Отношение к Геккелю со стороны отечественного официоза было на редкость двусмысленным. Так, его открытия до сих пор описываются в школьных учебниках по биологии как непререкаемые научные истины. Взять, например, знаменитый «биогенетический закон» (или закон рекапитуляции органов). Это когда человеческий эмбрион якобы последовательно проходит в своем развитии стадии ранних ступеней эволюции живых существ – от рыбы к млекопитающему. Этому учили советских школьников, и то же самое изучают в наши дни российские дети.
А кто из нас не знает про питекантропа – древнего предка человека? В разделе, посвященном человеческой эволюции, он фигурирует в одном разделе с неандертальцем и кроманьонцем, наглядно, «в картинках», отражая ранние ступени человеческой эволюции. При этом мало кому из школьников известно, что первый «портрет» этого вымышленного существа был впервые продемонстрирован именно Эрнстом Геккелем. Он же придумал для него название.
Почему так получилось, что имя Геккеля не особо широко упоминалось в нашей стране, несмотря на то, что его самые значительные идеи были известны каждому школьнику? В отличие от Дарвина, его труды в советское время не переиздавались. Часть из них была опубликована еще до революции. Другие – до войны. Это кажется странным, ведь Геккель был ярым ниспровергателем религии и страстным пропагандистом дарвинской теории. Кстати, что-то похожее было с Константином Циолковским. В нашей стране ему воздавали хвалу как «отцу» советской космонавтики, однако его философские работы широкому кругу советских читателей так и остались неизвестными. И советская пропаганда, надо сказать, не прикладывала никаких усилий к их популяризации.
То же самое и с Геккелем. Вроде бы, для советской власти он в некотором отношении был «своим человеком», но при этом в его трудах содержалось то, что вступало в прямое противоречие с «передовым» коммунистическим учением.
Имя Циолковского в данном случае взято не «с потолка». Здесь нет случайных совпадений, ибо между ним и Геккелем было полное совпадение по фундаментальным вопросам. Оба они причисляли себя к так называемому «монизму» – философскому учению, признающему единое начало бытия, объединяющее все существа и все объекты – и живое, и мертвое. В принципе, монизм неплохо уживался и с диалектическим материализмом коммунистов. Однако особенности воззрений упомянутых ученых заключались в том, что они совершенно не апеллировали к Марксу и Энгельсу, объявляя себя носителями неких сокровенных истин. К тому же, в порыве творческого воодушевления они допускали неслыханные вольности при интерпретации мировой субстанции, а потому отчетливо балансировали между материализмом и пантеизмом (верой в одушевленную природу).
По поводу досадных «отклонений» в учении Геккеля писал даже Ленин: «Геккель, – замечает он, – сам отрекается от материализма, отказывается от этой клички. Мало того: он не только не отвергает всякой религии, а выдумывает свою религию…, отстаивая принципиально союз религии с наукой». Иными словами, признавая заслуги немецкого ученого в делах популяризации учения об эволюции, вождь мирового пролетариата крайне отрицательно высказывается насчет «целого ряда нелепостей», присутствующих в учении Геккеля.
Геккель выражал свое кредо весьма прямолинейно (впрочем, то же самое можно сказать и о Циолковском). В своей книге «Естественная история миротворения» он открыто заявляет: «Все естественные тела, какие нам известны, однообразно одухотворены». По его убеждению, противопоставление живых и мертвых тел «не соответствует действительности».
Он пишет: «Если камень, свободно брошенный в воздух, падает на землю по определенным законам, или если образуется в соляном растворе кристалл, или если соединяются сера и ртуть в киноварь, то эти явления не более и не менее механические жизненные явления, чем рост и цветение растений, чем размножение и духовная деятельность животных, чем ощущения и образование мысли у человека».
С точки зрения Геккеля, сознание человека и высших животных никоим образом не представляет особенной, сверхъестественной мировой загадки. Сознание, считает он, также покоится на «механической работе ганглиозных клеток мозга, как и прочие душевные деятельности». Согласно монистическим представлениям, в природе осуществляются «естественные» взаимные переходы: от простых форм – к сложным формам, от мертвого – к живому. И наоборот.
Именно это натурфилософское основание Геккель подводит под эволюционное учение. На его взгляд, теория Дарвина о происхождении видов дает возможность свести всю совокупность явлений органической природы к одному единственному закону, «отыскать одну единственную действующую причину для бесконечно сложного хода этого обширного ряда явлений». В этом плане теория Дарвина ставится Геккелем в один ряд с теорией тяготения Ньютона, и даже ставится выше последней.
Геккель утверждал, будто представление о Боге-Творце соответствует «низменной животной ступени развития человеческого организма». «Развитый» человек, в его понимании, в состоянии составить себе «бесконечно более благородное» представление о Боге – представление, согласно которому дух и сила Бога обнаруживаются во всех явлениях без исключения. Именно этому «монистическому представлению», заявляет он, принадлежит будущее. В данном случае он ссылается на Джордано Бруно (учившего о том, будто дух существует во всех предметах), а также на Гете. Последнему, в частности, принадлежит следующее высказывание: «Без сомнения, не может быть более прекрасного почтения к Богу, чем то, которое не требует никакого образа и вытекает из нашей груди в нашем общении с природой». В этой связи Геккель открыто заявляет о своей приверженности пантеизму, объединению Бога и природы.
Как мы понимаем, подобные заявления резко расходились с коммунистической идеологией. Судя по всему, как раз по этой причине труды Геккеля не получили в советское время большого распространения.
Но больше всего советских идеологов не устраивала откровенно расистская трактовка Геккелем дарвинизма. Марксисты, как известно, были убежденными интернационалистами и яростно выступали против угнетения малых народов и представителей цветных рас. Расизм рассматривался ими как идеологическое оправдание эксплуататорской и колониальной политики. При этом авторитет Дарвина в стране Советов был непререкаем, несмотря на то, что из его учения вполне можно было прийти к выводам откровенно расистского толка.
Выживание «благоприятных рас» в борьбе за существование как будто четко укладывалось в эту канву. Мало того, Дарвина иной раз прямо критиковали за обоснование расизма с позиций естествознания.
По большому счету, принципы естественного отбора было нетрудно спроецировать и на общество (в наше время их даже проецируют на происхождение… вселенных!). Надо сказать, что идеологическая почва для таких проекций была хорошо подготовлена, особенно в Англии. Социальный прогресс как отражение победы «энергичных» особей над «ленивыми» был излюбленным шаблоном для определенной части английских философов. В принципе, те же клише долгое время распространялись многими корифеями философской мысли, оправдывавшими колониальную политику европейских стран. Поэтому эволюционную антропологию вполне могли истолковать и в чисто расистском духе. Причем, примеры «отсталых» человеческих форм не ограничивались ископаемыми останками. «Переходные формы» искали даже среди существующих этносов.
Вот характерный пример, показывающий тогдашнее отношение европейцев и белых американцев к нецивилизованным народам. Так, в 1904 году в качестве «живой переходной формы» от обезьяны к человеку был представлен пойманный в Конго пигмей по имени Ота Бенга. Он был закован в цепь, помещен в клетку словно животное, и в таком виде отправлен на Всемирную выставку в Америку. Там его поместили среди обезьян, демонстрируя на этом примере «ступени развития» от обезьяны к человеку. Чуть позже он оказался в нью-йоркском зоопарке как «древний предок» человека, живя в компании с шимпанзе, гориллой и орангутангом.
В этом смысле Геккель не был первопроходцем. Он лишь отчетливо отразил дух своей эпохи. Эволюционная антропология в его интерпретации содержит еще и оценочные характеристики, которые переносятся на современное общество. «Отсталость» от европейцев тех или иных народов воспринимается не просто как результат случайных обстоятельств, не затрагивающих сущность людей, их душевные качества. В расистской интерпретации это напрямую увязывается с их умственными способностями. Чем значительнее «отставание», тем меньше разумности, тем больше животности. В упомянутом труде Геккель, например, очень нелестно отзывается о представителях чернокожей расы, чуть ли не в открытую сравнивая их с животными. Советские идеологи не могли, конечно же, допустить столь «неполиткорректных» высказываний, поэтому труды Геккеля публиковались избирательно (иногда – выборочно, отдельными главами). Именно поэтому широкой советской аудитории о нем было мало что известно.
Но, несмотря на это, сформулированный им «биогенетический закон» до сих пор преподается в наших школах, хотя на Западе его стали исключать из учебных пособий уже с середины прошлого столетия. Мягко говоря, Геккель несколько поторопился, сравнивая человеческий зародыш с рыбой и приписывая ему наличие хвоста и жаберных щелей. Даже такой современный популяризатор эволюционизма, как американский палеонтолог Нил Шубин – при всем своем желании увидеть в человеке «внутреннюю рыбу» – о жабрах ничего не говорит. В этом смысле авторы наших школьных учебников оказались в большей степени поклонниками Геккеля, чем западные ученые-эволюционисты.
Олег Носков
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии