Недавно один из священников РПЦ заявил в эфире российского телеканала, будто сумел пообщаться с духом Чарльза Дарвина и выяснить его отношение к созданному им эволюционному учению. Подобными сообщениями в современной России уже никого не удивишь. Нас, конечно же, совершенно не интересуют спиритуалистические аспекты подобных «сеансов связи» с покойными учеными. Принципиально то, что дарвиновское учение священник по привычке назвал «обезьяньей теорией». Почему «обезьяньей»? Почему имя Дарвина так прочно ассоциируется с этой распроклятой обезьяной, а не имена тех ученых, которые реально это заслужили своим вкладом в данную тему?
Начнем с того, что идея родства человека и приматов не была для научного сообщества позапрошлого века каким-то шокирующим открытием. И тем более нельзя сказать, будто она впервые пришла в голову именно Чарльзу Дарвину. Например, еще задолго до Дарвина такую идею высказывал в своих натурфилософских трудах Иоганн Гёте - убежденный эволюционист «додарвиновского» периода. Гёте был уверен в животной родословной человека, и о родственной связи последнего с обезьянами выражался недвусмысленно. Правда, его идеи не получили широкой огласки, и потому нам кажется, будто тема обезьяньей родословной была поднята только после публикации известного дарвиновского труда о происхождении видов.
Надо заметить, что в упомянутом труде Дарвин ни словом не обмолвился о наших обезьяньих прародителях. Однако случилось так, что его теория очень сильно подогрела дискуссии о человеческом происхождении. Сам ученый в таких дискуссиях участия не принимал. Да этого и не требовалось, ибо у него появились очень пылкие последователи. Собственно, именно они, последователи, осмелились открытым текстом сформулировать то, от чего воздерживался (до поры до времени) их кумир. Да, знаменитый ученый однозначно признавал нашу обезьянью родословную, однако совсем не он оказался «застрельщиком» в данном вопросе. Образно говоря, он лишь внес в эту тему свои «пять копеек».
Одним из его последователей был молодой натуралист Томас Гексли, прозванный «бульдогом Дарвина». Считается, что известность ему принес «обезьяний» диспут, состоявшийся в 1860 году.
Еще раз подчеркну, что идея родства между обезьяной и человеком не являлась чем-то новым. Она давно, что называется, носилась в воздухе и у нее, безусловно, были убежденные сторонники из числа естествоиспытателей-эволюционистов. Правда, до появления знаменитого дарвиновского труда им не хватало убедительных научных аргументов для того, чтобы пропагандировать эту идею под флагом естествознания. Теория Дарвина дала им повод и основание для доказательства своих убеждений. В числе этих натуралистов как раз и был Томас Гексли, который открыто признавался в том, что мысль о наших обезьяньих предках не содержит в себе ничего постыдного для нашего самосознания.
Свой взгляд на эту проблему он выразил в относительно небольшой работе «О положении человека в ряду органических существ», изданной в 1863 году. Используя дарвиновскую теорию как некую методологическую основу для своих исследований, Гексли провел дотошный сравнительный анализ морфологических признаков известных приматов и человека. Он сравнивает человека с гориллой, затем сравнивает гориллу с орангутангом, гиббоном, бабуином и так далее. Гексли признает, что между человеком и той же гориллой существует значительная разница, однако тут же замечает, что человек меньше отличается от орангутанга и шимпанзе, нежели последние отличаются от мартышек. Кроме того, разница в мозге шимпанзе и человека не столь существенна, чем разница в мозге шимпанзе и лемура.
В те времена в распоряжении эволюционистов не было никаких ископаемых останков человеческих прародителей (этим антропологи стали заниматься позже). Поэтому Гексли оперирует зоологическим материалом. Тем не менее, его уверенность в том, что человек является результатом эволюции животного, выражена им предельно откровенно. По своему строению человек «тождественен зверю», утверждает автор. С его точки зрения, на протяжении длительного периода наши предки, подобно личинке, сбрасывали «узкую шкурку и надевали другую, также временную». С каждым разом очередная «шкурка» вмещала в себя больший объем мозга, чем было до того. И этот процесс, считает Гексли, не закончился. До состояния полного развития человеку будто бы еще страшно далеко.
В культурно-историческом плане книга Гексли знаменательна тем, что как раз на ее обложке были впервые изображены гипотетические стадии человеческой эволюции, где силуэт обезьяны плавно переходит в силуэт человека. Можно сказать – «классика жанра», широко растиражированная в многочисленных популярных книжках и журналах. Остается только понять, почему с этой популярной картинкой так тесно увязали имя Дарвина, а не Гексли.
Принято считать, что большую роль в этой истории сыграл упомянутый диспут 1860 года. Предметом дискуссии, как нетрудно догадаться, стала теория Дарвина. Со стороны критиков теории выступал епископ Самюэль Уилберфорс. Томас Гексли выступил в её защиту. Легенда гласит, будто в завершение своего выступления епископ в шутливой манере обратился к своему визави: по какой линии тот ведет свое происхождение от обезьяны – по линии бабушки или по линии дедушки? Своим ответом Гексли якобы разбил оппонента в пух и прах, доказав его невежество, консерватизм и незнание последних достижений естественных наук.
Почему мы называем это «легендой»? Потому что в научных кругах упомянутая шутка и остроумный ответ на нее не обсуждались. Эта дискуссия изначально вообще не получила никакой заметной огласки ввиду ее сугубо академической специфики (епископ Уилберфорс, кстати, был дипломированным математиком и разбирался в естественных науках, занимаясь орнитологией). Об этой истории широкая общественность узнала лишь четверть века спустя со слов Френсиса Дарвина - сына ученого. Почему в его описании промелькнула тема обезьяньих предков? Скорее всего, потому, что благодаря популяризаторам она была к тому времени очень хорошо «раскручена», причем, без особого участия самого автора «Происхождения видов».
Дело в том, что широкая общественность из всего состава дарвиновской теории почему-то сильнее всего вычленяла тему обезьяньих предков. Выражаясь по-современному, именно через образ этой гипотетической обезьяны удавалось лучше всего «ловить хайп», чем как раз и пользовались популяризаторы дарвинизма. То есть, дарвинизм лучше всего «раскручивался» через картинку человеческой эволюции. Справедливости ради надо сказать, что в этом деле сторонникам Дарвина хорошо помогали их идейные противники, чье понимание дарвинизма также не выходило за рамки этой обезьяньей темы. Поскольку обсуждение животной родословной человека долгое время считалось дурным тоном в кругах правоверных христиан, дарвинизм ниспровергался ими как раз с указанных позиций. Иначе говоря, на первое место в этой дискуссии вышли вопросы сугубо идеологического плана. Так продолжается до сих пор: как сторонники, так и противники Дарвина неизменно связывают его имя с обезьяной.
Остается сожалеть, что далеко не самый принципиальный момент теории Дарвина получил такую широкую огласку и превратился в догму. Почему я так считаю? Потому что Дарвин пытался объяснить сам процесс, сам механизм эволюционных изменений. В рамках сугубо академической дискуссии на тему эволюционных изменений конкретные кандидаты на роль нашего прародителя – всего лишь «детали». И главный вопрос тут совсем не сводится к воображаемой обезьяне, стоявшей-де у истоков нашего появления. Куда принципиальнее – является ли регулярная смена нашей «шкурки» биологической неизбежностью? Иными словами: насколько физически обусловлен процесс нашего развития? Не пойдет ли он вспять? Ведь для того-то и понадобился современникам Дарвина этот гипотетический животный предок, чтобы подчеркнуть неизбежность эволюционного развития человека, обращенного в далекое будущее.
Николай Нестеров
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии