Свою позицию о реформе отечественной науки высказывает председатель Совета молодых ученых Дальневосточного отделения РАН к.и.н. Юрий Латушко.

– Меня лично больше всего возмутила форма проведения реформы. В частности, все эти кампании в СМИ про «беспредел» в Академии, весь этот прессинг. На мою электронную почту приходили письма, звонили какие-то люди с требованиями покаяний «перед народом и обществом». В районе Академгородка накануне принятия закона о реформе РАН стены институтов были разрисованы вандалами с надписями соответствующего содержания. Добавьте к этому официальные проверки различных силовых ведомств. Представляете, какой эмоциональный фон, и при этом всем нам говорили, что реформа проводится в интересах учёных. В стране и без того падает уровень образования, культуры: включите телевизор или раскройте газеты, там есть всё – маги, экстрасенсы, появился новый жанр из разряда «британские учёные обнаружили», вам расскажут о связи чёрных дыр и супружеской неверности. Теперь на этом фоне в массовом сознании культивируется идея, что наука в Академии отсталая, учёные «жируют», живут за счёт средств налогоплательщиков и ничего не делают. Всё это усугубляет недоверие к научному сообществу. Слишком много политики вокруг: нас постоянно куда-то приглашают что-то поддержать, где-то выступить с заявлениями, но у исследователей другая задача – поиск нового знания о человеке, природе, обществе.
С другой стороны, что мы имеем сейчас? РАН как системы институтов больше нет. Нет у нас Академии наук, есть «клуб учёных». В вузах академические традиции не сформированы, за редким исключением в лице старейших вузов. Для чего вообще нужна эта преемственность? Существует такое понятие как научная школа. Наука только со стороны кажется деятельностью абсолютно новаторской, где каждое поколение ищет свои новые ответы. Это далеко не так, принципы организации науки, научный канон, этика формировались столетиями во всех передовых странах. Что случилось у нас? После распада Союза многие ученые уехали за рубеж, или стали заниматься другой деятельностью. Прикладная наука рухнула вслед за сильно просевшей «оборонкой». Фундаментальная наука пострадала сравнительно меньше. Однако в 90-е годы случился демографический провал. Почти никто не шел работать в академические институты. Итог – у нас есть пожилые учёные (многие из которых действительно заслуженные) и молодёжь. А вот моих ровесников и чуть старше – в диапазоне 35-50 – очень мало. Но, как и в стране в целом, люди среднего возраста – это те, кто «тащит» на себе главное – процесс передачи умений, навыков, знания… И вот здесь провал.

– Уверены ли молодые учёные в своем завтрашнем дне, когда фундаментальную науку решили приблизить к рынку?

– Я лично не знаком с людьми, полностью уверенными в завтрашнем дне. Проблема не столько в рынке, сколько в странной научной политике со стороны власти и отсутствии чёткого понимания академическим сообществом правил игры. Здесь же возражу тезису о «неэффективности» академической науки. Доля её финансирования в структуре трат на гражданскую науку в 2013 году составляла примерно 18 процентов, при этом более половины всей научной продукции приходилось на работы сотрудников РАН. То есть пятая часть давала половину – по-моему, это очень эффективная работа. При этом примерно 45 тысяч научных сотрудников РАН (с техническим персоналом около 100 тысяч человек), работавших примерно в 550 научных институтах, финансировались как один крупный американский университет – например, Гарвардский.
Я работаю в Институте истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, а также преподавал и преподаю в разных вузах региона вот уже более 10 лет – прошёл путь от ассистента кафедры до доцента. Процесс преподавания учёному необходим для подготовки будущих кадров, вовлечения студентов в науку. Главной бедой наших университетов является, с моей точки зрения, перегруженность преподавателей аудиторной работой и жуткий формализм в виде множества отчётов. Что касается грантов, здесь ничего нового нет. Беда в том, что размер их небольшой. Основными российскими фондами до последнего времени являлись РФФИ и РГНФ, плюс гранты президиумов региональных отделений РАН и президиума РАН. Раньше отделения, как распорядители финансовых средств, проводили конкурсы научных проектов, где отдельной строкой могли прописываться молодёжные программы. Желая раздать «каждой сестре по серьге», давали крайне мало. Это были «средства на скрепки», как мы шутим. Но что будет теперь? В настоящее время создан Российский научный фонд (РНФ) с большим объёмом финансовых средств. Однако это будут средства под большие проекты или исследовательские коллективы. Уже сейчас понятно, что на более чем тысячу организаций ФАНО (кроме институтов РАН, это ещё и институты медицинской и сельскохозяйственной академий) средств не хватит. Что делать рядовым учёным? Нам советуют – как в Америке – переезжать в другие научные организации и пробовать себя там. Я думаю, что при диспропорциях регионального развития в России это обескровит науку в регионах. Здесь крайне важен баланс.
13 февраля  т.г. во Владивостоке глава ФАНО Михаил Котюков на встрече с молодыми учеными задал мне вопрос: «Кого лучше поддерживать грантом – молодого учёного или коллектив, где он работает?» Считаю, что принципиального противоречия здесь нет – часть средств может идти на прямую поддержку, в первую очередь, начинающим свой путь в науке молодым учёным, так как это прекрасный стимул к дальнейшему профессиональному росту, часть – в лаборатории. Однако на той же встрече глава РНФ Александр Хлунов отметил, цитирую по смыслу, что он противник грантов «для молодёжи», равно как и для других групп, ранжированных по возрасту, полу или иному социальному статусу. Принцип понятный, но с нашей точки зрения спорный. Ведь сторонники реформы сами говорили о ключевой роли научной молодёжи в развитии науки. Кроме того, речь в данном случае могла бы идти о куда меньших средствах. Финансируя молодёжь на начальном этапе, мы бы получили систему стимулов, своего рода профессионального отбора, «драфта». Именной грант, считаю, мотивирует и дисциплинирует лучше всяких директив.

– Не пострадают ли от реформы нынешние проекты молодых? Например, конкурсы, жилищная программа, то, что было традиционно?

– Переформулирую проблему шире и ещё раз вернусь к вопросу о финансировании. Сейчас многое не ясно с алгоритмической точки зрения. Например, у моих коллег возникают совершенно конкретные вопросы по организации экспедиций и исследований, проведению командировок и стажировок, по работе центров коллективного пользования, по ситуации вокруг социальных программ (медицинское обслуживание, детские сады, обеспечение жильём – как служебным, так и по линии социальных выплат в виде жилищных сертификатов), по тому, как финализировать уже имеющиеся контракты и развивать научное сотрудничество. Всё это будет решаться в режиме «с колес», по мере поступления проблем.
В прошлом году на российско-германской конференции молодых учёных в Бонне в частных беседах я неоднократно слышал: «РАН - уважаемая научная организация, но мы не понимаем, что с ней произойдёт, а потому говорить о каких-то совместных начинаниях пока преждевременно». Кстати, на той же конференции я встретил много своих соотечественников. Это были наши российские молодые учёные, работающие ныне в Германии. Вот ещё одна грань реформы – отток молодёжи за рубеж без последующего возврата на родину. Он есть и сейчас, однако о его размере мне судить сложно. Причины тому простые – учёные ищут возможности самореализации, и если условия не создаются у нас в стране, то идёт поиск предложений и вариантов на стороне. Подчеркну, что сегодня главным мотивом является не материальное благополучие, это не так называемая «колбасная эмиграция», а возможность профессионально состояться.

– На встрече с представителями ФАНО вы говорили о самоорганизации академической молодёжи. Что это такое?

– Это наш Совет молодых учёных, который был воссоздан в Дальневосточном отделении РАН как общественный совещательный орган при Президиуме ДВО РАН 14 марта 2002 года. Чуть ранее это произошло в Сибири, где молодёжные советы имели и имеют более прочные позиции.
По форме Советы выглядели рудиментом «совка», такой аналог комсомольских ячеек, но очень быстро их деятельность наполнилась новым содержанием. Расскажу о нашем Совете молодых учёных. В него входит 18 человек – представители от одного или нескольких институтов ДВО РАН. Из 34 институтов Дальневосточного отделения львиная доля учреждений расположена во Владивостоке, поэтому 13 членов совета представляют институты Приморского научного центра. Все члены совета избирались молодёжью своих организаций, после чего они из своего числа избрали председателя, заместителей и учёного секретаря Совета. В руководство Совета входят физики, химики, биологи, историки. На мой взгляд, это очень сбалансированное решение. Основными цели и задачи Совета – объединение и координация работы молодых учёных и специалистов в возрасте до 35 лет включительно, являющихся штатными сотрудниками, докторантами и аспирантами научных учреждений ДВО РАН; содействие их профессиональному росту и активному участию в проведении научных исследований и инновационной деятельности; выражение интересов молодых учёных и специалистов по различным аспектам профессиональной деятельности, содействие в решении вопросов социальной защищенности и обеспечении социально-бытовых условий; поддержка Советов молодых учёных научных центров и учреждений ДВО РАН, координация их деятельности, направленной на развитие научных инициатив, закрепление молодых научных кадров в организациях ДВО РАН; взаимодействие с молодыми учёными и студентами вузов, привлечение молодёжи в академическую науку, сокращение оттока молодёжи из ДВО РАН.
Принципиально то, что в наш Совет входят профессионалы. Мои коллеги по Совету уже во многом состоявшиеся учёные, имеющие открытия, патенты, премии и даже медали, опыт сотрудничества с иностранными коллегами в рамках международных проектов. При этом они люди не равнодушные. У Совета нет никаких материальных ресурсов – это беда и преимущество. Нам доверили право говорить от лица почти тысячи молодых сотрудников Дальнего Востока, в их интересах мы и работаем. Наш состав Совета избирался по ранее действовавшим правилам на период до мая 2015 года. Что будет теперь? По идее должно быть принято новое положение, разъясняющее наш статус. Я вижу два пути – сверху, решением ФАНО (в идеале при участии новой РАН), либо снизу – путем создания общественной организации. Последнее менее вероятно, тому масса причин. В случае же превращения Советов в ещё одну ступень квазибюрократической иерархии на их деятельности можно ставить крест, так как уйдет главное, то, о чем я говорил – доверие со стороны рядовых сотрудников. Сегодня оно высокое. Коллеги из Новосибирска проводили в конце 2013 года опрос, в котором приняли участие 1579 человек из всех отделений РАН. В числе прочего их просили дать оценку деятельности различных органов РАН в связи с реформой. Так вот, рейтинг поддержки деятельности СМУ оказался самым высоким – 68 процентов. Для сравнения: профсоюз заручился поддержкой 43,4 процента опрошенных; администрации институтов – 47,8; руководство региональных отделений – 46,7; руководство РАН – 31,3 процента. Если в ходе реализации реформы власть наберется мудрого терпения в деле разъяснения своих действий, чтобы их смысл был понятен каждому учёному, если не будут массово ущемлены социальные и профессиональные права учёных (включая молодых) и у них реально появится возможность заниматься научным творчеством, то нервозность в научных коллективах пройдёт и ситуация улучшится. В противном случае, по моему мнению, систему науки в России ждёт удар, последствия которого боюсь прогнозировать. Не знаю, насколько это важно, но, при всём нашем скепсисе, руководитель ФАНО РФ Михаил Котюков произвёл на меня и моих коллег хорошее впечатление. Подождём дел.

Продолжение. Начало – здесь.

Еще в советское время молодой аспирант Д.Ф. Петров выступил с инициативой создания в Институте Цитологии и Генетики СО АН СССРлаборатории цитологии и апомиксиса растений. Апомиксис (бесполосеменное размножение) - особый способ размножения, благодаря которому воспроизводятся точные генетические копии материнского растения.

В итоге исследователями была получена целая серия гибридных растений с разным набором родительских геномов, но выделить кукурузу с бесполосеменным размножением (изначальная цель создания лаборатории) не удалось. Вот на этой ступени исследований Виктор Андреевич Соколов и вступил в заведование лабораторией. Предоставим ему слово:

– На протяжении своей научной карьеры я всегда занимался растениями, причём именно классическими объектами – ячменем, горохом – и вот теперь занимаюсь кукурузой. Апомиксис я исследую почти 30 лет, с 1986 года, хотя далеко не сразу данная проблема стала основной. В аспирантуре моим руководителем была Вера Вениаминовна Хвостова, аспирантка выдающегося советского генетика, академика Николая Петровича Дубинина.

Когда я пришел в науку в 1966 году, в СССР генетика только начала возрождаться и единственным более или мене успешным направлением работы был мутагенез (прим.:искусственное получение изменений в нуклеотидах или их последовательности в ДНК). С точки зрения селекции очень важно наличие изменчивости и большого количества разных форм. Для их получения ученые применяли физические мутагены, облучали растения нейтронами, гамма-излучениями и т.д. Использовались также и химические мутагены, открытые Иосифом Абрамовичем Рапопортом в СССР и Шарлоттой Ауэрбахв Англии. Одно время им даже хотели присудить Нобелевскую премию за это достижение. Так вот, на четвертом курсе университета у нас был большой цитогенетический практикум, который вела как раз В.В. Хвостова, досконально знавшая хромосомы дрозофилы.

У неё была очень занятная система поощрений: Вера Вениаминовна приносила конфеты (обычно московские «Кара-Кумы») и всем, кто первым обнаруживалхромосомные аномалии на препаратах, выдавала по одной за каждый результат. Помню, что у меня всегда было очень много конфет, я их потом нашим девочкам дарил.

Изначально я хотел идти в молекулярную генетику, активно ей интересовался, много чего читал – тогда после падения Т.Д. Лысенко начали переводить научные труды и монографии по генетике – и планировал пойти к Дмитрию Георгиевичу Кнорре в институт биоорганической химии. С ним я познакомился на третьем году обучения, когда он читал курс физической химии. Между нами существовала даже предварительная договоренность, но Вера Вениаминовна убедила меня в том, что я прирожденный цитогенетик, представитель «вымирающего племени» мужчин-ученых. Она вела очень активную агитацию, так что устоять не удалось. В итоге я попал к ней в качестве дипломника, потом в аспирантуру, и занялся изучением цитогенетического эффекта некоторых химических мутагенов на ячмене.

Ячмень очень удобен для изучения: он диплоидный самоопылитель, у него простой хромосомный набор, хорошие по замеру и морфологии хромосомы. Было известно, что некоторые мутагены могут избирательно модифицировать отдельные нуклеотиды в ДНК. У нас возникла следующая идея: если подействовать таким агентом в определенное время  удвоения ДНК, то мы можем вызвать изменение определенных генов. Этот процесс получил название направленный мутагенез. Им занимались не только мы, но и многие зарубежные лаборатории, причем как на растениях, так и на микроорганизмах (особенно на промышленных продуцентах антибиотиков). Именно таким образом получены высокопродуктивные штаммы. С задачей я полностью справился, В.В. Хвостова была очень довольна, а работа была успешно защищена в качестве кандидатской диссертации.

Вера Вениаминовна была уникальным человеком, она всем помогала, ведь основной состав сотрудников института никогда не слушал генетических курсов в ВУЗах, тем более, никогда не выполняли генетических практикумов, поскольку после сессии ВАСХНиЛ 1948 года все кафедры генетики в СССР были закрыты. Проведя всю жизнь, если можно так выразиться, в хорошем обществе внутри Садового кольца, она очень плохо понимала внутривидовую борьбу. Как-то она имела неосторожность в присутствии большого количества людей меня похвалить и сказать, что из меня получится хороший заведующий лабораторией, поскольку я быстро ориентируюсь в проблеме и формулирую идеи. Публика на сей счет имела свое мнение, и в итоге, вследствие различных дрязг и сплетен, мне пришлось уйти в другую лабораторию. О доносах на меня Вере Вениаминовне я узнал лет через 10, уже после ее смерти, от ближайшей помощницы В.В. Хвостовой по хозяйственным делам лаборатории.

В новой лаборатории я начал заниматься гетерозисом, явлением, которое до сих пор ученые не очень понимают. Суть его состоит в следующем: гибриды первого поколения F1, полученные от двух чистых линий, оказываются почему-то очень продуктивными, но причину этого феномена никто назвать и сейчас не может.

Наша рабочая гипотеза была такова: если растения, живя на поле по соседству с другими растениями, т.е. в точно таких же условиях, набирают большую массу, дают больший урожай при одинаковом времени вегетации, то, следовательно, у них в единицу времени происходит большее количество биохимических превращений. А для того, чтобы реализовать такой тип развития, нужно обеспечить его энергией.  Тогда мы решили исследовать ферменты, которые обеспечивают энергообмен. Выяснилось, что у гибридов их активность значительно выше, чем у родительских форм или негетерозисных гибридов. Однако с точки зрения генетики неясно, является ли это причиной или следствием другого, более корового явления.

Спустя какое-то время я познакомился с работами Владимира Александровича Струнникова, который изучал гетерозис на тутовом шелкопряде. В соответствии с его оригинальной концепцией, мутация, угнетающая рост, вызывает некие явления в геноме (тогда еще не было широко признано понятие «геномный шок»), которые приводят к формированию компенсационного комплекса генов (ККГ). Задача комплекса – погасить негативные эффекты мутации, поэтому когда мы при гибридизации в связи с получением F1 закрываем действие негативной мутации нормальным геном, то этот комплекс приводит к необычному быстрому росту и формированию большого урожая.

Позднее данную гипотезу мы проверили и подтвердили на мутантах гороха с низким содержанием хлорофиллов. Более того, с моей сотрудницей Татьяной Константиновной Таракановой мы показали, что в ответ на одну из таких мутаций гены, компенсирующие ее негативный эффект, формируются в 5 и 7 хромосомах гороха.

В 1986 году в связи с почтенным возрастом Д.Ф. Петрова был объявлен конкурс на замещение должности в Институте систематики и экологии животных, и я прошел на заведование лабораторией цитологии и апомиксиса растений. Некоторое время продолжал исследования по гетерозису, но одновременно начал активно вникать в новую для меня тематику. Тут мне хорошо помог Борис Федорович Юдин, прекрасный специалист и очень активный научный сотрудник.

После развала СССР, естественно, начались определенные и, впрочем, закономерные проблемы, так что в 1993 году мы небольшим коллективом в 10 человек перевелись в Институт цитологии и генетики. Я искал возможность продолжить работу и обратился за помощью к Иву Савидану, французу, работавшему в международном Институте кукурузы и пшеницы в Мексике. Он передал письмо с моей просьбой в Министерство сельского хозяйства США, где я получил правительственный грант на 3 года, потом еще от частного фонда на 2. В результате работы с коллегами из США мы получилипатент на «апомиктичную кукурузу» и в целом добились очень хороших результатов. Кроме того, стало ясно, почему группе Д.Ф. Петрова не удалось получить кукурузу с бесполосеменным размножением. Во-первых, признак апомиксиса очень сложный и контролируется большим числом главных генов и так называемых минорных. Во-вторых, для его экспрессии необходимо как минимум 9 определенных хромосом от дикого родителя, т.е. гамаграсса. В-третьих, апомиксис проявляется только на полиплоидном уровне.

Американцы к кукурузе относятся очень серьёзно, поэтому и работа велась на высочайшем уровне. Кукуруза является ведущей агрокультурой, на которой в прямом и переносном смысле держится цивилизация США. Именно она позволяет производить огромное количество мяса птицы и свинины по доступным всем ценам. Ученых, занимающихся этим объектом в Америке, очень много, они даже объединены в ассоциацию генетиков кукурузы.

Кроме того, на кукурузе были открыты мобильные генетические элементы, за что Барбара Мак-Клинток заслуженно получила Нобелевскую премию. Существуетцентральный генетический банк кукурузы с бесценной коллекцией линий. Все образцы можно выписать по каталогу и получить для работы в течение 5 дней.

Я часто говорю коллегам и своим сотрудникам, что кукурузу бог создал специально, чтобы генетики не зазнавались. У нее очень многое не так, как у других, классических объектов генетики растений. Тут можно снова вернуться к работам Б. Мак-Клинток. Когда она предположила, что нестабильность генома кукурузы связана с перемещением неких участков хромосом по геному, то многие классики, в том числе наш выдающийся генетикНиколай Владимирович Тимофеев-Ресовский, стали говорить, будто у Барбары «гены забегали». Конечно, подобное суждение можно смело назвать крамольным, подумать только, допустить перемещениегенов с места на место. На самом деле, это одновременно и кризис, и качественный скачок в понимании природы.

От редакции: Сейчас в лаборатории цитологии и апомиксиса растений занимаются получением принципиально новых гибридов кукурузы и гамаграсса. Уже проведена последовательная гибридизация линий кукурузы, используемых для получения гетерозисных гибридов F1, и объединены их геномы с геномом дикого сородича, несущего гены апомиксиса. Полученный таким образом апомиктичный гибрид по многим агрономическим параметрам превосходит своих «родителей»: больший урожай зеленой массы (до 100 тонн с гектара, в то время как у кукурузы данный показатель не превышает 35), высокое содержание  перевариваемого протеина, незаменимых аминокислот и важнейших микроэлементов. Кроме того, этот гибрид жаростоек и засухоустойчив, он переносит легкое переувлажнение и толерантен к засолению почвы, что делает его практически несокрушимым по сравнению с другими культурами. В перспективе, как отмечает В.А. Соколов, новое растение произведет настоящую революцию на мировом агропромышленном рынке.

7 апреля Комитет Госдумы по природным ресурсам, природопользованию и экологии провел «круглый стол» на тему: «Законодательное обеспечение отрасли редких, в том числе редкоземельных металлов» (РиРЗМ). В обсуждении приняли участие депутаты Государственной Думы, члены Совета Федерации, представители федеральных, региональных органов власти, научного и экспертного сообщества, руководители добывающих и перерабатывающих РЗМ предприятий. Вел мероприятие первый заместитель председателя Комитета по природным ресурсам, природопользованию и экологии Валерий Язев.

Во вступительном слове В.Язев обрисовал ситуацию с РиРЗМ в стране: «Мы не производим необходимую высокотехнологичную продукцию в стране, а импортируем порядка 10-15 тыс. тонн редких земель. Редкометальная отрасль тоже не развита, что ведет к стагнации технологии и к отставанию в мире, возникают конфликты между добычными предприятиями и перерабатывающими». По его словам, область применения была бы чрезвычайно широка, если бы в стране было развито высокотехнологичное машиностроение. Это касается не только отрасли редких металлов, а практически всех сырьевых секторов России, за исключением нефти и газа, считает депутат, - «чтобы развивались технологии, нужны экономически окупаемые бизнес проекты».

Участники обсуждения отметили, что Россия располагает значительными балансовыми запасами редких и редкоземельных металлов - около 27,7 млн. тонн, по объему сырьевой базы находится на втором месте в мире после Китая.

РиРЗМ применяются в производстве суперсплавов и высококачественных видов стали, в оптике и электронике, лазерных технологиях, в производстве композиционных материалов, высокотемпературных сверхпроводников, магнитов, в нанотехнологичных разработках и др.

Проблемы развития отрасли участники «круглого стола» рассмотрели на примере вольфрамового производства. С основным докладом по работе этой подотрасли выступил директор департамента металлургии и тяжелого машиностроения Министерства промышленности и торговли РФ Алексей Михеев, рассказавший о том, что в России существует пять независимых производителей вольфрамового концентрата (ВК), их общий объем – 4-5 тыс. тонн ВК в год. Основными переработчиками их продукции являются два завода, мощности которых рассчитаны на переработку не менее 7 тыс. тонн ВК в год. Потребности российского рынка удовлетворены полностью за счет вторсырья. Основные объемы производимых на территории страны ВК поставляются на экспорт – порядка 50 – 70 процентов в последние три года.

Для ограничения вывоза необработанного вольфрамового сырья с территории России постановлением Правительства с 2012 была установлена 10%-я таможенная пошлина на руды и ВК. В результате, объем экспорта снизился на 23% в год, а загрузка мощностей только одного из заводов выросла с 22% до 34%, но этого, по словам представителя Минпромторга, «все равно недостаточно для устойчивой рентабельной работы», для обеспечения стабильного функционирования и развития производства переработчики должны быть загружены на уровне не менее 60%.

Первый заместитель Генерального директора ОАО «Росгеология» Геннадий Алексеев в своем докладе остановился на особенностях уникальных месторождений, их форме собственности, особенностях лицензирования, нераспределенном фонде, систематизировал редкие и редкоземельные металлы по группам и др., отметив важность и необходимость развития промышленности РиРЗМ. Успех может обеспечить на каждом этапе сложной технологической цепочки, подчеркнул. Г.Алексеев, учет рисков и факторов неопределенности на каждом из этапов, начиная от разведки, добычи, комплексного извлечения, объемов и сроков потребления, выпуска продукции.

Необходимо повысить привлекательность этого вида бизнеса, чтобы на каждом из вышеперечисленных этапов цепочки можно было бы привлекать инвесторов, для этого необходим комплексный подход. Единственным успешным механизмом может стать только государственно-частное партнерство, уверен представитель ОАО «Росгеология». Кроме того, необходимо провести комплексную геолого-экономическую и технологическую экспертизу всех месторождений РиРЗМ, которые сегодня есть в Российской Федерации. В результате комплексной ревизии может потребоваться изменение статуса месторождений, что станет началом экономической привлекательности этой отрасли промышленности.

Заместитель руководителя ФАС Андрей Цыганов в своем выступлении отметил, что отрасль РиРЗМ не только стратегическая, но и перспективная с точки зрения соблюдения норм антимонопольного законодательства, а также сообщил, что в результате недавней камеральной проверки всех предприятий первого передела вольфрамовой подотрасли нарушений не обнаружено. Также А.Цыганов напомнил, что из-за стратегической направленности производства рынок вольфрама для антимонопольного законодательства будет сложным всегда, и что все хозяйствующие субъекты при сделках с иностранными инвесторами должны проходить Правительственную комиссию по контролю за осуществлением иностранных инвестиций, которая «работает как часы» под руководством Председателя Правительства.

Член Комитета Совета Федерации по аграрно-продовольственной политике и природопользованию Степан Жиряков свое выступление построил на своем 40-летнем опыте работы в редкоземельном кластере и примере Забайкальского горно-металлургического комбината в возрождении РЗМ промышленности. Он отметил, что в складывающемся сейчас геополитическом пространстве положения страны, «порой, нужно вспоминать об обороне, перейти к государственным задачам при отработке месторождений», в том числе предложил «вернуться к теме, что такие предприятия могут быть убыточные». С.Жиряков затронул в своем выступлении незаконность выданных лицензий по некоторым месторождениям, обратившись к представителю курирующего ведомства с предложением о проведении проверки.

По итогам обсуждения участники «круглого стола» выработали ряд рекомендаций Государственной Думе, Правительству РФ. В частности, Федеральному Собранию участники «круглого стола» рекомендовали законопроекты, направленные на законодательное обеспечение отрасли РиРЗМ, рассматривать в первоочередном порядке. Правительству рекомендовали: рассмотреть возможность проведения инвентаризации техногенных минеральных образований; регулировать ставки вывозных и ввозных таможенных пошлин на вольфрамсодержащую продукцию; ускорить развитие геологоразведочных работ по наращиванию минерально-сырьевой базы РиРЗМ, разработать и использовать комплексные технологии освоения месторождений для получения продукции высокой степени технической готовности. Добывающим и перерабатывающим предприятиям предложено выработать согласованную формулу цены внутри страны на объем ВК.

Клонирование овечки Долли когда-то стало настоящей сенсацией. Однако мало кто знает, что эта овца болела всю свою недолгую жизнь и умерла в возрасте шести лет. Ученые пока уступают природе в успешности проведения «экспериментов» и эффективности их результатов. Это и понятно: у нее были миллионы лет и несметное количество экспериментального материала. Человек же оперирует только в лаборатории и на несравнимо малом отрезке времени. Подробнее о природном клонировании рассказывает доктор биологических наук, заведующий лабораторией цитологии и апомиксиса растений Виктор Андреевич Соколов.

Для начала следует сказать несколько слов о тематике, которой занимается Виктор Андреевич. Как можно догадаться из названия лаборатории, предметом изучения является апомиксис, т.е. бесполосеменное размножение растений. В своей статье «Будет ли следующая “зеленая революция”?» (прим.: журнал «Наука и жизнь», № 3, 2003) исследователь характеризует апомиксис как особый способ размножения, благодаря которому воспроизводятся точные генетические копии материнского растения.

По современным оценкам, апомиксис имеется всего у 0,3% цветковых растений, в основном трав, но некоторые из них занимают огромные пространства суши.

Например, миллионы гектар в пампасах Бразилии и Аргентины заняты апомиктичными видами ветвянки и гречки (прим.: не гречихи, из которой производят популярную крупу). При этом эволюционное значение бесполосеменного размножения весьма велико.

В этой связи надо упомянуть, что цветковые растения – очень обширная таксономическая группа, насчитывающая более 350 000 видов, в то время как более древние голосеменные имеют около 1000 видов. Данная эволюционно молодая группа сумела широко распространиться и завоевать разнообразные экологические ниши. В свое время Ч. Дарвин говорил, что столь огромное число видов цветковых растений – «ужасная загадка» для исследователей, хотя новые виды цветковых растений в дикой природе образуются постоянно. Так, например, Spartina anglica образовалась в конце 19 века на побережье Англии благодаря межвидовой гибридизации. А около 80 лет назад подобный феномен был показан для козлобородника (Tragopogon miscellus) в США. Более того, совсем недавно этот естественный эксперимент  успешно повторили в лабораториях. Во многом разнообразие цветковых и их эволюционные преобразования связаны с тем, что эти формы растений могут кратно удваивать число хромосом, т.е. переходить на полиплоидный уровень. В свою очередь, данный процесс приводит к взрыву изменчивости и возможности формировать плодовитые гибриды между видами растений и к созданию новых видов. Кстати, мягкая пшеница, из которой мы производим муку для выпечки хлеба, тоже образовалась от случайной гибридизации твердой пшеницы с диким сородичем около 8 тысяч лет назад на полях, возделываемых человеком. По всей видимости, апомиксис есть не что иное, как одно из новых свойств, появляющихся у некоторых полиплоидных растений при отдаленной гибридизации.

Как мы уже упоминали выше, лишь около 0,3% видов цветковых растений могут размножаться таким путем. При этом среди культурных растений апомиксис представлен только у цитрусовых, яблонь и некоторых кормовых трав. У основных культур – кукурузы, риса, пшеницы и других пищевых злаков – его не обнаружено, хотя многие из последних являются полиплоидами. Получить возможность производить семена хлебных злаков, риса и кукурузы путем именно апомиктического размножения было весьма привлекательно с экономической точки зрения.

Единожды создав хорошую форму с целым комплексом ценных генов, мы могли бы теоретически поддерживать ее в производстве бесконечно долго, этакий генетический Perpetuum mobile.

Те, кто выращивают томаты и огурцы, могут видеть на пакетиках с семенами значок F1, что значит семена первого гибридного поколения. Растения, выросшие из такого посадочного материала, выгодно отличаются от обычных форм большей урожайностью, устойчивостью к болезням и экологической пластичностью.

Но проблема в том, что семена, полученные от них, уже не будут обладать  подобными качествами, поскольку они, как говорят генетики, расщепляются в результате полового размножения. Следовательно, гибридные семена F1 необходимо получать ежегодно,  проводя новые гибридизации, что весьма трудоемко и не всегда рентабельно.

Выдающиеся советские цитогенетики Г.Д. Карпеченко и М.С. Навашин еще в 1935 году высказали идею закрепления ценных комплексов генов путем перевода растений на апомиктический способ репродукции. Тогда материнское растение будет клонироваться, и набор его генов передастся потомкам без изменений. При этом апомиксис предлагалосьзаимствовать, как это часто делалось с другими признаками, у диких сородичей. Вскоре Г.Д. Карпеченко был репрессирован, а М.С. Навашин перешел на тематику, связанную с производством резины для авиационных колес. Тем не менее, известно, что рукописи не горят, а предугадать, чем наше слово отзовется, невозможно. Идея не была потеряна, и молодой аспирант Д.Ф. Петров, работавший в то время ВИРе, запомнил ее и решил реализовать в Институте Цитологии и Генетики СО АН СССР, где создал лабораторию цитологии и апомиксисарастений. Ему с сотрудниками первыми в мире удалось получить гибриды между кукурузой и гамаграссом восточным, который является одним из ее ближайших диких сородичей, несущих признак апомиктического размножения. В итоге была получена целая серия гибридных растений с разным набором родительских геномов, но выделить кукурузу с бесполосеменным размножением не удалось.

Вот на этой ступени исследований Виктор Андреевич Соколов и вступил в заведование лабораторией.

Продолжение читайте на нашем сайте в понедельник

Вчера, 8 апреля, на встрече инициативной группs общественности Академгородка с директором Новосибирской государственной филармонии (НГФ) Татьяной Людмилиной обсуждался репертуарный план НГФ в Доме ученых СО РАН, сообщила исполнительный директор фонда «Академгородок» Наталья Пинус.

«Татьяна Людмилина обещала, что филармоническая билетная касса Дома ученых продолжит работу. Договоренность достигнута и в отношении репертуара. Мы договорились о возврате к прежнему графику, в том числе о возврате абонемента струнного квартета «Филармоника» и о дополнении абонемента джазового репертуара тремя дополнительными концертами, которые планировали исключить», – уточнила Наталья Пинус.

На встрече была достигнута договоренность о совместных действиях, нацеленных на популяризацию репертуара филармонии для увеличения объема продаваемых абонементов. В частности, не исключена возможность проведения на базе средних школ Советского района специализированных лекториев, посвященных классической музыке. Такой формат работы со школьниками сегодня реализуется филармонией в центральных районах города.