Несмотря на скептическое отношение к индивидуальному строительству со стороны крупных застройщиков, его доля в общих объемах удивляет своей стабильностью и даже непрерывным ростом. Так, в Новосибирской области на долю индивидуального строительства приходится примерно четверть сданного в эксплуатацию жилья. Например, в минувшем 2014 году было построено 449 тыс. кв. метров,  что соответствует  сумме в 13,5 млрд. рублей,  вложенных населением в строительство. Налоговые отчисления с этой суммы составляют примерно 4% от доходной части бюджета НСО.

Цифры, отметим, немалые. И это – несмотря на то, что в Новосибирской области условия для развития малоэтажки далеко не идеальные, в сравнении с некоторыми регионами страны. К примеру, в Белгородской области  доля индивидуального жилья доходит уже до 80 процентов. Нам, конечно, до таких показателей еще далеко, но, в принципе, указанные факты свидетельствует о том, что в НСО существует  огромный потенциал развития данного направления. И надо сказать, что за тридцатилетний отрезок времени мы наблюдаем здесь заметный рост, поскольку еще в конце 1980-х доля возводимого индивидуального жилья была ничтожной (не более 10%) в сравнении с объемами капитального строительства. Поэтому нынешние 25 – 26% - безусловный прогресс. Как заметил по этому поводу руководитель проекта «Экодом» Игорь Огородников, даже в условиях кризиса индивидуальное строительство показывает положительную динамику. Кроме того, учтем еще и то обстоятельство, что взявшись за строительство собственного дома, человек начинает постоянно вкладывать в него деньги, порой экономя на других вещах. Обустройство на собственном участке очень сильно «затягивает» человека. И если создать очень хорошие условия для развития малоэтажки, объемы индивидуального строительства могут вырасти в разы.

К сожалению, изменение подходов к индивидуальному строительству  происходит очень медленно. А с чисто технологической точки зрения серьезных подвижек не наблюдается до сих пор. Многие из нас всё еще строят свои дома «как умеют», не считаясь с многочисленными и очень важными нюансами, из-за чего построенное жилье оказывается далеким от совершенства.

Характерно, что государство не настаивает на особом контроле качества и не выдает никаких строгих регламентов. Отсюда складывается впечатление, будто любой из нас волен делать так, как сможет или как захочет.

Специалистов, естественно, такой легковесный подход к столь важному делу не впечатляет. Ведь таких же подходов придерживаются и многие подрядные организации, специализирующиеся на малоэтажке. В результате мы имеем сотни тысяч квадратных метров морально устаревшего жилья, несмотря на использование современного импортного оборудования и материалов.

Печальным обстоятельством до сих пор остается тот факт, что в российских регионах нет официально утвержденных и рекомендованных типовых проектов индивидуальных домов – со всеми необходимыми расчетами и рабочей документацией. Для Сибири, как мы понимаем, это особенно важно ввиду суровых климатических условий. Здесь ошибки и недочеты выходят боком.

Понятно, что в наши дни «на коленке» такой проект не сделаешь. Особенно если учесть новые требования по энергоэффективности. Чтобы создать проект подлинно современного дома, необходимо предварительно провести соответствующие исследования, испытав конструкцию и оборудование жилища в натурных условиях. Заметим, что ни производители материалов (включая производителей утеплителей), ни производители инженерного оборудования, ни строительные компании (применяющие новые технологии) такими делами не занимаются. Для этого должны существовать финансируемые государством специализированные исследовательские центры, где работают специалисты соответствующего профиля, включая ученых. Именно они должны выдавать необходимые регламенты, на основе которых осуществляется дальнейшее проектирование домов. Для осуществления исследований нужно построить опытный образец жилища – дом-лабораторию.

По сути, дом-лаборатория выполняет несколько функций. Его используют для натурных испытаний конструктивных и инженерных решений основных узлов, стеновых ограждений. С его помощью  определяют характеристики применяемых материалов и оборудования - для оптимизации их в конкретных природно-климатических условиях.  Например, в условиях Сибири. Также с помощью дома-лаборатории осуществляется разработка предложений для местных производителей материалов и  оборудования. Кроме того, дом-лаборатория используется для обучения будущих строителей и технологов, и даже для проведения научных исследований прикладного значения.

Удивительно, что в Новосибирске, прославившемся своим всемирно известным научным центром в Академгородке, до сих пор нет такого дома-лаборатории. Вроде бы, в городе и на его окраинах вполне можно было бы найти подходящую для этих целей площадку, и даже (при желании) найти необходимый финансовый ресурс.

По расчетам специалистов компании «Экодом», общие затраты на создание дома-лаборатории составят примерно 6 миллионов рублей (куда входит строительство самого объекта, стоимость измерительного оборудования и стоимость проектных работ).  Отдельно – земля и коммуникации.

Казалось бы, не ахти какие деньги. Тем не менее, вопрос всё еще подвисает в воздухе, поскольку натурные испытания материалов и оборудования, как выясняется, пока еще не входит в число важных государственных задач. Иначе говоря, государство вполне допускает означенный выше подход к малоэтажке: «строим, как умеем». Ничего подобного, между прочим, не наблюдается в развитых странах, где на долю малоэтажного жилья приходится более половины построенных площадей. Образцом здесь является Канада, где 90%  жилья составляют энергоэффективные быстро возводимые деревянно-каркасные дома, «начиненные» современным инженерным оборудованием. Неудивительно, что в этой стране существуют специализированные центры строительных технологий, оснащенные не хуже какого-нибудь авиакосмического института.

По-хорошему, и в нашей стране не мешало бы создавать подобные центры, размещая там не только дома-лаборатории, но и демонстрационные дома (для чисто маркетинговых и просветительских целей), а также строительные мини-комплексы для отработки новых технологий строительства и производства материалов. Такой центр мог бы решать сразу несколько задач. Например, осуществлять технические консультаций по вопросам современного домостроения для индивидуальных застройщиков, жилищно-строительных кооперативов и даже частных девелоперов и местных руководителей, курирующих вопросы строительства; проводить экспертную оценку существующих проектов; заниматься разработкой типовых проектов экономичного и энергоэффективного малоэтажного жилья для массовой застройки. Соответственно, осуществлять натурные испытания новых энергоэффективных строительных материалов и технологий с отработкой типовых узлов, заниматься тестированием энергосберегающего и отопительного оборудования для малоэтажных домов (с выработкой технических рекомендаций для потенциальных заказчиков). Параллельно центр мог бы осуществлять научно-консультативную и техническую поддержку образовательных учреждений, занимающихся подготовкой специалистов в области строительства.

Сегодня в департаменте промышленности, инноваций и предпринимательства мэрии Новосибирска рассматривается вопрос о создании Центра технологий для городского хозяйства, который мог бы решать (в том числе) и перечисленные выше задачи. Решение, как всегда, упирается в финансирование. Муниципалитет (даже такой крупный, как Новосибирск) не располагает дополнительными средствами, которые можно было бы направить на исследовательские цели. Мало того, по закону муниципалитетам вообще запрещено осуществлять финансирование работ федеральных организаций. Это – прерогатива государства. Поэтому остается ждать, когда данная тема всерьез заинтересует представителей регионального руководства.

Олег Носков 

Работающий в России хирург Паоло Маккиарини рассказал «Газете.Ru» об обвинениях в свой адрес и своей реабилитации, о развитии медицинской науки в России и о том, почему операция по пересадке головы невозможна.

С известного хирурга Паоло Маккиарини, неоднократно обвинявшегося коллегами в нарушении этических норм, дезинформации и подтасовке результатов научных исследований, несколько недель назад были сняты все обвинения. Об этом сообщили авторитетные научные журналы Nature и Lancet.

Паоло Маккиарини, профессор регенеративной медицины Каролинского института, создал технологию пересадки биоинженерной трахеи. Сейчас он работает и в России — в Краснодаре, где на средства полученного в 2011 году мегагранта был создан Центр регенеративной медицины.

«Газета.Ru» не раз писала о достижениях Паоло Маккиарини: о первой проведенной в России по мегагранту операции по пересадке трахеи; о первой пересадке ребенку«скроенной на вырост» биоинженерной трахеи; о создании первого биоинженерного пищевода. Однако в начале прошлого года репутация хирурга оказалась под угрозой: коллеги обвинили его в нарушении этических норм и фальсификации результатов проведенных операций. Речь, в частности, шла о смерти пациентов, которым была пересажена трахея из полимерного каркаса, засеянного стволовыми клетками. В мае этого года был опубликован отчет независимого эксперта профессора Бенгдта Гердина, который заявил, что Маккиарини виновен.

Однако этот отчет был неокончательным заключением, и расследование было продолжено специально собранной комиссией врачей.

Несколько недель назад руководство Каролинского института, изучив все материалы, объявило, что ученый не нарушал этических норм и его деятельность была полностью оправданной. Корреспонденту отдела науки удалось встретиться с хирургом и поговорить с ним о том, как на самом деле началась история с обвинениями и как она завершилась.

— Профессор Маккиарини, прежде всего разрешите поздравить вас с тем, что все обвинения с вас были сняты…

— Спасибо большое.

— …и спросить: обвинения в ваш адрес были достаточно громкими и широко тиражировались СМИ. Однако опровержение вышло довольно скромно — нельзя сказать, чтобы оно активно распространялось. Как можно объяснить такую ситуацию?

— В июле прошлого года, когда появились все эти обвинения, я сказал, что не буду давать комментариев и интервью до тех пор, пока расследование не будет закончено. Это моя принципиальная позиция: я ничего не заявлял, не объявлял и дал шанс руководству Каролинского института говорить от моего имени. С другой стороны, всем известно, что СМИ любят скандалы и не любят признавать, что они были неправы. Теперь, когда правда о том, что я невиновен, наконец-то утверждена, журналисты могут чувствовать себя некомфортно. Поэтому я не удивлен такой ситуацией.

Журнал Lancet проявил себя как достаточно эмоциональное издание: спустя неделю после того, как было вынесено решение о моей невиновности, они раскритиковали и Каролинский университет, и профессора Гердина, и его заявления СМИ, и то, как он проводил расследование.

Знаете, известному человеку очень просто испортить репутацию, а восстановить ее сложно. Однако мои коллеги не увидели ни единого доказательства моей вины.

— Однако вас обвиняли в том, что вы не интересовались состоянием ваших пациентов после операций, в том, что вы публиковали данные о здоровье людей спустя 5 и 12 месяцев после пересадки трахеи, но на самом деле не собирали их. Все это выдумано?

— Я хотел бы рассказать о том, как вся эта история начиналась, — об этом мало кто знает. Изначально все обвинения были предъявлены группой немецких ученых, которые работали в соседней с моей лабораторией. В феврале 2014 года они получили от шведского правительства грант на реализацию научного проекта, автором которого на самом деле был я. Они получили 5 млн шведских крон. Когда я узнал о том, что они получили деньги за мою научную работу, я заявил об этом, о нарушении ими этических норм, уличил их в плагиате. Была создана комиссия, которая доказала факт плагиата. После этого они обвинили меня. Я не считаю, что это месть, это ответная реакция. Разумеется, университет должен был начать расследование и поручил профессору Гердину разобраться в ситуации. У него были все возможности провести расследование так, как он хочет. Он заявил, что я виновен в нарушении научной этики. При этом он не поговорил ни со мной, ни с моими непосредственными коллегами (он заявил, что не посчитал нужным этого делать). К тому же он сказал, что я не предоставил ему всю документацию об операциях. Это неправда — на самом деле это он просмотрел лишь часть документов.

Каролинский институт предоставил ему для изучения материалы на более чем 7 тыс. страницах печатного текста — в том числе и таких данных, к которым я сам не имел доступа. Профессор Гердин заявил, что прочел их менее чем за восемь часов. Как вы считаете, это возможно? О каком профессионализме может идти речь?

Тем не менее профессор Гердин пообщался с прессой — с New York Times, с вами, в конце концов, — и назвал меня преступником. Отчет профессора Гердина был лишь частью расследования. Он не дождался официального вердикта комиссии и обвинил меня. Я не ожидал этого. Я сам начал изучать документы. Мне и двум моим помощникам потребовалось на это восемь дней.

— Однако ваши методы лечения на сегодняшний день все-таки являются экспериментальными?

— Да, разумеется. Мы все еще на экспериментальной стадии. Мы не можем применять мои методики как рутинный способ лечения подобных заболеваний. Мы должны доказать, что они работают путем вот таких пробных операций. После нескольких операций выявились побочные эффекты — сейчас идет работа по их устранению. Из-за этого операции пока приостановлены и возобновятся в следующем году — возможно, в июле. Мы действительно ведем очень серьезную работу и пытаемся исправить все недостатки. Мои методики применяются только тогда, когда у пациента нет другого шанса. Мы сообщаем об этом больным, и они это понимают. Для моих пациентов эта операция становится уже пятой или шестой по счету, тогда, когда все предыдущие не смогли помочь. В последний раз я оперировал человека, для которого эта процедура стала тринадцатой.

— В 2013 году вы оперировали 32-месячную девочку Ханну из Южной Кореи. Тогда вы сказали, что пересаженная ей трахея будет расти несколько лет, а затем потребуется еще одна операция по корректировке соединения между трахеей и гортанью. Как у нее сейчас дела?

— К сожалению, она умерла спустя три месяца после операции. Она погибла из-за послеоперационных осложнений, связанных с проблемами функционирования пищевода.

— Сколько всего операций по пересадке трахеи вы провели?

— Мы используем разные методики: бионические каркасы, искусственные каркасы… Всего было 19 операций.

— И сколько пациентов выжило?

— Лучше, если я позже напишу вам об этом, — я не помню точную цифру. Впрочем, вы можете найти эту информацию в журнале Nature, в статье Давида Чираноски. Она вышла примерно год назад, с того времени цифры не изменились. Понимаете, важны не цифры. Если эта технология спасет хотя бы одну жизнь, это уже будет прекрасно. Вспомним, как начинались операции по пересадке печени или сердца: пациенты умирали. Самое важное — это прогресс, развитие и следование правилам. (Отделу науки удалось найти статью указанного профессором автора — она была опубликована 28 ноября 2014 года. В ней говорится, что с 2008 года Паоло Маккиарини провел 17 операций по пересадке трахей. Из восьми пациентов, которым был пересажен орган с искусственным каркасом, умерли шестеро, прожив после операции от 3 до 31 месяца. Остальные девять человек получили трахею от донора, из них погибли четверо. Елена Кокурина, координатора проекта «Регенерация дыхательных путей и легкого», сообщила, что в Nature не учтен еще один пациент из Крыма. Операция была сделана ему в 2014 году, и он сейчас жив. — «Газета.Ru».)

— А можете ли вы сказать что-то об операции по пересадке трахеи, которую летом этого года провели в НИИ онкологии им. Петрова по методике профессора Евгения Левченко? Сообщалось, что разработанная им трахея на 5% состоит из синтетического материала и на 95% — из клеток пациента.

— Нет, я не могу это прокомментировать, так как я ничего об этом не слышал.

— Не могли бы вы подробнее рассказать про вашу работу в России?

— Мы с российскими коллегами по-прежнему работаем над созданием биоинженерных органов, создаем их с нуля, пытаемся лучше понять, как работают и взаимодействуют между собой стволовые клетки и искусственные каркасы. Мы ведем работу в разных сферах и с разными органами. На животных это — помимо трахеи — сердце, легкие, диафрагма, пищевод. Я планирую продолжать работу в России.

— Политическая ситуация не мешает?

— Нет, нисколько. Я не вижу связи между наукой и политикой. У нас прекрасная лаборатория в Краснодаре, она полностью отвечает всем мировым стандартам. Российское правительство способствует тому, чтобы мы проводили исследования и преподавали. С нашей стороны также есть существенный прогресс, и я не вижу причин, по которым я мог бы прекратить работу в вашей стране. В последние годы Россия в этой сфере совершила огромный рывок вперед, и этому существенно помогают мегагранты. Конечно, проблемы есть и в нашей лаборатории: например, на получение реактивов требуется очень много времени, — но это все решаемо. Я считаю, что у науки нет границ и что ваша страна заслуживает развития науки. Я рад, что я здесь и что я помогаю этому.

Несколько лет назад в Краснодаре ничего не было, а теперь у нас есть лаборатория, проекты, ученые (совсем молодые люди, многим из них и 30 лет еще нет) — они владеют английским, могут самостоятельно проводить серьезные исследования на таком уровне, что некоторые из работ не могут быть реализованы в Европе или США.

Возможно, я могу судить только об одной достаточно узкой нише, а не обо всей российской науке, но я уверен, что это только начало. Я вижу, как развиваются молодые ученые — будущее вашей страны, и я счастлив наблюдать этот процесс. Поверьте, их не волнует политика — они хотят учить и учиться.

— А почему ваша лаборатория была создана именно в Краснодаре?

— Я был в Москве, Санкт-Петербурге… И в Краснодаре. Именно там я увидел наибольшие возможности сочетать исследовательскую, преподавательскую и лечебную деятельность. Там я нашел и административные возможности для своей работы и встретил энтузиазм. Не нужно быть в сердце страны, чтобы делать что-то важное, можно это делать и в небольшом городе.

В вашей стране благодаря Краснодару я по-настоящему понял, как должно строиться межличностное общение, увидел, каким страстным может быть желание учиться.

Разумеется, бывают проблемы, но, еще раз повторю, все они решаемы.

— Не было ли у вас проблем с работой в краснодарской лаборатории после того, как прозвучали эти обвинения против вас?

— Нет. Люди, которые знают меня — как профессионала, никогда не верили этим обвинениям. Даже в самый сложный для меня период — после публикаций в Nature и Science — они меня поддерживали (я сейчас говорю не только о российских коллегах, но и о зарубежных). В России я ощущал стопроцентное доверие и поддержку, так что нет, трудностей не было.

— Профессор Маккиарини, огромное спасибо за уделенное время и внимание. Разрешите задать вам последний вопрос. Несмотря на то что он не касается вашей работы, было бы интересно услышать ваше мнение как хирурга и ученого.

— Кажется, я знаю, о чем вы хотите спросить. Об итальянце, который собирается провестиоперацию по пересадке головы?

— Да, точно. Как вы считаете, эта операция возможна?

— Этот вопрос мне уже задавали мои студенты-медики в Краснодаре.

Как вообще можно представить такую операцию? Лично я думаю, что он преступник.

Во-первых, для этого нет никакой научной базы. Во-вторых, это уже что-то из области трансгуманизма… Как вообще мозг одного человека сможет вдруг начать функционировать, будучи присоединенным к другому телу? Даже если представить, что он научился восстанавливать разорванные связи между частями спинного мозга и нервной системы, почему же эта методика еще не применяется для лечения парализованных больных, например? Я впервые услышал об этой операции, когда был в Германии, причем прочел об этом в желтой прессе. Там было его фото, он улыбался, говорил: «Я сделаю это, это, а потом вот это». А потом я узнал, что россиянин собирается стать его пациентом, и подумал: «Либо он полный идиот, либо не осознает всей опасности». Я думаю, что нельзя разрешать эту операцию, это этически неприемлемо. Через 100 лет — может быть, но сейчас это полный нонсенс.

Очень часто приходится слышать разговоры о том, будто вся фундаментальная наука должна быть передана университетам, в то время как деятельность академических институтов необходимо поставить в зависимость от возможностей коммерциализации проводимых там исследований. Фактически, речь идет чуть ли не о самоокупаемости научных организаций, чьи исследования так или иначе имеют прикладной характер.

По моему глубокому убеждению, рыночная конъюнктура не может быть определяющим фактором в формировании направлений научной деятельности. Это важный фактор, но он сам по себе не задает тренды, ведущие нас к технологическому прорыву, к каким-то изменениям революционного характера. Даже те знания и открытия, чья практическая значимость просматривается изначально, еще не сулят их обладателю коммерческой выгоды, быстрой материальной отдачи, ибо затраты на исследовательскую работу могут оказаться столь высоки, что срок их окупаемости не устроит ни одного коммерческого инвестора. Кто же тогда окажет поддержку исследователям? Ответ очевиден – государство.

Поэтому институты должны получить свое место в системе государственной политики, направленной на осуществление технологического прорыва. А значит – получать серьезную государственную поддержку в рамках утвержденных программ развития.

В такой постановке вопроса нет ничего необычного. По сути, так было уже с момента создания современной науки, и точно так же всё остается до сих пор. Европейская наука пошла в гору именно тогда, когда государство стало главным заказчиком научных знаний, а стало быть – главным инвестором, вкладывавшим деньги в исследовательскую деятельность. Как раз с этого времени на Западе и начался научно-технический прогресс. И по сию порю в западных странах государство выступает в роли локомотива технологической модернизации, вкладывая в научные исследования колоссальные суммы, поскольку никакая технологическая модернизация без них невозможна в принципе. Невозможна без специализированных исследовательских центров и лабораторий, где задействованы тысячи высокооплачиваемых специалистов.

Приведем в качестве примера США. Так, в ведении Департамента здравоохранения находится такой мощный исследовательский центр, как NIH (National institutes of Health), объединяющий более двадцати научных организаций, занимающихся вопросами здравоохранения и биомедицины. Это полностью государственная структура, финансируемая правительством США. Годовой бюджет составляет здесь более двадцати миллиардов долларов. По сути дела, там сосредоточена вся современная биология.

Или возьмем Департамент энергетики США, финансирующий работу порядка шестнадцати национальных лабораторий, располагающих невероятно дорогим оборудованием. Здесь сосредоточены важнейшие фундаментальные и прикладные исследования, включая работы по управляемому термоядерному синтезу и использованию глубинного тепла. Можно сказать, что национальные лаборатории за государственный счет (особо подчеркиваю это обстоятельство) готовят нам технологический прорыв глобального значения.

Вспомним, наконец, NASA, напрямую подчиняющееся правительству США. Думаю, не стоит даже уточнять, какую роль играет данная организация в развитии современных технологий. Мало того, сегодня NASA начинает выделять деньги уже частным компаниям на разработки пилотируемых космических кораблей. Подчеркиваю, не продавать свои разработки частникам, а финансировать частников! Да еще при этом NASA раскрыло для них всю техническую документацию по созданным ранее «космическим челнокам».

Вот вам, навскидку, три «кита», на которых держится львиная доля американской науки. Поэтому было бы слишком легкомысленно заявлять, будто западная наука сосредоточена исключительно в университетах. Ничего подобного! Без государственных научно-исследовательских учреждений, напрямую курируемых и финансируемых правительством, представить современную западную науку в принципе невозможно. Как раз государственные учреждения способствуют внедрению передовых разработок, и как следствие – их коммерциализации. И никак не наоборот!

Таким образом, взаимодействие академических институтов с государством, прямой патронаж научных организаций со стороны государственных структур, солидное государственное финансирование по линии различных министерства и ведомств – нормальная практика. Я бы даже сказал – необходимая практика. Особо необходимая - для осуществления технологического прорыва.

Сергей Лаврюшев

Физические дефекты кристаллических пленок могут быть удивительно красивыми, если на них посмотреть в поляризованном свете. Это доказывает необычная выставка LIGHT D'EFFECTS. Она откроется во время проведения второго новосибирского Фестиваля науки EUREKA!FEST, организуемого НГУ и Фондом «Академгородок». Интересно, что авторы выставки живут в разных городах – Нью-Йорке, Красноярске и Новосибирске, – и объединились, чтобы сделать общий проект.

Открытие выставки состоится 17 сентября в 16:00 в Академпарке (ул.Николаева, 12, 2-й этаж, «правый жираф»)

Основу экспозиции составляют фотографии Марии Герасимовой. Мария родилась и выросла в новосибирском Академгородке, училась на физфаке НГУ, получила степень PhD в Йельском университете. Она – специалист в области физики кристаллов, сейчас имеет звание профессора физики Бриджпортского университета и постоянно живет в США.

Снимки, сделанные при помощи микроскопа так называемым методом Номарски, открывают зрителям фантастические миры искусственных кристаллов, которые выращиваются учеными для полупроводников.

«Технология выращивания кристаллов сложная, используется метод эпитаксии — то есть кристаллы наращиваются слоями, одна тонкая плёночка за другой, – рассказывает Мария. – Вырастить слой без дефектов — гладкий, как зеркало — достаточно сложно. В процессе роста на нём возникают трещины, точечные дефекты, инородные частицы или странные явления на краях, и тогда в окуляре микроскопа появляются удивительные ландшафты».

Метод Номарски дает возможность увеличить изображение, которое передает микроскоп и увидеть его цветным: луч света проходит через призму и специальные поляризирующие фильтры. Таким образом, перед зрителем предстает существующая, однако невидимая невооруженным глазом красота.

Второй участник проекта – красноярец Семен Лукин, выпускник Института космических исследований и высоких технологий СибГАУ, один из создателей Интерактивного музея науки «Ньютон Парк», организатор известного красноярского образовательного фестиваля «Нулевое сентября». На выставке он представляет объект, с помощью которого можно увидеть свойства многослойных прозрачных тел в поляризованном свете.

Дизайном и оформлением выставки занимается известный новосибирский дизайнер и фотограф Ася Розонова. Курирует выставку Александр Дубынин.

Выставка LIGHT D'EFFECTS приурочена к проведению ЮНЕСКО Международного года света и световых технологий.

Официальные партнеры фестиваля: Академпарк, Российская венчурная компания, Фонд образовательных и инфраструктурных программ Роснано, ГАУ «Центр» Министерства образования, науки и инновационной политики Новосибирской области, Институт мониторинга и развития образования Новосибирской области, компания «Унискан». Интеллектуальные партнеры фестиваля: Фонд “Династия” и агентство научных коммуникаций metkere.com.

Информационные партнеры фестиваля: Информационный портал Тайга.инфо, газета «Троицкий вариант. Наука», портал «Наука в Сибири», журнал «Наука из первых рук», Информационный портал academcity.org, портал The Siberian Times, ГТРК, Маяк.Новосибирск, экспертная площадка для учёных и предпринимателей «Экспир».

Партнер события: компания «Академ-принт».