Монахи – производственные новаторы?

К сожалению, господствующее в нашем сознании учение о всемирном историческом прогрессе заслоняет некоторые принципиально важные стороны исторических реалий. В теории, конечно, все выглядит просто: человек-де с первобытных времен создавал все с нуля – от первого каменного рубила до ткацкого станка. Сам изобретал, сам совершенствовал. Вроде бы – процесс этот совершенно естественный, и мы даже не задумываемся над тем, что технические изобретения, доводимые до совершенства, – черта именно Западной цивилизации, вставшей на путь прогрессивного развития. Если обратиться к фактам, то мы должны признать, что в традиционных культурах материально-техническая деятельность ориентирована на ГОТОВЫЕ ОБРАЗЦЫ, воспроизведение которых опирается на конкретные рецептуры, составленные неизвестно кем, однако чей авторитет был непререкаем. Древние мастера оперируют именно РЕЦЕПТАМИ, но никак  не принципами. Совершенствование ученика связано с тем, насколько он может достичь уровня своего учителя, по сути – насколько он в состоянии воспроизвести на адекватном уровне то, что под силу мастеру. Иначе говоря, совершенствование понимается как процесс сугубо индивидуальный, но вряд ли социальный. Именно поэтому пункту западная цивилизация оказалась  неким «отклонением» от того, что существовало до нее. Иначе говоря, на Западе стали появляться изобретатели и мастера, создававшие и развивавшие то, чему еще не было достойного прецедента. Они создавали то, что вытекало из их сознания, из их воображения, воплощаясь в материале. Вначале – в виде несовершенных «сырых» образцов, которые лишь спустя поколение-другое становились чем-то значительным. Иначе говоря, работать приходилось не с оглядкой на существующий образец, данный в готовом и законченном виде, а исключительно с ориентацией на ИДЕАЛ. В принципе, европейцы могли восстановить достижения Древнего Рима и Византии, показав себя прилежными учениками. И только. Возможно, этого было достаточно для того, чтобы считать себя носителями истинной цивилизации. Но в том-то всё и дело, что процесс не остановился. Круг «вечного возвращения» оказался разорванным. И если мы хотим понять, почему так произошло, необходимо выделить те факторы, которых еще не было в эпоху античности, которых не было ни на Ближнем Востоке, ни в Китае, ни в Индии, ни в Центральной Америке. Не сталкиваемся ли мы с ситуацией, когда из простого желания воспроизвести чужое достижение в силу непохожих объективных обстоятельств рождается нечто принципиально новое?

Иначе говоря, подражание лишь содержало в себе творческий импульс, стремление к достижению явленного идеала, однако сам идеал был настолько далек, настолько не подходил под существующие условия, что творчество, по сути своей, превращалось в ярко выраженную инновацию.

Представим, что сибирские агрономы решили в своих суровых краях развивать промышленное виноградарство - как это имеет место в теплых странах. Понятно, что в силу объективных причин им придется долго мучиться, чтобы добиться хоть какого-то результата – выводить новые сорта, применять новые приемы агротехники. Формально они вроде бы пытаются ВОСПРОИЗВЕСТИ  то, что уже существует и давно освоено. Но фактически – в силу заметной разницы физических условий - они решают ПРИНИЦИПАЛЬНО НОВУЮ ЗАДАЧУ, с которой НИКОГДА НЕ СТАЛКИВАЛИСЬ их южные коллеги.

И в этом плане они уже выступают в роли новаторов, первопроходцев. Поставленная перед ними задача не просто новая – она на порядок БОЛЕЕ СЛОЖНАЯ, требующая новых знаний, новых беспрецедентных усилий и опыта. И в случае успешной реализации задачи (на что уйдет достаточно много времени), мы получим, без всяких сомнений, серьезный прорыв в области агротехники, что уверенно можно назвать прогрессом. Таким образом, мы получаем инновацию, даже если имеет место сознательное воспроизведение тех или иных готовых достижений цивилизации – с той лишь разницей, что действовать новаторам приходится в более сложных или непривычных условиях. В результате появляется и закрепляется навык к постановке нестандартных, экстраординарных задач, не имеющих готового и наглядного решения. Гипотетический пример с виноградарством не является здесь абсолютно умозрительным. В истории становления западноевропейской цивилизации культивация виноградной лозы сыграла далеко не последнюю роль. Начнем с того, что долгое время границы цивилизованного мира совпадали с границами промышленного виноградарства. Во всяком случае, это справедливо для Старого Света. Любой из нас, кто мало-мальски сведущ относительно биологии и агротехники винограда, в состоянии понять, с чем пришлось столкнуться вчерашним варварам, пытавшимся приручить лозу на своих землях, где погодные условия были далеко не похожи на субтропики. В этой связи я уверенно заявляю, что продвижение лозы на север было первой и самой значительной европейской инновацией, во многом определившей облик западной цивилизации. И дело совсем не в том, что растения кое-где прижились и дали плоды. Дело в том, что именно на новом, не столь комфортном для лозы месте, удалось создать принципиально новую и более совершенную систему виноградной агротехники! 

Античные методы возделывания винограда, описанные еще в трудах Колумеллы, на фоне того, чего добились французские и немецкие виноградари, выглядят уже не как символ цивилизации, а как варварский пережиток, сохранившийся кое-где лишь в отсталых от прогресса деревнях Италии, Греции или Македонии. 

Показателем уровня виноградарства является показатель качества вина. Если в средние века «престижные» вина, бывшие в почете у королевских особ, доставлялись из средиземноморья, с традиционных мест возделывания, то с Нового времени тон на международном уровне стали задавать именно вчерашние новички. Бургундские виноделы, виноделы Шампани, Бордо, Рейна и Мозеля совсем не копировали античную классику. Они создали свои стили, свои подходы, утвердили новые понятия и новые оценки качества вина, на фоне чего знаменитое античное виноделие может показаться сомнительной практикой кустарей-дилетантов. Интересно, что в XX столетии продвинутые итальянские и испанские виноделы стали учиться у французов, постепенно избавляясь от архаики, перешедшей им по наследству в готовом виде. Но ведь эта архаика, как нетрудно догадаться, почти в неизмененном виде досталась от античной цивилизации. Получается, что французские новаторы, пытаясь в более сложных условиях подражать римлянам, создавали не просто новый, но и более совершенный продукт.

Монахи-цистерцианцы, заложившие в средние века знаменитые бургундские виноградники, фактически стоят у истоков нынешней винной классики Нетрудно понять, что виноградарей Лациума, Родоса, Кипра или Сицилии, не знавших проблем с вызреванием плодов, нисколько не волновали те вопросы, над которыми ломали головы труженики Шампани, Шабли или Кот де Нюи. Наверное, для изнеженного жителя солнечной Италии климат центральной Франции совсем не подходил для выращивания нормального винограда, а тем более – для изготовления приличного вина. Такие сомнения, действительно, в средние века имели место. Трудно было представить, что за пределами средиземноморья из винограда может получиться что-то достойное. История французского виноделия дает нам впечатляющие примеры производственного перфекционизма. Монахи-цистерцианцы, заложившие в средние века знаменитые бургундские виноградники, фактически стоят у истоков нынешней винной классики. Именно благодаря их упорному труду французское виноделие получило мировое признание и стало образцом для подражания. Преодолевая сложности природных условий, они проводили клоновый отбор, экспериментировали с агротехникой, с обрезкой лозы, тщательно изучали зависимость между составом почв и качеством вина. Ходили легенды, будто они не только посвящали время многочисленным дегустациям полученного напитка, но даже почву пробовали на вкус. Важно и то, что своим примером они влияли на живущих поблизости мирян, помогавших уходу за лозой.

Такое рвение было немыслимо в хозяйствах даже самых рачительных римских землевладельцев, не склонных к столь упорным экспериментам. В лучшем случае – только к обобщению и систематизации накопленного опыта. Но что же побуждало монахов-новаторов совершать столько усилий в указанном направлении? Просто из желания уподобиться римлянам? Не проще ли было отправиться в теплые страны? Ведь исходный пункт исключал любые иллюзии насчет возможных результатов. Как ни крути, но территория Бургундии или Шабли – совсем не Италия. А может, исходный замысел в том и заключался – создать совершенство там, где природа изначально накладывает ограничения?  Не заложен ли основной смысл подобной деятельности как раз в преодолении ограничений – в победе над вызовом природы силой ума и воли?

Истоки прогресса нужно искать именно в указанном отношении к реальности – В СОЗНАТЕЛЬНОМ ПРЕОДОЛЕНИИ ПРИРОДНЫХ ОГРАНИЧЕНИЙ. И начался данный процесс задолго до Нового времени. Данная тенденция уже просматривается в аскетическом идеале первых христианских подвижников. Удалиться в глухое, неприветливое и безжизненное место, чтобы со временем создать там цветущий сад, напоминающий об Эдеме, – одна из наглядных материальных проекций религиозного перфекционизма. Христианское восхваление труда, способного преобразить природу и подчеркнуть тем самым торжество духа над физической обусловленностью – вот, пожалуй, подлинная основа философии прогресса. Умонастроения, витавшие в монастырских обителях, стали впоследствии питательной почвой для глобальных прожектов по радикальному преобразованию «падшей» действительности, пышным цветом зацветших именно в Новое время. В «магическом» пафосе Френсиса Бэкона, объявившего свою программу покорения природы, не было ничего принципиально нового еще со времен Василия Великого или отца Бенедикта. Сам Бэкон открыто апеллирует к библейской истории, связывая развитие наук с восстановлением власти над природой, утраченной будто бы в результате грехопадения. И именно монахи первыми продемонстрировали творческие, «креативные» возможности организованного труда, направляемого некими благочестивыми помыслами. По сути, монастырские обители, где на пустынном месте возводились цветущие сады, можно рассматривать как своего рода НАГЛЯДНЫЕ МОДЕЛИ преобразования «несовершенного» («падшего») мира. Философия прогресса только придала абсолютное, общечеловеческое значение этому преобразовательному опыту, исключив из него аскетическую составляющую и сосредоточив внимание на инструментарии. В роли инструментария выступила новая наука, созданная гением Галилея и Ньютона. 

Олег Носков

Окончание следует