3 сентября в новосибирском Академгородке прошла научная конференция «Великая Отечественная война. Победа и наука». Организаторами конференции выступили Сибирское отделение РАН, Институт истории СО РАН, ФИЦ «Институт цитологии и генетики СО РАН», а также Совет старейшин Сибирского отделения.

Первоначально конференцию планировалось провести в начале мая, но свои коррективы внесла развернувшаяся пандемия коронавируса COVID-19 и ее пришлось перенести на осень. Впрочем, как отмечают представители оргкомитета, вынужденная отсрочка была использована для лучшей проработки программы конференции.

Докладчиков конференции можно было разделить на две группы, в одну входят профессиональные военные историки, политологи и экономисты (из Москвы, Новосибирска и других городов); вторая - сотрудники институтов Новосибирского научного центра, доклады которых были посвящены вкладу науки в достижение Победы.

– Когда мы говорим о вкладе науки в Победу и оборонный комплекс нашей страны, сразу вспоминаются основатели Сибирского Отделения АН СССР, их соратники и последователи, - отметил член Президиума конференции, академик РАН Николай Колчанов.

Этим выдающимся ученым был посвящен ряд отдельных докладов в программе конференции. Основатель Сибирского отделения Академии наук, академик Михаил Алексеевич Лаврентьев известен также как разработчик теории кумулятивного взрыва для создания противотанковых снарядов и мин. Благодаря академику Андрею Алексеевичу Трофимуку состоялось открытие Волго-Уральской нефтегазоносной провинции, обеспечившей нашу страну необходимым количеством нефти в военные годы. А щитовая система разработки мощных крутопадающих пластов, созданная членом-корреспондентом АН СССР Николаем Андреевичем Чинакалом, позволила резко увеличить в военные годы добычу другого стратегически важного сырья - угля. Академик Сергей Львович Соболев участвовал в советском атомном проекте, а академик Сергей Алексеевич Христианович своими работами в области аэродинамики обеспечивал решение задач военного самолетостроения и кучности огня гвардейских реактивных миномётов («Катюша»). Об этом и многом другом шла речь в докладах участников конференции.

Был рассмотрен и ряд других аспектов истории Великой Отечественной войны. Гость конференции, публицист и историк Игорь Шумейко (Российский университет транспорта (РУТ (МИИТ), Москва) посвятил свой доклад политизированной интерпретации Второй мировой войны и предшествовавших ей событий. Сам он определил предмет доклада как «войну историй». Научный сотрудник Музея Новосибирска Константин Голодяев рассказал о том, какой след оставило празднование 9 мая 1945 года в коллективной памяти жителей нашего города. А научный сотрудник Института филологии СО РАН Екатерина Исмагилова посвятила свое выступление народным песням о Великой Отечественной войне.

Конференция проходила в уже становящемся привычным дистанционном формате. И здесь пригодился опыт, полученный сотрудниками Института цитологии и генетики во время организации международной мультиконференции BGRS/SB-2020. Партнёром по организации процесса трансляции текущей конференции, как и на прошедшей конференции BGRS/SB-2020 выступила компания «Видео Профи».

– Представители оргкомитета из ИЦиГ провели большую работу по подготовке конференции. Работа растянулась на несколько месяцев из-за переноса срока ее проведения. Нами был создан на базе нашего института сайт конференции с тематическим красочным дизайном и богатым информационным наполнением, включающим тезисы докладов, иллюстративный материал и другую информацию. К слову, сайт пользуется популярностью у читателей и после завершения конференции. Это видно по счетчикам скачивания публикаций, размещенных на сайте в разделе «Материалы конференции». В период, когда мы думали, что конференция пройдет в дистанционном формате – нами были проведены записи видео докладов части участников конференции и проконсультированы другие участники (в части предоставления инструкций), как можно сделать видеозапись самим. Часть из этих записей пригодилась и была пущена в эфир трансляции 3 сентября. На нашем сайте конференции велась прямая трансляция из места проведения ее в зале заседаний Президиума СО РАН. В течении дня к трансляции докладов подключалось более 450 человек - рассказала заместитель председателя оргкомитета конференции, руководитель сектора ФИЦ ИЦиГ СО РАН Светлана Зубова.

Работу организаторов, включая техническую группу ФИЦ ИЦиГ СО РАН высоко оценили члены Президиума конференции, главный ученый секретарь СО РАН академик Дмитрий Маркович особенно отметил вклад в организацию мероприятия академика Николая Колчанова: «Он стал мотором, драйвером этого события».

Итоги самой конференции также были признаны удовлетворительными, прозвучало предложение организовать ее и в следующем году, а, возможно, сделать и ежегодной, с участием представителей и других научных центров Сибирского отделения Академии наук.

Сайт конференции

Семь лет назад, 18 сентября 2013 года, Госдумой в третьем, окончательном чтении был принят правительственный законопроект «О Российской академии наук, реорганизации государственных академий наук и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации». 27 сентября 2013 года президент РФ Владимир Путин подписал закон о реформе РАН.

Длительная полемика между российской властью в лице Министерства образования и науки и руководством РАН до летних месяцев 2013 года носила периодически вспыхивающий и затухающий характер, но законодательная инициатива правительства оказалась весьма неожиданной, подобно «скрытно войсковой» спецоперации. 28 июня 2013 года на рассмотрение Госдумы РФ был внесен законопроект о реформе РАН за подписью председателя правительства Дмитрия Медведева, назначившего своего заместителя по социальной политике и науке Ольгу Голодец официальным представителем правительства при рассмотрении данного законопроекта.

Инициатива правительства оказалась неожиданной не только для руководства РАН и широкой научной общественности, но даже для депутатов Госдумы. Отсюда тот неподдельный шок, а затем и последовавшая небывало интенсивная острота дискуссий во всех «мыслящих» слоях общества. Если в начале 1992 года шоковую терапию испытало все российское население, то теперь эта «удача» выпала на долю академического сообщества.

Трехмесячные дебаты, завершившиеся осенью 2013 года принятием Федеральным собранием РФ закона о государственных академиях, уже стали достоянием современной истории отечественной науки. Однако думается, это не последняя страница в сложной, почти 300-летней истории взаимоотношений власти и академического сообщества в России. Поскольку в дальнейшем не исключены новые коллизии в их взаимоотношениях, важно проанализировать недавние действия правительства по дезинформации депутатского корпуса Госдумы путем использования недостоверных статистических данных и аргументов в защиту законопроекта о реформе РАН, а также извлечь из них уроки. 

Удар в ЛОП 

При рассмотрении законопроекта о реформе РАН в Госдуме его изложение взяла на себя Ольга Голодец. Выбранная ею логика защиты законопроекта состояла из двух частей: обосновывающей и содержательной. Главные тезисы обосновывающей части состояли в попытке доказательства и убеждения депутатов Госдумы в неэффективности использования имущественных и кадровых ресурсов РАН. Оставляя в стороне вопросы имущественного характера, находящиеся в компетенции специалистов по экономике и финансам, мы сосредоточимся на профессионально близких нам статистических и социологических вопросах использования кадровых ресурсов РАН. При обосновании своих тезисов Голодец, по ее словам, опиралась на данные официальной статистики. Хотя она прямо не указала конкретный источник этой статистики, комментируя ее выступление, будем использовать преимущественно материалы официального статистического сборника «Индикаторы науки», выходящего под тройственным грифом Министерства образования и науки России, Федеральной службы государственной статистики, Высшей школы экономики и статсборника «Академический сектор наук России в преддверии реформ», изданного Институтом проблем развития науки РАН. 

Более авторитетных источников статистической информации в России нет. Еще один источник информации – стенограмма выступления Ольги Голодец на заседании Госдумы. 

Итак, первый тезис Ольги Голодец:

«На сегодняшний день среди 95 тыс. занятых в Российской академии наук научных работников, тех, кто занимается наукой, всего 45 тыс.». 

Члены Госдумы, из которых не все были посвящены в статистические тонкости, могли бы понять это так: в штате РАН 95 тыс. научных работников (по официальной статистической терминологии – исследователей), а работали из них всего лишь 45 тыс. Остальные же, судя по тональности выступления, видимо, не были заняты наукой, а просто числились. В реальности же, согласно упомянутому статсборнику «Индикаторы науки», «тех, кто занимается наукой» было не 45 тыс., а 54 тыс. исследователей.

И все-таки вопрос: откуда же взялась цифра в 95 тыс. научных работников в докладе Голодец? Такая цифра действительно существует, но она включает не только 54 тыс. исследователей, но и крайне необходимый вспомогательный лабораторно-обслуживающий персонал (ЛОП). Их как раз насчитывалось на тот момент 41 тыс. работников. Условно назовем их лаборантами. Для справки: в ЛОП входят три категории работников: 1) техники – работники, участвующие в исследованиях и выполняющие технические функции (эксплуатацию и обслуживание научных приборов, вычислительной техники, подготовку материалов, чертежей, проведение экспериментов, анализов и т.п.); 2) вспомогательный персонал – работники, выполняющие вспомогательные функции, связанные с проведением исследований (сотрудники патентных, научно-информационных, библиотечных, планово-экономических подразделений; рабочие, осуществляющие монтаж, наладку, обслуживание и ремонт научного оборудования и т.п.); 3) прочий персонал – включает работников по хозяйственному обслуживанию, работников бухгалтерии, кадровой службы, канцелярии и т.п.

Иначе говоря, на каждого исследователя приходилось в среднем менее одного лаборанта (помощника). Без них работа корпуса исследователей – особенно в области естественно-технических наук – весьма затруднена, а иногда и вовсе невозможна. Если успех в работе гуманитариев (философов, историков, филологов и др.) и математиков в сравнительно меньшей степени зависит от ЛОП, то ученые-естественники (физики, биологи, химики и др.) без ЛОП проводить какие-либо экспериментальные исследования просто не смогут.

В естественных, технических, медицинских и аграрных областях знания – а это суммарно 86% численности всех академических исследователей – успех работы исследователей обусловлен обслуживающим персоналом. (Оставшиеся 14% исследователей РАН работают в социальных и гуманитарных науках.) Таким образом, «подтекстовый» упрек О.Ю. Голодец в недостаточно эффективном использовании кадровых ресурсов РАН основан на ложно трактуемой официальной статистике научных кадров. 

Кто отрезал молодежь 

Второй тезис О.Ю. Голодец:

«Сегодня наша молодежь отрезана от системы Академии наук: среди сотрудников, занимающихся научными исследованиями, больше половины исследователей находится в пенсионном возрасте и старше».

Прежде чем непосредственно говорить о пенсионном возрасте исследователей РАН, попробуем прояснить, в каком смысле следует понимать – «наша молодежь отрезана от системы Академии наук». У слушателей доклада – депутатов Госудумы могло сложиться представление, что между молодежью и системой Академии наук существует какой-то административно-управленческий барьер, препятствующий их нормальным научным контактам.

Вкратце напомним об организационной структуре РАН накануне обсуждения в Госдуме. РАН – это была сеть научных организаций (481), занятых исследованиями во всех областях науки, в которых, как уже отмечалось, работало 54 тыс. исследователей (или 14 % всех исследователей России), включая 870 членов Академии наук и 10 126 докторов наук.

Старшее поколение исследователей (члены академии, доктора и кандидаты наук) и научная молодежь (новобранцы РАН, аспиранты, студенты-исследователи) заняты наукой не обособленно друг от друга, они всегда проводили совместные исследования, совместно генерировали научные проекты и добивались грантов в отечественных и зарубежных научных фондах. Затем по результатам исследований также писали совместные научные отчеты. Иначе говоря, весь цикл научной работы проходил в тесном взаимодействии «старших» и «младших» научных работников, несмотря на их научные звания и регалии. 

Таким образом, практически обеспечивалась преемственность научных поколений, передачи научного опыта. Поэтому декларативное утверждение, что молодежь «отрезана от системы Академии наук», совершенно ни на чем не основано.

Теперь о критике руководства РАН, в которой, по мнению О.Ю. Голодец, «больше половины исследователей находится в пенсионном возрасте и старше». 

Во-первых, согласно официальной статистике, не половина, а одна треть (34%) исследователей РАН была в возрасте 60 лет и старше. Во-вторых – и это главное! – такая статистически негативная возрастная ситуация имела место не только в академической, но также, хотя и в меньшей степени, в вузовской (23%) и отраслевой (24%) науке. 

Иначе говоря, феномен старения корпуса научных кадров – это общая негативная тенденция развития всей российской науки, а не только академической. Она становится особенно заметной, если сравнить с тенденцией развития советской России до распада СССР. Так, в 1987 году доля научных работников пенсионного возраста составляла всего 5% от общей численности научных работников РСФСР. Что касается постсоветской РАН, то доля исследователей пенсионного возраста в ней могла бы быть существенно ниже, если бы высококвалифицированные специалисты, желающие уйти на заслуженный отдых, могли бы получать так называемую научную пенсию (70% от размера заработка научного работника на последнем месте работы). Такую пенсию получали научные работники в СССР, но она была «утеряна» в постсоветский период. 

Что касается исследователей РАН молодого возраста (до 29 лет), то в отличие от начала 1990-х годов их доля активно росла и к 2012 году достигла 14,2% от общей численности академических исследователей. Для сравнения: в 1998 году эта доля составляла всего 8,9%. Если же данный показатель сравнивать с аналогичным показателем советской науки в 1987 году (12%), то первый оказался даже выше.

Другое дело, что академическая молодежь в СССР гораздо реже, чем сегодня, уходила из академии в другие сферы и чаще строила свою профессиональную карьеру именно в Академии наук СССР. Наука в Советском Союзе была действительно приоритетной сферой работы, творческой самореализации и сравнительно высокого заработка.

Рецепт их возвращения 

Третий тезис О.Ю. Голодец:

«Сегодня, по данным нашей официальной статистики, ежегодно около 2 тыс. молодых ученых покидают Российскую Федерацию для того, чтобы вести исследования в зарубежных институтах».

Как видно из текста, речь идет о молодых исследователях не только академического, но также вузовского и отраслевого (по новой терминологии – предпринимательского) секторов науки.

Нет ничего крамольного в том, что в постсоветский период у российской молодежи появилась наконец возможность мигрировать за рубеж на временную научную работу. Этот мировой тренд работает уже многие десятилетия. Так поступает молодежь и других стран мира, активно пополняя свои знания и обмениваясь творческим опытом с учеными других стран. Более того, такая академическая мобильность поощряется правительствами западных стран. Но у российской научной молодежи мотивация зарубежной миграции особенная, она носит нередко вынужденный характер. 

Речь идет о научных командировках исследователей прежде всего в областях физических, биологических и химических наук. Ученые, работающие в этих областях науки, как уже отмечалось, крайне нуждаются в новейшей высокоточной научной аппаратуре для проведения качественных экспериментов.

«Многие молодые ученые, – отмечал нобелевский лауреат академик Жорес Алферов, – уезжают сегодня за рубеж не только из-за маленьких зарплат, но и прежде всего потому, что не могут заниматься экспериментальной наукой на оборудовании 20–30-летней давности». 

В том, что ученые не только молодого, но и более старшего возраста порой вынуждены проводить некоторые экспериментальные исследования за рубежом, было виновато не руководство РАН, а состояние материально-технической базы академических организаций, на поддержание которой государство выделяет мизерное финансирование, несопоставимое с подобными затратами в ведущих странах мира. Дефицит современной научной аппаратуры – это ахиллесова пята не только российской науки. Трудности с такого рода аппаратурой нередко испытывала – при всех других достоинствах – и советская наука. 

Власть и ранее, как правило, недооценивала значимость высококлассной научной аппаратуры для большей эффективности научных исследований. К примеру, в рамках так называемого пилотного проекта, проведенного в РАН в 2006–2008 годах, непременным условием повышения правительством зарплаты научным сотрудникам академических НИИ, как это ни парадоксально, было замораживание роста расходов на научно-лабораторную аппаратуру. О проблемах инфраструктуры научных исследований, будучи президентом, с сожалением говорил и Дмитрий Медведев:

«Здесь у нас пока большой провал. Как только речь идет об исследованиях, сразу возникают проблемы, потому что наша лабораторная научная база, к сожалению, довольно серьезно устарела. Мы ее за последние годы не развивали, а если развивали, то только в крупнейших научных центрах, таких как Московский университет, Санкт-Петербургский университет».

 Об Академии наук вообще не шла речь.

Четвертый тезис О.Ю. Голодец:

«Андрей Константинович Гейм, нобелевский лауреат, воспитанник Физтеха. И сегодня горько и обидно, что этот человек категорически не хочет работать в системе академии в наших исследовательских институтах. Действительно, Академия наук должна создать условия для развития науки, для реализации потенциала тех людей, которые хотят проявить себя на научном поприще». 

Но давайте сначала вспомним о причинах отъезда за рубеж Андрея Гейма, покинувшего страну еще в 1990 году. Ученый сам рассказывал в 2008 году, еще до получения Нобелевский премии (2010), почему он уехал из СССР:

«На физтехе первые пять лет дают базовое образование, а потом направляют в академические институты, включают в обычную институтскую деятельность. Образование мы получили очень хорошее, просто блестящее, а вот экспериментальная база науки представляла собой печальное зрелище… Я работал в одном из лучших академических институтов – Институте твердого тела РАН. В 90-м году получил стипендию Английского королевского общества и с тех пор в Россию возвращаюсь только на каникулы. Возможности для работы там и тут – небо и земля. А работа – очень большая часть жизни». 

Однако организовать высококлассную и дорогостоящую «экспериментальную базу науки» и тем самым обеспечивать «возможности для работы» – это прерогатива российской власти. Пока она не преодолеет огромную дистанцию между «небом и землей», то есть не создаст благоприятные условия для работы – как минимум стабильную и постоянно совершенствуемую экспериментальную инфраструктуру исследований, – наши ученые будут, как и прежде, уезжать и в редких случаях возвращаться.

«Рецепт» весьма запоздалого, хотя и возможного возвращения на родину лауреата Нобелевской премии Гейма лаконично сформулировал его коллега и сообладатель этой премии Константин Новоселов, который еще за несколько лет до ее присуждения говорил, что для успешной работы ему и Гейму «необходимо три-четыре квалифицированных техника, три кандидата наук, три студента, в сумме это около 350 тыс. долл. в год плюс оборудование за 5 млн долл., на поддержку которого надо ежегодно тратить около 150 тыс. долл. В переводе на рубли приглашение А. Гейма и К. Новоселова в Россию стоило бы государству разовых затрат в размере 150 млн руб. и 15 млн руб. ежегодно». Для сравнения: бюджет госкорпорации «Роснано» исчисляется десятками миллиардов рублей. 

Основной вердикт

Пока правительственные чиновники не осознают свою ответственность и историческую роль в подлинном (не имитационном) развитии отечественной науки, в ней мало что изменится. В своих управленческих решениях и практических действиях в сфере науки госчиновники должны опираться на знания и опыт не «карманных», а действительно независимых экспертов, включая академических ученых. О взаимоотношениях власти и науки академик Евгений Велихов не так давно писал следующее:

«Правительство не должно относиться к науке как пьяница к фонарному столбу, используя его как поддержку, а не как источник света. А то ведь чиновники у нас сами все знают, а от экспертов ждут только солидного обоснования правильности своих действий». 

Науковедческий анализ показывает, что в тезисах О.Ю. Голодец была представлена искаженная картина кадрового потенциала РАН как аргумента в защиту задуманной властью реформы РАН. Подведем итог.

Из 95 тыс. работников в системе РАН научной деятельностью были заняты не 45 тыс., как утверждала О.Ю. Голодец, а 54 тыс. исследователей. Оставшиеся 41 тыс. работников – это не балласт академического сообщества, не избыточная трата бюджетных средств, а крайне необходимый лабораторно-обслуживающий персонал, без которого полноценная исследовательская деятельность РАН невозможна. По аналогии это равносильно тому, как если бы врачи в свое рабочее время одновременно выполняли и функции медсестер. Эта проблема имела место и в советской науке, а в современной российской она еще более усугубилась.

Постсоветский феномен старения научных кадров стал острой проблемой не только академической, но также вузовской и отраслевой науки, поэтому и решаться она должна на общегосударственном уровне. Одно из возможных мероприятий – разработка и введение, а точнее, возвращение в правовое поле российской науки понятия специальной научной пенсии (70% заработка исследователя на последнем месте работы), ориентированной на «остепененных» исследователей старше 60 лет, продолжающих работать в научных организациях. Если хотя бы 10% «остепененных» исследователей пенсионного возраста по собственной инициативе воспользуются специальной научной пенсией и покинут «бюджетный штат» научных организаций, то высвободятся тысячи вакансий для набора исследователей молодого и среднего возраста.

Ежегодная миграция тысяч молодых (и не только) исследователей в зарубежные научные лаборатории – мера вынужденная в российской науке и высшей школе. Как мы пытались аргументировать выше, это было не виной «безразличного» к судьбам молодежи академического руководства, а следствием отсутствия высококлассной и соответственно дорогостоящей научной аппаратуры в академических организациях, прежде всего естественно-научного и технического профиля. На наш взгляд, масштабы временной миграции молодых ученых за рубеж и потенциал их трансформации в эмиграцию может значимо возрасти, если государственный подход к вопросам материально-технического обеспечения научных исследований не будет кардинально изменен. 

Дело не в том, что в возвращении А.К. Гейма и других ученых российской научной диаспоры не было заинтересовано руководство РАН или как-то препятствовало этому. Одна из главных причин состояла в том, что ввиду недостаточного финансирования российской науки большинство академических НИИ не имело возможности приобретать зарубежную высококачественную и дорогостоящую аппаратуру. Это проблема не уровня НИИ и не руководства РАН, а общегосударственная. 

В заключение хотелось бы сказать словами самой Ольги Юрьевны Голодец: «Горько и обидно сознавать», что реформа академической науки начиналась с аргументов власти, основанных на ложной трактовке кадровой статистики РАН. Ее доклад, направленный по изначальному сценарию на доказательство неэффективности кадрового корпуса РАН, привел к ошибочной аргументации в защиту законопроекта и тем самым ввел депутатский корпус в заблуждение относительно необходимости радикального варианта реформы РАН. 

Конечно, вердикт Госдумы по академическому законопроекту был принят далеко не только на основании оценки кадрового состава РАН. Он принимался в контексте многих социальных, научных, экономических и других факторов. Однако неадекватные выводы, содержащиеся в докладе и внесшие «весомый вклад» в депутатское решение, и поныне болезненно ощущаются как академическим сообществом, так и российской наукой в целом. 

И это, на мой взгляд, вполне закономерный результат. Проще говоря, каким макаром начинался процесс реформирования РАН, таким же он и продолжился в последующие семь лет. 

Автор: Александр Георгиевич Аллахвердян  (руководитель Центра истории организации науки и науковедения Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН. Статья подготовлена на базе ряда публикаций 2018 и 2019 годов в рамках проекта РФФИ (17–03–00885)).

Резкое падение нефтяных цен вызвало некоторое оживление в рядах российских «традиционалистов», ратующих за преимущества ископаемого топлива. Ситуация с нефтью, конечно, их несколько обескуражила, однако дала повод еще раз поговорить о скорой гибели возобновляемой энергетики. «Ну всё, солнечным электростанциям скоро наступит конец!», - примерно в таких выражениях высказался на своей странице в «Фейсбук» один эксперт, являющийся советником Государственной Думы по вопросам экологии (да, советники по экологии в наших законодательных органах выступают против ВИЭ и поддерживают угольную генерацию).

Интересно, что возобновляемую энергетику наши эксперты хоронят уже как минимум шесть лет, хотя реальность из года в год опровергает их пророчества. Не будем сейчас заглядывать слишком далеко, однако нынешний год отчетливо показал, что солнце и ветер начинают «утирать нос» традиционной энергетике. Недавно на сайте BloombergNEF были опубликованы результаты исследований, которые наглядно демонстрируют устойчивую тенденцию к снижению стоимости «зеленого» электричества. По словам исследователей, фотоэлектрические системы и береговые электростанции являются на сегодняшний день наиболее дешевыми источниками энергии почти для двух третей жителей планеты. Речь, правда, идет о новейших системах, введенных в эксплуатацию относительно недавно. Но как раз этот факт убедительно доказывает прогресс в области возобновляемой энергетики. Исследование основывалось на данных, охватывающих порядка 7000 проектов, реализованных в 47 странах по 25 технологиям, куда входили не только ВИЭ, но также различные виды угольной, газовой и ядерной энергетики.

Уточним, что исследователи оперировали таким показателем, как нормированная стоимость электроэнергии (LCOE), который учитывает совокупность всех расходов в течение жизненного цикла электростанции. Данная методология расчетов имеет свои сложности, поэтому некоторые выводы и утверждения могут рассматриваться в качестве экспертной оценки. И, тем не менее, исследователи уверены в том, что за последнее время ветровая и солнечная энергетика показывают кардинальный рост конкурентоспособности.

По их оценкам, некоторые проекты в области фотоэлектрических систем, профинансированные за последние полгода, в состоянии достичь показателя LCOE на уровне 23-29 американских долларов за Мвт-час. Это означает, полагают эксперты, что новейшие солнечные электростанции бросают вызов всему парку традиционных электростанций, работающих на ископаемом топливе. Такие проекты имеют место в Австралии, Чили, США и Китае.

Кстати, в Китае, который в последнее время уверенно развивает «солнечные» мощности, указанный показатель составляет уже 38 долларов за Мвт-час. Это на 9% меньше, чем во второй половине 2019 года.  Показательно, что новые солнечные электростанции в этой стране по уровню эксплуатационных расходов почти сравнялись с угольными станциями (основным своим конкурентом). Причем, китайское правительство теперь сознательно поддерживает конкуренцию технологий в энергетической сфере, проводя политику дерегулирования.  Поэтому тенденция к снижению стоимости солнечной электроэнергии является закономерным следствием совершенствования «зеленых» технологий, уверены эксперты. Аналогичную тенденцию показывают и США.

Ветроэнергетика движется в том же направлении, также показывая снижение стоимости. Как отмечается в исследовании, в Бразилии - благодаря снижению ставки кредитования - лучшие проекты в сфере ветроэнергетики в состоянии достичь LCOE в 24 доллара за Мвт-час, что становится самым низким мировым показателем. Крупные проекты в США, Индии и Испании сейчас оцениваются по этому показателю в 26-29 долларов за Мвт-час.

Чтобы понять динамику, отметим, что десять лет назад стоимость электроэнергии в солнечной энергетике была более 300 долларов за Мвт-час, в ветроэнергетике - более 100 долларов за Мвт-час. По прогнозам экспертов, к 2030 году данный показатель опустится ниже 20 долларов за Мвт-час.

Кстати, тенденцию к снижению стоимости демонстрируют и накопители электроэнергии. Показатель LCOE для аккумуляторных батарей упал до 150 долларов за Мвт-час – что уже почти вдвое меньше, чем было еще пару лет назад. Это принципиально важный момент. Как мы знаем, необходимость использования накопителей энергии рассматривалась некоторыми нашими экспертами как самая тяжелая преграда на пути развития возобновляемой энергетики. Дескать, использование накопителей сводит на нет все экономические показатели «зеленых» систем. В этом плане тенденция к удешевлению аккумуляторов – еще один аргумент, подтверждающий общее развитие всего направления.

По мнению исследователей, существенную роль в снижении стоимости «зеленого» электричества сыграло не только совершенствование технологии, но также и масштабирование. Анализ показал, что уже с 2016 года разработчики, готовясь к аукционам, вынуждены были добиваться экономии за счет укрупнения проектов. Увеличение масштабов позволяет сократить расходы на эксплуатацию и обслуживание, а также добиться более выгодных условий при закупке оборудования. Как отмечают исследователи, сегодня в мире средняя мощность наземной ветроэлектростанции удвоилась с 32 мегаватт (в 2016 году) до примерно 73 мегаватт.  Увеличивается также и средняя мощность турбин.  Солнечные электростанции в наши дни – в сравнении с 2016 годом - мощнее примерно на треть (в среднем - на 27 Мвт).

То же самое справедливо и в отношении накопителей энергии. По оценкам исследователей, средняя мощность запроектированных хранилищ теперь составляет около 30 Мвт-часов. Это в четыре раза больше, чем четыре года назад (всего семь Мвт-часов для среднего проекта). Именно это обстоятельство (плюс – качественные изменения) привело к снижению LCOE в два раза. На сегодняшний день Китай стал страной, где находятся самые дешевые хранилища электроэнергии – на уровне 115 долларов за Мвт-час. Чтобы было понятно: для газовых турбин LCOE за Мвт-час составляет: в США – 99 долларов, в Японии – более 230 долларов, в Китае – 145 долларов. Выходит, что в КНР газовая генерация также начинает проигрывать «зеленой» энергетике.

И напоследок. Разумеется, из-за пандемии ископаемое топливо упало в цене. Но следует ли отсюда, что падение обязательно приведет к увеличению доли традиционных мощностей? Здесь уместно вспомнить один афоризм: «Каменный век закончился не потому, что закончились камни». То же самое касается сейчас и ископаемого топлива: избыточное предложение углеводородов еще не говорит о том, что оно само по себе увеличит спрос. Спрос зависит от многих факторов, и резкое падение цены не сделает нефть привлекательнее для современной экономики. Мы уже не говорим о том, что если спрос восстановится, то цены пойдут вверх, и тогда о преимуществе цены не будет и речи.  Думаю, совершенно очевидно, что судьбу ископаемого топлива сегодня решает научно-технический прогресс, а отнюдь не манипуляции со стороны трейдеров и политиков.

Андрей Колосов

Компания «Новохим», Инжиниринговый химико-технологический центр и лаборатория органического синтеза ТГУ разработали первые антигорючие вещества отечественного производства. Количество заказчиков на данные продукты уже исчисляется десятками. Со следующего года в Томске готовы производить до 500 тонн антипиренов. 

Антипирены добавляются в полимеры, краски, различные отделочные материалы, чтобы придать им негорючесть. Согласно современным требованиям, в России все материалы для внутренней отделки, а также материалы для утепления стен обязательно должны быть огнестойкими. 

Антипирены на основе солей фосфорной кислоты можно производить в России, при использовании отечественного сырья. Однако до недавнего времени все они поставлялись исключительно из Китая в количестве порядка 3 000 тонн в год. 

– Разработка отечественной технологии получения безгалогеновых антипиренов – важная задача, решение которой обладает значительным потенциалом коммерциализации и импортозамещения. В лаборатории органического синтеза (ЛОС) ТГУ под руководством Виктора Малькова было разработано более десятка регламентов синтеза безгалогеновых антипиренов. Масштабирование технологий на практике осуществлено компанией «Новохим» при технической поддержке ИХТЦ и финансовой поддержке Фонда содействия инновациям (Фонда Бортника), – рассказал директор томского Инжирингового химико-технологического центра ТГУ Алексей Князев. ​​

Производственные мощности в 2021 году составят до 500 тонн в год с последующим увеличением. На рынок уже поставляются полифосфат меламина, полифосфат аммония, борат меламина, фосфат бора, боратофосфат цинка, цианурат меламина, а также различные модификации этих марок антипиренов. 

Спрос на отечественные антипирены томского производства большой. Например, у производителей кабельной продукции, лакокрасочных производств, производителей панелей из пенополиуретана, трубных заводов. Специалисты «Новохима» разослали по стране сотни образцов для испытаний. Сейчас испытания завершаются, а заказчики определяются с необходимыми объемами поставок. 

– В сравнении с китайскими антипиренами у томских ниже стоимость, а качество при этом выше, – отмечает специалист «Новохима» Владислав Селиверстов. – Кроме того, условия поставки из Томска комфортнее для российских заказчиков: товар придет быстрее, чем из другой страны. А некоторые антипирены вообще не поставляются в РФ. 

Важным преимуществом является и то, что томские химики могут не просто поставлять антипирены, а еще готовить для заказчиков концентраты, совместимые с материалом потребителя (так называемые «мастербатчи»), а также нарабатывать опытные партии готовых продуктов из полипропилена, СБС-каучука, АБС-пластика, полистирола. В таком случае клиент направляет в томскую компанию свой полимер, в Томске проводятся испытания, подбираются наиболее подходящие антипирены, затем производится их опытная партия объемом от 50 до 300 кг и готовый гранулят отправляется заказчику. 

– Введение антипиренов в полимер и достижение при этом оптимальных характеристик материала – непростая технологическая задача. У «Новохима» есть компетенции в этой области, а специалисты ТГУ проводят авторский надзор и практически ежедневно занимаются усовершенствованием технологий, разработкой и испытанием новых марок антипиренов, – подытожил Алексей Князев. 

Компания «Новохим» производит продукты малотоннажной химии для нефтегазодобывающей, теплогенерирующей, сельскохозяйственной, медицинской, деревообрабатывающей и многих других отраслей промышленности. В группу компаний входит Инжиниринговый химико-технологический центр ТГУ, на базе которого производится разработка и масштабирование технологий малотоннажной химии. Разработка продуктов и технологий ведется в тесном сотрудничестве с ведущими научно-исследовательскими лабораториями томских университетов. Наличие уникальной научно-технической и производственной базы, команды технологов, инженеров и ученых позволяет внедрять современные продукты и технологии в производство в реальные сроки. 

Есть предрассудки, против которых бессильны и логика, и факты, и наглядный исторический опыт. Предубеждения насчет сибирского климата – из того же ряда. Будто здесь у нас безжизненное холодное царство, где климат якобы настолько суров, что говорить о нормальном земледелии не приходится. Такое можно услышать не только от жителей столицы или юга России. Подобные вещи с апломбом утверждают даже некоторые местные «эксперты» по экономике. Мол, солнца у нас мало, тепла вообще нет, а значит, ничего другого не остается, как вычерпывать недра и рубить тайгу.

А ведь этот предрассудок в свое время наглядно опровергли ссыльные декабристы, на практике доказавшие пригодность обширных сибирских пространств к успешной деятельности на сельскохозяйственном поприще. Мы могли бы, конечно, сослаться и на успешный опыт столыпинских переселенцев. Но дело в том, что задолго до них агроклиматические ресурсы Сибири были по достоинству оценены именно декабристами, которые не только занимались земледельческим трудом, но и внесли немалый вклад в повышение культуры здешнего сельского хозяйства. Фактически, они являются предшественниками первых научных организаций, связанных с интродукцией и селекцией пищевых растений для сибирских условий.

Показательно, что еще в начале позапрошлого века представители русского образованного общества даже само слово «Сибирь» воспринимали как аллегорию гиблого места, наподобие последнего круга Дантовского ада. Об этих краях принято было говорить с ужасом. Несмотря на то, что свидетельства тогдашних бытописателей о Сибири расходились с этой воображаемой картиной кромешного мрака, столичная публика оставалась непреклонной в своих предубеждениях.  

Не удивительно, что отправленные в ссылку декабристы морально готовились к «ледяному заточению». Действительность же оказалась не столь мрачной. Андрей Розен, говоря о природе Забайкалья, с удивлением отмечал, насколько здоров сибирский климат. По его словам, растительная сила здесь была «неимоверная», благодаря чему за пять недель – от июня до середины июля – поспевал хлеб и овощи.

Николай Басаргин, со своей стороны, указывал на то, что Сибирь на своих огромных пространствах «представляет так много разнообразного, так много любопытного. Ее ожидает такая блестящая будущность, если только люди и правительство будут уметь воспользоваться дарами природы, коими она наделена, что нельзя не подумать и не пожалеть о том, что до сих пор так мало обращают на нее внимания».

Замечание Басаргина принципиально важно для нашей темы. Декабристы, будучи людьми образованными и прогрессивными в плане своих политических и экономических взглядов, обратили внимание именно на те аспекты сибирских реалий, с которыми напрямую связано создание нормальной цивилизации. Я имею в виду развитое сельское хозяйство как предпосылку цивилизованного уклада. Важность этого момента как раз в том, что декабристы ни в коей мере не распространяли на эти суровые края уже набивший оскомину стереотип, согласно которому главное богатство Сибири – это ее недра, тайга и пушнина. К сожалению, даже спустя два столетия мы находимся в плену этого стереотипа. Отсюда вытекает характерное хищническое отношение к сибирским регионам, вся привлекательность которых в глазах представителей центральной власти и крупного бизнеса заключается как раз в указанных «природных кладовых».

Интересно, что в рамках советской идеологии декабристов чествовали как провозвестников социальной революции, покончившей-де с проклятым царским прошлым. Однако в отношении Сибири сохранялась полная преемственность с царским режимом – в том смысле, что советская власть рассматривала сибирские территории как некий «сырьевой придаток» к европейской части страны. Результат такой политики, например, выразился в слабом развитии здешней инфраструктуры. Парадоксальным выглядит хотя бы то обстоятельство, что сибирские поселения имеют очень низкий уровень газификации – в сравнении с европейской частью России. Причина проста: советская власть экономила на благоустройстве жизни сибиряков, добывая энергию для работающих здесь предприятий наименее затратным способом. Уголь отвечал этим условиям намного лучше, чем природный газ, шедший, так сказать, мимо наших домов – прямиком в Европу (в том числе – Западную).

В этой связи остается развести руками: при всем пафосном отношении советских идеологов к декабристам, суждения последних об агроклиматических ресурсах Сибири, их конкретный практический опыт, их впечатляющие результаты в плане производства и коммерческой реализации сельхозпродукции почему-то не вошли в советские учебники. Больше всего мы помним ленинскую фразу о том, как страшно далеки были декабристы от народа. Однако на самом деле, оказавшись в сибирской ссылке, они установили с народом очень тесные деловые и культурные отношения, отмечая, кстати, положительные качества здешних поселенцев. Тот же Розен отмечал трудолюбие поселян, живущих, по его словам, в избытке и довольстве.

Как я уже сказал в начале, повышение уровня сельского хозяйства – один из самых значительных вкладов этих «государственных преступников» в дело развития жизненного уклада сибиряков. Так, по словам Розена, в Забайкалье до прихода сюда декабристов местные жители выращивали только капусту и лук. Декабристы научили их выращивать огурцы. Они же принесли на сибирские просторы такие культуры, как картофель, табак, помидоры, дыни, арбузы, гречиху, высокоурожайные сорта ржи, ячменя и проса.

Во многом это была самая настоящая культурная миссия. Семен Краснокутский безвозмездно снабжал своих соседей семенами и обучал их огородничеству. Михаил Спиридов, занявшись огородничеством, так преуспел в этом деле, что поставлял продукты своим ссыльным товарищам, заодно показывая пример грамотного отношения к сельскому хозяйству местным жителям. В своем «образцово-показательном» хозяйстве, расположенном недалеко от Красноярска, он выращивал пшеницу, рожь, гречиху, лен, коноплю и картофель. Его главной заслугой считается распространение в этом крае культуры картофеля. Согласно местной легенде, взрослые жители отказывались пробовать непонятный овощ на вкус, поэтому Спиридов кормил картошкой ребятишек, дабы вызвать у них интерес к этому продукту. В конечном итоге старания принесли результаты. Картофель вошел в обиход жителей Енисейской губернии, и в честь «первооткрывателя» его долгое время называли «спиридовкой».

В Иркутской губернии Владимир Раевский впервые начал выращивать дыни и арбузы. Причем, судя по его переписке, данное начинание было вполне успешным. Необходимо отметить, что для выращивания теплолюбивых культур новые поселенцы широко применяли парники и теплицы, давая, опять же, положительный пример местным жителям.

Являясь сторонниками рыночных отношений, декабристы старались с самого начала придать своим опытным хозяйствам предпринимательский характер. Поэтому они не просто экспериментировали с различными культурами, но также создавали передовые способы агротехники, не чураясь механизации производственных процессов, связанных с обработкой земли и переработкой продуктов. Для повышения плодородия почв широко применялись органические удобрения. И, конечно же, благодаря декабристам произошло заметное улучшение семенного фонда.

Немаловажно еще и то обстоятельство, что декабристы пытались привить сибирякам интерес к садоводству. Вообще, для обычных крестьян – даже в европейской части России – садоводство не играло никакой роли и воспринималось как своего рода барская причуда. Традиционно плоды и ягоды простые крестьян собирали в лесу, в чем отчетливо просматриваются отзвуки родового строя. Поэтому именно с садоводства начинается важный шаг в сторону цивилизованного уклада. Сегодня в наших краях этот процесс идет уже полным ходом (о чем мы достаточно много писали).

Поводя итог, нельзя не отметить, что культурная миссия декабристов по части земледелия принесла ощутимые плоды, что, несомненно, имеет для нас поистине историческое значение. Так, в наше время даже на официальном уровне Сибирь рассматривается как картофельный край. Выращивание огурцов и томатов давно уже является обыденным делом для любого сибирского дачника. Что касается дынь и арбузов, то еще совсем недавно они красовались на огороде любого селянина.

Сегодня этот процесс идет по нарастающей. Садоводы уже вовсю замахиваются на такие типично южные культуры, как виноград, вишня, слива и абрикосы.  Сибирские ученые-селекционеры создают районированные сорта теплолюбивых овощных культур вроде вигны, момордики, бенинказы и кивано, продолжая важную работу по интродукции ценных пищевых культур и тем самым расширяя наш ассортимент.

И только политики до сих пор держат курс на опустошение «сибирских кладовых» - вместо того, чтобы стимулировать в наших краях развитие сельского хозяйства ради создания здесь нормальной цивилизации.

Николай Нестеров

Новый коллайдер NICA (Nuclotron-based Ion Collider fAcility) в Дубне в скором времени начнет воспроизводить первые мгновения нашей Вселенной. О том, какие шансы у России во всемирной гонке коллайдеров, дойдут ли физики до торговли антивеществом и каким образом связаны свобода ученых и свобода кварков, «Огоньку» рассказал директор Лаборатории физики высоких энергий им. В.И. Векслера и А.М. Балдина Объединенного института ядерных исследований в Дубне Владимир Кекелидзе. ​

— Владимир Димитриевич, строительство 500-метрового кольца коллайдера NICA — по сути, первый российский мегапроект с середины XX века — подходит к концу. Что собой представляет установка? 

— Это коллайдер протонов и тяжелых ионов. Он сможет воссоздать в лабораторных условиях особое состояние вещества, которое, возможно, существует только в ядрах нейтронных звезд. Такие установки называют гигантскими микроскопами, так как они позволяют все глубже проникать в материю и понять структуру вещества. Называют их и телескопами во времени — ведь чем выше энергия в эксперименте, тем ближе мы подходим к началу возникновения Вселенной. Чтобы понять, что же там происходило, нам нужно в минимальной единице объема сосредоточить максимум энергии. 

— Для Дубны это далеко не первая стройка мегаустановок мирового класса. Как выбирали место для строительства синхрофазотрона? Известно, что, когда искали площадку для ускорителя в Протвино в 1970-е, объехали 40 площадок в поисках особой скальной породы. Здесь тоже какой-то особенный грунт?

— С одной стороны, скальная порода придает установке стабильность, с другой — она передает все колебания от незначительных землетрясений и даже от вибраций. Поэтому есть другой подход: ускоритель должен находиться на жесткой платформе, но в мягкой породе. Синхрофазотрон, запущенный в Дубне в 1957 году, имел относительно небольшие размеры и был построен на жесткой плите. На тот момент это был самый мощный ускоритель в мире, сегодня таковым является Большой адронный коллайдер (БАК) в ЦЕРНе, Швейцария. В 1950-е он был спланирован на энергию в 10 гигаэлектронвольт (1 ГэВ — это 1 млрд электронвольт.— «О»). Это знаковый рубеж для человечества, потому что за ним возможно всерьез изучать строение вещества. 

— Предстоящие эксперименты на коллайдере NICA не предполагают столь высоких энергий, как на БАКе, где энергию и вовсе измеряют в ТэВах (тераэлектронвольтах — триллионах электронвольт). В чем же тогда их уникальность? 

— Дело в том, что в Большом адронном коллайдере изучаются процессы, происходящие при крайне высоких энергиях. 

Задача же нашего коллайдера — создать максимальную плотность ядерной материи, если говорить точнее — барионной материи. Барионы — это, прежде всего, протоны и нейтроны, из которых состоит весь окружающий нас мир. Когда-то, в начале Большого взрыва, ее плотность везде была нулевой, а сегодня обычная материя вокруг нас обладает «единичной» (нормальной) плотностью барионов, а в недрах нейтронных звезд эта плотность может быть на порядок выше. За счет большой гравитации материя так сжимается, что в их ядрах нуклоны (протоны и нейтроны.— «О») проникают друг в друга и в какой-то момент переходят в состояние кварков. Вот этот фазовый переход и будет изучать NICA. По сути, на этом коллайдере будут создаваться максимально возможные для лабораторных условий Земли плотности барионной материи. 

— Что значит — максимально возможные? 

— Это значит, что в лабораторных условиях невозможно создать состояние, в котором в единице объема будет больше барионов. В таком состоянии материи мы имеем дело уже не с нуклонами (протонами и нейтронами), а с кварками и глюонами. Если говорить упрощенно, то каждый протон или нейтрон содержит по три кварка. 

Чтобы вырвать кварки у протона или нейтрона, нужно применить гигантские усилия. Та энергия, которую мы используем в ядерных реакторах и взрывах,— это лишь остаточные силы, связывающие кварки внутри нуклона. 

— Как же тогда можно извлечь кварки, чтобы увидеть этот фазовый переход? 

— Можно их или столкнуть, или применить способ, основанный на так называемом принципе асимптотической свободы. Это важное явление было открыто в конце прошлого века, в 2004 году за него получили Нобелевскую премию Дэвид Гросс, Дэвид Политцер и Фрэнк Вильчек. Оказалось, что если попытаться вытянуть кварк из нуклона, то нужно, как я сказал, приложить максимально известные человечеству силы. А вот если кварки сблизить, то в какой-то момент они перестают между собой взаимодействовать, становятся свободными, превращаясь в кварковую кашу — кваркглюонную плазму. Частицы в ней начинают свободно перемещаться, а когда все остывает, формируются в совершенно новые нуклоны и другие элементарные частицы. 

— Не случайно, видимо, Дэвид Гросс приезжал в Дубну, когда закладывался первый камень в фундамент коллайдера NICA. Хотел посмотреть на место, где кварки выпустят на свободу? 

— Да, он приезжал в 2016-м и участвовал в церемонии закладки фундамента. 

— Как же вы будете сжимать нуклоны с такой силой без нейтронных звезд? 

— Это можно сделать, разгоняя и сталкивая два тяжелых ядра, например, золота и золота. Но если их разогнать очень сильно, как происходит в Большом адронном коллайдере, то хотя и образуется кварковый бульон, плотность барионов в нем будет минимальной. Чтобы достичь нужного нам эффекта, энергия должна быть около 10 ГэВ на каждый нуклон. Именно такие параметры мы заложили в NICA. 

В начале начала 

— Что мы знаем о начале Вселенной, когда возникла плотная барионная материя? Если бы тогда был некий сторонний наблюдатель, он бы действительно увидел большой во всех отношениях взрыв? 

— В первое мгновение Большого взрыва большой плотности барионной материи не было. Там была большая плотность энергии. В равных пропорциях находились вещество и антивещество. Все это расширялось в пространстве с колоссальной скоростью, создавая сложные флуктуации, которые в итоге, согласно теориям ведущих российских ученых, стали основой будущих звезд и галактик (подробнее — см. «Огонек», № 11 за 2019 год). Отдельный вопрос: как же появилось вещество? Это одна из интереснейших задач современной физики. В какой-то момент равновесие между частицами и античастицами было нарушено. Это была совсем маленькая разница, из которой получилась вся наша Вселенная. 

За возникновение разницы между веществом и антивеществом ответствен ряд процессов, происходящих во Вселенной, невозможных без нарушения некоторых симметрий, одно из которых в науке называют СР-нарушением. За его открытие в 1980 году дали Нобелевскую премию Джеймсу Кронину и Вэлу Фитчу. Само открытие они, кстати, сделали в 1964-м и впервые докладывали о нем у нас в Дубне в том же году. 

— Почему именно у вас? 

— В Дубне проходила крупнейшая в области физики высоких энергий так называемая Рочестерская конференция — это как Олимпийские игры для физиков, занимающихся высокими энергиями. На ней представляются все самые яркие достижения последних лет. 

Но если возвращаться ко Вселенной, то с помощью NICA мы будем пытаться понять, как происходит переход вещества из состояния обычной материи, которую мы видим вокруг, в свободную — кварковую. 

Чрезвычайно интересно понять, как кварки высвобождаются, а затем снова попадают в «тюрьму» при условиях, когда они максимально сжаты. NICA будет воспроизводить весь этот процесс: от создания бульона из кварков до формирования новых частиц. 

— А можно ли будет каким-то похожим образом изучать антивещество? Часто пишут, что оно будет стоить баснословных денег… 

— Антивещество как раз изучают в ЦЕРНе. Там делают очень интересные эксперименты, когда антипротон пытаются удержать в особой ловушке. Вообще же антивещество создается каждый день в экспериментах на ускорителях и даже в результате естественных процессов, таких как молния, но оно быстро исчезает при столкновениях с обычным веществом. По этой же причине вряд ли его когда-нибудь станет возможным создать в ощутимых количествах. 

— Интересно, что у вашего коллайдера, рассчитанного под самые фундаментальные задачи, есть прикладной аспект. В чем он заключается? 

— Мы предложили три инновационных проекта, которые могут принести ощутимую пользу в ближайшее время. Первый связан с облучением электронных схем, без чего невозможно создание революционной по характеристикам электроники, которая будет стойко работать в условиях высокой радиации и космического излучения. Это нужно для полетов в космос и для других целей. Ведь даже единичное попадание тяжелого иона в электронное устройство может вывести его из строя. С помощью NICA будет нарабатываться статистика отказов, отрабатываться система защиты. 

Второй проект связан с исследованием воздействия тяжелого космического излучения на живые организмы. Сейчас у нас тоже проходят такие работы, но условия для их проведения ограниченны. Тем не менее здесь нашими коллегами из лаборатории радиобиологических исследований уже были получены очень интересные резу​льтаты в экспериментах с обезьянами. Оказалось, что после небольшой дозы облучения их когнитивные способности повышались, а вот затем резко падали. Это чрезвычайно важно для будущих полетов человека на Марс, видимо, когнитивные способности и, кстати, зрение в условиях длительных полетов будут страдать сильнее всего. При этом если от заряженных частиц можно спастись каким-то защитным полем, то от нейтральных практически нечем. Вы же не повезете туда огромные бетонные блоки! Поэтому здесь для ученых большое поле деятельности. 

Третье направление связано с медицинскими технологиями на основе наших магнитов. Это очень перспективная область, связанная с лечением онкологических заболеваний. 

— NICA — не единственный проект, который изучает кварковый бульон? 

— Да, у нас есть конкуренты. Например, Брукхейвенская национальная лаборатория в США. Они запустили коллайдер еще в 2000-м и уже сделали много интересных открытий, изучая кваркглюонную плазму. Но барионная плотность вещества у них очень маленькая: изначально проект был рассчитан на энергии в 200 ГэВ на нуклон, а для достижения максимальной барионной плотности, как я говорил, нужно всего 10. Для расширения исследований в области большой барионной плотности они доработали конструкцию коллайдера, чтобы понизить энергию, но при этом он потерял такое важное качество, как светимость,— число взаимодействий на поперечный сантиметр в секунду. А этот параметр в конечном счете влияет на статистику взаимодействий, которая набирается в ходе эксперимента и определяет точность измерений. 

Еще у нас есть непосредственный конкурент, который должен заработать в 2025 году,— коллайдер FAIR, строящийся недалеко от города Дармштадт в Германии. Поэтому нам так важно не сдвигать даты запуска.​ 

Коллайдер размером с Землю 

— Вы сказали, что самые крупные эксперименты в области физики высоких энергий сегодня проводятся в ЦЕРНе. Какую основную задачу собираются там решить физики и что будет, когда возможности коллайдера исчерпаются? 

— Сейчас БАК будет детально изучать бозон Хиггса, а дальше, скорее всего, будет создан еще более крупный ускоритель, в разы превосходящий по энергии существующий. Перспективы такого проекта регулярно обсуждаются на собрании управляющего комитета ЦЕРНа, куда входят представители 23 стран. Каждые семь лет он подготавливает стратегическую программу развития. На этот раз было решено изучать возможности реализации проекта — географию, технологические возможности и стоимость. 

— Какой же будет размер этого гиганта? 

— Если диаметр работающего сегодня Большого адронного коллайдера примерно 27 километров, то здесь речь идет о 100 километрах. 

— Значит, ученые снова столкнутся с протестами местных жителей? Они ведь и в прошлый раз не хотели соседства с такой мощной научной установкой, как БАК. 

— Да, причем выявились неожиданные коллизии, в том числе юридические. Нынешний коллайдер проходит, как известно, по территории Франции и Швейцарии. Когда для него копали туннель, оказалось, что на разных землях законы отличаются: где-то владелец имеет право только на почвенный слой, а где-то его права распространяются вглубь, вплоть до центра Земли! Иными словами, вы не можете просто прокопать у него под ногами ветку метро или нечто подобное. Поэтому пришлось проводить сложные согласования. 

— У ученых есть какая-то конкретная задача для такой огромной и дорогой установки? 

— В том-то и дело, что пока ясной физической цели нет, а без этого двигаться очень сложно. Никто не знает, какая нужна энергия, чтобы обнаружить явления так называемой новой физики (явления за пределами принятой сегодня Стандартной модели.— «О»). БАК строился исходя из представлений о том, при каких энергиях можно открыть бозон Хиггса, поэтому все и получилось. Правда, при этом ожидалось, что, возможно, подтвердится так называемая теория суперсимметрии, а этого пока не произошло. А нам важно понять, существует ли она в природе или только в головах теоретиков. Также было бы интересно разобраться с природой кварка: выяснить, является ли он точечной частицей или у него есть структура. 

— А в принципе, есть ли предел развития ускорительной техники? Или коллайдеры вечно будут расти в размерах? 

— По большому счету, предел — это размеры Земли, а может, и больше. 

Дороги, которые мы выбираем 

— Как сильно пандемия сдвинула сроки сдачи NICA? 

— По нашей оценке, примерно на полгода, потому что многие работы за границей пришлось приостановить. Но пока мы не меняем планов запуститься в конце 2022-го. 

— Что это за работы и где они проходили? 

— В основном в Европе. Сейчас у нас очень напряженный момент, связанный с поставкой из Италии важнейшего компонента детектора MPD на коллайдере — сверхпроводящей катушки большого анализирующего магнита. Это огромная деталь размером, с упаковкой, 8 на 9 метров, которая сама весит более 70 тонн плюс еще половину весит каркас, в котором ее везут. Это очень деликатный груз, который нужно везти со всеми мерами предосторожности, с шоковыми датчиками и т.п. Доставить такую объемную установку можно только по воде. Наш груз должен был доплыть из Генуи, где его сделали, до Санкт-Петербурга, а далее уже на речной барже по Волге прямо сюда, в Дубну. Но так как из-за пандемии весной работать было невозможно, сроки поставки сдвинулись. И теперь нам нужно успеть доставить до того, как на Волге закроется навигация. А оставлять катушку в Италии до весны нельзя, это и задержка проекта, и дополнительные большие расходы. В мире, кстати, вообще не так много компаний, которые могут сделать что-то подобное. 

— В чем основная сложность? 

— Это большой магнит со сверхпроводящей катушкой, который должен создать высокооднородное магнитное поле в цилиндрическом объеме диаметром 6 метров и длиной 8 метров. Катушка должна работать в условиях, близких к абсолютному нулю (минус 273,15°C.— «О»). Для Большого адронного коллайдера такие установки делали японская «Тошиба» и «АСГ Суперкондакторс» в Италии. ​

Когда нам потребовался такой магнит, то решили обратиться именно к ним, потому что для строительства наукоемких установок лучше пользоваться услугами компании, которая такие приборы уже делала. В мировой практике есть много отрицательных примеров, когда известная компания без опыта в изготовлении такого сложного оборудования берется за работу и через несколько лет сообщает, что ничего не получилось, и ученые остаются у разбитого корыта. Поэтому мы выбрали итальянцев, работа которых оказалась в полтора раза дешевле, чем японцев. А так как речь идет о десятках миллионов евро, это важно. 

— Что самое главное в такой детали? 

— Качество магнита определяется качеством магнитного поля, которое он создает. Поле должно быть очень однородным, чтобы в нем можно было с высокой точностью восстанавливать траектории частиц в детекторе. А это определяется как катушкой, так и самим магнитным ярмом — железом, которое нам пришлось делать в другом месте, так как итальянцы не захотели брать это на себя. 

— Где вы его взяли? 

— Это отдельная и тоже очень интересная история. Для детектора нужно не литое, а кованое железо очень хорошего качества. Речь идет о балках длиной 9 метров и кольцах диаметром 8 метров, и, чтобы их ковать, нужен огромный молот. Считалось, делать такие могут лишь в США и Китае, ни России, ни Европе это не по плечу. Но мы совершенно неожиданно недалеко от Милана нашли маленькую компанию. У них есть огромная рука-манипулятор, которая может взять кусок железа в несколько сот тонн, положить на молот и затем отковать. 

При этом заготовки самого железа мы брали в России, предварительно обрабатывали в Новокраматорске на Украине. Оттуда отвезли в Италию, а уже затем — в Чехию для высокоточной обработки и сборки на большом заводе, который специализируется на том, что делает огромные металлические конструкции, в том числе шестерни для переноса барж из одного канала в другой. Затем это все разобрали и на 42 грузовиках привезли сюда. Это лишь один из эпизодов большого проекта. 

— Получается, что каждый раз приходится искать буквально штучных специалистов по миру. 

— А здесь по-другому нельзя. Если при создании уникального проекта вы где-то понизите планку качества или ответственности, то никогда не сможете достичь требуемых результатов. Вот мы и ищем только тех, кто делает то, что нам требуется, лучше всех в мире. 

— А что лучше всех в мире делает Россия? 

— Многое, например в Новосибирске в Институте ядерной физики им. Будкера делают лучшие в мире системы электронного охлаждения. Все существующие сегодня ускорители используют их системы. 

Нигде не делают лучше, чем у нас, в Дубне, быстроциклирующие сверхпроводящие магниты. За четыре года было создано уникальное в мировом масштабе производство, где собираются, испытываются и сертифицируются сверхпроводящие магниты для NICA и для наших партнеров-конкурентов — FAIR. Это основные элементы нашего коллайдера. 

Наука для всех 

— Можно сказать, кто придумал NICA? Чьи идеи тут стали ключевыми? 

— Идея изучения столкновения ядер при этих энергиях принадлежит Александру Михайловичу Балдину, чье имя носит наша лаборатория. Он был инициатором создания «Нуклотрона», который функционирует с 1993-го и который сейчас — в основе NICA. 

А вообще, к началу нашего века идея изучать плотную барионную материю витала в воздухе. В состав ученого совета Объединенного института ядерных исследований входит много ученых со всего мира — в обсуждениях с ними она обрела конкретные черты. И рождение проекта происходило благодаря дискуссиям на ученом совете института, директором которого тогда был Алексей Норайрович Сисакян. Он понимал, что нам нужен именно такой флагманский проект, и сделал все возможное, чтобы инициировать его реализацию. 

— Интересно, почему именно физика высоких энергий с самого начала была площадкой для активного международного общения? Даже в 1950-е, в разгар Холодной войны, наши физики ездили в национальные исследовательские лаборатории США… 

— Потому что иначе она бы не развивалась. Если вы замкнетесь в рамках одной страны, проект не получится. У вас не хватит ни образования во всех требуемых направлениях, ни технологий, ни знаний, ни ресурсов. Чтобы сделать что-то стоящее, у вас должен быть большой набор различных методов и технологий, широкий спектр образованных специалистов и даже разнообразие менталитета участников проекта. Сегодня нет страны, которая могла бы сказать, что обладает, предположим, 90 процентами технологий в данной сфере. Не случайно, что ОИЯИ, созданный в 1956 году, с самого начала был задуман как международная организация. Изначально в состав института вошли 12 стран-участниц. 

— Непонятно, почему в составе нет Китая. 

— Изначально он был, но в 1965 году из-за политических разногласий китайское правительство в течение нескольких дней отозвало всех своих сотрудников на родину. С тех пор КНР не входит в состав ОИЯИ. Сегодня в его составе 18 стран и 6 ассоциированных членов. Кстати, еще в 1950-е устав нашего института был зарегистрирован в ООН и хранится в ее Секретариате. В том числе это и помогло нам отстоять статус института в сложные 90-е годы. 

— Тогда физика высоких энергий как наука недешевая пострадала особенно сильно. Строительство в Протвино коллайдера УНК пришлось остановить… 

—Да, и я считаю это ошибкой. По масштабам он был близок к современному Большому адронному коллайдеру. Туда было вложено очень много ресурсов, метростроевцы полностью построили 20-километровый туннель, были разработаны уникальные криогенные технологии и множество другого. 

— Немало российских специалистов из Протвино затем поехали работать в ЦЕРН. 

—Да, так и было. Но здесь мы опять же возвращаемся к вопросу международного сотрудничества в науке. Национальные проекты такого масштаба закрывались не только у нас. Примерно в то же время остановили строительство еще более масштабного коллайдера SSC в Техасе. В 1992 году как раз в Техасе проходила Рочестерская конференция. Я помню, как техасский таксист с гордостью рассказывал мне, что у них строится огромный сверхпроводящий суперколлайдер, который перевернет всю мировую науку. Но когда в проект уже вложили несколько миллиардов долларов, его вдруг закрыли из-за разногласий между организациями разного уровня. Это, конечно, оказало большое негативное влияние на всю физику высоких энергий. В этом отношении ЦЕРН более устойчив, так как в его составе более двух десятков стран, и даже если одна из них решит проект покинуть, он все равно будет реализован. 

Криптон, и не только 

​— Вы пришли в науку в то тяжелое время. Не было желания уехать из страны в 1990-е? 

— Нет, так получилось, что в те годы мы вели очень интересный проект в Протвино: на нескольких установках изучали рождение очарованных частиц (кварков с более тяжелой массой.— «О») и искали новые кварковые резонансы. 

Кроме того, именно в 90-е годы у нас началось сотрудничество с ЦЕРНом в эксперименте NA-48, где как раз уже с нашим участием было открыто прямое СР-нарушение, о котором я говорил, объясняя разницу между веществом и антивеществом. Разумеется, участие в таком престижном эксперименте — предмет гордости для любого коллектива. Однако попасть туда было непросто. Когда я познакомился с лидерами этого проекта, то нам предложили войти в состав участников эксперимента при условии, что мы поможем создать жидкокриптоновый калориметр. Это уникальный прибор, без которого не было бы открытия. Его основа — гигантский криостат (цистерна), наполненный жидким криптоном. Этот прибор был необходим для регистрации гамма-квантов от распадов нейтральных пионов. 

— Боюсь, что многие сегодня знают Криптон только как родную планету Супермена из комиксов DC… 

— Это химический элемент с атомным номером 36. Сложность в том, что для эксперимента нужно было найти 23 тонны чистого криптона, а этот объем сравним с объемом мирового производства. Криптон был побочным продуктом сталелитейного производства и применялся в основном для выпуска лампочек. Для наших же целей требовался криптон тщательной очистки. Мы обратились в Научно-исследовательский и конструкторский институт энерготехники Минатома, где владели технологиями очистки газов, с просьбой помочь организовать такое производство. Финансировала завод (а речь шла о миллионах долларов) голландская компания. В итоге в закрытом городе недалеко от Екатеринбурга был запущен завод по очистке сжиженного криптона, качество которого превысило требования эксперимента. Полученный газ мы заправляли в баллоны и на грузовиках везли прямо в Женеву. 

Затем на грант Международного научно-технического центра, который финансировал конверсионные программы в СНГ, мы сделали на лучшем космическом предприятии России — НПЦ им. Хруничева — очень хороший криостат из алюминия. И так получили входной билет в проект NA-48, который сегодня в пятерке самых успешных экспериментов ЦЕРНа. Молодых ученых из Дубны, которые в нем участвовали, тут же стали приглашать работать по всему миру. Это стало для них отличным стартом. Кстати, сегодня под наш проект в Дубну тоже приезжает много молодежи: каждый год мы берем на практику примерно 40–50 студентов и конкурс весьма напряженный. В прошлом году было много ребят из Польши, недавно подписали контракт с пятью мексиканскими университетами. 

— Можно ли говорить, что в физике высоких энергий сохранилась российская школа? 

— Мне трудно ответить на этот вопрос. Развитие российской физики высоких энергий, по большому счету, закончилось, когда закрылся проект УНК в Протвино. С тех пор интересные работы были, но масштаб их не дотягивал до мирового. Поэтому мы с такой надеждой ждем реализации не только проекта NICA, но и других российских мегапроектов. Например, создания синхротрона «СКИФ» в Новосибирске. Дело в том, что большие научные проекты формируют высокопрофессиональную научную среду — большие коллективы ученых, инженеров, специалистов, а если у страны нет своих базовых проектов и мы работаем только на выездных экспериментах, говорить о возрождении науки преждевременно... ​

Елена Кудрявцева 

Мы уже писали о том, как в позапрошлом году в Новосибирской области выдался аномально холодный май. Деревья зазеленели только с наступлением июня. Столь затяжная весна вызвала удивление даже у профессиональных растениеводов с сорокалетним стажем работы. Старожилам также было трудно вспомнить что-то подобное. Метеорологи, со своей стороны, утверждали, что такие аномалии случаются в наших краях примерно раз в полвека.

Впрочем, трагедии не произошло. Во всяком случае, для садоводов. Холодный май быстро перешел в довольно теплый июнь, и природа наверстала свое. Лето оказалось вполне нормальным и сносным.

Однако в этом году произошла другая аномалия, последствия которой пока еще не оценены. Апрель быстро перешел в… июль. Май оказался настолько жарким, что фенологические фазы у подовых деревьев и кустарников четко сместились вперед. Так, у крыжовника завязи были на уровне «гороха» как раз в то время, когда он – по нормальным срокам – должен был еще цвести.  Малина начала розоветь в конце июня, а жимолость стали собирать в конце мая.

Может показаться, что аномально теплый май явился у нас своего рода «компенсацией» за холодную весну 2018 года. В природе такое бывает. Однако, если следовать наблюдениям климатологов, тенденция однозначно выстраивается в сторону глобального потепления. Причем, северные территории нашей страны вызывает у специалистов по климату особую настороженность. Как сообщает интернет-портал INHABITAT, в этом году в Сибири установлен небывалый температурный рекорд: 20 июня в городе Верхоянске установилась температура 38 градусов Цельсия (100,4 градуса по Фаренгейту). Изумление вызывает тот факт, что Верхоянск находится всего лишь в 260 милях (418 км) к югу от Арктического побережья (или 9,6 километров к северу от полярного круга). Город по праву считается одним из самых холодных мест на Земле, где минимальные температуры зимой опускались до – 67,8 градусов Цельсия. В этом отношении он может уступить лишь  Оймякону.

В нынешнем году Верхоянск стал достоин попадания в книгу рекордов Гиннеса за самую внушительную разницу между температурными максимумами и температурными минимумами. Обычно для конца июня средний температурный максимум здесь составляет около 20 градусов Цельсия (60 градусов по Фаренгейту). То есть в два раза ниже достигнутого рекордного значения. Впрочем, нельзя сказать, что раньше ничего подобного не наблюдалось. Предыдущий температурный рекорд был отмечен 25 июля 1988 года. Тогда он равнялся 37,3 градусам Цельсия (99,1  градусов по Фаренгейту). Первые температурные рекорды были зафиксированы еще в 1885 году. С тех пор процесс развивается по нарастающей. На сегодняшний день можно сказать, что 38 градусов Цельсия – самый высокий показатель для Арктики. Отметим, что Майями достигает таких температурных значений (100 градусов по Фаренгейту) лишь раз в столетие. Но ведь Майами находится на юге Флориды, в тропиках! Окрестности Верхоянска в те выходные (20 – 21 июня) также напоминали курорт. В близлежащем озере Круглое были замечены купающиеся дети, что довольно нетипично для арктических широт.

Разумеется, метеорологи связывают подобные аномалии для арктической зоны с особым движением воздушных потоков, когда теплый воздух надолго «зависает» над одним местом, а холодный воздух выталкивается к югу. Однако как бы то ни было, климатологи склонны включать такие температурные рекорды в общий контекст нарастающего глобального потепления. Показательно, что данное событие совпало с 41-летним минимумом ледяного покрытия возле арктического побережья. Параллельно на суше происходит интенсивное таяние многолетней мерзлоты, ведущее к техногенным катастрофам. Напомню, что в начале июня возле Норильска произошло разрушение огромного резервуара с дизельным топливом. Масштаб экологического бедствия поразил даже американцев, заснявших со спутников протяженность гигантского нефтяного пятна.

Но, пожалуй, больше всего климатологов настораживает то, что динамика климатических изменений плохо укладывается в существующие модели. На практике процессы развиваются намного быстрее, чем предсказывается в теории. Так, происходящие сейчас погодные аномалии ожидались только к 2100 году. Но они произошли на 80 лет раньше! Кстати, как заметил ученый из Беркли Роберт Роде, в России средние температуры первых пяти месяцев текущего года (с января по май) оказались на  1,9 градуса выше рекордных значений 2016 года. Безусловно, заключает эксперт, в 2020 году Россия оказалась эпицентром самых экстремальных и обширных температурных аномалий.

Отметим, что двумя годами ранее сообщалось  о том, что морские льды стали истончаться даже в самых холодных уголках Арктики. Начал разрушаться самый старый и самый толстый лед, открывая воды к северу от Гренландии (чего раньше не было). До последнего времени ученые были уверены, что указанные территории представляют своего рода ледяной форпост, который будет очень долго сопротивляться наступлению глобального потепления. И тот факт, что эта цитадель холода дала трещину (в буквальном смысле), вызывает серьезные опасения у специалистов. Данная ситуация была охарактеризована как «жуткая» (scary). Понятно, что разрушению льда содействуют аномально высокие температуры летнего периода, не на шутку встревожившие ученых. Беспокоит еще и то обстоятельство, что «разогрев» арктических территорий благоприятствует масштабным лесным пожарам на севере нашей страны. Все это, как нетрудно догадаться, ведет к повышению концентрации углекислого газа в атмосфере планеты, что в конечном итоге может «обнулить» усилия западных стран по борьбе с глобальным потеплением.

В этой связи нам было интересно узнать мнение сибирских ученых относительно дальнейшего развития ситуации. Ситуацию разъяснил заведующий Лабораторией геологии кайнозоя, палеоклиматологии и минералогических индикаторов климата ИГМ СО РАН Владимир Зыкин. По мнению ученого, процессы потепления вызваны естественными причинами и будут происходить по нарастающей в течение многих лет. Во всяком случае, в ближайшее время какого-то отскока в ледниковый период не намечается совершенно. В этом году, заметил Владимир Зыкин, температура мирового океана оказалась на 0,8 градусов Цельсия выше нормы. Потепление происходит просто гигантскими шагами, уточняет ученый. Например, полярные льды тают в семь раз быстрее, чем предполагалось изначально. Причем, это происходит как в Гренландии, так и на противоположном конце – в Антарктиде. И главная проблема здесь в том, что существующие модели не дают возможности точно предсказать динамику происходящих изменений. Чтобы такая модель появилась, нужны всесторонние комплексные исследования, в том числе – и в области палеоклиматологии.

Не менее печально и то, что до сих пор не до конца понятны истинные причины глобального потепления. Связь климатических изменений с антропогенными факторами – всего лишь «красивая гипотеза», считает Владимир Зыкин. Конечно, европейцев сильно пугает аномальная жара, из-за которой там каждое лето погибают люди. Но вряд ли их спасет от этой напасти отказ от ископаемого топлива. Причины, считает ученый, имеют естественный характер. А для их ясного понимания необходимо точно установить закономерность колебаний климата на длинном отрезке геологической истории.

Впрочем, россиянам опасаться необходимо не меньше, чем европейцам. Значительные территории нашей страны находятся в зоне многолетней мерзлоты, где расположены объекты производственной и инженерной инфраструктуры. Если политики и дальше будут игнорировать климатические тенденции, мы однажды столкнемся с очень тяжелой проблемой. Недавняя экологическая катастрофа в Норильске, вызвавшая мировой резонанс, - самый серьезный звоночек на этот счет.

Олег Носков

Министерство науки и высшего образования утвердило методику, с помощью которой будет оцениваться, в каком объеме научные организации выполняют государственное задание. В новом варианте учтена специфика гуманитарных и общественных направлений, сообщает ТАСС.

Новую методику оценки выполнения госзаданий Минобрнауки ввело с нового года. Акцент в ней сместился от количественных показателей к комплексному баллу публикационной результативности (КБПР). Для этого ведомство ввело систему учета качества статей через баллы, учитывающие уровень журнала, в котором опубликована статья. Однако ученые-гуманитарии выступили с требованиями пересмотреть эту систему, так как она не учитывала публикации книжного формата, характерные для гуманитарных специальностей.
В итоге рабочая группа Минобрнауки провела работу по усовершенствованию методики с учетом особенностей гуманитарных и общественных направлений науки. Обновленная методика утверждена, сообщили в ведомстве.

Согласно новой методике, у коэффициента качества («научного уровня») статей и журналов для гуманитарных и общественных наук теперь будет собственная шкала — не такая, как у других направлений. Публикации ученых-гуманитариев в журналах из международной базы данных Web of Science теперь будут оцениваться в 3 балла, вне зависимости от квартиля (рейтинга) журнала. Те же баллы будут начисляться за публикации в журналах, индексируемых в базе данных Scopus или Russian Science Citation Index (Российский индекс цитирования), и один балл — за публикацию в изданиях Высшей аттестационной комиссии (ВАК), которые не входят в другие базы.

В обновленную методику добавили оценку книжных форматов, которые в некоторых гуманитарных дисциплинах представляют основные результаты работы ученых. Например, монографию планируется оценивать из расчета 1 балл за один авторский лист; 0,75 балла — за один авторский лист сборника научных статей; 0,5 балла — за один авторский лист комментариев к изданиям классики, словарные, архивные и другие публикации. При этом экспертное решение по присуждению баллов для изданий книжных форматов будет принимать Российская академия наук по представлению соответствующего отделения академии.

В Минобрнауки подчеркнули, что рабочая группа ведомства продолжит рассматривать особенности порядка формирования государственного задания для медицинских, сельскохозяйственных направлений науки, а также для образовательных организаций высшего образования.

Продолжение. Начало здесь

Современный город (особенно то, как его представляют многие из нас) несет в себе печать индустриальной эпохи. Как бы вы ни пытались его «отцифровать» и озеленить, вы тем самым еще не решите главной проблемы – негативного воздействия на окружающую среду. Современные города поглощают огромное количество энергетических и пищевых ресурсов, а взамен выдают миллионы тонн промышленных и коммунальных отходов и образуют грязные реки канализационных стоков. Сегодня, например, Москва стала источником экологической угрозы для Подмосковья и даже для Архангельской области.

Гигантский мегаполис, разрастаясь численно, так и не создал эффективной системы переработки коммунальных отходов, продолжая вываливать их за пределами городской черты. То же самое касается и Новосибирска. Ни один современный город не войдет в «зеленое» будущее, если его развитие будет сопровождаться увеличением мусора, под который регулярно «отвоёвываются» кусочки природных ландшафтов.

Я привел пример с коммунальными отходами как раз потому, что именно эта проблема обостряется с каждым годом. Она, конечно, не единственный показатель воздействие городов на экологию, но она способна стать главным индикатором «переформатирования» нашего образа жизни в соответствии с новым технологическим укладом. Как мы неоднократно писали, эффективная переработка отходов не является технически неразрешимой проблемой. Внедрение таких технологий – вопрос сознательного выбора. Когда мусор станет перерабатываться на месте, мы получим переход к постиндустриальной парадигме развития, диаметрально расходящейся с тем, что есть сейчас: город из поглотителя природных ресурсов и источника угрозы для окружающей среды превратится в источник генерирования ресурсов, важных для жизни растений.

Как мы понимаем, органические отходы являются прекрасным сырьем для восстановления почв. При хорошо отлаженной утилизации органики города могли бы стать главными союзниками сельхозпроизводителей. Иными словами, вместо угрозы природным ландшафтам и угодьям (которую сегодня несут городские коммунальные отходы), «зеленые» города стали бы поставщиками биогумуса и иного почвенного субстрата, отвечающего за плодородие. То есть они дали бы возможность «лечить» истощенные поля и даже содействовать восстановлению целых экосистем (например, лесов). Еще раз напомню, что новосибирские ученые испытывают сегодня на острове Ольхон системы замкнутого цикла, позволяющие осуществлять естественную циркуляцию органики – подобно тому, как это происходит в природе. Многим из нас до сих пор непонятна важность данного направления исследований, тогда как именно оно является принципиальным условием вхождения современной цивилизации в новый технологический уклад.

По большому счету на указанном пути устраняется былая дистанция (казавшаяся когда-то непреодолимой) между городским ландшафтом и ландшафтом естественным. Подчеркиваю, речь идет о фундаментальных преобразованиях, а не о дизайнерских штучках на «зеленые» темы (чем, как я уже говорил, пытаются подменить реальные перемены). Когда снимается антагонизм между городом и природой, сам город начинает преображаться в соответствии с новыми приоритетами в вопросах организации жизни горожан. Я специально обращаю на это внимание, чтобы подчеркнуть важность инициативы «снизу». Сами горожане начинают устраивать жизнь по-новому, самостоятельно создавая «зеленые» островки, способные со временем слиться в единый, обновленный ландшафт.

Развитие указанного процесса может начаться, казалось бы, с сущих мелочей. Представим себе, что владельцы отдельной квартиры решили перерабатывать кухонные отходы, вместо того, чтобы привычно вывалить их в мусорный бак. Например, они занимаются вермикомпостированием, держа где-нибудь на кухне небольшой ящичек с компостными червями. Извлекаемый периодически вермикомпост используется ими для выращивания прямо на подоконнике (или на лоджии) овощей, зелени и пряных трав. Тем самым семья частично обеспечивает себя здоровой и свежей продукцией, с умом используя то, что обычно составляет самую вредную часть коммунальных отходов (из-за чего, собственно, происходит возгорание мусорных полигонов). Ничего фантастического в этом нет. Всё упирается только в господствующие стереотипы (дескать, современный горожанин должен «всё покупать в супермаркете»).

Теперь посмотрим, что произойдет, если таких семей станет много. Тогда наверняка жители многоэтажек начнут вот так же утилизировать органику и продвинутся в этом направлении еще дальше. Возможно, привычка к выращиванию растений прямо на месте приведет к соответствующему обустройству придомовой территории или к созданию крышной теплицы. Далее, в целях экономии энергоресурсов, на крыше или на освещенных фасадах появятся солнечные коллекторы и солнечные панели.

Ну а дальше, когда немалый процент горожан будет вовлечен в подобную деятельность, процесс начнет развиваться по нарастающей. Если в муниципальной администрации окажутся люди такого же склада, то они наверняка станут оказывать содействие не только этим занятием, но также начнут оказывать поддержку проектам, где используется система замкнутого цикла. Фактически, биогумуса окажется так много, что его хватит не только для собственных нужд, но и для повышения плодородия окружающих город сельхозугодий.

Главное, что в случае успеха таких начинаний город начнет обрастать высокопродуктивными «зелеными» островками и «зелеными» ручейками, плавно перетекающими в загородные территории, включая сельские поселения и садово-дачные участки. Так, фактически, горожане перекинут живые мостики к природе, и в итоге произойдет взаимное проникновение города и естественной среды.

Я обрисовываю этот сценарий развития, чтобы показать его несоответствие амбициозным планам по директивному «озеленению», когда экологию города стараются улучшить исключительно на уровне архитектурно-планировочных решений с их помпезными арт-объектами.  Еще раз подчеркну: движение к «зеленому» городу начинается снизу. Оно реализуется не через отвлеченные муниципальные программы, а через инициативы самих горожан, сделавших сознательный выбор в пользу «зеленой» парадигмы. Город начнет преображаться сам, как только эта инициатива выйдет за рамки отдельных квартир и домов. Отметим, что в городах полным-полно территорий, пригодных для радикального преображения в рамках данного экологического тренда: газоны, парки, пустыри, обочины дорог, клумбы, крыши, балконы и даже запущенные промзоны – все это можно превратить в высокопродуктивные площадки для выращивания полезных растений. Причем, муниципалитетам даже не понадобится содержать для этого целую армию работников, поскольку в обустройстве указанных территорий могут принять участие сами горожане. Я уверен, что по мере развития процесса они сами начнут заваливать городское руководство заявлениями с просьбой передать им под освоение тот или иной заброшенный участок. Главное, чтобы власть шла людям навстречу.

Напомню, что в американских городах вполне нормальным является выделение участков под Community garden, на которых обычные граждане применяют свои силы для выращивания разнообразной сельхозпродукции. В «зеленых» городах будущего эта практика наверняка будет расширена и вписана в общий контекст широкого использования природоподобных технологий. Что мешает, например, Новосибирску уже сегодня начать использовать такую практику? С технической точки зрения – совершенно ничего, тем более что у нас в городе полным-полно увлеченных садоводов, а наши новосибирские специалисты как раз отрабатывают соответствующие технологии. Полагаю, что «зеленая» тема могла бы найти здесь своих сторонников.

Вопрос упирается, как всегда, в господство устаревших представлений о будущем, искажающих, в свою очередь, трактовку самой проблемы развития. Люди, считающие себя «современными», воспринимают указанный «зеленый» тренд как какую-то досадную аномалию. Им, к сожалению, вторят и представители власти. Несложно представить себе негативную реакцию новосибирских депутатов на «зеленые» инициативы горожан, поскольку наши народные избранники до сих пор исходят из того, что «город – это не деревня», а значит, все свободные площадки нужно занять высотками. Среди представителей администрации также сохраняют свое положение отдельные руководители, считающие, что решение мусорной проблемы лежит через организацию новых полигонов («у нас за городом полно оврагов»). Думаю, нет необходимости говорить, что подобные персонажи безнадежно застряли в прошлом.

В этой связи мне ничего другого не остается, как призвать тех ученых, которые «в теме», как можно активнее – силой своего авторитета – разрушать упомянутые стереотипы. В противном случае вместо «зеленых» городов наши потомки узрят выжженные пустыни и дымящиеся свалки.

Олег Носков

Часть 1

Тема «зеленого города» становится популярной во многих странах, хотя практические результаты далеко не так однозначны, как о том замышлялось в теории. Причем, сама эта тема далеко не нова, просто получилось так, что в наше время на пике интереса к «зеленым» технологиям стали заново поднимать вопрос по поводу радикального «апгрейда» городской среды в свете новейших экологических стратегий. Ставка на декарбонизацию экономики и на энергосбережение, забота об устойчивом развитии общества в конечном итоге приводят к тому, что привычный облик городов начинает пересматриваться. А вместе с тем пересматривается и привычный образ жизни самих горожан. Поэтому, когда мы связываем наше будущее с «зелеными» городами, необходимо понимать, что дорога в это самое будущее лежит через принципиальный отказ от устоявшихся стереотипов.

Почему я заостряют внимание на субъективных моментах? Дело в том, что в нашей стране привычно забалтывается любая серьезная тема, так или иначе затрагивающая вопрос развития. Я бы даже сказал так: у нас не принято ассоциировать развитие с серьезными качественными изменениями. Мы привычно бегаем по вершкам, легкомысленно полагая, будто все эти новомодные вещи – декарбонизация, цифровизация, экологизация, Шестой технологический уклад – приведут лишь к появлению увлекательных технических новинок, не затронув по существу нашего образа жизни. Это примерно, как в случае с распространением смартфонов среди обывателей – занятная электронная штучка очень сильно скрасила наш досуг, но ни образ жизни, ни образ мышления от этого не поменялся. Тема «зеленого» города воспринимается примерно на том же потребительском уровне. Дескать, в городах должно быть больше парков, больше скверов, больше зелени. А в остальном вроде как ничего меняться не должно. То есть тему осмысливают исключительно в рамках архитектурно-дизайнерских решений. Не удивлюсь, если в скором времени губернаторы или мэры больших городов начнут удивлять общественность какими-нибудь «стильными» арт-объектами, выдавая их за реализацию «зеленой» программы.  На том, полагаю, дело и завершится. Со временем к этой теме охладеют и переведут внимание на что-либо другое.

Впрочем, справедливости ради должен сказать, что мы здесь не одиноки. В некоторых азиатских странах, сильно зависящих от туристического потока, различные «зеленые» объекты создаются, по сути, исключительно из меркантильных соображений – ради привлечения туристов. Работа над имиджем города – задача серьезная. И для ее реализации используют и такой подход. Но всё это, подчеркиваю, не имеет ни малейшего отношения к тому, что мы называем прогрессивным развитием. Впечатляющие «зеленые» объекты умели создавать еще в Древней Месопотамии. Как говорится, были бы деньги. Точно так же происходит и в наше время. Если городская администрация располагает большими финансовыми возможностями, она в состоянии «озеленить» мегаполис на таком уровне, что это будет вызывать восторженные «вау!» у миллионов зарубежных туристов. Однако не стоит питать иллюзий: к каким-то революционным переменам вся эта лепота не имеет ни малейшего отношения. Принцип все тот же: были бы деньги. Иногда они возникают в силу банального перераспределения доходов внутри страны. То есть качественно здесь ничего не меняется, а значит, ни о каком прогрессивном развитии нет и речи. Висячие сады Семирамиды тоже вызывали восхищение у современников, но никто не связывает с ними прогресса (что совершенно справедливо).

Дело в том, что концепция «зеленого» города - так, как ее понимают в развитых странах пропагандисты данного направления, - делает акцент на инициативе самих горожан, пересмотревших свои приоритеты. Иными словами, движущей силой перемен станет критическая масса людей, решивших жить в соответствии с новыми экологическими принципами. С них и начнется вхождение городов в «зеленую» эпоху, и без этого движения снизу никакие новомодные дизайнерские штучки погоды не сделают. Фактически, мы стоим на пороге переоценки ценностей. Именно этот принципиально новый взгляд на организацию жизни и будет лежать в основе революционной ломки всего технологического уклада. Без него о вхождении в новую эпоху говорить бессмысленно.

В чем должен выразиться пересмотр приоритетов? На этот счет есть одно очень важное замечание у Билла Моллисона – «отца-основателя» пермакультурного дизайна. «В Америке, - пишет он, - на газоны расходуется гораздо больше ресурсов, чем в сельскохозяйственном производстве любой другой страны. На них тратится больше фосфатов, чем во всей Индии, не говоря уже о ядохимикатах. Американский газон мог бы прокормить целые континенты, если бы у людей было больше ответственности перед обществом. Если бы мы использовали такое же количество рабочей силы, топлива и энергии, для того чтобы сажать деревья, то смогли бы покрыть лесами целый континент. Дом с двумя машинами, собакой и газоном потребляет ресурсов и энергии больше, чем деревня из 2000 африканцев».

Пример с газоном – красноречивый показатель давно уже утвердившихся приоритетов, прямо вытекающих из «аристократического» образа жизни. Моллисон указывает на то, что этот привычный дизайн вырастает из британской ландшафтной этики, то есть является в прямом смысле «барским» наследием. По его словам, то, что мы в действительности наблюдаем в данном случае, представляет собой британское сельское владение в миниатюре, рассчитанное на людей, у которых были слуги». Теперь эта традиция распространилась по многим городам, перекинувшись и на совсем крохотные участки. По мнению Моллисона: «Демонстрация непродуктивного фасада стала своего рода символом культурности. Газон с кустарниками - это просто насилие над природой и ландшафтом, демонстрирующее благосостояние и власть и не имеющее кроме этого никакой другой функции».

Тем не менее, миллионы людей регулярно тратят свои силы на эту «бесполезную» работу. Простой вопрос о более утилитарном использовании свободной земли повисает в воздухе. Мало того, человек, осмелившийся пойти против укоренившегося культурного штампа, рискует стать изгоем. Моллисон приводит пример, когда один человек в Тасмании посадил между боковой аллеей и улицей капусту. Дело закончилось тем, что местное самоуправление направило туда людей с инструментами, которые повыдергивали овощи.

Полагаю, такая история могла бы произойти и в любом муниципалитете нашей страны. В России в отношении ландшафтной архитектуры применяются всё те же «старорежимные» принципы, не допускающие даже мысли о совмещении эстетства с утилитарностью. Хотим мы того или нет, но в современных условиях груз этого «барского» наследия уже вступает в откровенное противоречие со здравым смыслом. С аристократами было все понятно: они намеренно подчеркивали свою отдаленность от крестьянского труда. Этого требовал их статус. Но как быть с миллионами современных домовладельцев, вынужденных искать себе пропитание отнюдь не аристократическими методами? В их распоряжении нет ни слуг, ни крепостных, и потому неуемное желание демонстрировать атрибуты аристократической жизни у здравомыслящего человека может вызвать только грустную иронию. Моллисон очень верно характеризует таких людей как шизоидных типов, которые пытаются подражать феодальным лордам, выполняя при этом работу их слуг (когда они в поте лица стригут свои газоны или дни напролет чикают ножницами кустарники для придания им причудливой формы).

Уточню, что наша приверженность «чистому» эстетству в вопросах обустройства своего жизненного пространства не является всего лишь привычкой, привитой через воспитание или пропаганду. Она имеет куда более глубокие корни, чем нам кажется. Связь со старой аристократической традицией установлена Моллисоном верно. И именно она, к сожалению, во многом определяет ту ресурсно-затратную парадигму, в рамках которой до последнего времени осуществлялось развитие городов. Чудовищные затраты на «бесполезную» (как выражается Моллисон) газонную эстетику – лишь маленький срез общественной жизни, наглядно демонстрирующий наше общее морально-психологическое состояние, идущее вразрез с «зелеными» трендами. Разве нет противоречия в том, что мы тревожимся из-за ухудшения экологической обстановки, переживаем из-за нарастающей деградации сельхозугодий, и в то же время считаем нормальным использовать свободные земельные участки для демонстрации своих «аристократических» амбиций?

Проблема, конечно же, не в газонах – проблема в головах, в наших психологических установках на то, чтобы поглощать ресурсы в привычном темпе, не считаясь с последствиями для природы и не предлагая ей ничего взамен. Данная парадигма ставит крест на самой возможности устойчивого развития. Поэтому вы можете создать сколько угодно скверов и парков, вы можете на каждой крыше установить по оранжерее, но вы не войдете в «зеленое» будущее до тех пор, пока развитие города находится в противоречии с жизнью природы. Новый технологический уклад, о котором теперь стало модно говорить, направлен отнюдь не на повышение комфорта и не на увеличение количества потребительских благ, а как раз на устранение указанного противоречия. Именно на этом пути формируется облик города завтрашнего дня.

Олег Носков

Окончание следует