По словам начальника отдела автоматизированных систем диспетчерского управления компании «Модульные Системы Торнадо» Романа Нестули,  новые промышленные компьютеры уникальны для рынка автоматизации – по сути, потребитель получает компьютерное оборудование, срок эксплуатации которого равен сроку эксплуатации современных промышленных контроллеров.  Промышленный компьютер с пассивным охлаждением IPC Gridex создавался для работы в режиме 24×7 при длительности эксплуатации не менее 15 лет, поэтому использовалась элементная база, не подверженная значимой деградации в жёстких условиях промышленных предприятий. Это позволяет использовать  IPC Gridex II в качестве высоконадежных безвентиляторных АРМ, серверов АСУ ТП, где требуются надёжные компьютеры с высокопроизводительными процессорами и большим объемом памяти.

Основными функциональными отличиями новых IPC от более ранних моделей являются возможность использования процессоров i3, i5 и i7 (на первом этапе серийно i3), поддержка USB 3.0, поддержка 2*HDD 2.5’ RAID 1, поддержка питания 2*220 AC DC, поддержка двух портов HDMI. Уникальная архитектура IPC Gridex предусматривает большое количество независимых Ethernet-портов.

Материнские платы стандарта COM Express Compact  и периферийные платы для новых компьютеров разработаны специалистами ГК «Модульные Системы Торнадо» и производятся в Новосибирске, что обеспечивает поставку оборудования в течение не менее 10 лет без изменения его спецификаций и характеристик. «Если мы берем изделие, скажем, зарубежных поставщиков, то у них через 1,5-3 года от начала продаж модель промышленного компьютера снимается с производства. Они предлагают новую модель, с другими техническими характеристиками, особенностями, к которым надо адаптироваться. Это тоже повышает риски и расходы на поддержание», – поясняет Роман Нестуля.

Факты о продукции от ГК «Модульные Системы Торнадо»

• Высокотехнологичная продукция ГК «Модульные Системы Торнадо» хорошо зарекомендовала себя в России и за рубежом — под управлением программно-технических комплексов «Торнадо», разработанных сибирскими автоматизаторами, находятся более 200 энергетических и промышленных объектов в России, Казахстане, Сербии.

• IPC Gridex используется в составе полномасштабных АСУТП критически важных объектов энергетики – в качестве серверов сбора информации с терминалов защит Краснодарской ТЭЦ, в составе АСУ ТП Новосибирской ТЭЦ-5 и на других промышленных объектах.
• Специализированное исполнение IPC Gridex с сигнальным процессором используется для отслеживания режима работы электрической сети с выдачей управляющих воздействий в устройствах локальной противоаварийной автоматики ЗАО ИАЭС (г. Новосибирск). 
• IPC Gridex является основным процессорным устройством в программно-технических комплексах телемеханики «iSMS» от инжиниринговой компании ЭМА, предназначенных для автоматизации подстанций. В августе 2017 г. была успешно завершена аттестация ПТК «iSMS» подстанций 35-110 кВ на соответствие требованиям ПАО «Россети». ПТК был включен в Реестр оборудования и материалов, допущенных к применению на всех объектах ДЗО ПАО «Россети».  В августе 2017 г. была успешно завершена аттестация ПТК «iSMS» подстанций 35-110 кВ на соответствие требованиям ПАО «Россети». ПТК был включен в Реестр оборудования и материалов, допущенных к применению на всех объектах ДЗО ПАО «Россети».

Для справки

«Модульные Системы Торнадо» (резидент новосибирского Технопарка) является одной из немногих компаний, внедряющей  комплексы собственной разработки  для автоматизации критически важных производств. Компания отвечает за весь цикл производства, являясь разработчиком микропроцессорных средств автоматизации, интегратором, проектной и наладочной организацией, внедряющей системы АСУТП на объектах различных отраслей промышленности. Универсальные системы автоматизации и контроля, разрабатываемые компанией «Модульные Системы Торнадо», применимы в различных отраслях – энергетике, приборостроении, тяжёлой и лёгкой промышленности, жилищно-коммунальном хозяйстве. Аналогов таких систем за рубежом нет. Разработки «Модульных Систем Торнадо» сегодня применяются на новосибирской ТЭЦ-5, НАПО имени Чкалова, на Российских железных дорогах, на энергетических объектах в Краснодарском и Красноярском краях, а также на теплоэнергетических объектах за границей – в Казахстане, Сербии, Боснии и Герцеговине. Всего за время работы компании осуществлено более 200 проектов внедрения полномасштабных АСУТП. Сегодня «Модульные системы Торнадо» является ведущим российским разработчиком и поставщиком средств автоматизации, систем управления и программно-технических комплексов. Системы применяются в энергетике — ТЭЦ, ГРЭС, как в России, так и за рубежом. В 2016 году компания вышла на серийное производство промышленных компьютеров IPC Gridex.
 

Встреча с общественностью избранного в сентябре 2017 года главы Сибирского отделения РАН проходила в рамках Дня открытых дверей «Выходной для всей семьи» Дома ученых СО РАН. «Я не хотел бы обсуждать внутреннюю ситуацию в отделении, — предупредил Валентин Пармон. — Идет только третья неделя после моего назначения на пост председателя, многие вопросы еще требуют проработки». При этом у нового руководства СО РАН уже сложилось понимание необходимости развития новосибирского научного центра, в том числе и путем организационно-правовых преобразований его территории.

«Академгородок — уникальное явление, ставшее результатом реализации партийных и государственных решений 1960-х годов, — напомнил В.Н. Пармон. — В советскую эпоху у научного центра как особого поселения был единый распорядитель — Сибирское отделении Академии наук. В настоящее время у нашей территории есть, как минимум, четыре независимых «хозяина». Один из них — юридическое лицо «Сибирское отделение РАН», на балансе которого по-прежнему числятся отдельные земельные участки и объекты. Второй держатель собственности — Федеральное агентство научных организаций, к нему отошли институты с их площадками и инфраструктурой. Успешно развивается имущественный комплекс Новосибирского госуниверситета, относящегося в Минобрнауки РФ. Наконец, много собственности в Академгородке региональной, муниципальной и частной».

Участники встречи подняли ряд вызванных этой ситуацией проблем, в первую очередь —  с медицинской помощью (приводились примеры транспортировки тяжелобольных на окраину  Бердска и в северную часть Новосибирска), а также с благоустройством, детским спортом и досугом, неупорядоченной застройкой. «Некоторые из этих проблем я ощущаю на себе как обычный житель Академгородка, — согласился Валентин Пармон. — Но сегодня у нас есть повод для оптимизма. Всегда хорошо, когда приходят руководители, нацеленные на решение крупных задач. Это относится и к Сибирскому отделению РАН, и к Новосибирской области. На первой же встрече с временно исполняющим обязанности главы региона Андреем Александровичем Травниковым мы пришли к единой точке зрения. А именно: при продолжении  разработанной с участием СО РАН областной программы реиндустриализации следует браться и за решение проблемы, которая вскоре была озвучена на уровне федерального правительства. Речь идет о принципиально новом формате развития Новосибирского научного центра».

«Я использую термин «научный центр», а не «Академгородок», — подчеркнул В.Н. Пармон, — потому что новая структура Академии наук включает в себя аграрное и медицинское отделения, чьи институты и другие объекты расположены в районе Нижней Ельцовки и в Краснообске».

Из разрозненных территорий, относящихся и к муниципалитету Новосибирска, и к области, может быть сформировано новое образование в соответствии с принятым в июле 2017 года Федеральным законом № 216 «Об инновационных научно-технологических центрах и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (ранее законопроект назывался «О научно технологических долинах» — Прим. ред.). «Он предусматривает особый режим управления территориями, насыщенными наукой, инновационной и образовательной деятельностью, — акцентировал глава Сибирского отделения РАН, — но не предполагает утраты институтами и иными организациями статуса юридического лица». При этом остается открытым вопрос о той или иной форме вхождения в «долину» поселка Кольцово. «Это тоже наш, новосибирский научный центр, он в сфере наших интересов — сказал В.Н. Пармон, — но у него уже есть хорошо работающий статус наукограда».

Валентин Пармон рассказал, что после его встречи с врио губернатора формируется инициативная группа, «…которая уже начала готовить соответствующие бумаги». В числе разработчиков — советники председателя СО РАН Геннадий Алексеевич Сапожников и Виктор Константинович Юрченко, глава Сибирского теруправления ФАНО Алексей Арсентьевич Колович, директор технопарка новосибирского Академгородка (Академпарка) Владимир Алексеевич Никонов, в ближайшее время их круг пополнится представителями НГУ и правительства Новосибирской области. Первичными точками инвестиционного развития Валентин Пармон назвал Академпарк, НГУ и перспективный центр бор-нейтронзахватной терапии на территории Института ядерной физики им. Г.И. Будкера СО РАН.

Академическим же институтам, по мнению главы СО РАН, не следует рассчитывать на рост или даже стабилизацию финансирования из госбюджета: федеральный центр ориентирует их на работу по грантам научных фондов и контрактам с корпорациями и компаниями.

В реализации проекта создания «Большого ННЦ» Валентин Пармон рассчитывает на поддержку нового руководства Российской Академии наук: «Я с удовольствием контактирую с президентом РАН академиком Александром Михайловичем Сергеевым. Он сам из региона, руководил институтом масштаба нашего ИЯФа или Института катализа. С его стороны есть желание помогать нам, Сибирскому отделению. Но всё, что удастся сделать, — удастся только благодаря нашей инициативе и настойчивости».

Отвечая на вопрос из зала, В.Н. Пармон заверил, что при подготовке проекта юридического оформления и развития ННЦ будут учтены пожелания общественников — но те, которые нацелены на развитие, а не консервацию: «Застывать на сегодняшнем уровне мы не можем — иначе потихоньку превратимся в городок пенсионеров, а науку продвигает молодежь со своими ценностями и жизненными стандартами». «Академгородок должен развиваться, — считает глава СО РАН. — Я очень надеюсь, что будет сделана попытка организовать единое управление территориями, на которых мы живем и работаем».

Подготовил Андрей Соболевский

Фото Юлии Поздняковой

Спросите сегодня любого школьника: «Отчего вымерли динозавры?», - и вы наверняка получите в ответ рассказ о падении на Землю смертоносных метеоритов. С недавних пор так называемая «импактная теория» вымирания древних ящеров (выдвинутая в 1980-е годы группой американских исследователей) получила достаточно широкое распространение в научно-популярной и образовательной литературе. Считается, что однажды на нашу планету обрушился астероид диаметром порядка 10 километров, что привело к глобальным (и катастрофическим) изменениям климата, ставшим причиной исчезновения древних гигантов.

Надо сказать, что нынешних ученых совершенно не смущают подобные версии. Геологи, например, находят в разных частях планеты метеоритные кратеры, наглядно свидетельствующие о былых смертоносных ударах из космоса. На основании таких данных можно даже точно рассчитать последствия космических столкновений для живых существ. Согласно некоторым расчетам, астероиды могли вызвать в далеком прошлом небывалые ураганы, огромные волны, пожары и многодневную тьму кромешную. Именно в такой переплет будто бы попали динозавры.

Интересно, что рассуждения о глобальных катастрофах «по-тихому» вошли в научную среду и уже совсем не воспринимаются как «прегрешение» против научной объективности. Вы спросите: что здесь может быть «еретического»? Дело в том, что высокие волны, ураганы и прочие апокалиптические картины вызывают отчетливые ассоциации с библейскими сюжетами. И примечательно то, что наука наших дней вполне допускает возможность таких сцен. Причем, не только в далеком прошлом Земли, но и в отдаленном будущем.

В принципе, точно предсказать столкновение нашей планеты с крупным астероидом не представляется возможным. Но, несмотря на то, что данный сценарий носит гипотетический характер, сам по себе он совсем не грешит против современных знаний об устройстве Солнечной системы.

Хотим мы того или нет, но изгнанный однажды из науки катастрофизм начал возвращаться окольными путями, нисколько не смущая образованную публику. Мало того, ссылки на космические факторы (метеориты, астероиды, кометы) способны придать ему еще большую силу, чем было ранее. Пока что мы наблюдаем некий компромиссный вариант между катастрофизмом и униформизмом, но, как говорится, лиха беда начало…

Напомню, что создателем теории катастроф был знаменитый французский натуралист-палеонтолог Жорж Кювье, чья деятельность пришлась на первую половину XIX столетия. Он разделил историю Земли на несколько эпох, каждая из которой заканчивалась глобальной катастрофой. Во время катастрофы все живое якобы погибало, и новый органический мир возникал заново в процессе очередного сотворения. Причем, что самое характерное, каждая последующая эпоха отличалась более совершенной организацией живых существ, чем предыдущая. В этом смысле Кювье рассуждал, как эволюционист, однако напрочь исключал постепенное и непрерывное развитие жизни. Он не испытывал ни малейших сомнений в выдвинутой им идее глобальных катастроф. Последовательная смена геологических эпох, на его взгляд, выступает как совокупность фактов, убедительно подтверждающих катастрофические события прошлого.

Катастрофизм продержался в науке относительно недолго. После создания униформистской геологии ссылка на глобальные катастрофы стала восприниматься в научной среде как моветон. Главным образом потому, что картины массовой гибели живых существ откровенно перекликались с библейскими сюжетами. По большому счету, катастрофизм стал восприниматься как религиозный пережиток - что для ученых того времени было равносильно уступке «религиозному мракобесию». И по сей день, надо сказать, популяризаторы науки страшными словами клеймят теорию катастроф именно из-за ее невольных ассоциаций с христианской идеологией.

Но как тогда быть с нынешними гипотезами космических ударов? Не происходит ли постепенное переосмысление некоторых положений в науке об истории Земли? В этой связи примечательно вот что. Самым слабым местом катастрофизма было то, что его сторонники никак не могли объяснить причину глобальных переворотов. Униформисты в этом плане были в выигрыше, поскольку им (как они думали) не было необходимости привлекать для объяснений какие-то чудеса и внеземные факторы. С катастрофами был гораздо сложнее. В самом деле, отчего жизнь на Земле время от времени погибает? Кювье внятного ответа на этот вопрос не дает.

Нам, с позиций сегодняшних знаний, этот вопрос кажется уже надуманным. В самом деле, чего тут думать, коль Землю время от времени посещают огромные астероиды? Да, сегодня мы можем такое заявить. Но дело в том, что во времена Кювье подобное заявление способно было вызвать дружный хохот в рядах академической братии: «Камни с неба? Вот еще… Не смешите…».

Кто из нас не знает печально знаменитую фразу члена Парижской академии Антуана Лавуазье о том, что камни не могут падать с неба, «потому что на небе нет камней».

Сегодня это звучит как курьез. Но в те времена «небо» вызывало совершенно другие ассоциации, характеризующие фундаментальные принципы классической науки – науки, созданной стараниями Галилея, Кеплера и Ньютона.

Для создателей современного естествознания «небо» (точнее то, что мы видим на небе – видимый космос с его звездами и планетами) было идеальным механизмом, созданным разумной силой Творца. В XVII столетии астрономию стали открыто увязывать с мировоззренческими вопросами. Астрономия не мыслилась без математики, а математика, в свою очередь, уже претендовала на роль «царицы наук». Так, Иоганн Кеплер, в значительной мере «усовершенствовавший» систему Коперника, утверждал, что именно математика задает структуру самой Вселенной. Для Кеплера мир был постижим в математических терминах, поскольку математика позволяет заглянуть в «замысел Бога-Творца» и постигнуть глубочайшие области науки о природе. По большому счету небесный порядок – это порядок математический, доступный разумному постижению. Здесь, соответственно, не может быть ничего случайного. Ибо случайность есть проявление хаоса. Но разве может хаос проявляться в законченном, совершенном божественном творении?

Схожие идеи разделял и Исаак Ньютон. И в течение как минимум двух столетий мало кому приходило в голову связывать с небом какие-то смертельные угрозы для обитателей Земли. Поэтому ссылаться на непонятные «небесные камни» было равнозначно тому, чтобы поставить под сомнение стройную картину космоса, созданную великими гениями.  

Парадоксально, что новая наука ставила под сомнение то, что было хорошо известно древним. Например, Платон полагал, что небесные тела время от времени отклоняются от своих путей и производят на Земле опустошительные катастрофы. Плиний Старший в своей «Естественной истории» открыто утверждает, что с неба могут падать камни. И это, подчеркивает он, есть достоверный факт.

У Кювье, как мы понимаем, таких аргументов не было. Сведения о падении метеоритов («грозовых камней») члены Парижской академии черпали из сообщений простых крестьян, считая эти сообщения обычными простонародными суевериями.

Только в 1820-х годах наука, наконец-то, согласилась признать этот факт. Правда, мысли о возможном столкновении Земли с крупным космическим телом, способным вызвать сильные опустошения, были чужды академической общественности на протяжении всего XIX века. Утвердившаяся в сознании людей униформистская модель исключала подобный космический фактор. В социальном плане такой настрой был очень благоприятен, поскольку способствовал поддержанию оптимистического взгляда на мир и вере во всесилие человека перед лицом природы.

Сегодняшняя неявная «реабилитация» катастрофизма, скорее всего, свидетельствует о начале серьезных мировоззренческих сдвигов. Во всяком случае, в наши дни мироощущение человека в большей степени располагает к апокалиптическим видениям, чем это было в позапрошлом веке. Как ни странно, но былая уверенность в человеческом всемогуществе уже не выпячивается так откровенно, как было раньше. Ученые, со своей стороны, с осторожностью высказываются о возможностях научного познания – в том смысле, что несмотря на массу открытий, тайны природы остаются неисчерпаемыми, и с каждым новым ответом появляется десяток новых вопросов. И даже «небо» (то есть космос) – такое понятное во времена Ньютона, оказалось вместилищем неведомых физикам «темных» энергий.

Олег Носков

До недавнего времени, говоря о реальности, мы автоматически противопоставляли ее всякого рода выдумкам, иллюзиям и мечтам. Теперь ситуация изменилась: реальность можно легко дополнить или даже целиком погрузиться в виртуальный мир. Для чего используются технологии дополненной и виртуальной реальности и как они будут развиваться, «Чердаку» рассказал Даниил Манахов, техдиректор компании Jedium, которая разрабатывает VR-тренажеры для авиации.

«Суть виртуальной реальности заключается в полном погружении пользователя в какое-либо воссозданное пространство. В большей степени эту технологию хорошо сейчас используют в обучении различным технологическим процессам, военному делу, а в медицине используют для лечения некоторых заболеваний», — говорит Даниил.

Чтобы встретиться с дополненной реальностью, достаточно просто смартфона или планшета.

«Дополненная реальность, или, как ее еще называют, смешанная, используется для улучшения восприятия информации, с целью дополнения информацией реального окружения. Это и навигационные приложения, и туристические приложения, и живые картинки в учебниках. Дополненная реальность хорошо используется для улучшения различных рабочих процессов», — продолжает эксперт.

Кроме того, эта технология используется в строительстве и продаже недвижимости, образовании и VR-аттракционах. А в дополненной реальности можно примерять одежду или смотреть, как мебель впишется в интерьер перед покупкой.

Конечно, технология пока еще не совершенна. «Сложность разработки заключается в качественном дизайне приложения. Например, движения человека в реальном и виртуальном мире не должны рассинхронизироваться. И таких нюансов, которые необходимо учесть, чтобы пользователю было комфортно, много. Нужно оптимизировать приложения, особенно для мобильных устройств», — говорит Даниил.

Кроме того, считает эксперт, в ближайшем будущем можно ждать появления беспроводных шлемов и устройств, отвечающих за тактильные ощущения. Конечно, более совершенные устройства позволяют испытать более реалистичный опыт, однако «посмотреть» виртуальную реальность может каждый, у кого есть смартфон и картонная коробка. А некоторые проекты доступны прямо в браузере.

Навестить Curiosity

Что уже можно посетить виртуально? НАСА открыла для публики виртуальную прогулку по Марсу. Изображение составлено из снимков, сделанных марсоходом Curiosity, и было изначально разработано в Лаборатории реактивного движения НАСА (JPL) для ученых, чтобы те могли планировать и обсуждать маневры ровера прямо на Марсе.

Еще один интересный проект лаборатории, правда для публики не предназначенный, был разработан для космонавтов на МКС. В конце 2015 года НАСА отправило на станцию очки дополненной реальности Microsoft HoloLens: они позволяют космонавтам общаться со специалистами на Земле, получая указания и информацию прямо во время выполнения работ на МКС. Примеру НАСА планирует последовать и Европейское космическое агентство.

В 1955 году Жак Ив Кусто обнаружил в Красном море британской корабль «Тистлегорм». В 1941 году он отправился из Англии в Северную Африку с военным снаряжением, но был потоплен немцами, когда уже почти дошел до цели. После того как Кусто нашел корабль, он стал популярным объектом для дайвинга. Теперь морские археологи из Ноттингемского университета сделали сайт, на котором можно виртуально нырнуть к кораблю и рассмотреть его со всех сторон.

Даниил Манахов — эксперт Олимпиады НТИ для школьников, профиль «Разработка приложений виртуальной и дополненной реальности».

Екатерина Боровикова

«Умный город» стал у нас популярной темой. С ним сегодня связывается ближайшее светлое будущее, и в этом будущем, как мы знаем, ключевую роль будут играть многочисленные вычислительные устройства. Мы прекрасно наслышаны о вычислительной технике, об информационных технологиях, но очень редко в центре нашего внимания оказывается одна принципиально важная «начинка» таких систем, связанная с процессами теплообмена.

В принципе, на первый взгляд всё здесь выглядит просто. Любой процессор во время работы выделяет приличное количество тепла. Это тепло, грубо говоря, необходимо «снимать» и переносить. Иначе, как мы знаем, компьютер начнет «виснуть». Чем мощнее процессор, тем больше тепла он выделяет. Соответственно, необходимо грамотно решать задачу теплообмена. Решение этой задачи, ка как нетрудно догадаться, целиком находится в области компетенций специалистов по теплофизике. Чем грамотнее они решат задачу, тем надежнее будет работа электронных систем. А значит, «умный город» не даст нам повода для огорчений. Вот такая здесь связь. Как говорится, мал золотник, да дорог. Решение вопросов теплообмена, казалось бы, не ахти какая тема для пиара, и тем не менее, успешное вхождение в новый технологический уклад во многом зависит от того, насколько нам хватит компетенций в этой области знаний.

В нашей стране научно заниматься проблемой охлаждения электронного оборудования стали относительно недавно. Причем важно отметить, что в числе «первопроходцев» оказались и сотрудники Института теплофизики СО РАН. В этом году как раз исполняется 30 лет со дня основания в этом Институте лаборатории интенсификации процессов теплообмена. Напомню, что в те времена (в 1987 году) Советский Союз еще находился в состоянии «холодной войны» с Западом, и незадолго до этого американское руководство объявило программу так называемых «звездных войн». Программа требовала создания мощнейшего компьютера, где, как мы понимаем, также решалась проблема охлаждения процессора. Советский Союз должен был ответить на это своей аналогичной программой. Следовательно, нашим ученым необходимо было решить схожие задачи. Нетрудно догадаться, что новая лаборатория не могла быть в стороне от указанной темы.

Самое интересное, что на тему охлаждения электронного оборудования наших ученых натолкнули их американские коллеги.

По словам заведующего лабораторией - профессора Олега Кабова - буквально за несколько месяцев до ее создания в институт теплофизики приезжал выдающийся ученый Артур Берглес, который прочел здесь две замечательные лекции. «По интенсификации теплообмена он нас не удивил, поскольку мы сами занимались этими вопросами, а вот по охлаждению электронного оборудования он нам показал, по сути, новое направление», - вспоминает Олег Кабов.

Созданная тогда лаборатория до сих пор занимается этими проблемами. Все исследования – и тогда, и сейчас, - укладываются в одно принципиально важное направление – это высокоэффективные энергетические мини- и микросистемы со сверхвысоким тепловыделением.

По большому счету, за последние 30-40 лет сформировалось новое направление в самой энергетике, связанное с теплообменными мини- и микросистемами. В этом плане создание такой лаборатории было весьма прозорливым шагом со стороны тогдашнего руководства ИТ СО РАН. Как отметил Олег Кабов, по прогнозам экспертов, к 2030 году ожидается появление порядка 200 миллиардов таких систем, подключенных только к Интернету. «Предполагается, - говорит ученый, - что через 50-100 лет жизнь человека и общества будет контролироваться такими системами, иногда даже без нашей воли. Они будут контролировать человеческое тело, здоровье, питание. Уже сейчас такие системы являются совершенно необходимыми для электроники и микроэлектроники, для авиационной и космической техники, для гибридных автомобилей, для скоростного транспорта и для другого значительного количества устройств».

В этом смысле глобальной проблемой современной науки является проблема, связанная с поиском новых методов повышения энергоэффективности современных технологий. В том числе – с поиском новых методов интенсификации передачи тепла. Как заметил Олег Кабов, данная проблема остро стоит именно при создании новых высокоэффективных мини- и микросистем. Это во многом обусловлено очень высокими темпами развития электроники и микроэлектроники: чипы, светодиодная техника, лазеры, радары, конверторы, инверторы и прочее. Также необходимо учитывать глобальную миниатюризацию устройств в различных областях техники. Таких, например, как энергетика, автомобилестроение, транспорт, авиация, космическая индустрия, химическая промышленность, биотехнологии, медицина. По сути, охвачены практически все важнейшие сферы жизни.

Каковы успехи наших ученых на указанном направлении? Олег Кабов выделил тридцать важнейших результатов, полученных за тридцать лет существования лаборатории. На первом месте, как он считает, стоит открытие нового типа неустойчивости. Результат был получен в течение первых семи лет исследований. Открытие относится к физике жидкостей и имеет фундаментальный характер.

Данный тип неустойчивости, по словам Олега Кабова, никем до того не наблюдался и теоретически не предсказывался. Полученный результат вызвал очень широкий резонанс в международной общественности. К этим исследованиям подключилось порядка десяти групп исследователей – в России, в США, в Англии, в Бельгии, во Франции, в Болгарии. Открытое явление до конца еще не понятно, признался Олег Кабов, хотя оно прояснило многие принципиально важные процессы, связанные с теплообменом.

После этого наши ученые решили провести соответствующие исследования на более крупных нагревателях, чтобы обнаружить там схожие явления. Оказалось, что такой тип неустойчивости вообще характерен для многокомпонентных пленок жидкостей. Именно наши ученые впервые экспериментально зафиксировали данный тип явлений.

Возможно, неспециалисту подробная детализация здесь абсолютно ни о чем не говорит. Однако в любом случае очень важно упомянуть эти вещи - хотя бы только потому, что они показывают значение фундаментальных исследований для повседневной жизни. У нас на обывательском уровне нередко задают вопрос: «А что полезного делают наши ученые, а для чего нам содержать институты?» Пусть, мол, докажут пользу от своей работы. Лаборатория интенсификации процессов теплообмена в этом плане как никогда лучше показывает связь между теорией и практикой. Ведь надежность работы современной «умной техники» (без которой мы уже не в состоянии представить свою жизнь) во многом зависит от успеха этих «невидимых» и непонятных многим из нас исследований, имеющих (специально отмечаю) мировое значений.

Олег Носков

Ежегодно компания L'Oreal проводит достаточно престижный научный конкурс на соискание стипендий, присуждаемых женщинам-ученым, кандидатам и докторам наук, в возрасте до 35 лет. По правилам соревнования участницы конкурса должны работать в российских институтах и вузах и специализироваться на таких дисциплинах, как химия, физика, медицина или биология. Критерии выбора: научные успехи кандидаток, практическая польза проводимых ими исследований и желание продолжить научную карьеру в России. Конкурс проходит в России с 2007 года и практически каждый год среди его победительниц есть молодые ученые из новосибирского Академгородка. Не стал исключением и 2017-й: стипендию «Для женщин в науке» от L'Oreal, в числе прочих получат Екатерина Грайфер (Институт неорганической химии имени А.В. Николаева СО РАН) и Лидия Кибис (Институт катализа имени Г.К. Борескова СО РАН). Торжественная церемония вручения стипендии пройдет в конце года в Москве, а сегодня мы предлагаем вашему вниманию небольшое интервью с одной из победительниц, научным сотрудником ИК СО РАН и преподавателем НГУ, к.х.н. Лидией Кибис.

– Скажите, Вы рассчитывали выиграть конкурс в этом году?

– Скажу так – я надеялась. Я подаю заявку на участие в этом конкурсе уже не в первый раз. И хотелось верить, что однажды мне повезет. Но, честно говоря, думала, что это произойдет не в этом году, может, позже.

– В последние годы политика власти по отношению к науке в нашей стране часто вызывает критику со стороны ученых. Но все равно, молодежь идет в науку. Вы – яркий тому пример. Что повлияло на Ваш выбор?

– Для меня главный мотив заключается в том, что мне очень нравится моя работа. Мне было интересно заниматься наукой, когда я заканчивала университет и делала первые шаги в этом направлении. И мне интересно сейчас.

Причем, интересно работать именно здесь, в Институте катализа. В нашей работе огромный простор для творчества, в каком-то смысле мы исследователи-детективы: пытаемся разобраться, что происходит внутри сложных химических реакций. Это все очень необычно, загадочно и интересно.

– Опишите в двух словах – за какую научную работу Вас наградили стипендией?

– Я вместе с коллегами провожу фундаментальные исследования гетерогенных катализаторов для процессов окисления. Иначе говоря, пытаемся понять, как они работают, и что необходимо сделать для того, чтобы повысить их стабильность.

– А прикладное значение у этой работы есть?

– В дальнейшем это понимание позволит создавать новые виды катализаторов, которые будут работать более эффективно. Такие катализаторы применяют для очистки выхлопных газов автомобилей, воздуха в помещениях. Да и во многих других сферах. Но та стадия, на которой находимся мы сейчас, – это, все же, чистой воды фундаментальная наука. Просто не надо забывать, что именно решение такого рода научных задач - необходимая база для всех дальнейших прикладных разработок. Мы свои результаты опубликуем в открытой печати. И будем рады, если затем их используют уже разработчики конкретных катализаторов.

– А что для Вас лично будет достойным результатом Вашей работы?

– Мне очень приятно, когда я вижу, что работы, в которых я выступаю соавтором, цитируются другими учеными, заслуженными и уважаемыми экспертами в этой области. Это для меня – лучшая награда и оценка. Собственно, высокий уровень цитирования статей на эту тему и стал, как я понимаю, для комитета по премии главным критерием для включения меня в число победителей.

– Кого бы Вы отметили в числе своих учителей, есть среди них люди, которые оказали наиболее сильное влияние на Вашу карьеру ученого-химика?

– У меня была очень сильная учитель химии в школе -  Наталия Михайловна Овощникова. Она направила меня на путь науки, благодаря ей я приехала из Омска в Новосибирск, смогла поступить в НГУ. И кстати, я не единственная – целый ряд ее учеников пошел по тому же пути, и сейчас они тоже ученые-химики.

Это – определенный показатель мастерства учителя, я считаю. Ну и конечно, меня многому научили мои коллеги по Институту катализа, наша группа во главе с Андреем Ивановичем Борониным. Мне очень повезло, что я сюда попала, будучи еще студенткой. И мое становление как исследователя, ученого проходило при их неизменной поддержке.

– Насколько мне известно, Вы сейчас сами преподаете в НГУ. Вам хотелось бы, что бы спустя годы кто-то из Ваших учеников также стал победителем престижного научного конкурса?

– Успехи учеников – это, естественно, повод для гордости учителя. Но, учитывая, что я работаю со студентами-медиками, которые намерены стать практикующими врачами, то, скорее, можно желать, чтобы они стали хорошими специалистами, спасали жизни своих пациентов. Но если кому-то из них еще и премию вручат, я буду очень рада. Особенно, если буду знать, что на работу в науке их вдохновили, в том числе, и мои занятия. Но и хорошие врачи, которые будут потом нас с вами лечить, это тоже очень важно.

– Вы уже решили, как распорядитесь своей премией?

– (Cмеется) Я решила, что сначала ее получу, а уже потом буду думать, что с ней дальше делать.

Наталья Тимакова

Специалисты из научных организаций Москвы, Новосибирска, Тюмени и Эймса (Айова, США) выяснили, что в вечной мерзлоте Якутии, в районе заповедника "Мамонтова гора", сформировавшейся около 3,5 млн лет назад, сохранились древние микроорганизмы. Некоторые из них оказались непохожими на современные виды, и последствия их взаимодействия с биосферой могут быть непредсказуемыми, рассказал ТАСС в пятницу заведующий кафедрой геокриологии геологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова Анатолий Брушков.

Он также является главным автором статьи о результатах исследования, опубликованной в международном научном журнале Gene.

"Мы выяснили, что в мерзлой толще, сформировавшейся примерно 3,5 млн лет и высотой 60 метров, выживает огромное множество, сотни, разнообразных микроорганизмов - и те, которые живут в воде, и те, которые живут в почве. По результатам геномного анализа, по меньшей мере, десятая часть организмов может быть неизвестными видами", - пояснил Брушков.

В статье ученые отмечают, что такое разнообразие бактерий в случае изменения климата и оттаивания пород может привести к неизвестным последствиям для биосферы. "Если микроорганизмы из мерзлых пород окажутся в окружающей среде, последствия могут быть непредсказуемыми - мы не знаем, как они будут взаимодействовать с живыми организмами. Многие из них не похожи на те, которые присутствуют сейчас в современной биосфере. Некоторые могут быть опасными или, наоборот, полезными", - отметил заведующий кафедрой геокриологии геологического факультета МГУ.

В районе "Мамонтовой горы", сложенной речными отложениями эпохи неогена (около 14-11 млн лет назад), подобное исследование проводилось впервые. По словам Брушкова, микроорганизмы идентифицировались с помощью расшифровки участков генома, которые слабо эволюционируют. Анализ проводили в Институте химической биологии и фундаментальной медицины Сибирского отделения РАН в Новосибирске.

Английскому поэту Александру Поупу приписывают такую пафосную эпитафию в честь великого ученого:

Был мир кромешной тьмой окутан,

И в тайны естества наш взор не проникал.

Но Бог сказал: «Да будет Ньютон!»,

И свет над миром воссиял.

В самом деле, Ньютон в глазах англичан стал легендарной личностью, почти обожествленной. В XVIII столетии, уже после своей кончины, он был объявлен «новым Моисеем», которому Всевышний якобы явил свои законы мироздания. Впоследствии Ньютон стал одним из символов научной революции. Его математический метод сочли универсальным методом, пытаясь применить его ко многим научным дисциплинам. И до сих пор, произнося слово «наука», мы имеем в виду именно ту науку, создание которой связано с именем Ньютона.

В нашей стране долгие годы – начиная с советских времен – личность великого ученого трактовалась исключительно в духе научного атеизма. Считалось, что наука в принципе несовместима с религиозным мировоззрением, из чего автоматически делался вывод о том, что великий ученый просто «обязан» быть материалистом. Если и не открыто (из-за засилья клерикалов) то уж во всяком случае, тайно.

Если говорить о личности Ньютона, то у него, действительно, была своего рода теневая сторона. Точнее, у него были увлечения, которые долгое время особо не афишировались. Широкой общественности об этом стало известно только после того, как были обнародованы его архивы. Произошло это не сразу, но тем удивительнее оказался для публики круг интересов великого ученого. Правда, вопреки ожиданиям убежденных атеистов, корифей науки предстал отнюдь не материалистом, а большим поклонником алхимии и теологии.

Примечательно, что теологические и алхимические тексты Ньютона никогда не были секретом, однако долгое время они никого серьезно не интересовали. Хотя, судя по аукциону 1936 года, на котором был выставлен его архив, он уделял этим темам немалое внимание. Так, в коллекции было более 120 рукописей по алхимии и 44 манускрипта по теологии.

В глазах человека, воспитанного на идеалах Просвещения, такие увлечения воспринимались не иначе как «чудачество», никак будто бы не связанное с основным направлением деятельности ученого. Именно по этой причине указанные рукописи после его смерти были признаны непригодными к публикации. Ньютон в данном случае откровенно «рвал» просветительские шаблоны. Кстати, в книжках, посвященных его биографии, можно встретить утверждение, будто на склоне лет великий ученый, мягко говоря, слегка лишился рассудка. То есть, впал в старческий маразм. Отсюда, будто бы, такое пристрастие к алхимии и теологии (очень «находчивое» объяснение, надо сказать).

По правде говоря, Ньютон не особо-то и скрывал свои религиозные убеждения и нигде не заявлял себя в качестве материалиста. Собственно, в его эпоху в том не было никакой надобности, поскольку и остальные корифеи науки Нового времени тесно связывали свое познание природы с верой в Бога. Например, Иоганн Кеплер утверждал, что, раскрывая разумом «геометрию творения», ученый повторяет вслед за Богом Его мысли. Ньютон выражался не менее откровенно. Упорядоченность Солнечной системы, считал он, предполагает «совет и власть разумного и могущественного существа».

Ньютон полагал, что суверенная воля Бога определяет главные свойства материи. Ньютоновская сила гравитации, которую мы привыкли рассматривать как внутренний источник движения, в оригинале напрямую увязывалась с силой Творца. В его понимании Бог сам обеспечил гравитационные эффекты и сделал так, что тела движутся по закону тяготения напрямую, без участия каких-либо опосредующих физических причин. Важные черты Солнечной системы, считал ученый, «не могли быть производным от чего-то другого, нежели от Мудрости и Разумения могущественного присноживущего Деятеля (Agent), Каковой присутствует во всех местах и вполне способен по Своей могучей воле двигать тела».

Принято считать, что апелляция к Богу выступает у него в качестве некоего «довеска» к научной теории. Своего рода дань тому стилю изложения мыслей, который господствовал в тогдашней клерикальной среде (напомним, что Ньютон делал карьеру в Кембридже – насквозь в ту пору пропитанном клерикальным духом).  Однако это слишком поверхностное суждение, призванное «осовременнить» Ньютона в наших глазах. Судя по его теологическим трудам, интерес ученого к божественной деятельности в мире напрямую подпитывался тщательным изучением Священного Писания. Изучая историю древних царств, он пришел к выводу о том, что библейские пророчества исполнились. И этот факт, по его мнению, является несомненным свидетельством божественного вмешательства в дела мира.

Нельзя сказать, конечно, что Ньютон по своим убеждениям был христианским ортодоксом. В частности, он очень неприязненно относился к католицизму. И в плане догматов также имел определенные расхождения с англиканской церковью (например, он не считал Христа единосущным Отцу, что граничило с опасной ересью). Тем не менее, его богословские утверждения в определенной мере проецируются и на физическую теорию. Ньютон считал, что пространство связано с непосредственным присутствием всевидящего Бога. Пространство не существует само по себе, без Всевышнего, но только благодаря божественной вездесущности. «Бог пребывал повсюду с начала времен» - утверждает ученый. В Боге же, считает он, «содержатся и обладают движением все вещи». Для подтверждения своих мыслей Ньютон ссылался на соответствующие места из Священного Писания, в  частности, на речь апостола Павла в «Деяниях Святых Апостолов». Но самым поразительным моментом является то, что заявленная им связь пространства с повсеместным присутствием Бога выступила в качестве теологического обоснования идеи о всеобщем характере обратно-квадратичного закона гравитации!  Именно религиозные представления Ньютона стали причиной такой убежденности.

Некоторые исследователи считают, что новая «философия природы» развивалась именно вокруг подобных религиозно-мистических соображений, а вовсе не вокруг чисто технических вопросов математического метода. Неудивительно, что среди первых последователей Ньютона были церковные деятели, которые активно пропагандировали ньютоновскую версию картины мира для продвижения своих чисто богословских и политических программ. Например, епископ Ричард Бентли пытался в переписке с Ньютоном выяснить, как можно использовать «натуральную философию» для поддержки христианской религии против «известных всем неверных». В своих ответах Ньютон обращал внимание на то, что когда он писал трактаты о своей системе, он «взирал на эти принципы как на то, что заставляет людей задуматься и поверить в Бога». По его словам, в задачи «натуральной философии» входит «судить о Боге по видимости вещей». По большому счету, ученый – это своего рода «жрец природы», толкующий Книгу Творения.

Интересно, что зарубежные оппоненты Ньютона (Лейбниц, Гюйгенс), критикуя общий замысел его основной работы, указывали на то, будто он написал книгу по математике, замаскировав математические задачи под философские проблемы.

В первую очередь их не устраивало отсутствие физического объяснения гравитации. Лейбниц набрасывался на метафизические и богословские предпосылки ньютоновской системы, объявляя их ложными. Так, гравитацию он называл «вечной загадкой», уводящей от действительных целей философии. Столь же порочными он считал идеи об абсолютном пространстве и абсолютном времени. Заметим, что, по Ньютону, совершенство Солнечной системы постоянно сбивается взаимной гравитационной тягой планет, что в конечном итоге должно привести к хаосу. Однако Ньютон легко разрешал указанную проблему, ссылаясь на регулярное вмешательство Бога, способного восстановить порядок. Иначе говоря, Бог, по Ньютону, регулярно «ремонтирует» свое творение. Однако Лейбница не устраивали подобные теологические аргументы, поскольку он не мог согласиться со столь «несовершенным» (как ему казалось) миром.

После смерти Ньютона интерес к его богословским взглядам стал резко ослабевать. На первый план были выдвинуты чисто естественнонаучные аспекты его работы, без всякой связи с их религиозными истоками. В итоге Ньютон-богослов фактически не сохранился в памяти последующих поколений. В памяти остался Ньютон-математик, создатель так называемой механистической картины мира. И это несмотря на то, что сам он неоднократно протестовал против попыток объяснить всё на свете через механику. На его взгляд, механицизм не может распространяться на явления магнетизма, электричества и феноменов жизни. При этом он прекрасно осознавал, что за видимыми явлениями находятся «невидимые субстанции», недоступные чувственному восприятию и математическому отображению в уме. Иначе говоря, Ньютон прекрасно осознавал границы научного познания, за пределами которых начинается область Неведомого.

Олег Носков

Корреспондент Егор Быковский побеседовал с академиком Сергеевым после того, как он получил абсолютное большинство голосов на президентских выборах в Академии наук и стал новым президентом РАН.

— Александр Михайлович, когда мы разговаривали вечером сразу после вашего избрания, вы рассказывали замечательную историю про вашу жену.

— Да, она узнала про то, что я собираюсь выставить свою кандидатуру на пост президента академии, куда позже многих моих друзей и коллег. В один прекрасный вечер я ей сказал: «Нам надо с тобой поговорить. Понимаешь, ведь это неправильно, что многие уже знают, а ты еще нет». Она, конечно, очень напряглась сначала. Ну, а кто бы не насторожился при таком начале разговора?

— Еще бы. Я бы даже не рискнул так начинать разговор со своей женой! Но как и почему вы решились? Я имею в виду — выставить свою кандидатуру? Вы ведь только первый год как академик.

— В том-то и дело, что первый год. Меня в 2003 году приняли в члены-корреспонденты. А именно в академики меня выбрали осенью 2016 года. Некоторые даже решили, что это свидетельствует о карьеризме: мол, только что стал академиком и сразу же выдвинулся в президенты и т.д. Для меня это сыграло, как ни странно, даже положительным образом. Почему? Потому что очевидно же — ждали нового человека. Не обремененного какими-то наработанными связями. Когда в моем родном отделении физических наук, откуда последовало это предложение, взвешивали, какая кандидатура пойдет, то было принято решение, чтобы человек был исходно «свежий». С одной стороны, ты выскочка и провинциал. А с другой стороны, на это можно посмотреть (особенно в нынешней ситуации) совсем под другим углом зрения. Мне кажется, эти два момента были правильно учтены.

— Уточню, что среди крупных ученых провинциалов не бывает. Скажите, принимал ли какое-нибудь участие в том, чтобы вас подтолкнуть к выдвижению, «Клуб 1 июля», в котором вы состоите?

— Давайте мы прямо объяснимся по этому поводу. Я — член «Клуба 1 июля». Бывших членов этого клуба, как и бывших членов Академии наук, не бывает. Как повесили на сайт в 2013 году тех, кто отказался признавать «ликвидацию РАН», так они вечно и будут там висеть. Я считаю, что в 2013 году «Клуб 1 июля», конечно, наряду с другими защитниками академии сыграл очень большую роль в том, чтобы эта «черная метка» под названием «ликвидация РАН» не появилась в российской истории. Ведь если бы это случилось, я думаю, нам бы следующие поколения не простили. А еще хочу пояснить, почему я, в числе прочих, принял решение войти в «Клуб 1 июля». Я увидел знаменосцев. Под чьи знамена ты встаешь? Ты же смотришь, кто эти люди. А там были имена очень уважаемых мною людей. Прежде всего, конечно же, физиков. Есть люди, которых уважаешь как выдающихся ученых нашего времени. А там были Валерий Анатольевич Рубаков, Владимир Евгеньевич Захаров, Алексей Александрович Старобинский — вы понимаете, как физики и как общественные фигуры они настоящие знаменосцы.

Итак, давайте определимся: Рубаков, Захаров, Старобинский — они были в этом списке наверху. К ним любому физику присоединиться не зазорно. Но что произошло дальше? Я себя считаю законопослушным гражданином. Пока закон не принят, ты можешь критиковать законопроект, предлагать изменения, бороться. Но если он принят, что тогда? Надо его исполнять. А если он тебе ну совсем не нравится, то мир теперь большой. Поезжай жить в другую страну, где законы тебе больше подходят. В ситуации, о которой мы говорим, можно было продолжать критику, но можно было подумать о том, что важно сохранить науку хоть в каком-то виде. Мне было важно, чтобы мой институт в эти трудные годы выжил, был в нормальной форме и готов к тому, чтобы в случае изменения условий на благоприятные рвануть вверх из хороших начальных условий. В этом смысле я, если хотите, перешел в пассивное членство в «Клубе 1 июля». Да, мы встречались, обсуждали ситуацию в июне с моими коллегами-«июльцами», спорили. В итоге решили, что моего выдвижения от «Клуба 1 июля» не будет. Мое выдвижение инициировало отделение физических наук. Часть членов клуба меня поддерживала. И очень хорошо; я уважаю этих людей.

— "Пассивное членство" ведь не предполагает, что вы совершенно согласились с законом об академии…

— Нет. Принятый четыре года назад закон все равно содержал очень многие неприемлемые вещи — прежде всего про отделение институтов от Академии наук. Я всегда говорю и не скрываю: я считаю, что в 2013 году было принято неверное решение. Почему? Понимаете ли, в истории отечественной науки — и Советского Союза, и нового российского времени — этот сплав выбранных членов Академии наук и институтов был силой нашей науки. Эти вот люди, руководители научных школ, выбранные действительно по заслугам, были проводниками одобренных академией идей в научных институтах. Я бы даже сказал, что в трудные 90-е годы именно благодаря этому сплаву наша академическая наука выжила и сохранилась лучше, чем, скажем, отраслевая наука. А потом этот организм был рассечен надвое. До сих пор мы, члены академии, испытываем, как было сказано одним из наших коллег, «фантомные боли». Вы помните эту фразу? (Ее произнес в 2014 г. Михаил Ковальчук — прим. ред.) Она, по существу, правильная. И я тоже испытываю подобные ощущения. А что такое сейчас «Российская Академия наук»? В чем заключается работа ее члена? За что нам государство платит деньги? Ведь оно же нам платит — и неплохие, исправно, еще увеличило стипендии! Оно вправе нас спросить. Что такое работа в Академии наук, действительно надо переосмыслить. Ведь прежних принципов этой работы теперь нет.

— И вот тут как раз будет уместным вопрос о том, каким вы видите ближайшее будущее академии. На днях вы сказали нечто вроде «мы не будем срочно просить денег. Мы должны сначала показать, что мы работаем». Что это будет за работа? Что вы хотите показать в ближайшее время — как президенту, так и всем остальным?

— Я считаю, что у нас имеется существенное недоверие между властью и Академией наук, властью и обществом. Даже 2013 год свидетельствует о том, что доверия нет. Когда судьбоносные решения относительно Академии наук принимаются без нее самой, то, очевидно, это и есть недоверие. И если доверие не будет восстановлено, то ничего хорошего и не будет. Но как вообще доверие появляется? На основе какого-то консенсуса между сторонами. Это работает между любыми партнерами, и даже между странами работает. Казалось бы, вот две страны, сложные отношения, ругаются. Но по какому-то поводу появляется консенсус: «Мы одинаково относимся к международному терроризму!»

— И на это можно опереться.

— Вот именно, вы правы! База для восстановления доверия есть: на основе нашего единого понимания состояния науки в стране. Оно, на мой взгляд, плохое. В большей или меньшей степени, но плохое. Мне кажется, что сама ситуация толкает нас к этому консенсусу. Для чего нужна наука, если подумать? Давайте по пунктам. Первое: если речь идет о фундаментальной науке, то это получение новых знаний, как мы любим говорить — «о природе, человеке, обществе». С этим у нас становится все хуже. Потому что получение знаний в данной области измеряется по международной шкале, фундаментальная наука едина для всех в этом мире. Здесь хорошо видно, кто успешно получает новые знания о природе, человеке и обществе, а кто их получает все меньше и меньше. У нас все меньше результатов хорошего международного уровня. Это факт, ничего с этим не сделаешь. Второе: ясно, что в наукоориентированных и технически развитых странах наука является производительной силой экономики. Этого у нас с вами тоже нет.

Третье: обычно наука имеет серьезное влияние на принятие важнейших государственных решений. У нас это есть с вами? Возможно, как-то и есть, но я полагаю, что по данному параметру мы тоже отстаем.

Четвертое: наука делает существенные вложения в повышение культурного уровня страны и общества, в увеличении некоего «суммарного интеллекта нации». Есть у нас это? Вы правильно вот сейчас рукой этак показали — по всем этим существенным положениям у нас отрицательная тенденция.

И это мы с вами даже не дошли до обеспечения «оборонки», например. Кто-нибудь скажет: да можно просто купить танки, ракеты или еще что-то. Пусть так, но ничего действительно современного никто тебе не продаст. Будь добр, опирайся на свои достижения и свою науку. А мы по многим статьям констатируем: «Научно-технический задел исчерпан!» В общем, и здесь не выполняет у нас в стране наука тех функций, которые должна выполнять.

И именно на том, что она их не выполняет (и мы все это фактически признаем!), как ни странно, может быть достигнут консенсус. Осталось только достигнуть еще одного консенсуса — в отношении оценки причин такого состояния науки в России. Я считаю, что одна из важных объективных причин вот какая: мы с вами взяли и прыгнули в совершенно иную социально-экономическую и политическую ситуацию. Прямиком из социализма отправились в рыночную экономику.

— Но позвольте, все-таки четверть века уже прошла!

— Нет, я говорю про нулевые годы — в эти годы стали появляться финансы в стране. Пошли нефтяные деньги. Понятно, что у всех возник вопрос: как правильно эти деньги тратить для того, чтобы быстрее пошло развитие страны? Мне кажется, что мы захотели, чтобы у нас поскорее стало так, как в передовой рыночной экономике «у них». А в стабильной рыночной экономике за рубежом, которая развивалась 100 или 200 лет, действительно, наука (в том числе даже и фундаментальная) финансируется не только государством, но и экономикой. Сколько вкладывает государство, и сколько вкладывает экономика — такого соотношения баланса, как у некоторых, у нас нет. У нас 80% вносит государство (смотря как считать, впрочем!) и 20% (а может быть, и еще меньше) — экономика. В Соединенных Штатах все совсем наоборот обстоит. Там в основном финансирует экономика. А мы прыгнули и посчитали, что у нас рыночная экономика, которая «задышала», и раскручивается, и уже сразу должна науку поддерживать.

— А она не очень захотела.

— Разумеется. Каков главный закон капиталистической экономики? Получить как можно большую прибыль при как можно меньших вложениях за как можно более короткое время. Прибыль — это мотор всего. А у науки очень длинные инвестиционные периоды. Наука не нужна нашей экономике, которая сейчас в основном существует как сырьевая. Она не дает быстрого оборота.

— Конечно, есть такие узкие отрасли, в которых нужна, но…

— Я согласен! А нужны — не узкие! Но для этого надо выдержать некоторую паузу. Уравнения Максвелла и Фарадея «выстрелили» спустя столетие, когда их вычисления стали производительной силой. Мы же такие открытия хотим делать, как и они сделали, правильно? Желание быстро сломать уклад и получить быстрый результат можно понять. Перед глазами понятные примеры: есть хорошая наука в США, Европе, Японии, продуцирует понятные результаты. И до 80% финансируется экономикой. Учтите, что государство наше в любом случае не может финансировать полные объемы, это вам не советское государство, которое все деньги полностью контролировало. Сейчас же основные деньги у частного инвестора находятся.

— Есть хорошие планы привлекать частные деньги, об этом мы не так давно говорили с Сергеем Матвеевым из Минобрнауки.

— Планы есть, конечно. Есть, в частности, межведомственная программа, которая была принята некоторое время назад, «Фотоника»: мол, вот будет такая цепочка, нас подхватит промышленность. Но все это пока не очень стартует. У промышленности нашей пока очень много гособоронзаказа. Зачем вот эти цепочки, когда они до 2020-х годов обеспечены? Не надо нам ничего! Все и так нормально! Да и президент, и все говорят: скоро придет время, что ситуация изменится, но когда это точно случится? Мы с сотрудниками Минобрнауки по этому поводу в нормальном контакте — и с Матвеевым, и с Трубниковым. Даже на встрече с Кудриным я, еще будучи кандидатом, участвовал в обсуждении вопроса «спасут ли „технологические цепочки“ науку?».

— Может быть, наука тоже виновата в том, что «цепочки» не очень работают? Точнее, ответственна за это?

— Мы в заведомо лучшем положении. Я совершенно убежден в том, что Российская академия наук в девяностые годы выжила и к началу нулевых годов оказалась в куда более лучшей форме, чем отраслевая и университетская наука, во многом благодаря тому, что академические институты и РАН были едины. Мы сохранили себя благодаря этой структуре для страны и были совершенно готовы к тому, чтобы дальше развиваться. У меня есть замечательная фраза, которую я часто цитирую. В.В. Путин, 2003 год, выступление на одном из первых советов по науке: «Возможности российской науки намного превосходят потребности российской промышленности». Вы понимаете, было понимание власти, что наука сохранилась в лучшей форме, нежели все остальное ! Это было в то время всеми признано.

— Получается, что некоторое время академия стояла на консервации, а сейчас она с новыми силами…

— Нет. Она была готова еще в нулевые годы. Но тогда был принят другой вектор. Я его называю в своей программе «вектором вестернизации науки»: чтобы как можно быстрее стать похожими на западных коллег, мы должны переорганизоваться так, чтобы деньги пошли в университеты, разные институты развития. И Академия наук в эти годы, несмотря на то, что продолжала (и до сих пор продолжает) давать основной вклад в научные результаты нашей страны международного уровня, несмотря на то что столько времени просидела на «голодном пайке», по-прежнему дает основной вклад. И в те годы, и в 2013 году Академия наук и академические институты были основными поставщиками научных результатов в стране. Вот смотрите сами: по-моему, в июле нашим законодателям была предоставлена информация относительно публикационной активности, и по ней выходило, что более 50% активности у нас приходится на вузы, а Академия наук совсем «скукожилась». Я, посмотрев на эти цифры, был крайне удивлен и попросил моих коллег: «Давайте мы не огульно будем считать, сколько всего публикаций. Если все-таки мы с вами в рыночной экономике как-то про науку говорим, продуктом считается то, что продаваемо».

— Отнюдь не любая научная публикация является продуктом.

— Вот именно. Как вы считаете, что можно счесть продаваемым или проданным продуктом в плане научных публикаций? Наверное, то, что на вашу публикацию ссылаются. Акт ссылки есть акт продажи тому, кому она оказалась нужна. Если на нее сослались, значит, она пригодилась в процессе производства другого результата. Но есть и другой простой показатель, ступенькой выше — уровень журнала, в котором статья была опубликована. Он определяется т.н. импакт-фактором (ИФ, численный показатель важности научного журнала, рассчитываемый как отношение цитирований статей данного журнала во всей массе научных журналов к числу опубликованных в данном журнале статей — прим. ред.). ИФ как раз показывает, насколько охотно ссылаются на журнал в целом.

— Это понятно. Лучше опубликоваться в Science, чем в «Частных вопросах свиноводства».

— И что тогда можно считать востребованным продуктом? Публикацию в каком издании? Наверное, там, где импакт-фактор составляет хотя бы единицу. А лучше — больше. Если мы возьмем статистику, которая была представлена законодателям по валу, просуммируем все без импакт-факторов журналов, то окажется, что более 100 позиций в списке публикационной активности (в абсолютном вале) занимают наши университеты. Можно открыть что угодно: Web of Science или что-то еще. Но если вы вставите туда фильтр с импакт-фактором хотя бы 1…

— И мне, кстати, однажды пришла в голову ровно такая идея…

— …то более 50 первых позиций занимают академические институты! Если мы говорим про качественную продукцию, по-прежнему академические институты дают основную часть этой востребованной по данному параметру продукции. А картинка в публичном сознании рисуется совсем другая.

— Возможно, это естественное следствие сложившегося (или сложенного) в последние годы образа академии как места, где бессмысленно и со скандалами проедаются бюджетные деньги. Но реальность-то не такая, и образ нужно срочно менять.

— Я всегда и всем об этом говорю. Когда мы с вами рассуждали о причинах нынешнего грустного состояния, мы не дошли до третьей причины. После проблем с финансированием и курса на вестернизацию это, конечно, пассивность самой академии. Мы живем в конкурентном и информационном обществе. А это значит, что если занимать позицию: «Не троньте нас! Мы внутри и сами справимся, у нас все нормально», не отвечать в том числе на какие-то упреки, не парировать уколы, не участвовать в конкурентной борьбе за финансовые ресурсы, то о вас скоро забудут и станут воспринимать как анахронизм. И недостаток активности со стороны академии стал одной из важных причин кризисного состояния науки. В том числе и академической. Это было. Это есть. Это факт. Я действительно думаю, я уверен, что политика РАН должна стать существенно более открытой и активной. Она должна поменяться и в том отношении, что вот вы, именно вы, являетесь интерфейсом между наукой, РАН и обществом. И только вы можете правильно донести обществу, как все обстоит на самом деле, кто ценен и почему. Но мы вам должны эту информацию открыто давать. Если мы не пошевелимся, ничего не получится для благоприятного освещения роли РАН в обществе — ни у вас, ни у нас.

— И не получается пока.

— Поэтому мы сегодня с вами и беседуем. Когда мы с вами говорим о всплеске интереса к научно-популярной литературе, то это здорово, что он есть, на самом деле здорово. Но пока что речь о простом любопытстве, его можно привлечь чисто медийными методами. А когда молодые люди, скажем, начинают задумываться о своем жизненном пути, все же начинают прикидывать: «А как там дальше? Хорошо, аспирантура и еще что-то, а дальше как пойдет?» И ведь вплоть до пенсии рассчитывают. Когда мы приходили в науку из университетов, нам говорили: «Если ты будешь вкалывать так-то и так-то, то через некоторое количество лет будешь похож на этого деятеля». Что, правда? Это же великий человек! Уважаемый профессор, почтенный академик! Да, я очень хочу такую жизненную траекторию, как у него! А сейчас что сказать молодому человеку? На кого он будет похож через 30 лет, если будет упорно вкалывать? Вы понимаете разницу в картинке между тем, что было, и сейчас? Зачем ему на эту траекторию вставать, извините? Нам нужно сделать так, чтобы престиж ученого, его карьера вообще на всех стадиях была интересной. Здесь Академия наук совершенно точно одна не справится. Мало того, и даже с вашей помощью не справится. Для того чтобы стать хорошим ученым, вносить вклад в науку, быть состоявшимся специалистом, чувствовать признание и уважение, надо в молодые годы долго и очень трудно учиться. Вот это «долго и трудно учиться» — как раз то самое, без чего вы в науке карьеру не сделаете. Это, к сожалению, сейчас не очень хорошо воспринимается и молодежью, и их родными. Почему? Есть много других, куда более простых траекторий, когда ты быстрее и с меньшим напрягом для себя сможешь завоевать материально обеспеченное и статусное положение в обществе. И здесь без государственной поддержки имиджа ученого, престижа этой профессии мы с вами никуда не сдвинемся.

— Без государства ничего не получится?

— Нет, не так. Скорее наоборот: только усилиями одной Академии наук мы сделаем немногое. Но без них ни пресса, ни государство нам не помогут. РАН нужно существенно активизировать и перестроить свою информационную политику. Есть хороший английский термин visibility. Нас должно быть видно! Если нас не видно, государство не сможет поднять престиж невидимки. Профессия ученого в стране не престижна сейчас! Понимаете, в чем дело? Но РАН даже с совершенно открытой политикой и информацией о своих успехах одна сделать ничего не сможет.

— Мне вот кажется, что за последние годы престиж профессии сильно повысился, но на 90% — за счет усилий некоторых отдельных научных центров. В основном университетских.

— И в академических институтах есть хорошие специалисты. Вы правы: если мы сейчас, и Академия наук, и основные центры, начнем себя пиарить, ситуация изменится. Но, с другой стороны, мы с вами живем в стране в некотором смысле византийской. У нас гораздо проще сделать это с меньшими усилиями, если, например, президент страны в свое послание Законодательному собранию или в предвыборную программу вставляет раздел о том, что он считает и в будущий свой президентский срок будет работать над тем, чтобы у нас в стране профессия ученого стала такой же, как она была и раньше, — престижной, очень важной! Если вы посмотрите в посланиях ЗС последних лет, сколько раз употребляется словосочетание «Российская академия наук»? В последнем нет вообще. Вот в чем дело! Университеты упоминаются. А академии нет. А главное послание президента Законодательному Собранию — это наша программа жизни. А потом мы вернемся к взаимодействию с прессой.

Нам не нужно получать новые научные результаты для того, чтобы прийти и рассказать обществу. У нас есть много результатов. Они получены. Мы о них просто не рассказываем. А надо.

Следующий шаг — медийные лица. Как нам правильно сделать, чтобы были медийные лица? Давались комментарии, которых бы ждали? Вот сейчас в Министерстве иностранных дел есть пресс-секретарь (Сергеев имеет в виду официального представителя МИД России, Марию Захарову — прим. ред.). Когда она появляется на трибуне, это притягивает взгляд. Когда она пишет, это событие. Все сразу прислушиваются к этому. Нам надо так и сделать — чтобы у нас появились лица, увидев которые по телевизору, все бы сразу настораживали уши, а не переключали канал.

— Я как раз шел к этому вопросу. Собираетесь ли вы как-то перестраивать работу пресс-службы, сайта?

— А как же? Конечно! Мы будем это делать. Это не так-то просто. Есть идеи. Есть желания. Есть горящие глаза, извините за банальность. Но также есть и моменты чисто экономические. Потому что работа по созданию имиджа, по позиционированию в правильном информационном поле, вообще говоря, только на альтруизме делаться не может. Нужны профессионалы. Вы говорите «сайт». А как сделать такой сайт, который своими видами и возможностями общения был бы приятен? На который хотелось бы еще заходить и понажимать разные кнопочки? Это большая профессиональная работа. И нужны серьезные средства для того, чтобы все это выстроить. Вы меня извините, но Академия наук — небогатая организация.

— На днях, кстати, вы говорили о необходимости внесения изменений в ФЗ-253. Но у академии нет права законотворческой инициативы.

— Президент прямо мне сказал: «Если вы считаете нужным, подавайте предложения по модернизации правовых аспектов». Это очень хорошо, когда такое предлагают, потому что у нас есть предложения. Самая больная точка — это юридический статус Академии наук. С таким статусом мы не то что законодательной инициативой не обладаем, мы фактически никаких инструментов не имеем, чтобы даже в соответствии с Уставом принимать участие в формулировке и реализации государственной научно-технической политики. Поэтому данный вопрос нужно ставить, решать его в одной или нескольких смежных плоскостях, и быстро.

— Допустим, с одной стороны ФАНО, а с другой — Минобрнауки. Через кого вы предпочли бы попробовать внести эти изменения?

— ФЗ-253 касается Академии наук и ФАНО. Если действовать самым правильным образом, то следовало бы внести коррективы в ФЗ-253, в котором бы статус Академии наук был сформулирован не как ФГБУН, а как особый статус «Государственной академии наук». Он бы потом расшифровывался несколькими другими документами. Этот статус позволял бы РАН реально участвовать в формировании данной политики и нести ответственность. Сейчас, смотрите, что получается. За невыполнение государственного задания по программе фундаментальных исследований несет ответственность не Академия наук, а ФАНО. Потому что они учредители, а по всем нашим законам и правилам именно учредитель несет ответственность за невыполнение результатов. Скажите, пожалуйста, как так может быть, что за неполучение научного результата отвечает кто-то другой? А именно Академия наук должна нести ответственность за неполучение и невыполнение! А как это сделать? Она должна иметь полномочия по научно-организационному управлению академическими институтами. ФАНО должно четко отвечать за то, что они умеют делать, — административно-хозяйственную деятельность. Это огромный вал бюрократической работы в современных условиях существования бюджетных учреждений. Ученые не должны этим заниматься. Но Академия наук должна иметь право распределения бюджета и нести ответственность за то, правильно это распределено или неправильно.

— Как вы собираетесь это выстраивать?

— Ходить и просить деньги надо убедительно и с горящими глазами, как я говорю. А в отсутствие ученого глаза у кого горят? Ни у кого. Скажем, вы пришли просить деньги. Если вы не можете рассказать, для чего это нужно, сформулировать ярко и убедительно, вам никто денег не даст. В этом смысле, если только ФАНО просит, это не очень удачно. Руководителям этих двух организаций надо действовать сообща. Один будет убедительно, с горящими глазами говорить про науку, а другой будет объяснять: это все согласовано и будет четко обеспечено в административно-хозяйственном плане. Мне сейчас такая схема видится, хотя там могут быть и другие схемы.

— Насчет других схем я хотел спросить вот что: допустим, появляется отдельное министерство науки. Какие функции оно бы исполняло в треугольнике «Академия, ФАНО, министерство»?

— Такая схема тоже возможна. Но сразу уточню: сейчас не надо убирать ФАНО. Я чуть ли не единственный из кандидатов, который говорил, что этого делать не нужно. Другие говорили резче. На самом деле это не до конца еще использованные возможности этой связки. Давайте мы действительно подкорректируем так, чтобы все работало быстрее. Ведь здесь ничего перестраивать не надо! Закрывать ФАНО, открывать новые министерства? А что будет? ФАНО закрыли? И опять кадры набирают, туда-сюда гоняют. Что это такое? Я вообще выступаю за эволюционное развитие, без всяких революций. Схема с министерством науки может быть. Чем мне, как «академическому» человеку, это кажется не таким уж благоприятным? В ФАНО сосредоточены наши академические институты. Если они будут переданы министерству науки или министерству высшего образования и науки, туда же будут переданы и все остальные институты. То, за что мы бьемся и что лелеем, сообщество академических институтов будет там растворено. В том числе и среди других институтов, более прикладных или отраслевых — называйте, как хотите.

— Вы сами предложили в президиум академии всех остальных кандидатов. Но у них были другие программы. Не завязнут ли в президиуме ваши предложения в таком случае?

— Думаю, что нет. Во-первых, мои соперники на выборах — очень достойные и умные люди. А значит, их можно убеждать. Во-вторых, мы собрали в президиуме большую команду единомышленников, которые поддержали именно наше видение развития РАН.

— Вы наверняка знакомы со схемами построения науки в разных странах. Там они отличаются. Какая вам больше нравится и почему?

— Никакая! Советская. Извините меня. Несмотря на нашу рыночную экономику…

— Ну и китайская в таком смысле, потому что она очень похожа на советскую?

— Похожа. Мы же были старшим братом Китая. Это сейчас младшим братом стали. А раньше они на нас смотрели. Заметьте, они вкладывают в фундаментальную науку, Академию наук и свои академические институты в расчете на одного исследователя средства, несравнимые с нашими! В плане инструментализации они вкладывают в десятки и сотни раз больше средств в расчете на одного человека! В этом смысле, если хотите, давайте китайскую схему считать за нашу советскую, которая применена к рыночной системе. А так в разных странах все по-разному. Я всем рассказываю про RIKEN — государственный (сокр. Институт физико-химических исследований) — по-моему, и с вами мы про это говорили полгода назад. Почему Япония? Больше всего он похож на наш «Курчатник». Там четыре или пять институтов, которые в разных местах по стране расположены. Они имеют в основном государственное финансирование. Там работает всего 3000 человек (с учетом технического персонала). Деятельность ведется в разных направлениях: физика, химия, еще немного биология, neuroscience. Их ежегодное государственное финансирование составляет 750 млн долларов. Это, если мы переведем на сегодняшние реалии, окажется 45 млрд рублей. Фактически это финансирование не намного меньше финансирования академических институтов (около 50 млрд), которое они получают через ФАНО. Но в институтах РАН-ФАНО работает 125 тыс. человек. А там 3000! О чем мы говорим? Причем дело даже не в зарплатах. Там в расчете на одного человека на финансирование материальной базы (инструментов и прочего) идет в 100 раз больше средств. Как мы можем быть в какой-то конкуренции?

— Есть два способа, сильно отличающихся друг от друга: или получить гораздо большее количество денег, или оптимизировать то, что есть, чтобы имеющихся денег хватало.

— Мы сейчас вышли на очень опасную траекторию. Мы гордились, что у нас много ученых. Число ученых на миллион жителей страны сейчас уменьшается. Оно становится меньше, чем в тех странах, которые рвут вперед и строят свою научно-инновационную экономику. Мы говорим: «Да, можно пойти по такому пути. Давайте в четыре раза сократим ФАНО, численность институтов? У нас там в четыре раза больше средств будет на одного исследователя! Давайте сократим число ученых в два раза на миллион населения!» Если мы посмотрим на цифры, те страны — и тот же самый Китай, и Корея, — которые рвутся вперед, наоборот, увеличивают число ученых. Когда мы говорим об оптимизации, потому что конечно же экономика должна быть экономной, почему-то речь заходит только о том, что мы в четыре раза сократим существующие параметры и ученые будут в четыре раза больше зарплату получать. Но ведь они результатов от этого больше получать не будут! Ученые в нашей стране не голодают. У нас есть фонды, слава Богу, — РФФИ и РНФ. И хорошо! А инструмента для того, чтобы работать, никакого нет. Если мы сейчас сократим число ученых и пропорционально увеличим им зарплату, это не будет способствовать увеличению результатов.

— Я имел в виду не зарплату. Что если эти средства взять и пустить на счет смены инструментального фонда? 30 млрд рублей, например, которые вы упоминали сразу после избрания?

— Это не те деньги. Мы с вами говорим, а что такое 30 млрд? Давайте очень четко зафиксируем: майский указ президента № 599 что гласит? В 2015 году финансирование нашей науки должно было выйти на 1,77% ВВП. И совершенно не вышло, а осталось на уровне около 1,13%. Фундаментальная наука в этом году недополучит из-за невыполнения майского указа В.В. Путина около 80 млрд рублей! О чем мы с вами говорим? Про 30 млрд. Надо, чтобы эти наши финансовые структуры выполняли майский указ президента.

— Как вы видите отношения между академической и университетской наукой?

— Сейчас надо возвращаться к программе интеграции, которая всегда была. Каждый должен делать дело, которое он лучше всего умеет делать. Когда мы с вами в 2000-2010 гг. университетам стали давать задания, чтобы основные научные результаты шли оттуда… чтобы инновационную экономику они стали поднимать. Но в чем их основная задача? Университеты, прежде всего, должны хорошо учить! Если они учат все хуже и хуже, а их заставляют мериться по шкале инноваций и науки, это совершенно неправильно. Вот когда они начнут учить лучше, тогда им можно будет что-то другое давать. Программа интеграции, которая была в конце 90-х — начале нулевых, была именно про это: давайте мы вместе сделаем так, чтобы каждый был лучше там, где является профессионалом. И чтобы помогали друг другу. Чтобы ученые, которые занимаются, шли в университеты, читали спецкурсы. Чтобы у них были воспитанники. А преподаватели в университетах —профессионалы! Для того чтобы базовые курсы читать, надо быть педагогом. В то же самое время они, как ученые, работают вместе с академическими институтами, и общая наука есть. Надо возвращаться к программе интеграции! Ничего в этом обидного для университетов нет. Но каждый должен сначала делать то дело, которое ему предписано, и делать его хорошо. А потом уже к этому можно что-то еще добавлять.

— Когда мы с вами беседовали еще до выборов, вы сказали, что если вас не выберут, то ваша жена будет так счастлива, что этого счастья хватит на двоих. Надеюсь, что теперь она не несчастлива, — ведь этого тоже обычно хватает на двоих?

— Разве я похож на несчастливого человека? (Смеется — прим. ред.) Все последние дни моя жена здесь, со мной, в Москве. Наверное, это показывает ее истинное отношение к этому делу. Да, конечно, ситуация сейчас изменилась. Думаю, что она сейчас по-другому, по своему, но счастлива. Уверен.

Екатерина Штукина

Каждое лето мы наблюдаем одну и ту же картину: плотные потоки автомобилей на пригородных трассах в утренние и вечерние часы. Что происходит, догадаться не сложно: с наступлением теплого сезона горожане массово перемещаются на свои дачные участки. По выходным город вообще становится малолюдным. Для нас такой стиль жизни стал уже нормой. Но нормально ли это для современной цивилизации? Можно ли говорить о том, что сезонное «бегство» из города соответствует принципам развития жилой среды на текущем этапе?

Мы уже писали о том, что в настоящее время меняется сама парадигма развития городов. Былой принцип жесткого функционального зонирования территорий уходит в лету. Сейчас это – мировая тенденция. Тема для Новосибирска, кстати, - архиважная. Но, к сожалению, ее постоянно отодвигают на второй план. Хотя, по-хорошему, власти города просто обязаны быть в курсе современных тенденций и согласовывать с ними свою градостроительную политику. В противном случае ситуация может однажды сложиться так, что позиционировать Новосибирск как современный город, как «интеллектуальную столицу Сибири» окажется не к месту. Слишком очевидными станут расхождения между словами и делами.

Говоря откровенно, долгое время в Новосибирске вообще не было никакой градостроительной политики. То, что у нас за нее выдавалось, являлось банальным переоформлением прав на земельную собственность: муниципалитет передавал участки земли застройщикам, те привлекали инвесторов, что-то строили, и долгое время все были довольны. Застройщики получали прибыль, муниципалитет – арендную плату. А что там возникало в результате этой обоюдной деятельности, волновало только лишь простых горожан. И тот факт, что горожане при малейшей возможности готовы бежать из города на свои дачные участки, говорит о том, что город не рассматривается ими как комфортная среда для проживания. Город, скорее всего, - место для работы, но вряд ли его воспринимают как место для отдыха и просто нормальной и спокойной жизни.

Понимаю, что по меркам индустриальной эпохи по-другому быть не может. Но мы ведь сейчас говорим об инновационном развитии, о переходе к Шестому технологическому укладу, о постиндустриальном обществе. При этом Новосибирск пытаются позиционировать в роли флагмана прогресса, не иначе. Однако прогресс не ограничивается заводами и фабриками. Городская среда, как я уже неоднократно отмечал, также должна соответствовать прогрессивным веяниям.

А веяния сегодня здесь такие: город должен быть максимально комфортным для проживания – настолько комфортным, что сезонное «бегство» за его границы воспринималось бы как нонсенс. Ведь нетрудно догадаться, что люди выезжают за город ради природы. А почему бы не сделать так, чтобы природа сама «пришла» в Новосибирск? Звучит как фантастика. Однако не всё так безнадежно, считают специалисты. И у Новосибирска здесь тоже есть шанс. И речь сейчас идет не об увеличении парковых зон. Речь идет о полном изменении подходов к благоустройству.

Как разъяснил ситуацию доцент кафедры архитектуры Новосибирского государственного университета архитектуры, дизайна и искусств Игорь Поповский, «новый городской ландшафт – это, прежде всего, дисперсная городская среда». Что это означает? Попросту говоря, это когда ради общения с природой вам не нужно куда-то специально ехать (в какой-то парк) – вы и без того окружены «зеленью» со всех сторон. Выражаясь архитектурным языком, городская среда наполняется микро-скверами, микро-бульварами, появляются эксплуатируемые кровли, заполненные растениями. В мировой практике уже внедряются способы создания своего рода «зеленых колец» вокруг городов, которые соединяются с зелеными насаждениями, расположенными внутри (подобно большой реке и ее притокам). По мнению Игоря Поповского, Новосибирск в этом плане находится даже в более благоприятном положении, нежели европейские города, поскольку он и так окружен полосами естественного лесного ландшафта. Главное, считает архитектор, всё это сохранить, уберечь от вырубки. «Уже сегодня, ввиду того, что агломерационные процессы идут активно, необходимо выстроить соответствующую агломерационную парадигму озеленения – совместно с региональными системами агро-продовольственной цепи и промышленно-логистических парков», - заключил Игорь Поповский.

Еще одно принципиально важное мероприятие – «тотальный» мониторинг и паспортизация древонасаждений. По мнению Игоря Поповского, необходимо на основе соучастия граждан и партнерства с бизнесом создавать адресное благоустройство микро-бульваров, микро-скверов, микро-набережных. Он сослался на опыт Нью-Йорка: «Там была сделана компьютерная программа, которая учитывает буквально каждое дерево. И есть специально разработанная система подсчета, показывающая экономическую отдачу от зеленых насаждений. Это кажется невероятным, но у них выработана такая федеральная программа. И в итоге в Нью-Йорке сегодня появились микро-скверы и какие-то маленькие зеленые уголки».

Что касается Новосибирска, то говорить о том, будто он беден зелеными насаждениями, не совсем правильно. Игорь Поповский разрушает устоявшийся стереотип:

«Если посмотреть на наш город сверху, то он очень «зеленый». Просто у нас не решен вопрос, как «работает» эта зелень, что с ней делать и как ее менять».

Он отметил, что у нас очень хорошие, очень озелененные дворы. Вопрос только в том, что всё это выглядит крайне неприглядно, и в глазах жителей нормальной «зеленью» не считается. Именно в этом, по его мнению, заключается главная проблема.

Учитывая сказанное, необходимо, считает Игорь Поповский, утвердить новые стандарты озеленения, которые бы основывались на принципах устойчивости, позитивности и принимали во внимание биоразнообразие естественных природных ландшафтов. «Нужно создавать такое озеленение, которое не потребует больших капитальных вложений и большого ухода. Для этого необходимо подойти к проблеме с достаточно серьезными научными методиками», - считает архитектор. Он обратил внимание на то, что такие методики есть, что в нашей научной среде указанные вопросы изучаются, и все это вполне можно применить на практике. В итоге мы получим качественные зеленые насаждения, не обременяющие при этом бюджет.

В этой связи Игорь Поповский обратил внимание на Новосибирский Академгородок, который является уникальным образцом «города-леса». На его взгляд, было бы неплохо именно Академгородку наглядно продемонстрировать современное развитие данной «зеленой» тенденции. И в этой связи не помешало бы на территории Научного центра организовать специальный технопарк «зеленых технологий», ориентированный на решения задач современного энергоэффективного строительства. Такое предложение, кстати, высказывалось уже неоднократно, в том числе со стороны ученых Академгородка.

Напомню, что были сильные надежны на то, что руководство города примет на сей счет какое-то конкретное, предельно ясное решение. Сейчас в этом вопросе образовалась пауза. Хотя ученые надежды не теряют, и готовы еще раз напомнить властям о важности данной инициативы, имеющей прямое отношение к будущему Новосибирска.

Олег Носков