На инновации денег нет

Запуск научных разработок инициируется спросом на них со стороны реальных и потенциальных заказчиков и потребителей еще до стадий коммерциализации и внедрения. Именно отсутствие такого спроса руководители научных организаций назвали главным барьером для инновационной активности. При этом инновационные научные организации сталкиваются с ним чаще, чем неинновационные (40–48% против 30–41%).

Существует точка зрения, что низкий спрос может быть обусловлен плохим качеством самих научно-технических результатов. Однако оценка конкурентного давления оказалась сравнительно низкой: лишь 13–20% респондентов ощутили высокий уровень конкуренции со стороны зарубежных разработок.

Таким образом, отсутствие интереса к новым технологиям и разработкам может отражать низкую склонность отечественных предприятий к инновациям в целом, что связано с экономическими рисками в реальном секторе экономики и административно-правовымибарьерами.

Среди факторов, мешающих внедрению инноваций, опцию «Высокие экономические риски внедрения» выбрали более четверти респондентов. Российский бизнес, с одной стороны, в большинстве случаев не может рассчитывать на окупаемость инноваций ни в среднесрочной, ни в долгосрочной перспективе, а с другой — не располагает свободными деньгами для финансирования подобных рискованных операций.

В период 2009–2012 годов около половины (43–55%) инновационных и 35–40% неинновационных научных организаций жаловались на нехватку у заказчика средств на внедрение результатов их научной деятельности.

Кадровый голод не дает науке «расти»

Помимо слабого спроса на инновации, другим серьезным фактором, препятствующим успешной коммерциализации результатов научно-исследовательской деятельности, оказалась проблема кадрового голода в науке.

Как подчеркивают авторы исследования, в период 2009–2012 годов о нехватке квалифицированных кадров заявляли 40% инновационных научных организаций. В группе неинновационных частота упоминания этого фактора выросла с 33 до 48%. «Существенный прирост такого показателя может свидетельствовать об усилении дефицита высококвалифицированных исследователей как основания для отказа от инновационной деятельности», — считают авторы.

Среди ответов респондентов звучали и такие традиционные для России проблемы, как нехватка современного оборудования и неудовлетворительное состояние опытной базы в научной организации (соответственно около 30% и 25% в обеих группах).

Помимо наиболее весомых негативных барьеров на пути участия научных организаций в инновационном процессе можно назвать:

• недостаточный уровень подготовки научных кадров (9–16%);

• низкое качество менеджмента в организации (7–11%);

• конкурентное давление отечественных научных организаций (11–12%);

• недостаток информации о новейших технологиях и научных достижениях (6–8%);

• слабость научной кооперации (7–11%);

• неразвитость инфраструктуры (10–16%).

Комментирует старший научный сотрудник ИСИЭЗ НИУ ВШЭ Станислав Заиченко:

Современная российская практика статистических обследований достаточно эффективно охватывает как инновационную деятельность предприятий реального сектора экономики, так и сферу исследований и разработок. Однако некоторые переходные процессы, такие как трансформация научных знаний в новые товары и услуги, в РФ пока изучаются гораздо менее активно. Отчасти это связано со сложностью предмета анализа, требующего сбалансированного сочетания количественных и качественных подходов на больших выборках.

Тем не менее, именно в этой сложной для исключительно количественных наблюдений области сосредоточена существенная часть барьеров и потенциальных возможностей для развития научно-технического и инновационного потенциала. Этим и обусловлена актуальность проводимых с 2010 года НИУ ВШЭ обследований участия научных организаций в инновационных процессах. Сбор данных осуществляется в режиме мониторинга, что позволяет отслеживать ключевые тенденции и закономерности.

В частности, полученные сведения о характере взаимодействия научных организаций и предприятий-заказчиков свидетельствуют о том, что последствия кризиса 2008 года для подобных организаций не были преодолены, а в дальнейшем лишь усугубились. Фактически многие инновационные компании, предъявлявшие ранее спрос на принципиально новые технологические решения, начиная с 2009-2010 годов стали оказываться от дальнейших долгосрочных инновационных проектов. При этом создававшиеся годами и десятилетиями кооперационные связи бизнеса и науки были серьезно нарушены.

Контрагенты из сферы исследований и разработок, в свою очередь, были вынуждены перепрофилироваться — либо уходить с рынков технологий, активнее включаться в госзаказ (в том числе оборонный), расширять госзадание, либо «понижать планку» собственной работы с предприятиями до ненаукоемкого технологического обслуживания.

Данные процессы разворачивались относительно медленно, поскольку основная масса предприятий, включавшихся в полный инновационный цикл, были крупными отраслевыми организациями — государственными или с существенной долей государственного участия. Они характеризовались заметной «инерционностью», а их проекты внедрения были рассчитаны не на один год.

Однако после 2014 года тревожная тенденция может существенно ускориться. К такому выводу приводит анализ всей совокупности данных, полученных в ходе обследований. Хотелось бы надеяться, что понимание природы и масштабов проблем, сложившихся в России в плане финансовых, кадровых, интеллектуальных, сетевых и административных ресурсов трансфера технологий, позволит в ближайшей перспективе предложить более адекватный базис для формирования эффективных мер государственной научно-технической и инновационной политики в условиях новых социально-экономических вызовов.

Цены растут, особенно заметен и болезнен рост цен на продукты, при таких темпах их роста  то же мясо и мясные продукты скоро  могут стать для некоторых категорий населения роскошью. Почему растут  цены, что здесь от объективных, а что от субъективных причин? На этот вопрос отвечает доктор экономических наук, профессор Новосибирской государственной архитектурно-художественной академии Владимир Баликоев.  

- Если вспомнить  последние 10-15 лет истории нашей экономики, то темпы роста производства и производительности труда имели такую динамику 5, 4,3, 2 процента в год, а в 2014 году – 0,4 %.  Это то, что мы производим, а значит, и то, что может попасть на прилавки наших  магазинов.  При этом пенсии, зарплаты, социальные выплаты росли более высокими темпами, особенно значительно выросли зарплаты в армии и силовых структурах, аппарате управления. И это все деньги, которые люди тратят на покупки товаров и услуг.

А далее следует простая логика  – количество денег в экономике должно соответствовать количеству производимых товаров. Это несоответствие перекрывалось поставкой импортных товаров, мы могли себе это позволить из-за высоких цен на нефть, которые давали нам необходимую для этого валюту.

Введение санкций, но особенно падение цен на нефть лишило нас источника для финансирования импорта. И реально существовавшее несоответствие наших доходов уровню нашего производства сразу проявилось в наших магазинах.

В условиях сохранения низких цен на нефть иного пути к росту уровня жизни, реальному снижению цен кроме как рост производства за счет роста производительности труда нет. В России низкая по сравнению с западными странами производительность труда. И это главная объективная причина нынешнего роста цен. Хотя есть и другие.

Субъективные причины также есть. Какая из них главная? Тут скажу то, что многим может не понравиться. Зарплаты, пенсии, социальные выплаты растут не сами по себе, решение об этом принимают политики. Они делают это, потому что хотят завоевать популярность у народа, у избирателей. Наверное, они будут самоубийцами, если не будут этого делать. Но при нынешнем уровне производительности труда любое увеличение денежных выплат будет вести к росту цен. Никто не отменил старую истину: «По одежке протягивай ножки».

А теперь о росте цен в конкретном секторе – мясо и мясопродукты. Почему они растут так быстро? На этот вопрос отвечает директор хозяйства ЗАО «Лепокуровское» (Баганский район), депутат Законодательного Собрания НСО Михаил Вересовой. 

- Цены на мясо растут, потому что у нас его мало производят. Мясо не растет так быстро, как сейчас от нас ждут, на подъем животноводства требуются годы. Мы – аграрии – давно и много говорили о нерентабельности мясного производства при существующей экономической политике. Задавали вопросы, почему мы попали в продовольственную зависимость от Запада? Мы предупреждали, что эта зависимость опасна и от нее надо избавляться, надо развивать собственное сельское хозяйство.

Но всегда что-то находилось, что препятствовало развитию в России мясного производства, то правила ВТО, то птичий грипп, то чума свиней. Мы вновь спрашивали, а что будет, если вдруг Россия не сможет закупать нужное ей количество продовольствия на Западе? Нам отвечали, что такого «вдруг» быть не может. Но оно «вдруг» случилось.

- То есть, основная причина роста цен на продовольствие, в том числе на мясо, в том, что после введения западных санкций и ответных российских антисанкций «вдруг» обнаружилось, что того же мяса наша страна в нужном количестве не производит, а значит, рост цен неизбежен?

- Заметьте, это вы сказали, это не я сказал.  

Интервью Юрия Курьянова

Ямальские ученые изучат полезные свойства сфагнума. Результатом работы должно стать создание сорбирующего препарата из растительного сырья, сообщает пресс-служба правительства ЯНАО.

"Сфагнум обладает способностью активно поглощать воду, имеет бактерицидные свойства, - пояснил научный сотрудник сектора медицинских исследований государственного учреждения "Научный центр изучения Арктики" Владимир Кострицын. - Этот мох издревле широко использовался коренными народами Севера и не только: во время Великой Отечественной войны в блокадном Ленинграде сфагнум применяли в качестве наружного средства как перевязочный материал".

Ученых ЯНАО в первую очередь интересует способность арктического мха поглощать воду с растворенными в ней веществами. Они полагают, что это свойство можно использовать для "захвата" и выведения из организма токсических веществ. Так, лабораторные тесты на грызунах показали: животные, в рацион которых был включен сфагнум, легче переносят действие токсических веществ, быстрее от них избавляются.

Практическая значимость этой работы, по словам исследователей, очевидна. Полученное из мха вещество можно будет использовать при химиотерапии - уменьшить таким образом ее токсический эффект. Сорбент позволит помочь при интоксикации ядовитыми веществами, при лечении тяжелых инфекционных заболеваний. Кроме того, препарат на основе сфагнума можно будет принимать с профилактической и оздоровительной целью.

Справка "РГ"

Сфагнум (торфяной мох) - болотное растение, обычно беловатой окраски. Из-за небольшой теплопроводности растение используется в строительном деле как изоляционный материал. Некоторые народности делают из сфагнума подобие теплых пеленок для детей. Мох применяется в цветоводстве в качестве наполнителя для земляных смесей.

18 февраля Государственная Дума в первом чтении рассмотрела проект федерального закона № 671750-6 "О внесении изменений в Федеральный закон "О науке и государственной научно-технической политике" в части совершенствования финансовых инструментов и механизмов поддержки научной и научно-технической деятельности в Российской Федерации". От фракции "СПРАВЕДЛИВАЯ РОССИЯ" выступил Валерий Черешнев:

– Глубокоуважаемый Иван Иванович (Мельников, первый заместитель Председателя Госдумы – Прим. ред.), глубокоуважаемые коллеги!

Да, действительно, комитет рассмотрел этот закон. И закон широко обсуждался среди научной общественности. Поскольку десять дней назад, 8 февраля, страна отмечала День российской науки, я поздравляю с этим прошедшим днём. И действительно, закон, в котором в названии говорится о механизмах поддержки научной и научно-технической деятельности, не мог не вызвать горячего отклика. И вот какие аргументы я хочу привести.

Самая главная сегодня беда в российской науке – это катастрофическое недофинансирование. Об этом говорят все.

Чтобы вы были в курсе дела, сегодня институты получают базисный бюджет, в котором 70-80% – зарплата, 20-25% -коммунальные услуги. То есть о командировках, о реактивах, я уж не говорю о покупке оборудования, тем более дорогостоящего, давно забыли.

Поэтому законы с такими названиями "о механизмах поддержки научной деятельности", естественно, вызывают определенные отклики, определенные ожидания.

И вот на совете, в развитие которых, поручений президента, и принимается данный закон, было сказано, что вот год реформ прошел в науке, целый год, идет второй год, и все выступающие говорили, вы знаете, а ведь стало не хуже, но не один не сказал, что стало лучше. И поэтому президент Академии наук Владимир Евгеньевич Фортов и сказал – значит, а реформы-то для чего принимаются? Ведь все пожелания были, что улучшить, увеличить, усилить, дойти до соответствующего уровня, а реально-то что? Реально не стало хуже. И это уже определенное достижение.

Что я имею в виду, уважаемые коллеги, сегодня бюджет науки 95 миллиардов рублей. Фундаментальной, конечно, о которой мы говорим, это 91 миллиард – ФАНО и 4 млрд – Российская академия наук. Что это такое? Чуть-чуть больше полутора млрд долларов.

Чтобы мы могли сопоставить, в Соединенных Штатах на науку выделяется в 2014 году 456 млрд долларов. У нас это 1,1% ВВП, развитые страны, и Китай подтянулся, 2,8%, 3,2%. То есть, в реальном пересчете сегодня Соединенные Штаты опережают нас по финансированию науки в 200 с лишним раз, Китай – в 40 раз. В общем, 26 место Россия занимает по финансированию научных исследований, чтобы мы в целом представляли.

И каковы ноу-хау этого закона? Первое, за счёт чего увеличивается финансовая поддержка? За счёт лучшей организации работы научных фондов, которые и должны осуществлять поддержку научной деятельности. Причём чётко сказано, что фонды могут быть не только федеральными научными, они могут быть и региональными, и даже частными. И это существенное добавление в закон "О федеральном устройстве и вопросах местного самоуправления", 184 закон. Потому что там было запрещено на уровне регионов финансировать фундаментальные исследования. Это, безусловно, положительно. Только вопрос в том, за счёт каких средств в регионах фундаментальную науку финансировать.

А если посмотреть расклад в развитых странах, вот из тех денег, что выделяются на науку в Соединённых Штатах, во Франции, Германии, 70 процентов частный сектор, бизнес даёт на науку и 30-35% государство. У нас 80-85% – государство и 15-10% даёт бизнес. Никак не можем повернуть налоговую нашу систему с тем, чтобы бизнес как на Западе стоял в очередь, чтобы финансировать науку. Не получается. Потому что там финансирование науки – это огромный пакет льгот, у нас этого, к сожалению, нет.

Следующее ноу-хау этого проекта – это то, что все фонды работают по единым правилам, должны быть прозрачными, выставлять своё финансирование для общего обозрения и понимания.

Дальше. Фонды могут финансировать – это тоже ноу-хау – не только научные исследования, но и перспективные инфраструктурные проекты, в частности, центры коллективного пользования и уникальное оборудование. Почему это введено? Да потому, что у нас 80% оборудования старше 20 лет, поэтому уникальное, и центры коллективного пользования должны хоть как-то обеспечить финансирование научных исследований в разных регионах страны.

В целом, конечно, мы не можем не поддержать такое. Какой-то сдвиг положительный имеется, но для кардинального решения этих вопросов нужны совсем другие законы и совсем другие решения. Благодарю вас за внимание.

О непростых отношениях научного сообщества и просто общества говорить сложно. Конструктивных диалогов здесь ждать не стоит: какого бы мнения вы ни придерживались, чью бы сторону ни принимали, все равно найдется несколько эмоционально развитых индивидуумов, которые громогласно заявят о вашей возмутительной неправоте. Но в любом правиле есть свои приятные исключения. В данном случае отрадой для глаз и в большей степени для ушей  стала дискуссия в научном кафе «Эврика», участие в которой приняли не нуждающиеся в представлении эксперты: Генрих Эрлих и Дмитрий Жарков.

Кто он, человек с микроскопом?

Аперитивом обсуждению послужил весьма провокационный вопрос: кто такой современный ученый. Коллективно было решено, что современный ученый:

1. хорошо образован,
2. прагматичен, ориентирован на конкретный результат,
3. обладает довольно узкой специализацией и не испытывает интереса ко всему, что лежит за пределами этой области,
4. в очках,
5. мужчина.

На счет последнего пункта, впрочем, единогласия не было. Новосибирск в лице Дмитрия Жаркова показал себя более толерантным в данном отношении: «Сейчас женщин в науке стало намного больше. За границей для женщин существует некий стеклянный потолок, перешагнуть который невероятно сложно. У нас этот вопрос, на мой взгляд, не так остро стоит».

По мнению Людмилы Стрельниковой, руководившей дискуссией, необходимо еще добавить к образу исследователя бюрократически-бытовой аспект: в настоящее время ученые вынуждены большую часть времени заполнять бумаги, составлять заявки и всевозможные отчеты, и как бы ситуация нас ни возмущала, забывать об этом нельзя.  

Нужно сказать, что стереотипы об ученых со временем не сильно изменились, в отличие от самой науки. Если еще столетие назад основой всего служилили фундаментальные направления, то сейчас прикладных работ стало намного больше. Отчасти это связано с изменением позиции науки: она стала более утилитарной, более ориентированной на пользу обществу, в то время как раньше все исследования представляли личные устремления ученого по познанию мира. Кроме того, в настоящий момент ученый обязательно должен отчитываться перед обществом, которое его в некоторой степени финансирует. Переход от личной заинтересованности к социальной ответственности и определил развитие современной науки.

Знания силой?

Пока что адекватно оценить произошедшие изменения мы, безусловно, не можем. Одни исследователи убеждены в бессмысленности диалогов с обществом, другие считают это работой СМИ, а третьи и рады бы рассказать всем о своих научных интересах, да только никто слушать не хочет: слишком уж заумными кажутся обывателям все эти теории, гипотезы и эксперименты. При этом каждая сторона безоговорочно уверена в своей правоте. Впрочем, все единодушно отмечают нахлынувшую на нас волну популяризации науки. А вот зачем и, главное, кому все-таки нужна популяризация? 

Как подчеркнул Генрих Владимирович Эрлих, популяризация нужна прежде всего государству. Государство вкладывает огромные деньги в науку, причем науку фундаментальную, истинную ценность и значимость которой невероятно сложно объяснить не знакомым с тематикой гражданам. Плюс ко всему, у определенных слоев населения все-таки есть спрос на научно-популярную тематику. А где есть спрос, неизменно появится и предложение. Самим же исследователям, по мнению Генриха Владимировича, и на общество, и на популяризацию наплевать. Главное, чтобы была возможность работать, остальное – мелочи.

Дмитрий Жарков с позицией коллеги не согласился, за что его нельзя осуждать. У нас в  Академгородке царит совершенно другая атмосфера. Здесь наука – неотъемлемая часть жизни общества. Относятся к ней по-разному (от «Вот чудики-то напридумывали всякого!» до «Сегодня хочу после работы заскочить в ИMКБ на лекцию Графодатского по эволюции»), но абсолютно точно признают. Ученые в свою очередь, видя подлинный интерес даже со стороны далекого от науки человека, идут на встречу. И покажут, и объяснят простым языком, и забавными историями поделятся. Конечно, таких энтузиастов немного, 5-10 % от общего числа сотрудников институтов. Но больше на самом деле и не нужно. «На мой взгляд, у исследователей всегда была потребность рассказать о своей научной деятельности. Для нас важно, чтобы люди понимали, почему и для чего мы занимаемся той или иной темой. Но есть другая проблема: мы не всегда можем доступно изложить суть своей работы, отсюда и возникают определенные трудности во взаимоотношениях с обществом», – отметил Дмитрий.

Необходимость популяризации обсудили. Только вот что ж популяризировать-то? Открытия? Знания? Может быть, нужно «раскручивать» имена самих ученых, словно голливудских звезд? Ни то, ни другое, ни третье. Эксперты пришли к мнению, что популяризировать следует науку как сферу деятельности, даже как способ мышления.

«Наука учит думать. А думать вообще полезно. Этого нам очень сильно не хватает: люди думают либо рефлекторно, либо откликаясь на какие-то внешние раздражители.  А должны научиться мыслить по-научному: здраво, логично, сознательно», – прокомментировал Г. В. Эрлих.

Не стоит забывать и о популяризации внутри научного сообщества, т.е. среди ученых других специальностей. Исследователи давно перестали понимать друг друга, причем такое встречается и внутри одного направления. Традиции общения с собратьями по цеху у нас практически не существует, хотя в западном мире подобные мероприятия уже вошли в обиход.

Злой близнец

На десерт гости научного кафе обсудили одну весьма щепетильную тему – лженауку. Еще в прошлом году было объявлено, что российское правительство выделило 30 миллионов рублей «на проект освещения результатов работы комиссии по борьбе с лженаукой».

Как верно подметил Генрих Владимирович, самое страшное в таких сообщениях – формулировки: «Деньги выделяются на освещение результатов работы комиссии. Выделили бы на собственно борьбу, хотя и этого не нужно, лучше просто на науку потратить».

Если рассуждать последовательно, то своей популярностью псевдонаучные теории обязаны людям, которые в силу разных причин не способны отличить реальное научное достижение от шарлатанства.  Так что перво-наперво нужно повысить уровень образованности населения. Естественно,  нельзя просто взять и научить всем тонкостям квантовой физики, но направить мышление в адекватное русло нам по силам. Кроме того, нужно помнить, что  лженаука иногда играет против себя: прочитав какую-нибудь сверхреволюционную теорию, человек может искренне заинтересоваться проблемой, начать искать информацию, а затем всеми правдами и неправдами прийти к подлинной науке. А так уж ли важно, как ты пришел к истине, если в конце концов ты все-таки к ней пришел?

Маргарита Артёменко