Могут ли научные теории отражать какие-то национальные традиции? Вопрос звучит странно, и тем не менее, именно такое впечатление возникает, когда мы сравниваем идеи великих натуралистов позапрошлого века – Жоржа Кювье, Чарльза Дарвина и Карла Бэра. Кювье теорией катастрофизма как будто отразил революционные настроения времен своей молодости, когда прогрессивно настроенная часть общества стремилась к радикальным преобразованиям, к безвозвратному преодолению средневековых устоев. Дарвин, со своей стороны, отразил в своем знаменитом труде о происхождении видов настроения крепнущей английской буржуазии, жившей в атмосфере конкуренции и самоутверждения. И, наконец, Карл Бэр в своих трудах отчетливо продемонстрировал «прусский» характер, недвусмысленно показав свою солидарность с великими идеями немецкой философской мысли.
Подчеркиваю, классики науки не были бы классиками, если бы не широта их ума, если бы не способность в потоке фактов выявить что-то общее, поистине фундаментальное. Карл Бэр (1792 – 1876), считающийся одним из основоположников эмбриологии и сравнительной анатомии, сочетал в себе характер строгого (я бы сказал – предельно строгого) эмпирика и углубленного мыслителя-теоретика.
Он с поистине немецкой дотошностью разбирает данные проведенных опытов, но наблюдаемые явления для него – не просто прозаическое воплощение законов природы. За видимыми вещами он стремится узреть нечто большее – становление единого нематериального первоначала, обнаруживаемого себя в многочисленных формах жизни.
Бэр состоялся в науке еще до того, как мир взбудоражила теория Дарвина. Любой серьезный естествоиспытатель той эпохи не мог пройти мимо темы эволюции. Жаркие баталии на эту тему, как мы знаем, велись еще в Парижской Академии наук между Кювье и Сент-Илером. Бэр, разумеется, имел свои суждения на этот счет. Он признавал историю развития жизни на Земле и сам факт последовательной смены фаун. Когда в Европе начали обсуждать книгу Дарвина, заслуженный ученый упрекнул ее автора в том, что тот не очень-то стремится доказывать правоту своей «гипотезы» (именно так – «гипотеза» - он обозначил теорию естественного отбора). Главный упрек состоял в том, что Дарвин не прибегал к данным палеонтологии. И это правда – палеонтология не совсем «срасталась» с теорией естественного отбора ввиду явной нехватки так называемых переходных форм. Бэр как раз на этом моменте заостряет свое внимание: между ископаемыми фаунами просматриваются четкие границы, без всяких плавных переходов. В палеонтологии он был осведомлен прекрасно, поскольку, будучи в России, принимал участие в экспедициях и внимательно изучал останки мамонтов и других вымерших травоядных. Ископаемые свидетельства подтверждали его взгляды на эволюцию. Точнее – отражали (в понимании Бэра) «всеобщий закон природы», определяющий развитие жизни на Земле.
Нетрудно догадаться, что для Бэра эволюция не является набором каких-то случайностей. Как я уже сказал, видимые явления для него отражает некий невидимый план, а именно упомянутый всеобщий закон. По его словам, известные формы организации являются постоянными идеями творения, а отдельные особи «представляют из себя лишь преходящие изображения данных идей». Для сохранения особей природа предоставляет «слабые средства», в то время как наиболее сильные средства направлены на сохранения вида. Именно поэтому чем слабее особи в плане выживания и продолжительности жизни, тем сильнее выражена их плодовитость. Размножение, утверждает ученый, является «особой формой роста», причем на низших ступенях организации оно полностью совпадает с ростом (когда живое существо просто разрастается, не отрываясь от «материнского» тела). На начальных ступенях жизни, пишет Бэр, образование особи и размножение совпадают друг с другом. На следующих ступенях каждая часть превращается в новую особь. Далее мы видим, что органом размножения становится не всё животное, а только часть его.
Какой вывод следует из сказанного? По мнению Бэра, в природе заложено стремление к созданию более самостоятельных существ. Эта самостоятельность максимально выражена в человеке, способном господствовать даже над инстинктом размножения. Поэтому, «с приближением организации живых существ к человеческой у них постепенно убывает необходимость размножения». И хотя мы не в состоянии постичь умом метафизическую основу творения, мы в состоянии установить его ИСТОРИЮ. Как раз эта история творения, полагает Бэр, является истинным объектом естествознания, поскольку все детали приводят исследователя именно к ней.
Как и каким образом возникли органические формы? – вопрошает ученый. Он признает, что любое животное при своем развитии всегда достигает типа своих родителей. Из теленка вырастет корова, из ягненка – овца, из жеребенка – лошадь. Но в то же время, замечает Бэр, нельзя отрицать и того, что тот же теленок никогда не бывает совершенно подобен матери, что овца при определенных условиях климата и питания принимает некоторые особенности, сохраняющиеся при размножении. Отсюда вопрос: не произошли ли различные формы, которые мы считает особыми видами, путем постепенных изменений друг от друга? Ученый напоминает, что в разных частях света встречаются животные, родственные друг другу, но при этом настолько различные, что их относят к разным видам.
Бэр приходит к заключению, что в очень отдаленные времена на планете господствовала более значительная образовательная сила, чем мы можем наблюдать теперь. Чтобы восстановить «историю творений», необходимо обратиться к самому древнему «архиву» - к ископаемым остаткам исчезнувших видов. Палеонтология показывает, замечает Бэр, что чем древнее слои, в которых мы находим эти остатки, тем сильнее отличаются они от ныне живущих организмов. В то же время мы находим огромное количество видов (в основном это касается травоядных), идентичных современным видам. Так, черепа зубров, буйволов, мускусных быков, туров, - пишет Бэр, практически ничем не отличаются от современных. Тем не менее, их нельзя не признать вымершими видами из-за определенных отличий. Поэтому приходится признать, что видовые признаки так или и иначе являются приходящими, несмотря не сохранение определенных постоянных черт.
Но что же тогда остается незыблемым? Ученый выдвигает предположение, что «преходящие идеи» являются лишь проявлениями одной основной идеи, которую он старается выразить, исходя из рассмотрения эмпирических данных. Для этого он пытается максимально расширить поле зрения и окинуть единым взором всю историю жизни на Земле. Эта история нам показывает, что в природе происходит постоянное вытеснение более массивных и неповоротливых форм формами более подвижными, обладающими более высокими «духовными задатками». Так, вначале земля была населена только растениями и животными, прикрепленными к поверхности. Очень древние животные, указывает он, были тесно связаны с живой известковой массой (например, аммониты). Древние рыбы имели массивный панцирь. Огромные древние амфибии имели покрытие из крупных щитков. Среди них мы не встречаем крылатых позвоночных или таких, которые могли лазать по деревьям. Иными словами, неповоротливые, тяжеловесные формы предшествовали подвижным формам. То же правило распространяется и на травоядных. Среди первых млекопитающих, пишет Бэр, также господствовали массивные формы. Показательно, что среди ископаемых очень мало подвижных грызунов, обезьян, а также летающих птиц. Зато очень много толстокожих, массивных животных. Например, громадных ленивцев, мамонтов, первобытных быков и оленей с непропорционально большими рогами.
О чем говорят эти факты? Бэр делает на этот счет философское заключение: вся история природы, считает он, является историей идущей вперед ПОБЕДЫ ДУХА НАД МАТЕРИЕЙ. Для него это и есть основная идея творения, и для достижения ее происходит полное исчезновение определенных особей и целых «рядов размножения» и возвышается «настоящее над подмостками необозримого прошедшего». Естествознание, утверждает ученый, неизбежно приводит к этой основной идее, стоит только возвыситься над рассмотрением деталей. Исследование материального мира в данном случае используется здесь только в качестве опоры. Иначе говоря, изучение природы не ведет к укреплению материалистических воззрений. С точки зрения Бэра, всё происходит с точностью до наоборот. То есть естественные науки в конечном итоге приводят нас к указанной идее, а потому естествознание ни в коей мере не может ослабить веру. Даже на примере развития цыпленка в яйце, замечает ученый, можно показать, что обмен вещество в нем стоит в зависимости от «более высокого приданого», которое яйцо получает от матери.
То же самое, по мнению Бэра, применимо и к индивидуальному развитию человека: здесь «имеет место постоянное преобразование материи на служение идущего вперед, но остающегося духа». И точно так же развивается вся история творения, направленная, в конечном итоге, на утверждение человеческого господства – господства в мире разумного существа.
Олег Носков
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии