Разработать Национальную технологическую инициативу - такую задачу поставил Владимир Путин в Послании Федеральному Собранию. Как предлагает ее решать Российская академия наук? Об этом корреспонденту "РГ" рассказал заместитель президента РАН Владимир Иванов.

Более 20 лет у нас твердили, что Россия отстала от ведущих стран, что в сфере высоких технологий наша доля около одного процента. Но дальше заклинаний о переходе к экономике знаний дело не шло. Считалось, все, что потребуется, купим на рынке. И вот грянул гром: санкции закрыли рынок. Сейчас на повестке дня ключевой вопрос - импортозамещение. Как его предлагается решать?

Владимир Иванов: Ничего нового не надо придумывать. Этот путь проходили многие страны. Какие сектора обеспечивают нашу жизнедеятельность и безопасность? Что нам необходимо прежде всего? Для страны, где 80 процентов земель - это северные территории, а 20 процентов - отнесены к арктическим, важнейшее значение имеет энергетика. Второй приоритет - это продовольствие. Не может страна в значительной степени зависеть от зарубежных поставок продуктов питания. Такая же ситуация и с лекарствами. Значит, надо срочно восстанавливать собственное производство продовольствия и фармацевтику. Еще одна важнейшая сфера - новые материалы. Не только конструкционные, а самого широкого спектра. Они затрагивают и новые лекарства, и энергетику, и многие другие области экономики. Исключительно важны информационные технологии. Без них не одна развитая экономика сегодня существовать не может. А самое "горячее" сегодня - оборона и безопасность. Вот шесть научно-технологических приоритетов, которые в ближайшие 5-7 лет должны снять наиболее острые проблемы за счет импортозамещения.

Но и здесь мы в значительной степени зависим от западных поставок. Скажем, сырье для многих лекарств, которые изготавливаются в России, закупается за границей. Цена на хлеб полезла вверх, так как некоторые элементы технологии - зарубежные. Не говорю уже о комплектующих для самых разных технологий. Без них многие производства просто остановятся. Сумеем управиться за 5-7 лет?

Владимир Иванов: Конечно, задача сложнейшая. Надо срочно провести жесткую инвентаризацию, определить, где уже сейчас можно обойтись своими силами, а где без импорта пока не получится. Что можем сделать сами, какие уже имеющиеся в России технологии можно тиражировать, а что придется закупать. Может быть, имеет смысл всю эту работу выполнить в рамках государственной программы импортозамещения.

Пока мы будем заниматься импортом, а, по сути, догонять ведущие страны, они уйдут еще дальше вперед.

Владимир Иванов: Поэтому параллельно надо заниматься перспективными научными исследованиями. А здесь без фундаментальной науки ничего не получится. Она единственный поставщик новых знаний, которые лежат в основе прорывных технологий.

Дмитрий Ливанов утверждает, что начатая год назад реформа РАН как раз способствует решению этих задач.

Владимир Иванов: Когда реформа задумывалась, то ее авторы заверяли, что она должна улучшить состояние нашей науки. Но прошло уже почти полтора года, а улучшений как-то не заметно. Об этом не раз говорил президент РАН Владимир Фортов, об этом говорят и в научном сообществе. Поэтому сейчас надо принимать срочные меры, чтобы повысить результативность фундаментальных исследований, причем в максимально широком спектре научных направлений.

Но это противоречит идеям, которые высказывают некоторые руководители науки. Они настаивают, что надо двигаться не широким фронтом, а концентрировать деньги и усилия там, где наши ученые традиционно сильны.

Владимир Иванов: Этим путем можно идти, но он вряд ли кардинально решит проблему. Сильны мы, как известно, всего в нескольких традиционных областях: атомная энергетика, космос и оборонка. Сейчас мировые тенденции этим не ограничиваются. Интенсивно развиваются, например, науки о жизни, исследования мозга, междисциплинарные исследования, мехатроника и т.д. Очевидно, что вкладывать средства надо не только в традиционные направления, но и в перспективные исследования.

Но мы вряд ли сдвинемся с места, если не решим ключевой и больной для ученых вопрос: как управлять фундаментальной наукой. В начале реформы ставилась задача освободить ученых от управленческих функций, передав их в специальную структуру - ФАНО. Однако на деле ситуация в лучшую сторону не изменилась. Более того, теперь не РАН, а агентство пытается заниматься несвойственными ему функциями - управлять научными исследованиями. Причем мнение РАН далеко не всегда воспринимается.

Как нас учили в школе – любая революция имеет свои объективные предпосылки, а значит, происходит неизбежно, независимо от того, устраивает она кого-то или нет. В энергетике точно так же – в силу объективных причин – назревают события революционного значения. И как раз у Новосибирска намечается возможность поднять, образно говоря, флаг эпохальных преобразований. Причем местом, где все это начнется, вполне может стать территория Академгородка.

Начнем с фактов. Как мы знаем, львиная доля генерируемой тепловой и электрической энергии приходится на большие объекты генерации, находящиеся в ведении монополистов. Собственно, именно они задают тарифную планку и диктуют условия на энергетическом рынке. При этом значительная часть небольших котельных (газовых и угольных) находится в муниципальной собственности. Другая часть – в собственности предприятий. При этом (что очень важно) и перед монополистами, и перед муниципалами стоит задача срочной реконструкций своих энергетических объектов. Для монополистов тут возникает сильная «головная боль», поскольку  реконструкция требует затрат, которые «отбиваются» далеко не сразу. А эти господа, как известно, любят делить только прибыль, расходы же предпочитают «раскидывать» на население. Именно по этой причине, кстати, им неинтересны небольшие старые котельные, требующие затрат на ремонт и модернизацию. По указанной причине затраты приходится нести муниципалам.

Последнее обстоятельство – та неизбежность, от которой, грубо говоря, не отвертеться. Реконструировать меленькие тепловые станции придется при любом раскладе. И вот здесь-то открывается новая возможность, ведущая к революционным переменам. Ведь реконструкция предполагает не просто восстановление какого-то старья. Реконструкция предполагает модернизацию. Точнее, если к делу подойти грамотно и по-современному, если установить новейшее оборудование, то вы получите фактически новые объекты, способные не только вырабатывать тепло, но и электричество. То есть перевести их в режим когенерации. По современным меркам – вещь совершенно нормальная и необходимая. Для Новосибирска же – необходимая как никогда.

Дело в том, что за последние годы потребление тепла в Новосибирске снизилось почти на 30 процентов! За счет чего? В основном за счет промышленников, которые стали создавать на территориях промплощадок собственные котельные.

Как выяснилось, поставить котельную в нынешних условиях – гораздо дешевле, чем выполнить требования по подключению к внешним сетям. Короче говоря, предприятия стали отказываться от услуг монополистов (и правильно, где это видано, чтобы с потребителя драли три шкуры за подключение к услуге?). Надо сказать, что монополисты получили ощутимый (хотя вполне заслуженный) удар. Особенно на фоне грядущих затрат на реконструкцию своих объектов.

Немалую роль сыграли и программы по энергосбережению, меры по увеличению теплозащиты зданий, повсеместная установка приборов учета и тому подобное. Потребители, действительно, стали меньше тратить тепловой энергии. Кроме того, мэрия Новосибирска добилась сбалансированности в системе теплоснабжения города, благодаря чему «недотопы» в одних микрорайонах и «перетопы» в других стали редкостью. То есть подачу тепла удалось выровнять, благодаря чему граждане теперь в состоянии достаточно рационально подойти к вопросу энергопотребления, имея возможность добиваться экономии разными рекомендованными способами.

В общем, с теплом ситуация складывается неплохо. А вот с электричеством ситуация обратная. Здесь у нас наблюдается дефицит. В одном только Академгородке дефицит составляет примерно 15 МВт. А для развития города (в том числе и территорий самого Научного центра) электричества понадобится еще больше, чем потребляется сейчас.

В чем выход? Некоторые чиновники предлагают стандартный подход к проблеме в духе советского централизма – построить в городе еще одну ТЭЦ. Но что это даст?

ТЭЦ вырабатывает не только электричество, но и тепло. С теплом у нас уже наметился избыток. Куда его девать потом? Ясно, что инвестиции в такой проект не окупятся. Электричество вы продать сможете, а что делать с теплом? Отапливать улицы? Такой подход обернется диким расточительством.

Таким образом, обстоятельства подталкивают к тому, чтобы переводить объекты малой энергетики в режим когенерации. Причем, речь идет не только о муниципальных котельных, но также о тех объектах, что создаются на предприятиях или возводятся девелоперами в новых микрорайонах. Собственно, прецеденты уже есть. Но в существующих условиях наши рационализаторы-первопроходцы сталкиваются с серьезными ограничениями.

В частности, не так-то просто подключиться к общей сети, а тем более – продать излишки электричества. Наши законы выстроены под монополистов, которые в состоянии ободрать новичков как липку. Есть и другая проблема, чисто техническая – из-за резкого перепада нагрузок изолированная автономная система не в состоянии выйти на оптимальный режим работы генератора.

И вот тут само собой напрашивается решение: а что, если все малые объекты, работающие в режиме когенерации, объединить, «замкнуть» в одну самостоятельную сеть?

Технически, как утверждают специалисты, такое вполне возможно. Так, по сути, возникнет новая энергетика, способная существовать независимо от монополистов. Причем, по словам специалистов, здесь может быть своя нормальная экономика и вполне выгодный тариф.

В настоящее время в мэрии Новосибирска как раз рассматривается такой проект и обсуждается со специалистами, включая представителей высокотехнологичных частных компаний, способных предоставить свои собственные технические решения. Причем, что очень важно, первой «экспериментальной площадкой», где проект пройдет апробацию, станет территория Академгородка. По мнению председателя комитета по энергетики мэрии Новосибирска Михаила Грехова, указанное место просто идеально для такого пилотного проекта. Первоначальная модель будет включать в себя три генерирующих станции, одна из которых – энергоблок клиники имени академика Е.Н. Мешалкина, до сих пор никак не задействованный. При необходимости, уточняет Михаил Грехов, на указанном участке  можно создать небольшие дополнительные мощности на основе парогазовых установок.

Показательный момент заключается в том, что данный проект хорошо вписывается в основные стратегические направления, определенные федеральной властью. Распределенная энергетика – одно из них. Это значит, что в случае реализации проекта часть затрат будет компенсирована за счет государства. Следовательно, бизнес не окажется безучастным к подобным инициативам. И уже определенный интерес наметился. Осталось внятно изложить инициативу первым лицам города и области, поскольку без их одобрения подобные вопросы стратегического характера не решаются.

Короче говоря, у Новосибирска есть серьезный шанс на деле доказать приверженность принципам инновационного развития. Мы подходим к рубежу, когда громкие слова и вдохновляющие заявления – без конкретных дел и решений – не будут весить ни грамма. Эпоха в самом деле меняется – во всех смыслах.

Олег Носков

Научное сообщение «Проблемы безопасности атомной энергетики» члена-корреспондента Леонида Александровича Большова было заслушано на заседании президиума РАН 24 февраля. Докладчик привел немало поучительных и парадоксальных фактов. Приведем это научное сообщение с сокращениями.

Каковы преимущества атомной энергетики по отношению к другим видам производства энергии на тепловых станциях? Они в том, что атомное топливо обладает теплотворной способностью в миллион раз большей, чем органическое топливо. Несколько эшелонов с углем на гигаватную угольную станцию ежедневно эквивалентны одному вагону в год трубок из циркония, в которых набиты таблетки двуокиси урана для АЭС. Далее, продукты деления, загрязняющие атмосферу и приводящие к глобальному изменению климата — отсутствуют, они все остаются внутри топлива. Но именно это же и есть «ахиллесова пята» атомной энергетики — при любой аварии с повышением температуры они одномоментно выходят. Если оболочка станции не удержат такой выброс — получим Чернобыль.

Уроки Чернобыля. После Чернобыля 3 ноября 1988 г. был создан Институт проблем безопасного развития атомной энергетики (ИБРАЭ) РАНдля фундаментальных исследований и независимого анализа ядерной и радиационной безопасности. Существенным образом ужесточились требования к безопасности. Назовем их. Это — усиление требования независимости различных уровней защиты, минимизация возможности развития аварии на следующих уровнях. Радиационный риск во всех состояниях и режимах должен быть сопоставим с риском от других промышленных установок, используемых для аналогичных целей. Не должно возникать необходимости эвакуации за пределами промплощадки. Требования по размещению ядерных установок не должны содержать дополнительных ограничений по сравнению с другими промышленными объектами.

Одна из неприятностей, которая бросает вызов этим требованиям — то, что при тяжелой аварии, с прекращением теплоотвода от активной зоны, останавливается реакция, а от тех продуктов деления, которые продолжают распадаться, топливо греется и если нет теплоотвода, оно начинает расплавляться. Эта картинка отражает аварию на АЭС Три-Майл-Айленд (Three Mile Island accident) — одна из крупнейших аварий в истории ядерной энергетики, произошедшая 28 марта 1979 года на атомной станции в Пенсильвании, США. Там именно это и произошло. За счет большого количества воды расплав подошел к днищу корпуса, его немного «проел», но наружу не вышел, радиоактивность осталась внутри корпуса реактора. В Чернобыле, после того, как специалисты смогли войти внутрь и посмотреть — что же там в шахте реактора происходит, обнаружили потоки топлива, перемешанного с бетоном, который туда лили в момент аварии, т.е. это эффект вполне реальный.

Как обеспечить условия, чтобы, охлаждая корпус снаружи, можно было удержать расплав топлива внутри сколь угодно долго? Этому процессу расплавления топлива сопутствуют множество разных физических явлений. В среднем то тепло, которое находится в зоне, будучи равномерно распределенным по поверхности корпуса, не так велико, чтобы его нельзя было отвести водой снаружи корпуса.

В России проведен большой проект для исследования этих эффектов, половина денег из направленных на него, шла от международного сообщества, половина денег от России. В Курчатовском институте ставился этот эксперимент по плавлению двуокиси урана в больших количествах и удерживанию ее в течение часов в расплавленном состоянии при температурах 2500-2700 градусов Цельсия — понятно, что это эксперимент тяжелый. Оказалось, что разработанные нами коды достаточно хороши, они описывают поведение расплава в этих сложных условиях достаточно точно. Ответ эксперимента: в реакторах небольшой мощности ВВЭР-440, которые были Россией построены за рубежом — АЭС Ловииса (Финляндия), Пакш (Венгрия), Дукованы (Чехия), Моховце (Словакия) — можно было удержать расплав внутри корпуса. ВВЭР-600, ВВЭР-640 тоже могут быть обоснованы. А американский проект АР-1000 уже проблематично. Американцы сумели обосновать удержание расплава в корпусе, но метод, которым это было сделано — не натурный эксперимент, а экспертное суждение.

В России пошли по пути локализации расплава «ловушкой» — под всеми российскими реакторами ВВЭР используются эти устройства. «Ловушка» устроена так: топливо, вытекая из реактора, втекает вниз в специальную полость, которое заполнено жертвенным материалом, который обеспечивает низкую температуру плавления, будучи перемешанным с расплавом топлива. А стенки полости — водоохлаждаемые. В таком устройстве можно держать расплав сколь угодно долго, пока он не застынет. Это устройство гарантирует невыход продуктов деления за пределыконтаймента — т.е. герметичной железобетонной оболочки энергоблока реакторного отделения.

О последствиях тяжелых аварий. Чернобыльский опыт загрязнения. Дозы, в которых находилось население в загрязненных местах, не так велики: более 40 милизиверт, но менее 100 миллизиверт в год — всего 7 тыс. человек. Поясним: годовая доза 10 миллизерт никак не влияет на здоровье (зиверт — единица измерения эффективной и эквивалентной доз ионизирующего излучения в Международной системе единиц). Наука говорит о том, что при дозе ниже 100 миллизивертов никаких наблюдаемых эффектов нет. Однако! Принятое у нас и в мире регулирование требует, чтобы в год техногенное облучение не превышало 1 миллизиверта. Этот разрыв в сто раз! Он не соответствует химическому канцерогенному риску и превращает обычную технологическую аварию в мировую катастрофу. В 1991 году был принят «Чернобыльский закон» — напомним, то время было эпохой «начала новой демократии», появились новые политики, которые подняли на щит лозунг защиты людей. И в результате, защитили так, что в трех пострадавших республиках Украина, Беларусь, Россия 8 млн человек были объявлены жертвами Чернобыля. По закону они живут на «загрязненной территории», им выплачивают компенсации, которые как раз и есть «доказательство» того, что эти люди пострадали от радиации. Такое психологическое давление приводило к массе социальных последствий. Этим восьми миллионам ущерб был нанесен не радиацией, а решениями по преодолению радиации. У аварийщиков, кстати, есть правило: меры по ликвидации аварии не должны приносить больше вреда, чем сама авария. Переселили много людей из мест, полностью пригодных к проживанию.

Вот выводы доклада Научного комитета по действию атомной радиации (НКДАР) ООН 2000 «Влияние облучения на состояние здоровья вследствие Чернобыльской аварии»: чернобыльское радиационное воздействие не сказалось на здоровье населения; зарегистрированные и ожидаемые воздействия не стоят в ряду приоритетных задач здравоохранения, а относятся к радиационной эпидемиологии.

Давайте сопоставим. За все время при авариях на ядерных объектах во всех странах произошло 59 смертей, сюда входит и 31 смерть пожарников на Чернобыле и троих операторов. В общей же энергетике в сводных данных по крупным авариям (больше 5 жертв) — больше 80 тысяч. Мелкие аварии (один-два-три человеа погибших) — 200–300 тыс. смертей. Но никто об этом не помнит, зато все помнят про Чернобыль и Фукусиму. Хотя количество смертей просто несопоставимо, даже с учетом того, что атомная энергетика в общем энергетическом балансе занимает всего 4,5%. Мы провели социологический опрос «10 лет после Чернобыля» среди выпускников Московского университета, т.е. в среде образованных людей. Про отдаленные последствия Хиросимы была названа цифра 750 тыс. человек, хотя реально — 421 человек. Вот таковы завышенные представления об опасности, которые, на самом деле, находятся в голове — и они приводят к тому, что в момент аварии органами управления принимаются неверные, завышенные контрмеры.

Основная задача безопасности сегодня — защита населения от облучения сверхдопустимыми дозами. Мы считаем, что так задача поставлена неточно. Ни в Чернобыле, ни в Фукусиме население не пострадало, тем не менее, аварии произвели огромное воздействие на экономику, на социальные и политические проблемы. Аварии с расплавом активной зоны с низким или нулевым облучением имели широкомасштабные последствия вследствие неграмотности населения, противоречивости норм противорадиационной защиты, плохой коммуникации с населением. Пока эти факторы существуют, атомщикам надо ставить существенно более жесткие требования, чем это требуется по науке.

После Чернобыля была создана очень серьезная система аварийного реагирования. Каждая станция оснащена большим числом датчиков в 30-милометровой зоне наблюдения. Эта информация собирается в Росатоме, она полностью открытая — представлена в интернете.

Уроки Фукусимы. На Дальнем Востоке населению ничто не угрожало при самых невероятных сценариях — даже если бы все шесть блоков Фукусимы взлетели на воздух, выбросили радиоактивное облако и ветер дул бы к нашим берегам, все равно уровень радиации во Владивостоке был бы ничтожен. И это позволило правильно построить систему реагирования на Дальнем Востоке: населению шла информация от 400 датчиков об уровне радиации в регионе. Это успокоило население в течение недели.

Институтом проблем безопасного развития атомной энергетики РАН была предсказана судьба каждого фукусимского блока, рассчитали загрязнение японской территории, оказалось, что эти предсказания хорошо корреллируют с данными мониторинга, которые стали известны позднее.

Итоги по аварии на Фукусиме: многие факторы, усугубившие аварию, были выявлены еще до аварии миссиями МАГАТЭ, но японцы решили, что поскольку им до вывода блоков из эксплуатации осталось не так много времени, отказались от мер по повышению безопасности. Основная беда Фукусимы-1 хорошо известна: дизель-генераторы были расположены в подвалах станции и когда цунами накрыло станцию, в подвалы пришла вода, дизель-генераторы вышли из строя, электроснабжение было отключено и процесс охлаждения прекратился. А быстро подвести электричество, обеспечить охлаждение поврежденных реакторов японцы не смогли. Сработала недостаточная готовность персонала к реагированию на аварию. И, тем не менее, жертвы аварии отсутствуют.

Однако вместо того, чтобы временно отселить отселить небольшое количество людей с загрязненных территорий, были вывезены все жители из 30-километровой зоны, а это повлияло и на экономику, и на политику, и на отношение к атомной энергетике. Японцы пошли по нашим следам — наступили на те же грабли.

Что делать? Следует принять защитные меры для тяжелых, хотя и маловероятных, аварий. Национальные технические центры должны оказывать поддержку аварийному реагированию и профессиональному информированию населения при радиационных инцидентах. Следует устранить 100-кратный разрыв между порогом воздействия излучения и регламентирующими документами.

Полная система защиты населения включает не только радиационный мониторинг и научно-техническую поддержку, но обязательно и образование населения — оно должно стать необходимым условием использования атомной энергии. Вся система адекватного реагирования (включая образование населения) должна быть создана государством. Это — ответственность государства.

Ни для кого не секрет, что продолжительность человеческой  жизни сокращается все больше и больше.  Внутренние органы людей изнашиваются  стремительнее, чем это было прежде. Главный вопрос, который  сегодня тревожит всё человечество - как продлить жизнь?  Возможно ли клонирование отдельных органов для их последующей трансплантации?  Ведь искусственное выращивание органов  может спасти миллионы человеческих жизней!

Для того, чтобы получить ответ на этот вопрос,  мы решили обратиться к специалисту новосибирского Института цитологии и генетики Нариману  Баттулину.

- Нариман, как Вы считаете, возможно ли клонирование отдельных органов организма для их последующей трансплантации?

- Думаю, это станет возможным в ближайшие 10-15 лет, по крайней мере для некоторых «простых» органов (трахея, сосуды, сетчатка глаза). На достижение этой цели сейчас направлено невероятное количество ресурсов, как финансовых так и интеллектуальных. Однако это очень сложная задача и далеко не всё так оптимистично. Думаю, навряд ли удастся вырастить «в пробирке» почки, печень или сердце. Это связано с тем, что такие органы имеют сложную трехмерную структуру. Для того, чтобы составить фрагмент , например, сердечной мышцы, который будет реально способен участвоать в работе сердца, необходима тончайшая сеть сосудов и капилляров, воспроизвести которую «в пробирке» практически нереально. 

- Чем занимается конкретно Ваша группа?

- Мы занимаемся изучением процесса репрограммирования, то есть превращением клеток  взрослого организма в эмбриональные.

Пытаемся понять, какие гены задействованы в этом процессе, и как ими можно управлять. Еще одна из наших задач – изучение пространственной организации молекулы ДНК. Молекула ДНК длиной примерно в метр умещается в ядре одной клетки размером в миллион раз меньше.  Чтобы уместиться, молекулам нужно упаковаться. Мы и исследуем принципы упаковки ДНК.

- Для чего это необходимо?

- Поскольку трехмерная организация молекулы ДНК влияет на активность генов, понимание принципов этого влияния поможет разобраться в механизме заболеваний, связанных с нарушением их активности. Известно, например, что раковые опухоли часто возникают из-за разрывов молекулы ДНК. Упаковка молекулы ДНК в конкретном месте генома сильно влияет на вероятность возникновения разрыва. Поэтому для того, чтобы разобраться с причинами возникновения раковых опухолей, необходимо в том числе понимать и принципы укладки молекулы ДНК в ядре клетки.

Подводя итоги всего вышесказанного, необходимо заметить, что современная наука не стоит на месте, а делает уверенные шаги вперед. Ученые работают над проблемой  репрограммирования и будем надеяться, что в скором времени длительность человеческой жизни увеличится и искусственно выращенные органы станут не мечтой, а реальностью. 

Анастасия Федорова

В академии наук случаются события, которые остаются в памяти надолго, а иногда и навсегда. На мой взгляд, нечто подобное произошло на заседании президиума РАН, на котором с подробным докладом выступил директор Лимнологического института Сибирского отделения РАН академик Михаил Александрович Грачев. Академик Грачев – признанный во всем мире ведущий специалист по Байкалу. Его исследования, работы его учеников и коллег настолько масштабны и оригинальны, что ученым из других стран кажутся недосягаемыми.

На президиуме академик Грачев выступил не с победными реляциями и не с перечислением своих достижений. Прежде всего его волновала та тревожная ситуация, которая сложилась сегодня вокруг Байкала. Зная характер Михаила Александровича, я не удивился этому: он всегда заостряет внимание общественности на главном, на том, что волнует его как ученого и гражданина.

- Почему сейчас потребовалось ваше выступление на президиуме РАН? Ведь, казалось бы, Байкал всегда был в центре внимания руководства академии?

- В течение последних трех десятилетий благодаря широкому научному сотрудничеству с участием известных российских и иностранных ученых озеро Байкал стало уникальной природной лабораторией для изучения климата и природной обстановки прошлого, биологического видообразования, перемешивания глубинных вод, объектом сотен междисциплинарных научных проектов. В 1960-1980-х гг. Байкал постоянно привлекал внимание президиума РАН в связи с дискуссиями о его возможном загрязнении и деградации под воздействием стоков Байкальского целлюлозно-бумажного комбината. О судьбе Байкала постоянно беспокоились выдающиеся ученые - М.А. Лаврентьев, Т.Д. Трофимук, П.Л. Капица, В.А. Коптюг и др. В дальнейшем этот интерес со стороны РАН заметно угас, и байкальские проблемы и успехи в изучении озера рассматривались лишь на уровне Сибирского отделения РАН. Эти вопросы ни разу не включались в повестку дня работы президиума РАН и тем более общих собраний академии. Я постарался в чрезвычайно сжатой форме восполнить этот пробел.

- В последнее время я часто слышу об исследовательском корабле «Академик Коптюг», который стал своеобразным международным центром на Байкале.

- Он используется по-разному. В зависимости от того, что необходимо. На судне несколько лабораторий. В качестве буксира ему приходилось вытаскивать из-под воды и автомобили. Но главное — это, безусловно, экспедиционная работа. Я в институте с 1987 г., за это время настоящих визитов иностранцев…

- «Настоящих»? Как это понимать?

- Это серьезная работа в лабораториях и экспедициях. Так вот, «настоящих» визитов иностранцев было свыше 300. Довольно много. В этом году, например, мы изучали катастрофу на Байкале (об этом поговорим позже), в работе принимали участие ученые из Новой Зеландии и Голландии. Причем, как ни парадоксально это звучит, не мы им платили деньги, а они нам.

- В 1987 г. Валентин Афанасьевич Коптюг предложил вам переехать из Новосибирска в Иркутск и возглавить Лимнологический институт СО РАН. Это была своеобразная миссия. 27 лет вы ее выполняете. Есть ли удовлетворение?

- Я не люблю слово «миссия». У меня было желание испытать себя: могу я или нет? Свое желание я осуществил, т.е. смог поднять институт, чтобы в нем использовались методы классической и молекулярной биологии, биохимические, гидрохимические методы, химия атмосферы и т.д. Институт был большой, но в нем не было современных приборов и аппаратуры. Валентин Афанасьевич послал меня не одного, со мной изъявили желание поехать 20 ученых из Новосибирска. От обкома было получено 20 квартир, и с тех пор работа пошла. Институт вышел на новый уровень.

 - В мире есть еще подобные институты? Озер ведь на планете много.

- Байкал – самое большое озеро в мире, это 90% запаса пресных вод суши в России и 20% мировых запасов. Это не просто озеро, и изучается оно методами не лимнологии, а в основном океанологии. Это очень необычный объект, который достался России. «Славное море - священный Байкал».

- В 1987 г. у вас были, очевидно, какие-то представления о Байкале. Насколько они изменились к нынешнему времени?

- Когда я ехал на Байкал в 1987 г., то готовился увидеть, как его загадили. Тогда только об этом и говорили по телевидению, печатали статьи в газетах, и все помнили знаменитый фильм «У озера». Я ожидал увидеть Байкал загрязненным. Оказалось не так.

- Помню историю с нерпой. Утверждалось, что она погибает из-за загрязнений Байкала. Это не соответствует реальному положению вещей?

- Серьезные ученые ничего подобного не утверждали. Во-первых, картина гибели нерпы была похожа на эпидемию, а не на отравление. Во-вторых, признаков отравления никто не нашел. В-третьих, не нашлось яда, способного вызывать такие симптомы. Мы очень быстро установили с помощью методов современной молекулярной биологии, что нерпа больна собачьей чумкой. Погибло 6 тыс. животных. После этого возникла иммунная прослойка, и эпидемия прекратилась. Впрочем, заболеть нерпа может в любой момент, если ее станет слишком много. Нерпа болела чумкой впервые, а на следующий год в Ботническом заливе заболели чумкой тюлени. И я понял, что дело в вакцине. Норок прививали живой вакциной от «чумы плотоядной» - это научное название собачьей чумки. Наши молекулярные исследования показали, что вирусы разные. Байкальский как раз ближе к собачьей чумке, а тот, что на Балтике, - подальше. Потом выяснилось, что собачьей чумкой могут болеть многие виды: и ластоногие, и другие водные млекопитающие. Для собак, как известно, это болезнь смертельная.

- Как мы знаем, удалось заглянуть в далекое прошлое не только Байкала, но и всей Восточной Сибири. Это благодаря уникальному эксперименту – бурению дна?

- Да. Это помогло расшифровать характеристики климата Восточной Сибири и, в частности, изменения его влажности на временном интервале до 5 млн лет до нашего времени. Диатомовые водоросли исчезали из пелагиали озера в периоды глобальных оледенений и достигали высокой численности во время межледниковий, чутко откликаясь на все установленные к настоящему времени колебания глобального климата. Исследование распределения изотопов урана в осадках озера Байкал привело к созданию геохимической модели и к выводу о том, что в периоды глобальных оледенений озеро было бессточным, а река Селенга пересыхала. При этом Байкал не высыхал: его уровень опускался на 30-50 м от современной отметки и в течение длительных промежутков времени оставался постоянным. Этот вывод вносит существенный вклад в современную палеоклиматологию, поскольку дает дополнительное свидетельство того, что водность великих рек Сибири была важнейшей обратной связью в цикле так называемых тысячелетних колебаний климата.

- Насколько мне известно, тайн у Байкала становится все меньше. Я имею в виду познание того уникального живого мира, который в нем есть.

- Выполнена датировка событий видообразования всех царств организмов Байкала. Установлено, что букеты видов, не прикрепленных ко дну озера в течение всего своего жизненного цикла, имеют очень древние корни, возраст которых сопоставим с возрастом Байкала (миоцен). А виды, постоянно живущие на дне, «расцвели» в плиоцене при первых глубоких и резких глобальных похолоданиях. Комплекс эндемичных коттоидных рыб Байкала сформировался в плейстоцене (0,01-1,8 млн лет назад) во время резких колебаний уровня озера. Современные эндемичные диатомовые водоросли Байкала заняли доминирующее положение в пелагиали недавно - в среднем и верхнем плейстоцене (100-600 тыс. лет назад), а эндемичные губки Байкала, несмотря на крайне необычную для пресноводных губок морфологию, оказались близкими родственниками космополитных, присутствующих повсеместно спонгиллид (бадяг). Выпущена многотомная серия атласов-определителей эндемиков и космополитов озера Байкал (около 3 тыс. таксонов) - итог многолетних исследований «населения» Байкала методами классической биологии, систематики, таксономии, световой и электронной микроскопии, а также экологии видов.

- Однако Байкал и комбинат к сожалению, упоминаются чаще всего вместе.

- Да, комбинат загрязнял Байкал, но это было локальное событие. Кстати, очистные сооружения на комбинате работали не то, что сегодня, - просто сравнивать невозможно! И контроль был серьезнейший: в Байкальске был специальный институт, следивший за всеми видами загрязнений. Он работал очень неплохо и выступал достойным оппонентом академии наук. Люди не понимали, что дело не в физическом загрязнении, а в гуманитарных аспектах. Комбинату не место на Байкале. Индустриальному объекту такого рода, который сбрасывает воды столько же, сколько город-миллионник, нельзя быть на Байкале. Этого очень многие не могли уяснить. Они чувствовали это, требовали удалить его, но сделать это было очень трудно – и по экономическим соображениям, и по социальным.

- А сейчас что там происходит? Каковы, так сказать, последние данные?

- Комбинат закрыли. Его попытались разобрать и по частям продать «на гайки». Но этот процесс прекращен, вмешалась прокуратура: там было много цветных металлов и всего дорогого. Сейчас идет нескончаемая тяжба с судами о том, как рекультивировать пруды. Ничего не сделано, еще один год потерян.

- Вы предлагали действовать по так называемому «канадскому варианту»?

- Это была не варка целлюлозы, а производство беленой термомеханической массы. Есть два предприятия в Канаде, которые производят не бумагу, а измельченную древесину. Стоков у предприятий нет совсем. И мы предложили поставить такой завод на Байкале. Конечно, это не было решением «гуманитарной проблемы», но все-таки гораздо лучше, чем Байкальский комбинат. Против этого яростно выступила организация «Гринпис» и Министерство экологии. Предложение отвергли, хотя оно было реальным.

- Во время своего выступления на президиуме РАН вы затронули разные проблемы Байкала: воды, водорослей, нерпы, атмосферы и ситуации с комбинатом. Все слушали с большим интересом. Но что все-таки было главным в вашем докладе?

- Я постарался донести главное. Оно заключается в том, что Байкал – очень инерционная система. Время полного обмена воды составляет четыре года. Если всю воду из Байкала вылить, то реки заполнят его только через это время. Время перемешивания воды - от 8 до 16 лет. Байкал – это 25 тыс. км3. Поскольку Байкал - инерционная система, те изменения, что в нем происходят, идут очень медленно. Каждый год мы проводили экспедиции и следили за изменениями биологической жизни озера. Мы наблюдали фитопланктон (одноклеточные мелкие водоросли), фиксировали, что ни один вид не исчез, но появились некоторые нехарактерные для Байкала животные и растения. Их было не так много, т.е. мы наблюдали картину относительного благополучия. Последней крупной катастрофой, которая затронула всю экосистему озера, была болезнь нерпы в 1987 г. С 1916 г., с начала современных наблюдений, до нерпы не было катастроф подобного масштаба. И теперь мы вынуждены говорить о новой беде – зарастании береговой линии водорослью спирогирой. Она всегда была в малых количествах, но сейчас она катастрофически быстро размножается.

- Что она собой представляет?

- Это так называемая нитчатая водоросль, темно-зеленая, похожая на тину. Живет на самом урезе воды. Если человек заходит в Байкал, то обязательно поскользнется на ней и упадет, потому что она слизистая и противная, плохо пахнущая. Когда штормит, ее выбрасывает на берег. Там, где она, животные – лошади и коровы – воду не пьют, о людях я и не говорю. Эти водоросли мы обнаружили в 2011 г. и опубликовали сообщение об этом в «Докладах академии наук». Сегодня популяция водоросли достигла безобразных размеров, она распространилась на огромных территориях, особенно напротив хозяйственных объектов, расположенных по берегам, и в тех местах, где бывают туристы. Их стало в последнее время вдвое больше – до 1 млн 300 тыс. в год. Раньше были изменения в экосистеме Байкала, но локальные. Однако спирогира - совсем другое дело. Она затрагивает всю систему. Безусловно, она захватила не весь берег, но ее обнаружили во многих точках. Недавно мы зарегистрировали, что гибнет байкальская зеленая губка, очень красивая. Растет она медленно, а погибает стремительно и в больших количествах - под действием особой сине-зеленой бактерии. Это затрагивает периферию озера, всю береговую линию. Здесь я хочу вернуться к одной проблеме. Многие говорят, что у нас нет гражданского общества. Я с этим не согласен. Гражданское общество у нас есть, но оно должно быть упорным, чтобы чего-то добиться. Однажды наши водолазы и гидробиологи обнаружили спирогиру в Листвянке. В Северобайкальске, где БАМ и где есть депо, в котором мыли вагоны и локомотивы, тоже есть выбросы спирогиры. На протяжении 10 км по северо-западному берегу лежали кучи этой самой спирогиры. Позже мы определили, что там ее немало — 1,7 тыс т. Открытие сделали местные жители, т.е. те самые, что и представляют гражданское общество. Они доложили в прокуратуру, в правоохранительные органы – там реакции не было. Но в конце концов они своего добились: федеральный инспектор по охране природы приехал в Северобайкальск, убедился в верности сигналов общественности и обратился к нам за помощью. Он даже не знал, что это за водоросль, без микроскопа ее не определишь, но на тревожный сигнал жителей среагировал. Мы немедленно организовали экспедицию. Определили, отчего произошла вспышка, дали рекомендации, потом железная дорога кое-что сделала, но очистные сооружения в Северобайкальске все равно работают плохо. Далее мы провели уже пять экспедиций. Это недешевое дело: корабль стоит 120 тыс. руб. в день. Тем не менее те деньги, что мы сами заработали, мы потратили на эти экспедиции. Руководил ими профессор Олег Анатольевич Тимошкин, с которым обязательно нужно поговорить, чтобы в полной мере представить масштабы бедствия. Мы установили однозначно: катастрофа на Байкале – дело рук человеческих.

- И как это выяснилось?

- Горная речка состоит из нескольких рукавов. В один из них сливаются так называемые «очищенные» стоки. На выходе из этого рукава заросли спирогиры – просто косой коси. Профессор Тимошкин обследовал Байкал и обнаружил ее во многих местах. Это территории туристических комплексов в Баргузинском заливе, в городах Бабушкине и Слюдянке, вдоль Кругобайкальской дороги, в Больших Котах и других местах – все и не перечислишь! Мы думаем, что причина – туризм.

- И что же делать?

- Первое: запретить применение фосфорсодержащих порошков для стирки и мытья посуды. Фосфор – одна из причин быстрого распространения спирогиры. Человек с фекалиями за год выбрасывает около килограмма фосфора, а со стиральными средствами – в три-пять раз больше. Второе: все очистные сооружения на береговой линии Байкала либо разрушены, либо работают в нештатном режиме. Мало того, оказалось, что они спроектированы без всяких правил. Эту проблему нужно решать срочно. Конечно, нужны средства. Их нужно взять из Федеральной целевой программы охраны озера Байкал. Там 57 млрд руб. Я думаю, что половина этих средств тратится зря, не в интересах охраны Байкала. Мы предложили правительству, чтобы РАН сделала экспертизу, как ей и положено по новому закону, мы проведем дополнительные исследования и дадим четкие рекомендации, что нужно сделать, чтобы предотвратить трагедию. Я считаю, что академия наук должна занять жесткую позицию, т.к. Министерство природных ресурсов, которое отвечает за Байкал, на мой взгляд, своей задачи по охране озера не выполняет.

- Значит, надо торопиться?

- Не исключено, что мы опоздали и исправить ситуацию уже нельзя. Тогда останется только ждать и наблюдать, как система Байкала будет развиваться естественным путем.

- Байкал - очень мощная система, и он справлялся с разными бедами.

- Это не так! Байкал - не живое и не разумное существо. Он изменялся много раз за 25 млн лет. Летопись этих изменений у нас есть, она записана в осадках Байкала. В нем много раз исчезали диатомные водоросли, потом появлялись вновь эти же и другие виды. Так что Байкал претерпел очень много изменений. Сколько времени ему потребуется, чтобы вернуться в исходное состояние после нынешней напасти, сказать невозможно. Сейчас из-за спирогиры погибли губки. Она заняла места нерестилищ желтокрылки – любимого корма омуля. Значит, происходящее может сказаться на популяции омуля. Те микробы сине-зеленых водорослей, что поразили байкальскую губку, могут содержать токсины. Все это требует исследований. Нужно время - два-три года, и нужны деньги. Те, что выделены, ушли в ту самую федеральную программу, которая ни одной проблемы Байкала не решит.

- Вы сделали доклад на заседании президиума академии. Что дальше?

- Думаю, что информация о ситуации на Байкале дойдет до Совета безопасности России, а правительство мы уже проинформировали. Надеюсь, что будут приняты меры, наказаны виновные, и на берегу Байкала будет построено порядка десяти хороших очистных сооружений. Строить их у нас умеют. В Якутске, где климат более суровый, такие сооружения есть. Нужно около 8 млрд руб. Взять их можно из программы по охране озера Байкал.

- Судьба Байкала зависит от ученых или от чиновников?

 - Судьба Байкала зависит от простых людей. Нынешние загрязнения обнаружили простые люди, они же заметили, что омуля становится меньше, – может быть это правда, а может быть и нет, но люди забили тревогу. Когда в 1987 г. гибла нерпа, местные жители сразу же проинформировали ученых. Те, кто живет на Байкале, все видят и всем дорожат. И мы должны откликаться на их просьбы, принимать их сигналы и честно выяснять, что происходит.

Вместе с академиком М.А. Грачевым на заседание президиума РАН прилетели ведущие сотрудники Лимнологического института СО РАН, и у нас была возможность поговорить с ними.

Вкус неповторимой красоты

Елена Валентиновна Лихошвай, доктор биологических наук, профессор:

 - Елена Валентиновна, извините за банальный вопрос, но все-таки хотелось бы знать, почему вы любите Байкал?

- Когда вы на корабле и смотрите вокруг, то Байкал производит очень сильное впечатление – водная гладь, просторы, горизонты. Удивительные пейзажи. Неповторимость. Это главная особенность Байкала. К сожалению, сегодня, приехав на берег Байкала, испытываешь больше боль, чем наслаждение. Безвкусные разномастные застройки и вывески, привлекающие туристов, рынки, мусор, а в последние годы еще и заросли спирогиры - ситуация ужасная, и нужно немедленно принимать экстренные меры по очищению Байкала. Михаил Александрович говорил о том, что нужно делать, и мы, все сотрудники Лимнологического института, его поддерживаем. Байкал нельзя рассматривать как объект потребления, это священное место.

- Вы - заведующая отделом ультраструктуры клетки института. Для большинства людей это звучит непонятно и даже скучно. Может быть, и вся наука о Байкале именно такая?

- Байкал – это совершенно уникальный объект исследований. Его, к сожалению, мало знают в мире. Да, не удивляйтесь! Иногда посылаешь статью в зарубежный журнал, а рецензент пишет: сообщите, где расположен Байкал, что это за водоем и чем он примечателен. Байкал – это исключительный объект исследований. Он дает возможность и путешествовать в глубину веков, изучать палеолетопись, восстанавливать условия окружающей среды, которые были миллионы лет назад, и изучать разнообразие ныне живущих организмов, которых в нем потрясающее количество. Из-за большой глубины, холодных вод и наличия мелководных прогреваемых заливов в нем создаются условия, которые позволяют различным организмам существовать вместе. Они не конкурируют, а занимают свои экологические ниши. Такого многообразия живого, пожалуй, нет нигде в мире. И для ученого этого очень интересно.

Я занимаюсь микроскопическими организмами, размер которых меньше миллиметра, мой любимый объект - диатомовые водоросли. Взглянув на них в сканирующий электронный микроскоп, вы уже не скажете, что это скучный объект. Это совершенная и прекрасная ультраструктура.

- И там тоже своя Вселенная?

- Конечно. Разнообразие микроскопических организмов большое, и функционируют они очень интересно. В Байкале много пластов знаний, которые еще не подняты. И хочется их поднять и освоить – так что для исследователя поле широчайшее.

- А конкретный пример можно?

- Было бы замечательно, чтобы в ближайшие годы был проведен анализ вирусных инфекций, контролирующих развитие популяций водных организмов. Если бактериофаги на Байкале не так давно были выделены и определены, то о вирусах других гидробионтов этого сказать нельзя.

Если раньше отдавалось предпочтение комплексному междисциплинарному исследованию с помощью разных методов, и этим славились Сибирское отделение академии наук и наш институт в частности, то теперь пришло время, требующее новых подходов. Надо изучать связи между организмами. Не только то, как организм ведет себя в определенных условиях, допустим, под влиянием температуры, но и как разные организмы взаимодействуют друг с другом. Сегодня одна из новых тенденций мировой науки – системная океанологическая биология. В Байкале такие исследования проводить можно. Это интересная область знаний, которая принесет много новых открытий, - в том числе, возможно, позволит понять, каким образом сформировалось такое уникальное разнообразие видов.

- При вас и при вашем участии начались палеоисследования Байкала. За 25 млн лет, которые он существует, много было организмов, которые исчезли?

- Можно говорить только о тех организмах, которые оставляют следы в палеолетописи. Это опять-таки диатомовые водоросли. Конечно, за такой большой промежуток времени многие виды исчезли, а многие появились. В Байкале за 25-27 млн лет происходили разные события, и мы прослеживаем их в материалах, которые были получены в результате бурения донных отложений. Других таких непрерывных палеолетописей в мире нет. Мы знаем, как изменялся климат на протяжении миллионов лет, следовательно, как вместе с ним менялся и мир живого.

- Бурение дна Байкала – один из самых уникальных экспериментов в мировой науке?

- Безусловно!

- Жаль, что у нас о нем мало рассказывали, общественность почти ничего не знает об этом.

- К сожалению, достижения науки России в целом и байкальской в частности известны мало. Повторяю: к сожалению. Потому что нам есть чем гордиться.

- Каким вам видится будущее Байкала,?

- Многое зависит от человека. По исследованиям последних лет вода остается чистой, значительных изменений нет. Однако не следует надеяться, что со всеми бедами Байкал справится сам. По наблюдениям наших специалистов, некоторые виды рыб перестали нереститься там, где разрастается спирогира. И сейчас надо все силы бросить на то, чтобы справиться с этой бедой. Байкалу надо помогать, и такая реальная возможность у нас есть. Те предложения, которые озвучил Михаил Александрович Грачев, реальны и выполнимы. Все зависит только от решения властей и активности людей, готовых встать на защиту Байкала. Ничего сложного нет. Запретить использование порошков? Разве это сложно? Или выдавать людям пакеты для мусора, чтобы они не разбрасывали его по берегам, а на выезде из зоны отдыха собирать их с содержимым – сложно? Не сдал пакет с мусором – возвращайся и набери другой. Построить хорошие очистные сооружения, чтобы не сбрасывать нечистоты в озера, - это очень трудно? Нет нерешаемых проблем, нужно только желание решать их!

Черный след трагедии

На беседу заведующий лабораторией биологии водных беспозвоночных Лимнологического института СО РАН доктор биологических наук Олег Анатольевич Тимошкин пришел с очень тяжелой сумкой. Поднять ее мог только один, поскольку, во-первых, молод, и, во-вторых, спортивен. Впрочем, иначе и не могло быть – ведь Тимошкин возглавлял все пять экспедиций Лимнологического института, которые занимались спирогирой.

Что лежало в сумке, мы узнаем позже, а сначала было представление.

- Я работаю на Байкале 33 года, после окончания Казанского университета приехал сюда. 27 лет заведую лабораторией - одной из крупнейших в институте, в которой около 30 научных сотрудников. Вся моя научная жизнь прошла на Байкале.

- И что было самое интересное в ней?

- Планарии – этакие маленькие червячки, которых я раньше считал безмозглыми.

- А оказалось?

- Они разумны! На Байкале обитают самые крупные пресноводные планарии. Это один из отрядов свободно живущих червей. Средний размер планарий – 1 см, и в него вмещаются настоящий мозг с глазами, половая и пищевая системы. У них есть все!

- То есть планарии - кандидаты в разумные существа?

- А они такие и есть. Но самое интересное вот что: эти черви способны восстанавливаться. Один немец 80 лет назад разрезал тело планарии на 260 частей – на столько, сколько смог. Из каждого кусочка развилась целая планария со всеми системами органов, которые ей положены. Это излюбленный объект для исследования регенерации у многих поколений ученых. Планарии отправляют в космос и там изучают процессы регенерации. Оказалось, что Байкал – рай для планарий и турбеллярий. В своей жизни я описал около 150 новых видов.

- С планариями ясно, а что такое турбеллярии?

- Они «рангом повыше». Если планарии - отряд, то турбеллярии — это уже класс плоских червей. Я пользуюсь старой терминологией, хотя молекулярные биологи уже все перемешали. Когда я приехал на Байкал, то поразился: там было столько интереснейших планарий и турбеллярий, что уже в дипломной работе мы с научным руководителем Ниной Александровной Порфирьевой описали несколько новых их подвидов. Мне очень повезло, в то время было несколько глубоководных тралений. С глубины порядка 1,3 тыс. м поднимался трал, и я, студент Казанского университета, копался в этой жиже и доставал планарии, зарисовывал их цветными карандашами – таких фотоаппаратов, как сегодня, тогда не было. Позже я понял, насколько хороши они для изучения любых проблем – от экологии до эволюции и общей биологии.

- А какова связь между планариями и той бедой, что пришла на Байкал?

- Года четыре назад мы с лабораторией совсем обеднели. Что делать? Надо было что-то придумать, находить новые темы. И оказалось, что она буквально под ногами: так называемая заплесковая зона. Это новая страничка в лимнологии - не только Байкала, но и большинства евроазиатских озер. Наземные экологии ее не изучали, думали, что она принадлежит озерникам, а лимнологи не изучали, потому что это не вода. Вот мы и обратили на нее внимание, с аспирантами и студентами сделали множество открытий. Это буферная зона между озером и наземными экосистемами. Оказалось, что здесь формируются новые виды, и мы их нашли. Причем там три-четыре генетических источника: сухопутные черви могли спускаться в эту влажную зону, из озера могли подниматься их «коллеги», а из речек приходить третьи. Кроме того, здесь могли образовываться совершенно потрясающие виды. И еще оказалось, что заплесковая зона - своеобразный градусник, который показывает, насколько загрязнена прибрежная система. Мы копаем луночку, там выступает вода, и мы ее исследуем. Выяснилось, что напротив населенных пунктов она загрязнена фекалиями. И мне пришлось оставить на время любимые планарии и турбеллярии и заняться экологией.

- Да и Байкал в этом остро нуждается!

- Когда в 2011 г. мы пришли в одну потрясающую по красоте бухту на Ольхоне, я был поражен тем, что увидел. Берега, т.е. та самая заплесковая зона, были покрыты пластиковыми бутылками, мешками, разным мусором. За три-четыре часа мы очистили несколько бухт, работало семь человек: мои студенты и я. Потом подсчитал, что за два месяца с минимальными затратами можно очистить весь Ольхон. Я имею в виду заплесковую зону, а не те горы мусора, что на самом острове.

 - Теперь понятно, почему вы оказались во главе экспедиций.

 - У меня в сумке 13 томов, здесь все об озере Байкал. В течение 15 лет мы занимались созданием этих томов, в них все, что касается биоразнообразия Байкала, информация, накопленная за 200-250 лет. Книги двуязычные – на русском и английском. Если вы спросите меня, чем я горжусь, и даже если не спросите, я все равно скажу: этими книгами.

- Значит, весь живой мир Байкала в этой сумке?

- Да, все о живом – в этих томах. Это научный труд, которого в мире раньше не существовало, и мы, сотрудники Лимнологического института СО РАН, гордимся тем, что причастны к его созданию.

- Понимаю вас, но все-таки нам следует вернуться к спирогире.

- Мы от нее и не отступали. Эта водоросль описана в наших исследованиях.

 - Вы были готовы к тем событиям, которые разворачиваются сегодня на Байкале?

- Не совсем. Две группы, которые работали в нашем институте, обнаружили изменения в экосистеме Байкала, в частности в заливе Лиственничный. А немноим раньше в бухте Большие Коты было зафиксировано размножение спирогиры. Это было начало. Поскольку денег не было, мы могли исследовать процессы только в бухтах, которые находятся рядом с нашими станциями. Однако в 2013 г. пришла информация из Северобайкальска. Михаил Александрович вызвал меня и сказал: «Олег, надо ехать!» Прибыли туда, и могу сказать, что ничего подобного за мои 33 года на Байкале я не видел. Представьте: вы идете по красивейшему берегу и вдруг видите, что набросан навоз толщиной до метра. И запах такой, что выдержать почти невозможно. Причем с воды он начинает ощущаться издали. Вода такая, как будто произошел разлив нефти. Я знал эти места раньше. Здесь было много рыбы, ловились сиг, хариус, омуль. А сейчас - мертвые берега и мертвая отмель, дно затянуто тиной. И все это на протяжении десятка километров.

- Какие были предположения?

- Местные жители грешили на очистные сооружения. Они думали, что это неочищенные аварийные выбросы. Я взял щепоточку этой черной грязи, пошел в лабораторию на корабле и поставил образец под микроскоп. Оказалось, что это та самая спирогира, массовое размножение которой мы раньше обнаружили в Больших Котах и наша группа в Листвянке. Звонит Грачев, спрашивает, что я обнаружил. Я молчу. Он: «Спирогира?» Подтверждаю: «Да, Михаил Александрович, это спирогира». Начали подсчеты. Выяснилось, что только на этом десятикилометровом участке ее 1,5 тыс. т. Никогда раньше на Байкале не могло образоваться столько гнилого материала. Значит, случилось нечто необычное. Что именно? Это и предстояло выяснить.

Оказывается, до нас приезжали какие-то делегации от экологических организаций, и они сделали вывод, что случившееся - природное явление. Нам же предстояло доказать, что это не природное явление, а вполне рукотворное. Пять раз мы побывали там, провели экспедиции по всему Байкалу. Более 40 раз аквалангисты-ученые из Новой Зеландии и Нидерландов погружались в Байкал, работали и наши специалисты. Работы приобрели международный характер.

- Какова была главная цель этих исследований?

- Мы должны были выяснить, насколько широко спирогира распространилась по территории Байкала. Это во-первых. Во-вторых - найти «чистые точки», если таковые есть.

- Нашли?

- Да. Но оказалось, что восточное побережье до глубины 10-15 м зарастает этой не свойственной Байкалу водорослью.

- И чем это все грозит, кроме гнили и запаха по берегам?

- На Байкале много эндемичных растений, и спирогира давит их: некоторые образцы эндемиков было необычайно трудно достать сквозь полотно спирогиры.

- А что с водой?

- В целом спирогира не сможет ухудшить качество байкальской воды, т.к. озеро очень большое. Где-то у берегов ею пользоваться нельзя, даже животные ее не пьют. Но это только у берегов, где царствует спирогира. Однако многие эндемики, которыми так славится Байкал, могут исчезнуть. В озере где-то около 2,6 тыс. беспозвоночных, более половины всех эндемиков, что описаны в мире, находятся в Байкале. Это биологическое богатство! Многие эндемики обитают в прибрежной зоне, и борьбы со спирогирой они не выдержат, погибнут.

- Или уже погибли?

- Я убежден, что в заливе Лиственничный это уже случилось, а в заливе Большие Коты катастрофу не предотвратить. В Байкале обитают три формы губок. Еще пять лет назад залив Лиственничный был ими покрыт. Сейчас их нет, можно встретить только отдельные экземпляры. А у той же ветвистой губки, которая достигает 1,5 м, скорость роста - 1 см в год. Если особи метровой длины погибли, то для восстановления их требуется 100 лет. Если сегодня мы убрали все причины, которые вызывают массовое размножение спирогиры, то ветвистые водоросли появятся здесь в лучшем случае через век.

- Но не весь же Байкал заражен?

- Порядка 30-40% озера чистые.

- Но ведь это глобальная катастрофа!

- Да, это так, хотя в науке не принято выражаться столь эмоционально. Что меня поразило: результаты погружений показали, что практически 60% мелководья заросли спирогирой. Исключение – остров Ольхон, там всего два места, где мы обнаружили спирогиру. Итак, 40 погружений. Выяснилось, что от 30 до 40% губок были поражены, т.е. или были угнетены, или погибли. Три года назад ничего подобного не было. Массовая гибель губок – это серьезный сигнал о болезни озера. Последняя экспедиция на маленьком корабле в Большие Коты показала, что напротив устья реки Черная поражены 100% ветвистых губок. Меня удивляет реакция местных властей и Минприроды – они слишком спокойно относятся к происходящему. На севере Байкала мы нашли свидетельства и массовой гибели моллюсков. Идешь, а их сотни тысяч валяются вдоль берега. Я не могу связать это со спирогирой, есть разные гипотезы, но ситуация говорит о неблагополучии на Байкале. Не хочу ввязываться в политику, но нельзя так спокойно относиться к той беде, что обрушилась на Байкал.

- И что делать?

- Сначала некоторые выводы. Их я приводил, выступая на совещании, где присутствовали представители разных ведомств, «отвечающих» за Байкал. Я говорил о том, что существующая система государственного мониторинга неэффективна, т.к. она не способна определить, что происходит на дне Байкала. Она способна диагностировать болезнь лишь на «четвертой стадии», когда сделать ничего невозможно. Существует доклад о ситуации на Байкале в 2013 г. И там на странице 204 черным по белому написано, что государственные структуры никаких экологических изменений не обнаружили.

- А разве они могли написать иначе? Если бы обнаружили, то надо было бы что-то делать. Лучше «не обнаружили» - и точка.

- В Японии есть озеро, оно намного меньше Байкала, но для префектуры очень важное: оттуда брали пресную воду и туда же сбрасывали ее после очистки. Постепенно все эндемики в озере исчезли, оно настолько загрязнилось фосфатами, что начали болеть люди. Ученые выяснили причины этой беды, сообщили свои выводы. И тогда женщины Японии организовали движение против использования стиральных порошков и в конце концов победили. Михаил Александрович проанализировал ситуацию с порошками. Выяснилось, что в Европу компании продают порошки без фосфатов, которые там запрещены, а нам с фосфатами, которые так любит спирогира. Хорошо бы, чтобы наши женщины последовали примеру японок. Но если говорить серьезно, то получается, что с одной стороны ученые Лимнологического института, а с другой чиновники Минприроды, региональные министры по охране природной среды и ученые, их обслуживающие, имеют прямо противоположные точки зрения на современное состояние экосистемы озера Байкал. Оппоненты обвиняют нас в том, что мы преувеличиваем опасности. Якобы все связано с климатическими изменениями. Какими изменениями? Приведите факты! - Молчание. Да, существуют две точки зрения, нужно оперировать научно обоснованными данными, и мы готовы это делать. Необходимо, чтобы ученые, политики, общественность собрались вместе, пришли к общему мнению и начали действовать.

Ведущие специалисты Лимнологического института СО РАН рассказали о той беде, что обрушилась на Байкал. Надо немедленно принимать меры по его спасению, пока еще есть возможность остановить катастрофу. Завтра уже может быть поздно.

Мы — те, кто готовил эти материалы к печати, - теперь внимательно будем смотреть на состав стиральных порошков, продаваемых нам, и если там присутствуют фосфаты, то такие порошки останутся на магазинной полке. Хотя бы так мы сможем помочь Байкалу.

Судя по объявлению на сайте научной электронной библиотеки eLIBRARY.RU “О ходе работ по оценке и отбору российских научных журналов для включения в коллекцию Russian Science Citation Index на платформе Web of Science”, в марте 2015 года российское научное сообщество узнает список 1000 “лучших для размещения в Web of Science” изданий. В декабре 2014 года была осуществлена разработка библиометрической методики отбора журналов, соответствующих установленным формальным критериям. А в январе-феврале 2015 года должна была быть проведена оценка журналов в экспертных группах, отобранных по библиометрической методике.

Вроде бы все замечательно. Но есть ряд факторов, которые позволяют усомниться в обоснованности и объективности предполагаемого решения.
К сожалению, указанная методика не была представлена научному и издательскому сообществу, не получила должной оценки и признания. Издатели журналов не видят, как и по каким показателям их оценивают. А принятие решения вообще отдано на усмотрение определенной группы лиц без обязательного учета каких-либо критериев!
Между тем в науке криминологии и отечественном законодательстве используется такой термин, как “коррупциогенные факторы”. Понятно, что в нашем случае увязка с коррупцией условна, однако в рамках противодействия ей разработаны правила недопущения субъективных решений.
В соответствии с Методикой проведения антикоррупционной экспертизы нормативных правовых актов и проектов нормативных правовых актов, утвержденной Постановлением Правительства Российской Федерации от 26 февраля 2010 года №96, ими, в частности, являются (привожу выборочно и сокращенно): а) “широта дискреционных полномочий” - отсутствие или неопределенность условий или оснований принятия решения; б) “определение компетенции по формуле “вправе”” - установление возможности совершения действий в отношении граждан и организаций по своему выбору; 
в) “выборочное изменение объема прав” - возможность необоснованного установления исключений из общего порядка для граждан и организаций по своему усмотрению. Все эти признаки в нашем случае налицо...
А как все хорошо начиналось! В 1000 журналов должны были попасть издания с максимальным рейтингом в Российском индексе научного цитирования (далее - РИНЦ). Можно по-разному относиться к этому критерию, но он имеет объективные основания.
А дальше что-то изменилось... Возможно, редакторы ряда изданий осознали, что их журналы не имеют возможности войти в указанную “тысячу”. И предприняли шаги, чтобы вынести вопрос на усмотрение рабочих и экспертных групп, надеясь пролоббировать свои интересы. Именно так выглядит ситуация с определенного расстояния.
В связи с этим очень подозрительно, что с сайта eLIBRARY.RU исчезла информация о сравнительном рейтинге научных изданий. Кому он помешал?
Почти до конца 2014 года не обновлялись показатели РИНЦ за 2013 год, хотя подсчет их - дело несложное и производится автоматически. Для справки: данные за 2014 год выставлены 6 февраля 2015 года. Возможно, кто-то не знал, каким образом поддерживать “дружественные” журналы с низким импакт-фактором?
Далее в РИНЦ были введены дополнительные показатели, опираясь на которые можно попытаться не обращать внимания на импакт-фактор, в частности Индекс Херфиндаля. Если говорить упрощенно, он показывает географию (принадлежность) авторов и некоторые другие параметры. Возникают вопросы: какой индекс приоритетнее, какому и на каком основании должны отдавать предпочтение эксперты?
Очень не хотелось бы, чтобы в решении вопроса, имеющего государственное значение, мог возникнуть “междусобойчик”, а на уважаемых коллег, вошедших в указанные группы, пала хотя бы тень сомнения в объективности.
Всегда необходимы четкие критерии оценок и решений. А параметров лучше РИНЦ пока не разработано. Именно их комплекс и должен учитываться при определении 1000 изданий для включения в коллекцию Russian Science Citation Index на платформе Web of Science.
Изложенная в статье позиция не только моя. Ряд редакторов научных журналов ее разделяют и выразили готовность начать собирать подписи под соответствующими обращениями. Неужели это нужно?
Давайте работать открыто, с учетом всех правил морали и научной этики.

Игорь БИКЕЕВ, 
главный редактор журнала “Актуальные проблемы экономики и права”,

доктор юридических наук, профессор Института экономики, управления и права (Казань)