Михаил Котюков крайне сдержанно отвечает на вопросы, которые выходят за пределы его служебных обязанностей, и поначалу производит впечатление человека в футляре, так что даже непонятно, как ему удается находить общий язык с учеными. Однако в интервью газете «Ведомости», часть из которого мы публикуем, прозвучало немало интересного.
— Ваше агентство создавали, чтобы разобраться с имуществом Академии наук и входящих в него структур. Но, судя по полномочиям, вы занимаетесь не только имуществом. В чем же миссия ФАНО?
— Если сугубо формально говорить, мы являемся федеральным органом исполнительной власти, который от имени Российской Федерации выполняет целый ряд функций и полномочий учредителя и собственника федерального имущества, закрепленного за подведомственными нам учреждениями и предприятиями.
— То есть имущество все же ключевой вопрос?
— Это лишь часть работы. Перечень наших обязанностей широкий, в нем порядка 20 пунктов. Согласно положению об агентстве мы являемся учредителем подведомственных организаций. Это значит, что в том числе мы разрабатываем нормативно-правовые акты, утверждаем госзадание, проводим оценку эффективности и экономического анализа деятельности институтов. Кроме того, агентство является главным распорядителем и получателем средств федерального бюджета. У нас 826 учреждений и 181 унитарное предприятие. Мы должны раз в квартал отправлять им средства, а по факту это происходит чаще, потому что наши институты участвуют в большом количестве различных проектов и программ, которые требуют финансирования. Решение кадровых вопросов — это тоже одно из главных направлений нашей работы. Мы отвечаем за назначение директоров всех 1007 подведомственных организаций: научных организаций и институтов, предприятий, Домов ученых, поликлиник и детских садов. В центральном аппарате находятся их личные дела, информация о командировках, отпусках.
— Это все организации, которые раньше входили в структуру РАН?
— Это те организации, которые мы получили от Российской академии наук (РАН), включая ее региональные отделения, а также Российской академии сельскохозяйственных наук (РАСХН) и Российской академии медицинских наук (РАМН). Полгода мы уточняли списки и выявили еще несколько организаций, которые дополнительно включены в утверждаемый правительством список. Но на начало года их было 1007.
Теперь мы должны проводить оценку эффективности их деятельности в целом и совместно с РАН оценку результативности их научной деятельности. Это тоже приличный пласт работы, которым мы предметно занимаемся. То есть в суть научной деятельности мы не вмешиваемся — это прерогатива научных институтов, их взаимодействия с РАН. А все, что связано с созданием условий, чтобы эта научная деятельность осуществлялась, — прямая задача агентства.
— Раз вы оцениваете эффективность научных учреждений, то, получается, имеете отношение к научной деятельности — во всяком случае, будете оценивать результат.
— В соответствии с положением о ФАНО России агентство проводит оценку эффективности деятельности организаций в комплексе. Сюда входит оценка финансовой деятельности, ресурсного обеспечения и, конечно, научного потенциала. Вместе с тем у нас есть и своя специфика — специальное постановление правительства, которое говорит о том, что нужно также проводить оценку результативности научной деятельности организаций, которые входят в структуру агентства. Эту работу мы проводим вместе с РАН.
Более 500 институтов прислали нам свои предложения по методике оценки результативности. Их мы обсуждали в течение лета в рамках экспертных сессий. А в ближайшее время мы организуем заключительную экспертную сессию, на которой примем резолюцию и зафиксируем основные принципы и подходы оценки результативности, утвердим перечень показателей.
Недавно я встречался в Новосибирске с руководителями наших учреждений в Сибирском регионе. Некоторые из них высказывали опасения, как при внедрении системы оценки не упустить инновационный и внедренческий потенциал отдельных организаций. Это серьезный вопрос.
Именно поэтому мы стараемся очень аккуратно настроить систему, чтобы она была гибкой и учитывала специфику научной работы всех наших организаций.
— Появится оценка — и что дальше?
— Будем готовить предложения по программам развития наших подведомственных учреждений — это еще одна задача агентства. Но для начала в этом году мы должны испытать и внедрить методику оценки результативности. Этой осенью мы выберем несколько институтов в качестве пилотных проектов. По результатам оценки в сильных организациях мы постараемся поддержать их сильные стороны. А тем, у кого выявлены слабые места, поможем их усилить.
— Вы возглавили ведомство, которое работает с научным сообществом, при этом само его участником до сих пор не являлось. Какие ваши первые впечатления от российской науки?
— Не могу сказать, что я никогда этим не занимался. В Минфине я возглавлял департамент бюджетной политики в отраслях социальной сферы и науки. То есть с академиями наук я начал плотно работать в 2010 г. И уже тогда понял, что ситуация в отечественной науке непростая.
— Например?
— Вот пример. По законодательству государственные академии наук и учреждения, им подведомственные, не являлись до 2012 г. федеральными государственными учреждениями. У них был особый статус — учреждения академий наук. А не имея статуса госучреждений, они, по сути, выпадали из бюджетного процесса… То есть учреждения, подведомственные государственным академиям наук, на старте немного отстали от всего массива федеральных и региональных учреждений, которые раньше начали работать в новой правовой конструкции. Отсюда и отдельные особенности, которые мы сейчас выявляем в процессе работы.
— Какие именно?
— Они могут показаться техническими, но они существенны. Например, бюджетные средства, которые передаются учреждению, имеют четкое назначение — на что они отдаются. Средства из бюджета научные организации получают по нескольким каналам. Один из них — это субсидии на выполнение госзадания. Для научных институтов госзадание — реализация программы фундаментальных исследований государственных академий наук… Когда мы стали разбираться, то выяснилось, что у РАН, РАМН и РАСХН разные системы распределения бюджетных денег по конкретным статьям расходов. Более того, статьи затрат разнятся даже в рамках одной системы — скажем, у РАН и ее региональных отделений есть свои нюансы. К примеру, нельзя профинансировать капитальный ремонт за счет субсидий на научную деятельность, а у нас такие случаи были.
Еще один важный пример — аспирантура. Институты традиционно занимаются подготовкой научных кадров, но государственного задания на подготовку аспирантов нет.
Сначала я в декабре подписал все государственные задания, которые мы получили из Академии наук, а затем из институтов стали приходить проекты соглашений о выплате стипендий аспирантам. Я говорю: подождите, у нас юридически аспирантов нет. Мне говорят: нет, ну они же есть и их достаточно много — ежегодный набор порядка 1500-2000 человек.
— Получается, РАН и ее учреждения изначально выпали из-под регулирования и сейчас вы пытаетесь устранить этот пробел?
— Мы пытаемся это наверстать, чтобы зафиксировать всю юридическую конструкцию в таком виде, в котором она должна быть для любых государственных бюджетных учреждений, чтобы они имели доступ к соответствующим бюджетным ресурсам.
— Как вас встречают ученые и академики? Они жили себе — и тут вы пришли и пытаетесь все переделать.
— Как мне кажется, с пониманием. Предвидя масштаб проблем, я сразу честно предупредил коллег, что в первый год будет очень большой поток информации и запросов от нас… Сейчас на встречах с руководителями институтов, а я лично посетил уже больше половины наших подведомственных организаций, вопрос количества запросов от агентства почти не поднимается, потому что они понимают, что нам нужно разобраться.
— Как обнаруженные вами проблемы сказываются на качестве научных исследований?
— Непростой вопрос. Мы стараемся не только находить проблемы, но и решать их. Например, далеко не в каждом институте возможно сформировать комплекс уникального оборудования. Это затратно и не всегда эффективно. Поэтому существуют центры коллективного пользования оборудованием, которые должны решать задачи многих организаций. В России они есть. И мы с руководителями наших организаций обсуждаем создание рабочей группы, которая занималась бы вопросами координации использования уникальных установок.
— Насколько сильно финансовые запросы научных учреждений превышают возможности бюджета?
— Конечно, пожелания превышают возможности. Ни одного не помню бюджетного цикла, когда было бы наоборот.
Если говорить о научной деятельности, то в плане издержек российской экономики на исследования и разработки есть одна особенность — по указу президента к 2018 г. эти расходы должны составить 1,77% ВВП. Причем это должны быть затраты и государственного, и частного секторов. Сейчас тратится примерно 1%, т. е. нам не хватает примерно 0,7-0,8% ВВП. Из тех денег, которые сейчас выделяются на науку, 80% тратит государство — это совокупно фундаментальные и прикладные исследования. Получается, что доля негосударственных расходов — 20%. Практика же развитых стран иная: 30-35% — государственное участие, остальное — частное. Это наша корневая проблема: когда приезжаем в институты, то их руководители говорят, что нужны заказчики — они что-то сделали, но это никто не берет.
— Зачем делали, если не берут?
— Институт начинает фундаментальные исследования, получает результат и переходит к прикладной работе, но не может найти, куда это внедрить.
Начинаем говорить с крупными компаниями: вы с институтами работаете? Они нам отвечают: нет, там никто ничего не делает по нашей тематике. Очевидно, что есть проблема взаимодействия между предприятиями и институтами. Мы по этому поводу проводили несколько встреч на разных форумах.
Основной вопрос: кто должен быть проводником между реальным сектором и научным сообществом. Однозначного ответа нет, но по итогам обсуждений все больше представителей научных институтов и заказчиков склоняются к тому, что должна появиться специальная «прослойка», которая этим бы занималась: технопарки, инкубаторы, какие-то специальные менеджеры.
— В каком состоянии имущественный комплекс научных организаций?
— Не в лучшем. Запрос на финансирование, который мы собрали с организаций, кратно превышает возможности бюджета… Конечно, в том институте, где процесс научной деятельности организован правильно и есть конкретный заказчик, это видно, когда заходишь в институт. Видно по материально-технической базе, и там людям понятно, что они делают, им интересно, потому что они видят практическую реализацию своего труда. С институтами, где одного заказчика нет, сложнее. У них меньше свободных средств.
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии