У руководства РАН остались «некие фантомные боли», Дмитрия Зимина в ситуации с закрытием фонда «Династия» можно понять, а «Диссернет» привлек внимание общества к важной для развития науки проблеме. Об этом во второй части интервью «Газете.Ru» заявил помощник президента России по вопросам науки и образования Андрей Фурсенко.

— Если первая часть беседы у нас получилась более широкой, то сейчас давайте конкретные вещи про российскую науку. Например, как, на ваш взгляд, проходит реформа РАН?
— Реформа идет не так плохо, как об этом принято говорить. Но при этом, как было сказано на одном из заседаний президентского Совета по науке, у академии, точнее, у ее руководящего аппарата есть некие фантомные боли: они привыкли руководить институтами. Поэтому даже когда оказалось, что хозяйственная деятельность этих институтов уже не имеет к ним отношения, они все-таки хотят получать дополнительную информацию, выдавать какие-то дополнительные рекомендации не только по научным вопросам. Это, к сожалению, существенно увеличивает объем бюрократической работы. Потому что академия должна была взять на себя функции анализа, координации, мониторинга. Но части людей среди руководящего состава перейти на это очень сложно.

Им хочется делать то, что они привыкли делать всю жизнь. Это не их вина, это их беда. Я думаю, что время потихонечку это вылечит.

— А как быть с распространенной в российских научных институтах проблемой, что руководители многих из них — а это в прошлом хорошие ученые — не хотят отвечать вызовам времени. Из-за этого институт у них не блещет, а, поскольку люди уважаемые, просто так их не сместить.
— Ситуация меняется. Был принят закон о предельном возрасте руководителя научного института, так же как до этого был принят закон о предельном возрасте ректоров вузов. У нас омолодилось существенно руководство высшей школы. Я не могу сказать, что там появилось много 30-летних. Может, 30-летний и не годится на ректора. В основном это люди возрастом до 60 лет. За год с момента принятия закона поменялась чуть ли не сотня директоров институтов Академии наук. Да, были, конечно, вопросы острые, болезненные.

Не всегда была найдена сразу же достойная смена. Это отчасти было связано с тем, что люди, которые рассчитывали, что будут находиться в своем кресле, пока они физически смогут находиться, не очень заинтересованы были в том, чтобы эту смену растить.

Но сейчас ситуация начала меняться, как и все остальное. Просто мы должны понять, что не все меняется так быстро. Речь идет о людях. И если начать в жестком административном угаре немедленно всех менять, то вреда от этого может быть больше, чем пользы, согласитесь.

— Соглашусь.
— Потому что это разлагающе действует на рабочий и моральный климат в институтах. Просто все должны знать порядок, правила и неукоснительно их выполнять. И тогда в течение трех-четырех лет ситуация улучшится. Улучшится, я думаю, качественно. Что же касается уходящих в отставку директоров, то многие из них не только в прошлом, но и в настоящем хорошие ученые, которые смогут заниматься наукой, не отвлекаясь на хозяйственные вопросы. Проблема в другом. Проблема в том, что многие молодые ребята, талантливые и сильные, не очень рвутся в директора.

— Ну, им наука интереснее.
— Во-первых — наука, во-вторых — свобода. Что такое директор института сегодня? Это человек, который, во-первых, во всем виноват. Во-вторых, это человек, который гораздо менее свободен. Он не может позволить себе ездить в далекие долгие командировки. Он не может позволить себе вести те работы, которые ему интересны, и получать за это честно заработанные деньги. Если ты известный ученый и получил большой грант, то ты благодаря этому можешь вести работы в своей лаборатории, получать большую зарплату, и при этом тебе слова никто не скажет.

Но если ты оказываешься директором института, то тебе скажут: «Конечно, он директор, он все тащит в свою лабораторию».

А если ты получил эту зарплату, то скажут: «Откуда у него время на то, чтобы заниматься наукой? Это чисто административный ресурс». И даже если это все не так, даже если это все неправда, никакие твои оправдания, объяснения никто слушать не будет. Чем больше ты будешь оправдываться и объяснять, тем хуже тебе будет. Поэтому очень многие молодые ребята, сильные, толковые, имеющие потенциал, в том числе и административный, не рвутся в директора, им этого не хочется.

— Как же их простимулировать?
— Надо готовить, воспитывать. Это система ответственности перед своими коллегами. Если человек хочет, чтобы его институт достойно работал и имел перспективу развития, он должен какую-то часть своего времени, своей жизни пожертвовать именно на это.

— Вот я хотел привести в пример несколько своих знакомых, которые работают за рубежом и не хотят возвращаться в Россию. Даже если у них будет сильно повышенная зарплата по сравнению с той, что они получают за рубежом. В первую очередь потому, что в России по их тематике недостаточный уровень, им по большому счету не с кем дискутировать и рождать новые идеи. Как их вернуть в страну и нужно ли это?
— Ну, есть же и другие люди, которые возвращаются. Таких вы тоже наверняка знаете.

— Знаю, да.
— Ну, есть разные люди. «Каждый выбирает для себя», как в известной песне. Кому-то комфортнее одно, кому-то другое. Наверное, хорошо, что все люди разные.

Есть люди, которые не склонны к коллективной работе, есть люди, которые не склонны к лидерству, их вполне устраивает то, что они могут реализовывать свои амбиции, создавая новое знание.

— Мне вообще кажется, что таких большинство, которые не склонны быть лидерами.
— Слушайте, если бы большинство хотело обязательно становиться начальниками, это было бы ужасно.

— Но это была бы конкуренция, которой зачастую сейчас не хватает.
— Знаете, это как предприниматели. Известно, что предпринимательский талант во всем мире касается 2–3% людей. Остальным гораздо комфортнее делать то, что им говорят. Да, им хочется наиболее комфортных условий работы. Но при этом у них нет желания все это возглавить и нести ответственность.

— Сменим тему. 31 октября закроется фонд «Династия» Дмитрия Зимина. Это большая потеря для нашей науки, как вы считаете?
— Чем больше разнообразных форм, тем, на мой взгляд, лучше. Но есть правила. И мы как законопослушные граждане должны правила выполнять Причем правила по жизни меняются. У нас в 1990-х были одни правила, в нулевых — другие, сейчас — третьи. Это не только у нас, это везде, во всем мире так происходит.

Фонд же никто не закрывал, правильно?

— Факт, что решение о закрытии они приняли сами.
— Они закрылись сами, потому что обиделись. Можно понять Зимина. Он считал абсолютно искренне, что делает благое дело. Что касается масштаба потерь для науки, в материальном выражении это некатастрофические потери. Масштабы государственной поддержки различных научных направлений на сегодня достаточные. Но у них была структура, которая, в общем, поддерживала достаточно интересные работы.

— Да, там хорошая система экспертизы была.
— Причем поскольку это негосударственный фонд, то он имел гораздо меньше ограничений по формам поддержки.

То, что фонд закрылся, это прискорбно. Лучше, если бы он был.

Причем если бы он был, отвечая всем требованиям, всем правилам, которые существуют в стране.

— А как вы относитесь к проекту «Диссернет»? На днях журнал Times Higher Education, который выпускает один из самых престижных в мире рейтингов вузов, написал про «Диссернет». Теперь во всем мире знают, что в России много диссертаций, которые не соответствуют должному уровню.
— В начале прошлого века в Америке был придуман такой термин «макрейкеры» (англ. muckraker) — разгребатели грязи. Их никто особо не любил, хотя они и играли в целом положительную роль. Никто не любил, потому что они разрушали очень многие вещи, не задумываясь о том, как создать новое и сохранить позитивное. Я думаю, что среди людей, которые участвовали в «Диссернете», достаточно много искренних, которые хотят очистить науку от скверны.

Я точно так же думаю, что среди них есть определенное количество людей, которых это волнует не на первом месте, а гораздо важнее с кем-то разобраться или самого себя пропиарить.

Некоторых людей из тех, которые этим занимаются, я знаю и отношусь к ним с уважением, к некоторым — без особого уважения.

«Диссернет» привлек внимание общества к достаточно масштабной и важной для развития науки проблеме. Но помимо разоблачений необходимо изменить отношение людей к своей репутации. Ситуация начнет меняться к лучшему, когда не только те, кто защищает диссертации, но и те, кто сидит в диссертационных советах, поймут, что если ты защитишь или пропустишь «левую» диссертацию, то будешь нерукопожатым. Что с тобой не будут разговаривать твои коллеги.

Почему я об этом подробно так говорю? Потому что у нас считается большим делом обмануть государство, и все тебе будут сочувствовать. Вот вспомните историю, когда из физтеха предложили выгнать ребят, которые сдавали за кого-то экзамен. Все общество вступилось за них. Все сочувствовали им, понимаете? Если передать шпаргалку кому-то — это святое дело, то чему мы тогда удивляемся? Я вообще считаю, что мы должны отказаться от ВАК (Высшая аттестационная комиссия. — «Газета.Ru») в перспективе. Должна быть ответственность каждого конкретного университета, каждой конкретной научной организации, каждого диссовета.

— Собственно, как это и происходит за рубежом.
— Так же как это происходит во всем мире. Но я этот вопрос поднимал много раз — и когда был министром, и сейчас. Думаю, что мы все-таки дожмем его до конца. Но это встречает определенное сопротивление. Потому что это означает, что уровень ответственности очень многих людей резко возрастет, просто несоизмеримо повысится. Каждый председатель диссертационного совета будет отвечать за решения совета, невозможно будет спрятаться за спину государственного органа.

— В заключение спрошу про ВАК, которая недавно сделала научной специальностью теологию. Вы вроде бы были противником этого. Может быть, вы знаете, почему так произошло? Кто выгодоприобретатель от этого?
— Тут сложно говорить. Не могу сказать, что я сторонник этого. Но, с другой стороны, многие мои знакомые говорят: «А чем философия, грубо говоря, лучше или хуже теологии? Это тоже достаточно серьезные исследования на основе какой-то аксиоматики, если математическим языком говорить».

Давайте будем честными. Во всем мире наука, образование выросли из религии. Нравится нам это или не нравится.

Но тут есть определенная опасность. Потому что это очень чувствительная с точки зрения своей аксиоматики сфера. И она не является сферой свободных рассуждений. Она затрагивает мировоззренческие позиции людей, причем очень болезненно. Потому что это вопросы не только игры ума, это вопросы веры. И, мне кажется, не дело, когда государство в той или иной степени становится судьей в таких вопросах. Но, с другой стороны, то, что люди, которые достигают определенного уровня понимания проблемы с точки зрения знания, с точки зрения исследований, могут оказаться на уровне ничуть не ниже, чем уровень специалистов других гуманитарных наук, — это тоже правда. Еще раз повторю: весь мир считает так. Поэтому мне кажется, что приемлемое для большинства решение вопроса — уравнять в правах и общественном признании специалистов по теологии с представителями различных наук через передачу вопросов защиты всех диссертаций и присуждения степеней на уровень конкретных научных и образовательных учреждений. Тогда это будет дело университетов, дело научного сообщества. Но не надо в это дело вмешивать государство. Вот моя точка зрения.

Международная премия Роберта Вильсона, учрежденная в память об основателе известной американской ускорительной лаборатории Фермилаб (Fermilab, Batavia IL, USA), ежегодно вручается за выдающиеся достижения в физике ускорителей элементарных частиц. До сих пор только два российских физика были удостоены этой награды. Американское физическое общество (American Physical Society) объявило о присуждении премии 2016 г. Василию Васильевичу Пархомчуку, сотруднику Института ядерной физики СО РАН, «за решающий вклад в доказательство принципа электронного охлаждения, за опережающий вклад в экспериментальное и теоретическое развитие электронного охлаждения и за достижение запланированных параметров работы электронных охладителей для ускорителей в научных лабораториях по всему миру».

 «Прошло полвека с тех пор, как я впервые услышал о встречных пучках от Г.И. Будкера на его лекции у фонтана в первой летней школе для победителей олимпиад. Тогда, в 1962 г., Будкер с вдохновением рассказывал о применении метода столкновения встречных пучков протонов или электронов для изучения их структуры. Для простоты понимания он сравнил частицы с паровозами, мчащимися навстречу друг другу почти со скоростью света. После такого мощного столкновения все внутренние элементы частиц (паровозов) разлетятся во все стороны, и их можно будет разглядывать по отдельности. 

Уже в то время возможности ускорителей элементарных частиц были таковы, что эффективная масса ускоренных электронов в соответствии с теорий относительности возрастала в тысячи раз, и было ясно, что столкновения быстро движущихся «тяжелых» электронов с «легкими» электронами неподвижной мишени будут гораздо менее эффективны, чем встречные столкновения высокоэнергичных «тяжелых» частиц. Физико-математическая школа, Новосибирский государственный университет, Институт ядерной физики привели в аспирантуру к Будкеру» – вспоминает Василий Пархомчук в своей статье, посвященной истории создания электронного охлаждения («НАУКА из первых рук», 2012).

Там В. Пархомчук вместе с группой молодых физиков начал заниматься электронным охлаждением – экспериментально проверять новую идею фокусировки пучков тяжелых частиц, сформулированную Г.И. Будкером. На достижение практически значимого результата ушло несколько лет. В эти годы группа В. Пархомчука не опубликовала ни одной научной работы; в сегодняшних условиях финансирования за такую деятельность их бы, не дождавшись результата, просто разогнали. Тем не менее, благодаря энтузиазму и усилиям ученых в 1974 г. в ИЯФ был запущен первый ускоритель, использующий этот метод.

Дальнейшее развитие метода электронного охлаждения привело к значительному успеху не только в физике элементарных частиц. Очень интересные результаты получены с его помощью в медицине, а именно – в онкологии. При обычной терапии рентгеновскими лучами максимум дозы облучения достигается на момент входа пучка излучения в тело пациента, однако по мере достижения опухоли она заметно снижается. В случае использования высокоэнергичного пучка ионов по мере торможения пучка в теле пациента ионизация возрастает и максимальный разрушающий эффект наблюдается в зоне опухоли. Благодаря электронному охлаждению размер ионного пучка мал, что позволяет легко фокусировать его. Это дает возможность сконцентрировать большую плотность излучения только в новообразовании, сводя ее к минимуму в здоровых тканях.

К настоящему времени в ИЯФ создали накопители ионов с применением идеи электронного охлаждения во многих странах. Институт активно участвовал в развитии этого метода в Японии, Швеции, США. Установка для накопления ионных пучков на БАК также разработана и изготовлена в ИЯФ СО РАН.

«Наличие на настоящий момент в той же Германии четырех установок электронного охлаждения при полном отсутствии их в России является иллюстрацией вечной нашей проблемы: мы вновь выступаем в роли небезызвестного сапожника без сапог. И все же я надеюсь, что в недалеком будущем метод электронного охлаждения будет применяться и в нашей стране, как для научных, так и практических приложений». Возможно, престижная награда, присужденная автору этих слов Американским физическим обществом, приблизит это «недалекое будущее».

На прошлой неделе в сети бурно обсуждался вопрос о намерении Федеральной службы безопасности взять под свой контроль научные публикации ведущих институтов. С одной стороны, решение вроде бы логичное – если какие-то исследования и разработки могут иметь значение для технологического прорыва (а тем более, если речь идет об оборонных отраслях), то открытый доступ к ним со стороны наших возможных конкурентов весьма нежелателен. Нет никаких сомнений в том, что зарубежные компании интересуются отечественными исследованиями, прямо или косвенно связанными со стратегическими направлениями – энергетикой, приборостроением, аэрокосмической техникой. И не только интересуются, но и вовсю взаимодействуют с российскими учеными, в том числе – с учеными СО РАН.

Но с другой стороны, в сложившихся условиях вмешательство российских спецслужб в научно-исследовательский процесс кажется не просто неуместным или неконструктивным – но и совершенно надуманным, предложенным в угоду политической конъюнктуре, но отнюдь не ради дела. В советские годы такой контроль имел смысл и был обоснован самой стратегией развития и положением страны на международной арене.

Советское государство находилось в состоянии конфронтации с западными странами, пытаясь лидировать в ряде областей. Лидировать по-настоящему! Лидерство заявлялось не в декларациях, а осуществлялось на практике наглядным образом. Подтверждение тому – успехи в области космонавтики, авиастроении, оборонной промышленности, разведке и добыче полезных ископаемых.

Важным показателем государственных интересов как раз и стала сама организация академических институтов, включая институты СО РАН, чуть ли не поголовно работавших на оборонку. То есть здесь соблюдалась четкая логическая последовательность: государственный интерес, государственная задача, государственная программа, выделение средств, создание институтов, контроль и оценка результатов. В этой системе надзор со стороны спецслужб был вполне оправдан, поскольку четко вписывался в саму логику процесса.

Однако с тех пор многое что поменялось. После краха СССР государство стало относиться к науке как к старому чемодану: нести тяжело, а выбросить - жалко. В таком режиме нормальная, полноценная наука существовать не может, ибо на результаты научной деятельности должен быть реальный спрос. В противном случае деятельность ученых сведется к банальной имитации работы, к фабрикации бессмысленной отчетности. Поэтому, чтобы работать «по серьезному», ученые вынуждены вступать в контакты с внешним миром, искать коммерческих партнеров, заключать какие-то договора с различными организациями и частными компаниями – в том числе с зарубежными.  Важно понять – это делается не просто ради банального выживания. Это делается ради сохранения самой науки, ради развития интеллектуального потенциала, поскольку, еще раз подчеркну, без серьезного спроса нет серьезной работы. Но если раньше спрос обеспечивало само государство, создавая за свой счет все институты, формулируя задачи и требуя результата, то как с этим быть сейчас, когда институты остались прежними, а государство и его приоритеты сильно изменилось?

И порой получается так, что какой-нибудь иностранной компании  конкретная работа наших ученых оказывается намного интереснее, чем родным государственным структурам. Настолько интереснее, что компания, в отличие от нашего родного государства, готова эту работу поддержать материально, выделить средства на необходимое оборудование, без которого о серьезных исследованиях говорить не приходится.

Подобное взаимодействие было налажено еще с 1990-х. Несколько лет назад о работе с иностранцами говорили с гордостью. Работа с иностранцами была своего рода показателем высокого уровня. Сегодня ученые уже начинают опасаться, что в свете последних событий контакты с иностранцами начнут пресекать. Ну, хорошо, допустим, наши институты «окуклились», сделали тайну из своих исследований. Кому они, в этом случае, адресуют результаты? Государству? А разве оно ставило перед ними такие задачи, разве оно требовало серьезных успехов, разве оно куда-то это всё применило?

Давайте говорить откровенно. Как бы мы ни критиковали советскую власть за безумные траты на космос и вооружения, остается признать, что все госструктуры, все институты были четко «подогнаны» друг к другу. Естественно – в рамках поставленных задач. Но принципиально важно то, что задачи ставились серьезно, без всяких нынешних политесов: «ну вы там чего-нибудь предложите интересненькое, а мы рассмотрим и, может быть, профинансируем». В СССР задачи формулировались недвусмысленно. Если советским вождям была нужна атомная бомба, то они направляли на ее создание адекватный ресурс – не «сколько могли», а столько, сколько было нужно. Но и за результат спрашивали тоже серьезно – вплоть до расстрела.

Что мы имеем сегодня? Нередко мы встречаемся с такой ситуацией, когда ученые фактически ведут двойную жизнь, поскольку отчитываются перед двумя инстанциями – федеральным руководством и коммерческим партнером, обеспечивающим их необходимым (и очень дорогим) измерительным оборудованием. Причем, благодаря приобретенному за счет «частника» оборудованию они получают саму возможность отчитаться перед столичным начальством. И нетрудно догадаться, что для столичного начальства отчет будет делаться ради «галочки», в то время как отношения с коммерческим партнером поставлены совершенно «по-взрослому». Здесь пускание пыли в глаза не допускается. И дорогостоящее измерительное оборудование поставляется не из благотворительных целей, а именно для того, чтобы как можно точнее продемонстрировать результат исследований. Столичное начальство в этом плане настроено более снисходительно.

В самом деле, возьмем, к примеру, Рособрнауки. Формально данное министерство отвечает (в том числе) и за инновации. Но как это должно выглядеть на практике? Инновации – это не абстракция. Они применяются в конкретных сферах нашей жизни, в конкретных секторах экономики, например, в машиностроении, в легкой промышленности, в энергетике, в строительстве, в сельском хозяйстве. Но разве Рособрнауки курирует прорывные технологии в указанных секторах, отвечает за конкретные результаты? Скажем, за повышение КПД отечественных ТЭС (а это – одна из серьезных проблем)?  Или за рост урожайности зерновых, за снижение доли импортного мяса и молока? Вряд ли. Стало быть, «ответственность за инновации» здесь - не более чем абстракция. А раз так, то и отчетность также превращается в абстракцию.

На мой взгляд,  коренная проблема нашей академической науки в том, что институты были созданы еще в советское время под совершенно конкретные государственные задачи, а существующая ныне система управления (как наукой, так и промышленностью) абсолютно не соответствует этой системе.

Советскую систему, естественно, никто не возродит (какие бы иллюзии на сей счет кое-кто из нас ни строил). Однако система трансфера фундаментальных знаний в практическую область не может осуществляться через банальное разбрасывание министерских грантов по разным научным организациям. Скорее всего, министерства, отвечающие за модернизацию, должны создаваться для решения конкретных государственных задач и наделяться своими собственными научными организациями – с финансированием, адекватным поставленной задаче. Иначе говоря,  на базе академических институтов необходимо создать крупные национальные лаборатории, подчиненные профильному министерству, отвечающему за конкретный результат.

Собственно, ученый не обязан втираться в доверие к государству и объяснять, чем он может быть ему полезен. Государство – не меценат. Роль вальяжного оценщика ему не к лицу. У него должны быть свои четко сформулированные цели и задачи, под которые оно должно собирать ученых, обеспечивать по полной программе всем необходимым – и по полной программе спрашивать за работу. Если этого запроса нет, то это совсем не значит, что он ниоткуда не возьмется. Он вполне может появиться со стороны других государств.

Виктор Нечаев

Выстраивание коммуникации между наукой и рынком может быть хорошим бизнесом, примеры чему есть в Северной столице.

В идеале университеты и бизнес представляют собой сообщающиеся сосуды, которые обогащают друг друга новыми технологиями. Однако теория, как это часто бывает, достаточно сильно расходится с практикой. По сути, индустрия и университеты существуют в параллельных вселенных. Ученые в университетских стенах настолько погружены в научные изыскания и преподавание, что не хотят даже слышать слово «бизнес». Представители деловых кругов отвечают им взаимностью, категорически не желая знать, что происходит за университетскими стенами.

Трудности перевода

Конечно, встречаются случаи, когда стороны идут на контакт, но и это, как показывает практика, не всегда приводит к желаемому результату и местами напоминает разговор немого с глухим. Вести содержательные переговоры сторонам мешает языковой барьер. Ученый, демонстрируя бизнесмену разработку, считает ее уникальной в техническом плане и ждет, что тот сразу же согласится в нее вложиться. Инвестору, который рискует своими деньгами, больше по душе разговор по существу. Перспективы возврата инвестиций и емкость потенциального рынка его интересуют гораздо больше, чем технические дебри. И если разработка не вписывается в рыночные реалии, то и прока от нее для инвестора никакого.

«Коммерциализация инноваций – процесс двухсторонний. В России принято, что инновация – результат чисто изобретательской деятельности, которую потом нужно продвигать на рынок. Это не вполне корректное представление, потому что подавляющее большинство инноваций появляется по запросу рынка и в ходе совместной интеллектуальной деятельности исследователей и бизнесменов», – замечает заместитель генерального директора Российской венчурной компании (РВК) Евгений Кузнецов.

Чтобы предметный диалог между сторонами все-таки завязался, им потребуется переводчик. В зарубежных странах переводами с научного языка на язык бизнеса занимаются специальные люди. Их по аналогии с миром финансов или недвижимости принято называть брокерами, добавляя прилагательное «технологические». В функционал брокера входит сканирование окружающей среды на предмет наличия интересных разработок, их адаптации к рыночным реалиям и последующей продаже бизнесу. Чем больше успешных сделок совершит брокер, тем для него лучше, ведь процент от сделок – основа его процветания.

У ученых не получается взаимодействовать с бизнесом без участия посредников в силу личных качеств, считает генеральный директор техноброкерской компании RexLex Nova Константин Окунев. «Дело не в том, что они не понимают, что такое EBITDA или KPI. Они просто об этом не думают. Один из моих клиентов говорит так: «Я сижу у вас в кабинете и смотрю, как вы сидите за столом у себя в кабинете. Вы думаете, я вижу вас? Нет, я вижу патент на предмет расположения мебели в вашем кабинете», – рассказывает Константин Окунев.

Технологические агенты

За рубежом существует сложившаяся традиция техноброкерства. Прародителями технологического брокерства иногда даже называют Томаса Эдисона и Генри Форда. Как известно, тот же Эдисон не был изобретателем лампы накаливания. Он просто смог технологически усовершенствовать ее, а затем внедрить. Генри Форд – другой хрестоматийный пример. Автомобильный король не создавал технологию конвейерного производства с нуля, а подсмотрел ее у конкурентов. После чего, доведя до ума, организовал поточное производство.

Деятельность современных техноброкеров устроена схожим образом. Сами они технологий не создают, зато могут найти применение существующим, поскольку держат руку на пульсе рынка.

В наши дни в качестве техноброкеров выступает достаточно широкий круг лиц и организаций. С разной степенью интенсивности в эту деятельность вовлечены специализированные компании, консалтинговые фирмы, венчурные фонды, инжиниринговые компании, а также университеты.

«В Европе техноброкерством занимаются крупные консалтинговые компании типа E&Y и BCG. Корпорации отдают им на аутсорсинг задачи по формированию технологических стратегий и подбору необходимых технологий. Функцию техноброкеров также взяли на себя инжиниринговые центры, которые, обладая нужными компетенциями и понимая потребности заказчиков, могут довести разработки до уровня технологий, выстраивать модели продаж или заниматься внедрением. В США такие крупные компании, как Google, Apple и Tesla Motors, имея значительные ресурсы, вообще не пользуются услугами техноброкеров. Вместо этого они скупают с рынка конструкторов и создают внутри себя штабы по постановке задач и их дальнейшей реализации», – рассказывает о зарубежном опыте аналитик Центра научно-технического форсайта Университета ИТМО Дмитрий Хан.

Компетенции решают все

На российском и петербургском рынках крупные технологические компании предпочитают иметь дело с университетами напрямую, обходясь без помощи посредников. «Опыт холдинга GS Group показывает, что роль технологических брокеров могут успешно выполнять и частные компании. Холдинг активно взаимодействует с российскими университетами напрямую, способствуя популяризации инженерного образования в России и сближению науки с реальным производством», – говорит руководитель корпоративного венчурного фонда GS Venture Сергей Филимонов.

Впрочем, примеры профильного техноброкерского бизнеса тоже можно встретить. Один из них – петербургская компания RexLex Nova, основанная бывшим топ-менеджером группы «Транзас» Константином Окуневым. Интересные разработки предприниматель ищет среди малых инновационных предприятий при вузах, талантливых аспирантов. «Модель подобного бизнеса изобретена не мной. Техноброкеры активно работают при лабораториях Кембриджа, выполняющих посреднические функции между университетом и рынком», – говорит он. Разработками, представляющими коммерческую ценность, по его словам, обладают Университет ИТМО, Санкт-Петербургский государственный политехнический университет Петра Великого (СПбПУ) и Санкт-Петербургский государственный университет.

Техноброкерский бизнес Окунев называет выгодным, но конкретные финансовые показатели и информацию о сделках не раскрывает, объясняя это тем, что его клиенты не заинтересованы в огласке своих достижений и ноу-хау. Уровень конкуренции на рынке глава RexLex Nova характеризует как низкий, а основными конкурентами называет крупные технологические компании, вроде «Транзаса».

Дмитрий Хан считает, что появлению новых техноброкеров мешают экономические барьеры. «Емкость внутреннего рынка невелика, в результате чего складывается ситуация, когда разработки некуда продавать», – комментирует аналитик.

Развитию комплексного итегрирования мешает недостаток необходимых компетенций, которые предстоит сформировать заново, добавляет Евгений Кузнецов. «В советское время интегрированием занимались отраслевые НИИ, но они действовали только в определенных отраслях, а их управленческие модели уже устарели», – отмечает он. «Чтобы такой класс посредников, как интеграторы, состоялся, нужны достаточно сложные высокоразвитые компетенции: комплексный инжиниринг, навыки технологического трансфера, умение управлять интеллектуальной собственностью и исследовательскими процессами», – добавляет заместитель гендиректора РВК.

«Техноброкерство – сложный бизнес. Очень редко найдешь гуманитарного специалиста, который разбирается в технике и наоборот. Плюс необходимы налаженные контакты на рынке и репутация», – комментирует Константин Окунев.

Технологии под ключ

По мнению Евгения Кузнецова, класс интеграторов может образоваться после доведения технологий до нужного уровня. Крупным компаниям в настоящий момент проще купить интегрированные решения под ключ на мировом рынке, чем сделать их самим, поэтому площадкой для создания интегрированных решений предстоит выступить вузам, уверен Евгений Кузнецов.

Роль интеграторов на рынке Петербурга принадлежит таким университетам, как ИТМО и СПбПУ, а также ОАО «Технопарк Санкт-Петербурга», в то время как присутствие инжиниринговых центров и консалтинговых компаний в городе не столь высоко, подтверждает Дмитрий Хан.

«Массового создания экосистем нового типа при университетах не получится, и это объективная тенденция. В мире создание технологических университетов, способных создавать инновационные экосистемы, достаточно сложная технология, которой владеет всего два десятка мировых университетов», – говорит Евгений Кузнецов.

Сергей Филимонов считает, что для коммерциализации академической науки в России необходимо вмешательство государства в виде формирования запросов на патенты и создания внутреннего спроса, чтобы идеи не оставались на бумаге, а получали реальное применение в хозяйственной деятельности

Новый рынок создается за счет концентрации больших ресурсов и выстраивания инфраструктуры, солидарен Дмитрий Хан: «Когда рынок создан, становится понятным место, которое занимают на нем посредники, появляется возможность создания дополнительных технологических цепочек. Модель государственного заказа, когда сверху выставляется набор требований, под которые выделяется финансирование, в условиях сокращающихся ресурсов представляется наиболее эффективной».

По словам Евгения Кузнецова, системный заказ на инновационную продукцию со стороны индустрии в ближайшее время появится. «Этому способствует кризисная ситуация, благодаря которой компании поймут, что нельзя почивать на лаврах. Если этого не произойдет, то начнут появляться новые игроки, которые будут постепенно вытеснять старые закостеневшие структуры», – поясняет он.

Бывшему ректору НГУ, советнику РАН Николаю Диканскому второй раз не удалось получить мандат. Вместо представителя научного сообщества место во фракции КПРФ в совете депутатов Новосибирска достанется еще одному строителю. Не исключено, что решающую роль при распределении освободившегося мандата сыграл объем вложенных кандидатом в кампанию средств.

2 ноября бюро новосибирского обкома КПРФ приняло решение о передаче освободившегося мандата в совете депутатов Новосибирска исполнительному директору «Сибакадемстрой» Михаилу Ансимову.

Напомним, 15 октября стало известно о том, что коммунист, директор ООО «Электра.ру» Евгений Суконных сложил с себя полномочия депутата горсовета Новосибирска. Сам Суконных не комментировал свое решение уйти из городского парламента всего через месяц после выборов. Но представители руководства новосибирского обкома КПРФ говорили, что после ухода из совета депутатов Евгений Суконных сможет больше времени уделять партийной работе.

Суконных получил мандат, так как от него отказался «номер один» в партсписке в той же территориальной группе — заместитель директора МУП «Электросеть» Роман Яковлев. Последний баллотировался не только в горсовет, он прошел по одномандатному округу и в заксобрание Новосибирской области.

После известия об уходе Суконных из совета депутатов из разных источников начала поступать информация, что его место займет исполнительный директор «Сибакадемстроя» Михаил Ансимов, как предполагается, вложивший в кампанию КПРФ достаточно средства, чтобы «заслужить» депутатские полномочия. Ансимов выдвигался по партспискам в территориальной группе № 9, которая не набрала достаточно голосов для того, чтобы он смог попасть в горсовет при первичном распределении мандатов.

Было бы логично, если вакантное место досталось бывшему ректору НГУ Николаю Диканскому. По количеству набранных голосов избирателей его терргруппа опережает «двойку» кандидатов, в которую включен Михаил Ансимов. Если бы Евгений Суконных отказался от депутатского кресла месяц назад (сразу же после единого дня голосования), то избирательная комиссия Новосибирска включила в депутатский корпус именно Диканского. При вторичном распределении мандатов, то есть, когда депутат отказывается от полномочий в уже действующем созыве, решение, кто займет освободившееся место, принимает партия. В этом случае, избирательный рейтинг может не иметь существенного значения. Какую роль играет объем вложенных в кампанию средств — это другой вопрос

По мнению специалистов, подобный подход к распределению мандатов практикует не только КПРФ, но и другие партии. По словам политолога Алексея Осипова, речь идет о рядовом внутрипартийном приеме. «С точки зрения партийной логики, это, наверное, оправдано. Подобное и в «Единой России» может произойти, — отмечает политолог Алексей Осипов. — Правда, для кандидатов теряется стимул бороться за голоса избирателей. Важнее другое: с политической точки зрения, налицо проигрыш в глазах населения, имиджевые потери партии, которые указывают на нестабильность в ее рядах. Люди голосовали, считая, что в обойме будет этот человек, оказался другой. Для избирателей, конечно, это неприятный сюрприз», — говорит Осипов.

Напомним, что Николай Диканский по итогам сентябрьской избирательной кампании второй раз остается без депутатского кресла. Он был включен в партсписки на выборах не только в совет депутатов Новосибирска, но и в законодательное собрание Новосибирской области. Предполагалось, что ему передаст мандат прошедшая по спискам КПРФ 76-летяя пенсионерка ЗораСтрукачева. Но она пока не отказалась от места в заксобрании. Кстати, сразу после нее в территориальной группе № 31 списка КПРФ в региональный парламент фигурировал все тот же директор ООО «Электра.ру» Евгений Суконных.

По информации наших источников, вопрос о новом месте работы для главы Советского района Валерия Шваркоппа окончательно решен. Слухи о том, что его ждет пост заместителя мэра ходили уже несколько недель. И вот, решение было принято- его ждет пост заместителя мэра по социальной политике. На новой должности Шварцкопп будет курировать работу департамента социальной политики (возглавляемого Ольгой Незамаевой) и управление образования (руководитель Наталья Копаева).

Ранее эти подразделения находились в сфере ответственности первого заместителя мэра – Виктора Игнатова. Нынешнее перераспределение функций одни связывают с некоторым ослаблением позиций Игнатова, другие – наоборот с возрастающей нагрузкой на него как на «политического» зама Локтя накануне парламентских выборов.

Как бы то ни было, но Шварцкопп теперь будет работать на Красном проспекте, а у Советского района появится новый глава. Пока вопрос – кто им станет – окончательно не разрешен. Рассматриваются две кандидатуры.

Сам Валерий Шварцкопп усиленно лоббирует назначение на этот пост Дмитрия Олейникова. В свое время этот чиновник пришел работать в Советский район вместе с Шварцкоппом и некоторое время был его первым замом.

Дмитрий Михайлович Оленников родился в 1972 году. Образование — высшее (Новосибирский государственный педагогический университет по специальности «учитель истории», год окончания – 1994-й). Работал в сфере образования(преимущественно на административных должностях), затем в администрациях Заельцовского и Советского районов. А с января этого года возглавляет Главное управление благоустройства и озеленения мэрии.

Вторую кандидатуру поддерживает СО РАН. Это нынешний первый заместитель Шварцкоппа Иван Анатольевич Зыков. Его биография более тесно связана с наукой. Выпускник Факультета естественных наук Новосибирского госуниверситета Иван Зыков в 2009 году получил второе высшее образование  на экономическом факультете НГУ по специальности «менеджер по инновационной деятельности». С 2011 года он занимал должность заместителя директора по общим вопросам Института молекулярной и клеточной биологии СО РАН. А в начале этого года сменил Дмитрия Олейникова на посту первого заместителя главы района.

Какую из кандидатур поддержит Анатолий Локоть пока не понятно. Но очевидно, что его выбор станет своего рода маркером – как, в первую очередь, городские власти воспринимают Академгородок: как наукополис и потенциальный «локомотив» инновационного развития новосибирской экономики или просто как один из отдаленных районов города.