Еще две недели назад все ученые России были уверены, что новообразованное Федеральное агентство научных организаций (ФАНО), в ведение которого передается имущество Академии наук, возглавит сам президент РАН Владимир Фортов — такова вроде бы была договоренность научного сообщества с первыми лицами государства. И этот договор являлся принципиальной гарантией сохранности передовых научных институтов РАН. И вдруг — как гром среди ясного неба — пришла новость о назначении главой ФАНО Михаила Котюкова, ранее занимавшего пост заместителя министра финансов, человека в принципе мало известного на федеральном уровне и, мягко говоря, далекого от академической среды. "Нас просто пригласили в кабинет премьера и познакомили,— объяснял потом Владимир Фортов журналистам.— Мы побеседовали. Всего находились на этой аудиенции с премьером три минуты".

Вопросы между тем остались. И самый главный из них: кто такой, собственно, Михаил Котюков?

Теневой вундеркинд

Трудно найти в Красноярске человека, который бы не слышал о Михаиле Котюкове — о земляках, сделавших карьеру в столице, много и часто пишут местные газеты. В то же время в Красноярске практически невозможно найти и того, кто слышал о Михаиле Котюкове что-либо конкретное.

— Понимаете, он всегда был непубличным человеком, предпочитая держаться в тени,— вспоминает политолог и депутат Законодательного собрания Красноярского края Олег Пащенко.— С другой стороны, его фигурой никто особенно и не интересовался. Он же финансист, бухгалтер по сути, а много вы знаете интересных и ярких бухгалтеров? Поэтому общение с ним никогда не выходило за рамки рабочих тем.

Родился Михаил Котюков 21 декабря 1976 года в Красноярске — в это время его нынешний подопечный Владимир Фортов защищал докторскую диссертацию "Исследование неидеальной плазмы динамическими методами". Окончил Миша обычную среднюю школу, потом поступил на экономический факультет Красноярского государственного университета. Путевку в большую жизнь ему выписал его преподаватель — декан КГУ и кандидат экономических наук Валерий Зубов, избранный в апреле 1993 года губернатором Красноярского края. Времена тогда, сами понимаете, были сложные, толковых специалистов не хватало, и Зубов, накануне выборов вернувшийся из стажировки в США, где он преподавал в Оклахомском университете, пошел на необычный эксперимент, пригласив своих студентов занять ключевые посты в краевой администрации. Так Михаил Котюков, находясь еще на 3-м курсе, стал главным экономистом кредитного отдела Финансового управления администрации Красноярского края. Карьеры тогда делались быстро, и к окончанию университета Михаил был назначен уже начальником контрольно-ревизионного отдела Финуправления.

В 1998 году власть в регионе переменилась — новым губернатором стал Александр Лебедь, который сразу же начал борьбу против коррупции за возврат якобы украденных чиновниками зубовской команды народных денег. "Я эти деньги найду,— говорил Лебедь в телекамеры,— и верну людям, которые их, безусловно, заработали и заслужили". В крае была создана специальная следственно-оперативная группа, один из бывших первых вице-губернаторов Владимир Кузьмин, курировавший экономический блок, был арестован (через некоторое время он скончался в камере СИЗО, и коррупционное дело рассыпалось). Чиновники рангом поменьше увольнялись пачками. Среди них оказался и Михаил Котюков, который после работы в администрации подался в частный бизнес — на пост начальника финансового отдела ОАО "Красноярскагропромдорстрой". В фирму, которая занималась строительством одного из участков федеральной трассы М-53 "Байкал". Любопытная деталь: когда Михаил Котюков спустя некоторое время снова стал работать в администрации края, финансирование этих работ, как сказано в отчете Счетной палаты, "было увеличены на 675,0 млн рублей, что составляет 3/4 объема, первоначально утвержденного в бюджете...".

Человек команды

Дорожными работами Михаил занимался ровно год — до того момента, как весной 2002 года губернатор Лебедь погиб при крушении вертолета Ми-8. Новым главой региона стал бывший председатель правления ОАО "Норильский никель" Александр Хлопонин, он стал подбирать свою команду управленцев. Тогда и вспомнили о Котюкове, который вернулся в администрацию в должности главного специалиста отдела финансово-кредитных ресурсов и бюджетной политики. Его непосредственным начальником стал Александр Новак — нынешний министр энергетики России.

— Совершенно неважно, кто до этого двигал Котюкова и двигал ли вообще,— говорит красноярский политолог Александр Черневский.— С этого момента он стал членом команды Хлопонина и остается им и сегодня. Котюков — это командный игрок и прекрасный исполнитель чужих разработок.

Карьера Михаила Котюкова после "второго пришествия" и правда уверенно пошла в гору: Александр Новак становится начальником Главного краевого финансового управления, Котюков — его первый заместитель, Александр Новак — вице-губернатор, Котюков — начальник Финуправления.

Правда, в 2007 году этот ровный карьерный подъем был неожиданно прерван и из-за совершенного, казалось бы, пустяка. Хлопонин тогда устроил губернаторский бал студентам-отличникам с шампанским и фуршетом, но после бала свыше 200 студентов оказались в больнице с диагнозом "сальмонеллез". К расследованию инцидента подключилась и Генеральная прокуратура, и главный санитарный врач России Геннадий Онищенко. Выяснилось, что в отравлении виновен директор ФГУП "Сосна" (это фирма, обслуживающая губернаторские резиденции) Анатолий Шаповалов, который отдал организацию бала на аутсорсинг частной компании, не имевшей никаких санитарных допусков.

 Вскоре посыпались отставки: был уволен директор "Сосны", за ним — управделами администрации, еще ряд чиновников. Был уволен и Михаил Котюков. Сегодня уже сложно сказать, что послужило основной причиной этого увольнения. Возможно, на стол губернатора легли результаты проверки деятельности ФГУП "Сосна" — дело в том, что, как писала газета "Красноярский рабочий", бывший директор этого государственного предприятия открыл свой бизнес, перекупая долги местных сельхозпроизводителей перед другим ФГУП. Вырученные деньги растворились. Понятно, что такие операции было бы невозможно проводить без ведома финуправления.

Впрочем, возможно и другое: причиной той отставки Котюкова могли стать результаты комплексной проверки финансов Красноярского края специалистами краевой Счетной палаты. "В ходе внешней проверки отчета установлены недостатки и нарушения в использовании средств краевого бюджета 2006 году в размере 134,6 млн руб., в том числе неэффективные расходы составили 9,9 млн руб., незаконное использование — 124,6 млн руб., из них 48,4 млн руб. на осуществление расходов, подлежащих финансированию из федерального бюджета,— говорится в отчете Счетной палаты.— В 2007 году выявлены нарушения в использовании 1,4 млрд руб."

Опала Котюкова, правда, и в этот раз была недолгой. Лишившись должности, он стал проректором по экономике и финансам Сибирского федерального университета, где проработал 4 месяца. Официально этим сроком и ограничивается отношение Михаила Михайловича к науке.

В Москву!

В 2010 году Александр Хлопонин получает должность заместителя председателя правительства и полпреда президента в новом Северо-Кавказском федеральном округе. Вслед за ним в Москву переезжает и вся его команда: Ольга Голодец (бывший замдиректора по персоналу и социальной политике "Норникеля", ныне — вице-премьер правительства России), Александр Новак (ныне — министр энергетики), Сергей Верещагин (экс-министр внешних связей и инвестиционной политики Красноярского края, ныне — директор АО "Курорты Северного Кавказа"), Андрей Иванов (советник губернатора по правовым вопросам, ныне — замминистра финансов). Ну и, само собой, Михаил Котюков.

С 2010 года он трудится в столице на разных должностях в минфине: начав с директора департамента, вырастает до уровня заместителя министра. Строит дом в коттеджном поселке, водит автомобиль BMW X3, жена, занимающаяся домашним хозяйством и воспитанием двоих детей, ездит на Toyota RAV4.

Затем считать мы стали РАНы

Почему же именно Котюков был назначен на должность главы Федерального агентства научных организаций? В кулуарах убеждены: его кандидатура - это инициатива вице-премьера Ольги Голодец, курирующей реформу РАН. И теперь Котюков должен разработать те принципы, по которым ФАНО будет определять эффективность работы научных институтов и лабораторий, переданных агентству в полное подчинение. То есть, если коллектив будет признан эффективным и "полезным", он продолжит свою работу, если нет — институт ждет сокращение кадров и расформирование. Но вот вопрос: по каким критериям будет исчисляться эффективность?

Между тем не так давно в интернете появилась некая "Типовая методика оценки результативности деятельности научных организаций, выполняющих научно-исследовательские, опытно-конструкторские и технологические работы гражданского назначения" — программа, якобы разработанная чиновниками Минобрнауки. В "Методике" множество критериев: и индекс Хирша, и число публикаций в системе Web of Science, и общее количество научных произведений от всех сотрудников лаборатории, и количество неопубликованных "произведений науки", и "количество использованных результатов интеллектуальной деятельности", и совокупный доход малых инновационных предприятий.

— И получается очень странная картина,— говорит профессор Михаил Фейгельман, заместитель директора Института теоретической физики им. Л.Д. Ландау, который стал известен и как один из авторов "альтернативного" "Положения о функционировании системы исследовательских институтов РАН".— С одной стороны, великое множество цифр, так или иначе отражающих деятельность научной лаборатории. С другой стороны, оперируя этими данными при неизвестном алгоритме вычисления и неопределенных коэффициентах сложения можно получить какой угодно результат, и в первую очередь тот, что нужен самому оценщику.

Оценщиком этим, согласно штатному расписанию, и стал теперь Михаил Котюков. В историю он уже вошел — как первый руководитель Федерального агентства научных организаций. Как он из нее выйдет, покажет время. Но все-таки хорошо, что в конце минувшей недели президент предложил ввести годовой мораторий на отторжение имущества РАН.

Владимир Тихомиров

Волоконно-оптическая связь прочно вошла в нашу жизнь. Сегодня этот вид передачи информации благодаря своим преимуществам (высокая пропускная способность, защищенность от электромагнитных помех и т.д.) является одним из магистральных направлений развития средств связи. И, как и в большинстве отраслей современной экономики, рыночный успех здесь во многом обеспечивается лидерством в научных исследованиях и инновациях. О том, как с этим обстоят дела в России, почему на этом рынке практически нет отечественного оборудования и как исправить ситуацию – рассказывает доктор физ.-мат. наук, ведущий научный сотрудник Института физики полупроводников им. А.В. Ржанова СО РАН Владимир Анатольевич Гайслер.

- Владимир Анатольевич, часто приходится слышать о высокоскоростных каналах связи. Что это такое? И занимается ли Ваш институт разработкой подобных систем?

- Обычно под этим термином понимают волоконно-оптическую связь, которая работает на гигагерцовых частотах, и, соответственно, по таким линиям связи можно передавать гигабиты информации в секунду. Максимальную скорость передачи данных обеспечивают лазеры с вертикальным резонатором (ЛВР), правда пока не на очень большие расстояния. На сегодня с использованием ЛВР продемонстрирована скорость передачи данных 40 Гбит/c. Это мировой рекорд, но еще не предел для данного типа излучателей. Наш Институт принимал участие в таких разработках, но в основном эти работы велись в петербургском Физико-техническом институте имени Иоффе под руководством академика, Нобелевского лауреата Жореса Алферова.  Нами же получен ряд  результатов в направлении квантовой криптографии.

- Можно об этом поподробнее?

- В чем суть квантовой криптографии? Как известно, классические оптоволоконные линии связи не гарантируют абсолютной секретности. Если передавать информацию стандартным образом: много фотонов в лазерном импульсе, кто-то еще, назовем его – шпион, может подсоединиться к линии связи и незаметно перехватить часть информации... Другое дело, если передавать информацию излучателем одиночных фотонов. Тогда, согласно законам квантовой механики: фотон попадает либо к адресату, либо к шпиону. Шпион может попытаться измерить фотон и клонировать его. Но... любое измерение фотона ведет к изменению его состояния – следовательно, точное клонирование невозможно, шпион будет обнаружен. Еще более осложняет задачу перехвата установка режима, когда только один из десяти импульсов содержит фотон с нужной информацией. И правильное считывание обеспечивает только наличие у получателя детектора с уникальными настройками регистрации «нужных» фотонов.

- Но не потребуется ли для этого повсеместное внедрение квантовых компьютеров, которые существуют пока только в теории.

- Квантовый компьютер – дело будущего, а вот квантово-криптографическая система, разработанная в Институте физики полупроводников, при наличии инвестиций порядка
50 миллионов рублей может быть подготовлена к внедрению за два-три года. И работать она может на базе существующих линий связи. Кстати, похожие системы уже внедряют в ряде западных стран. У квантовой криптографии есть другая особенность: сегодня передовые модели позволяют передавать данные лишь со скоростью 10-100 бит в секунду (в некоторых случаях до Кб/сек). Понятно, что зашифровать большой объем данных методами квантовой криптографии нереально. Ее задача в другом – переслать пользователю сгенерированный ключ, пароль, который невозможно перехватить. А уже с этим ключом пользователь может расшифровывать пакеты информации, полученные по традиционным высокоскоростным каналам. Поэтому, прежде всего, ими интересуются спецслужбы и банки. Да и наша система ориентирована изначально на спецсвязь, хотя возможно и ее коммерческое применение.

- Возвращаясь к высокоскоростным линиям. Не так давно хорошей считалась скорость в несколько десятков килобайт. Сегодня многие интернет-провайдеры заявляют скорость передачи данных в своих сетях до гигабита в секунду. Есть предел у этого роста скоростей?

- Да, компьютеры революционно изменили нашу жизнь, но не надо считать, что решение всех проблем лежит в области компьютерных технологий, у любой медали есть и обратная сторона… Увеличивать скорость – а зачем? Что бы ни происходило с нами и вокруг нас, ключевым всегда остается вопрос: становимся ли мы при этом умнее? Зачем гонять с места на место и пропускать через голову гигабиты сомнительной информации, тем более, что ведь скорость восприятия информации мозгом с появлением компьютеров радикально не изменилась, и мы уже начинаем очень сильно уставать от этой информационной лавины. На эту тему я недавно услышал интересный анекдот. Если Вы хотите распрощаться с засидевшимися гостями – предложите им посмотреть фотографии, сделанные во время последней  поездки. Раньше, когда в пленке было 36 кадров, возможно, гости бы и согласились, а сейчас, прикидывая, что придется просмотреть сотни  снимков, быстренько засобираются домой. Человеку, как и другому живому существу, присуще делать запасы на зиму. Как то, знаете ли, приятно осознавать, что ты все «скачал» и сделал все «обновления»,  и никто не упрекнет, что ты отстаешь от жизни. Хотя 99% всей этой «информации» будет лежать бессмысленным мертвым грузом.  Но это уже «обратная сторона медали», издержки компьютеризации…

- В таком случае, зачем вообще нужна высокоскоростная связь?

- Она востребована там, где передаются большие пакеты информации, терабайты. Например, на межконтинентальных магистралях и т.п.

- Сегодня часто говорят об отставании нашей страны в этой области. Так ли это?

- Если говорить о научной стороне вопроса – я бы так не сказал. Еще в советские времена мы оказались в числе лидеров по этому направлению. Потом, в 90-е годы, когда начался обвал российской микроэлектроники, часть наших наработок «ушла» за рубеж и сегодня активно используется иностранными компаниями. Но все равно, уровень проводимых у нас сегодня научных исследований вполне соответствует мировым стандартам. Если и есть отставание – то в инфраструктуре, не хватает площадок для изготовления прототипов, есть недостаток современного оборудования. Еще одна большая проблема российской науки – нарушена преемственность поколений. В нашей тройке отсутствует «коренник», наиболее сильный, выносливый, но уже и опытный, который и задает темп бега, определяет и корректирует траекторию и уверенно своей мощной рысью ведет тройку к цели. Конечно же, «пристяжные» пенсионного и предпенсионного возраста, как я, например, о себе много чего понимают, и тем не менее, все определяет «коренник». Иными словами, у нас практически нет сорокалетних, это «потерянное» для нашей науки поколение трудится или за рубежом или в пределах наших рубежей, но на других поприщах. Возьмем, к примеру,  Институт физики полупроводников им. А.В. Ржанова: у нас сегодня «коренников» максимум  2-3, а должно быть 23 для коллектива в 1000 человек.    Сглаживать этот демографический «провал» нашей науке придется еще не одно десятилетие.  

Конечно, как сказал один академик, в последнее десятилетие российская наука из стадии нищеты перешла в стадию бедности, началось хоть какое-то развитие. Но теперь этот процесс может быть разрушен «реформированием», которое затеяла наша власть. Так что, как долго мы еще сможем поддерживать наши научные исследования на мировом уровне, не известно.

- Вы подчеркнули, что говорите о научной стороне вопроса. Но ведь есть еще одна важная сторона – промышленное производство. Как обстоят дела с ним?

- Если ответить кратко – «никак». Развитие микроэлектроники как промышленной отрасли остановилось в 1991 году. И теперь на уровне промышленной продукции в волоконно-оптических системах связи мы используем импортную технику. Хотя, повторю, давно могли бы создавать свою. Например, еще в советское время в Новосибирске в научно-производственном объединении «Союз», были созданы очень солидные производственные модули, отвечающие требованиям «современности» для того времени.., в которых сейчас располагаются магазины и офисы. И интернет в эти офисы проводят на импортном оборудовании. И это лишь один пример, которых у нас, увы, десятки и сотни.

- А можно как-то исправить эту ситуацию?

- При самых благоприятных условиях можно, вопрос – сколько на это потребуется времени. Сломать систему: сложившиеся научно-производственные связи, уникальные коллективы – можно относительно быстро, что, к сожалению, и произошло. А вот создавать их надо годами, причем, имея соответствующую государственную волю. В нашей погрязшей в коррупции РФ говорить о государственной воле по меньшей степени смешно – достаточно посмотреть на эти… персонажи. В любой ведущей стране мира микроэлектроника – это стратегическая отрасль, пользующаяся государственной поддержкой. Это слишком сложная и дорогостоящая отрасль, чтобы ее можно было развивать только за счет частных инвесторов, которые дальше торговли и на крайний случай строительства бизнес-центров ничего видеть не в состоянии. Повторю, это понимают во всех странах, являющихся сегодня лидерами в области производства систем связи и микроэлектроники вообще. У нас же я пока такого четкого понимания со стороны государства не вижу. Декларации о намерениях есть, «дорожных карт» по созданию «российских силиконовых долин» нарисовано хоть отбавляй, а вот реального движения не видно.

А ведь с наукой дела обстоят, как и с армией: не хочешь кормить свою, будешь кормить чужую. Я бы даже добавил: не только чужую науку, но в конечном счете и чужую армию. Что сегодня и происходит, когда в ряде зарубежных (в том числе военных) исследовательских центрах чуть ли не документация оформляется на русском языке, и русская речь слышна повсеместно, хотя уже и с акцентом.

Возвращаясь к Вашему вопросу. Начнем с того, что феодализм и нанотехнологии  несовместимы – это очень из разных эпох. Ситуацию  исправить можно, при одном единственном условии, если  в нашем коррупционном государстве, где у начальника «доход» в 100-1000 раз больше, чем у аспиранта, возникнет вдруг понимание, что данная пропорция губительна для общества. Она должна быть на уроне 3-4, как это имеет место в современном цивилизованном  сообществе, к которому мы пока не имеем отношения, как это было и в советские времена, когда аспирант ощущал себя человеком и уважительно относился к своему Учителю (чего сейчас нет и в помине). Все это, конечно же, произойдет, но, увы, это будет не во вторник следующей недели.

Георгий Батухтин

"Президент России Владимир Путин, уже было занеся руку для реформаторского удара по Академии наук, в последнюю секунду ужаснулся его необратимым последствиям", - пишет Керстин Хольм о годичном моратории на распоряжение имуществом РАН и кадровые перестановки в ней. Статья, опубликованная Frankfurter Allgemeine Zeitung, посвящена реформе в целом.

Ее реализация "вполне может стать гвоздем в гроб России как научной нации. Независимые исследователи будут низведены до клуба ученых на поводке у чиновников", говорится в статье. Именно чиновники будут определять, какие помещения, лаборатории, устройства и бюджеты требуются ученым для их исследований. Целые научные направления могут быть упразднены как "неэффективные", предостерегает Хольм, а если критерием эффективности будет количество защищенных диссертаций, то на первое место могут выйти учреждения, которые "раздают сомнительные степени".

В публикации приводится мнение академика, директора Института проблем передачи информации Александра Кулешова: если российскую "рейдовую экономику" натравят на научную сферу, то будет уничтожен плодородный слой, "интеллектуальный гумус", породивший многие поколения ученых. Государство, считает Кулешов, действует из "близоруких соображений выгоды".

Тема настоящей дискуссии – возможность оценки труда российского ученого по количественным показателям его публикационной активности и индексам научного цитирования (ИНЦ) – появилась в результате введения Министерством образования и науки этих показателей в систему оценки деятельности подведомственных организаций. Используемые и неиспользуемые ранее в научных организациях оценочные системы, различные по жесткости и комплексности, в свою очередь также включили в себя вышеупомянутые индексы, а в некоторых оценка индивидуальной эффективности сотрудников стала строиться исключительно на данных показателях.

Три аспекта проблемы оценки эффективности

Отличительной особенностью используемых показателей является их фактическая ретроспективность даже при преобладании в оценочных процедурах данных последних лет: «с нуля» публикационную активность не поднять, а уж про ИНЦ и говорить нечего. Так в России появились «нулевые» ученые со стажем, степенями и званиями, положение которых незавидно даже при самом «мягком» употреблении оценочной системы.

Жизненный опыт приучил нас не ждать чудес: вслед за сосчитанными «неэффективными» вузами в очередь на сокращение неизбежно встанут «неэффективные» НИИ и одновременно с этим – «неэффективные» ученые. Как к этому относиться – вопрос индивидуального понимания профессиональной этики: каждый ученый исправно получает заработную плату, а что в последнюю четверть века никто ни с кого не спрашивал результатов научной работы, так ведь ее толком никто и не планировал. Теперь могут и спросить, но для кого-то, возможно, «лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас».

Когнитивным аспектом обсуждаемой проблемы является корректность введения меры индивидуального творчества или, точнее, определение простейшего объекта наукометрии. Простейший объект, по нашему мнению, должен обладать способностью к самостоятельному развитию, так как этого требует суть научной деятельности. В развитых странах современная организация научной деятельности в значительной мере опирается на отдельного ученого. Научные коллективы создаются на временной основе «под лидера, задачу, сложную установку». Советская наука, как известно, развивалась иначе.

Наши возможности самоорганизации определяются уровнем организации науки российской, что сводит и когнитивный аспект обсуждаемой проблемы к организационно-управленческому. Другими словами, «подводная» тема настоящей дискуссии – эффективность современной организации и управления научной работой в России в целом и в отдельной организации. Можно ли управлять научной деятельностью, не научившись считать ее издержки и результаты – вопрос дискуссионный. Сторонники необходимости счета приводят приписываемую разным авторам расхожую фразу о возможности управлять только тем, что можно измерить, противники – слова автора системы качества У.Э. Деминга: «Это абсолютно неправильно, полагать, что если мы не можем измерить нечто, то мы не можем этим управлять!».

Необходимо получить ответы на два следующих вопроса. Зачем, кто, кем и как сегодня должен управлять в научной отрасли народного хозяйства? Зачем, кого, кому и (в последнюю очередь) как оценивать? На эти вопросы вряд ли можно однозначно ответить в условиях тотальной социально-экономической аморфности современной России. Поставим обратную задачу: с какими возможными ответами согласуется система оценки индивидуальной эффективности ученого, и каких дальнейших изменений следует ожидать в системе организации и управления отечественной наукой.

Три цели управления российской наукой

Идентификацию системы управления начнем с начала – целеполагания. Как известно, в последние десятилетия фактической целью России, российской культуры и российской науки (как части последней) было выживание. Средство для научной жизни – финансирование – стало ее временно-постоянной целью на всех структурных уровнях. Отсутствие связи между научными результатами и средствами существования сделало научную работу глубоко личным делом каждого ученого. Но достаточное число примеров сохранения научных коллективов, количественные и качественные показатели научных исследований в физико-математических и технических науках позволяют надеяться на то, что появившаяся тенденция депрофессионализации научной среды не является необратимой.

История учит, что великая культура (и наука как ее часть) создается в империях, и отмечает рост химерических и дезинтеграционных процессов у изолянтов мировой науки. Поэтому первой очевидной целью управления российской наукой логично считать ее интегрирование в мировую.

Минобрнауки ввело показатели эффективности как механизм стимулирования вхождения нашей науки в мировую, живущую под девизом «Публикуйся или умри». Однако эффективность этой меры в краткосрочной перспективе ограничена спецификой научной деятельности: срок «вынашивания» научной проблемы даже квалифицированным ученым значительно превышает даже срок вынашивания слоненка. В отсутствие системных изменений в научной отрасли эффективность индивидуального стимулирования мала также и в средне- и долгосрочной перспективе (скоро некого будет стимулировать).

Поэтому очевидно, что подсчет индивидуальной эффективности ученых в неконкурентной и неорганизованной научной среде не изменит уровня присутствия отечественной науки в науке мировой, а если и изменит, то непременно в сторону уменьшения.

Второй (главной) целью управления российской наукой является, очевидно, наращивание ее  продуктивности. При очевидной связанности этой темы с темой инновационности российской экономики нельзя не поставить вопрос, в какой мере существующая структура научной отрасли отвечает этим целям или какова наиболее эффективная пропорция ее организационных издержек.  Результаты (да и факты) широких обсуждений этих вопросов автору неизвестны, однако авторы оценочных систем в той или иной мере дали на них ответы.

Так, в известные показатели эффективности научно-исследовательской деятельности вузов входят относительные (по числу сотрудников) количества публикаций и цитирований в РИНЦ, SCOPUS, Web of Science, затрат и доходов от НИОКР, лицензионных соглашений, молодых ученых, защит диссертаций и выигранных грантов, число издаваемых научных журналов. Показатели результативности вполне логичны. Однако контролируется не результативность, а эффективность (по числу голов). В самих научных организациях оценка эффективности по этим показателям транслирована на уровень сотрудников. И тот факт, что ученый, публикующий статью без грантовой зарплаты, оказался менее эффективным, чем с таковой, стал вполне логичен: добытый грант – показатель результативности, а надо ведь еще и организационное тягло нести.

Рост эффективности науки (третья цель) объявлен первым по значимости. Если это так – нас ждут серьезные проблемы. И дело, прежде всего, в азбучной несовместимости указанной триады целей во главе с эффективностью. Возможно, не стоит сгущать краски. Но поскольку эффективность функционирования реформируемой системы неизбежно снижается, современное короткое управленческое дыхание вряд ли в состоянии довести эту неизбежно затяжную реформу до результата.

Какая эффективность нужна российской науке

Корректность самого факта оценки индивидуальной эффективности ученого (по любому алгоритму) обусловлена переводом на его уровень средств самоорганизации, т.е. предельной децентрализации управления научными исследованиями, в пределе – переходом к сетевой организации научной среды. Рост результативности (а затем и эффективности) обеспечивает не учет, а конкуренция, неизбежно возникающая на привлекательных рынках. Именно на уровне принятия индивидуальных решений в условиях конкуренции система учета ИНЦ применяется все более активно.

Недостаток сложных научно-технических задач, требующих длительных согласованных усилий больших научных коллективов, уже  давно не требует большого числа занятых собственными научными проблемами НИИ (а попытки их возрождения под госзасказ встречают кадровые проблемы).

Для наращивания результативности и придания устойчивости развития отечественной науки помимо усиления уровня отдельного ученого следовало бы усилить и роль академических институтов как координаторов научных исследований, организационной и научно-методической работы в масштабах России. И тогда их эффективность корректно было бы измерять суммарными российскими ИНЦ по соответствующим научным направлениям. Такая «структурно-функциональная наукометрия» в значительной мере способствовала бы достижению всех трех целей реформирования российской науки.

Конечно, Минобрнауки не несет прямой ответственности за качество управления научным процессом «на местах», но его управленческие программы и проекты не несут в эти «места» и ясного посыла: как, кем и, главное, зачем управлять наукой в подведомственных организациях. Такое же впечатление производит правительственная скороспелая и стремительная попытка реформирования РАН, проводящаяся при столь явном отсутствии новых и сокращении старых целей функционирования. Однако неверие чиновников в перспективу российской науки не является, очевидно, ее приговором. В этих условиях, возможно, одной из главных задач РАН станет сохранение, структурирование и развитие разбросанных по российской территории очагов и осколков отечественной науки.

Воронин А.А., «Управление большими системами». Специальный выпуск 44: «Наукометрия и экспертиза в управлении наукой»

Опубликовано в сокращении. С полным текстом статьи вы можете ознакомиться в приложенном файле.

Закон о реформе государственных академий наук — «большой» РАН, а также академий медицинских (РАМН) и сельскохозяйственных (РАСХН) наук, который президент страны Владимир Путин подписал 27 сентября (опубликован, кстати, как и положено важным законам, в пятницу вечером), весьма коварен. Основная часть текста закона хороша и выбивает почву из-под ног у критиков реформы: тут вам и про свободу науки, и про учет мнения ученых по всем вопросам. Дьявол кроется в «Заключительных положениях». Там говорится, что имущество научных учреждений — от зданий до микроскопов — передается в уже созданное Федеральное агентство научных институтов (ФАНО), а РАМН и РАСХН присоединяются к «большой» академии наук. То есть речь идет не о реформах, а о принципиальном изменении статуса этих организаций.

При этом, если говорить о регионах, в тексте закона прописаны противоречащие друг другу положения. С одной стороны, все имущество РАН передается в ФАНО, с другой — региональные отделения РАН (Сибирское, Уральское и Дальневосточное) вроде как остаются самостоятельными структурами. Вопрос только — как им применить эту самостоятельность, если институты им не принадлежат? К тому же новая РАН осталась бюджетным учреждением, а не общественной организацией — «клубом ученых», как предполагалось в самом начале обсуждения законопроекта. Но и это положение нового закона вполне может опровергнуть практика его применения. Как известно, уже создано Федеральное агентство научных организаций (ФАНО) — структура, чьи функции пока точно неизвестны, но уже ясно, что полномочий там будет сосредоточено много. ФАНО возглавил экс-министр финансов Красноярского края, в последние годы работавший замглавой федерального Минфина, Михаил Котюков. Нового главу ФАНО в академиях наук не знают. Некоторые академики уже опасаются, что Котюков будет заниматься «распродажей академии» и «беречь деньги».

Затем стало известно о создании еще одной структуры — некоего фонда, который будет заниматься финансированием научных исследований в институтах РАН. Тенденция налицо. Имущество РАН переходит в управление агентству, научные исследования будут финансироваться из отдельного фонда. Тогда возникает вопрос: что же останется самой РАН? Ответ очевиден: ничего, кроме функций того самого «клуба ученых».

«Ответственный» за объединение регио­нальных отделений государственных академий Валентин Власов рассказал «Эксперту-Сибирь» о вероятной схеме процесса консолидации РАН, РАМН и РАСХН, о том, что может ожидать «плохие» институты и каковы уже сегодня предвидимые результаты запущенного процесса.

Неважно, где ты работаешь

— Кто в Сибири будет руководить процессом объединения трех академий? Как это будет происходить?

— Пока этот вопрос детально не проработан. Очевидно, что основные фигуры — председатели сибирских академических отделений — академики Александр Асеев, Любомир Афтанас и Александр Донченко. Затем с документами будут работать главные ученые секретари отделений. В СО РАН в научном плане объединение в наибольшей степени имеет отношение к биологам, хотя и наши химики с физиками также активно сотрудничают с учеными СО РАМН и СО РАСХН.

Сотрудничество важно для всех сторон. У ученых РАН главная задача — проведение фундаментальных исследований. Задачи РАМН и РАСХН — проведение ориентированных и прикладных исследований, направленных на решение конкретных задач в медицине и сельском хозяйстве соответственно. Три академии в этой области тесно сотрудничают: современная биология важна и для медицины, и для растениеводства, и для животноводства. Ученые РАН исследуют вопросы глобального порядка. Например, изучают строение генов у различных организмов, синтезируют новые биополимеры. Они изначально не могут даже планировать, как и куда можно будет применить результаты исследований. Если получено интересное — можно обсудить возможные варианты развития работы для получения полезных продуктов, например, для растениеводства или хирургических операций. Когда фундаментальные исследования приводят к результатам, потенциально имеющим применение в медицине и сельском хозяйстве, мы обращаемся к ученым дружественных академий и начинаем совместные работы. У трех академий есть много идущих совместных проектов, решены вопросы их совместного финансирования.

— Таким образом, в обычной работе ученых ничего не изменится?

— Для ученых, сотрудников академий, процесс объединения мало что изменит, мы и так друг друга все знаем и, где надо, работаем вместе. И вообще, вопрос объединения академий имеет самое незначительное отношение к реформе российской науки, это непринципиальный вопрос. Куда важнее вопросы передачи собственности, проведение аудита научных институтов и введения новых правил игры.

Спросите ученого, как влияет на продуктивность научной работы наличие одной или нескольких академий, какое значение имеет для него вопрос о том, кто владеет зданием института — академия или агентство, выполняющее функции академии. И ученый ответит, что не этими вопросами надо заниматься, чтобы повысить эффективность научных исследований. А проблемы у нас простые, и мы сто раз о них говорили. Как же может российский ученый конкурировать с зарубежными коллегами, если он не имеет возможности оперативно закупить ни отечественные, ни импортные реактивы, если он платит за приборы в разы больше, чем зарубежный коллега? Как может он нормально работать, если деньги по грантам и контрактам он получит летом или даже в конце года, обязан потратить средства, отчитаться о выполненной работе в конце того же года и не имеет права оставить часть на следующий год. А новые поступления снова будут только в лучшем случае летом! И еще упомянет ученый нарастающую бюрократизацию в РАН и еще много худший уровень бюрократизации в Министерстве образования и науки. Вот реальные проблемы, убивающие эффективность нашей науки, вот какие проблемы нужно решить, чтобы работа ученых стала эффективной.

Объявленная очередная фундаментальная перестройка обещает огромные потери времени для ученых. Предстоит реорганизация системы управления, возрастет поток бумаг. Неизбежны проблемы и потери в связи с переименованием институтов. В этой связи особенно переживают те, кто выполняют крупные государственные заказы, работают с оборонной промышленностью. Они не смогут получать финансирование, пока не сделают новые документы.

— В каком виде будут существовать бывшие СО РАМН и СО РАСХН в структуре общей академии, что будет в новосибирском научном центре?

— О том, что будет, пока можно только гадать. Сибирские отделения РАМН и РАСХН, по-видимому, войдут как отдельные структуры в Сибирское отделение РАН, а их руководители будут заместителями председателя СО РАН.

Проблемы будут у всех

— Формирование новой системы организации науки в стране начнется с аудита. Что можно ожидать от этой процедуры институтам трех академий?

— Проведение аудита — важнейший вопрос, аудит — это первое, что нужно сделать, причем сделать разумно. Заявлено, что его будет проводить квалифицированная команда экспертов с привлечением иностранных ученых. Поэтому, конечно, предсказуемы проблемы для некоторых институтов, в основном в структуре РАСХН. Сравнивать их уровень с ведущими зарубежными институтами тяжело. Но везде есть слабые и сильные, я знаю в СО РАСХН и сильные коллективы, например, институт, которым руководит академик Александр Донченко.

— Критерий оценки — публикации?

— Ученые опасаются, что все будет оцениваться механически, по импакт-факторам, цитированию и формальным бессмысленным показателям, которые так любят изобретать в Высшей школе экономики. Конечно, публикации, цитируемость — важнейшие критерии. Но разум никто не отменял, не следует абсолютизировать отдельные показатели, действовать по-чиновничьи. Например, публикаций у института нет, но только потому, что он работает по «закрытой» тематике, причем успешно. А в каком-нибудь гуманитарном институте ученые публикуются, но никто за рубежом на них не ссылается, поскольку их результаты представляют интерес почти исключительно для России.

— У вас есть какие-то предположения о том, что будет происходить после оценки работы институтов?

— Если действовать по уму, ничего нового придумывать не надо. Аудит научных институтов в свое время проводился в странах Прибалтики, Болгарии, Польше, бывшей ГДР при образовании единой Германии. Там по итогам аудита, проведенного с привлечением международных экспертов, институты делили на три группы. Институты ведущей группы получали дополнительное финансирование, в средней финансирование оставляли на прежнем же уровне, а в слабой — уменьшали. Оценка проводилась периодически. В результате проходил естественный отбор.

Ведь только так можно обеспечить развитие науки, открывать новые институты для развития новых направлений. Закрывать направления, которые стали менее актуальны. Боюсь, что у нас все может пойти по другому пути. Например, деньги у слабых заберут, какие-то институты закроют, но высвободившиеся средства уйдут в неизвестном направлении.

Плохих необходимо увольнять

— Что в этом случае будет с «плохими» институтами? Всех сотрудников уволят и отправят, например, в Якутию — поднимать там науку?

— Плохие сотрудники не нужны нигде — и на Дальнем Востоке тоже будет аудит. Кстати, если говорить о Якутии и биологии, там есть очень хороший академический институт — Институт биологических проблем криолитозоны СО РАН. У них все отлично с фундаментальной наукой, и они развивают биотехнологии, производят биостимуляторы на основе растительных препаратов.

Гипотетически ситуация с «плохими» институтами может развиваться по нескольким сценариям. Может быть такая ситуация — научный институт слабый, но играет в регионе роль центра просвещения. Такой институт, наверное, следует сохранить, а лучше — объединить с местным образовательным учреждением. Другая ситуация: институт не дает никакой научной продукции в смысле фундаментальных исследований, но ведет прикладные работы, позволяет развивать в своем регионе, скажем, сыроделие. Такой институт разумно передать в ведение региональных властей. Наконец, еще одна возможность — слабый институт существует рядом с сильными научными учреждениями. Тогда имеет смысл объединить его с успешной организацией, расформировав слабые лаборатории. Слабый институт — это обычно вина руководства. Есть такая поговорка: нет плохих солдат, есть плохие генералы.

— У нас еще свежи воспоминания о мониторинге вузов. Выявили неэффективных, решили закрывать. Но потом за них вступились региональные власти, которые заявили, что эти вузы им жизненно необходимы. И это как бы стало «амнистией» — неэффективные, но ладно, пусть работают.

— Это как раз пример того, как не надо делать. Следовало бы часть финансирования таких неэффективных вузов переложить на региональные власти, раз слабые вузы им «жизненно необходимы». А изъятые средства отдать тем, кто работает хорошо, как раз они-то и являются в действительности важными образовательными учреждениями.

Повторюсь, с позиции разума следовало бы начать с аудита всех институтов. Нужно понять, какой научный потенциал в действительности имеет наша страна. Как с пациентом — нужно сначала оценить состояние его организма, затем ставить диагноз, а после — лечить. Так следует поступать, если объявленная задача и вправду такова — сделать лучше для российской науки.

— То есть частично вы реформе даже симпатизируете?

— Реформу давно было пора провести, причем академия должна была сделать это сама.

— Но что мешало академии сделать это раньше, чем за нее взялись внешние реформаторы?

— Академия попала в тяжелую полосу стагнации. Руководство академии, которое не сменялось много лет, различными путями «провело» несколько губительных для РАН нововведений. Так, было отменено положение о предельном возрасте пребывания на административных постах. В такой ситуации трудно было вести речь о реформах. Правительство страны требовало провести рейтинговую оценку научных институтов РАН. Академия наук сама себя проверила, и оказалось, что все институты хорошие, первой категории, кроме одного-единственного. Как это называется?

— «Внешние силы» не рискуют увязнуть в исполнении реформы?

— Проведение преобразований внешними силами — трудная задача. Дело в том, что в РАН работают лучшие отечественные специалисты, это самая продуктивная на сегодня научная структура страны. Кто может ее реформировать? Министерство образования и науки? Эта организация еще не успела прославиться успешными реформами. Зато есть примеры благополучно проваленных проектов — одна только реформа школьного образования чего стоит. Спросите сейчас любого преподавателя вуза, нынешние абитуриенты вообще неспособны решать задачи, которые решали их сверстники 20 лет назад.

И вообще, если говорить о науке и технологиях, у нас не видно обещанных успехов крупных дорогих проектов («Сколково», «Роснано», федеральные университеты). Отчитываться по этим проектам нечем. Что получается в «сухом остатке»: один проект провален, другой. А РАН, которой выделяется все меньше средств, продолжает жить и развиваться, остается основным источником российских статей и научных достижений. Она самим существованием раздражает, на ее фоне заметнее провалы рекламируемых дорогих проектов. Сейчас и вовсе совершенно серьезно обсуждается задача — придумать такой рейтинг, чтобы наши вузы в нем выглядели лучше всех. То есть началась имитационная деятельность, о которой очень метко отозвался однажды Александр Асеев: все делается, как в сказке про старика Хоттабыча, где он по просьбе детей изготовил телефон. Телефон был красивый, из мрамора, только не звонил.

— У вас сотрудников тоже заставляют публиковаться через университет?

— У нас ситуация особая, в искусственных мерах нет необходимости. Новосибирский госуниверситет с институтами СО РАН — это, по сути, одна организация. В этом смысле он похож на университеты США или европейских стран. Например, всемирно известный университет в Страсбурге. Так что у нас вопрос стоит лишь о том, чтобы не забывали упоминать университет в статьях, которые были написаны с участием университетских студентов.

Об имуществе РАН

— Как вам, кстати, идея со специальным агентством по управлению собственностью и научными институтами?

— Обозначенная авторами закона задача избавить ученых от забот об их собственности не выглядит актуальной. В каждом институте есть специалист по хозяйственной части, и с управлением имуществом нет никаких проблем. То есть имуществом управляют те, кто им пользуется, — это правильный подход, хозяин заинтересован в том, чтобы имущество было в порядке, крыша здания не текла, а приборы работали. Сторонние владельцы имущества заинтересованы в том, чтобы оно использовалось эффективно в смысле финансов. Уверяю вас, самый большой эффект в этом случае получается, если имущество продать. Получить деньги, чтобы раз и навсегда забыть вообще о каких-то ученых, которым зачем-то были нужны приборы. Особенно это касается РАСХН, у которой некоторые поля расположены в очень привлекательных местах.

Но это все — разговоры о прошлом. Путь выбран, реформа, если процесс так называть, проводится извне. Принят закон, надо работать.

— Какие сроки передачи имущества вам называют?

— Я думаю, что речь идет о месяцах. Это должно быть сделано быстро, иначе нашей научной деятельности грозит паралич. Дело в том, что процедура принятия закона и сам закон немедленно дали один ожидавшийся результат, негативный — молодые ученые деморализованы. Сейчас студент или аспирант, который выбирает, чем ему дальше заниматься в жизни, скорее всего, решит, что ему незачем оставаться в стране, где двадцать лет ведутся дискуссии о том, нужна ли фундаментальная наука. Сейчас само существование нормальной науки находится под вопросом.

Вчера зашел в одну из ведущих наших лабораторий, а в ней проводы — студент уезжает в Германию, будет там обучаться в аспирантуре. Геологи мне говорили, что у них пять человек уезжает. Наши ученые ведь востребованы в ведущих странах. И сейчас, зная о нашей ситуации, активизировались всевозможные вербовщики — письма с предложениями о работе полились рекой, как в 1990 годы. Так что начался отъезд молодежи, мы можем потерять еще одно поколение. Насколько этот поток будет большим — сказать сложно, ведь сейчас многие выжидают, смотрят, как будут развиваться события.

Ученые — не шахтеры

— Прогнозируете ли вы рост социальной напряженности среди ученых?

— Налицо репутационные потери власти. Все видели заседания Думы, слышали выступления представителей разных партий, могли оценить поведение депутатов и министров. Все наблюдали ход переговоров, слышали лживые обещания.

— Стоит ли нам ждать, что ученые, как шахтеры или рабочие заводов, выйдут на улицы, условно, перекроют железную дорогу?

— Нет, конечно. Шахтерам и рабочим деваться некуда. А ученые — люди самодостаточные. Настоящим ученым некогда митинговать, они заняты любимым делом. И они найдут, где им этим делом заниматься. Пожилые ученые уйдут в вузы, займутся преподаванием и репетиторством, наиболее активные будут искать работу в бизнес-структурах, а молодежь задерживаться на наших просторах не будет совсем.

— Вы так спокойно об этом говорите: одни уедут, другие уже никому никогда не поверят. Как будто это обычное дело, а не катастрофа.

— Так это продолжение катастрофы, мы уже к ней почти привыкли. Этот процесс идет непрерывно вот уже двадцать лет. У нас в 1990 годы полностью сменился состав института. После ситуация стабилизировалась, а в последние годы заметно нарастало финансирование. Мы приобрели современное оборудование, решались проблемы с жильем. Зарплата сотрудников СО РАН приблизилась к достойному уровню. Еще бы год–два  — и у нас не стало бы очередей на жилье для молодых ученых. Если бы мы с вами встречались год назад, я бы рассказывал, как у нас все прекрасно и какое нас ждет светлое будущее. И вот — только мы вылезли из этой ямы 1990 годов, как снова начинаются реформы. Очень жаль, огромные потери для страны.

— То есть, окончательный прогноз полон пессимизма?

— Нет, реализма и надежд на оптимизм. Ученые — те, кто не уехал в «лихие 90-е», — многое пережили, работали в труднейших условиях, когда было несравненно хуже, чем сейчас. Но конец света не наступил. Да, будут потери, но жизнь не остановится, наша страна ведь не ликвидируется. Но нужно помнить, что нет будущего у страны, где нет науки. Без труда ученых не летают ракеты, не создаются рабочие места. Напротив, наступает одичание и теряется возможность получить образование и качественную медицинскую помощь. Думаю, что время все расставит по своим местам.