Закон о реформе государственных академий наук — «большой» РАН, а также академий медицинских (РАМН) и сельскохозяйственных (РАСХН) наук, который президент страны Владимир Путин подписал 27 сентября (опубликован, кстати, как и положено важным законам, в пятницу вечером), весьма коварен. Основная часть текста закона хороша и выбивает почву из-под ног у критиков реформы: тут вам и про свободу науки, и про учет мнения ученых по всем вопросам. Дьявол кроется в «Заключительных положениях». Там говорится, что имущество научных учреждений — от зданий до микроскопов — передается в уже созданное Федеральное агентство научных институтов (ФАНО), а РАМН и РАСХН присоединяются к «большой» академии наук. То есть речь идет не о реформах, а о принципиальном изменении статуса этих организаций.
При этом, если говорить о регионах, в тексте закона прописаны противоречащие друг другу положения. С одной стороны, все имущество РАН передается в ФАНО, с другой — региональные отделения РАН (Сибирское, Уральское и Дальневосточное) вроде как остаются самостоятельными структурами. Вопрос только — как им применить эту самостоятельность, если институты им не принадлежат? К тому же новая РАН осталась бюджетным учреждением, а не общественной организацией — «клубом ученых», как предполагалось в самом начале обсуждения законопроекта. Но и это положение нового закона вполне может опровергнуть практика его применения. Как известно, уже создано Федеральное агентство научных организаций (ФАНО) — структура, чьи функции пока точно неизвестны, но уже ясно, что полномочий там будет сосредоточено много. ФАНО возглавил экс-министр финансов Красноярского края, в последние годы работавший замглавой федерального Минфина, Михаил Котюков. Нового главу ФАНО в академиях наук не знают. Некоторые академики уже опасаются, что Котюков будет заниматься «распродажей академии» и «беречь деньги».
Затем стало известно о создании еще одной структуры — некоего фонда, который будет заниматься финансированием научных исследований в институтах РАН. Тенденция налицо. Имущество РАН переходит в управление агентству, научные исследования будут финансироваться из отдельного фонда. Тогда возникает вопрос: что же останется самой РАН? Ответ очевиден: ничего, кроме функций того самого «клуба ученых».
«Ответственный» за объединение региональных отделений государственных академий Валентин Власов рассказал «Эксперту-Сибирь» о вероятной схеме процесса консолидации РАН, РАМН и РАСХН, о том, что может ожидать «плохие» институты и каковы уже сегодня предвидимые результаты запущенного процесса.
Неважно, где ты работаешь
— Кто в Сибири будет руководить процессом объединения трех академий? Как это будет происходить?
— Пока этот вопрос детально не проработан. Очевидно, что основные фигуры — председатели сибирских академических отделений — академики Александр Асеев, Любомир Афтанас и Александр Донченко. Затем с документами будут работать главные ученые секретари отделений. В СО РАН в научном плане объединение в наибольшей степени имеет отношение к биологам, хотя и наши химики с физиками также активно сотрудничают с учеными СО РАМН и СО РАСХН.
Сотрудничество важно для всех сторон. У ученых РАН главная задача — проведение фундаментальных исследований. Задачи РАМН и РАСХН — проведение ориентированных и прикладных исследований, направленных на решение конкретных задач в медицине и сельском хозяйстве соответственно. Три академии в этой области тесно сотрудничают: современная биология важна и для медицины, и для растениеводства, и для животноводства. Ученые РАН исследуют вопросы глобального порядка. Например, изучают строение генов у различных организмов, синтезируют новые биополимеры. Они изначально не могут даже планировать, как и куда можно будет применить результаты исследований. Если получено интересное — можно обсудить возможные варианты развития работы для получения полезных продуктов, например, для растениеводства или хирургических операций. Когда фундаментальные исследования приводят к результатам, потенциально имеющим применение в медицине и сельском хозяйстве, мы обращаемся к ученым дружественных академий и начинаем совместные работы. У трех академий есть много идущих совместных проектов, решены вопросы их совместного финансирования.
— Таким образом, в обычной работе ученых ничего не изменится?
— Для ученых, сотрудников академий, процесс объединения мало что изменит, мы и так друг друга все знаем и, где надо, работаем вместе. И вообще, вопрос объединения академий имеет самое незначительное отношение к реформе российской науки, это непринципиальный вопрос. Куда важнее вопросы передачи собственности, проведение аудита научных институтов и введения новых правил игры.
Спросите ученого, как влияет на продуктивность научной работы наличие одной или нескольких академий, какое значение имеет для него вопрос о том, кто владеет зданием института — академия или агентство, выполняющее функции академии. И ученый ответит, что не этими вопросами надо заниматься, чтобы повысить эффективность научных исследований. А проблемы у нас простые, и мы сто раз о них говорили. Как же может российский ученый конкурировать с зарубежными коллегами, если он не имеет возможности оперативно закупить ни отечественные, ни импортные реактивы, если он платит за приборы в разы больше, чем зарубежный коллега? Как может он нормально работать, если деньги по грантам и контрактам он получит летом или даже в конце года, обязан потратить средства, отчитаться о выполненной работе в конце того же года и не имеет права оставить часть на следующий год. А новые поступления снова будут только в лучшем случае летом! И еще упомянет ученый нарастающую бюрократизацию в РАН и еще много худший уровень бюрократизации в Министерстве образования и науки. Вот реальные проблемы, убивающие эффективность нашей науки, вот какие проблемы нужно решить, чтобы работа ученых стала эффективной.
Объявленная очередная фундаментальная перестройка обещает огромные потери времени для ученых. Предстоит реорганизация системы управления, возрастет поток бумаг. Неизбежны проблемы и потери в связи с переименованием институтов. В этой связи особенно переживают те, кто выполняют крупные государственные заказы, работают с оборонной промышленностью. Они не смогут получать финансирование, пока не сделают новые документы.
— В каком виде будут существовать бывшие СО РАМН и СО РАСХН в структуре общей академии, что будет в новосибирском научном центре?
— О том, что будет, пока можно только гадать. Сибирские отделения РАМН и РАСХН, по-видимому, войдут как отдельные структуры в Сибирское отделение РАН, а их руководители будут заместителями председателя СО РАН.
Проблемы будут у всех
— Формирование новой системы организации науки в стране начнется с аудита. Что можно ожидать от этой процедуры институтам трех академий?
— Проведение аудита — важнейший вопрос, аудит — это первое, что нужно сделать, причем сделать разумно. Заявлено, что его будет проводить квалифицированная команда экспертов с привлечением иностранных ученых. Поэтому, конечно, предсказуемы проблемы для некоторых институтов, в основном в структуре РАСХН. Сравнивать их уровень с ведущими зарубежными институтами тяжело. Но везде есть слабые и сильные, я знаю в СО РАСХН и сильные коллективы, например, институт, которым руководит академик Александр Донченко.
— Критерий оценки — публикации?
— Ученые опасаются, что все будет оцениваться механически, по импакт-факторам, цитированию и формальным бессмысленным показателям, которые так любят изобретать в Высшей школе экономики. Конечно, публикации, цитируемость — важнейшие критерии. Но разум никто не отменял, не следует абсолютизировать отдельные показатели, действовать по-чиновничьи. Например, публикаций у института нет, но только потому, что он работает по «закрытой» тематике, причем успешно. А в каком-нибудь гуманитарном институте ученые публикуются, но никто за рубежом на них не ссылается, поскольку их результаты представляют интерес почти исключительно для России.
— У вас есть какие-то предположения о том, что будет происходить после оценки работы институтов?
— Если действовать по уму, ничего нового придумывать не надо. Аудит научных институтов в свое время проводился в странах Прибалтики, Болгарии, Польше, бывшей ГДР при образовании единой Германии. Там по итогам аудита, проведенного с привлечением международных экспертов, институты делили на три группы. Институты ведущей группы получали дополнительное финансирование, в средней финансирование оставляли на прежнем же уровне, а в слабой — уменьшали. Оценка проводилась периодически. В результате проходил естественный отбор.
Ведь только так можно обеспечить развитие науки, открывать новые институты для развития новых направлений. Закрывать направления, которые стали менее актуальны. Боюсь, что у нас все может пойти по другому пути. Например, деньги у слабых заберут, какие-то институты закроют, но высвободившиеся средства уйдут в неизвестном направлении.
Плохих необходимо увольнять
— Что в этом случае будет с «плохими» институтами? Всех сотрудников уволят и отправят, например, в Якутию — поднимать там науку?
— Плохие сотрудники не нужны нигде — и на Дальнем Востоке тоже будет аудит. Кстати, если говорить о Якутии и биологии, там есть очень хороший академический институт — Институт биологических проблем криолитозоны СО РАН. У них все отлично с фундаментальной наукой, и они развивают биотехнологии, производят биостимуляторы на основе растительных препаратов.
Гипотетически ситуация с «плохими» институтами может развиваться по нескольким сценариям. Может быть такая ситуация — научный институт слабый, но играет в регионе роль центра просвещения. Такой институт, наверное, следует сохранить, а лучше — объединить с местным образовательным учреждением. Другая ситуация: институт не дает никакой научной продукции в смысле фундаментальных исследований, но ведет прикладные работы, позволяет развивать в своем регионе, скажем, сыроделие. Такой институт разумно передать в ведение региональных властей. Наконец, еще одна возможность — слабый институт существует рядом с сильными научными учреждениями. Тогда имеет смысл объединить его с успешной организацией, расформировав слабые лаборатории. Слабый институт — это обычно вина руководства. Есть такая поговорка: нет плохих солдат, есть плохие генералы.
— У нас еще свежи воспоминания о мониторинге вузов. Выявили неэффективных, решили закрывать. Но потом за них вступились региональные власти, которые заявили, что эти вузы им жизненно необходимы. И это как бы стало «амнистией» — неэффективные, но ладно, пусть работают.
— Это как раз пример того, как не надо делать. Следовало бы часть финансирования таких неэффективных вузов переложить на региональные власти, раз слабые вузы им «жизненно необходимы». А изъятые средства отдать тем, кто работает хорошо, как раз они-то и являются в действительности важными образовательными учреждениями.
Повторюсь, с позиции разума следовало бы начать с аудита всех институтов. Нужно понять, какой научный потенциал в действительности имеет наша страна. Как с пациентом — нужно сначала оценить состояние его организма, затем ставить диагноз, а после — лечить. Так следует поступать, если объявленная задача и вправду такова — сделать лучше для российской науки.
— То есть частично вы реформе даже симпатизируете?
— Реформу давно было пора провести, причем академия должна была сделать это сама.
— Но что мешало академии сделать это раньше, чем за нее взялись внешние реформаторы?
— Академия попала в тяжелую полосу стагнации. Руководство академии, которое не сменялось много лет, различными путями «провело» несколько губительных для РАН нововведений. Так, было отменено положение о предельном возрасте пребывания на административных постах. В такой ситуации трудно было вести речь о реформах. Правительство страны требовало провести рейтинговую оценку научных институтов РАН. Академия наук сама себя проверила, и оказалось, что все институты хорошие, первой категории, кроме одного-единственного. Как это называется?
— «Внешние силы» не рискуют увязнуть в исполнении реформы?
— Проведение преобразований внешними силами — трудная задача. Дело в том, что в РАН работают лучшие отечественные специалисты, это самая продуктивная на сегодня научная структура страны. Кто может ее реформировать? Министерство образования и науки? Эта организация еще не успела прославиться успешными реформами. Зато есть примеры благополучно проваленных проектов — одна только реформа школьного образования чего стоит. Спросите сейчас любого преподавателя вуза, нынешние абитуриенты вообще неспособны решать задачи, которые решали их сверстники 20 лет назад.
И вообще, если говорить о науке и технологиях, у нас не видно обещанных успехов крупных дорогих проектов («Сколково», «Роснано», федеральные университеты). Отчитываться по этим проектам нечем. Что получается в «сухом остатке»: один проект провален, другой. А РАН, которой выделяется все меньше средств, продолжает жить и развиваться, остается основным источником российских статей и научных достижений. Она самим существованием раздражает, на ее фоне заметнее провалы рекламируемых дорогих проектов. Сейчас и вовсе совершенно серьезно обсуждается задача — придумать такой рейтинг, чтобы наши вузы в нем выглядели лучше всех. То есть началась имитационная деятельность, о которой очень метко отозвался однажды Александр Асеев: все делается, как в сказке про старика Хоттабыча, где он по просьбе детей изготовил телефон. Телефон был красивый, из мрамора, только не звонил.
— У вас сотрудников тоже заставляют публиковаться через университет?
— У нас ситуация особая, в искусственных мерах нет необходимости. Новосибирский госуниверситет с институтами СО РАН — это, по сути, одна организация. В этом смысле он похож на университеты США или европейских стран. Например, всемирно известный университет в Страсбурге. Так что у нас вопрос стоит лишь о том, чтобы не забывали упоминать университет в статьях, которые были написаны с участием университетских студентов.
Об имуществе РАН
— Как вам, кстати, идея со специальным агентством по управлению собственностью и научными институтами?
— Обозначенная авторами закона задача избавить ученых от забот об их собственности не выглядит актуальной. В каждом институте есть специалист по хозяйственной части, и с управлением имуществом нет никаких проблем. То есть имуществом управляют те, кто им пользуется, — это правильный подход, хозяин заинтересован в том, чтобы имущество было в порядке, крыша здания не текла, а приборы работали. Сторонние владельцы имущества заинтересованы в том, чтобы оно использовалось эффективно в смысле финансов. Уверяю вас, самый большой эффект в этом случае получается, если имущество продать. Получить деньги, чтобы раз и навсегда забыть вообще о каких-то ученых, которым зачем-то были нужны приборы. Особенно это касается РАСХН, у которой некоторые поля расположены в очень привлекательных местах.
Но это все — разговоры о прошлом. Путь выбран, реформа, если процесс так называть, проводится извне. Принят закон, надо работать.
— Какие сроки передачи имущества вам называют?
— Я думаю, что речь идет о месяцах. Это должно быть сделано быстро, иначе нашей научной деятельности грозит паралич. Дело в том, что процедура принятия закона и сам закон немедленно дали один ожидавшийся результат, негативный — молодые ученые деморализованы. Сейчас студент или аспирант, который выбирает, чем ему дальше заниматься в жизни, скорее всего, решит, что ему незачем оставаться в стране, где двадцать лет ведутся дискуссии о том, нужна ли фундаментальная наука. Сейчас само существование нормальной науки находится под вопросом.
Вчера зашел в одну из ведущих наших лабораторий, а в ней проводы — студент уезжает в Германию, будет там обучаться в аспирантуре. Геологи мне говорили, что у них пять человек уезжает. Наши ученые ведь востребованы в ведущих странах. И сейчас, зная о нашей ситуации, активизировались всевозможные вербовщики — письма с предложениями о работе полились рекой, как в 1990 годы. Так что начался отъезд молодежи, мы можем потерять еще одно поколение. Насколько этот поток будет большим — сказать сложно, ведь сейчас многие выжидают, смотрят, как будут развиваться события.
Ученые — не шахтеры
— Прогнозируете ли вы рост социальной напряженности среди ученых?
— Налицо репутационные потери власти. Все видели заседания Думы, слышали выступления представителей разных партий, могли оценить поведение депутатов и министров. Все наблюдали ход переговоров, слышали лживые обещания.
— Стоит ли нам ждать, что ученые, как шахтеры или рабочие заводов, выйдут на улицы, условно, перекроют железную дорогу?
— Нет, конечно. Шахтерам и рабочим деваться некуда. А ученые — люди самодостаточные. Настоящим ученым некогда митинговать, они заняты любимым делом. И они найдут, где им этим делом заниматься. Пожилые ученые уйдут в вузы, займутся преподаванием и репетиторством, наиболее активные будут искать работу в бизнес-структурах, а молодежь задерживаться на наших просторах не будет совсем.
— Вы так спокойно об этом говорите: одни уедут, другие уже никому никогда не поверят. Как будто это обычное дело, а не катастрофа.
— Так это продолжение катастрофы, мы уже к ней почти привыкли. Этот процесс идет непрерывно вот уже двадцать лет. У нас в 1990 годы полностью сменился состав института. После ситуация стабилизировалась, а в последние годы заметно нарастало финансирование. Мы приобрели современное оборудование, решались проблемы с жильем. Зарплата сотрудников СО РАН приблизилась к достойному уровню. Еще бы год–два — и у нас не стало бы очередей на жилье для молодых ученых. Если бы мы с вами встречались год назад, я бы рассказывал, как у нас все прекрасно и какое нас ждет светлое будущее. И вот — только мы вылезли из этой ямы 1990 годов, как снова начинаются реформы. Очень жаль, огромные потери для страны.
— То есть, окончательный прогноз полон пессимизма?
— Нет, реализма и надежд на оптимизм. Ученые — те, кто не уехал в «лихие 90-е», — многое пережили, работали в труднейших условиях, когда было несравненно хуже, чем сейчас. Но конец света не наступил. Да, будут потери, но жизнь не остановится, наша страна ведь не ликвидируется. Но нужно помнить, что нет будущего у страны, где нет науки. Без труда ученых не летают ракеты, не создаются рабочие места. Напротив, наступает одичание и теряется возможность получить образование и качественную медицинскую помощь. Думаю, что время все расставит по своим местам.
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии