В издательстве «НЛО» вышел увесистый шестисотстраничный сборник переведённых с английского статей «Наука по-американски: Очерки истории». На обложке почему-то изображён спесивый силуэт башни Банка Америки, нацелившейся в небо с вызовом ракеты-носителя. Фото оформлено в сепии: как-никак в книге речь о прошлом, в основном о последних полутора веках. Опять-таки снизу вверх стремительно раскручивается аквамариновая архимедова спираль. Месседж обложки ясен: в области интеллекта, как и в финансах, империя взмывает всё выше, всё быстрее и сильнее. Позавчера дородный естествоиспытатель запускает в грозовую тучу воздушного змея, сегодня его упитанная родина запускает общительного робота на Красную планету, где так и не нашлось зелёных человечков, но в скором будущем, как знать, уже начнут курсировать зелёные купюры с ликом Франклина.

Впрочем, книга посвящена не столько учёным или научным озарениям, сколько злободневной для наших широт теме управления наукой и высшим образованием, его взаимосвязям с правительством, частным бизнесом и армией.

Сегодня Соединённые штаты неоспоримо превосходствуют в мировой науке, о чём говорит хотя бы абсолютное преимущество по количеству нобелевских медалей (до Второй мировой дела обстояли не столь благополучно).

Если верить недавнему докладу Национального научного совета США, почти треть всех мировых затрат на исследования и разработки приходится на заокеанскую империю: в 2011 году она потратила на эти цели около 430 миллиардов долларов, в то время как Евросоюз — около 300 миллиардов, Китай — около 200 миллиардов, Япония — около 150 миллиардов.

Однако общемировая доля Штатов постепенно снижается (с 37% до 30% за десятилетие), тогда как азиаты не теряют времени зря: Поднебесная уже стала лидером по темпам роста ассигнований на R&D. Разумеется, напор финансового потока сам по себе ещё ни о чём не говорит, однако Восток явно не дремлет.

Так в чём секрет американского успеха на интеллектуальном поприще? Контур ответа даёт в предисловии научный редактор сборника — Даниил Александров, сын ректора ЛГУ, профессор факультета социологии петербургского филиала Вышки, биолог по образованию, последние четверть века посвятивший изучению истории науки. Он соглашается с расхожим мнением: «американская наука жива заёмными мозгами». Однако просто рекрутировать умы недостаточно (вспомним о российских мегагрантах — более чем смелой программе с несколько невнятными результатами). Гораздо важнее подготовить почву для исследований, наладить механизмы карьерного роста и социальной мобильности. По мнению редактора, важнейшие институциональные решения в научной сфере возникли в Штатах путём компромисса между разными группами влияния: условно говоря, чиновниками, толстосумами и вояками. Именно отсутствие плана, схватка интересов и непредсказуемость окончательного результата позволили организовать науку столь привлекательным для яйцеголовых образом.

Скажем, профессор Пенсильванского университета Роберт Коулер повествует, как в эпоху пара и электричества наука и преподавание в американских высших учебных заведениях завязались в неблагополучный узел. С одной стороны, как справедливо замечали в Йеле, «исследования без обучения столь же бесполезны, как вера без трудов». С другой — фабрики диссертаций работали на полную мощность, но их качество оставляло желать лучшего, университеты даже прозвали ненасытными «спрутами PhD».

Тогда в 1901 году нефтяной магнат и филантроп Джон Рокфеллер вложил миллионы в институт медицинских исследований, а год спустя его примеру последовал стальной магнат Эндрю Карнеги, пожертвовав деньги на поддержку естественных наук. Их щедрость стала мощным импульсом для развития R&D. Несколько десятилетий спустя Белый дом вновь обратил пристальное внимание на учёных, когда речь зашла о национальном престиже и безопасности, вложив астрономические суммы в создание ядерного оружия и космическую гонку. Таким образом, двигаться в тех или иных направлениях американскую науку побуждали различные силы, часто не то чтобы противоборствующие, но преследующие разные цели.

Всего в книге четыре раздела. Первый посвящён тому, как за океаном преобразилась модель европейского университета. По большей части говорится об аспирантуре как «машине по производству диссертаций». Второй подробно рассказывает о крупнейших научных фондах и взаимосвязи частного финансирования науки с государственным. В третьем речь идёт о научной политике правительства, в основном в период мировых войн. Четвёртый повествует о фундаментальных и прикладных разработках для промышленности и войны, в частности о том, как американцы осваивали немецкое «оружие возмездия», баллистическую ракету «Фау-2».

Тираж сборника невелик, всего тысяча экземпляров, однако его статьи носят настолько скрупулёзный характер, что вряд ли будут интересны широкой публике. Популярных или занимательных очерков вы тут не найдёте.

Жаль, но язык не поворачивается дежурным образом заметить, что книга может быть полезна администраторам в области науки и образования. В нашем промозглом климате талант администратора постепенно сводится к умению уловить, а всего лучше предугадать волю высшего начальства, явно не питающего к науке тёплых чувств — достаточно послушать удручающие сводки с академического фронта.

Редактор книги о нашумевшей реформе РАН осторожно и расплывчато замечает: «Ни учёные, ни менеджеры науки или политики не имеют чётких представлений о том, как налаживать отношения и действовать в складывающихся социальных структурах», а затем советует преобразователям «с искренним энтузиазмом сконструировать науку в России по американским, немецким или французским лекалам». По мнению профессора Александрова, иностранные ингредиенты будут вариться в отечественном котле, пока не возникнет загадочная «наука в русском стиле». Дай-то Бог. Но почему-то подобное словосочетание наводит на мысли о Китоврасе: зверь мудрый, но пока никем не встреченный.

Алексей Огнев

27 марта на общем собрании РАН были избраны вице-президенты и новый состав президиума Академии наук, в которую вошли медакадемия и академия сельхознаук. Новый устав РАН может вернуться на доработку, т.к. он не устраивает Минобрнауки РФ. 

Были переизбраны все вице-президенты РАН: Сергей Алдошин, Жорес Алферов, Анатолий Григорьев, Лев Зеленый, Валерий Козлов, Валерий Костюк, Валентин Сергиенко, Талия Хабриева, Валерий Чарушин и руководитель Сибирского отделения Александр Асеев. В состав президиума не попал руководитель Национального исследовательского центра «Курчатовский институт» академик Евгений Велихов.

Принятый вчера новый устав РАН отправится на утверждение в правительство РФ. Не исключено, что он вернется на доработку.

В частности, «Коммерсантъ» ссылается на слова заместителя министра образования и науки Людмилы Огородовой, которая заявила, что устав может быть отклонен, так как «функция РАН в нем значительно расширена в сравнении с законом».

О том, с какими проблемами сталкивается лауреат конкурса мегагрантов 2011 года в России, рассказывает профессор Владимир Спокойный, зав. сектором математических методов предсказательного моделирования ИППИ РАН. C ноября 2011 года он заведует Лабораторией структурного анализа данных и оптимизации МФТИ. Беседовала Наталия Демина.

— Перед тем, как вернуться в Россию для руководства мегагрантом, Вы долгое время прожили за рубежом. Когда Вы уехали из страны?

– В 1992 году я уехал в докторантуру во Францию. Там получил предложение и потом почти сразу же переехал в Германию, где и остался, пройдя путь от научного сотрудника до профессора и заведующего лабораторией. Всё у меня было прекрасно, и никаких мыслей о возвращении на родину не было, пока бывшие коллеги не обратились ко мне с предложением подать заявку на мегагрант.
Раньше в мои молодые годы здесь, в Москве, был своего рода научный Клондайк по большинству научных направлений, в том числе и по математической статистике, работала очень эффективная рабочая группа. Ее лидером был Рафаил Хасьмин-ский, работавший в ИППИ РАН. Он меня и пригласил тогда работать в ИППИ. Когда я уехал, а потом из этой группы разъехались почти все, научная школа математической статистики и в Москве, и фактически во всей России практически умерла. Примерно 20 лет в России не появлялись ни новые научные идеи, ни новые молодые кадры по этому направлению.
Когда возникло предложение по мегагранту, то первой моей мыслью было стремление не то чтобы реанимировать эту научную школу, но хоть как-то активизировать исследования в этой области. Деньги у нас были, и в первые два года мы развили активную деятельность.
Формально моя лаборатория существует в рамках Физтеха. Позиция руководства университета проста и достаточно прагматична. Математическая статистика не их профильная специальность, они готовы иметь лабораторию по математической статистике и оптимизации, если для этого ни во что не надо инвестировать. Наши публикации и достижения идут в зачет всего университета (…).
Физтех нас поддерживал в том смысле, что совершенно не мешал. Не пытался залезть к нам в карман. Но когда речь зашла о продлении мегагранта, о возможности соинвестирования, то тут мы столкнулись со стеной. Университет в нас вкладывать не хочет. У него есть свои любимые направления, а математика -это не их дитя.

— Если Вас спросят, на что пошел мегагрант, каковы результаты Вашей научной деятельности, что Вы ответите?

– Да, меня порой спрашивают: вот вам грант дали, чем вы занимаетесь? Что вы создали? Я говорю, что приехал в Россию делать науку, а наука -это ученые. Мне приходится растить науку с нуля, практически на пустом месте (…). Это не делается за год или два. Я начал с того, что прочитал студентам курс лекций. Результатом был экзамен. Так мы набрали десяток студентов, которым интересна математическая статистика. Через год еще десяток. Сейчас я читаю курс в третий раз. На экзамен записалось еще 15 человек.
Лекции я читаю в Независимом Московском университете. С Физтеха там большинство студентов, но есть и с мехмата, что меня радует, есть из ВШЭ. Отовсюду, где есть математика, ко мне на лекции приходят студенты. Мы их отбираем по очень высокой планке, я читаю лекции по материалам собственных научных разработок.
Мы стараемся работать с ребятами 3-4 курса, иначе дальше они уже расписаны по другим научным руководителям, и отбор вести поздновато. Иногда мы делаем исключение и берем студентов 5-6 курса. Итак, берем студентов 3-4 курса, начинаем их вести с бакалавриата. Потом ведем студентов до магистерского диплома, наша цель — магистерская работа на уровне кандидатской диссертации. И сразу пытаемся вовлекать студентов в активную научную работу.
Мы организовали школы, конференции и семинары. Каждый месяц у нас проходят научные события, есть студенческие и научные семинары. Наш сайт называется ПреМоЛаб (premolab. ru). Мы создаем научный котел, в котором молодые ребята могут вариться и расти. Моя главная продукция за эти два года — это 20 молодых специалистов, которые прошли через мою лабораторию, которые уже сейчас в состоянии пусть не самостоятельно, но активно работать в команде.
В министерстве от нас ожидают быстрого результата, прорывных проектов по новейшим направлениям. Но для того, чтобы вести сложные проекты, нужны подготовленные кадры. Первоочередную задачу набора перспективных кадров мы решили, но за два года их не вывести на передовой научный уровень. У меня есть группа в Берлине, ее я растил 15 лет, там у нас есть подобные проекты. Я мог бы перенести полученные там результаты сюда, в Россию, но ведь цель не в этом. Нам надо заложить базу для собственных научных исследований.
Я перед дилеммой, как я могу сочетать ведение прикладных проектов и зарабатывание денег в Москве и одновременно заниматься обучением молодежи? Это 3-4 курс, разве можно их бросить на прикладные проекты? Их это только поломает. Им надо учиться, им надо постепенно выходить на научный уровень. Их надо посылать на топовые научные конференции, я вожу их к себе в Германию, показываю, как устроена наука, как надо работать по-современному.
Это главный парадокс российской программы мегагрантов, ее главная проблема, которую мы, математики, понимали уже в самом начале, но в министерстве нас не слышат. Такая программа должна быть рассчитана не на 2 года, а на 20 лет или хотя бы на 12. В Германии подобные программы рассчитаны на 12 лет. Это же совсем другое дело! А у нас получается почти тупиковая ситуация: большими усилиями создан научный коллектив, но если не будет дальнейшего финансирования, то это всё однозначно умрет. И набранные и подготовленные кадры разойдутся по каким-то конторам. Получится, что вся моя работа была напрасной. Зачем было вбухивать полтораста миллионов рублей? Механизм перестройки работы лабораторий после срока финансирования в программе мегагрантов не предусмотрен (…).

— А Вы говорили об этом министру Ливанову и его коллегам?

– Естественно, эта тема активно обсуждалась уже «первой волной» мегагрантников, когда министром был еще Андрей Фурсенко, который лично интересовался этой программой. Но сейчас наше министерство проводит реорганизацию академии, глобальную перестройку научно-образовательной сферы. Очень хочется, чтобы ошибки и недочеты программы мегагрантов были учтены при проведении реформ.
В программу мегагрантов уже вбухали и вбухивают гигантские деньги, разумеется, их можно потратить разумно, но у нас нет культуры терпения. Люди не понимают, что если выделить много денег на очень короткий  срок, то их трудно использовать разумно, проще быстро распилить. Ничего другого с ними сделать нельзя.
Между тем, есть известный мировой опыт. Есть примеры США и Германии. Это две страны с максимальной широкой линейкой научных программ. Там масса программ, от самых микроскопических до больших. Например, в Германии минимальный срок программы — 3+3 года.

— В Российском научном фонде сейчас появилась программа 3+2…

— Всё равно немного маловато. Большие программы обычно идут по схеме 5+5 или 4+4+4. После каждого периода идет серьезная перезагрузка. Проводится тщательная экспертиза проектов. Это, например, делает NSF в США, либо DFG в Германии. Туда приглашаются ведущие ученые, которые оценивают каждый проект по самым высоким научным стандартам. Только жизнеспособные проекты получают продолжение и поддержку. Инструмент для контроля есть, и надо давать хорошим проектам возможность для продолжения работы.

— Вам могут сказать, мол, зачем Вы вернулись, неужели не хватало работы в Германии?

– В Берлине я был загружен на 120%, ведь я завлаб в институте и профессор в университете. В России же моя нагрузка как минимум удвоилась. Я всё это тяну в ущерб своей семье и здоровью. Но всё компенсируется тем, что я вижу плоды, вижу, как работает моя группа, моя команда, как приходят новые и новые сильные ребята (…). Кадры — это первоочередное, что нужно восстанавливать в России. Но для этого нужен не только энтузиазм ученых, но и долговременная поддержка государства. Меня удручает то, что у нас уже на 2015 год нет мало-мальски четкого финансирования.

Фото сайта http://trv-science.ru

Продолжаем наш разговор про этногенетику. В прошлый раз мы рассказали о ее зарождении и формировании как науки. А сегодня поговорим о работе новосибирских биологов в этом направлении. Наш собеседник - заведующая лабораторией популяционной этногенетики, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник Института цитологии и генетики СО РАН Людмила Павловна Осипова.

- Людмила Павловна! Вы занимаетесь тем направлением генетической науки, которое называется этногенетикой. Несмотря на перспективность этой сферы науки, в силу ряда причин, в мире не так много научных центров, где бы основательно занимались исследованиями в области этногенетики. Институт цитологии и генетики СО РАН (ИЦиГ) относится к их числу. Можно вспомнить, как все начиналось?

- Отсчет становления этногенетических исследований в ИЦиГ можно вести с начала 70-х годов ХХ века. В то время в этногенетическом контексте Сибирь была сплошным белым пятном, в то время как за рубежом активно развивались, например, популяционно-генетические исследования среди американских индейцев под руководством всемирно известного генетика Джеймса Нила. 

Кстати, тогда между учеными и сообществами американских индейцев существовало взаимопонимание. Впоследствии по не совсем понятным причинам американским ученым стало затруднительно проводить научные исследования в местах компактного проживания американских индейцев. Мелькали сообщения о их судебных исках к университетам США. 

Впрочем, это тема другого разговора.  Главное,  что у нас в отношениях с коренными народами Севера и Сибири подобного непонимания не было, нет и хочется надеяться, что не будет.  

Вернемся к 70-м годам прошлого века. В то время  уместнее было говорить о становлении популяционной генетики человека, термин «этногенетика» тогда бы звучал слишком смело, учитывая, что сама генетика человека в нашей стране была реабилитирована только в конце 50-х годов. А в начале 70-х  в нашей стране сформировались две школы исследований в области популяционной генетики человека.  В Москве это была школа Юрия Григорьевича Рычкова, а у нас в СО АН СССР и СО АМН СССР пионером подобных исследований стал Рэм Израилевич Сукерник. Его я считаю своим учителем. В 1972 году я пришла работать в межакадемическую лабораторию ИКиЭМ СО АМН  и ИЦиГ СО АН, которая тогда называлась лабораторией генетических основ адаптации человека. 
Нужно отметить, что Р.И. Сукерник отлично владел английским языком, был в курсе всех мировых  научных достижений в интересующей нас сфере. Он умел добиваться того, что было необходимо для наших исследований, например, современных методик, дефицитных импортных реактивов, которые закупались за валюту. То, чем мы занимались тогда, можно определить и как «генетическую географию», поскольку мы начали изучать  коренные народы Севера и Сибири по всему ареалу их расселения. В  нашей тогдашней лаборатории появилось множество публикаций как в ведущих западных научных журналах, так и в советских журналах: «Генетика», «Доклады Академии наук СССР». Так что к моменту распада Советского Союза  мы в нашей научной области были практически на одном уровне с ведущими западными учеными. Все наши ключевые открытия были сделаны в то время.       

- А что было потом? В 90-е годы, в тот период, который для нашей науки оказался очень тяжелым?

- Для нас это тоже был тяжелый период, но свои исследования мы старались продолжать, не снижая темпа. Правда, в 1991 году произошло разделение нашей лаборатории на два сектора. Один возглавил Рэм Израилевич, другим, который получил название молекулярной и эволюционной генетики человека, стала руководить я. Мы разделили и географию наших исследований коренных народов Севера и Сибири. Р.И. Сукерник изучал в основном Северо-Восток России, Дальний Восток и Приамурье – популяции чукчей, эскимосов, юкагиров, эвенов, нивхов и других, а наш сектор сконцентрировал свою работу на народах Западной Сибири. Хотя мы творчески пересекались в изучении эвенков Подкаменной Тунгуски, нганасан Таймыра и северных алтайцев Республики Алтай. 

Позже моя лаборатория стала называться лабораторией популяционной этногенетики, и я считаю, что это наиболее точное и емкое определение того, чем мы занимаемся. Такое название лаборатории дает возможность работать в самых разных направлениях, сотрудничать с представителями других наук о человеке. Мы так и делаем. Если вы посмотрите список научных публикаций нашей лаборатории, то вы увидите работы и по психогенетике, и по физиологической генетике, по фармакогеномике, по очень перспективному направлению исследований митохондриальной ДНК,  Y-хромосомы и в ряде других областей. Не зря же сегодня исследования на стыке различных наук и научных направлений считаются самыми перспективными. Так же комплексно мы подходим и к организации наших полевых исследований, когда выезжаем в экспедиции к коренным народам Севера и Сибири. Об этом хочется сказать чуть подробнее. Наши экспедиции бывают очень тяжелыми, но это базис всех  исследований по человеку. 
Для меня слово «народ» – не пустой звук или абстрактное понятие, оно всегда наполнено конкретными людьми, как правило, теми, что живут в глубинке, ведь это и есть наше государство Российское, состоящее из множества этносов, которые всегда мирно уживались друг с другом.

- Сейчас начался новый этап реформирования российской науки. От науки ждут большей практической отдачи. Вы занимаетесь фундаментальными исследованиями, наивно ждать от них непосредственного практического результата. И, тем не менее, и фундаментальные исследования имеют выход в практику. В случае с этногенетикой это то, что получило название этнической медицины. Можно чуть подробнее об этом?

- Как пример, могу сказать, что недавно моя аспирантка защитила диссертацию по тем генам, которые имеют отношение к ферментам трансформации ксенобиотиков, в частности, к тем из них, которые могут иметь отношение к возникновению онкологических  заболеваний. Были изучены четыре этнические группы, в том числе выборка русских, отбор мы провели тщательно, в группе не было метисов, одни славяне. И оказалось, что у них  достоверно, по сравнению с этническими группами так называемых северных самодийцев (нганасан, ненцев, селькупов), повышена частота мутантных вариантов генов, которые, как это уже было доказано другими серьезными исследованиями, предрасполагают к возникновению онкологических заболеваний. Происходит это потому, что при наличии мутантных вариантов этих генов (глютатион-трансфераз) печень не так эффективно очищает организм от канцерогенов. На основе подобных результатов можно строить профилактику онкологических заболеваний с учетом этнических предрасположенностей.

Свои особые предрасположенности к заболеваниям имеют, похоже, все этносы.

Например, было отмечено, что  у коренных народов Севера и Сибири прослеживается предрасположенность к отитам, тогда как у европейского населения чаще встречаются ангины и тонзиллиты. У народов Волжско-Уральского региона чаще встречается желчно-каменная болезнь, предрасположенность к которой передается по аутосомно-доминантному типу. 

Все это требует дальнейшего тщательного изучения. Этническая медицина и связанная с ней персонализированная медицина – это магистральное направление дальнейшего развития медицинской науки и практики. 

- В этой связи вопрос о соотношении генетического и социального развития. Они взаимосвязаны?

- Это очень сложный и важный вопрос. И в этой связи я бы всем, кто интересуется, порекомендовала монографию Сергея Николаевича Родина «Генно-культурная коэволюция».  Коэволюция – это совместная эволюция биологических видов, взаимодействующих в экосистеме. В более широком смысле этим термином обозначают процесс совместного развития биосферы и человеческого сообщества. Коэволюционный подход был когда-то очень популярен, потом подзабыт, а ныне снова возрождается биоинформатиками ИЦиГ.  В этом плане книгу, ныне, к сожалению, уже покойного, Родина «Генно-культурная  коэволюция»  я бы рекомендовала прочесть каждому студенту-биологу, чтобы было понятно, что гены и культура могут эволюционировать вместе. 

Вернемся к этнической медицине. Существует генетическая предрасположенность к тем или иным заболеваниям или различным типам зависимостей (аддикциям). Но они реализуются (или не реализуются) в процессе жизни человека, поскольку многое зависит от социальной и культурной среды, от образа жизни конкретного индивидуума. Генетическая предрасположенность не носит фатального  характера, но здесь верна поговорка: «Кто предупрежден, тот вооружен». Но чтобы предупреждать, нужно знать. 

- А теперь о другом возможном применении достижений современной генетики. Как вы относитесь к страшилкам о возможности создания «генетического оружия»?

- По-моему, страхи все же преувеличены. 

На мой взгляд,  это вряд ли возможно в современном мире, в котором сложилась сложная, перемешанная генетическая карта мира. Если уж говорить о реальном  «генетическом оружии», то это наркотики и алкоголь, которые наносят страшный ущерб генофонду целых народов. 

- Насколько мне известно, вы сейчас собираетесь в очередную экспедицию к коренным народам Сибири. Это ваш «генетический Клондайк». Предлагаю нашу следующую публикацию посвятить вашим исследованиям коренных народов Севера и Сибири.

Интервью Юрия Курьянова 

Прошел год с назначения Владимира Михайловича Филиппова на пост руководителя Высшей аттестационной комиссии. Тяжелое наследие прежнего режима досталось ректору РУДН — фальшивые диссертанты изрядно подорвали доверие к отечественной науке, а система присвоения ученых степеней дискредитировала себя и срочно затребовала революционных обновлений. Что сделано за минувший год в плане реформ в деятельности ВАК и какие получены результаты? Почему не началась масштабная кампания против защитившихся в прошлые годы диссертантов-плагиатчиков? Что думает Владимир Филиппов о деятельности сообщества «Диссернет»? Об этом и о многом другом глава ВАК рассказал журналу «В мире науки».

- Общество «требует крови» лжедиссертантов — от ВАК, от вас лично, от министра образования, требует развернуть кампанию по массовому лишению ученых степеней. Почему этого не происходит? Какова нынешняя стратегия действий ВАК под вашим управлением?

- Я прекрасно понимаю, что мог бы легко набрать очки, затеяв массовую травлю. Однако работа на будущее важнее быстрой популярности, хотя потенциал этой работы сегодня еще не оценен по достоинству до конца – это дело грядущих лет.

Мы договорились с руководством Министерства образования и науки, что в реформе системы присвоения ученых степеней будем делать упор не на охоту на ведьм, а на принятие принципиальных решений, предотвращающих в будущем такие проблемы, с которыми мы столкнулись сегодня. В рамках концепции модернизации уже выпущено немало постановлений правительства – о ВАК, о новом порядке присуждения ученых степеней, о новом порядке присуждения ученых званий. Сейчас подготовлены и зарегистрированы Минюстом два приказа министра об экспертных советах ВАК и о диссертационных советах. На подходе еще целый ряд принципиальных решений.

 - Что из новой стратегии можно назвать наиболее действенным?

- Сейчас мы закладываем основы действительно революционной системы, принципиально меняющей подход и требования к качеству научных работ во всех областях. Я бы назвал три главных тезиса: прозрачность, которую обеспечивает обязательная выкладка диссертаций до защиты в Интернет, активное привлечение ученой общественности к оценке этих научных работ и репутационная ответственность ученых за себя и за тех людей, чьи работы они рецензируют, кому оппонируют, кого рекомендуют и т.д.

Отныне все тексты диссертаций до защиты обязаны размещаться в Интернете для того, чтобы к ним получило доступ научное сообщество соответствующего направления. Нам важно, чтобы ученые оценили: есть ли в работе актуальность тематики и проблематики? Есть ли новизна? Есть ли личный вклад автора? Теперь, например, не пройдут нередко встречавшиеся ранее диссертации, созданные на основе совокупности собственных публикаций, когда некий доцент за несколько десятков лет работы набирает некоторое количество публикаций. Но это не диссертация! Это именно совокупность работ, не более того. И любой его коллега по науке отметит это в интернет-отзыве.

Самый тонкий момент – это не плагиат, как можно подумать. Сейчас не сложно написать текст так, что никакая программа не найдет заимствований. Чужие мысли будут высказаны так, что не придерешься. Но их найдут люди, по роду деятельности глубоко погруженные в сферу, которую затрагивает диссертация: профессиональное сообщество не обманешь. И если раньше было 20 человек, голосующих на ученом совете, то теперь их дополнят сотни человек по всей стране.

Не менее важно то, что наряду с текстами диссертаций в Интернете будут заранее публиковаться отзывы научных руководителей, отзывы ведущей кафедры, официальных оппонентов, ведущей организации. Это резко повысит репутационную ответственность массы людей – в особенности если отзыв будет, как это часто случается, формальным, написанным как под копирку или вообще самим защищающимся. И если диссертация отклоняется ВАК или Минобрнауки по причине плагиата или отсутствия научной ценности, то текст диссертации с фамилиями руководителя, научного консультанта и прочими лицами, участвовавшими в подготовке этой работы, будет висеть в широком доступе десять лет. Это фактически черный список. Это замаранная репутация ученых, которые пропустили недобросовестные заимствования, написали формальный или проплаченный отзыв и т.д. «Дурь каждого будет видна», как говорил Петр I. Эффективность столь, как мне кажется, важного и этапного решения проявляется уже сейчас: резко повысилась ответственность базовых организаций, которые представляют к защите диссертации, многие уже отказываются быть ведущими, многие ученые отказываются выступать оппонентами, писать отзывы. Мы реально видим, что число людей, выходящих на защиту диссертации, уменьшилось. Безусловно, это вызывает ряд неудобств, но пусть лучше будет так, нежели в научной среде продолжат действовать и способствовать рождению новых поколений лжеученых те, чей научный потенциал под вопросом.

- Отзывы сообщества ученых на диссертацию не могут быть банально проигнорированы?

- Нет. Все отзывы в обязательном порядке должны доводиться до членов диссертационного совета. В какой форме – это еще будет определяться: в электронной, бумажной и т.д. Но члены совета будут обязательно знать обо всех поступивших на данную диссертацию отзывах — десятках, сотнях или тысячах, неважно — и, опираясь на них, принимать решение.

- Такой меры воздействия на ученую среду, как репутационный ущерб, достаточно? Ведь общество скептически относится к репутационной ответственности, веря лишь уголовному кодексу, да и то отчасти. Насколько, по-вашему, эта мера действенна?

- Эта мера прекрасно функционирует в большинстве стран мира, где ученые ценят свою репутацию в среде своих же коллег. Наиболее известный пример из не таких давних: история с министром образования Германии Аннете Шаван, которая добровольно подала в отставку из-за признаков плагиата в своей диссертации. У нас пока такие примеры — редкость, но тоже встречаются: в прошлом году в одном случае с министром науки и промышленности Москвы, в другом — с профессором Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Они оба сами написали заявления о лишении их уже присвоенных им ученых степеней, и ВАК удовлетворил их ходатайства.

Мы сейчас посвятили все силы созданию такой саморегулирующейся системы, где ученые оценивали бы друг друга по научному потенциалу, где репутация встала бы на первое место в линейке ценностей, определяя положение в обществе, карьеру, зарплату. Поверьте, это эффективная мера с дальним прицелом, она обязательно заработает.

- В последнее время много говорят о нестыковках российской системы присвоения ученых званий с общемировой, о том, что наше звание «кандидат наук» может вскоре исчезнуть. Прокомментируйте эту ситуацию, пожалуйста.

- Проблема заключается в том, что наш кандидат наук в таком виде, в каком он существует, становится архаизмом для мировых систем, функционирующих по Болонскому процессу, где действует система BMD – бакалавр, магистр, доктор. Речь идет в первую очередь о PhD – универсальной формулировке «доктор философии», принятой повсеместно. На звание PhD перешли все наши ближайшие соседи по СНГ – страны Балтии, Грузия и т.д. И аспиранты, которые собираются ехать в Россию, спрашивают: а я PhD у вас получу? Или я увезу обратно какой-то диплом кандидата наук? Например, в Казахстане есть рекомендация не ехать в те страны, где не дают PhD. Они теперь посылают своих аспирантов в Польшу или Венгрию, но не в Россию.

Да, сейчас идет интеграция российской системы подготовки научных кадров в мировую систему. И лично я выступаю сторонником сохранения двухуровневой системы подготовки: кандидат наук и доктор наук, условно говоря. Но при этом понимаю, что мы, сохраняя нашего кандидата наук, при этом неизбежно должны так его трансформировать, чтобы он стал равен PhD, и ввести степеньPhD, сохранив степень доктора наук. Тогда к нам опять поедут аспиранты. Иначе мы самоизолируемся, собственный путь здесь опасен, есть риск наступить примерно на те же грабли, как в свое время с шириной железнодорожной колеи: в результате мы уже более сотни лет претерпеваем огромный экономический ущерб при эксплуатации трансграничных железнодорожных составов.

- Насколько актуальна докторская диссертация в ее классическом стиле – в виде огромного многостраничного труда, требующего колоссальных временных затрат? При этом человек может быть уже вполне состоявшимся ученым, имеющим множество новых идей и исследований в своей сфере и т.д.

- Да, эта проблема известна, есть множество ученых, которые говорят: «Я хочу заниматься наукой. Зачем меня заставляют писать диссертацию?» И мы сейчас вплотную занимаемся разрешением подобной ситуации. В этом году должно быть издано постановление правительства о системе присвоения ученых степеней ведущими научными учреждениями и университетами самостоятельно – без ВАК, без министерства. С 1 января 2015 г. мы запускаем пилотный проект: в целом ряде институтов РАН и ведущих вузов уровня МГУ и СПбГУ докторскую в том виде, в каком она существует сейчас, писать будет не нужно, человек представит на защиту только короткий автореферат и свои научные труды в виде публикаций в авторитетных журналах. И больше ничего писать не потребуется. На основе уже имеющихся трудов его состоятельность как исследователя будут оценивать коллеги-эксперты из утвержденной диссертационным советом университета комиссии из тех ученых, которые за последние три года имели публикации в ведущих научных журналах именно по этой специализации.

Такая реформа пока вступает в силу в порядке эксперимента. Но этот эксперимент обязательно будет внедрен в качестве постоянно действующей системы. И каждый год на конкурсной основе число организаций, участвующих в эксперименте, может расширяться. А форма защиты докторских в виде научного доклада, по которой могли идти диссертации многих чиновников и депутатов, с чьими работами впоследствии происходили скандалы, исчезает. Отныне прозрачность обеспечивается требованием размещения текста диссертации в Интернете, чего нельзя сделать с докладом, который мог бы стать очередной лазейкой для желающих получить научную степень лжеученых. Поэтому защита в форме доклада запрещена, диссертация обязательно публикуется в Сети для всеобщего доступа, кроме того ряд особо отобранных вузов и институтов РАН получит право оформлять диссертацию списком имеющихся у кандидата работ. Не хотите писать объемистый труд – идите в эти институты академии наук, в МГУ и другие ведущие вузы, представляйте совокупность своих работ и получайте докторскую или кандидатскую степень. Это несложная процедура, но только если вы действительно истинный исследователь и обладаете научным потенциалом.

Беседовал Евгений Балабас