Обсуждая проблему внедрения инновационных разработок, мне неоднократно приходилось сталкиваться с позицией российских «рыночных фетишистов», уверенных в том, что техническая модернизация определяется исключительно благоприятной рыночной конъюнктурой. И ничем иным! Мол, если ученый работает над серьезным изобретением, сулящим материальную выгоду, то успех этому изобретению гарантирован. С этих позиций «рыночные фетишисты» оценивают сложившуюся у нас ситуацию с инновациями: дескать, ученые сами виноваты в том, что их работа «не вписалась» в рынок. Отсюда делается дежурное назидание: изучайте конъюнктуру, готовьте правильные бизнес-планы, и будет вам счастье, деньги и слава.
Подобные назидания, как мне представляется, характерны именно для нашей страны, где сформировалось целое поколение «экспертов», навязчиво демонстрирующих свою фанатичную приверженность «рыночной» (как они думают) идеологии. Насколько применим этот взгляд к столь сложному культурно-историческому явлению, как научно-технический прогресс? Ведь когда речь заходит о внедрении чего-то принципиально нового, мы как раз и сталкиваемся с прогрессом. Так вот, может один лишь материальный расчет направлять это движение?
Начнем с того, что прогресс не движется плавно, по прямой. Он всегда разворачивается через скачкообразные революционные преобразования, где важнейшую роль играют изобретения, потенциал которых раскрывался далеко не сразу. Порох был изобретен европейцами в XIV веке. Тогда же в Европе стали появляться первые образцы огнестрельного оружия. Однако они не были дальнейшей эволюцией катапульт и арбалетов, ибо в их основе был заложен совершенно другой ПРИНЦИП. Именно новый принцип определил развитие вооружений европейских стран. То же самое можно сказать о появлении парового двигателя, о появлении двигателя внутреннего сгорания, об электричестве, о ядерной энергетике, о цифровой революции, наконец.
По большому счету любая подобная революция – всегда есть утверждение каких-то нестандартных решений. Именно нестандартных! И тот, кто утверждает новые принципы, обладает несколько иными мотивациями, нежели простой материальный расчет. Я специально заостряю внимание на этом моменте.
Само по себе стремление к материальной выгоде – как принято думать с определенных пор – совсем не предполагает никаких прогрессивных сдвигов, никаких инноваций. Чтобы разбогатеть, необязательно идти рискованным непроторенным путем – достаточно просто воспроизвести известный опыт. Что касается нового изобретения, то на первых своих этапах оно вообще не гарантирует никакой прибыли, а потому в свете коммерческого прагматизма нередко воспринимается как бессмысленная растрата сил.
Приведу один показательный пример. Где-то с середины прошлого столетия на Западе стало активно развиваться так называемое северное виноградарство. Многочисленные энтузиасты Англии, Бельгии, Нидерландов, Швеции, Норвегии, Дании, Финляндии, севера США и Канады (а также и бывшего СССР) культивировали виноградную лозу в непривычных суровых условиях, нацеливаясь на положительный результат. К настоящему времени в некоторых странах это увлечение уже принесло коммерческую выгоду. Так, понятие «английское виноделие» или «канадское виноделие» теперь не вызывает у знатоков ехидную ухмылку. В Канаде и в Англии выращивание винограда и изготовление вина стало прибыльным бизнесом. Но полвека назад это было совсем не очевидно, и если бы не энтузиазм отдельных любителей, ничего подобного там никогда бы не произошло. И уж совершенно точно, что ни один типичный прагматик не стал бы этим заниматься.
С инновациями – схожая картина. Без энтузиазма и творческой одержимости ни одно серьезное изобретение не было бы доведено до ума. Возможно, оно никогда бы и не появилось. Коммерциализация изобретения – это вероятный бонус, даже – желательный бонус, но не на нем исходно концентрируется исследовательская мысль. Даже в наши дни – судя по работе венчурных компаний, до 70% вложений в новые изобретения не дают никакого материального результата. Чего же, в таком случае, требовать от ученого, который концентрирует внимание не на прибыли, а на сугубо научных и технических задачах? Постоянное совершенствование своего детища уже само по себе требует от него самоотдачи. Эту мотивацию невозможно выразить в терминах коммерческой деятельности, особенно учитывая то обстоятельство, что работа над изобретением иногда растягивается на жизнь нескольких поколений.
Да, материальный интерес не противоречит изобретательской деятельности, но нельзя сказать, что именно он ее направляет. Например, Томас Эдисон, который собрал в 1877 году первый фонограф, совершенно не рассчитывал на коммерческую отдачу от этого изобретения (в чем он признавался открыто).
Когда же некоторые расторопные американские предприниматели стали использовать фонограф в качестве музыкальных автоматов, Эдисон выразил по этому поводу гневный протест, поскольку такое применение технической новинки роняло ее значимость в его глазах.
Сказать, что он был человеком непрактичным, мы не можем. Как раз Эдисон, как никто иной, показывает пример человека, научившегося извлекать материальную выгоду из своих изобретений. Однако пример с фонографом красноречиво показывает, что даже такой откровенный прагматик может руководствоваться и некими «высокими» мотивами.
Простой вопрос: может ли банальный коммерческий прагматизм обосновать инвестиционные риски, связанные с каким-нибудь необычным делом? Чтобы адекватно оценить истинный потенциал любой инновационной разработки, тот же самый прагматик должен в глубине души быть хоть немного энтузиастом или авантюристом и обладать хотя бы небольшой долей той уверенности в серьезности начинания, какой обладает сам изобретатель-первооткрыватель. Поэтому, говоря о движущих силах прогресса, мы не имеем права игнорировать данную иррациональную составляющую. Как бы мы ни восхваляли рациональность, необходимо понимать, что в чисто психологическом плане движущая сила прогресса покоится как раз на синергии рационального и иррационального. Данное утверждение может показаться парадоксальным, но этот парадокс напрямую вытекает из парадоксальной природы самого прогресса. И с нашей стороны было бы слишком самонадеянно считать данное явление совершенно понятным и прозрачным.
Я специально заостряю здесь внимание на иррациональном моменте, делая это в пику нашим «рыночным фетишистам», которые трактуют внедрение инноваций как обычную рутинную коммерциализацию: пришел – увидел – купил – внедрил. Здесь есть доля правды, но далеко не вся правда. Указанный путь внедрения инновационных разработок – характерная черта «догоняющих» экономик, приобретающих новое в готовом и испытанном виде. Там, где создается технологический прорыв, действуют более сложные механизмы, основанные как раз на синергии рационального и иррационального.
Когда сегодня мы говорим о развитии таких прорывных направлений, как альтернативная, мобильная или термоядерная энергетика, цифровые технологии или генная инженерия, необходимо понимать, что гигантские суммы, направляемые на исследования в указанных областях, обосновываются, прежде всего, самой верой в научно-технический прогресс. Подчеркиваю – самой верой в научно-технический прогресс, верой в возможности науки!
Чтобы это оценить, достаточно вспомнить, с чего, например, начиналась история советской космонавтики. Безусловно – с фанатичной веры в возможность космических полетов. Даже больше того – с веры в историческую неизбежность таких полетов! В противном случае Сергей Королев не нашел бы в нашей стране применения своим талантам.
Если вы почитаете об истории американской космонавтики, то вы обнаружите там таких же энтузиастов с их фанатичной верой в покорение космоса.
Стоит ли, в таком случае, сомневаться в том, что таким же энтузиазмом подпитываются сегодня перечисленные выше прорывные направления? И если завтра мы войдем в термоядерную эру, то надо понимать, что произойдет это благодаря тому, что в течение нескольких десятилетий к такому результату фанатично стремилось не одно поколение ученых-изобретателей. Причем – вопреки скепсису целого легиона рассудительных прагматиков.
Олег Носков
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии