Как нас учили еще в школе, становление современной науки стало результатом пробуждения человеческого разума от религиозного сна, а начало этого пробуждения необходимо связывать с эпохой Возрождения – эпохой великих вольнодумцев. Наука, якобы, стала прямым результатом этих процессов, когда восставший титанический дух отринул «средневековое мракобесие». Однако так ли всё было на самом деле?
Вот образчик рассуждений одного из таких титанов Возрождения: «Краеугольным камнем великого искусства медицины является искусство астрономии, от которой следуют все болезни человека, здоровье его и смерть его. И всякий, кто будет помнить об этом, — не ошибется. Ибо целителя, не понимающего астрономии, нельзя назвать подлинным целителем, потому как более чем половина всех болезней обусловливаема небесами», - так писал Парацельс - знаменитый врач той эпохи - в одном из своих трактатов. Странно то, что ему очень часто приписывают новаторскую роль в вопросах лечения болезней. Данное обстоятельство дает некоторым исследователям основание рассматривать Парацельса «прогрессивным» мыслителем, пытавшимся покончить с устаревшими методиками. Иногда ему приписывают качества современного экспериментатора, исследующего природу без оглядок на авторитеты.
Полагаю, нам будет довольно трудно связать «прогрессивный» прорыв в медицине со ссылкой на небеса, понимаемые как источник более половины болезней. Возможно, Парацельс в чем-то превзошел Галена, однако вряд ли мы найдем в его трудах хотя бы намеки на научную рациональность, не говоря уже о научном прогрессе. Учение Парацельса о природе и человеке отражает взгляды типичного средневекового мага и алхимика. Всё живое, утверждает он, управляется звездами. Знание о природе также идет к нам от звезд. Овладеть в совершенстве той же медициной, с точки зрения Парацельса, невозможно без понимания «невидимого царства» и его влияния на человеческие тела. В трудах целителя всячески подчеркивается, что знание видимых физических явлений в обязательном порядке должно дополняться тем, что идет прямо от неба: «Все на земле имеют небесные качества в дополнение к тем, которые получаемы от стихий. Философ Искусный способен различать в земных предметах их небесные качества. Подобно тому как обычный философ описывает естественные качества растений, так Философ Искусный описывает небесные».
Надо сказать, что Парацельс был не одинок в своих оккультных изысканиях. Оккультизм в эпоху Возрождения был своего рода «писком моды». Мыслители, считавшие себя естествоиспытателями, привычно апеллировали к невидимым силам, описывая их влияние на природные объекты.
Оккультная традиция, конечно же, не появилась из ниоткуда. Она столетиями существовала под спудом церковной догматики, словно дожидаясь своего часа. Важно то, что по мере ослабления авторитета официальной христианской науки именно оккультизм в его натурфилософских и магических вариантах стал претендовать на роль абсолютно достоверного знания о природе.
Напомню, что в глазах последователей оккультной традиции вся природа пронизана тайными невидимыми силами, которые как раз и обнаруживают себя в видимых явлениях. Вся вселенная считалась одушевленной, а потому вполне допускалось взаимодействие между физическими объектами без непосредственного контакта – исключительно в силу симпатических связей. Ренессансную магию и натурфилософию невозможно представить без этой анимистической основы. Одушевленность природы понималась БУКВАЛЬНО. И это обстоятельство нельзя сбрасывать со счетов, когда мы говорим об умонастроениях позднего средневековья, особенно если речь идет о знаменитых мыслителях Ренессанса. Даже знаменитый Леонардо да Винчи, несмотря на свой интерес к механике, утверждал, будто Земля обладает душой, а сама структура планеты подобна структуре живого существа – с «плотью» в виде суши, с «костями» в виде скал, с «кровью» в виде водоемов, с «дыханием и пульсом» в виде приливов и отливов моря.
Таким образом, современная наука возникла не в пустыне, а в окружении древних языческих предрассудков и магических практик. Задолго до Галилея и Ньютона существовал целый легион «естествоиспытателей», претендовавших на объяснение природных явлений с откровенно оккультных позиций. Магия, алхимия, анимистическая натурфилософия – всё это необходимо принимать во внимание, чтобы понять, в каких условиях происходило становление математического естествознания. Причем, популярность оккультизма не снижалась вплоть до Нового времени, что вызывало ответную реакцию со стороны католической церкви. Дело доходило до того, что даже в математической формуле или в геометрической фигуре люди несведущие могли усмотреть тайный магический знак.
В этой связи новая наука старалась оставаться в границах человеческого рассудка, не выходя за рамки буквального и однозначного понимания своих формулировок. Соответственно, все чудесные свойства вещей, на которые ссылались адепты оккультных учений, выводились за рамки естествознания. Механистическое понимание природы вполне соответствовало этим условиям, поскольку естественные явления можно было описать в терминах вещества, движения и энергии, не прибегая к ссылкам на какие-то скрытые силы. Революционность математического метода состояла в переходе к количественным описаниям, что неизбежно вело к «прозаическому», рациональному использованию самой математики.
Даже Кеплер, несмотря на свои пифагорейские увлечения, осознавал четкую дистанцию между «нормальной», количественной математикой и мистическим подходом к числу, распространенным среди герметистов. К последним принадлежал Роберт Фладд, с которым Кеплеру пришлось вступить в нешуточную полемику.
Как отмечает известная исследовательница той эпохи Фрэнсис Йейтс, «он с абсолютной ясностью понимал, что корень различия между ним и Фладдом состоит в том, что они по-разному относятся к числу, он сам – как математик, опирающийся на количественные измерения, Фладд – как пифагореец и герметик. В ответах Фладду Кеплер дает блистательный анализ этого различия, впервые представляя эту проблему в ясном дневном свете и делая решающий шаг на пути к окончательному очищению подлинной математики от многовековых примесей нумерологии».
Как ни странно, но в этом качестве новая наука стала союзницей официальной религии, выступая против магических пережитков и прочей «языческой» чертовщины, включая анимизм. Стивен Шейпин в работе «Научная революция» пытается развеять известное заблуждение относительно антирелигиозной направленности новой науки о природе. Если природа изображается как великая машина, то, казалось бы, здесь исчезает всякий смысл обращения к Богу. Так считают многие из нас, и поэтому может показаться странным, что новая наука была в состоянии поддержать веру в Творца. «Но на самом деле, - пишет Шейпин, - как раз механистическое понимание природы породило самые влиятельные и убедительные аргументы в пользу того, чтобы новая наука стала верной служанкой религии».
В чем суть этих аргументов? Дело в том, что, если мир подобен идеальному часовому механизму, значит должна быть некая внешняя сила, создавшая его и приведшая в движение. Здесь важно подчеркнуть, что механизм, ассоциируясь с ИСКУССТВЕННЫМ (то есть с рукотворным) предметом, предполагал аналогичное восприятие мира – как сложно организованной системы, в основу которой заложен разумный план Создателя. Иными словами, подобно тому, как любая искусственно созданная вещь свидетельствует о существовании разумного мастера, изготовившего ее, так и мир, по этой аналогии, должен свидетельствовать в пользу существования всемогущего Бога-Творца. По словам Шейпина, этот довод «позволял связать научную практику с религиозными ценностями». Причем, продержался он «от начала научной революции до XIX в. включительно». «Механистическое понимание природы, - утверждает Шейпин, - только подкрепляло веру в существование Бога как основополагающую интуицию для познания других сфер бытия».
Известно, например, восхищение Ньютона устройством глаза, в котором хрусталик и зрачок «столь превосходно сформированы и приспособлены для зрения, что никакой мастер не мог бы их улучшить». Отсюда следовал вывод, что столь совершенная конструкция не является игрой слепого случая и, скорее всего, имела своего Создателя.
Роберт Бойль писал о том, что красота и упорядоченность небесных тел, совершенное устройство животных побуждают непредвзятого наблюдателя сделать вывод о существовании разумного Создателя. Уильям Гарвей прямо признавался в том, что он не просто пытался узнать тайны природы, но и уловить тем самым отражение всемогущего Творца. Поэтому, как писал Джон Хедли Брук, нельзя исключать, что «мотивом для исследования природы могло выступать желание доказать существование Бога».
Мало того, Шейпин даже утверждает, будто в Англии функция ученого пересекалась с функцией клирика. На сей счет он приводит соответствующее высказывание Ньютона: «В задачи естественной философии входит судить о Боге по видимости вещей». Возможно, Шейпин несколько преувеличивает клерикальную направленность английского естествознания. Тем не менее, это отнюдь не отменяет того факта, что революционные изменения в науке отнюдь не означали неизбежного конфликта с христианской верой. Реальный идейный конфликт разгорался на другом поле – на поле борьбы с оккультными пережитками предшествующего поколения «естествоиспытателей».
Олег Носков
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии