МГУ наводит порядок, чтобы не повторить судьбу РАН, заявил в эксклюзивном интервью «Газете.Ru» декан биологического факультета МГУ Михаил Кирпичников.
— Какое у вас мнение по поводу открытого письма сотрудников и преподавателей МГУ, направленного президенту Путину? Насколько информация, которая приводится в нем, соответствует действительности?
— Если говорить о предложениях и просьбах авторов письма, то со многими вещами можно согласиться. Но ни один из фактов, которые они излагают о ситуации в МГУ (по крайней мере, на биофаке), не соответствует действительности. Ни один! Я не вижу ничего плохого, если во всем спектре от левых взглядов до правых появляются разные точки зрения. Но, простите, когда мы говорим о каких-то фактических вещах, то надо пользоваться достоверным материалом.
Что касается сокращений (а об этом неоднократно было сказано и на университетской площадке в целом, и на факультетской, на площадке Ученого совета), я специально с молодежью встречался по этому поводу: это не наш путь. У нас есть много других способов адаптироваться к тем внешним условиям, которые сейчас есть. Если этого не делать, то мы окажемся в сегодняшнем положении Академии наук, которая решала задачу сохранения статус-кво двадцать лет: к чему это привело, вы знаете.
— То есть вы не за сокращения, а за оптимизацию?
— Я точно за оптимизацию, но хотел бы дать понять, что это такое. В моем понимании мы можем говорить, по крайней мере, о двух путях решения этого вопроса. Это самый простой путь — сокращение, от которого и университет публично отказался, и факультет. Это гибельно и для образовательного процесса, и для науки, и в социальном отношении это не создаст той обстановки, когда мы сможем нормально жить и работать.
Второй путь — это оптимизация денежных потоков, которые приходят на факультет. Вот здесь резервы есть.
Например, выигрывается лот или грант на биологический факультет, и выясняется, что во временном трудовом коллективе, который создается под выполнение этих работ, не больше 50% сотрудников факультета. А все остальные — приглашенные люди из других организаций. В этом нет никаких юридических проблем, тут все в норме. Если среди вот этого временного трудового коллектива есть совершенно уникальные сотрудники «извне», ты должен мотивировать это, и не будет никаких возражений привлечению их в этот коллектив. Более того, нет, и не может быть никаких возражений к привлечению собственной молодежи, которая формально не является нашими сотрудниками, — это наши студенты и аспиранты. Мы это делали, делаем и будем делать. Но когда добрая половина денег, выигранных, в общем, благодаря тому, что заявка шла под флагом МГУ, уходят из МГУ, — это неправильно.
— Недавно правительством было подписано постановление об оценке результативности деятельности научных организаций. Вы разделяете подобную оптимизацию? В первую очередь, вероятно, оценивать будут институты Академии наук. Как вы в целом относитесь к реформе, которую сейчас переживает РАН?
— Я не скрываю своей позиции в этом вопросе. Я считаю, что 20 с лишним лет у РАН фактически был единственный лозунг — сохранение. За 20 лет страна кардинально поменялась. Это может нравиться, может, нет, но страна стала другой. Попытаться сохранить ее небольшую часть в лице РАН в неизменном состоянии — это самоубийство. Я понимаю, в каком сложном положении оказалось новое руководство академии. Потому что в той реформе музыку заказывали, особенно поначалу, не ученые. Опять же, не хочу углубляться сейчас в причины и способы проведения этих реформ. Но я в начале интервью сказал, что для того, чтобы это не повторилось с высшей школой, надо самим думать о необходимых переменах и шевелиться. Не надо ни под кого подстраиваться. Но надо понимать, куда мы хотим привести высшую школу с ее научной, образовательной, инновационной и социальной составляющими. И просто сидеть и ждать, пока дядя придет и скажет, что надо делать, мы не будем.
—Во многих научных организациях России есть много людей, очень хорошие ученые, которые сделали хорошую работу там лет 30–40 назад, а последние лет 10–20 они почти ничего не делают. При этом они находятся на полных ставках, получают зарплату, каждый день приходят. И есть мнение, что было бы правильно вот таких сотрудников отправить на пенсию, а их деньги передать молодым сотрудникам, которые имеют оклад 15–20 тыс. рублей. Что вы думаете о такой модели оптимизации?
— Вот при всей, на первый взгляд, разумности эксперимента в Академии наук с повышением средней зарплаты до 30 тыс. (это было несколько лет назад), я считаю тот проект далеко не безупречным. Почему? Потому что это повышение зарплаты во многом происходило за счет сокращения вложений в материальную базу науки. Вы знаете, что у ученого, особенно молодого, есть совершенно разные мотивации. Действительно, одна мотивация — материальная: прокормить себя, семью и так далее. Но даже на 30 тыс. рублей вы никогда не сможете обеспечить сами себя квартирой, например. И тогда эти 30 тыс. рублей можно сравнить с хорошим пособием по безработице.
Если вы не покупаете при этом хороших приборов, вы напрочь отрубаете, наверное, главную мотивацию у хорошего ученого — возможность работать в конкурентных с Западом условиях, на хорошем оборудовании, делать действительно вот ту самую науку, результаты которой печатаются в Nature, Science, PNAS и так далее.
Я вообще считаю, что неправильно говорить о молодых ученых как об объекте специальной поддержки. Они действительно нуждаются в специальных мерах, но эти меры лежат в других областях. Они лежат в области специальных конкурсов на научные работы. Потому что если мы говорим о фундаментальной науке, то главный критерий, по которому можно оценивать научный коллектив и решать, давать ему деньги, или не давать, — это его история. У молодых своей истории, как правило, еще нет.
Если мы специально будем за одну и ту же работу, одного и того же качества, платить молодому одни деньги, а зрелому — другие, я считаю, что это кроме разврата ни к чему не ведет.
Нужно совсем другое. Необходимо реально решать проблему жилья для молодых. Нужно, чтобы молодой человек видел, что его руководитель носит не рваные ботинки и не рваные брюки. А руководитель видел, что заведующий лабораторией, достигнув определенного возраста, может спокойно уйти на пенсию, освободив всю цепочку, и для молодого, и для себя, — карьерную цепочку. И в самом деле, когда вы говорите о том, что они, так сказать, не работали, тут много всяких причин. Во-первых, и отъезд сильнейших. Ведь уехало гораздо меньше, чем об этом говорят. Но уехали наиболее активные и во многом лучшие. Человек, который ведет себя как камень, под который вода не течет, — он никуда не поедет, он никому не нужен. А молодой, или так, обобщенно, молодой человек уезжающий — это не просто человек, это пропавшее направление, как правило. А почему он уезжает? Он уезжает главным образом потому, что у него нет условий быть конкурентноспособным в той области, которой он посвятил свою жизнь. Он не может печататься в Nature, потому что хорошую научную работу нельзя сделать на самоваре.
Вот вы задали вопрос о роли пожилых. Может быть, даже в высшей школе она еще более важна, чем в науке, с моей точки зрения. Я действительно считаю, что творческая работа — это не работа директора завода или председателя колхоза, и даже не министра. Если сейчас в государстве приняты специальные решения из-за кадрового голода, что даже на государственной службе, то есть в аппарате, разрешено продлевать работу до 70 лет, то при творческой работе возможность ее продолжать не должна быть напрямую связана с возрастом. Кроме того, эти люди — носители традиций, и к ним нужно относиться крайне бережно. Ну и третья вещь — мы должны понимать, что вот люди, которые действительно работают, — они нуждаются и в дополнительной материальной поддержке.
Я со своими молодыми ребятами эти вопросы обсуждал, они занимали достаточно жесткую позицию в том, как это сделать. Приводили в пример Англию, где пожилой человек становится ассоциированным членом того или иного научного коллектива и сохраняет все, кроме зарплаты. То есть он сохраняет возможность завоевывать гранты от имени этой организации, рабочее место, пользование библиотекой и так далее. Я считаю, что для нас это жестковато, именно потому, что у нас пока сложно и с пенсией, и со всеми прочими социальными благами. Но когда инициатива идет снизу, с кафедры, скажем, они просто лучше знают, Иванов в состоянии трудиться на полную ставку или нет, мы в любом случае должны о нем думать, потому что он — носитель традиции, а мы — одна корпорация.
Беседовал Николай Подорванюк
Фото – сайт www.bio.msu.ru
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии