- Владимир Константинович! Вы были свидетелем и участником возрождения советской генетики после погрома 30 – 50 годов и происходило это возрождение, в том числе, и в Институте цитологии и генетики СО РАН. Начиная с 1985 года, Вы более двадцати лет возглавляли этот институт. Поэтому Вы лучше, чем кто-либо еще, знаете его историю. Позвольте начать разговор с наивного вопроса: чье имя Вы бы присвоили Институту цитологии и генетики? Ведь он, хотя является одним из первых институтов СО РАН, в отличие от многих других, пока безымянный.
- На прямой вопрос прямой ответ. Я считаю, что наш институт должен бы носить имя академика Дмитрия Константиновича Беляева, который возглавлял его с 1959 по 1985 годы и создал в том виде, в котором он существует сегодня. Хотя первым директором-основателем Института цитологии и генетики был академик Николай Петрович Дубинин, но, к сожалению, вскоре после его создания он, не по своей воле, был вынужден вернуться в Москву. Это и создало сложности с присвоением имени нашему институту.
В самом названии Института цитологии и генетики (ИЦиГ) СО РАН отразилась драматическая судьба советской генетики. Когда он создавался, то в целях маскировки от тогдашних гонителей генетики, на первое место поставили термин цитология – наука о клетке.
- Вы сказали о драматической судьбе советской генетики. Можно об этом чуть подробнее? К сожалению, этот вопрос вызван не только историческим интересом. Сегодня нет гонений на какую-либо науку, но при этом началось реформирование всей российской науки. Поэтому и полезно в век нынешний вспомнить век минувший.
- Начнем с того, что в 30-е годы ХХ века советская генетика была одной из лучших в мире и наши генетики имели все предпосылки занять лидирующие позиции в мировой биологической науке. Но вмешались идеология и политика. Сталин был поклонником французского биолога Ламарка, труды которого хорошо знал. Ламарк был великим ученым, первым эволюционистом, сам термин «биология» принадлежит ему. Однако генетика отрицала главное положение ламаркизма – предопределенность наследственности условиями окружающей среды. Более того, положения генетики шли наперекор главному идеологическому постулату победившего коммунизма – возможности создания путем воспитания нового человека. Генетика утверждала другое: какую бы радикальную революцию вы ни совершили, гены человека от этого не изменятся. Прошлое вообще нельзя отринуть. Какому революционеру такое утверждение понравится?
- Полагаю, что и современным реформаторам утверждение о том, что прошлое всегда с нами будет, не по вкусу. Но не о них речь. Если говорить о генетике, то получается, что она противоречила тогдашнему идеологическом тренду – до основания разрушить старый мир и построить совершенно новый.
- Это так, и на это накладывались субъективные пристрастия Сталина, который брал на себя роль идейного наставника всех наук. И тут, что называется, ко двору пришелся Лысенко, который брался создать «мичуринскую биологию». При этом саму классическую генетику он не признавал.
Мне приходилось встречаться и беседовать с Лысенко, и сегодня я уверен, что он сам верил в то, что проповедовал, а вот погром в генетике устроили с его согласия окружавшие его люди – Презент, Митин и другие. По генетике был нанесен страшный удар, фактически она оказалась под запретом. А Лысенко остался в роли одного из ведущих советских биологов, и после смерти Сталина, возможно, недалекому Хрущеву импонировала «рабоче-крестьянская» простота «научных» построений «народного» академика. Конец научной карьеры Лысенко начался только с приходом Брежнева.
- Но ведь генетика начала возрождаться в СССР раньше?
- Да, уцелевшие в ходе репрессий и на войне генетики начали возрождать свою науку, как только прекратились открытые преследования за приверженность «продажной девке империализма», как сторонники Лысенко называли генетику. Но в условиях, когда она не была официально признана, генетика могла развиваться только очагами и подпольно, например, в закрытых научно-исследовательских центрах, которые работали по атомному проекту. Следует отметить, что руководитель атомного проекта, академик Игорь Васильевич Курчатов много сделал для возрождения генетики в нашей стране, он способствовал и созданию нашего института.
В ИЦиГ проводились исследования по радиационной генетике, а в практическом плане была установлена оптимально допустимая доза радиации, которая затем была представлена в ООН и получила мировое признание.
- Вы говорите об очаговом возрождении генетики в 50-е годы. Созданный в 1957 году Институт цитологии и генетики стал одним из таких очагов?
- Да, и, пожалуй, на тот период это был самый значительный центр развития генетики в СССР. С его созданием в АН СССР официально генетика была признана наукой. На определенном этапе это был единственный в стране институт, который вел исследования по всем основным направлениям классической генетики. В нашем институте развиваются все виды генетических исследований – начиная от молекулярной генетики и до эволюционной.
И надо отметить, что создание «сибирского очага» возрождения советской генетики было бы невозможно без академика Михаила Алексеевича Лаврентьева. Он приложил огромные усилия для создания ИЦиГ. А затем, рискуя научной карьерой, отстоял его в спорах с самим Хрущевым. При этом Лаврентьев знал, за что борется. Я был знаком с Михаилом Алексеевичем и могу сказать, что хотя он и не имел биологического образования, в генетике разбирался, его теща и жена имели непосредственное отношение к этой науке.
- Как видим, возрождение генетики проходило не легко, что называется «через тернии к генам». Но что помогло вашему институту выстоять в условиях, когда партийно-государственное руководство считало генетику лженаукой?
- Первый директор нашего института Н.П. Дубинин поставил при его создании две основных задачи. Первая – возрождение всех основных направлений классической генетики, и это было сделано. Вторая – доказать практическую значимость и полезность генетики. Ведь именно обвинения в ее практической бесполезности были главным аргументом тогдашних противников генетики. Поэтому в ИЦиГ сразу было заложено несколько программ по генетике растений и животных и медицинской генетике сугубо прикладного назначения.
Среди этих программ следует назвать в первую очередь создание новых сортов растений путем использования радиационной генетики. Были получены пригодные для Сибири сорта кукурузы, новые сорта сахарной свеклы. Также генетическими методами были получены новые виды окраски пушных животных – норки и лисицы. Пушнина тогда была одним из главных экспортных товаров страны. Исследования в области медицинской генетики позволили создать новые лекарства.
- Иными словами, основатели вашего института сумели убедить тогдашнюю власть в необходимости развития генетики, использовав марксистский принцип: «Практика – критерий истины». Интересно, какой принцип нужно использовать, чтобы убедить в полезности фундаментальной науки современных реформаторов? А если серьезно, в свете вашего жизненного опыта, как вы относитесь к начавшейся реформе РАН?
- Эту реформу я оцениваю крайне отрицательно. И мне есть с чем сравнивать. Я видел гонения на генетику и кибернетику. А в конце 80-х – в 90-е годы, когда я возглавлял ИЦиГ, мне пришлось увидеть колоссальный отток научных кадров из нашей страны. Из нашего института уехала за границу примерно треть сотрудников, мы потеряли целое поколение ученых. Боюсь, что сегодня это повторится. Что касается самой РАН, то она, по сути, ликвидирована и превращена в «клуб академиков». Институты РАН, основное звено ее деятельности, ушли в новое агентство.
Вел интервью Юрий Курьянов
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии