Руководителю ФАНО
М.М. Котюкову

от В.Е. Захарова,
академика РАН

Глубокоуважаемый Михаил Михайлович,

Я обращаюсь к Вам как человек, посвятивший  свою жизнь науке. Первую научную статью я опубликовал в 1962 году, будучи еще совсем молодым человеком, с тех пор написал более трехсот статей и по сей день продолжаю интенсивную и напряженную научную работу. Я руковожу небольшой, но очень активной группой весьма компетентных ученых, успехи которой признаны мировым научным сообществом. В 2010 году я получил мегагрант на создание лаборатории в новосибирском Академгородке, а на днях мой коллектив в трудном конкурсе выиграл грант из числа объявленных Федеральным Научным Фондом.

У меня были первоклассные научные учителя, и они преподали мне урок как работать с научной молодежью. И за долгую жизнь в науке я воспитал немало учеников, а они воспитали уже собственных, – так возникло то, что в научном сообществе называют «школой Захарова». К сожалению, многие члены этой школы теперь рассеяны по целому свету, от Австралии до Ирландии, не говоря уж о Соединенных Штатах. Занимаясь, в основном, научными исследованиями, я не сторонился и научно-организационной деятельности: был директором одного из лучших научных институтов страны – Института теоретической физики им. Ландау, руководил и руковожу Научным советом по нелинейной динамике при РАН. В прошлом году мы провели юбилейную двадцатую сессию. Моя деятельность в науке отмечена многими наградами, индекс цитирования и индекс Хирша одни из самых высоких в стране.

Я привожу этот послужной список с единственной целью – убедить Вас, что имею моральное право говорить от лица российской науки и позволить себе высказать свои соображения о путях ее развития.

1. Ученые имеют самые разные специализации. Более того, не так легко найти двух подлинно крупных ученых, области научного поиска которых совершенно совпадают. Каждый сколько-нибудь яркий ученый имеет свою научную индивидуальность. Тем не менее, ученые разных специальностей – от филологов и историков до экспертов по ракетным двигателям – отлично понимают друг друга. После короткого контакта с новым знакомым очень быстро заключаешь, принадлежит он к цеху настоящих ученых или нет. Ученые, как правило, живо интересуются тем, что происходит в других областях науки, вовсе не обязательно смежных, а привычка к рациональному мышлению  позволяет безошибочно распознавать имитацию науки. В нашей Комиссии общественного контроля в сфере науки активную роль играют настоящие ученые – историки, филологи, математики, физики, специалисты по кибернетике. И мы все отлично понимаем друг друга.

2. Наука интернациональна. Ученые, живущие в разных странах, часто занимаются близкими проблемами и при встрече легко находят общий язык и легко становятся друзьями. Когда-то языком общения была латынь, сегодня им является английский. Все сколько-нибудь компетентные ученые во всем мире понимают английский язык в степени, достаточной для коммуникации. Если человек называет себя ученым, но не владеет английским языком в степени, позволяющей ему говорить о предмете своих научных исследований, то слушать советы такого человека по делам науки просто не следует.

Особенного внимания заслуживает вопрос о научных журналах, издаваемых на русском языке. Их обязательно нужно переводить на английский язык и выкладывать в интернет, иначе опубликованные в этих журналах статьи для мировой науки просто пропадут. Это, может быть, неприятно слышать людям, необоснованно называющим себя патриотами, но это так. Нужно ясно понимать, что никакой «чисто русской» науки, отделенной от науки мировой, не существует и существовать не может. Гитлер попытался создать «чисто арийскую» науку, не зараженную «тлетворным еврейским духом». Это привело к деградации некогда великой немецкой науки.

В продолжение этого тезиса. Нужно всячески развивать и поддерживать международное научное сотрудничество, как можно шире участвовать в международных научных проектах – по созданию новых ускорителей и новых телескопов, по проведению совместных археологических и палеонтологических исследований. Даже в худшие времена холодной войны это сотрудничество было довольно активным, оно было частью дипломатической активности вообще. Ведь ученые – самые естественные дипломаты. А что касается журналов, то в годы самой горячей Отечественной войны ведущие научные журналы на иностранных языках исправно выписывались. А сейчас библиотеки многих ведущих научных институтов не имеют средств даже на электронные подписки необходимых научных журналов.

3. Нельзя делить науку на «полезную» и «бесполезную». То, что сегодня кажется не имеющим практического применения, завтра может оказаться на острие востребованности. Тут можно привести множество примеров, один из ярких – ядерная физика. Перед Второй мировой войной эта область казалась бесконечно академической, далекой от всякой практики. Советские ученые, занимавшиеся ею, едва уцелели от репрессий, которым подверглись в то же время генетики. Однако, вскоре в США началась работа над атомным проектом, и немногочисленная, но очень сильная группа физиков-ядерщиков, взращенная в школе А.Ф. Иоффе, оказалась очень кстати. Не будь ее, Советский Союз не смог бы, несмотря на самую успешную разведку, создать атомную бомбу. И вся история планеты оказалось бы другой.
Можно привести и менее известные примеры. Теория чисел была и остается одной из самых утонченных областей математики, и долгое время полагали, что она, в принципе, не может иметь никаких практических применений. Однако в наши дни теория чисел является основой современной криптографии, и специалисты, работающие в этой области, получают солидные дотации и от оборонных ведомств, и от финансовых структур.

Еще о криптографии. Во время Второй мировой войны американцы додумались использовать в качестве кода редкие экзотические языки – индейцев навахо и апачи. В самих Штатах специалистов по этим языкам было немного, и казалось невероятным предполагать, что противник расколет этот код. С японцами это сработало, а с немцами – нет. В Германии издавна была прекрасная и очень сильная  лингвистическая школа. Немецкое командование разыскало уцелевших полуголодных профессоров-лингвистов, и секрет кода перестал существовать.

Развитие науки непредсказуемо. Совершенно неизвестно, какие ее области, сегодня кажущиеся бесполезными, окажутся крайне востребованными завтра. Поэтому нельзя допускать, чтобы какие-то сектора науки были утеряны. Совершенно необходимо, чтобы в стране были специалисты, способные понимать, что написано абсолютно во всех западных научных журналах. Наука есть единый организм. Он сформировался давно и развивается по своим собственным законам, и произвольно удалять из него ученых некоторых специальностей – это то же самое, что препарировать живое тело. Все ученые, в том числе не вовлеченные в престижные на сегодняшний день области науки, должны иметь нормальные условия для работы и достойную базовую зарплату.
Необходимость поддержки всей науки в целом отнюдь не исключает грантовую систему. Грантовая поддержка совершенно необходима, особенно это касается тех областей, где в силу исторических обстоятельств российская наука отстает от мировой. Прежде всего это относится к микроэлектронике. Несмотря на все разговоры о нанотехнологиях, мы в этом направлении продвинулись мало и микрочипов для современных компьютеров производить так и не научились.

4. Перейдем теперь к самому болезненному и важному вопросу – реформе РАН, приведшей к кардинальному изменению всей системы управления наукой. Для такой реформы не было серьезных причин. Одним из распространенных аргументов был тезис о том, что Академия наук, в том виде, в каком она досталась нам в момент «перестройки», была продуктом советской эпохи и по этой причине должна быть уничтожена. Этот аргумент не может рассматриваться как серьезный. Другой аргумент звучит на первый взгляд более убедительно. Форма организации науки, в которой основная научная деятельность сосредоточена в институтах Академии наук, а не в университетах, не принят нигде в мире и потому нуждается в коренном изменении. Но это не так. Академическая система организации науки принята не только в России, но и в Китае, например. И там она прекрасно работает. Что-то напоминающее западный кампус у нас было создано лишь в новосибирском Академгородке: большой университет и на пешеходном расстоянии – множество научно-исследовательских институтов.

Оригинальность организации вовсе не причина для ее реконструкции. На земле сосуществует и процветает множество форм жизни. Все дело в том, насколько эффективно данная система работает. Академическая организация науки, которая перенесла и двадцатикратное уменьшение финансирования в начале 90-х годов, и невиданную массовую эмиграцию ученых, доказала свою жизнеспособность. Казалось бы, академическая наука должна была умереть, но она, странным образом, выжила. Более того, в академические институты, особенно в последние годы, пришла научная молодежь. Последствия перестройки обнаруживаются в сегодняшних институтах в форме наличия в них «демографической дыры» – дефицита научных сотрудников в возрасте 40-60 лет. А это для ученых возраст еще очень большой научной активности. Этот факт и делает таким трудным проводить в настоящее время замену директоров институтов по возрастному цензу.
Это одна из проблем, с которыми Академия пришла к выборам нового президента и президиума в 2013 году. Было, конечно, много и других проблем, прежде всего, проблем «внешних». Низкая зарплата ученых, трудности с жильем для молодых ученых, нехватка средств на покупку приборов и химикатов, недостаток средств на экспедиции, бедность библиотек. Эти проблемы Академия сама разрешить не могла, они должны были решаться на самом высоком государственном уровне.

Были, однако, и внутренние проблемы. Прежде всего, проблема замены руководства РАН. Предыдущий президент Ю.С. Осипов имел несомненные заслуги, в 1991 году ему с группой ведущих ученых удалось Академию сохранить. Но Осипов и его президиум руководили Академией слишком долго – двадцать три года. За эти годы они утратили связь и контакты с основной массой научных сотрудников, в результате этого потеряли научный и моральный авторитет. Раньше я очень резко критиковал прежний президиум, активно выступал против переизбрания Ю.С. Осипова на новый срок, но сейчас продолжать эту тему считаю излишней. У нас есть новый президиум, к сожалению, практически полностью лишенный полномочий.
Вторая проблема, которой предполагал заняться новый президиум – проблема «санации» институтов, серьезная и объективная оценка научных сотрудников, работающих в институтах РАН. Сейчас этим занимается ФАНО, и я хотел бы высказать по этому поводу некоторые соображения.

Оценка мастерства и продуктивности научного работника – очень деликатное дело, требующее весьма квалифицированного подхода. Нельзя использовать чисто формализованный подход, например, число печатающихся автором статей. Я знал людей, которые писали по статье в неделю, но уважением среди коллег не пользовались. А другие годами работают над трудной проблемой, публикуются редко, но их результаты оказываются потом очень важными. Индексы цитирования, в особенности индекс Хирша, имеют значение, но они не совершенны. Некоторые попадают соавторами в значительные работы, в которые их вклад более чем скромен. Некоторые работают в столь узкой области знания, что ожидать на их статьи множество ссылок никак нельзя.

Наукометрию можно принимать во внимание, но нельзя абсолютизировать. Намного важнее оценка квалифицированного эксперта, а лучше – нескольких независимых экспертов. Но как найти сотни признанных ученых, имеющих безусловный международный рейтинг и готовых быстро осуществить аудит академических институтов? Мне пришлось написать немало отзывов на проекты и рецензий на статьи. Каждый раз – это работа. Возможно, удастся привлечь многочисленную российскую научную диаспору.

Все сказанное показывает, какая огромная ответственность лежит на будущих действиях возглавляемой Вами ФАНО. Между тем состав Межведомственной комиссии по оценке результативности научных организаций, спущенный приказом Минобрнауки от 27 июня, мне кажется странным. Ученых высокого уровня там немного, в основном – администраторы от науки или просто администраторы. Начавшая свою деятельность рабочая группа ФАНО по разработке положения об Научно-координационном совете, целью которого станет согласование взаимодействия между Агентством, подведомственными ему научными организациями и РАН, безусловно,  выгодно отличается от этой Комиссии.

В процессе оценки академических институтов должен выполняться главный принцип медицины – «не навреди!». Главное сегодня – это сохранить имеющуюся у нас науку, причем сохранить абсолютно все, что имеет ценность. Дать возможность этой науке активно развиваться, обеспечить приток в нее молодежи. Если мы хотим быть цивилизованной страной, мы обязаны это сделать.

С глубоким уважением,
В.Е. Захаров

18 июля 2014 г.

Мы, пожалуй, безосновательно считаем уголь «морально устаревшим» топливом. В последнее время модернизация отечественных энергетических систем у нас устойчиво ассоциируется с полной газификацией всей страны. Отход от угля и переход на газ, особенно в малой энергетике, воспринимается многими из нас как безусловное благо, как показатель прогресса. Однако это довольно предвзятый взгляд на суть вещей. Ведь прогресс, по большому счету, имеет отношение не столько к виду используемого топлива, сколько к уровню эффективности его использования. Тот же газ можно сжигать нерачительно, неэффективно. Гораздо неэффективнее угля.

Уголь, со своей стороны, тоже можно сжигать как попало, а можно – грамотно и с большой экономической отдачей, причем без тяжелых последствий для окружающей среды.  Собственно, как раз над решением подобных задач и должна работать наука. И такая работа достаточно хорошо поставлена в институтах СО РАН, что вполне понятно – запасы угля в Сибири колоссальны. И пока правительство не намерено закрывать угольные шахты, есть смысл сделать так, чтобы данный вид топлива использовался на современном уровне.

Напомним, что один из основателей Института теплофизики СО РАН – академик Самсон Кутателадзе – был убежденным сторонником «карбонизации» Сибири, то есть рассматривал уголь в качестве основного топлива для наших краев. Естественно, при условии грамотных, передовых подходов к его сжиганию. И надо сказать, что Институт теплофизики вполне успешно развивает данное направление, предлагая (о чем мы уже писали раньше) соответствующие разработки. Как мы рассказывали, одни разработчики предлагают использовать специальный микропомол угля, благодаря чему тот может гореть не хуже газа. Другие предлагают использовать водно-угольную смесь.

Главная задача, которую пытаются таким образом решить, – добиться максимального сжигания угля в топке. Сегодня в огромных котлах ТЭЦ (где уголь сгорает в виде пыли) этот показатель составляет порядка 90%.  Вроде бы, неплохо. Однако, учитывая огромные объемы сжигаемого топлива, несложно представить, сколько этого угля ежедневно буквально вылетает в трубу.

 Значительно хуже дела обстоят в малой энергетике, где уголь (сжигаемый кусками, на решетках) сгорает едва ли на 80%. Что касается новых методов, то они позволят довести указанный показатель до 97-98 процентов.

Но есть еще одна неприятность. Она связана с «легкими» угольной топки. Угольная топка «дышит» воздухом, а воздух почти на 80% состоит из азота. А далее, из-за высоких температур, азот окисляется, эти окиси попадают в атмосферу, грозя нам нехорошими последствиями. Считается, что окиси азота отрицательно влияют на здоровье человека, особенно для людей, страдающих бронхо-легочными заболеваниями. Кроме окисей азота в атмосферу попадает и окись углерода – угарный газ. В идеале было бы неплохо, чтобы от процесса сгорания в трубу вылетал чистый углекислый газ. Его не только легко уловить, но можно еще и использовать с большой пользой. Спектр применения углекислого газа в промышленности весьма широк. Его используют для производства удобрений, извести, сухого льда. Его можно применять в тепличном хозяйстве, повышая урожайность культур. И в настоящее время существуют эффективные способы его улавливания из источников газовых выбросов.

В общем, угольные топки со временем перестанут восприниматься как источник загрязнения воздуха. Скорее, их будут рассматривать как источник получения чистого углекислого газа. Но что для этого нужно? Нужно, чтобы в топку поступал воздух, «очищенный» от азота. Добавление в топку чистого кислорода само по себе, как мы понимаем, может улучшить процесс горения. Это совершенно понятно.

Правда, никто не будет подавать кислород в топку из баллонов, ибо это умопомрачительно дорого. Гораздо лучше, если воздух будет освобождаться от азота, что называется, непосредственно перед подачей в котел. Фантастика? Нет.

В одном из предыдущих материалов мы уже писали о том, что в Институте химии твердого тела и механохимии СО РАН создана специальная мембрана, которая при нагревании осуществляет разделение газов, пропуская через себя только кислород. Одно из применений такой мембраны имеет прямое отношение к химической промышленности. Связано оно с дешевым получением чистого кислорода. Но, как оказалось, данные мембраны можно использовать и в энергетических системах. Таким путем здесь как раз достигаются отмеченные выше эффекты: полное сжигание топлива и отсутствие вредных окисей в выбросах.

Нельзя сказать, что это есть исключительно наше изобретение. Проблема, которую мы затронули, носит мировой характер. Над ее решением бьются, например, в таких странах, как Германия и Япония, где также не спешат отказываться от угольного топлива. Поэтому, как заметил заместитель директора ИХТТМ СО РАН Александр Немудрый, нашим ученым приходится конкурировать со своими зарубежными коллегами. Но пока что, надо отметить, наши специалисты идут с заграницей нога в ногу.

В настоящее время сотрудниками ИХТТМ СО РАН разработан цикл сжигания угольного топлива в котлах, где могут применяться указанные мембраны. Важный момент состоит в том, что чистый кислород, подающийся в топку, частично смешивается с топочным газом. Для чего? А для того, что подавать только лишь чистый кислород весьма опасно, иначе у вас там начнет плавиться металл. Поэтому кислород нужно с чем-то смешивать (но не с азотом, конечно же, иначе какой смысл в этих мембранах?). Выход был найден именно в специальной организации цикла сжигания. Экономно и эффективно.

Как мы понимаем, если указанную инновацию совместить в едином проекте с упомянутыми выше разработками Института теплофизики СО РАН, то наша страна, безусловно, вырвалась бы в абсолютные лидеры по части грамотного использования угля в качестве топлива. С точки зрения науки этому ничто не мешает. Препятствия только в одном – в политике. С одной стороны, зеленый свет у нас зажигается только для нефтегазовых монополистов. «Угольная» тема, в данном случае, вряд ли вписывается в выбранные властью приоритеты.

С другой стороны, новый формат управления научными организациями также не сулит ничего хорошего, ибо академические институты превращаются в удельные княжества, и какие-либо совместные проекты по собственной воле вряд ли кто-то будет инициировать (да и зачем, когда государству это не интересно). При такой политике японцы и немцы опять будут ходить в наших учителях. Мы уж не говорим о том, что при подобном развитии событий отечественные разработки могут попасть в ту же Германию вместе с нашими же учеными.

Олег Носков

Опыт Жилищно-строительного кооператива «Сигма» неожиданно высветил еще один аспект проблемы, имеющий непосредственное отношение к проектированию домов и к строительным технологиям. Как нам стало известно, члены ЖСК остановились на вариантах индивидуальных домов площадью от 105 до 150 кв. метров. Часть проектов была предоставлена Федеральным Фондом РЖС, другие были заказаны дополнительно (вместе с рабочей документацией). Причем, в числе тех, кто работал над заказом, оказались не только новосибирские, но и челябинские проектировщики. Часть проектов была отклонена на эскизной стадии из-за ограниченной площади (менее ста «квадратов»). 

По предварительной информации, большая часть домов будет построена из кирпича с дополнительным утеплением и наружной отделкой поверх утеплителя. Остальные дома будут строиться из автоклавного газобетона. Себестоимость для обоих вариантов, как считают в правлении ЖСК, практически одинакова. Для газобетона она чуть ниже, однако к этому материалу у наших потребителей, как выясняется, есть немало претензий. На их взгляд, он дает усадку, не обладает достаточной прочностью, а к тому же не отличается огнестойкостью. Кирпич в их глазах выглядит надежнее, а дополнительное утепление никого, судя по всему, не смущает и не настораживает. Что касается индустриальных технологий (сборные дома из сэндвич-панелей), то этот вариант никого из членов ЖСК не заинтересовал вообще (что весьма показательно само по себе).

Выбор проектов, судя по всему, выбирался по принципу соотношения желаемого и возможного.  Дом площадью 80 «квадратов» однозначно считается слишком маленьким, дом площадью  200 «квадратов» - слишком дорогим.

Поэтому выбор пал на некую «золотую середину». Причем, часть проектов предполагает возможность увеличения в будущем жилой площади за счет обустройства второго уровня. Скажем, со 105 кв. метров – до 135 «квадратов». В принципе, вполне нормальный потребительский подход. Однако есть здесь сразу несколько «но».

Начнем с того, что в нашем случае речь идет не о покупке готового дома. Члены ЖСК формируют заказ на типы домов, выступая, по сути, в роли девелоперов. Мало того, сам проект поселка официально относится к экономическому классу и поддержан государственными субсидиями, чтобы была возможность «вписаться» в доступную цену – 34 тысячи рублей за «квадрат». Параметры жилья экономического класса у нас в целом официально оговорены, однако на практике, как мы видим, они не играют существенной роли.

Весьма странно и подозрительно, что ни в стране, ни в отдельно взятом регионе нет каталога утвержденных типовых проектов домов экономического класса, прошедших всестороннюю экспертизу и рекомендованных для каждого конкретного региона. Нет, наконец, законодательно утвержденной классификации домов с четким описанием их параметров. Скажем, в соседней республике Казахстан такая классификация есть: строящееся жилье поделено на четыре класса – от самого «престижного» уровня до социального жилья. Четко определены параметры каждого класса, включая минимальную площадь на одного члена семьи. Это особенно важно для проектов, финансово поддержанных государством.

Почему у нас нет такой конкретики, догадаться не сложно. Потому что ни в одной нормальной стране социально ориентированные проекты, связанные с застройкой, так не реализуются. У нас Фонд РЖС якобы «помогает» членам ЖСК. Однако это только пускание пыли в глаза. По-хорошему, именно Фонд РЖС и должен выступать в роли девелопера (прямо или через нанятую им частную компанию, которая профессионально осуществит такую работу), застраивая часть федеральных земель домами экономического класса и реализуя их в рамках определенных программ, связанных с поддержкой граждан тех или иных категорий. То есть Фонд РЖС заказывает проект, находит инвестора (а в роли инвестора может выступить государственное ипотечное агентство), застраивает площадку и продает дома по заранее составленному списку. Всё! Тогда и понадобятся конкретные проектные решения, техническая документация, утвержденные нормативы, независимая экспертиза и т.д. А так у нас получается, что всю эту важную работу спихнули на членов ЖСК, а Фонд, фактически, совершенно не отвечает за конечный результат.

Но самый большой казус связан с тем, что в ходе такой стихийно организованной работы формируются конкретные образцы «сибирских домов», параметры которых научно никак не подкреплены и, по сути, являются лишь прихотью проектировщиков, сумевших «убедить» членов ЖСК (мало компетентных в таких вопросах) в правильности своих решений. А ведь в нашем случае речь идет о домах для сибирских ученых. И получается, что и здесь, в этой обыденной (вроде бы) практике, наука никак не задействована. Совершенно. И ладно бы, если к нашему времени проектные решения для Сибири были отработаны. Однако на самом деле ничего подобного в практике сибирского строительства не наблюдается вовсе, а  потребители из числа ученых новосибирского Академгородка идут здесь путем всех остальных обывателей, наступая, по сути, на одни и те же грабли.

Мы уже писали однажды, что современные российские новостройки являются, по факту, испытательными полигонами для новых технических решений. ЖСК «Сигма» повторяет тот же путь. Проектировщики выдали членам ЖСК решение, научно не подкрепленное, и никого это не смутило.

Научные работники его приняли, не заручившись поддержкой своих компетентных коллег. И вот выходит, что специалисты Академгородка, способные произвести независимую оценку и испытание тех или иных технологий и технических решений, остались в стороне от этого процесса. А ведь только в Институте теплофизики СО РАН этими вопросами занимаются уже более 20 лет, определяя параметры «сибирского дома».

Вот у меня на полке лежит книга «Канадский деревянный дом». Издана она в Канаде. В книге до мельчайших деталей, до единого гвоздя, разъясняется «чисто канадская» технология. По таким технологиям в самой Канаде создано 90% современного жилищного фонда. И по вопросу о том, что такое «канадский дом» никаких двусмысленностей нет. Над технологией не одно десятилетие работают целые государственные институты, проводятся научные исследования, натурные испытания. На основе таких испытаний выдаются техрегламенты, обязательные для каждого застройщика. По этим регламентам осуществляется техническая инспекция. Причем, каждые пять лет они обновляются. Именно так выглядит научная поддержка отрасли.

У нас фактически ничего подобного сейчас нет. Работа сегодняшнего проектировщика никак не связана с научными изысканиями. Да, проектировщик может разработать конструкцию стены, опираясь на определенные теплотехнические расчеты. Но он вряд ли способен подтвердить, как поведет себя тот или иной утеплитель в конкретных условиях. Который из них будет надежнее, а который - предпочтительнее по соотношению «цена/качество».

Таких испытаний у нас не проводится, а на рынке, тем временем, есть десятки марок утеплителей, качественно разнящихся. Что конкретно выбрать потребителю – это у нас остается под вопросом.

Что касается конкретных рекомендации ученых Академгородка, занимающихся подобными вопросами, то они полагают, что в «сибирском доме» стены лучше делать однородными, желательно – из ячеистых бетонов, дополнительно армированных фиброй. Утеплитель применяться может, но ограниченно.  Например, для утепления перекрытий, кровель  или для теплоизоляции фундаментов (чему многие из нас, в том числе и проектировщики, не уделяют должного внимания). Исследования, проведенные нашими учеными, показали, что теплопотери через стены – не столь уж велики, чтобы сильно напрягать по этому поводу голову. Больше всего  тепла утекает через стыки и окна. Поэтому устройство теплых ставен, которые могут закрывать окна в ночное время – задача для сибирского домостроения более актуальная, чем дополнительная теплоизоляция стен. Другая статья теплопотерь – вентиляция. Устройство утепленных полов – еще одна задача. Так слагается первый перечень требований к сибирскому дому. Если же необходима дополнительная теплоизоляция фасадов – то это можно быстро сделать с помощью навесных термопанелей, конструкция которых разрабатывалась в Институте теплофизики. Это намного эффективнее и надежнее, чем «приколачивать» минераловатные плиты непосредственно на кирпичную кладку.

К сожалению, эти наработки не нашли должного отражения в строительной практике, включая и проект ЖСК «Сигма». Поэтому вместо «сибирских домов» мы получим еще один вариант «новорусской» новостройки. Как сказал по этому поводу один из членов кооператива: «Было бы, конечно, неплохо, чтобы дома прошли испытания на полигоне. Но нам этим заниматься некогда – нам жить надо». Понять его можно. В конце концов, здесь мы видим упущение со стороны государства. Человек, приобретающий жилье, в принципе не должен ломать голову над тем, «правильно» построен этот дом или нет. Здесь  по определению всё должно быть «правильно». Однако в нашем случае приходится, все-таки, действовать по другому принципу: «На государство надейся, а сам не оплошай». А конкретно - прежде чем обращаться к проектировщику, заручись научной консультацией. Благо, в Академгородке это есть кому сделать. 

Олег Носков

Оператор газоснабжения ООО «Газпром Межрегионгаз Новосибирск» распространил релиз, в котором сообщает о прекращении подачи топлива на одну из котельных ФГУП «Управление энергетики и водоснабжения СО РАН». В изложении  газовиков эта организация обозначена неплательщиком, ответственным за будущие социальные последствия: «Руководство ФГУП «УЭВ СО РАН» своим бездействием по решению вопроса осуществления расчётов за газ создаёт условия  для возникновения проблем по  теплоснабжению предприятий и населения Советского района». Редакция «НвС» провела небольшое расследование: бездействует ли ФГУП «УЭВ СО РАН»?

ФГУП УЭВ — не первое и не последнее звено в цепочке расчетов между игроками рынка энергоносителей и коммунальных услуг. Да, это предприятие получает извне и оплачивает ресурсы, производя тепло в помещениях и горячую воду в кранах. Но, нередко становясь должником поставщиков (того же газа), ФГУП УЭВ само имеет должников за оказываемые им услуги, крупнейший из которых — бердская компания «Комбинат бытовых услуг» (КБУ). Причём его долги перед коллегами из Академгородка (на июнь 2104 г. свыше 165 миллионов рублей) неоднократно и безуспешно пытались взыскать в судебном порядке, что вызвало обращения дирекции ФГУП УЭВ в прокуратуру и службу судебных приставов (увы, пока безрезультатные).

Другие должники ФГУПа — группа управляющих компаний сферы ЖКХ: ООО «Мастердом», ООО «Квартал» (находящиеся в процедуре банкротства), ООО «Петер Дуссман Восток», а также ликвидированные «Дирекция заказчика по жилищно-коммунальному хозяйству Советского района» и ООО «ЖЭО-85». Их совокупная недоплата составила к началу лета более 80 миллионов рублей. «Из них, — отметил директор ФГУП УЭВ Геннадий Васильевич Сокольцов, — долг на сумму 42,6 миллиона рублей является практически безнадежным к взысканию в связи с банкротством и ликвидацией должников». Ещё 18 миллионов энергетикам Академгородка должно предприятие «Ремонтно-эксплуатационное управление», относящееся к Минобороны России, причём задолженность оно признаёт, средства на её погашение получило, но перечислять их кредитору не торопится, о чем уже уведомлена Главная военная прокуратура. 5 июня 2014 года в отношении ОАО  «РЭУ» Арбитражным судом г. Москвы введена процедура банкротства — временное наблюдение.
          
Ситуацию осложняет запутанная система взаимоотношений и платежей в треугольнике между бердским КБУ, ФГУП УЭВ и новосибирским муниципальным предприятием «Горводоканал». Две последние организации постоянно оказываются должниками друг друга, но «Горводоканал» с 1 января 2014 года перестал перечислять средства ФГУПу, а КБУ накапливает задолженность перед ним, являясь хроническим неплательщиком и имея уже на руках несколько судебных решений о взыскании долгов. В этих условиях руководство ФГУП предложило областным властям разрубить гордиев узел — передать в счет погашения задолженности «Горводоканалу» право требования долга на первоначального должника, то есть МУП «КБУ». Но чиновники не согласились с этим. «В результате отказа от предложенных условий погашения долга, — констатирует Геннадий Сокольцов,—  ФГУП «УЭВ СО РАН» вынуждено производить  «Горводоканалу» оплату по судебным решениям фактически погашая долги КБУ и за счет средств, необходимых для выплаты задолженности по газу».

Тем не менее, энергетики Академгородка признают задолженность по газу и не отказываются от её погашения, при этом регулярно перечисляя средства за текущее потребление топлива. «Если говорить кратко, — резюмировал Геннадий Сокольцов, — проблема состоит в нежелании областных и городских властей проявить волю к её решению». К этому стоит добавить, что указанный в релизе «Межрегионгаза» долг ФГУП «УЭВ СО РАН» рассчитан с 1 февраля 2014 года, а месяцем раньше это предприятие, вместе с другими себе подобными и со всеми академическими институтами перешло в подведомство Федерального агентства научных организаций (ФАНО). Поэтому упоминание Сибирского отделения РАН в названии коммунального оператора остаётся не более чем формальностью.

Насеверо-западе Москвы издалека видно огромное белокаменное здание, отличающееся золотой крышей. Этакий шедевр позднесоветской столичной роскоши. В нем размещается Научный центр сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева РАМН. НЦССХ стоит напротив Кардиологического центра и даже похож на него своим кривым фасадом. Задумывали его как всесоюзный центр кардиохирургии, и его руководитель был обречен стать почти монополистом.

Об академике Бокерии на сайте центра сказано: «Заведуя кафедрами сердечно-сосудистой хирургии в ММА им. И.М. Сеченова и в РМАПО, кафедрой сердечно-сосудистой хирургии и интервенционной кардиологии в ММСУ, академик Л.А. Бокерия много сил и времени отдает подготовке кадров для центров сердечнососудистой хирургии нашей страны… Лео Антонович Бокерия поддерживает медицинские программы Российского детского фонда и участвует в реализации его нравственно-воспитательных инициатив. Лео Антонович Бокерия много сделал и делает на посту Президента Общероссийской общественной организации «Лига здоровья нации» и Председателя комиссии по формированию здорового образа жизни в Общественной палате при Президенте Российской Федерации». В действительности у Л. Бокерии всяких почетных должностей еще больше. Но, оказывается, он действительно «много сил и времени отдает подготовке кадров для центров сердечно-сосудистой хирургии нашей страны.

Когда Диссернет прикоснулся к медицинским диссертациям, почти сразу среди диссертаций с обильными заимствованиями оказались диссертации, выполненные и защищенные в НЦССХ. Подчеркнем, что по традиционным критериям эти диссертации надо было бы называть плагиатом и только особенности российского законоприменения принуждают нас использовать выражение «некорректные заимствования». Так вот, среди этих диссертаций с обильными некорректными заимствованиями три четверти выполнены под руководством Л. Бокерии.

Сегодня каждый может обратиться к сравнению текстов диссертаций из НЦССХ. Они собраны в отдельную коллекцию на сайте Диссернета, где вы можете рассмотреть совпадения текстов и сделать свои выводы. Поэтому обратимся лишь к отдельным примерам.

В 2008 году О. Суратова и А. Тюменева защищают диссертации под руководством Л. Бокерии и Е. Беспаловой. У обеих в тексте некорректные взаимные совпадения и заимствования у Е. Беспаловой. На обе диссертации дает отзыв профильная организация — Кардиологический центр (РКНПК). Можно лишь догадываться, кто у кого что взял и насколько с ведома хозяина (изучая цепи переписываний, трудно употреблять слово «автор»). У Е. Беспаловой руководителем был тоже Л. Бокерия.

В 2011 году Е. Лабарткава защищает диссертацию под руководством А.Ревишвили. Значительная часть текста заимствована у К. Давтяна. Последний защитил свою диссертацию в 2009 году под руководством того же А. Ревишвили и Л. Бокерии. И у К. Давтяна, и у Е. Лабарткавы были одни и те же оппоненты — И. Скопин и А. Жданов. Более того, и профильная организация, которая давала отзыв, одна — Российский научный центр хирургии (РНЦХ). Но это еще не корни истории. Диссертация К. Давтяна содержит большие фрагменты текста, совпадающие с диссертацией А. Меликулова. И вы уже, конечно, догадываетесь, кто был научным руководителем у Азиза Меликулова. Правильно: А. Ревишвили и Л. Бокерия. И РНЦХ тоже давал отзыв, и А. Жданов был оппонентом (вторым был А. Недоступ, он фигурирует как оппонент еще в четырех случаях диссертаций с заимствованиями текста и «научных данных»; третьим — В. Селиваненко).

 Но и это еще не всё. В том же 2011 году диссертацию защищает Е. Фетисова. В ее тексте обнаруживаются фрагменты, идентичные тексту диссертации Е. Лабарткавы и О. Ляджиной. Этой диссертацией также руководит А. Ревишвили, а оппоненты — А. Недоступ и Т. Никитина. У выступающих в этом случае донорами Е. Лабарткавы и О. Ляджиной один руководитель — А. Ревишвили.

У Р. Ярбекова текст заимствован из текста А. Алавердяна, а у последнего — из текста Я. Пахомова. Н. Кидирбаев заимствует у А. Шагиняна, а последний у А. Азаряна — у всей цепочки заимствователей руководитель Л. Бокерия. И так далее.

По мере анализа диссертаций открываются всё большие бездны. Обнаруживаются и признаки фальсификации данных в виде подстановки арифметически или статистически невозможных величин. Однако, как известно, выявление фальсификации и манипулирования данными — это совсем другое дело, отдельное от анализа плагиата.

Иными словами, всё выглядит так, как будто работает фабрика по оформлению степеней для хороших людей, которым представляется возможность брать тексты из недавно или десять лет назад защищенных работ и защищать их с участием оппонентов и профильных организаций, которые никак не замечают, что опять и опять рецензируют тексты, совпадающие наполовину и более.

Критики Диссернета из врачебной среды указывали на то, что при такой вот не совсем своей или совсем не своей диссертации ее «автор», врач, может быть неплохим врачом. Присмотритесь к нашим остепененным «клиентам» из НЦССХ. Они годами осваивали профессию и науку под руководством людей с высшими учеными званиями. Не только Лео Бокерия, но и многократно упомянутый Амиран Ревишвили — профессор и академик. И вот в качестве своего главного квалификационного труда эти ученики представляют диссертации, в которых написано: «мы выполнили», «у наших больных», «нами обнаружено» и т.д., — и это в действительности скопировано слово в слово или с минимальными изменениями с работы годичной или десятилетней давности. Как можно быть уверенными в том, что эти студенты более серьезно относились к обучению? Что они действительно под руководством академика научились оперировать на сердце? Что они не написали в своих отчетах для получения сертификата специалиста такие же данные?

В кардиохирургии летальность больных высока. И 10%, и 50%, и выше бывает при некоторых состояниях. Как мы можем узнать, следующий больной умер потому, что ему «суждено было», или потому, что его оперировал доктор наук, который в действительности преувеличил свои знания и опыт? Правильно, никак. Единственный способ увеличить число выживающих после лечения — обеспечивать качественные процессы, в том числе подготовки кадров. Если квалификационные работы (диссертации) выглядят так, как выглядят они у обнаруженных нами кандидатов и докторов наук, значит что-то не так на фабрике. Она выдает не тот продукт.

Как мы знаем, правительство РФ высказалось против использования ГМО в продуктах питания. Согласно недавней законодательной инициативе, по каждому виду продукции предлагается установить максимально допустимый уровень содержания генно-модифицированных организмов. Для пищевой продукции этот показатель собираются установить на нулевой отметке. По мнению отдельных чиновников, применение ГМО необходимо отложить на несколько лет, чтобы выявить воздействие такой продукции на человеческий организм. При этом заявляется, что даже в том случае, если в ходе исследований никаких угроз выявлено не будет, все равно подобную продукцию не позволят употреблять в пищу. Почему не позволят – не понятно (как и непонятно, зачем нужно вообще проводить такие исследования, если их результаты все равно не будут учитываться).

Среди сторонников запрета раздаются заявления, будто запрет на ГМО способен вызвать положительный экономический эффект, поскольку в мире де растет спрос на «экологически чистую продукцию», и Россия может на этом рынке занять лидирующие позиции, отказавшись от выращивания трансгенных растений.

 И будто сами угодья, где никогда не выращивались генно-модифицированные культуры, могут стать особо привлекательными в глазах инвесторов, став для нашей страны «золотой жилой».

Понятно, что с трибун престижных экономических форумов подобные заявления звучат красиво и убедительно. Похоже на то, что  тех же взглядов сейчас придерживаются и руководители страны, наслушавшись таких вот «экспертов». Напомним, что премьер-министр Дмитрий Медведев не так давно прямо заявил, что наша страна готова кормить себя «нормальными, обычными, а не генно-модифицированными продуктами». Насчет «нормальных и обычных» продуктов вопросов, конечно, не возникает. То есть все продукты, полученные без участия генной инженерии, можно отнести к этой группе. Однако сомнения возникают по другому поводу: с какой это стати «нормальные» и «обычные» растения автоматически попали в группу экологически чистых растений? Из-за чего это вдруг те сельхозугодия, где не выращиваются генно-модифицированные культуры, в глазах наших экономистов стали безупречными с точки зрения экологии?

Здесь имеет место очевидная подмена понятий. На этой подмене понятий как раз и зиждется «аргументация» политиков, выступающих за запрещение ГМО. Постараемся все разложить по полочкам.

Итак, противники ГМО, которые выдвигают в качестве альтернативы так называемое «органическое» земледелие (полагая его «нормальным»), либо совершенно не осведомлены относительно реального положения вещей, либо сознательно вводят народ в заблуждение. Дело в том, что до 80% пищевой продукции мы получаем за счет так называемого интенсивного земледелия, где широко применяются минеральные удобрения, стимуляторы роста, а также химические препараты для борьбы с болезнями, вредителями и сорняками. На интенсивное земледелие работают тысячи предприятий, выпускающих упомянутую «химию», которую ежегодно  тоннами выплескивают на поля, в том числе и в нашей благословенной стране.

Собственно, именно так появляются горы относительно дешевой пшеницы, кукурузы, картофеля и овощей. Не будь интенсивного земледелия, буханка хлеба была бы у нас далеко не дешевой, и многие из нас собирали бы крошки со стола как крупицы золота. Соответственно, не было бы дешевого мяса и молочных продуктов, ибо не было бы дешевых кормов.

Любой из нас слышал такое слово, как «пестициды». Но далеко не все представляют, какое количество этих самых пестицидов попадает в наш организм через вот эти самые «нормальные», «обычные» продукты. И никого почему-то не смущает, что пестициды являются ядом не в переносном, а в прямом смысле слова! Например, токсическая доза ДДТ при поступлении в желудок составляет 11-150 мг/кг. При этом данное вещество обладает чрезвычайной стойкостью, сохраняя свои свойства в естественных условиях до 12 лет. В ряде стран ДДТ запретили, но ведь кое-где его до сих пор применяют. А сколько площадей успели отравить подобной «химией». Причем заметим, что «химия» активно применяется не только в крупных хозяйствах, но даже простыми «частниками» на маленьких приусадебных участках. Молодой картофель, который вы покупаете на рынке у какой-нибудь милой старушки, вполне может содержать следы отравы против колорадского жука. В борьбе с вредителями культур многие наши граждане уже давным-давно отошли от дедовских способов, более доверяя химическим препаратам, чем какому-нибудь настою махорки.

Конечно же, во всем мире пытаются снизить пестицидную нагрузку, минимизировать  количество минеральных удобрений, отказаться от стимуляторов роста. Создаются менее опасные препараты, с коротким сроком действия. В моду начинает входить так называемые биологические методы защиты растений. Все это создает предпосылки упомянутого выше «органического» земледелия. Однако этот подход не является полноценной альтернативой интенсивному земледелию. Причина понятна – слишком высокие издержки в пересчете на единицу получаемой конечной продукции. Именно поэтому «экологически чистые» продукты стоят ощутимо дороже. Продовольственной проблемы они никак не решают. Неудивительно, что их доля составляет всего 10% в общих объемах продукции. И если кто-то думает, будто «органическое» земледелие будет задавать тон и выйдет на первые позиции, тот явно далек от матушки-земли.

Чтобы у вас отпали сомнения, примените «органический» подход к своему саду или огороду, и вам все станет ясно без лишних слов. Представьте, что для борьбы с тлей вам придется специально размножать божьих коровок, вместо того, чтобы просто несколько раз опрыскать листья специальным препаратом. Божьи коровки, безусловно, - дело хлопотное, а значит – более затратное. Или возьмем пример с тем же колорадским жуком. Если вас не устраивает на участке «химия», вам придется каждый день ходить по нему, не разгибая спины, снимая с листьев личинок. А если у вас десятки гектаров? Понятно, что «химия» обойдется дешевле.

Что касается щадящих препаратов, то надо понимать, что стоить они будут дороже, а опрыскивать ими растения придется чаще. Тоже дополнительные расходы.  Чем был привлекателен для производителей тот же ДДТ? Тем, что был он дешев и обладал «убойной» силой. Отрава была что надо!

Экологически безопасные методы борьбы с вредителями хороши именно с точки зрения экологии, но никак не с точки зрения экономики. Перейдя на «органическое» земледелие мы, возможно, повысим качество сельхоз продукции, однако одновременно с тем мы уменьшим их количество. То есть, увеличим стоимость. Средневековые подходы к агротехнике никуда, кроме как в средневековье, нас не приведут.

Какой же выход? Выход нам как раз дает генная инженерия. По сути, ГМО  хороши как раз для интенсивной агротехники. Но при этом – без указанной пестицидной нагрузки, а следовательно, без вредной «химии». Вот конкретный пример. Так, по словам заведующей лабораторией биоинженерии растений Института цитологии и генетики СО РАН Елены Дейнеко, «обычную» сою в наших сибирских краях очень сложно культивировать из-за того, что ее, грубо говоря, «забивают» сорняки. Для борьбы с сорняками пришлось бы заливать поля гербицидами. Вот вам и «химия». Зато в случае с генно-модифицированной соей ситуация другая – здесь достаточно одной обработки на ранней стадии вегетации.

По большому счету, генная инженерия ведет к революционным преобразованиям в области агротехники. Что мешает свершиться этой революции в полной мере? Мешают укоренившиеся предрассудки (о чем мы уже писали ранее). При этом если «вред» от ГМО еще толком не установлен (если будет установлен вообще), то вред от «химии» очевиден для всех. Правда, противники ГМО почему-то стараются этого не замечать. 

Олег Носков

Однажды Никите Сергеевичу Хрущеву показали документальный фильм о работе советских заповедников. Совершенно неожиданно один из эпизодов фильма, повествовавший об исследовательской работе сотрудников заповедника, вызвал у главы партии и правительства вспышку гнева: «Это что же такое?! Здоровый мужик с высшим образованием целый день ни хрена не делает, только смотрит, как белочка шишки грызет! Это что — работа?! Это его для этого столько лет учили?! За это мы ему зарплату платим?!!» Последствия не заставили себя долго ждать: в 1959 году в СССР произошел разгром системы государственных природных заповедников, только-только начавшей приходить в себя после погрома, случившегося восемью годами ранее. Причем на этот раз наиболее тяжкий удар пришелся именно на научные отделы.

Конечно, злополучный киносеанс лег на благодатную почву: Хрущев всегда питал недоверие и к науке, и к ученым, упорно видя в них потенциальных тунеядцев, пользующихся тем, что результативность их работы трудно контролировать, а потому постоянно норовящих побездельничать за государственный счет. Впрочем, в этом своем мнении Никита Сергеевич был не одинок. «Главная забота профессоров — стараться всегда о прибавке своего жалованья, получать разными происками ранги великие и ничего за то не делать под тем прикрытием, что науки не терпят принуждения, но любят свободу», — писал двумя столетиями ранее президент Петербургской академии Кирилл Разумовский — 18-летний мальчишка, вознесенный в кресло главы академии альковными заслугами старшего брата. Однако в отличие от юного президента пожилой первый секретарь в принципе имел возможность оглянуться на исторический опыт — тем более что самые яркие и страшные эпизоды этого опыта творились не только на его глазах, но и с его деятельным участием.

Ласковый взгляд Горгоны

Если забить в строку поисковика слова «наука и власть», не менее половины выпавших ссылок (по крайней мере из числа более или менее релевантных) будут вести к текстам, в которых одно из ключевых слов — фамилия Лысенко. «Народный академик» и его облеченные абсолютной властью покровители создали своего рода архетип, хрестоматийную схему вмешательства власти в фундаментальную науку. Невежественная и самоуверенная власть доверилась шарлатану и авантюристу, обеспечила ему возможность беспрепятственно воплощать самые дикие и абсурдные фантазии в масштабах всей страны, силой, угрозами и прямым физическим уничтожением несогласных подавила все попытки научного сообщества противостоять этому помрачению, в течение более чем полутора десятилетий старательно поддерживала господство этого гротескного персонажа в огромной области науки — и в конце концов закономерно осталась у разбитого корыта, обеспечив своей стране непоправимое отставание в биологии именно тогда, когда эта наука превратилась в основу самых передовых и многообещающих технологий. Во всей истории мировой науки трудно найти случай, хотя бы сопоставимый с эпопеей лысенковщины — как по радикальности и масштабам вмешательства государства в науку, так и по сокрушительности последствий. История выглядит настолько гротескной и невероятной, что многие пытаются найти ей хоть какое-то рациональное объяснение: гипнотические (или даже экстрасенсорные) способности самого Лысенко, хитроумная операция вражеских разведок, борьба за власть в высшем партийном руководстве, в которой и сами ученые, и защищаемые ими теории были лишь пешками и имели несчастье оказаться на проигравшей стороне... словом, что угодно, что хоть как-то могло бы уложиться в голове.

Между тем всякому, кто хотя бы поверхностно знаком с историей отечественной науки, известно, что лысенковщина была, возможно, самым ярким и масштабным, но отнюдь не уникальным явлением такого рода в СССР конца 40-х — начала 50-х годов прошлого века. Идеологическим погромам подвергся целый ряд фундаментальных дисциплин: физиология, химия и т. д. Причем если в генетике и смежных с ней областях (эволюционной теории, цитологии и других) в качестве «единственно верного» учения насаждалась бессвязная и внутренне противоречивая смесь из обрывков устаревших теорий, средневековых суеверий и собственных фантазий безграмотных «теоретиков», то, например, в физиологии идеологической основой для погрома стала вполне респектабельная и безусловно научная концепция — теория условных рефлексов Ивана Павлова. На результате это, впрочем, никак не сказалось: после «Павловской сессии» АН и АМН СССР, прошедшей в июне-июле 1950 года, серьезные фундаментальные исследования по физиологии оказались на некоторое время так же невозможны, как серьезные исследования по генетике после сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Ничего не меняла даже степень лояльности того или иного ученого новоявленному «символу веры»: ортодоксального павловца Леона Орбели травили и шельмовали едва ли не азартнее, чем еретика Петра Анохина. Отныне советским ученым оставалось лишь бесконечно подтверждать верность взглядов Павлова и Сеченова (и шире — устаревающей на глазах классической рефлексологии) на все новом и новом материале.

Еще более парадоксальный оборот приняли события в лингвистике. К концу 1940-х в ней была налицо типичная картина «предпогромного состояния»: активная группировка фанатиков и авантюристов вела яростную атаку на общепринятые теории и методы, используя в основном идеологизированную демагогию и инсинуации в адрес оппонентов. Идеологическим знаменем для этой кампании служило «новое учение о языке» Николая Марра — своеобразной и неоднозначной фигуры, человека, начинавшего как серьезный и перспективный ученый и превратившегося к концу жизни в сочинителя совершенных фантасмагорий, не имевших уже никакого отношения к реальной науке о языке. Сам Марр, правда, умер еще в 1934 году, но это, пожалуй, только облегчало задачу деятелям его «научной школы». В начале 1950 года Академия наук провела специальную сессию, посвященную 15-летию со дня смерти Марра и выдержанную в хвалебно-панегирическом тоне. Наиболее видных и стойких противников «нового учения о языке» начали потихоньку увольнять с работы. Участь научной лингвистики, казалось, была уже решена, но тут случилось чудо: 9 мая 1950 года не где-нибудь, а в «Правде», появилась статья мало кому в то время известного Арнольда Чикобавы с резкой (и вполне справедливой) критикой теории Марра. В течение последующего месяца с лишним главная газета страны усердно печатала полемические статьи по лингвистике, щепетильно, словно какая-нибудь «Нью-Йорк таймс», соблюдая баланс «марристов», «антимарристов» и сторонников компромиссной точки зрения. А 20 июня небеса разверзлись окончательно: очередным материалом в дискуссии стала статья «Марксизм и вопросы языкознания», в которой теория Марра подвергалась жесткой критике, научная лингвистика бралась под защиту, а ее оппонентам вежливо, но недвусмысленно напоминали элементарные правила научной полемики. С точки зрения любого знакомого с предметом читателя в статье не было ничего удивительного или необычного... кроме имени автора — И. В. Сталин.

Иными словами, в лингвистике произошло именно то, на что горячо и отчаянно надеялись защитники советской биологии: великий вождь лично разобрался в споре науки и лженауки и решительно встал на сторону первой. Причем не в виде негласных устных распоряжений (как это было в случае с теоретической физикой, о чем речь пойдет ниже), а публично, с открытым забралом. И — для вящего торжества добра и справедливости — осудил научный монополизм и подмену научных аргументов политическими обвинениями и предостерег от «охоты на ведьм» в отношении поверженных оппонентов. Чего же еще и желать?

Оказалось, однако, что такой хеппи-энд по существу ничего не меняет. В течение последующих трех лет жизнь в советской лингвистике замерла почти так же, как в менее счастливых науках, — реальные исследования и научные дискуссии уступили место бесконечному «изучению» и цитированию сталинской статьи и «разоблачению» теории Марра. Не возымел видимого действия и призыв к свободе дискуссий и отказу от шельмования противников. Буквально через считанные дни после выхода сакраментальной статьи началась вышеупомянутая «Павловская сессия», проходившая по привычному инквизиционному сценарию. Можно считать, что в лингвистике был поставлен контрольный эксперимент, со всей наглядностью продемонстрировавший: дело не в том, что именно говорит всесильный властитель и чью именно сторону в научном споре он принимает, а в самом факте его вмешательства в научный спор.

Медузе Горгоне, вероятно, тоже случалось иногда глянуть на кого-нибудь ласково или ободряюще. Но это не спасало несчастного от превращения в камень.

Неарийские кванты

Советский Союз последних лет сталинского правления был, конечно, своеобразным рекордсменом: ни до ни после ни одно государство не разрушало собственную фундаментальную науку с такой глубиной и последовательностью. Однако СССР был не только не одинок в этом самоубийственном занятии — он даже не первым его начал.

Еще в 1920-е годы группа немецких физиков заговорила об «арийской», или «немецкой», физике — настоящей истинной науке, которой противостоит деятельность окопавшихся в академических кругах расово чуждых элементов, и прежде всего, конечно, физиков-евреев. Понятно, что подобный методологический подход естественным образом сочетался с политическими симпатиями к партиям и организациям вполне определенной ориентации — и не в последнюю очередь к НСДАП, в поддержку которой наиболее видные деятели «арийской физики», нобелевские лауреаты Филипп Ленард и Йоханнес Штарк, недвусмысленно высказали в совместной газетной статье еще 8 мая (оцените иронию истории!) 1924 года. После прихода нацистов к власти физики-националисты получили долгожданные административные полномочия и принялись с усердием очищать научные учреждения Германии от «антинациональных» сотрудников. Вслед за физикой подобные процессы охватили и другие фундаментальные дисциплины, вплоть до психологии и археологии.

Казалось бы, коль скоро разделение ученых на «чистых» и «нечистых» проводилось не на основании их научных взглядов, а по их этническому происхождению, эта кампания могла привести к более или менее резкому снижению интеллектуального потенциала Германии — но не к полному блокированию исследований в обширных областях науки, как позже в СССР. Но все оказалось не так просто. «Еврейской физикой» и «отвратительным порождением азиатского духа» были объявлены целые направления в науке — в частности, теория относительности и квантовая механика, то есть фактически вся фундаментальная физика того времени. Собственно, ничего удивительного в этом не было: вероятно, главным фактором, приведшим Ленарда и Штарка к позорной роли нацификаторов науки, было именно то, что стареющие корифеи просто перестали понимать новую физику и ее язык. И по вполне понятному механизму психологической защиты приписали это непонимание не угасанию собственных интеллектуальных способностей, а тому, что тут, дескать, и понимать нечего: мол, все эти новомодные теории не имеют никакого отношения к действительности. Но тогда их все более многочисленные экспериментальные подтверждения и вообще триумфальное шествие по научному миру можно было объяснить уже только скоординированным заговором неких враждебных сил — на роль которых быстро нашлись подходящие кандидатуры.

«Еврейскому духу» же было приписано и то чрезмерное место, которое, по мнению основателей «арийской физики», стала играть теоретическая физика как таковая. По мнению Ленарда, в центре физики должен стоять эксперимент, теория же должна играть сугубо вспомогательную роль, не забираясь в дебри построений, которые невозможно проверить экспериментально; созданные теоретиками модели должны быть наглядно представимыми. До такого, пожалуй, не договаривались даже ведущие теоретики «единственно верных учений» в СССР — хотя во всех антинаучных кампаниях шельмуемых ученых непременно обвиняли (в числе всего прочего) в «отрыве от практики», а саму науку всякий раз обещали развернуть лицом к нуждам народного хозяйства.

Впрочем, нацистских правителей больше интересовали сами фигуры Ленарда и Штарка (как безусловно авторитетных, признанных в мире ученых), нежели их философские и методологические взгляды. Выдавив из научных учреждений (а по большей части и из страны) ученых «неарийского» происхождения и предоставив «арийским физикам» составлять и контролировать учебные программы, нацисты, тем не менее, не препятствовали «чистокровным» ученым заниматься «еврейской физикой». Ленард и Штарк получали партийные награды, президентствовали в научных обществах и писали учебники, а тем временем физик-теоретик Карл Фридрих фон Вайцзеккер исследовал излучение, возникающее при столкновении сверхбыстрых электронов, и определял энергию связи в атомном ядре (очевидно, что ни ту ни другую проблему нельзя даже поставить, не прибегая к понятиям и аппарату квантовой и релятивистской физики). Лизу Мейтнер изгнали из науки и из страны, но ее соавторы Отто Хан и Фриц Штрассман продолжили начатые вместе с нею эксперименты с радиоактивными материалами, приведшие к открытию деления ядер урана. Начавшаяся война и замаячившая почти одновременно с ней возможность создания атомной бомбы еще более подорвали влияние «арийской физики» и укрепили позиции ее оппонентов.

В итоге в ноябре 1940 года произошло то, что немецкие физики в шутку назвали «Мюнхенским разговором о вере» — обстоятельные переговоры представительных групп «арийской» и нормальной физики, завершившиеся подписанием подробного формального соглашения. По сути дела это была капитуляция «арийской физики»: ее адепты выторговали только ритуальные оговорки о том, что квантовая физика и теория относительности «требуют дальнейшей проверки» и «более глубокого понимания» и что принятое в теории относительности четырехмерное представление физических процессов есть лишь «математическая абстракция». «Еврейские измышления» восстанавливались в правах как неотъемлемая часть современной физики и единственная возможность описания атомных процессов. Ленард, не участвовавший в «разговоре о вере», воспринял его итоги как измену соратников, но его мнение уже никого не интересовало. Расовая чистота научных теорий была принесена в жертву мечте о чудо-оружии.

Жертва, как известно, оказалась напрасной: до появления атомной бомбы рейх не дожил (хотя накануне превращения ядерной физики из сугубо фундаментальной области в сферу практических военных разработок в ней бесспорно лидировали именно немецкие ученые). Само по себе это может показаться исторической случайностью: ведь прикладные исследования и разработки в нацистской Германии часто опережали аналогичные работы в других странах. Достаточно вспомнить реактивную авиацию (Германия была единственной страной, успевшей до конца войны начать серийный выпуск боевых реактивных самолетов), программу «Фау», торпеды с акустическим самонаведением, широкомасштабное производство синтетического бензина и т. д. Технические эксперты союзников с завистью отзывались о попавших им в руки немецких красителях, искусственных каучуках, конденсаторах. Но все это так или иначе было усовершенствованием уже существовавших (хотя бы в виде принципиальных схем или лабораторных образцов) изобретений и разработок, реализацией фундаментальных идей, выдвинутых еще до установления нацистского режима.

Совсем по-другому выглядит атомная неудача рейха, если взглянуть на нее в контексте других научно-технических новинок, родившихся или получивших широкое распространение в 30—40-е годы: компьютер, голография, антибиотики, «зеленая революция»... Германская наука времен нацизма не сделала заметных шагов в этом направлении. И это невозможно объяснить ни отсутствием соответствующих научных школ или приборно-инструментальной базы, ни сосредоточенностью германской науки на военных задачах. В самом деле, военное значение тех же антибиотиков очевидно, а немецкие школы микробиологов и химиков были до войны в числе несомненных мировых лидеров.

У всех этих столь разнородных достижений есть одно общее свойство: для их появления на свет нужны были новые фундаментальные идеи или хотя бы новый, неожиданный взгляд на вещи, выход за пределы привычных направлений исследований. В обстановке, когда не только направление исследований, но и назначение или увольнение ведущих исследователей определялось нацистскими чиновниками на основе идеологической лояльности (а нередко — личных связей того или иного претендента и его способности к интригам и демагогии), такие идеи почему-то упорно не хотели рождаться даже у безусловно одаренных ученых. А родившись, не получали оценки по достоинству: для нацистских бонз, всерьез веривших в «учение о вечном льде» и возможность превращения металлов в золото, настоящая наука была слишком непонятной и «оторванной от жизни».

Именем налогоплательщика

Разумеется, столь масштабные вивисекции над фундаментальной наукой возможны только в тоталитарных странах. Для неограниченных владык природа с ее демонстративным равнодушием к их величию и гениальным предначертаниям всегда представляла собой постоянный вызов — вспомним хотя бы Ксеркса, повелевшего выпороть море. Ученые, толкующие об объективных закономерностях и соотношениях и об ограничениях, которые они налагают на человеческие возможности, неизбежно должны восприниматься как нерадивые слуги, не сумевшие добиться полной покорности вверенной им области, да еще и имеющие дерзость утверждать, что это вообще невозможно. Отсюда возникал соблазн заменить этих ученых другими, более усердными и послушными, для которых нет ничего невозможного. Поразительное доверие «великих диктаторов» ко всякого рода шарлатанам, сохраняющееся даже после того, как проекты очередного «великого ученого» раз за разом проваливаются, — это оборотная сторона их имманентного, неистребимого недоверия к науке.

Разумеется, тираны и диктаторы учитывали собственный опыт и опыт своих «коллег». Как уже упоминалось выше, в конце 1940-х очередной погром готовился и в фундаментальной физике. Кампания борьбы с «физическим идеализмом», направленная против теории относительности и квантовой механики, шла полным ходом. Уже сложилась и активно выступала в печати ударная группа «патриотически мыслящих» физиков, и на 21 марта 1949 года было назначено открытие Всесоюзного совещания физиков, на котором вредные концепции (а заодно и разделяющие их ведущие физики, в том числе будущие нобелевские лауреаты Лев Ландау, Игорь Тамм и Петр Капица) должны были подвергнуться окончательному осуждению и соответствующим оргвыводам. Но буквально за несколько дней до начала оно было отменено — внезапно, негласно и без каких-либо объяснений. Злобные публикации еще продолжали некоторое время выходить, но погрома, аналогичного тому, что уже случился в генетике и вскоре предстоял в физиологии, не произошло. Видимо, Сталин — сам или с чьей-то помощью — осознал, что «наведение порядка» в физике оставит страну без ядерного оружия. Но при этом ему, похоже, так и не пришло в голову, что аналогичные действия в биологии оставят страну без мяса и масла: генетика все еще воспринималась как сугубо академическая дисциплина, которая не имеет отношения к урожаям и надоям и с которой поэтому можно творить все что угодно.

В странах с более сбалансированной системой власти (не обязательно даже демократических в нашем сегодняшнем понимании) до такого все-таки не доходит. Ни в прошлом, ни в позапрошлом веке невозможно представить себе, чтобы политический лидер или руководство правящей партии в Великобритании, Франции или США предписывали ученым, каких теорий они должны придерживаться. Не говоря уж о судилищах в духе сессии ВАСХНИЛ или этнических чистках научных кадров.

Тем не менее желание навести порядок в науке время от времени охватывает и политиков в этих странах. Так, например, 8 августа 1958 года сенатор Стюарт Симингтон обвинил не кого-нибудь, а знаменитую корпорацию РЭНД, любимое детище военной и научной элиты США, в том, что она якобы «изучает, как Соединенные Штаты должны сдаваться» своим врагам. На самом деле речь шла об исследовании под названием «Полная капитуляция», выполненном и обнародованном РЭНД незадолго до этого. В нем привлеченные корпорацией эксперты рассматривали эпизоды военной истории, в которых США требовали безоговорочной капитуляции от своих врагов, и оценивали, насколько такое требование в каждом из этих случаев можно считать оптимальным решением (например, не было бы выгоднее предложить противнику более мягкие условия мира и тем самым добиться прекращения его сопротивления раньше и с меньшими потерями). РЭНД немедленно выступила с необходимым разъяснением, однако это не предотвратило двухдневных дебатов в сенате, вылившихся в принятие закона, прямо запрещающего бюджетное финансирование любых исследований поражений или капитуляции (не отмененного, кстати, по сей день). А в сентябре 2006 года США сотряс скандал, когда выяснилось, что администрация Джорджа Буша-младшего с 2004 года настоятельно требовала от ученых, работающих в государственных учреждениях или по контракту с ними, избегать публичного обсуждения — не только в прессе, но и на университетских лекциях — темы глобального изменения климата (в ту пору администрация Буша подвергалась резкой критике внутри и вне страны за фактический выход США из Киотского протокола). К тем же годам относится скандальный запрет на финансирование из федерального бюджета исследований, требующих создания новых линий эмбриональных стволовых клеток человека — запрет, наложенный тем же Бушем из религиозных соображений.

Формально в этих запретах и ограничениях нет даже ничего криминального: как и любой донор финансовых средств, государство вправе решать, какие исследования оно намерено или не намерено финансировать и как поступать с добытыми в этих исследованиях знаниями. (Отметим, что ни в одном из этих скандальных случаев не было и речи об отказе от финансирования исследований, основанных на «неправильных» теоретических взглядах.) Тем не менее результат подобных вмешательств всякий раз оказывался хотя и не таким катастрофическим, как последствия идеологических кампаний в тоталитарных странах, но явно направленным в ту же сторону. Трудно сказать, насколько успешнее была бы внешняя политика и военные операции США в последние полвека, если бы их специалисты могли анализировать поражения: роль США в современном мире слишком уникальна, чтобы можно было сравнить их опыт с опытом других стран. А вот ограничения в климатологии и исследовании стволовых клеток заметно ослабили позиции США в области клеточных технологий и проблемы энергоэффективности.

Вопрос о том, насколько адекватно определяет перспективность и приоритетность исследований само научное сообщество, весьма интересен, но требует отдельного разговора. Здесь достаточно сказать, что каковы бы ни были издержки такого способа определения приоритетов, в долгосрочной перспективе любые другие опробованные человечеством подходы к этой проблеме оказываются гораздо хуже. Любая попытка управлять ходом развития науки на основании каких бы то ни было вненаучных соображений (как и выделение «доверенной группы» ученых, наделенных монопольным правом решать судьбы той или иной дисциплины) приводят в лучшем случае к проигрышу в развитии, чаще же — к расцвету всякого рода шарлатанов и имитаторов.

Если бы действие известной басни Крылова «Свинья под Дубом» происходило в наши дни, то современная Свинья, овладевшая элементарными навыками пиара и оттого еще более самонадеянная, наверняка заявила бы, что она вовсе не подрывает корни Дуба, а придает им правильное, общественно значимое и социально ответственное направление. Но это вряд ли предотвратило бы скорое падение урожая желудей.