В НИИ патологии кровообращения им. академика Е.Н. Мешалкина состоялось открытие первого всероссийского симпозиума «Новейшие методы клеточных технологий в медицине». Как отметил его руководитель, академик РАН Александр Михайлович Караськов, мероприятие является первым глобальным конгрессом, причем не только по Сибири, но и в России в целом.

– Хотелось бы выразить благодарность Министерству здравоохранения РФ, РАН и СО РАН  за содействие в организации и проведении такого масштабного мероприятия. За эти дни мы увидим очень большое количество интересных российских и зарубежных разработок в области клеточных технологий. Научная программа симпозиума ориентирована на то, чтобы получить самую последнюю информацию об инновациях как в клинической, так и фундаментальной науке.

 Глава СО РАН и вице-президент РАН академик Александр Леонидович Асеев рассказал о развитии биотехнологий в Академгородке:

– Сейчас мы укрепляем интеграционные связи с РАМН и РАСХН, что естественным образом открывает новые направления развития. Наше время – период быстрого прогресса в биологии, биомедицине, биотехнологиях, среди которых клеточные технологии и технологии стволовых клеток имеют громадный потенциал. В Академгородке работы по клеточным технологиям активно ведутся в Институте фундаментальной и клинической иммунологии, который возглавляет В.А. Козлов, Институте химической биологии и фундаментальной медицины, директором которого является В.В. Власов, Институте Цитологии и Генетики под руководством Н.А. Колчанова . Также стоит отметить огромный вклад в данное направление Сурена Минасовича Закияна и Александра Михайловича Караськова. Относительно недавно заработал новый Институт молекулярной и клеточной биологии, возглавляемый Игорем Федоровичем Жимулевым.

В результате усилий нынешнего поколения талантливых исследователей и практиков – конечно же, под чутким руководством тех выдающихся ученых,  которых я упомянул, –  сложилась качественно новая система междисциплинарной и межведомственной интеграции академической науки и практической медицины. Мы должны отдать должное академикам, вырастившим это новое поколение специалистов.

В системе СО РАН уже очень многое сделано для развития исследований в области биологии и фундаментальной медицины: выстроена работающая система интеграционных проектов, проведено оснащение институтов и лабораторий современным оборудованием. Необходимо отметить деятельность центров коллективного пользования, в том числе уникального для России вивария генетически чистых линий животных, который тоже должен сыграть свою роль в отработке технологий стволовых клеток и регенеративной медицине. Апробированы новые формы организации высокотехнологической и практической медицины, что в первую очередь касается Центра новых медицинских технологий. Тем не менее, несмотря на все достигнутые положительные результаты, необходимы новые энергичные меры по обеспечению еще более высокого уровня проведения фундаментальных исследований. Я убежден, что данный симпозиум станет важной вехой на непростом пути развития клеточных технологий в практической медицине.

4 и 5 сентября выдающиеся деятели российской науки представили свои доклады и сообщения в Малом зале Дома Ученых СО РАН.

Маргарита Артёменко

Предлагаем вам рассказ об одном из перспективных направлений исследований новосибирских ученых в этой области.

Достижения современной регенеративной медицины, в частности, недавно открытые свойства стволовых клеток, позволяют усомниться в этой всем нам известной с детства аксиоме. Однако для того, чтобы совсем её опровергнуть, ещё предстоит пройти неблизкий путь. В чём заключаются основные сложности, рассказывает заведующая лабораторией экспериментальной нейробиологии Института биологии развития им. Н.К. Кольцова доктор биологических наук Мария Анатольевна Александрова.

Чем же так замечательны стволовые клетки? Тем, что служат прародителями для всех остальных. Нервные «вылупляются» одними из первых. Пройдя несколько этапов формирования, во время которых они испытывают влияние множества факторов,  большинство из них  «цементируется» — берёт на себя раз и навсегда определённые роли. Это естественно — во взрослом мозге всё должно быть «разложено по полочкам» и никакой импровизации не желательно.

В этой ситуации наш главный мыслительный орган не имеет никакой возможности поддержки регенерации — всякое повреждение клетки приводит к тому, что моментально возникает воспалительная реакция.

Особенно обидно, что всё это происходит на фоне процессов периферической нервной системы, которая обладает достаточно совершенной способностью к восстановлению.

Однако ещё в 1960-х годах учёные обнаружили: в нашем организме и во взрослом состоянии присутствуют стволовые клетки, а значит, там постоянно происходит регенерация.

«Теперь совершенно очевидно, что все клетки нервной системы происходят из малодифференцированных  — так называемого нейроэпителия. То есть существует такая своеобразная клетка-мать, во время своего развития даёт множество дифференцировок, продуцируя «детёнышей»  разных типов, а затем переходит в другую форму и становится стволовой клеткой взрослого мозга. Теперь у неё есть свои новые функции, но при этом она помнит, что когда-то была нейроэпителием, и способна продуцировать нейроны в специфических нишах, где они концентрируются», — рассказывает Мария Анатольевна.

Хорошо исследованы стволовые клетки, расположенные в гиппокампе и при желудочковой зоне головного мозга. Сейчас всех волнует, как  управлять их дифференциацией. Есть огромный набор сигналов, но учёные не знают, какие из них (скорее всего не индивидуально, а в комплексе) ответственны за эти процессы. Более того, уже достаточно очевидно: стволовые клетки не обеспечивают регенерацию за пределами своих зон компетенции. Есть работы, показывающие, что в случае достаточно сильного повреждения они, конечно, способны отклониться от обычного пути миграции и прийти в место, где требуется помощь, но дальнейшая их судьба там неизвестна.

Однако исследователи не оставляют попыток. «Мы предлагаем использовать стволовые клетки, которые можно содержать в культуре, как способ стимулирования регенерации, доставляя их в любую область центральной нервной системы путем инъекции», — говорит Мария Александрова.

В Институте биологии развития им. Н.К. Кольцова нейральные стволовые клетки трансплантировали в мозг крысам. От гиппокампа они мигрировали в ту область, где находился повреждённый нейрон, и интегрировались с уже имеющимися клетками. Когнитивная функция мозга не сказать, чтобы восстанавливалась до нормы, но становилась гораздо лучше по сравнению с результатами других методов лечения. Количественный анализ свидетельствовал о том, что после трансплантации насчитывалось гораздо больше нормальных нейронов, чем при повреждении. В спином мозге они также продемонстрировали  не очень высокое, но ощутимое влияние на восстановление. Затем эти же клетки учёные подсадили в травмированную сетчатку глаза, и было показано, что они хорошо нормализуют нейронные ответы.

Но если нейральные стволовые клетки  оказались столь эффективными, то возникает вопрос, откуда их брать для того, чтобы этот способ терапии был внедрён в медицину? В гиппокампе и в супермолекулярной зоне они присутствую в недостаточном количестве, но, оказывается, подобные структуры обнаружены в  сетчатке глаза — это клетки пигментного эпителия, которые в процессе культивирования могут быть «опущены» до состояния близкого к плюрипотентному.  Молекулярные исследования показали, что клетки из сетчатки выходят в дедифференцировку гораздо быстрее, чем их собратья из неокортекса, и являются гораздо пластичнее своих соседей из переднего мозга. 

Однако на пути широкого применения нейральных стволовых клеток стоит другая проблема: непредсказуемость их развития в повреждённом органе. Неизвестно, как они захотят действовать и чем стать.

«Ситуация складывается таким образом: да, мы можем полностью охарактеризовать эти клетки в момент культивирования, но как только мы их трансплантируем в патологическое микроокружение, оно начинает влиять на последующую дифференцировку. Например, у человека 20 лет незаметно для него и окружающих развивалась болезнь Паркинсона, и вот она наконец обнаружена и, казалась бы, можно делать операцию. Но ведь мозг всё это время не стоял на месте — процессы дегенерации в нём всегда чем-то компенсируются, и что делается в той области, куда предполагается пересадить клетки, мы не знаем, — объясняет Мария Александрова. —  Нейротрансплантация обязательно нужна, но заранее прогнозировать положительный эффект пока нельзя, ведь сочетание микроокружения патологического мозга и привнесённых стволовых клеток непредсказуемо».

О том, что сегодня происходит с математикой и математическим образованием, почему гибнет массовая школа, но пока еще живо элитное образование, в интервью «Газете.Ru» рассказал известный математик Алексей Сосинский — профессор Независимого московского университета.

— Алексей Брониславович, что вы думаете по поводу нынешнего состояния математического образования в России?

— В мире сейчас чудовищный регресс в математическом образовании. Не только у нас, но и во всех странах. Почему такая глобальная вещь происходит, сказать трудно. Везде свои причины. Например, можно понять, почему деградирует математическое образование во Франции. Раньше в старших классах французских лицеев преподавали люди, имевшие нечто типа кандидатской степени в педагогических науках (agregation). То есть это были люди достаточно высокого уровня. Но в связи с тем, что в наши дни математика начинает играть все большую роль в жизни общества, люди, имеющие высокий образовательный уровень в этой области, могут зарабатывать гораздо большие деньги в частных фирмах.

И потому множество преподавателей, имеющих степень agregation, больше не работают в школах: они сразу находят более высокие заработки.

Возникает парадоксальная ситуация: с одной стороны, математика становится все более важной движущей силой в развитии общества, промышленности, технологий, а с другой — в обществе наблюдается потеря интереса к ней. И в частности, у школьников.

— Какое-то странное противоречие.

— Странное. Но в России этот регресс не так сильно ощущается: у нас до сих пор, как ни странно, сохраняется традиция олимпиад, кружков. Когда началась перестройка, я думал, что все умные ребята перестанут заниматься математикой, а обратятся к экономике, бизнесу, юриспруденции. Раньше эти области были чудовищно советизированы, и способные и честные молодые люди туда просто не шли. Они шли в математику, потому что знали, что хотя бы там можно интересно и честно жить. Таких видов деятельности в советское время было очень мало. Если ты умеешь играть на скрипке — замечательно, но если ты хочешь быть композитором -— уже хуже. Потому что будут смотреть не только что ты пишешь, а как ты пишешь музыку.

Странным образом традиции олимпиад, кружков, математического внеклассного образования сохранились, и нынешнее поколение молодых людей, занимающееся кружками и олимпиадами, ничуть не хуже, чем мое поколение.

Нужно сказать, что и уровень элитных школ, выдающих призеров таких олимпиад, остался таким же высоким, как раньше.

— Не стоит так оптимистично смотреть в будущее: век элитных школ измерен. Сейчас ведь хотят все школы уравнять, сделать «одинаково хорошими». Хотя по здравом размышлении такое просто невозможно.

— Да. Это ужасное явление. А еще происходит так называемое укрупнение школ. Скажем, к 57-й школе присоединяют как дочерние какие-то другие учебные заведения. Это делается якобы для того, чтобы подтянуть тех, кто слабее. Но реально получается, что учителя элитной школы приобретают ненужные им нагрузки, и это ухудшает работу 57-й школы.

Что касается проблемы уравнивания всех со всеми (создание так называемых равных возможностей), то в свое время, когда появился ЕГЭ, мы, люди, связанные с Московским центром непрерывного математического образования, изо всех сил боролись против этой реформы.

Победить, убрать ЕГЭ не удалось. Тогдашнему министру мы объясняли: лозунг, что ЕГЭ победит коррупцию, — это абсолютная ложь. Но мы не были услышаны. Фурсенко слушал, говорил «да-да-да» и продолжал свое дело. И тогда Иван Ященко и Алексей Семенов сделали классический ход: «If you can't beat them, join them» («Если не можете их победить, присоединяйтесь к ним»). Семенову и Ященко удалось возглавить создание математических вариантов ЕГЭ, и они сделали из него вполне респектабельную и разумную вещь. Выбросили из него задачи с выбором ответа, придумали эффективный способ избежать жульничества, связанного с раскрытием вариантов.

Теперь в начале каждого учебного года публикуются все задачи, которые будут в ЕГЭ, — 30 тыс. штук.

По первоначально предложенному плану из них создавалось много вариантов, и за полчаса до экзамена случайным выбором компьютер выдавал нужный вариант, который тут же отправлялся в места проведения экзамена. Министерство это запретило: они сказали, что это ненадежно, нужно, чтобы министерство в начале учебного года получало те варианты, которые будут использоваться на экзамене.

— Как вы расцениваете тот факт, что в этом году в ЕГЭ резко снизили количество баллов, необходимых для получения тройки по русскому и математике? Сделано это было для того, чтобы 40% выпускников не остались без аттестатов.

— Это прямо говорит о том, в каком состоянии находится массовая школа. Она продолжает деградировать.

Кроме того, в этом году все же удалось избежать массового жульничества на ЕГЭ, так что плачевная ситуация с математическим образованием стала виднее.

Но деградация образования пока не влияет на появление в стране сильных математиков: они по-прежнему проходят через элитные школы, олимпиады и идут в хорошие вузы. Поэтому наша страна будет продолжать вопреки действиям Минобрнауки производить и математиков, и хоккеистов, и шахматистов экстра-класса. Правда, из-за условий работы в России почти все они будут жить и работать в других странах.

Но страшней всего то, что низкий уровень учеников массовой школы по математике — это сильный удар по обороноспособности страны.

Если 40% школьников не могут решать самые простые задачи, то как они будут работать на радаре, на ракетной установке, на том, что используется в армии?

— Тем более что в массовые инженерные вузы идут троечники…

— Да-да. В массовой школе дело обстоит плохо, а элитные пока держатся. Но тот выигрыш, который мы имеем благодаря работе элитных школ, уничтожается тем, что лучшие уезжают за границу. Правда, отчасти правительство осознает, что было бы неплохо, чтобы люди оставались. Появились так называемые мегагранты. Это гранты с очень высокой оплатой, которые возглавляют либо российские математики, либо математики российского происхождения, которые работают за границей. Грант дается на три-четыре года, руководитель в этот период живет в России, оказывает влияние на подрастающее поколение и не теряет связи с российской математикой.

Сейчас есть мегагрант Стаса Смирнова в Петербурге, есть два мегагранта в Москве.

Я совсем недавно приехал из-под Магнитогорска, где в роскошном санатории на озере Банном был на замечательной конференции, организованной в рамках такого гранта. Его возглавляет в прошлом питерский математик Владимир Тураев (он сейчас постоянный профессор в Университете Индианы в США).

Но наряду с хорошим происходит и нечто бессмысленное. Правительство по-своему «осознало», что науку надо развивать, появилось модное слово «инновации», туда кинули огромные деньги, которые, я думаю, растрачиваются непонятно на что.

— Рядом с совсем плохим иногда происходит и нечто хорошее: несколько лет назад в Москве появился новый факультет в Высшей школе экономике — математический.

— Это чрезвычайно удачный эксперимент. И тут важен такой момент: там есть лишь несколько человек моего возраста, но в основном это молодые преподаватели, от 30 до 40. Каждый год туда берут на работу шесть-восемь человек — курсы прибавляются. Так вот половина этих людей получили свой PhD во Франции, в Штатах, в Израиле. Им, кстати, платят здесь европейскую зарплату, без этого вряд ли бы они вернулись.

Последние несколько лет происходило возвращение очень хороших молодых математиков в Россию. Сейчас это прекратилось.

Как я знаю из разговоров с коллегами, работающими за границей, они очень озабочены политической ситуацией в стране и боятся ехать. Каждую неделю Дума придумывает очередную мерзость. Например, если у человека двойное гражданство, он должен об этом отчитаться. То есть формально человека могут посадить в тюрьму за нарушение этого закона, который нет возможности в указанные сроки соблюсти. Уверен, сажать не будут, но люди за границей боятся оказаться за новым «железным занавесом». В итоге этот хороший процесс возвращения приостановился.

В Государственной Думе Российской Федерации готовится к рассмотрению проект федерального закона № 540253-6 «О внесении изменений в Трудовой кодекс Российской Федерации в части совершенствования механизмов регулирования труда научных работников, руководителей научных организаций и их заместителей». В данном законопроекте предлагается дополнить раздел XII Трудового кодекса РФ главой 52, в статье 3362 которой для директоров и их заместителей полагается предельный возраст 65 лет (статья 1, пункт 3), причем закон должен вступить в силу через 90 дней после его принятия (статья 2). Мы считаем законопроект неприемлемым в обеих частях.

Личность руководителя научной организации и качество его работы определяют благоустройство организации, ее способность развиваться, кадровую политику и возможность заниматься научными исследованиями в подходящих условиях для каждого сотрудника. Многолетний опыт, в том числе МИАН, подтверждает, что руководить научной организацией должен ученый с серьезным авторитетом, имеющий значительный опыт административной работы. Авторитет в научной среде завоевывается годами упорного труда, молодые авторитетные ученые-администраторы чрезвычайно редки. Поэтому планка в 65 лет, предлагаемая в законопроекте, представляется заниженной.

Кроме того, вследствие исторических особенностей развития нашего государства в 1990-е годы, из-за массового оттока научных кадров в те годы за рубеж сейчас в России наблюдается сильный дефицит крупных ученых в возрасте от 45 до 65 лет, имеющих опыт административной работы. Поскольку закон должен вступить в силу через 90 дней после его принятия, у научных коллективов институтов не будет никакой возможности найти и подготовить смену руководителям за столь короткий срок. При этом предполагаемые законопроектом действия коснутся весьма значительной части директорского корпуса. Поспешная замена директоров в такой ситуации может привести к полной дестабилизации работы институтов и новой волне оттока специалистов за рубеж. Таким образом, 90 дней является абсолютно недостаточным сроком для вступления закона в силу.

Мы понимаем проблему омоложения руководящего состава научных организаций, но считаем необходимым внести следующие изменения в законопроект:

1) увеличить предельный возраст директоров до большего возраста, не менее 70 лет;

2) изменить в статье 2 срок вступления закона в силу на существенно более длинный, не менее трех лет.

Принятие законопроекта в имеющейся форме нанесет непоправимый урон деятельности научных организаций и российской науке в целом.

Настоящее заявление принято Советом молодых ученых и специалистов Математического института им. В.А. Стеклова РАН 2 сентября 2014 г.

Председатель СМУиС МИАН, доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник МИАН А.И. Буфетов

Мы продолжаем публикацию интервью с руководителем группы когнитивной нейролингвистики (НИИ физиологии и фундаментальной медицины СО РАМН) Александром Савостьяновым. В первой части речь шла о том как человеческий мозг воспринимает информацию, в частности – языки. .

А сегодня поговорим о другом направлении научной деятельности – изучении восприятия математики:

– Математика частично напоминает язык: семантика, синтаксис, графологическое восприятие. Но одновременно существует сильное отличие в восприятии математики в зависимости от того, на каком языке человек говорит. Мы исследовали данный процесс у двух групп людей: студентов из Томска и с Тайваня. Выяснилось, что одни и те же математические формулы китайскоговорящие испытуемые воспринимают по-другому, чем русскоговорящие.

Речь идет не о генетических отличиях, а о том, что для них базовым типом письменного языка является иероглифика и восприятие формулы идет так, как и восприятие иероглифа. Изучение умножения в Китае идет через большое количество рисунков, графов, в то время как мы учим его через таблицу Пифагора.

Большое внимание привлекает интеграционный проект, в котором задействованы 5 институтов Академгородка: Институт цитологии и генетики СО РАН, Институт физиологии и фундаментальной медицины СО РАМН, Международный Томографический центр СО РАН, Институт математики СО РАН, Институт археологии и этнографии СО РАН – а также Тувинский государственный университет.  В рамках исследования специалисты изучают механизмы регуляции социального поведения у жителей Республики Тува. В ходе работы было установлено, что есть определенные языковые паттерны, которые у русских не вызывают никаких эмоций, а у тувинцев, напротив, провоцируют сильные негативные отклики.

– Мы смотрим этнические особенности реагирования на лексику, содержащую эмоциональную экспрессию, связанную с тревогой и в общем с какими-то негативными переживаниями. Обследуются две группы людей: здоровые студенты новосибирских вузов (европеоиды) и тувинцы на территории Тувы. В первой части исследования участники сдавали пробу крови, где мы смотрели гены, определяющие белок, который переносит серотонин по нервной клетке. Данный транспортер существует в двух модификациях, длинной и короткой, при этом вторая чаще встречается у монголоидов, а первая – у европеоидов. Носители короткой модификации более склонны к депрессивным, тревожным расстройствам, у них возникают определенные формы асоциального поведения, немотированная агрессия. У новосибирских участников 15% носителей такого генотипа, а в Туве - 43%. Вторая часть работы – психологическое тестирование. Испытуемые отвечали на вопросы тестов и принимали участие в компьютерных играх, которые были направлены на выявление уровня тревоги. Один человек проходит сразу несколько исследований, связанных с восприятием лицевых эмоций, окраски речи, моторным контролем, способностью быстро реагировать на события. Сейчас мы снимаем фМРТ для того чтобы определить, в каком месте мозга происходят все эти процессы.

Главная наша задача – понять, с чем связана регуляция социального поведения у представителей разных этнических групп. Первые результаты показали различие между системами мозга у носителей разных генотипов, в частности это касалось быстрой или медленной оценки внешних событий. Быстрая оценка возникает в ситуации, когда нужно принять решение за интервал меньше одной секунды. Механизм медленной оценки проявляется при отсутствии дефицита времени, т.е. при необходимости очень хорошо обдумать варианты поведения. Есть несколько мозговых систем, одни из которых отвечают за быстрое реагирование, а другие – за медленное, когнитивное. Нами было показано, что носители генов длинного транспортера серотонина намного лучше справляются с долговременными решениями, но при этом у них подавляется способность быстро реагировать на событие в условиях нехватки времени. У носителей короткого транспортера все ровно наоборот: определенные проблемы, связанные регуляцией поведения, возникают при долговременном планировании.

Данный генотип часто встречается у людей, живущих в условиях степи или тайги, поскольку там нужно действовать очень быстро. Понятно, почему в городских условиях такое поведение не всегда расценивается адекватно. Если человек принимает решения, не задумываясь о последствиях, то он достаточно опасен.

Выбор региона, как рассказал Александр Николаевич, обусловлен тем, что Республика Тува сильно отличается по образу жизни и по социальному поведению от больших городов, т.е происходит определенное сопоставление большого города со своеобразным образом жизни, присущим кочевьям. Также специалисты отмечают тяжкую криминальную обстановку в республике: большое количество немотивированных преступлений, связанных с насилием, рост суицида, особенно среди представителей молодежи. Немалую роль в выборе региона исследования сыграл и лингвистический аспект. Как уже говорилось, в мировой науке в плане нейролингвистики довольно хорошо изучены индоевропейские языки, что нельзя сказать о тюркских.  Поэтому в настоящее время исследователи все больше и больше интересуются именно этими языками.

Стоит также отметить, что помимо вышеназванных исследований группа когнитивной лингвистики активно развивает международное сотрудничество: исследователи работают вместе с коллегами из Института Статистики Академии Синика (Тайвань), Института Гольдсмита (Великобритания), Калифорнийского университета в Сан-Диего (США), университета Измира (Турция). Причем, как отметил Александр Николаевич, в ближайшее время интернациональные связи исследовательской группы будут только расширяться.

Маргарита Артёменко

27-летний российский ученый Максим Никитин, опубликовавший статью в самом престижном в мире журнале по нанотехнологиям, рассказал «Газете.Ru» о проблемах заказа и доставки реагентов, без которых не могут обходиться разработки в области наук о жизни. Чтобы не упустить приоритет, он работал по 70 часов в неделю, потратил на реагенты около $20 тыс. семейных денег, а часть экспериментов провел дома, так как работать в институте ночью не позволяла охрана.

— В чем суть вашей работы, опубликованной в Nature Nanotechnology?

— Мы разработали метод для превращения любой нано- или микрочастицы в миниатюрный «биоробот», способный самостоятельно принимать решения — например, надо ли взаимодействовать с клеткой. Мы научили частицу вычислять любую функцию из функционально полного набора логических функций («ДА», «НЕТ», «И» и «ИЛИ») для двух операндов-биомолекул. Теперь, скажем, наночастицы могут осуществлять доставку лекарств к клеткам на основе анализа сразу нескольких параметров. Кстати, наш метод — единственный, который при вычислениях полного набора логических функций может обходиться без использования ДНК.

— Для лечения каких болезней можно применять вашу систему?

— Говорить о лечении пока рано, но для терапии заболеваний наша разработка – базовый кирпичик в фундаменте создания принципиально новых, «умных» лекарственных агентов. Чтобы пояснить возможный потенциал таких агентов для широкой аудитории, приведу очень упрощенные примеры. «Умные» агенты могли бы следить за составом крови и генерировать инсулин, когда выполняются два условия одновременно: высокий уровень сахара и невысокий уровень инсулина (результат логической функции «А и не Б» равен 1). Как только уровень инсулина нормализуется, генерация инсулина прекращается.

Другой пример – нарушение свертываемости крови. К сожалению, у многих людей есть такая проблема...

— ...я тут же вспомнил больного гемофилией царевича Алексея…

— Ну это крайний случай. Например, в случае повышенного риска тромбообразования «умные» лекарства могли бы оказать неоценимую помощь, регулируя концентрацию антикоагуляционных агентов в крови. Хотя их потенциал, безусловно, не ограничивается этими двумя примерами.

Что же касается использования метода для сложных анализов крови — это, возможно, уже завтрашний день, хотя это уже вопрос быстрого развития бизнеса, конкуренции с другими методами и т.п.

— Это редкий случай — публикация в таком престижном журнале, как Nature Nanotechnology, сделанная целиком российскими авторами. Неужели дела в российской науке так наладились за последние годы?

— Мне, конечно, очень повезло с хорошими коллегами. Но хотелось бы подчеркнуть, что в области нанобионаук (в хорошем смысле «нано», а не в том, в каком у нас в стране зачастую употребляется это слово) сейчас огромное количество хороших идей, которые лежат буквально на поверхности, просто еще не дошли руки на Западе, и которые может осуществить аспирант чуть ли не в одиночку. Мне кажется, это уникальная ситуация – уникальное время с уникальными возможностями, которые нельзя пропускать.

Мы реально можем в этой области обогнать весь мир. Но у нас есть большая проблема: слишком долгая доставка реагентов в Россию.

Я специально посчитал: притом что я в среднем работал по 70–80 часов в неделю с одним выходным в месяц, необходимым, чтобы не притуплялось внимание во время экспериментов, работа продвигалась где-то в шесть раз медленнее из-за проблем с доставкой реагентов, чем она могла бы идти, если бы реагенты у меня появлялись столь же быстро, как у ученых в других странах. Шесть раз — это очень много в современной научной гонке.

— Отечественных реагентов совсем нет?

— Надо понимать, что передовая наука требует использования (я бы даже сказал, основывается на использовании) крайне редких реагентов. Редки эти реагенты либо из-за того, что они нужны крайне малому количеству исследователей, либо из-за секретов ноу-хау. Соответственно, каждый такой реагент производится зачастую лишь одной или двумя фирмами в мире, а иногда даже отдельными научными лабораториями, которые впервые получили вещество и продают их другим ученым. И тут Россия не в каком-то особом положении. Так, например, я знаю одну очень успешную нашу лабораторию, которая производит определенные антитела лучше всех в мире, и весь мир активно покупает эти антитела у этой лаборатории, правда, через компанию в ЕС.

Помимо таких маленьких фирм, в мире сложилась удобная система из нескольких глобальных производителей и поставщиков, которые хранят и доставляют широкий диапазон реагентов для научных исследований. Они не только производят какие-то вещества, но и осуществляют функции дистрибьюторов многих маленьких фирм-производителей, что делает их продукты намного более видимыми на рынке.

Основная проблема заключается в том, что если я заказываю реагенты по стандартным каналам, как это предусмотрено существующей в отечественной науке системой, обычно на доставку реагентов уходит минимум месяц – иногда это три месяца. Для меня рекорд – девять месяцев.

Именно столько я ждал реагент, доступный на складах фирмы-производителя. Кроме того, мы вынуждены очень сильно переплачивать российской фирме-посреднику, которая везет реагенты из-за рубежа, и при этом совершенно не ясно, в каком состоянии будут довезены эти дорогостоящие вещества. В частности, однажды мне нужно было заказать реагент, который теряет свои свойства уже через две недели, если температура достигнет плюс 4. Хранить его надо при минус 70 и ниже. Все московские фирмы-посредники сказали, что привезут реагент в течение 90 дней. Вопрос: в каком же состоянии доедет этот реагент? И если он не сработает, будет очень трудно понять, в чем причина: он испортился во время транспортировки или это моя научная гипотеза не работает?

— Как же вы решали эти проблемы сейчас, в процессе работы по нынешней статье?

— Конечно, достать какие-то базовые реагенты типа NaCl (поваренной соли) — совсем не проблема, какие-то реагенты уже на завершающей стадии работы над статьей мне дали добрые люди из нашего института (ИБХ РАН) и ИНБИ РАН, за что я им очень благодарен. Но подавляющее большинство сложных реагентов, таких как частицы, белки и пр., я покупал за чисто личные деньги и наладил такую систему доставки, которой мог бы позавидовать даже DHL. Дольше двух недель у меня доставка времени не занимала.

— Что же это за система?

— Самый простой случай — когда я ездил за рубеж на конференции сам. Я тогда заказывал реагенты в свою гостиницу, либо друзьям или коллегам на конференциях, и привозил их с собой. Наверное, самая сложная комбинация — когда я организовал доставку знакомому в США, он передавал доставленное другому человеку в Европе, и тот уже привозил сюда.

Основная проблема с таким методом в США состоит в том, что большинство крупных компаний категорически не высылают реагенты на домашние или гостиничные адреса и требуют только юрадрес. В какой-то момент я договорился, что реагенты доставят знакомой моих друзей в IT-компанию, на их юридический адрес. Я обещал, что привезут две маленькие пробирочки по 1 мл каждая, а фирма, не сообщив мне, выслала все с сухим льдом (на всякий случай). В результате привезли два больших контейнера в красной изоленте и со всевозможными бирками — «Хрупко», «Скоропортящееся» и т.п. Коллеги после этого смотрели на мою знакомую очень косо.

На данный момент, чувствую, я уже напряг, пожалуй, всех своих друзей. Больше напрягать некого, так что такой системы для следующей публикации я точно не смогу организовать, да и моральных сил на такое нет.

— А в России в чем проблемы с доставкой реагентов?

— Первое — это то, что наши академические институты не берутся за закупку реагентов за рубежом, т.к. у них отсутствуют специалисты по работе с таможней. Наверняка есть и другие препятствия, о которых я даже не догадываюсь, поэтому все реагенты обычно заказываются через российские фирмы-посредники. При этом возникают уже две реальные проблемы. Одна состоит в том, что фирмы ждут, пока организуется партия заказов, чтобы не гнать машину из-за рубежа с одной пробиркой. В результате они производят закупки не чаще чем один раз в месяц, под Новый год – чуть чаще, там заказов больше, т.к. всем надо успеть потратить пришедшие из бюджета деньги, поэтому машины комплектуются быстрее. Раз в месяц – это если речь идет о закупке со складов в Германии. Если же пытаться через них купить реагенты не из Германии и, в особенности, из малых фирм, стандартный срок поставки – 90 дней (хотя в реальности этот срок может существенно увеличиться). Другая проблема – это накрутка цен по сравнению с ценами тех же реагентов за рубежом. Наценка может быть более чем в два раза.

То есть мы платим государственные деньги, которые, по сути, идут на обогащение перекупщиков и совершенно не обслуживают науку.

Кроме того, конечно, есть вопросы с таможней. Так как мы работаем через перекупщиков, мы не знаем, насколько тормозит процесс таможня.

— А во сколько, если не секрет, обошлось ваше исследование?

— Ну, если не считать зарплату и базовые биохимические реагенты вроде NaCl и т.п., то на более сложные реагенты я потратил примерно $20 тыс.

Причем это были деньги мои и моей семьи.

Никакими фондами эта работа не поддерживалась.

— Понятно. А что же, на ваш взгляд, делать, чтобы улучшить ситуацию с поставкой реагентов?

— У меня есть некое решение, которое хочется предложить. Нынешнее исследование я решил делать три года назад, поговорив с Дмитрием Анатольевичем Медведевым. В 2010 году я участвовал в Зворыкинском проекте. Тогда только объявили о создании «Сколково», а его победитель должен был стать резидентом. Было как раз объявлено об отдельной быстрой таможне для «Сколково». Меня это очень привлекло, и я решил участвовать в этом конкурсе. Правда, победителем не стал, но стал финалистом. А спустя полгода я удостоился чести быть приглашенным на заседание комиссии по модернизации 24 мая 2011 года в качестве участника «круглого стола» (как молодой ученый).. После окончания официальной части и трансляции Дмитрий Анатольевич спросил, желает ли кто-нибудь что-нибудь добавить. Тогда я, представившись (аспирантом МФТИ), рассказал о том, что есть такая проблема с реагентами. Меня приятно удивила последовавшая достаточно подробная дискуссия между Медведевым, Собяниным и другими высокопоставленными лицами.

— А какое было резюме у этой дискуссии?

— Было сказано, что в Курчатовском институте создается отдельная таможня для научных нужд, и, если это пойдет удачно, она будет обслуживать все остальные научные учреждения.

Но, по моей информации, пока воспользоваться услугами данной таможни ученые из других институтов не могут.

Собственно, я тогда понимал, что это одна из просьб тысяч людей и тысяч ученых, направленных в правительство. Понимал, что на фоне просьб ведущих ученых мнение аспиранта малозначимо. Появилось желание усилить свою позицию, показав, что мое мнение может быть небезынтересным для общего дела. Я видел, что за последнее время практически все российские экспериментальные работы в области наук о жизни, life science, опубликованные в лучших журналах с наиболее высокими импакт-факторами так или иначе сделаны с участием тех, кто работает на Западе. Как человек, который непосредственно стоит у лабораторного стола и знает, как сделать руками какую-то работу (а до этого у меня были работы в таких престижных журналах, как PNAS и ACS Nano), я считаю, что основная проблема в этой области — это как раз реагенты. Деньги на работу найти можно. А вот без реагентов сделать работу нельзя. Вот и возникла идея рискнуть своим временем…

— ...и деньгами…

— …и много чем другим, чтобы показать, что если решить проблему с реагентами, то в России можно выполнять исследования на переднем крае мировой науки целиком силами российских ученых. Тут надо оговориться. Конечно, я активно поддерживаю международное сотрудничество в науке. Однако во всех развитых странах выходят публикации, выполненные как с участием ученых из других стран, так и сделанные учеными исключительно из данной страны. А у нас в стране в последние годы в лучших журналах в области life sciences выходят статьи только с зарубежным участием или аффилиацией. Хотя пионерские работы профессоров Сергея и Константина Лукьяновых и Дмитрия Чудакова из ИБХ РАН, Сергея Недоспасова из ИМБ РАН и других выдающихся ученых, работающих в нашей стране, конечно, вызывают искреннее восхищение.

На тот момент у меня в голове крутилось несколько интересных идей, поэтому я выбрал одну из них и начал над ней работать. Я понимал, что вероятность успеха мала и затея похожа на авантюру, поэтому я никого не привлекал к этой затее, пока не убедился в том, что она жизнеспособна. Поначалу эти исследования были исключительно побочной деятельностью относительно других обязанностей. Поэтому пришлось работать много: 70–80-часовая рабочая неделя стала нормой. Буквально через две недели после первых экспериментов я понял, что если бы у меня была возможность купить необходимые реагенты, можно было бы всю работу сделать за два месяца, и оставалось бы только написать статью.

В какой-то момент я неделю размышлял, не стоит ли все-таки уехать за границу на два месяца, сделать работу, не имея головной боли с реагентами, и опубликовать ее. Но решил, что я молодой, могу один раз рискнуть и попробовать «что-то изменить».

Заказывать отсюда такие реагенты, которые мне были бы нужны в идеале, я боялся по финансовым и логистическим соображениям. Это были очень дорогие вещества (около $2500 на один-два эксперимента). Если их заказывать по стандартным каналам с грантовских денег, мне бы пришлось, скорее всего, ждать 90 дней, чтобы их довезти и попробовать, чтобы понять, работает ли моя научная гипотеза, а потом — еще 90 дней, чтобы получить их в достаточном количестве для обстоятельной работы. В итоге ушло бы полгода до начала настоящих экспериментов. Поэтому пришлось выбирать схемы постановки экспериментов по соотношению вероятность успеха/дешевизна. Это, конечно, отрицательно сказалось и на скорости, и на результате. В конце концов, такой подход заставил меня показать биокомпьютинг с «неинтересными» модельными веществами, то есть теми, у которых нет биомедицинской значимости. Думаю, без потери приоритета у меня не было шансов продемонстрировать работу метода для отслеживания, скажем, диабета. А сделать я это не смог только потому, что был вынужден работать на дешевых реагентах. Соответственно, это сильно усложнило публикацию данной работы.

В какой-то период в погоне за доступными реагентами мне пришлось работать с подаренным мне белком протеазой (этот белок со временем сам себя «разгрызает»). Это белок хранился с 1990 года и за это время успел уже себя существенно «разгрызть». Мне пришлось мучительно придумывать какую-то методологию, чтобы постараться увидеть сигнал от остатка «неразгрызенного» белка, несмотря на вредный сигнал «разгрызенного».

— С какими еще проблемами вы столкнулись, пока работали над статьей?

— Был период, когда мне надо было следить за экспериментом порядка 20–24 часов непрерывно. Но, скажем, в Институте общей физики (ИОФРАН) очень неудобная система для работы в выходные и после десяти вечера. В Институте биоорганической химии (ИБХ) в тот период охранники даже грозили отобрать пропуск. Надо, конечно, отметить, что в ИБХ очень хорошее руководство, мне очень повезло там работать. В итоге проблему с ночной работой там решили. Другое дело, что на это потребовалось какое-то время.

Но пока вопрос решался, пришлось ставить эксперименты дома, чтобы не обогнали трудолюбивые китайцы.

— Какой же план решения ситуации с реагентами у вас есть?
— Когда я работал над статьей, Юрий Мильнер как раз учредил сначала премию по фундаментальной физике, а потом — премию по наукам о жизни. И если бы Мильнер или другие наши меценаты, которые поддерживают российскую науку и образование (Зимин, Потанин, Абрамов и другие), организовали бы бесприбыльную организацию, которая два раза в неделю отправляла бы машину с реагентами из-за рубежа в Россию, независимо от того, заказана одна пробирка или целая машина, это уже кардинально бы сократило ожидание. Кроме того, было бы прекрасно, если капитал такой организации позволял бы предоставлять временные кредиты, т.е. везли бы реагенты сразу по запросу ученого, пока тот оформляет документы для закупки и т.п. Хотя совсем идеальный вариант — это мини-гранты со специальным статусом, позволяющим быстро доставлять из-за рубежа малое количество, но очень нужных и срочных реагентов, по крайней мере для начала (в порядке эксперимента) для тех ученых, кто публикуется в настоящее время в журналах с высоким импакт-фактором.

Если говорить о возможных изменениях со стороны законодательства и государства, то понятно, что решить проблему целиком и сразу, наверное, невозможно. Но у меня были бы такие предложения. Прохождение следующих поставок реагентов из-за рубежа следует проводить с минимально возможным таможенным оформлением (по срокам и по процедуре):

1) Статус «Адресован аккредитованному агенту». Аккредитовать организации или конкретных ученых, к которым есть определенное доверие, например, ученых, у которых есть статьи в журналах с высоким импакт-фактором или им выдан грант для закупок реагентов в облегченном режиме (чтобы исключить недобросовестное поведение лиц, не дорожащих своей «научной репутацией»).

2) Статус «Закупка по аккредитованному мини-гранту». Выделить мини-гранты (хоть по 50–100 тыс. руб. в год на лабораторию), на которые можно в срочном порядке закупать за рубежом и быстро получать только реактивы (или сложные расходники типа гель-фильтрационных колонок).

3) Статус «Тестовая фасовка». Это закупка реагента в минимально возможной фасовке для тестовых экспериментов от ограниченного круга мировых фирм-производителей, которые распространяют продукцию только для научных целей. Если есть опасения, например, масштабных растрат недобросовестными лицами или ввоза большого количества какой-либо смежной продукции, в крайнем случае, можно ограничить ввоз каждого реагента одним граммом или ввозом 10 реагентов по 10 миллиграмм (!) каждого один раз в две недели, что уже сильно облегчит ситуацию.

Я еще раз повторю, что в этой области есть огромное количество хороших идей, которые еще лежат на поверхности и, осуществляя которые, Россия может стать одним из мировых лидеров.

Но для этого сначала нужно решить проблему с реагентами.

— Желаем вам удачи с борьбе за оптимизацию доставки реагентов и в дальнейших исследованиях!

— Спасибо. В заключение, если это возможно, я бы хотел через ваше издание обратиться к Станиславу Говорухину.

— Неожиданно!

— Дело в том, что я недавно посмотрел его фильм «Не хлебом единым». В нем он рассказывает о неком учителе, который изобрел нечто революционное и потом пытался провести свои идеи в жизнь, несмотря ни на какие проблемы и трудности. Мне показалось, что Станиславу Сергеевичу небезразлична судьба ученых, и, поскольку он имеет определенный вес — ведь он и депутат, и доверенное лицо президента, — может, он мог бы помочь нам сообщить «наверх» о проблеме с реагентами. В конце концов, должны же быть Ростиславы Петровичи (герой Александра Розенбаума в фильме) в реальной жизни! А завершить это интервью я бы хотел цитатой из пьесы Бертольда Брехта «Жизнь Галилея»: «Даже торговец шерстью должен думать не только о том, чтобы самому подешевле купить или подороже продать, но еще и о том, чтобы вообще беспрепятственно могла вестись торговля шерстью».

Запрет госзакупок импортных лекарств может привести к крайне негативным последствиям: ухудшению состояния здоровья россиян и повышению смертности, - утверждают врачи, фармацевты и даже экономисты.

Министерство промышленности и торговли предложило отказаться от госзакупок импортных лекарств. Согласно законопроекту, подготовленному Минпромторгом, фармацевтические производители не из стран Таможенного союза будут ограничены в доступе к госзакупкам РФ. Предполагается, что если для участия в тендерах поступает две заявки от производителей медпрепаратов из государств ТС, в торгах не смогут принять участие фармкомпании из других стран. 

Авторы отмечают, что законопроект необходим в первую очередь для защиты внутреннего рынка и развития национальной экономики. В Минпромтоге полагают, что эта мера поможет увеличить до 90% долю отечественных лекарств в перечне стратегически значимых препаратов уже к 2018 году. Сейчас, указывает Минпромторг, объем российского рынка лекарственных средств из перечня ЖНВЛП составляет 317 млрд руб. в год (в оптовых ценах), из которых 159 млрд руб. (50%) составляют госзакупки, в том числе 85 млрд руб. (27%) — госпитальные закупки. Доля лекарственных средств отечественного производства в денежном выражении составляет 26% в общем объеме рынка перечня ЖНВЛП и 22% в объеме государственных закупок перечня ЖНВЛП.

Проект получил два отзыва — из ФАС и Минэкономики. Минэкономики предлагает установить преференции в виде 15% "форы" от первоначальной цены контракта на госторгах для российских поставщиков, так как механизмы для определения уровня локализации отсутствуют.

ФАС предполагает, что закон необоснованно ограничивает в доступе иностранные компании, ведомство проект не согласовало

В середине октября документ будет внесен на рассмотрение в правительство.

Эксперты, врачи и фармацевты уверены: запрет закупок лекарств может обернуться катастрофой: ростом смертности и ухудшением состояния здоровья россиян. В ряде случаев российские аналоги импортных лекарств либо менее действенны, либо дают множество побочных эффектов. Обоснование законодательной инициативы лишь одно – сократить бюджетные траты на госзакупки. «Пострадают больные в самых разных категориях, это точно будет онкобольные и люди с заболеваниями желудочно-кищечного тракта, артритом и т.д.», - перечисляет руководитель аналитического департамента ФК AForex Артем Деев.

«Это обещает только генерирование рисков, ухудшение возможностей обеспечения лечебного процесса прежде всего в стационарах, больницах, в госпитальном сегменте. Запрет коснется как федерального уровня, так и регионального, муниципального, и до любой сельской больницы это ограничение дойдет», - предостерегает исполнительный директор Ассоциации международных фармацевтических производителей Владимир Шипков. По его словам, «в сложной макроэкономической ситуации столь непродуманные инициативы регуляторных органов способны повлечь за собой колоссальные риски для пациентов, которые будут лишены возможности получить высокоэффективные, качественные и современные лекарственные препараты и будут вынуждены приобретать их за свой счет. Чем серьезнее заболевание, тем выше эти риски».

 «Если бы в РФ была конкурентоспособная фармацевтическая промышленность, которая в свою очередь была бы способна выпускать конкурентоспособную продукцию, позволяющую удовлетворять потребности лечебного процесса, то тогда не было бы проблем и можно было бы действительно ставить задачу поддержки развития отечественной фармы. Но я хочу заметить, что министерство промышленности является не только министерством промышленности, но еще и торговли, и почему-то я не вижу, чтобы они выполняли эту функцию: чтобы они содействовали свободному перемещению товаров, услуг, особенно в контексте вступления и членства России в рамках Всемирной торговой организации», - говорит эксперт.

"В связи с принудительным выдавливанием с российского рынка зарубежных производителей лекарственных препаратов пострадают все пациенты, особенно те, для лечения которых используются препараты, не имеющие российских аналогов, либо, если аналоги и есть, то те из них, которые имеют индивидуальную непереносимость", – утверждает глава «Лиги пациентов» Александр Саверский. По его мнению, при таких требованиях к госзакупкам лекарств крупные иностранные компании попросту уйдут с российского рынка – они ориентированы на глобальные контракты, торговать в розницу в аптеках им не выгодно.

В Ассоциации международных производителей медицинских изделий IMEDA также отмечают, что «установление таких запретительных мер может существенно повредить выполнению задач по обеспечению доступности высококачественных современных медицинских технологий для системы здравоохранения в РФ, а также негативно скажется на темпах и качестве развития рынка медицинских изделий». Снижение конкуренции неминуемо приведет к снижению качества продукции, увеличению цен на нее и неоправданным затратам государства, а также к технологической отсталости и без того не всегда передового российского здравоохранения. «В России нет единых обязательных отраслевых стандартов, гармонизированных с международными. А значит, есть риск, что в страну будет попадать продукция и технологии низкого и среднего качества, представляемые компаниями из развивающихся стран, имеющих возможность в короткие сроки локализовать производство в России», - подчеркивают в Ассоциации.

Ассоциация уже направила письмо на имя Дмитрия Медведева, в Минздрав, ФАС России и Минпромторг с просьбой обратить особое внимание на данную проблему.

Сами же чиновники от здравоохранения говорят о 40 процентах "брака" на российском фармацевтическом рынке.

По словам Деева, «на развитие качественных аналогов иностранных препаратов уйдут годы, потому что основу рынка за границей составляют фармацевтические гиганты с капитализацией в десятки миллиардов долларов, которые вкладывают в исследования гигантские средства, и заменить их будет попросту нечем».