«Графит науки» - фестиваль стрит-арта, посвящённый последним научным открытиям, сделанным в новосибирском Академгородке и мире. Как уверяют организаторы, он является первым подобным фестивалем с научной тематикой в мире. Фестиваль впервые проведен в новосибирском Академгородке в 2017 году, а затем переместился в центр города. Однако в этом году он снова вернулся в Академ.

Мероприятие проходит в два этапа: сначала открытым голосованием (в онлайн и оффлайн-форматах) из эскизов разных авторов выбирают те, что затем переносятся на стены различных объектов (обычно – ЦТП и трансформаторные будки, расположенные на дворовых территориях).

Надо сказать, что с самого первого фестиваля у этой идеи нашлись как сторонники, так и критики. Среди последних были как недовольные художественной концепцией, так и те, кто считал граффити, даже научно-популярные, недопустимым вмешательством в устоявшийся облик научного центра. В частности, лидер общественного движения «Сохраним город-лес Академгородок» Наталья Шамина саркастически прокомментировала результат фестиваля: «научный городок стал неотразимо красив и пёстр, как папуас на свадебной церемонии».

И в этом году, увы, не обошлось без скандала. Все началось с жалобы одной из жительниц дома, во дворе которого появилась очередная работа фестиваля. По их словам, изначально автор жалобы была не против фестиваля и даже приняла участие в голосовании. Но затем ее позиция изменилась.

«Она сказала, что мы ее обманули, что работа получилась намного больших размеров и гораздо ярче, чем она ожидала и теперь вызывает у нее негативную реакцию, когда она видит ее в окно. Возможно, она просто не учла, что эскиз на бумаге не был точной копией будущего стрит-арта и не так представляла результаты его масштабирования на стену», - рассказала один из организаторов фестиваля Ольга Таирова.

Недовольная жительница не ограничилась словами и направила письменное обращение в администрацию Советского района. А дальше против организаторов сыграли формальные обстоятельства: до того, как нарисовать стрит-арт, они успели получить согласования у инспекции по охране памятников Новосибирской области и собственника зданий, но не в мэрии Новосибирска. По их словам, помешала летняя пора отпусков и художники понадеялись согласовать работы «по факту», как уже делалось ранее. Но именно в виду отсутствия этого согласования Департаменту культуры, спорта и молодежной политики мэрии пришлось вынести вопрос на общественное обсуждение.

Многие жители Новосибирска выступили за сохранение объектов фестиваля. Всего было отправлено около 400 письменных обращений (многие подписаны несколькими людьми), в которых указывалось на ценность творчества художников (граффитистов) для Академгородка и выражалось возмущение самой идеей демонтажа панно фестиваля.

В качестве альтернативного предложения авторы ряда обращений просили провести проверку и закрасить все номера телефонов, нецензурные выражения и оскорбительные рисунки на трансформаторных будках, стенах и заборах Советского района.

И только в одном письме была негативная оценка фестиваля и его работ. Свою позицию его автор аргументировал тем, что такие граффити относятся к работам, связанным с повышенной опасностью: они выполняются на высоте и вредными веществами (токсичными красками). Также новосибирец подчеркнул, что площадки около трансформаторных будок не оборудованы санитарно-бытовыми помещениями и устройствами.

18 августа 2021 года общественные слушания завершились и судя по результатам, аргументация защитников научного стрит-арта была намного убедительнее.  В этот же день художественный совет при мэрии большинством голосов согласовал работы фестиваля.

Сергей Исаев

Ректор Новосибирского государственного университета (НГУ), академик РАН МИХАИЛ ФЕДОРУК рассказал «Континенту Сибирь» о том, в каком направлении развивается университет, на что нацелена программа «Приоритет 2030», какую роль НГУ играет в процессе модернизации Академгородка, и что ждет его студентов в ближайшем будущем.

– Михаил Петрович, НГУ заявил об участии в конкурсе на вхождение в программу «Приоритет 2030». Какой стратегии развития, в том числе в связи с этим, намерен следовать университет?

– Эта стратегия четко сформулирована и одобрена наблюдательным советом НГУ, который возглавляет губернатор Новосибирской области Андрей Александрович Травников. Она исходит из того, что в ближайшее десятилетие, как минимум, НГУ должен оставаться специализированным вузом, который готовит, прежде всего, кадры для науки и высокотехнологичных компаний. Одновременно, университет остается самостоятельным участником исследовательского процесса как в Академгородке, так и на ландшафте российской науки в целом. В университете сейчас открыты научные направления, которые не представлены или слабо представлены в Сибирском отделении РАН. Ну и третья составляющая стратегии заключается в том, что НГУ должен играть интегрирующую роль в программе развития Новосибирского научного центра и вообще всей программы «Академгородок 2.0». Не случайно проект развития университетского кампуса стал одним из основополагающих элементов этой программы. Эти три составляющих нашей стратегии развития легли в основу нашей программы для участия в «Приоритете 2030». Сейчас заявка проходит экспертизу в Министерстве науки и высшего образования.

– Недавно министр науки и высшего образования Валерий Фальков заявил, что «Приоритет 2030» не является продолжением другой программы – «5-100». НГУ участвовал и в том проекте. В чем различие, на ваш взгляд?

– У программы «5-100» была конкретная цель, сформулированная в указе президента: не менее пяти российских вузов должны войти в топ-100 ряда мировых университетских рейтингов. Этих рейтингов на самом деле очень много, но было выбрано три, хотя по ряду параметров этот выбор вызывал вопросы. Итоги выполнения программы «5-100» нужно оценивать именно в этом ракурсе. В программе «Приоритет 2030» упор делается на развитие национальной научно-образовательной структуры, на инновации и трансфер новых технологий в промышленность. И в этом ее значительное отличие от «5-100».

– В июне этого года НГУ организовал круглый стол с участием руководства крупных промышленных предприятий по обсуждению форматов взаимодействия. Участвовавшие во встрече представители промышленного сектора тогда выразили заинтересованность в сотрудничестве с вузом, отметив при этом востребованность в профильных специалистах для своих предприятий. Как сейчас складывается сотрудничество Новосибирского университета с промышленными предприятиями?

– Один из ярких примеров – наше взаимодействие (кстати, довольно давнее) с компанией OCSiAl, которая является крупнейшим в мире производителем одностенных углеродных нанотрубок по собственным технологиям и индустриальных модификаторов на их основе. У нас есть совместные магистерские программы, и мы непрерывно поставляем кадры на это предприятие. Вообще, если говорить об инновационной экосистеме, то университет должен, прежде всего, обеспечивать ее кадровый потенциал наряду с производством стартапов.

И сегодня мы видим, что более 60% компаний–резидентов Академпарка основаны выпускниками университета. Если мы возьмем предприятия ИТ-отрасли в Новосибирске, то там более половины сотрудников, занимающихся разработками программных продуктов, – тоже наши выпускники.

Если говорить о сотрудничестве с крупными индустриальными партнерами, то образцовым я считаю наше взаимодействие с ПАО «Газпром нефть». Один из наших стратегических проектов в рамках программы «Приоритет 2030» называется «Научный инжиниринг». Там как раз во главу угла ставится трансфер результатов фундаментальной науки в новые технологии. И у нас очень большие планы по развитию этого направления, обкатав его в рамках пилотного проектного офиса с «Газпром нефтью», мы намерены проводить такую же работу с другими крупными корпорациями. Для этого в новом кампусе, в частности, будет предусмотрен отдельный корпус с функцией проектного центра. В рамках создания нового научно-исследовательского корпуса НГУ мы намерены наладить сотрудничество с компанией «Генериум», которая сегодня является основным производителем вакцины «Спутник V». И у нас уже есть договоренности о взаимодействии с этим крупным игроком на российском фармацевтическом рынке.

– Так все-таки, что важнее для университета – поставлять кадры для инновационного развития или создавать сами инновации?

– Думаю, это равновеликие вещи, и я бы не стал прямо противопоставлять их друг другу. Но хотел бы привести такой факт: одиннадцатой по величине экономикой мира является совокупность фирм и предприятий, основанных выпускниками Массачусетского технологического института. Понятно, что в основном эти деньги не проходят через сам MIT, но то, что среди его выпускников много инноваторов, которые затем образуют различные высокотехнологичные компании, – это в некотором смысле ориентир и для нашей работы. Хотя, повторю, основная миссия университета – подготовка кадров для фундаментальной науки и до 80% выпускников трёх наших факультетов – геолого-геофизического, факультета естественных наук и физического факультета – идут работать в институты Академии наук.

– Среди выпускников НГУ, нашедших себя в бизнесе, одним из наиболее известных является основатель «Фармстандарта» Виктор Харитонин. Не могли бы вы подробнее рассказать о той помощи, которую он оказывает университету?

– Виктор Владимирович закончил бакалавриат НГУ в 1993 году и затем прошел довольно стремительный путь. Сейчас он – председатель совета директоров холдинга «Фармстандарт», у него много других успешных компаний. Где-то два года назад мы впервые встретились на одном мероприятии, разговор зашел о проблемах университета, о том, что эндаумент НГУ, скажем так, не очень большой, порядка нескольких десятков миллионов рублей. Я предложил ему сотрудничать в этом направлении, а он сказал, что поможет университету по-другому. И в результате родилась концепция строительства четырех зданий нового кампуса за счет средств благотворителя. В реализации этого проекта принимает участие однокурсник Харитонина и его компаньон по бизнесу Егор Николаевич Кульков.

Я скажу так, что мне неизвестны аналогичные примеры благотворительной помощи вузам со стороны бизнеса в нашей стране. И, надеюсь, реализация проекта станет сигналом для других людей, которые имеют возможность и желание помогать своей «альма матер».

– О каких именно зданиях идет речь?

– Это так называемая первая очередь проекта, она включает в себя новый учебный корпус и досуговый центр для СУНЦ НГУ (легендарная физматшкола Академгородка) и два студенческих общежития. А другие объекты – научно-исследовательский корпус, корпус поточных аудиторий, корпус Института медицины и психологии, корпус проектного центра и библиотека – строятся в рамках федеральной адресной инвестиционной программы, которая предусматривает создание при ряде национальных университетов кампусов мирового уровня.

– На какой стадии строительство нового кампуса в целом на сегодня? В августе 2021 года анонсировалась третья очередь строительства.

– Идет создание проектной документации объектов первой очереди, готова архитектурно-градостроительная концепция второй очереди. И мы надеемся поздней осенью или зимой, не позже февраля, начать уже строительные работы объектов первой очереди, и не позднее середины следующего года – второй.

– В июле этого года вы принимали участие в круглом столе, посвященном перспективам развития новосибирского Академгородка, а также тому, какие федеральные решения могли бы ускорить процесс формирования крупного научного кластера. Оцените, пожалуйста, ход реализации программы «Академгородок 2.0», и какова роль НГУ в этом процессе?

– Конечно, несмотря на усилия всех заинтересованных сторон, программа развивается не так быстро, как хотелось бы. Думаю, что проект развития инфраструктуры университета стал своего рода «первым камнем» и он должен ускорить ее выполнение в целом. Я уже говорил, что НГУ должен играть в ней интегрирующую роль, новые центры коллективного пользования должны базироваться в университете. Это и суперкомпьютерный центр, и центр аэродинамики, машиностроения и энергетики, и другие центры коллективного пользования. И, конечно, надо больше внимания уделять развитию Академгородка как территории. Вообще, надо вкладываться в те места, которые могут обеспечить наиболее эффективную отдачу, и наш Академгородок, на мой взгляд, как раз такое место.

– Знаете, некоторые боятся, что интегрирующая роль НГУ приведет к поглощению ряда научных институтов. Дошло до того, что представители руководства ФИЦ ИВТ вообще обвинили университет в «рейдерских намерениях». Как вы это прокомментируете?

– Университет не намерен насильно поглощать научные институты ни сейчас, ни в будущем. Мы заинтересованы в консорциумах с передовыми институтами Новосибирского научного центра, развитии совместных проектов и образовательных программ, в том числе в рамках программы «Приоритет 2030». Но, подчеркну, это касается передовых институтов, которые являются конкурентоспособными в отечественной и мировой науке. И мне кажется, более продуктивным было бы для нынешнего руководства ФИЦ ИВТ решать собственные проблемы, гасить внутренние конфликты, а не искать какие-то «внешние угрозы». И уж точно не является такой угрозой университет.

В НГУ расположены базовые кафедры 26 институтов СО РАН (в том числе, кстати, и ФИЦ ИВТ), эта тесная связь науки и образования заложена в саму суть концепции Академгородка и ее надо укреплять, а не рвать. Но, повторю, речь может идти только о добровольном и взаимовыгодном сотрудничестве университета и институтов, интеграции, а не поглощениях.

– Близится новый учебный год. Будут в нем какие-то новации?

– Мы постоянно находимся в мейнстриме образовательной политики. 11 августа закончился прием документов от абитуриентов. И мы видим, что дрейф талантливой молодежи с востока на запад, в столицы, только усиливается. Но если мы хотим равномерного развития территории страны, о чем все говорят, то мы должны с этим что-то делать. Эта задача стоит в том числе и перед нашим университетом, у которого самый высокий балл среди всех нестоличных вузов страны. НГУ постоянно работает над тем, чтобы стать более привлекательным для студентов (отечественных, прежде всего, но и на экспорт мы тоже смотрим, боремся за рынки Ближнего Востока, Юго-Восточной и Средней Азии). Постоянно открываются новые магистерские программы, многие – в кооперации с крупными индустриальными партнерами, что обеспечивает их выпускникам достойное трудоустройство. Такие программы у нас уже есть с OCSiAl, «Газпром нефтью», другими компаниями. Мы открыты для контактов и, по большому счету, ограничивает этот процесс только то, что в Новосибирске не так много штаб-квартир крупных корпораций, а менее крупным компаниям не надо так много специалистов какого-то конкретного профиля, чтобы под это дело формировать отдельную образовательную программу.

В конце мая этого года на Bloomberg появилась оптимистичное сообщение о том, что крупные банки с 2021 года начинают отчетливо разворачиваться в сторону «зеленых» технологий. Издание сетует на то, что в течение более чем пяти лет со времени подписания Парижского соглашения по климату банковский сектор, как ни в чем не бывало, продолжал вкладываться в ископаемое топливо. За указанный срок объемы таких вложений оставили порядка 3,6 триллиона долларов – что чуть ли не в три раза превосходит общий объем облигаций и займов, связанных с поддержкой «зеленых» проектов». И вот теперь, отмечается в публикации, былая поддержка производителей нефти, газа и угля начинает снижаться в пользу возобновляемой энергетики. Нынешний год в этом плане рассматривается как переломный.

Ожидаемо в этой связи выглядит и трактовка прежних мотиваций банков. Дескать, они поддерживали уголь и нефтянку, руководствуясь соображениями краткосрочной прибыли, а не так называемыми климатическими целями. Особо усердствовали на указанном направлении банки США. Так, JPMorgan Chase - один из ведущих банков этой страны, оказывающий финансовую поддержку энергетическим компаниям, с начала 2016 года оказал помощь в предоставлении облигаций и займов на сумму более 256 миллиардов долларов - в обмен на комиссионные в размере порядка 900 миллионов долларов. В целом такая картина является типичной. Последние годы банки (невзирая на климатическую угрозу) были сосредоточены на ископаемом топливе, не уделяя большого внимания проектам в области «чистой» энергии. Но теперь этот баланс наконец-то начинает меняться, в чем автор заметки видит, конечно же, добрый знак.

Из заметки не совсем ясно, по каким причинам кредиторы и инвесторы совершили такой разворот – по идейным или же по материальным?

Аналитики сухо констатируют, что государственные деятели и представители бизнеса начали, наконец-то, серьезно относиться к глобальному изменению климата. По интонациям некоторых западных источников создается впечатление, будто поддержка «зеленого» курса является прямым следствием «экологической сознательности». И говорить о каких-то «шкурных» соображениях в этом случае даже кощунственно.

Впрочем, среди российских экспертов, всецело поддерживающих «зеленый» курс, несколько иной взгляд на подобные вещи. Я бы назвал его «классически рыночным». Как ни странно, но в среде российских прогрессистов никак не ослабевает вера во всемогущую роль рынка, будто бы всецело направляющего научно-технический прогресс. В их понимании развитие «зеленых» технологий имеет объективные причины, связанные с чисто экономическими преимуществами перехода на возобновляемую энергетику. Мы наблюдаем целый вал публикаций на эту тему, где апологеты ВИЭ пытаются доказать, что развитие данного направления определяется всё теми же рыночными условиями, и ничем иным. Государство в такой картине как будто стоит в сторонке и просто следит за соблюдением правил. И не более того. Вопрос о «направляющей и определяющей» роли действующей власти даже не ставится. Наоборот, объясняют нам, вмешательство государства в экономику порождает застой, напрямую связанный с предпочтением ископаемого топлива. И в качестве наглядного примера такого вмешательства приводится, конечно же, наша страна, где с возобновляемой энергетикой дела обстоят и в самом деле неважно.

Но применима ли такая трактовка роли государства к западным странам? Насколько корректно игнорировать здесь целенаправленную поддержку ВИЭ? Рынок, конечно, весьма значимый фактор, однако нужно понимать, что без политических решений активизация инвесторов на данном направлении была бы не столь впечатляющей. Про политику декарбонизации мы писали достаточно, чтобы понять общий настрой европейских политиков, а также бизнесменов, чутко реагирующих на проводимый политический курс. Ведь если в странах ЕС прямо заявляют о сворачивании угольной генерации в течение ближайших десяти-пятнадцати лет, то какому вменяемому инвестору захочется вкладываться в угольные электростанции? И так во всём.

Показательным примером на этот счет выступают США. Как известно, предыдущий президент не благоволил «зеленому» курсу и даже вышел из Парижского соглашения. Если бы нынешний глава государства пошел тем же путем, то судьба американской «зеленой» энергетики оказалась бы под большим вопросом. Однако Байден – в отличие от своего предшественника – однозначно высказался в пользу ВИЭ, сделав «климатические цели» стержнем своей программы развития.

Стоит ли удивляться тому, что крупные американские банки и инвесторы начали проявлять «экологическую сознательность», о чем с восторгом пишет Bloomberg? Напомним, что «климатические цели» Байдена оцениваются в два триллиона долларов. Поэтому вряд ли ушлые инвесторы упустят шанс подзаработать на «зеленом» курсе, который столь щедро поддерживается государством.

Причем, в распоряжении новой администрации имеется большой набор инструментов, которые можно использовать для реализации провозглашенных целей. В прошлом году на эту тему вышла любопытная статья одного американского аналитика, где он как раз перечисляет эти инструменты. Автор исходит из ситуации, когда расстановка сил в Конгрессе не будет благоприятствовать всемерной поддержке новой стратегии Байдена, и в этом случае для решения амбициозных задач придется использовать только лишь административные подходы. Но и при таком раскладе, считает автор, можно сделать немало для поддержки «зеленых» проектов и полной декарбонизации экономики.

Еще раз напомним, что нынешнее руководство США – вслед за своими европейскими коллегами – поставило задачу добиться нулевых выбросов к 2050 году. Для этого придется увеличить мощность возобновляемой генерации с нынешних 1100 ГВт до 3000 ГВт. То есть речь идет об утроении мощностей. Это означает, что до 2050 года необходимо будет ежегодно вводить по 100 ГВт «чисто» энергии. Как мы сказали, автор исходит из того, что Конгресс не станет оказывать всемерного содействия такой стратегии. Хорошо бы было (чего автор не скрывает) просто одним махом ЗАПРЕТИТЬ инвестиции в ископаемое топливо и поставить на углеродной теме жирный крест. Но такому решению может воспротивиться   часть конгрессменов. Как же тогда новому кабинету «раскачать» ситуацию и активизировать инвесторов на «зеленом» направлении?

Вот несколько таких способов (подчеркиваем, чисто административных способов, без всякой свободной рыночной конкуренции). Так, уже в тридцати американских штатах на региональном уровне утверждены требования, согласно которым энергетические компании (имеются в виду поставщики электричества) обязаны часть электроэнергии получать от возобновляемых источников. Подобный стандарт можно применить более широко, а к 2050 году сделать данное требование всеобщим. Уже сейчас, отмечается в статье, 260 компаний обязались полностью перейти на покупку «чистой» энергии. Судя по всему, такой пример становится заразительным, в том числе и для муниципальных руководителей.

Еще один инструмент – использование федеральных земель для размещения солнечных электростанций. Соответствующий государственный орган (Бюро по землеустройству) может на льготных условиях предоставлять для этих целей земельные участки. И наоборот, ухудшать условия для проектов, связанных с ископаемым топливом. Как мы понимаем, в таких условиях говорить о свободной рыночной конкуренции вряд и будет уместно. Тот же принцип, кстати, предлагается распространить и на участки моря, также курируемые соответствующим органом государственной власти.

Наконец, автор указывает на то, что государство в лице Федерального правительства является крупным покупателем электрической энергии (по объему это сравнимо с энергопотреблением Греции). Ничто не мешает правительству заключать соглашения исключительно с поставщиками «чистого» электричества. По мнению автора, такое решение стало бы весомой поддержкой для проектов в области ВИЭ. Кроме того, правительство точно так же может стать крупным покупателем различного энергоэффективного оборудования и электромобилей. Другая, не менее важная статья поддержки – финансирование соответствующих НИОКР.

В конечном итоге, резюмирует автор, совокупность предпринятых мер (включая введение новых стандартов и реформирования отдельных институтов) приведет к тому, что банковские структуры и страховые компании не захотят иметь дел с теми компаниями, которые игнорируют климатические цели. Полагаю, упомянутый в самом начале разворот американских банков и инвесторов в сторону «зеленых» технологий стал прямым следствием реализации «зеленого» курса. То есть мы еще раз убеждаемся в том, что бурное развитие возобновляемой энергетики обязано, в первую очередь, государственной политике. Что касается конкурентных преимуществ ВИЭ, то они – как показывает приведенный американский опыт – опять же задаются проводимой государственной политикой.

Андрей Колосов

Высокотехнологический бизнес не может являться таковым, если в нем нет научной составляющей, благодаря которой инновационные достижения ставятся на экономические рельсы и приносят доход. Однако успешных примеров сотрудничества бизнеса и научных институтов не так много из-за сложностей с нахождением общего языка и точек соприкосновения. 

О том, какие барьеры возникают на разных этапах сотрудничества между стартапами и научными институтами, и как их возможно преодолеть, рассказали предприниматели и эксперты Академпарка:

Александр Николаенко – директор Новосибирского областного инновационного фонда, ранее занимал должность заместителя директора по инновационной деятельности Института химии твердого тела и механохимии СО РАН.

Олег Киселев – резидент Академпарка, директор компании «СИБИТЕК», которая производит ветеринарные диагностические иммуноферментные наборы на инфекции сельскохозяйственных и домашних животных. 

Андрей Загоруйко – резидент Академпарка, директор компании «Утокс», доктор технических наук, ведущий научный сотрудник Института катализа им. Г.К. Борескова СО РАН.

1. Разные цели академических институтов и стартапов

«Минобрнауки России ставит перед научными институтами конкретные задачи: проведение исследований, написание статей и защиту результатов интеллектуальной деятельности, задач по коммерциализации результатов исследований перед ними не стоит. У стартапа другая цель – получение коммерческого результата», – отмечает Александр Николаенко.

Решение: 

«Когда говорят про коммерциализацию научных разработок, я категорически против переделывать ученых в предпринимателей. Целесообразнее привлекать их как научных руководителей проекта или на аутсорс, потому что если ученый уходит из науки в бизнес с головой, он перестает быть ученым», – подчеркивает Александр Николаенко.

«Институты не заточены и не должны быть заточены на бизнес, но туда можно обращаться за компетенциями и решением заказных задач. Так, мы  работаем с Сибирским федеральным научным центром агробиотехнологий РАН, который делает для нашего стартапа прикладные исследования. С 2008 года мы привлекли оттуда же ученого в качестве эксперта. Противоречий особых нет – у нас есть как своя интеллектуальная собственность, так и два совместных патента с институтом, но поскольку мы являемся заказчиками, – все расходы, в том числе и по химическим реактивам и расходным материалам, мы берем на себя. Кроме того, существуют такие площадки как, например, Центр технологического обеспечения Академпарка, где можно провести лабораторное исследование и разработать прототип», – поделился Олег Киселев.

2. Трудности перевода: стартаперы и ученые разговаривают на разных языках

«Стартапер измеряет успех проекта количественными показателями и ориентируется на конкурентные преимущества технологии на рынке. В это время ученые тяготеют к творческому процессу, полету мысли, и для них ценным и важным является ноу-хау проекта.

И тут вспоминается яркий пример, когда на одном из мероприятий, которое было организовано нашим Фондом для общения научного сообщества и предпринимателей, выступал один выдающийся ученый. Получасовой доклад о научных достижениях подкреплялся презентацией с текстом 12 шрифтом, отцентрованным по середине. Да, такие выступления приняты на научных конференциях, но нужно понимать, что у бизнеса свой ритм жизни, у него нет столько времени», – отмечает Александр Николаенко.

Решение: 

Язык ученого необходимо переводить на бизнесовый, как и наоборот. Для этого в Новосибирске функцию «переводчика» выполняют Технопарк Новосибирского Академгородка и Новосибирский областной инновационный фонд, в которые могут обратится обе стороны. Также в некоторых научных институтах существуют инновационные отделы, которые помогают обрабатывать запросы от бизнеса.

«В “Точке кипения – Новосибирск” мы проводим регулярные встречи “Инновационная среда”, куда приглашаем научное сообщество и технологические компании для налаживания коммуникации между ними. Бизнесмены задают тренды и транслируют запросы рынка, а ученые рассказывают о передовых направлениях исследований и полученных результатах», – подчеркнул Александр Николаенко.

«В дальнейшем, если ученый присоединяется к команде стартапа, руководителю проекта необходимо четко разделять задачи между участниками. Во-первых, отражайте “на бумаге” KPI эффективности участия в совместном бизнесе. Во-вторых, фиксируйте степень вовлечения ученого и не накладывайте на него принятие операционных бизнес-решений. 

Распределение ролей и зон ответственности между основателем стартапа и учеными – важнейший фактор успеха в наукоемких проектах», – добавляет Олег Киселев. 

3. Недоверие ученых к представителям бизнеса

«Одна из трудностей, с которыми сталкиваются стартапы, обращаясь в институты, – это опасение со стороны академического подрядчика, что бизнес ”украдет” интеллектуальную собственность.

Безусловно, такие опасения возникают не на пустом месте: институт, увидев предложение от предпринимателя воплотить его разработки в жизнь, тут же подписывает договор с компанией, не разбираясь, какие обязательства последуют. В дальнейшем научный труд может уйти за бесценок. В институтах юридические отделы не всегда обладают необходимыми компетенциями, и их работа в основном направлена на осуществление госзакупок. Поэтому ученые находятся в уязвимом положении, что на руку недобросовестным бизнесменам.

Они раз обожглись, два обожглись, и поэтому им надежнее и привычнее выполнять НИОКРы с государством, где их точно не обманут», – считает Александр Николаенко.

Решение:

«Перед подписанием договора необходимо проконсультироваться с юристом. Если в научном институте возникли вопросы, можно обратиться в наш Фонд, который не является заинтересованной стороной, а выступает госструктурой поддержки и развития. Мы поможем выстроить прозрачные и доверительные отношения с бизнесом», – поделился Александр Николаенко.

4. Разные представления о лабораторных исследованиях стартапов и институтов

«Еще одна проблема – это непонимание бизнеса, что разработка в институте заканчивается в основном на лабораторных исследованиях. А бизнесмен пришел, увидел прототип и думает, что он будет работать и при масштабировании. Например, разработки в институте останавливаются на TRL 4 (уровень технологической готовности), а бизнесу, у которого нет своего R&D-подразделения, нужна не идея, а готовая технология», – считает Александр Николаенко.

Решение:

«Безусловно, случаи, когда проект настигает провал после стадии лабораторных испытаний, имеет место быть. И даже если в основе этого провала сугубо исследовательская вина, ученые ничего не смогут компенсировать. Но бывает и так, что в лаборатории разработка дает отличные показатели, а в промышленном масштабе может не сработать. Причины тому могут быть самые разные: вы неверно выбрали целевую аудиторию, не до конца проанализировали рынок, где представляете свою технологию, слабо проработали маркетинговую стратегию. В любом случае, ответственность лежит полностью на стартапе, которому необходимо оперативно совершить пивот, расширить или изменить целевую аудиторию, а также самостоятельно “допиливать” продукт или искать другую сферу применения технологии», – считает Олег Киселев.

5. Бюрократические проволочки и долгий процесс проведения исследований для стартапа 

«У стартапа больше развязаны руки в отличие от института, через который проходит госбюджет. Например, чтобы купить институту те же химреактивы, нужно действовать согласно 44 федеральному закону о закупках: провести тендер, который занимает от трех до шести месяцев.

Для нас, как для стартапа, это основная проблема, потому что процедура очень долгая. Например, один договор на лабораторное исследование мы заключали полгода», – подчеркивает Олег Киселев.

Решение:

«Мы стараемся закупать институту реактивы и все необходимые комплектующие на свои деньги , чтобы снизить срок исполнения исследований. Это ничему не противоречит в рамках договора: от них мы получаем компетенции и готовый конкретный материал, пусть даже нередко в течение длительного времени. Но нужно понимать, что институт в этом не виноват. Поэтому несмотря на долгие бюрократические процессы, мы пользуемся их услугами и параллельно просчитываем временные риски, ищем запасные пути», – отметил Олег Киселев.

6. Трансфер интеллектуальной собственности из институтов в стартапы как основа цивилизованного наукоемкого бизнеса

Академгородок уникален не только мощной наукой мирового уровня в институтах СО РАН, но и инфраструктурой поддержки наукоемких стартапов в Академпарке. Поэтому Новосибирск имеет все шансы стать уникальным российским инновационным центром. Фактически это и есть реализация концепции создателя Академгородка академика М. А. Лаврентьева о триаде Наука – Образование – Промышленность (в современной терминологии вместо промышленности – бизнес). Сегодня мы наблюдаем успешное взаимодействие по линии Наука – Образование, но, к сожалению, эффективность взаимодействия образования и, особенно, науки с бизнес-сектором на сегодня оставляет желать лучшего. 

«Основная проблема здесь, на мой взгляд, – это корректный трансфер и использование интеллектуальной собственности между наукой и бизнесом. Разумеется, обе стороны такого процесса заинтересованы в нем – институты хотят реализовывать свои разработки и получать дополнительные средства, а стартапам нужен легитимный доступ к правам на использование перспективных достижений науки. 

К сожалению, юридические процедуры прописаны недостаточно ясно и полно. Законы в сфере интеллектуальной собственности не запрещают институтам так или иначе передавать интеллектуальную собственность тем же стартапам, но такая передача может оказаться сомнительной с точки зрения других законов, например, антикоррупционного законодательства. И это может случиться не в связи с наличием какого-либо злого умысла в действиях сторон, а, например, по причине отсутствия четко регламентированных процедур установления цены на интеллектуальную собственность. Это позволяет при желании любую цену такой сделки считать необоснованной. Поэтому институты в такой ситуации вполне объяснимо стараются минимизировать любые риски и часто неохотно идут на подобные сделки», – считает Андрей Загоруйко. 

Решение:

«Как договорится на реализацию разработок с институтом, которому принадлежат патенты? В первую очередь, процесс передачи интеллектуальной собственности должен быть предельно корректным, прозрачным и легитимным. Что касается конкретных механизмов, то можно идти четырьмя различными путями. 

Первый вариант – это выполнение заказных НИОКР с институтами. По закону, права на созданную интеллектуальную собственность будут принадлежать плательщику. Минус подхода – для заказа НИОКР нужны деньги, наука в целом – дело не дешевое. У стартапов избытка денег обычно не наблюдается, поэтому такой вариант не всегда доступен. 

Когда мы получали грант от Фонда содействия инновациям, то часть работ мы выполняли в лаборатории своего института. При этом мы с ним заключили договор на НИОКР, оплатив тем самым свои труды, расходы, связанные с использованием оборудования и помещений института, а также накладные расходы. Это тоже важный момент: стартапы не должны безвозмездно и бесконтрольно использовать ресурсы института для своей деятельности, все вопросы такого взаимодействия должны разрешаться законным образом. Но самое главное: в договоре было прописано, что мы получаем право на использование интеллектуальной собственности конкретно для той работы, на которую был представлен грант.

Второй вариант – создать совместное предприятие, когда институт в качестве учредительного взноса включает принадлежащие ему патенты. Такой вариант прописан в законодательстве, он хорош тем, что практически не требует от стартапа стартовых вложений, но он не получил широкого распространения, так как в нем есть и минусы для обеих сторон. Для институтов, как для госучреждения, наличие собственности в частном стартапе создает проблемы организационного и бухгалтерского плана. Для некоторых стартапов нежелательно присутствие госпредприятия в составе собственников, так как это может негативно повлиять на интерес потенциальных инвесторов.

Третий вариант – это выкуп стартапом патента и использование его по своему усмотрению. Этот вариант оптимален для стартапов, которые планируют развиваться по венчурному пути. Наличие патентов в портфеле повышает их потенциальную стоимость в глазах инвесторов. Но, как и в первом варианте, на это потребуются немалые средства.

Последний вариант, который я нахожу оптимальным для большинства стартапов – заключение лицензионного соглашения, когда патенты остаются в собственности у института, но он дает право на их использование в оговоренном объеме. Предприниматель выплачивает институту фиксированную сумму за соглашение или отдает процент от дохода. Для стартапа это удобно тем, что он может без существенных стартовых вложений начать использовать интеллектуальную собственность института и делиться с ним прибылью уже после появления продаж. Институт будет в плюсе, поскольку он гибок в управлении соглашением и в любой момент может отозвать лицензию, если стартап не выполняет своих обязательств», – поделился Андрей Загоруйко.

Анастасия Парамонова

В прошлом году указами Президента РФ утверждены два документа, касающихся Арктической зоны – «Основы государственной политики Российской Федерации в Арктике на период до 2035 года» и «Стратегия развития Арктической зоны РФ на период до 2035 года». Оба документа уделяют большое внимание развитию сырьевой базы добывающей промышленности в этом регионе, отдельно указывая на необходимость освоения Попигайского и Томторского месторождений. Включение этих объектов в перечень приоритетных – во многом заслуга ученых Института геологии и минералогии им. В.С. Соболева (ИГМ) СО РАН, многие годы потративших на их изучение.

Чем же ценны именно эти месторождения. Давайте разбираться по порядку. Попигайский кратер стал объектом изучения геологов еще в 1971 году, когда известный советский ученый Виктор Масайтис подтвердил его метеоритное происхождение (т.е. кратер является астроблемой), а самое главное – нашел в грунте первые импактные алмазы.

Примерно 35 миллионов лет назад в бассейне реки Попигай, на границе современных Красноярского края и Якутии упала комета или большой метеорит, в результате чего образовался кратер диаметром около ста километров. Четвертый в мире по размерам, но не это его главная особенность. В этом месте располагались залежи графита, которые в результате взрыва превратились в алмазы, и не просто алмазы, а крупнейшее их месторождение на нашей планете. По современным данным, прогнозные ресурсы месторождения измеряются триллионами карат, поставленные на баланс запасы – 330 млрд карат (что в десятки раз превосходит суммарный мировой объем обычных алмазов и может удовлетворять весь мировой спрос на алмазы на протяжении столетий).

Но это еще не все. Попигайские алмазы – уникальны по своим характеристикам. Они малоинтересны ювелирам, поскольку обычно размер кристалла не превышает миллиметра, но очень перспективны для использования в промышленности. Импактные алмазы превосходят обычные и синтетические по целому ряду важных параметров: они тверже, имеют лучшие абразивные свойства и выдерживают температуру на 200-250 градусов выше (что очень важно, к примеру, для буров и сверл с алмазным покрытием, так как значительно продлевает время непрерывной работы) и обладают гораздо более высокой износостойкостью.

Тогда, в 1970-е многие их свойства были еще неизвестны, в СССР существовало производство синтетических алмазов, удовлетворявшее нужды экономик социалистического блока, а освоение месторождения требовало серьезных инвестиций (оно располагалось в Заполярье, вдали от существующей инфраструктуры). Поэтому был сделан выбор в пользу других мега-проектов в Сибири и на Севере, таких как освоение Уренгоя и строительство БАМ. Информацию о месторождении засекретили, а затем, в годы перестройки о нем фактически забыли.

Повторное открытие попигайских алмазов произошло благодаря работе ученых ИГМ СО РАН во главе с академиком РАН Николаем Похиленко. Им пришлось буквально охотиться за остатками собранных экспедициями Масайтиса алмазов, выкупать их у коммерческих фирм. Зато – сформировалась база для дальнейшей исследовательской работы.

Геологи не просто изучали характеристики импактных алмазов, но и старались привлечь внимание как государства, так и потенциальных инвесторов к их разработке. Судя по всему, это оказалось едва ли не сложнее чисто научных задач. Но все же процесс постепенно идет. В начале 2010-х попигайскими алмазами заинтересовалась компания «Алмазы Анабара», которая располагает некоторой инфраструктурой в тех краях. С помощью компании, ученым удалось организовать несколько экспедиций к Попигайскому кратеру и провести там геологоразведочные работы.

К собственно исследовательским работам подключились коллеги из Белорусской Академии наук. Результатом совместной работы стала технология магнито-абразивной обработки трудно шлифующихся материалов с использованием импактных алмазов вместо синтетических. Эффективность обработки выросла вдвое, что является конкретным и вполне объективным аргументом для производителей такого оборудования.

Следующий шаг к промышленному освоению месторождения – создать приемлемую технологию обогащения породы (прежняя – флотация – считается слишком «грязной» по современным экологическим стандартам). Чтобы решить эту задачу, ученые планируют построить на месторождении небольшую опытную обогатительную установку, переработав на ней несколько десятков тонн руды. Правда, даже в таких масштабах, работы на Попигайском месторождении стоят довольно дорого (в силу его удаленности) и у ИГМ СО РАН не хватит на их проведение собственных средств.

Но изменилась мировая экономическая ситуация. Сегодня промышленности нужно куда больше алмазов, чем полвека назад, когда Масайтис сообщал о результатах своих экспедиций. А вот мест производства синтетических алмазов стало куда меньше и в этом «заслуга» Китая. Сначала, с помощью демпинга, они вытеснили с рынка большую часть своих конкурентов. И теперь смело начинают поднимать цены. А ведь их «синтетика», как уже было сказано серьезно уступает по качествам импактным алмазам из Попигая. Что делает их потенциально ценным сырьем для более крупных игроков, чем «Алмазы Анабара». К сожалению, интерес пока исключительно потенциальный, разработка Попигайского месторождения остается проектом с высоким уровнем риска и корпорации не спешат в него инвестировать. Возможно помогли бы некие гарантии со стороны государства (раз уж освоение месторождения вошло в перечень стратегических приоритетов), но пока таковых нет. Ученые, меж тем, не сидят сложа руки. этим летом на Попигайской астроблеме работает очередная экспедиция новосибирских геологов. Ее задача – добыть и вывезти на «большую землю» несколько тонн руды, чтобы уже здесь вести отработку новых приемов обогащения. Успешные результаты станут дополнительным аргументом для потенциальных инвесторов, надеются в ИГМ СО РАН.

Схожая судьба сложилась и у другой «арктической кладовой» - Томторского месторождения. Месторождение было открыто в 1977 году Онкучахской партией НПО «Севморгео» при проведении поисково-оценочных работ на алмазы, бокситы, фосфор и редкие металлы. Следы редких металлов нашли, но Томтор как и Попигай находился в труднодоступных местах, а потребность советской экономики в этих металлах была еще ниже, чем в алмазах. Правда, это месторождение не «засекретили» до лучших времен, но работы по его изучению и оценке запасов велись медленно и по остаточному принципу. В итоге, предварительную разведку завершили только через двадцать лет.

На рубеже прошлого и нынешнего веков ситуация стала меняться – новым высокотехнологичным производствам потребовались новые материалы и металлы. Такие как литий: он нужен в производстве литий-ионных аккумуляторов, которые сейчас применяются повсеместно. А в свете грядущего перехода развитых экономик на электротранспорт и "зеленую энергетику"– потребность в нем возрастет в разы.

Или взять ниобий. Благодаря своей тугоплавкости, высокой устойчивости к коррозии, свариваемости и ряду других свойств сегодня он востребован в самых разных отраслях, от ракетостроения до радиотехники и атомной энергетики. Соответственно и спрос на него вырос на несколько порядков в сравнении с 1970-ми годами.

И снова пока самое выигрышное положение у Китая. Добыча редкоземельных металлов обычно сопряжена с большим ущербом для окружающей среды. Поэтому в конце прошлого века передовые страны довольно благосклонно смотрели на то, как Китай наращивает их добычу на своей территории, беря одновременно на себя все негативные экологические последствия. В итоге, Китай со своим месторождением Баян-Обо стал мировым лидером по добыче этих руд. И вскоре ограничил их экспорт, предложив корпорациям вместо этого разворачивать свои производства на его территории. Одновременно была ограничена и добыча, что привело к росту мировых ценн на «редкие земли». Выигрыш для экономики колоссальный, плюс, китайцы получили неслабый рычаг давления на мировую экономику (к слову, не единственный, руководство этой страны выступает за комплексный подход в решении стратегических задач).

Как может изменить ситуацию Томтор. На самом деле, весьма значительно – Томторское месторождение является одним из самых богатых в мире с точки зрения содержания в руде редкоземельных металлов, а по запасам ниобия так и вовсе крупнейшим. И его активная разработка может серьезно поменять ситуацию на мировом рынке. Правда, пока только гипотетически.

На сегодня лицензией на его разработку владеет ООО «Восток Инжиниринг» - дочернее предприятие компании «ТриАрк Майнинг», учредителем которой, в свою очередь, является «Ростех». «Восток Инжиниринг» регулярно заявляет о намерениях начать разработку месторождения, но пока дальше детальной разведки его запасов особо не продвинулся.

Как и в случае с Попигаем, для дальнейшего движения требуется решить ряд разноплановых задач. Создать соответствующую инфраструктуру в необитаемой тундре, что требует солидных инвестиций (а пока у компании нет даже технико-экономического обоснования для потенциальных инвесторов). Разработать новые технологии добычи руд, соответствующие современным экологическим стандартам. Арктика является зоной международных интересов, и экологическая ситуация в этом регионе влияет на слишком большие территории, чтобы мировое сообщество позволило кому-то осуществлять здесь добычу полезных ископаемых «китайским способом». Кроме того, если мы хотим уйти от роли сырьевого придатка мировой экономики, необходимо развивать производства, потребляющие томторские руды на своей территории, а это вообще из разряда сверхзадач (к слову, с попигайскими алмазами дело обстоит точно так же – гораздо выгоднее поставлять их на рынки в виде инструментов, шлифовальной пасты и т.п.).

Список задач, мягко говоря, непростой и очень амбициозный. Но без их решения те стратегические программы, о которых говорилось в начале, так и останутся на бумаге. И хорошо, если к 2035 году нашей стране удастся сохранить контроль над этими арктическим кладовыми, способными стать сырьевой базой для того самого перехода к новому технологическому укладу, о котором столько говорят.

Сергей Исаев

Материал подготовлен на основе выступлений экспертов во время дискуссии «Инновационная среда», организованной Новосибирским областным инновационным фондом при правительстве региона.

Продолжаем наш цикл, посвященный истории научно-популярной литературы. В прошлый раз мы вспоминали француза Фонтенеля, вернувшего формат литературного произведения в процесс популяризации науки и, фактически, основавшего жанр научной биографии. А сегодня вновь перенесемся на берега Туманного Альбиона, но в более близкий к нам отрезок времени, почти через два столетия после того как Роберт Гук делал открытия для развлечения почтенной публики.

Гука и героя сегодняшнего материала – Майкла Фарадея роднит между собой не только британское происхождение. Оба они были выдающимися учеными, внесшими огромный вклад в развитие экспериментальной физики и оба происходили не из высших слоев общества, а потому им пришлось много трудиться, чтобы просто обеспечить себе возможность заниматься наукой. Но если история Гука была чистой воды исключением из правил, то Фарадей, сын кузнеца, своим примером показал, что вместе с промышленной революцией изменения пришли и в научную среду: наука становится профессией для талантливых умов из самых разных социальных слоев. Конечно, во времена Фарадея это было еще не очевидно, по сути, он стал одним из «пионеров» этой социальной революции, в корне изменившей облик и структуру того, что мы теперь называем «мировым научным сообществом».

А еще оба уделяли время популяризации научных знаний, правда для Гука это было основной профессией, зато работа Фарадея получила большую известность.

Но сначала о событиях, имевших место раньше. Во время войны США за независимость не все американцы были на стороне Вашингтона. Некоторые, напротив, предпочли выбрать сторону англичан и после войны эмигрировали в Британскую империю. В их числе – купец Бенджамин Томпсон, который вскоре женился на богатой вдове и стал графом Румфордом. В 1796 году по его предложению организовалось «Общество для улучшения положения бедных». Отличием этого общества от ему подобных являлась пропаганда широкого применения новых изобретений. В 1799 году отделение изобретений выделилось из общества и сделалось самостоятельной организацией – Королевским институтом (поскольку король Георг III вошел в число основателей института).

Спустя шестьдесят лет, во время рождественских каникул, Майкл Фарадей прочел в стенах этого института шесть лекций о простой, всем известной свече. Среди его слушателей были люди разного возраста и социального статуса, в том числе, благодаря каникулам – дети и подростки. И Фарадей неоднократно подчеркивал, что обращается прежде всего к ним:

«Я беру на себя смелость говорить с молодежью так, как если бы я сам был юношей. И хотя я с полной ответственностью сознаю, что каждое произносимое мною слово адресуется в конечном счете всему миру, такая ответственность не отпугнет меня от того, чтобы и на этот раз говорить также просто и доступно с теми, кого я считаю всего ближе к себе». И это внимание к юной аудитории было само по себе новшеством – предыдущие популяризаторы из нашего цикла все же сосредотачивались на людях взрослых. Ну а правило «говорить просто и доступно» и сейчас остается хорошим тоном для популяризаторов науки.

Чему же столь важному хотел научить молодежь Фарадей на примере свечи, что этого хватило на целый курс лекций. Прежде всего – научному мышлению. Уже на первой лекции он говорит: «Я надеюсь, вы навсегда запомните, что каждый раз, как происходит то или иное явление – особенно, если это что-то новое, – вы должны задать себе вопрос: «В чем здесь причина? Почему так происходит?» И рано или поздно вы эту причину найдете». И далее последовательно знакомит слушателей с разными методами научных исследований, периодически получая ответы на свои же вопросы из окружающего мира, казалось бы, прямо в аудитории, в ходе учебного процесса.

И оказывалось, что горение свечи – очень широкая тема. «Нет ни одного закона природы, который при этом не был так или иначе затронут в этом процессе», - утверждает Фарадей. Начав с простого – рассказа о типах свечей и способах их изготовления, он постепенно усложняет рассматриваемые вопросы: как свеча светит, от чего зависит форма ее пламени, каковы продукты горения. И все это связывалось с другими важными процессами – человеческим дыханием, составом атмосферы, давлением газов, всемирным тяготением и химическими реакциями. Так что лекции получились не просто о свече, а скорее о картине мира, которой оперировали физики того времени, этакой мини-энциклопедией для юношества. И все это для наглядности сопровождалось большим количеством опытов (не зря Фарадея считают одним из столпов экспериментальной физики).

В этом же курсе проявился еще один талант Фарадея – преподавательский. Но это была не столько врожденная способность, сколько результат упорной многолетней работы. Он брал уроки ораторского искусства, много тренировался ясному и последовательному изложению своих мыслей в письмах. А конкретно эти лекции сначала «обкатал» на своей юной племяннице, внимательно выслушав все ее замечания.

Лекции по химии свечи были записаны слушателями, просмотрены и поправлены самим Фарадеем и вскоре изданы отдельной книгой. Она быстро распространилась по всему миру, много раз переводилась и переиздавалась.

На то, чтобы дойти до русского читателя «Истории свечи» понадобилось шесть лет, неплохая скорость для того времени. Издала ее типография Маврикия Осиповича Вольфа, которого считают чуть ли не первым русским книгоиздателем-миллионером. А стал он таким, говоря современным языком, благодаря чутью на бестселлеры и ставке на масс-маркет. В середине XIX века он уловил запрос читающей аудитории на книги про науку и издал сразу несколько, в том числе, в 1866 году – «Историю свечи».

С тех пор эта книга печаталась на русском языке много-много раз, завоевывая все новых и новых читателей. Она издавалась в Петербурге, Москве, Харькове, Одессе. При этом улучшался перевод, дополнялась и уточнялась биографическая справка, менялись примечания и дополнения. Издавалась в Российской империи, и в СССР. Известный советский популяризатор науки Михаил Ильин называл ее «любимой книгой детства» и признавался, что многому в изложении материала научился у Фарадея.

Ну а завершил свой рождественский курс лекций в Королевском институте Фарадей словами, которые не устарели и спустя полтора с лишним столетия: «Я могу только выразить вам свое пожелание, чтобы вы могли с честью выдержать сравнение со свечой, то есть могли бы быть светочем для окружающих, и чтобы во всех ваших действиях вы подражали красоте пламени, честно и производительно выполняя свой долг перед человечеством».

Сергей Исаев

Благодаря методу синтетической частоты, созданному сотрудниками Института лазерной физики СО РАН совместно с Национальным институтом метрологии Германии и Ганноверским университетом им. Лейбница, удастся значительно уменьшить погрешность атомных часов при нормальных условиях окружающей среды. Статья о работе была опубликована в New Journal of Physics.

Измерение времени — одна из древнейших проблем, решение которой продолжается на протяжении всей истории человечества. С развитием науки и техники задачи людей менялись, и если раньше применение часов сводилось в основном к разделению суток на интервалы, то сегодня они необходимы для работы любого электронного оборудования. Во многих устройствах до сих пор используются кварцевые генераторы, позволяющие достигать нестабильности на уровне 10-10, однако для актуальных потребностей этого уже недостаточно. Улучшить показатели точности на несколько порядков можно, применяя атомные стандарты частоты.

По словам главного научного сотрудника Института лазерной физики СО РАН доктора физико-математических наук Валерия Ивановича Юдина, в современном понимании часы представляют собой стабилизированную синусоиду, сопровождаемую счетчиком периодов колебаний. Их погрешность зависит от влияния множества факторов, таких как гравитационные, магнитные, электрические поля Земли и так далее, на изменение частоты колебаний синусоиды. Атом с точки зрения квантовой механики — это микроскопический объект, для которого характерны переходы из одних состояний в другие, происходящие с частотой во много раз превышающей частоты колебаний используемых в кварцевых часах кристаллов. Для последних максимальные показатели составляют около 100 мегагерц, а в случае с атомными переходами счет может идти на десятки и сотни терагерц, в результате чего они меньше подвержены внешнему влиянию, чем колебательные системы кварцевых измерителей времени.

«Самые точные атомные часы — оптические. Их нестабильность достигает фантастической цифры, 10-18, которая просто недостижима для микроволновых атомных часов. К примеру, если бы мы начали отсчет времени с момента образования Вселенной, то за 14 миллиардов лет ошибка бы не превысила и одной секунды. В таких устройствах используется лазер, способный выдавать синусоиду, совершающую до 10 в 15 степени колебаний в секунду», — отмечает Валерий Юдин.

Сегодня атомные часы активно используются для работы систем GPS и ГЛОНАСС, передачи больших массивов информации на значительные расстояния, в военной и космической отраслях. Однако, помимо технической сферы, существует фундаментальная область применения высокоточных часов. «Многие наверняка слышали о существовании физических констант, которые, согласно некоторым современным теориям, по мере развития Вселенной могут меняться, — рассказывает Валерий Иванович. — Чтобы это произошло, должно пройти несколько миллиардов лет, поэтому отследить данный процесс без специальных приборов просто невозможно. Атомные часы позволяют значительно сократить время эксперимента. Проведя измерения в начале и в конце года, мы поймем, что произошло с частотами атомных переходов за выбранный период и сможем увидеть изменение констант».

Важнейшим условием достижения минимальной погрешности атомных часов на уровне 10-19 в обычных условиях является подавление так называемого теплового сдвига. Именно эту задачу поставили перед собой ученые в новом исследовании. Как отмечает Валерий Юдин, любой нагретый макроскопический объект испускает тепловые фотоны, способные изменять частоту атомных переходов, что делает весьма трудным создание измерителей времени со стабильностью выше 10-17. Конечно, часы можно поместить в идеальные условия, применив криогенную технику, но сотрудники ИЛФ СО РАН пошли другим путем.

Чтобы решить проблему, ученые разработали комбинированные атомные часы. Их особенностью является использование суперпозиции (суммы) сразу двух частот с калибровочным коэффициентом.

«Задействовав два, образно говоря, камертончика в одном атоме, мы можем сгенерировать так называемую синтетическую частоту, которая на два порядка менее чувствительна к тепловым фотонам в комнатных условиях, чем обычные атомные часы», — рассказывает Валерий Юдин.

Для создания готовых приборов измерения времени с применением новой разработки потребуется два часовых лазера, каждый из которых будет стабилизирован за отведенный ему атомный переход, а также устройство, способное объединить их частоты в суперпозиционную частоту.

Метод, разработанный сотрудниками института, позволит сократить расходы на производство высокоточных атомных часов за счет отсутствия необходимости использовать дорогостоящую и громоздкую криогенную технику. Помимо этого, появится возможность создания мобильных измерительных приборов, которые будут полезны, например, для проведения исследований гравитационных полей в различных местах. В данный момент технология находится на начальном этапе своего существования, ученые высказали идеи и произвели расчеты. Теперь важно, чтобы экспериментаторы обратили внимание на новый способ подавления теплового сдвига и приступили к работе над его практической реализацией.

Дмитрий Медведев, студент факультета журналистики Гуманитарного института Новосибирского государственного университета

С 1 сентября вступает в силу закон 517-ФЗ от 30 декабря 2020 года, вводящий в действие новые правила подготовки специалистов в аспирантуре. По сути, восстанавливается институт научной аспирантуры, который был разрушен после принятия в 2012 году закона об образовании. Аспирантуру отнесли к третьему уровню высшего образования, основной упор был сделан на образовательную составляющую. Были введены жесткие федеральные государственные образовательные стандарты (ФГОС) и госаккредитация программ. Научным организациям, особенно небольшим, стало трудно справляться с обеспечением учебного процесса, и многие перестали принимать аспирантов. Очень скоро падение качества подготовки кадров высшей квалификации стало очевидным. Диссертации после окончания обучения защищали только около 10% выпускников.

Российская академия наук вместе со многими представителями научного сообщества все годы последовательно боролась за возвращение прежнего порядка подготовки. Результатом стало принятие поправок, обеспечивающих переход от формального учета соответствия программ образовательным стандартам к оценке результативности научной работы аспирантов, определяющейся качеством подготовленных ими диссертаций на соискание ученой степени.

В законодательстве обозначены только основные особенности вводимой системы, детали должны быть прописаны в нормативных актах, о необходимости подготовки которых представители РАН в течение года неоднократно напоминали Министерству науки и высшего образования. Наконец, когда до введения новых правил осталось меньше месяца, на портале regulation.gov.ru появился первый документ – проект приказа министра Валерия Фалькова «Об утверждении федеральных государственных требований (ФГТ) к структуре программ подготовки научных и научно-педагогических кадров в аспирантуре (адъюнктуре), условиям их реализации, срокам освоения этих программ с учетом различных форм обучения, образовательных технологий и особенностей отдельных категорий обучающихся».

Этот документ и позицию Академии наук по вопросам, связанным с возрождением научной аспирантуры, по просьбе «Поиска» комментирует вице-президент РАН Алексей ХОХЛОВ.

– Алексей Ремович, на своей станице в Facebook вы сообщили, что РАН принимала участие в подготовке проекта ФГТ и что новые требования – громадный шаг вперед по сравнению с ФГОС. В чем их преимущество?

– Образовательный стандарт – объемный документ, в котором расписаны подробности каждого из направлений подготовки. А в ФГТ на нескольких страницах сформулированы общие принципы организации работы аспирантуры, единые для всех специальностей. Вузы и научные институты получают значительно больше свободы в выборе структуры программ подготовки и условий их реализации. Новый документ не связывает им руки. Он направлен на выполнение основной задачи – подготовки аспирантом диссертационной работы, причем не по направлениям магистратуры, а по специальностям ВАК. Образовательная компонента осталась, но теперь она не главная.

– Свидетельством успешного окончания аспирантуры теперь станет заключение о соответствии подготовленной диссертации критериям, которые необходимы для получения степени кандидата наук. Какова будет процедура оценки?

– Она должна быть прописана в готовящихся документах. Раньше такое заключение выносилось на заседании кафедры, где представлялась диссертация.

– А что будет, если аспирант представит диссертационную работу, комиссия ее одобрит, но защита в итоге не состоится?

– Такое случается. Думаю, регулярные рапорты об успешных предзащитах и при этом отсутствие в течение года-двух защит должны будут приводить к каким-то последствиям для конкретных организаций. Как минимум влиять на контрольные цифры приема в аспирантуру.

– Какие еще документы, определяющие порядок подготовки аспирантов, предполагается принять?

– Ждем главного – положения о подготовке научных и научно-педагогических кадров, которое планируется утвердить постановлением правительства. Минобрнауки должно также подготовить приказ о порядке приема в аспирантуру.

– Успеют ли все эти нормативные акты выйти к 1 сентября?

– Конечно, нет. Но это, по-видимому, и не столь важно. По срокам есть определенные нестыковки. Закон вступает в силу через несколько недель, федеральные государственные требования действуют с 1 марта 2022 года, а подготовка по новой системе должна начаться с 1 сентября следующего года. При этом в законе никакой отлагательной нормы для ФГТ не предусмотрено. Значит, уже с этого сентября прежние стандарты должны быть отменены, а диплом об окончании аспирантуры заменен заключением на представленную диссертационную работу.

– Предлагая способы решения ключевых проблем аспирантуры, вы упомянули о необходимости восстановления статуса и значимости научного руководителя аспиранта. Что именно вы рекомендовали бы сделать?

– Научный руководитель становится полноправным и даже главным участником процесса подготовки. Теперь аспирант, как это происходило раньше, до 2012 года, будет поступать не в организацию, а к конкретному человеку на определенную тему. В ФГТ прописано, что руководитель должен иметь ученую степень. Но, как мне кажется, этого мало. Поскольку главный результат аспиранта – подготовка диссертации, его наставник должен соответствовать всем требованиям ВАК для руководителя диссертации.

– Важная сторона подготовки аспиранта – финансовое обеспечение его работы. Вы считаете, что организация должна брать на себя обязательство по выплате аспиранту заработной платы на уровне средней по региону. Для чего вводить такое условие? Все ли учреждения смогут его выполнить?

– На стипендию в несколько тысяч рублей прожить невозможно. Аспиранты вынуждены подрабатывать, у них остается мало времени на выполнение исследований для подготовки диссертаций. Но просто повысить всем стипендии тоже было бы неправильно. Сегодня в аспирантуру вузов с высокими контрольными цифрами приема приходит много ребят, заинтересованных лишь в отсрочке от армии. Наши предложения позволят сместить фокус поддержки в сторону тех, кто реально хочет работать в науке. Вряд ли организации станут из своих средств платить «архивным юношам», как в 20-х годах позапрошлого века называли отпрысков знатных семейств, которые несли необременительную службу в Московском архиве Коллегии иностранных дел, являвшемся по сути аристократическим клубом.

Источником средств на оплату труда аспиранта могут быть, например, гранты научного руководителя или взносы промышленного партнера, который делает заказ на определенного специалиста. Чтобы снизить финансовую нагрузку на организацию, было бы правильно выделять специальные гранты для тех, кто имеет хорошее портфолио и проходит подготовку по важным для страны научным направлениям. Для начала конкурс можно провести в пилотном режиме для 5-10% поступающих. Затраты не превысят нескольких миллиардов рублей, а отдача, уверен, будет значительной.

Надежда ВОЛЧКОВА

Научно-производственная фирма «Максим Медикал» занимается разработкой и продажей медицинского и научного оборудования. За последние годы у компании сложилось хорошее взаимодействие с учеными Института цитологии и генетики, представители компании регулярно приезжают в Новосибирск для участия в конференциях, проводимых ИЦиГ СО РАН. Вот и в этом году директор компании Максим Патрин выступил с докладом на конференции PlantGen2021. В своем интервью он рассказал о теме доклада, новых продуктах компании и о том, чем наука Академгородка интересна инновационному бизнесу.

– В своем докладе я представил второе направление работы нашей компании, которое мы развиваем вместе с нашим партнером – компанией «Феномика», а именно: оборудование для фенотипирования растений. Это новое направление в агробиотехнологии, которое сейчас стремительно развивается. В своем докладе я дал обзор мировых трендов фенотипирования и рассказал о том, что уже сделано в России в этом направлении. Мы здесь выступаем пионерами, поскольку первыми в стране установили оборудование для высокопроизводительного фенотипирования в его классическом понимании.

– Внедрение новых технологий – дело сложное и сопряженное с риском, особенно для тех, кто идет на это первым. В чем Вы видите рецепт успеха?

– Как и в любом деле, многое зависит от качества подготовительного этапа. Мы, можно сказать, готовили почву для внедрения фенотипирования с 2017 года, освоили необходимый набор компетенций. Я, например, специализируюсь в области машинного зрения и нейронных сетей, на которых и базируется эта технология.

– Это оборудование производится в России?

– На данный момент это оборудование производится нашим партнером из Нидерландов, компанией Phenospex B.V. Но в перспективе они предлагают нам самостоятельно устанавливать их сканеры на наши системы для фенотипирования. Это могут быть комбайны, дроны или специальные рамы, которые будут устанавливаться в теплицах. По сути, мы можем смонтировать и запрограммировать эти сканеры под набор параметров, который необходим конкретному пользователю. Это позволит значительно снизить стоимость установки, поскольку из импортных компонентов там остается только сканер и ядро программного обеспечения, все остальные компоненты будут отечественного производства, включая частично и софт, поскольку производитель готов в перспективе поставлять нам сканеры с открытым кодом. И этот момент тоже вызвал интерес у участников конференции, среди которых были специалисты по машинному зрению. Но сначала нам надо наработать достаточно опыта в установке / кастомизации и эксплуатации таких систем. Пока у нас в стране явная нехватка подобных специалистов, в подготовку агрономов не заложены курсы по фенотипированию.

– Получается, эти системы интересны не только ученым, но и агрономам?

– Эти системы адресованы широкому классу специалистов. С их помощью можно исследовать NDVI или т.н. нормализованный вегетационный индекс и другие спектральные характеристики, которые интересны не только селекционерам, но и тем, кто занимается выращиванием урожая в промышленных масштабах.

То есть производитель получает информацию о готовности сбора урожая, о здоровье растений и т.п. И в результате – может организовать процесс сбора урожая с максимальной эффективностью, а не так, как обычно происходит сейчас, когда уборку производят сразу по всей территории. Причем, оценивая, как меняются эти индексы, можно заранее спрогнозировать сроки уборки и запланировать оптимальный график ее проведения.

– А разве опытный агроном не может оценить это сам, визуально?

– Нет. Индекс вегетации невозможно оценить невооруженным глазом, особенно когда речь пойдет о больших площадях, где применение полевых сканеров. А вот система, на основе спектральных характеристик, дает точный ответ – готова ли делянка, какие-то ее участки или даже индивидуальные растения к сбору урожая. Другое важное применение системы фенотипирования - анализ и детекция патогенов растений. Для этого мы используем гиперспектральные камеры немецкой фирмы HAIP Solutions GmbH, которые могут устанавливаться на БПЛА или выпускаются в виде переносных боксов в зависимости от площади поля. Такие системы позволяют определить заражение патогеном еще до того, как на растении появятся признаки заболевания, видимые невооруженным глазом. Важно, и это очевидно, как можно ранее обнаружить угрозу для урожая и купировать ее. При этом, система не только обнаружит заболевание, но и достаточно точно определит границы его распространения на поле. А значит, можно провести точечную обработку препаратами, не опрыскивая участки со здоровыми растениями понапрасну.

– Стоимость оборудования не станет барьером для распространения на российском рынке?

– Мы общались с ведущими российскими сельхозпроизводителями. Для них вопрос приобретения скорее вопрос времени, чем цены, поскольку это гораздо дешевле, скажем, чем комбайны, на которые эти системы можно установить. Но это новая технология. Как и с любым новым оборудованием, чем больше его поставляется на рынок, тем ниже цена единицы оборудования для покупателя. Мы стремимся обеспечить доступность технологии всем заинтересованным рабочим группам, как научным, так и производственным. Ведь именно после апробации в научно-исследовательских институтах технологии фенотипирования масштабируются, «уходя в поля».  

Полагаю, многие из нас осведомлены насчет того, что коровы и другие жвачные животные заметно портят (буквально) воздух на нашей планете, извергая из себя изрядное количество метана. Звучит, конечно, как анекдот, однако борцы с глобальным потеплением придают данному обстоятельству серьезное значение. Как утверждается в некоторых источниках, производство продуктов питания дает примерно 26% от общего количества мировых выбросов парниковых газов. И значительную часть в этой доле занимает как раз животноводство, в первую очередь – крупный рогатый скот. Коровья отрыжка в данном контексте рассматривается как реальная угроза для планеты.

Как бы смешно это ни звучало, указанный факт насчет коровьей отрыжки дает повод экологическим активистам проводить мощную пропаганду, направленную на ликвидацию животноводческой отрасли как таковой. Заметим, что именно в контексте этой борьбы звучат призывы переходить на искусственное мясо. Впрочем, дотошность современных защитников планеты приводит к тому, что они начинают скрупулезно подсчитывать все «натуральные» источники выбросов. Куры и поросята также попали под раздачу, хотя их вина признается не столь существенной, как в случае с коровами. Не обошли вниманием и рыбные фермы. Считается, что пресноводные рыбы также содействуют выделению метана, поскольку их экскременты попадают на дно водоемов, куда нет доступа кислорода. В поле зрения попали и пашни, поскольку вспаханная почва также является источником парниковых выбросов (вследствие гниения растительных остатков).

Казалось бы, в дикой природе также происходят аналогичные процессы. Но всё дело в том, утверждают борцы с глобальным потеплением, что за последние полвека количество сельскохозяйственных животных стремительно увеличилось. Поголовье коров, овец, коз, поросят и кур уже исчисляется миллиардами. При таких темпах роста к 2050 году потребление мяса в мире может вырасти еще на 76%, а значит, нас ожидает дальнейшее увеличение выбросов парниковых газов (со всеми вытекающими отсюда последствиями). Эко-активисты призывают этот процесс остановить и повернуть вспять. Начнут, скорее всего, с крупного рогатого скота, поскольку коровья отрыжка считается нешуточным злом.

В общем, тема борьбы с парниковыми газами стала настоящим мейнстримом в современном научном мире. Соответственно, ширятся исследования, связанные с выявлением всех природных процессов, ответственных за усиление парникового эффекта на планете. Начав когда-то с объектов энергетики, исследователи закономерно переключились на сельское хозяйство. Но горизонты раздвигаются дальше. Совсем недавно американские ученые обратили внимание на мертвые деревья, находящиеся на территории заболоченных прибрежных лесов Северной Каролины. Оказывается, эти мертвые деревья «портят» воздух примерно так же, как и коровы, извергая в атмосферу парниковые газы. Исследователи остроумно обозначали данный процесс не совсем литературным словом («fart», точнее – «tree farts»), которым мы в нашей обыденной речи обозначаем выделение газов из кишечника. Это еще одна почти анекдотическая ситуация, за которую экологи взялись всерьез.

Газы, выделяемые мертвыми деревьями, составляют примерно одну пятую парниковых газов, выделяемых заболоченными лесами. Казалось бы, речь идет о мизерном количестве. Тем не менее, энтузиасты борьбы с глобальным потеплением, как я уже сказал выше, хотят знать ситуацию досконально, в мельчайших подробностях, поскольку, на их взгляд, нам необходим точный учет всех источников происхождения парниковых газов, влияющих на изменение климата.

Команда американских исследователей-экологов чуть ли не по запаху искала такие источники в затопленных лесах. Само появление этих «призрачных лесов» (ghost forests) также связывают с процессом глобального потепления. Якобы к этому приводит подъем уровня мирового океана, когда соленая вода губит прибрежные леса, оставляя после себя болота с торчащими стволами мертвых деревьев-призраков. По мнению американских экологов, из-за климатических изменений такие «призрачные» экосистемы будут только расширяться, внося свой вклад в увеличение глобальной температуры. Задача ученых заключается в том, чтобы оценить этот вклад и учитывать его в дальнейшем. На данный момент они считают возникновение «призрачных лесов» одним из САМЫХ БОЛЬШИХ ИЗМЕНЕНИЙ, ставших итогом повышения уровня моря. И по мере того, как вчерашние леса начнут превращаться в водно-болотные угодья, вполне можно (по их мнению) ожидать дополнительного появления парниковых газов. Этими соображениями, собственно, как раз и мотивируется исследовательская работа.

Известно, что водно-болотные угодья способны накапливать куда больше углерода, чем леса. Но так происходит в долгосрочной перспективе. Однако, отмечают исследователи, в краткосрочной перспективе всё происходит наоборот: в течение того времени, пока мертвые деревья гниют, они играют негативную роль. Чтобы понять, как это происходит конкретно, ученые измерили с помощью портативных газоанализаторов парниковые газы, исходящие от мертвых деревьев и почвы в пяти «призрачных лесах» Северной Каролины. Их впечатления оказались далеко не радужными. Исследователи сравнивали себя с охотниками на приведения, а газы, испускаемые деревьями, образно называли последним вздохом погибающих лесов.

Больше всего парниковых газов в таких «призрачных лесах» испускают почвы. Каждый квадратный метр земли выделяет за один час примерно 416 миллиграммов углекислого газа, около шести миллиграммов метана и 0,04 миллиграмма закиси азота.

В общей картине выбросов парниковых газов мертвые деревья выглядят довольно скромно, заметно уступая коровам с их отрыжкой. Так, одна дойная корова в состоянии за один час выделить до 27 граммов метана – более сильного парникового газа, чем СО2. Однако, еще раз заметим, в настоящее время ученые стремятся к достижению абсолютной точности в этих вопросах. Поэтому они считают, что высокомерное отношение к подобным исследованиям недопустимо. По их глубокому убеждению, результаты проведенного исследования показывают, что коряги и мертвые стволы деревьев необходимо включать в список объектов, исследуемых в контексте изучения процессов глобального потепления.

Мы не будем сейчас оспаривать правоту таких высказываний. Возможно, «охота на привидения» имеет практическую пользу. Но в то же время данный пример показывает, насколько сильно современная политика влияет на приоритеты в области научных исследований. Не хочется употреблять здесь слово «мода», однако само стремление провести всесторонний глобальный учет буквально всех источников парниковых газов способен невольно привести к пародийному гротеску. Правильнее, привести к ситуации, когда стирается грань между серьезным делом и шуткой.

На мой взгляд, тема испускающих газы мертвых деревьев (вызывающая поток забавных ассоциаций) может показаться смешнее, чем даже коровья отрыжка, грозящая человечеству гибелью. Если данное направление исследований станет для науки столбовой дорогой, то рано или поздно кто-нибудь возьмется замерить объем парниковых газов, испускаемых людьми в силу обычных физиологических процессов. Учитывая, что на Земле сейчас проживает более семи миллиардов человек (то есть в пять раз больше, чем коров), то цифра окажется весьма внушительной. К каким практическим выводам мы тогда придем? Не зародится ли в буйной голове какого-нибудь особо рьяного эко-активиста мысль о необходимости радикального сокращения человеческой популяции? Если сегодня мы такую логику с легкостью переносим на коров, то нет никаких гарантий, что однажды ее не применят и к людям.

Константин Шабанов