечить электроэнергией, в первую очередь, самих себя. Таким образом, когенерация повышает надежность и системы теплоснабжения.

Именно этим путем мы можем добиться инвестиционной привлекательности для нашего города. Тогда уже можно будет заниматься реиндустриализацией и составлением каких-нибудь других программ развития. Без этого ресурса заниматься такими вопросами трудно, надо искать другие магниты. Например, на Дальнем Востоке этим магнитом стала земля, которая раздается практически бесплатно.

– В каком состоянии сейчас находится наша малая энергетика?

– Давайте рассмотрим ситуацию на примере Новосибирска. У нас в городе сейчас много тепловых мощностей, поскольку из-за проблем подключения к центральным теплосетям создавалось много котельных. В основном благодаря газификации региона, обеспечившей доступность по газу. Если суммировать все эти мощности, то они закроют потребности города в тепле в два раза!

Естественно, эти мощности не используется в полной мере, поскольку объекты создавались для решения нужд тех, кто их строил. Например, их  создавали предприятия для технологических процессов. И сейчас у нас сложилась следующая ситуация. Если брать электроэнергетику, то мы имеем сети без необходимых мощностей, то есть налицо перекос в сторону сетей. По теплу обратная ситуация: здесь перекос в пользу мощностей. Поэтому «электрикам» мы предлагаем когенерацию – чтобы облегчить загрузку сетей, не тратя сумасшедшие деньги на перевооружение. А  «тепловикам», наоборот, предлагаем развивать сети. То есть им нужно тратить деньги не на развитие мощностей, а на развитие сетей. А за счет режима когенерации мы одновременно получим удешевление стоимости гигакалории тепла.

– Как можно запустить этот процесс, если региональные власти ссылаются на нехватку денег на создание когенерационных установок?

– А мы у них и не просим денег. Мы предлагаем им СОЗДАТЬ УСЛОВИЯ для запуска данного процесса. Напомню, что на региональном уровне действует закон о государственно-частном партнерстве. Этот закон открывает возможность кооперации частного и государственного капиталов в интересах развития территорий.

Это партнерство предполагает, что государство должно создать условия, когда инвестор вкладывает в проект деньги, не опасаясь, что в дальнейшем у него «отожмут» бизнес. К сожалению, такие примеры есть и они широко известны. Последним примером можно назвать процесс вокруг аэропорта Домодедово. Очень показательный процесс!

И в нашем случае инвестор так же, вложив деньги в создание энергетических объектов, в рамках нашей региональной энергетики станет своеобразным «Домодедово». То есть он может получить аналогичные риски. Поэтому у нас должна быть правовая защита и экономические гарантии. Необходимо прописать правила игры. Закон это позволяет сделать. То есть региональные правила игры должны быть прописаны самой же региональной властью! Вот это то, что от нее требуется в данной ситуации.

– А происходит ли вообще какой-то реальный диалог с властью по этим вопросам?

– Нас там понимают, безусловно. Нас слышат. Но они рассуждают так: мы должны создать условия, чтобы было хорошо всем на этом рынке. А «всем» – это кому конкретно? Как вы знаете, на нашем энергетическом рынке есть игроки, чьи интересы власть учитывает в первую очередь. Речь идет об известных крупных игроках.

– Как эти крупные игроки реагируют на ваши предложения?

– Они, конечно же, понимают, что речь идет об объективной тенденции. Это всё равно рано или поздно произойдет. Но пока внутри себя они не до конца осознают, в чем будет их прямая выгода. В чем выгода для региона, для города, им понятно. Им понятно, в чем заинтересована региональная власть. Но свой конкретный прозаический интерес они пока не видят. «В чем наша копейка?», – вопрошают они.

– А у них есть возможность влиять на нашу региональную политику?

– Конечно. Они достаточно серьезно влияют.

– Получается, что региональная власть, определяя свои приоритеты, пока что больше слышит этих игроков? Правильно я понимаю?

– Власть вынуждена их слушать и слышать, поскольку от них многое зависит. Власть очень много для них делает, в том числе в части установки тарифов, разработки региональной схемы и программы развития электроэнергетики и прочее.

– То есть, развитие малой генерации упирается в согласование материальных интересов ведущих игроков?

– Да, приходится доказывать, в чем будет их выгода. Если мы это докажем, то есть возможность объединить усилия.

– А выгода для них есть?

– С моей точки зрения, выгода для них есть, и огромная. Но они должны эти вещи понять и согласовать по всем инстанциям. У них есть правление, есть акционеры. Всё это должно вылиться для них в конкретную техническую политику. Мы, со своей стороны, считаем, что если выстроить нормальную энергетическую стратегию региона, поняв все наши возможности и перспективы, то с чисто технической стороны особых проблем не будет.

– Хорошо, допустим, все вопросы согласованы, интересы игроков определены. Сколько понадобиться времени, чтобы эту стратегию воплотить, так сказать, в материале, в «железе»?

– Процесс уже идет. Приведу простой пример для понимания сути проблемы. На территории клиники имени Мешалкина стоит новенький энергоблок мощностью 10 МВт. Он вообще не работает! Не работает только потому, что не создано условий для его работы! Власть и руководство клиники не знают, как это сделать, поскольку куда бы ни ткнулись – всё противоречит существующим правилам. Энергоблок в 10 МВт простаивает без работы! А он может обеспечить энергией приличный микрорайон.

Понимаете, не в технике здесь дело! С техникой всё в порядке. Мешают вот эти ненормальные нормативно-правовые акты. И правильное решение, уверяю вас, можно найти на региональном уровне. Федеральный закон не только этому не мешает – он на этом настаивает!

– Но это у нас хотя бы обсуждается?

– Да, обсуждается. Но вы поймите, что пока у нас никто не отменял лоббизм, никто не отменял главные «правила» – инициатива наказуема, лучшее – враг хорошего, ошибается тот, кто что-то делает. Пока у нас нет большого количества маленьких игроков, способных объединиться и стать соразмерными большому игроку, ничего не поделаешь. Власть пока что заставляет нас искать компромисс между маленькими и большими, чем мы и заняты.

Наша Ассоциация как раз и создана для решения этого вопроса. Мы должны доказать эффективность малой генерации, мы должны убедить нашу власть в том, что другого пути здесь нет, что иным путем обеспечить дешевизну и доступность тепла и электроэнергии невозможно. Иначе говоря, если мы не начнем развивать данное направление, то у нашего региона не будет никаких существенных отличий, преимуществ, а, следовательно,  перспектив.

Беседовал Олег Носков