Падение цен на углеводороды, кажется, застало правительство врасплох. Прошедший Гайдаровский форум отчетливо продемонстрировал, что такого сценария в правительстве совсем не ждали. Шутка ли – урезать на 10% бюджет, подписанный президентом чуть больше месяца назад! Призыв премьера Дмитрия Медведева готовиться к непростым временам, а также его сетования на то, что вместо модернизации мы лишь наращивали потребление за счет дорогой нефти, красноречиво выдают настроения в верхних эшелонах власти. В  переводе на обычный язык это означает, что в течение «тучных лет» мы вели себя как-то не очень правильно.

А ведь каких-то два-три года назад казалось, что мы стоим на пороге великих свершений. Помню, с каким интересом и воодушевлением обсуждался в Институте геологии и минералогии СО РАН проект освоения Томторского месторождения, производства в сибирских регионах редкоземельных металлов. Вспомним, с каким энтузиазмом наши ученые рассказывали о планах по освоению Арктики, о разведке на крайнем севере страны новых месторождений нефти и газа, о строительстве на побережье северных морей новых портов и терминалов. Планы были поистине головокружительными, для реализации которых активно привлекались зарубежные компании и закладывались гигантские суммы вложений.

О дешевеющей нефти тогда мало кто думал, а если и думал, то не решался заявить вслух. Наоборот, настрой был на дорожающую нефть.

Еще не так давно об этом с уверенностью заявлял глава «Роснефти» Игорь Сечин, предрекавший стоимость барреля в 150 – 200 долларов. Причем нельзя сказать, что это были блажные фантазии высокопоставленного менеджера. В том же духе рассуждали заслуженные ученые. Так, зимой 2014 года академик Алексей Конторович на своей пресс-конференции в Институте нефтегазовой геологии и геофизики СО РАН отчетливо произнес: «Дешевой нефти больше не будет!».

Причину он разъяснил следующим образом. По его словам, старые, давно разведанные месторождения с низкой себестоимостью добычи исчерпываются. А новые месторождения, находящиеся в труднодоступных местах с суровым климатом, требуют очень высоких капитальных затрат, и потому низкой цены не обещают никак.

Всё это звучало бы вполне убедительно, если бы не одно принципиальное обстоятельство: Россия – не единственная страна на мировом рынке углеводородов. Сегодня на этот рынок выходят США, а с нового года и Иран, который заявляет о готовности добывать нефть с себестоимостью всего лишь… один доллар (!) за баррель. И это при том, что по запасу углеводородов Иран занимает на Ближнем Востоке второе место после Саудовской Аравии.

Некоторые эксперты уже заявляют о том, что запасов нефти сегодня хватает с переизбытком, поэтому цена барреля в 30 – 50 долларов закрепится на долгосрочный период. Кое-кто уже спешит утверждать, будто эпоха углеводородного топлива подходит к концу, и поэтому нефтяным компаниям якобы нужно поскорее распродавать свои активы и вкладываться в альтернативную энергетику.

Вопрос об альтернативной энергетике, конечно же, поставлен совсем не случайно. В последнее время ходит немало разговоров о том, что именно развитие технологий в сфере ВИЭ ударило по позициям углеводородов. Иначе говоря, получив альтернативу, развитые страны стали сокращать потребление нефти и газа в качестве энергоресурсов. А в будущем, предрекают эксперты, ВИЭ практически полностью вытеснят нефть и газ. В результате углеводороды станут рассматриваться только как сырье для химической промышленности, что, в свою очередь, неизбежно скажется и на их цене, которая будет коррелировать только с себестоимостью их добычи и транспортировки, никак не завися уже от спекуляций на фондовых рынках. 

Возможно, в таких утверждениях есть некоторое рациональное зерно. Однако при этом упущена принципиально важная деталь. Дело в том, что развитие альтернативной энергетики в развитых странах подхлестывалось как раз высокими ценами на углеводороды. Именно благодаря этому обстоятельству она, собственно, и получила «прописку в жизнь». И трудно сказать, что было бы сейчас с инновациями в этой сфере, если бы цены на нефть и газ не били западного обывателя по карману. По сути дела, модные ныне «зеленые технологии» с их строгим подходом к энергосбережению стали инновационным ответом на нефтегазовый ценовой «беспредел». 

Как заметил по этому поводу заведующий лабораторией экологических проблем теплоэнергетики Института теплофизики СО РАН Сергей Шторк, «в чисто экономическом плане альтернативная энергетика – солнечная или ветровая – не может на равных конкурировать с традиционным углеводородным топливом. Своему развитию на Западе она обязана целенаправленной правительственной поддержке».

То же самое, в принципе, касается и энергосберегающих технологий. Тепловая защита зданий с помощью эффективных утеплителей, использование энергосберегающего оборудования всячески поощрялись и до сих пор поощряются правительством западных стран. Например, за установку тепловых насосов канадские строители получали специальные гранты, позволявшие компенсировать затраты (а тепловой насос – очень дорогая штука) и продавать дома по приемлемой для среднего покупателя цене. Это – пример государственного «пряника». Но есть еще и кнут – строгие нормативы по энергосбережению,  энергопотреблению и экологии, нарушение которых грозит внушительными штрафными санкциями.

Как мы понимаем, в условиях дешевых углеводородов стимулы для поддержки альтернативной энергетики и «зеленых технологий» снижаются. Понятно, что на Западе вряд ли отменят принятые подходы и принципы. Поэтому политическая составляющая будет там и впредь оказывать прямое воздействие на выбор решений. Другое дело – Россия, где альтернативная энергетика еще не получила серьезной «прописки». Как неоднократно указывали специалисты Института теплофизики СО РАН, в условиях дешевых углеводородных энергоресурсов их разработки в этой области, скорее всего,  окажутся невостребованными. В самом деле, зачем тратиться на сбережение тепла или более эффективно сжигать топливо, если расходы для потребителя здесь и так необременительны? По словам заведующего лабораторией проблем энергосбережения ИТ СО РАН Михаила Низовцева, в условиях дешевеющих энергоресурсов у государства может пропасть интерес к исследованиям в данной области. Это подтверждается хотя бы тем, отмечает ученый, что происходит постепенное сокращение финансовой поддержки указанного направления (примерно на 5 – 10% в год).

С другой стороны, дешевый газ может обесценить значение разработок ИТ СО РАН в области современного сжигания угля. Сейчас, отмечает Сергей Шторк, на правительственном уровне ставится вопрос о газификации Сибири в связи с потерями «Газпрома» на внешнем рынке. Соответственно, достучаться до чиновников с предложениями по углю будет еще сложнее, чем было раньше. Газификация может полностью поглотить их внимание.

Соответственно, на задний план могут отодвинуться разработки по биогазу и тепловой утилизации бытовых отходов. Действительно, зачем превращать органические отходы в газ или сжигать их в специальных печах (экономя тот же уголь или природный газ), если это совсем не в интересах отечественного монополиста? Коль уж правительство намерено потратиться на «спасение» этого гиганта, то будет ли оно выделять адекватную финансовую поддержку на развитие альтернативной энергетики? Вряд ли.

Российское правительство и раньше-то не отличалось особым стремлением поддерживать инновационные направления на должном уровне. Что же говорить сейчас, когда наш «флагман» терпит убытки, а в бюджете зияет дыра? Вопрос отнюдь не риторический.

Поэтому, независимо от ситуации на рынке нефти и газа, нам в любом случае придется учитывать опыт развитых стран в вопросах поддержки новых разработок в энергетической сфере, иначе мы банально рискуем остаться в XX веке. Эту простую истину хорошо понимают наши ученые, осваивающие перспективные наукоемкие направления. Как справедливо заметил заместитель директора по научной работе Института цитологии и генетики СО РАН Сергей Пельтек, исследовательская работа ученого не находится в прямой зависимости от сиюминутной материальной выгоды от его работы. Такого в науке просто не бывает. Альтернативная энергетика, как бы мы к ней ни относились и сколько бы ни стоили вложения в нее, – это важный ориентир инновационного развития, без которого технический прогресс сегодня просто не мыслим. И в этих условиях делать ставку на спасение газового монополиста ценой развала перспективных научных исследований – занятие еще более обременительное, чем топить печь ассигнациями.

А вот почему наше государство делает именно такую ставку – вопрос, требующий отдельного рассмотрения.

Олег Носков

Американские генетики заявляют об успешном завершении экспериментов, в рамках которых они "починили" мутации в генах, вызывающие дегенерацию сетчатки и слепоту, используя перепрограммированные стволовые клетки и геномный редактор CRISPR, говорится в статье, опубликованной в журнале Scientific Reports.

"Наша цель – создать методику для персонализированной борьбы с болезнями глаз. Нам еще многое предстоит сделать, но мы полагаем, что мы можем стать первыми, кому удастся адаптировать CRISPR для лечения врожденных болезней. В этой работе мы показали, что этого можно в принципе добиться", — заявил Стивен Цанг (Stephen Tsang) из университета Колумбии в Нью-Йорке (США).

Цанг и его коллеги несколько лет работают над созданием генной терапии, направленной на лечение пигментного ретинита – наследственного заболевания, которое приводит к разрушению сетчатки глаза, гибели светочувствительных клеток и слепоте.

Одна из самых распространенных форм ретинита, поражающая до 90% носителей этой болезни, вызывается единичной мутацией в гене RGPR, в котором возникает "опечатка" длиной всего в одну "буква"-нуклеотид.

Цанг и его коллеги предлагают бороться с этим видом ретинита путем выращивания стволовых клеток, замены в них неправильной версии RGPR, и превращения их в колбочки и палочки сетчатки, которые затем вводятся внутрь глаза пациента и заменяют собой поврежденные светочувствительные клетки.

Авторам статьи удалось реализовать первый шаг в этой терапии – они успешно заменили поврежденный ген RGPR, не вызвав при этом повреждений в других генах, окружающих этот фрагмент ДНК, и вырастив культуру подобных стволовых клеток.

Сделать это было достаточно сложно, так как RGPR содержит в себе множество повторяющихся фрагментов, которые присутствуют в других регионах генома и на которые может по ошибке среагировать CRISPR.

Пока ученые не пытались превратить их в колбочки, палочки и другие клетки сетчатки, однако они заявляют, что сделать это достаточно просто, используя соответствующие гормоны и сигнальные молекулы. В ближайшее время они попытаются это сделать, и затем пересадить клетки в глаза животных, страдающих от данной формы ретинита, а также проверить, можно ли использовать CRISPR/Cas9 для починки других мутаций, вызывающих дегенерацию сетчатки.

Глядя на стремительное падение нефтяных цен и слыша участившиеся разговоры о секвестировании бюджета, многие из нас  отчетливо уловили запах атмосферы «лихих» 1990-х. Мы понимаем, конечно, что в одну реку не входят дважды, однако нет никаких сомнений в том, что страну ожидает новая волна болезненной ломки. Науку в таких условиях, естественно, ждет ещё одна череда серьезных испытаний. Нельзя сказать, что ученые к ней не готовы – всё-таки опыт рыночных реформ их уже многому научил. И, наверное, научные организации так или иначе в состоянии адекватно ответить на очередной вызов.

Как ни странно, есть один чисто психологический момент, делающий грядущие пертурбации особо болезненными. Речь идет как раз о тех позитивных настроениях и ожиданиях, что сформировались уже в относительно благополучные «нулевые» годы. Они живы по сию пору, и благодаря им в общественном сознании – в том числе в сознании представителей науки – сформировались определенные иллюзии, которые в настоящее время немного искажают восприятие общей ситуации в стране.

Не секрет, что среди руководителей научных и производственных организаций (особенно в сфере ВПК) до сих пор сохраняются надежды на всестороннюю государственную поддержку. Мне нередко доводилось слышать заявления, будто государство, усилив свою роль в экономике, вновь станет ключевым заказчиком инновационных разработок, как это было до рыночных реформ. Иначе говоря, в течение последних пятнадцати лет в этих кругах поддерживались убеждения насчет возвращения на круги своя. То есть благополучные «нулевые» воспринимались как начало возврата к существовавшей ранее плановой системе. Не во всем, конечно, но в принципиальных чертах.

Например, еще совсем недавно считалось, что нарастающий конфликт с Западом приведет к радикальному пересмотру той политики, что сформировалась после развала СССР. Для кого-то это как раз и породило иллюзию начавшегося возрождения советской плановой системы. Однако теперь уже очевидно, что объявленный секвестр затронет как научные организации, так и оборонку.

Таким образом, с новой силой поднимается давний вопрос: как выживать ученым в кризисных условиях, на кого надеяться, как внедрять свои разработки без адекватной государственной поддержки? Не будет никаких преувеличений, если мы скажем, что именно этот вопрос был самым главным на протяжении всех последних лет. Да, на государство надеялись, надеялись на крупные госзаказы, на финансирование НИОКР, надеялись на внятную техническую политику, на новые технологические стандарты. Понятно, что надежды сбылись лишь частично, далеко не в полной мере. И если они продолжают жить, то только потому, что надежда всегда умирает последней.

Мой недавний разговор с сотрудниками Института теплофизики СО РАН убедительно показал, что упования на официальные структуры в реализации капиталоемких инновационных проектов уже уходят на второй план. Как сказал один из сотрудников, он «пришел к твердому убеждению, что не стоит тратить время на хождение по властным кабинетам. Мы делали это пятнадцать лет, без всякого результата. Необходимо искать другие пути продвижения разработок, не выпрашивая милости у чиновников».

Стоит признать, что если в относительно сытые годы со стороны государственных структур и муниципалитетов не было адекватного спроса на отечественные инновационные разработки, то в условиях сокращения бюджетных расходов мы станем свидетелями еще большего безразличия к работе наших ученых со стороны руководителей разных уровней. И не потому, что инновации не способны дать ощутимого положительного результата, а потому, что сложившиеся в стране практики управления почему-то игнорируют именно эту составляющую. Привычка покупать за рубежом готовые технологии никуда не делась. И установка на импортозамещение в данном раскладе также по существу ничего не меняет. Как мы понимаем, этой темой надо было вплотную заниматься как раз предыдущие пятнадцать лет, когда деньги в страну текли рекой. Теперь же нас ждет очередная «черная полоса» жесткой экономии.

Спрашивается, какую стратегию применить в складывающихся условиях? Ясно, что от упований на масштабный госзаказ желательно воздержаться. Вместо этого сосредоточиться, как ни странно, на конечных потребителях инновационного продукта, включая не только частные организации, но и обычных «физиков».

Наверное, я не сделаю никакого открытия, если скажу, что даже те институты, что когда-то целиком и полностью работали на оборонку, в состоянии предложить простому человеку много чего полезного. Понятно, что разработка боевой ракеты кажется нам более вдохновляющим занятием, чем разработка отечественной энергосберегающей лампы. Однако нельзя исключать, что на данном этапе благополучие страны может в большей степени зависеть от прорыва именно в мирных технологиях. Советский Союз много средств вкладывал в развитие оборонной отрасли, но его судьбу в конечном итоге определили (образно говоря) кроссовки «Адидас» и японская радиоэлектроника, вызывавшие у советских граждан восхищение на грани фетишизации.

Возможно, качественные потребительские товары отечественного производства, куда вложен труд наших ученых, намного лучше скажутся на моральном состоянии общества, нежели успехи в области ракетостроения.

Главное, что подобная «конверсия знаний» из военной сферы в сферу гражданскую вполне возможна и дает впечатляющие результаты. Собственно, многие институты СО РАН, ориентируясь на потребительский рынок, уже вовсю используют те наработки, что когда-то были связаны с решением задач в сфере оборонки. Например, Институт химии твердого тела и механохимии СО РАН создавался для решения вопросов, связанных с созданием… водородной бомбы! Сегодня ученые этого института успешно применяют методы механохимии во вполне мирных целях: для получения биологически активных добавок, для производства гуминовых препаратов, для получения целлюлозы из непищевого растительного сырья (которую затем превращают в биоэтанол). В старейшем институте Академгородка – Институте гидродинамики имени М.А. Лаврентьева СО РАН, – который изначально был четко «заточен» на оборонку, успешно осваивают медицинскую тематику – моделирование гемодинамики сосудов головного мозга. И это не единственный пример такого рода. Так, упоминавшийся Институт теплофизики СО РАН также неожиданно вышел на медицинскую тематику, разработав метод нанодиагностики мочи для распознавания онкологических заболеваний.

Еще одна важная и перспективная тема, способная найти отклик со стороны общества, касается так называемых «зеленых технологий» и утилизации отходов. В этом направлении работают сразу несколько серьезных академических институтов – Институт теплофизики СО РАН, Институт катализа СО РАН, Институт цитологии и генетики СО РАН и даже Институт ядерной физики СО РАН.

Важно то, что некоторые разработки в этой области возникают при непосредственном взаимодействии между институтами. На мой взгляд, это хороший знак, поскольку любой технологический прорыв предполагает взаимный обмен знаниями и опытом.

Однако в складывающихся условиях, судя по всему, коммуникации будут серьезно расширяться за счет более активного привлечения к общению с учеными участников рынка – представителей производственных и торговых компаний, а также представителей финансовых структур. И я не исключаю того, что именно в эту сторону очень сильно сместятся акценты. Иначе говоря, если в течение последних пятнадцати лет ученые ожидали адекватной поддержки со стороны государственных структур, то теперь они будут вынуждены все больше и больше полагаться на рынок и искать финансовую поддержку для своих инновационных разработок именно там. То есть, потеряв надежду на большой госзаказ, придется целиком положиться на частного инвестора. А для этого, безусловно, необходимо будет доказать востребованность своей разработки, убедить своих коммерческих партнеров в наличии реального спроса.

На мой взгляд, настало время формировать коммуникационные площадки в виде деловых клубов, привлекая к активному диалогу с разработчиками представителей бизнеса. У нас сейчас есть примеры таких площадок, где осуществляется диалог ученых с властью. Но, похоже, грядущее десятилетие внесет в это дело серьезные коррективы. Кстати, я знаю убедительные примеры, когда разработчики, повернувшись лицом в сторону бизнес-сообщества, сумели-таки найти понимание со стороны предпринимателей и получить неплохие заказы.

Да, мне известно о скептическом отношении некоторых наших ученых к отечественным предпринимателям. Однако мне кажется, что данный скепсис долгое время укреплялся на фоне растущих надежд на государственное внимание и опеку. Возможно, в условиях завышенных ожиданий обе стороны – наука и бизнес – просто-напросто не искали должного взаимопонимания. Надо полагать, что на следующем этапе, в условиях кризиса, объективные обстоятельства заставят и ученых, и предпринимателей намного внимательнее относиться друг к другу и искать взаимные выгоды от сотрудничества.

Олег Носков