«А все-таки она вертится» – такие слова будто бы произнес Галилей на инквизиционном процессе. Эта фраза вошла в школьные учебники и именно с ней связывают вклад великого ученого в науку. На уровне массового сознания Галилею отводят место последователя Коперника – создателя гелиоцентрической модели. Именно из-за неё якобы и произошло столкновение с церковниками. О других причинах многие из нас не задумываются.
Сюжет о противостоянии убежденного коперникианца с церковными мракобесами возник в XIX веке, и в таком виде он тиражируется до сих пор через учебники и популярную литературу. Надо сказать, что это предельно упрощенный взгляд не только на судьбу самого Галилея, но и на становление современной науки как таковой. Несмотря на столь пафосное воспевание имени стойкого борца за истину, его реальные заслуги перед наукой в этом популярном сюжете очень сильно умаляются. Как это ни парадоксально, но Галилей сделал для науки, а шире – для научного познания – во много раз больше, чем принято думать его почитателями. Дело здесь совсем не ограничивается астрономией и представлениями об устройстве Вселенной. Спор, на самом деле, шел о куда более фундаментальных вещах.
По сути дела, Галилей закладывал фундамент современного естествознания как такового. Он был не только астрономом – в первую очередь он был физиком, причем «физиком» в современном значении слова. Данное обстоятельство как раз и стало причиной его конфликта с церковью, точнее – конфликта с консервативной научной общественностью, обычно выступавшей с церковных позиций.
Будь Галилей только лишь астрономом, о нем бы сегодня знали только специалисты в области истории науки. Даже увлечение Коперником большой роли здесь не играло. Труды Коперника в те годы были в «открытом доступе», и пользовались хорошей известностью среди астрономов. Церковники относились к его системе с настороженностью, но это ещё не давало повода объявлять его и его сторонников врагами рода людского.
Дело в том, что в течение всего средневековья астрономия не имела высокого академического статуса. Эта была, скажем так, чисто «техническая» дисциплина, ни на что особо не претендующая. Астрономия входила в состав тогдашнего математического знания, являясь частью так называемого «квадривиума» - системы точных наук, куда, помимо астрономии, входила еще арифметика, геометрия и музыка. «Квадривиум» был базовым уровнем средневекового университетского образования. Указанные дисциплины имели, условно говоря, инструментальное значение. Они были важны для духовного роста и приобщения к знаниям, но с ними вообще никак не увязывали мировоззренческие проблемы. Ни астрономия, ни геометрия не считались науками, с помощью которых можно постичь суть вещей. Они на это даже не претендовали.
Астрономия, по сути, являлась инструментальным приложением математики. Ее чисто практическое значение под сомнение не ставилось. Она была важна для навигации и для составления гороскопов (именно так – к гороскопам в средние века относились серьезно). Астроном лишь описывал движение небесных светил, но ничего не объяснял (в этом плане он чем-то был подобен современному инженеру). Он мог предсказать лунное или солнечное затмение, вычислить «парад планет», но ему и в голову не приходило рассуждать о физической природе небесных тел. Статус астронома в сравнении с философами или богословами был невелик. Как невелик был и статус самой математики. И это несмотря на то, что математику в средние века изучали прилежно. Так, для получения звания магистра необходимо было придумать новое (новое!) доказательство теоремы Пифагора. Что ни говори, но в средневековых университетах культура мышления была высокой.
Тем не менее, математика сама по себе никогда не превозносилось, и в иерархии тогдашней системы знаний занимала скромное, чисто подчиненное положение. Как раз над математикой возвышалась наука о природе – физика, или «естественная философия» (по тогдашней терминологии). Физик уже рассуждал о сущности вещей. Он не просто описывал видимые явления – он давал им объяснения. В компетенцию математика это никак не входило, но физик мог себе такое позволить. Его статус был значительно выше математика. Причем не только в теоретическом плане, но и в плане социальном. Скажем, в некоторых европейских университетах жалованье преподавателя математики было в несколько раз ниже жалованья преподавателя физики. Экономическое и социальное неравенство как бы подчеркивало неравенство самих дисциплин. Мало того, на исходе средневековья физики категорически заявляли, что познание природы с математикой никак не связано, что количественные отношения абсолютно ничего не объясняют. Средневековый физик, опираясь на принципы аристотелевской философии, оперировал качественными понятиями. Именно с ними связывалась сущность явлений, а значит – постижение мира. Математике в эту область путь был заказан. Соответственно, и астрономам там делать было тоже нечего.
Именно поэтому к появлению системы Коперника отнеслись относительно спокойно. В глазах тогдашней научной и церковной элиты Коперник был «всего лишь» математик. Его система рассматривалась как отвлеченная модель для математических вычислений, не имеющая никакого отношения к мировоззрению и пониманию сути вещей.
Правда, при внимательном изучении трудов Коперника можно было понять, что сам он так не считал и пытался тайком утвердить как раз новое мировоззрение. Отсюда – несколько настороженное отношение к его системе и пресечение любых попыток дать ей какую-либо «физическую» интерпретацию (за что, кстати, поплатился Джордано Бруно).
В чем была выдающаяся роль Галилео? Не просто в том, что он открыто выступил на стороне Коперника. Это еще полбеды. Его главная дерзость заключалась именно в том, что он позволил себе возвысить математику и объединить ее с физикой. Роль «просто астронома» или «просто математика» его совершенно не устраивала. Себя он называл «философом и математиком», подчеркивая, что по статусу он нисколько не ниже «естественных философов», и при этом пытается объяснять мир с помощью математики. Этого тогдашняя профессура простить ему не могла. Возвысить математику до уровня «естественной философии» - это то же самое, как если бы простой ремесленник стал претендовать на равные права с аристократом.
Но Галилей шел еще дальше. В сущности, он обосновал использование приборов для наблюдения за природой и постановку экспериментов. Подзорная труба, в которую он разглядывал небо, сама по себе ничего дерзкого не содержит. Но в руках тогдашнего ученого это была бомба, способная разорвать стройное здание средневековой науки. Так оно и вышло. С помощью подзорной трубы Галилей начал делать научные открытия. У Юпитера обнаружилось четыре спутника, а Млечный путь, как выяснилось, состоял из отдельных звезд. Для ученых-естествоиспытателей вырисовывались невиданные перспективы, связанные как раз с открытиями. Ведь само понятие «научное открытие» возникло только в XVII столетии. До Галилея физики ничего не открывали, да и такой цели перед собой не ставили. Всё, что нужно было знать, содержалось в трудах Аристотеля. Поэтому тогдашний ученый не вопрошал природу – он просто прилежно изучал философские труды предшественников. И этого было достаточно.
Поэтому своими дерзкими инновациями Галилей фактически выдал возмутительный «месседж» в адрес тогдашних физиков: «Господа, всё, чем вы занимаетесь, – чушь собачья и пустая болтовня».
Поэтому процесс против Галилея был спровоцирован не столько церковной реакцией, сколько коллективным выступлением университетской профессуры. Ведь если Галилей был прав, то статус тогдашних профессоров, презиравших и математику (и тем более – всякие «плебейские» штучки вроде приборов и экспериментов), мог быть поставлен под сомнение. А признать равные права за «ремесленником» от науки они не могли ни в коем случае.
Таким образом, главная заслуга Галилея в том, что он посягнул на иерархическую систему знаний. Ведь он не только уравнял математику с физикой, но и (страшно подумать!) свою новую «естественную философию» вывел из подчинения богословию. Галилей совсем не был атеистом, однако был уверен в том, что исследование природы должно быть автономным от вопросов веры. Наука и богословие, по его убеждениям, - это две разные сферы познания. Надо сказать, что этот взгляд продержался в науке вплоть до XIX века – до тех пор, пока некоторым ученым не взбрело в голову утвердить эволюционную картину мира в противовес идее Сотворения. Перед Галилеем и его последователями таких задач не стояло совершенно. Математика стала основой науки о природе, но наука о природе долгое время не преступала своих границ, обходя стороной вопрос о происхождении мира, исследуемого наукой.
Олег Носков
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии