«И выше, как военный звук, поставить красоту наук»

Отсчет «академического» этапа истории российской науки принято вести с 28 января (8 февраля) 1724 года, когда Пётр I своим указом учредил Академию наук и художеств в Санкт-Петербурге. Но справедливости ради, отметим, что академическое движение вошло в нашу историю несколько ранее, известно несколько допетровских попыток организации Академии наук. И в чем-то эти академии наследовали друг другу.

История европейских академий состоит из двух больших эпох. Античные академии представляли собой философские школы, основанные обычно на сократическом методе. В средние века эта форма организации ученых на время прервалась, чтобы возродиться в эпоху Ренессанса уже в качественно новом облике. Первые академии эпохи Возрождения были скорее вольными сообществами ученых, поэтов, художников, эрудитов и проч.

Но академии быстро переросли стадию «площадки для общения среди своих» и стали претендовать на роль центров идейной жизни, чья цель – нравственно-эстетическое преобразование мира. В их стенах постоянно шли научные дискуссии, свободные диспуты на самые разные темы. Именно там формулировались идеи гражданской свободы, концепция прав человека, национальные идеи – иначе говоря, все то, что сегодня является неотъемлемой частью европейской цивилизации.

Академии возникали по всей Европе – на территории Италии, Франции, Германии. И вполне естественно, что влияние этого процесса докатилось и до нас.

В русский язык само слово «академия» вошло примерно в XIII веке вместе с переводом сборника изречений «Пчела», служившим нашим предкам одним из источников сведений об античном мире. И понималось оно именно в античном смысле – как школа. А роль центров духовной культуры на протяжении всего средневековья играли православные монастыри.

Не удивительно, что европейские академические традиции начинают свое распространение там, где как раз монастырские возможности были сильно ограничены: на землях Речи Посполитой. Там шел процесс католизации русского населения как альтернативы греко-православной культуры, политическим центром которой очевидно становилась Москва. И, конечно, этот процесс имел как своих сторонников, так и противников. К числу последних можно отнести князя Константина Острожского.

Константин Константинович Острожский (родился в 1526 г.), младший сын гетмана Великого княжества Литовского, считался одним из богатейших европейских аристократов. В историю он вошел не только как талантливый военноначальник (отряды, которые он содержал на свои средства, не раз отражали набеги крымских татар на земли нынешней Украины), но и как высокообразованный человек и миссионер. Константин основал Острожскую типографию, где работали первопечатники Иван Федоров и Петр Мстиславец. Учредил в этом же городе училище. И организовал Острожский ученый кружок, который принято считать первой восточнославянской протоакадемией.

Библия, выпущенная Иваном Федоровым, была напечатана на церковнославянском языке Внешне, конечно, этот кружок мало походил на итальянские и французские академии эпохи Возрождения. Зато был во многом схож по своей сути. Прежде всего, Острожский кружок так же был вольным содружеством просвещенных людей под патронажем правителя-мецената. Кружок имел интернациональный состав (в него входили греки, русские, поляки), но (как и многие ранние европейские академии) по сути занимался формированием национальной идеи. А поскольку вопрос национальной идентичности жителей региона был тесно увязан с вероисповеданием (выбором между православием и католицизмом), то основная работа кружка была связана с подготовкой первого печатного издания Библии.

Вот в языковом вопросе как раз снова проявилась особенность Острожского кружка (точнее, языковой ситуации в восточнославянском мире). Трендом ренессансных гуманистов было возведение «народных языков» в ранг литературных, для чего, кстати, они переводили Библию с латыни на итальянский и французский. Острожские же филологи простонародной «мове» предпочли язык Кирилла и Мефодия, созданный ими специально для перевода текста Священного Писания с греческого. Это было ответом на утверждения иезуитов (главных проводников католицизма), что «есть только два языка – латынь и греческий – которыми вера распространяется во всем мире».

Поэтому Библия, выпущенная Иваном Федоровым, была напечатана на церковнославянском языке. А образованное при кружке Острожское училище (хоть и находилось под патронажем иезуитов) называли «триязычным лицеем»: преподавание в нем шло на латыни, греческом и церковнославянском. А еще – Академией, в противовес иезуитской Виленской Академии.

Делалось это все, конечно, не просто для полемики с иезуитами. Известный историк прот. Георгий Флоровский так характеризует Острожский кружок и его основателя:

«У [Константина] была мысль и надежды создать в Остроге славянско-греческий культурный центр, превратить тамошнее училище в подлинную Академию как противовес Римской униатской коллегии…»

Но довести начатое до конца ему не удалось. Помешали как внешние факторы (в том числе начавшаяся на Руси Смута, усилившая позиции Польши), так и банальная нехватка времени. Но семена были брошены.

Следующий этап истории зарождения академий на русской земле связан с реформаторской политикой Петра Могилы. Когда мы говорим о событиях первой половины XVII века, надо учитывать один нюанс. В словиях после подписания Брестской унии (1596 год) задача сохранения национальной идентичности русского населения на территориях современной Украины и Белоруссии не исключала контактов с европейской культурой. Наоборот, идеи европейского просвещения надо было впитать и применять для «внутреннего потребления». Именно так понимал ситуацию и киевский митрополит Пётр Могила, родившийся как раз в год подписания Унии. И именно это впоследствии вменял ему в вину ряд критиков, обвинявших его в «заражении православного богословия западным схоластическим подходом».

Киево-Могилянская коллегия вполне соответствовала духу западноевропейских академий Но оставим богословские споры за скобками. В 1632 году Могила на основе братской школы в Киеве и училища при Киево-Печерской Лавре учреждает Киево-Могилянскую коллегию со статусом в виде «привилея» от польского короля Владислава IV. Ее задачей он ставил воспитание национальной интеллегенции, которая могла бы достойно смотреться на фоне приезжающих с Запада миссионеров. Владислав IV прекрасно понимал цели Могилы, но в условиях очередной войны с Москвским государством был вынужден идти на уступки собственному русскоязычному населению.

По своей сути, коллегия уже была академией, но по форме стала таковой только при Петре I в 1701 году. Внешне она копировала польские академии и представляла собой духовное учреждение, но богословие не занимало в ней исключительного положения, здесь правили «семь свободных наук»: науки тривиума (дисциплины о языке и его использовании: грамматика, логика и риторика) и квадривиума (система точных наук – арифметика, геометрия, астрономия, гармоника). Так что в этом смысле Коллегия вполне соответствовала духу западноевропейских академий.

Среди ее выпускников оказался  целый сонм российских просветителей нового времени  (Феофан Прокопович, Иннокентий Кульницкий, Стефан Яворский и т.п.), и это не случайно. Жизнь коллегии не ограничивалась одним образованием. Преподаватели и студенты писали стихи и драмы, ставили пьесы, печатали свои сочинения в типографии Киево-Печерской Лавры, упражнялись в публичных диспутах. Преподавание велось на латыни, свободное владение которой позволяло преподавателям и студентам приобщаться к культурному и научному наследию Ренессанса и первым научным журналам Европы (тогда латынь была языком мировой науки). А многие ее профессора получали свое образование в известнейших европейских университетах. Это включало образованных киевлян в общеевропейский культурно-научный процесс и является еще одним аргументом в пользу отнесения Киево-Могилянской коллегии к числу первых академий, с 1667 года действующей уже на территории России.

К тому времени академические веяния уже достигли и Москвы. И они также имели заметную религиозную подоплеку. Со времен церковного собора, осудившего старообрядцев (1667-1668 гг.) в русском общественном сознании утверждается мысль, что причина раскола (как и государственного кризиса в целом) лежит в недостаточной образованности общества.

Один из церковных иерархов (до переезда в Москву – епископ Иерусалимской церкви) Паисий Лигарид указывал царю Алексею Михайловичу на скудость народных училищ и библиотек, а также советовал: «подражай Константинам и содижди здесь училища для изучения трех коренных языков – греческого, латинского и славянского».

Сторонниками этой идеи были и переезжавшие в новую столицу выпускники Киево-Могилянской коллегии. Им оппонировали не только старообрядцы, многие церковные иерархи опасались, что распространение латыни будет сопровождаться и усилением влияния «латынян» (католиков).

Симеон Полоцкий читает царю Федору Алексеевичу приветствие в стихах по поводу учреждения Славяно-Греко-Латинской Академии Пусть не сразу, но сторонники «триязычия» одержали верх, и в 1687 году в Москве было учреждено первое высшее учебное заведение России – Славяно-греко-латинская академия. В основу ее деятельности был положен проект Симеона Полоцкого и Сильвестра Медведева. Им предусматривалась внутренняя автономия Академии. Авторами особо подчеркивалось, что к государственному управлению должны подпускаться лишь люди образованные, обученные «свободным наукам». Академия, таким образом, претендовала и на роль «кузницы кадров». Учитывая, что в числе ее выпускников были Михаил Ломоносов, Антиох Кантемир, Леонтий Магницкий, Степан Крашенинников и другие известные исторические деятели, можно сказать, что в определенном смысле с этой задачей она справлялась. Другое дело, что Россия вступала в петровскую эпоху, когда новой государственности требовались новая система подготовки кадров. Да и перед академиями в XVIII веке встали тоже новые задачи.

Подводя итог нашему небольшому обзору, отметим, что хотя первые восточнославянские академии имели, прежде всего, богословско-просветительский характер, они решали еще одну важную задачу – вовлечение образованного слоя страны в общеевропейский культурный контекст. Без чего наступление академического периода нашей научно-культурной истории было бы невозможным, поскольку сама организационная форма – Академия наук и искусств – была явлением исключительно западноевропейским и по форме, и по сути. И для его «прививки» в русскую цивилизацию требовались подготовительные мероприятия, которыми и стали первые протоакадемии.

Наталья Тимакова