Этой публикацией мы открываем цикл статей посвященных Сибирскому научно-исследовательскому институту растениеводства и селекции, которому в этом году исполняется 80 лет.

В 1845-1847 гг. почти во всех западноевропейских странах неслыханные опустошения

произвела «чума картофеля». Словно от небывало раннего и сильного мороза, среди лета внезапно чернели, поникали и отмирали растения на картофельных полях. Для многих крестьянских хозяйств эта гибель урожая означала падеж скота, разорение и угрозу голода.

За прошедшие полтора столетия человечество продвинулось далеко вперед в деле защиты урожая. И все же, вредные организмы, по данным Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН (Food and Agriculture Organization, FAO), в среднем приводят к потере до 30% потенциального урожая сельскохозяйственных культур. То есть почти каждый пятый-четвертый гектар обрабатываемой земли не приносит урожая, а треть работников, занятых в мировом сельскохозяйственном производстве работает для того, чтобы прокормить эти вредные организмы. Конечно, эти данные включают в себя и потери от вредителей, но немалый урон приходится на болезни сельскохозяйственных культур.

Борьба за урожай имеет многовековую историю, но только в последние столетия (вместе с развитием биологии) она была поставлена на научную основу. В настоящее время изучением болезней растений и разработкой мер борьбы с ними занимаются в научно-исследовательских институтах. В 1958 году на базе опытной селекционной станции (будущий Сибирский НИИ растениеводства и селекции) была создана лаборатория, сотрудники которой проводили обследование полей на заражение растений болезнями и вредителями, составляли прогнозы по их появлению и распространению, разрабатывали различные рекомендации по борьбе с вредными организмами.  В 1970-х годах приоритеты поменялись: отечественный агропромышленный комплекс сделал ставку не только на химзащиту, но и на выведение сортов, устойчивых к болезням. Понятно, что эту работу нельзя выполнить силами одной лаборатории (а с недавнего времени – группы), в нее вовлечено немало ученых и селекционеров. И у каждого – свой участок работы и свои задачи.

– Мы изучаем самого возбудителя болезни, – рассказывает ведущий научный сотрудник Елена Орлова. – Определяем его расовый состав (также как у вирусов существуют различные штаммы, так и у патогенов существуют различные расы), выявляем, какие гены устойчивости являются эффективными в наших сибирских условиях. Для этого мы проводим исследования по выявлению новых непоражаемых генотипов растений.

Основными источниками этих самых генов являются дикорастущие растения, а также сорта, созданные на их основе. Работу ученых можно условно разделить на два этапа: сначала определить, какие именно гены позволяют дикоросу успешно сопротивляться заболеванию, а затем передать их растениям различных сельскохозяйственных культур. Так рождаются новые сорта.

 – По большому счету, эта борьба селекционеров и патогена будет продолжаться всегда, – продолжает рассказ Елена Арнольдовна. – Поэтому мы стараемся работать на опережение, ведем постоянный мониторинг расового состава возбудителей болезней в нашем регионе, что дает нам  возможность обоснованного выбора потенциальных доноров иммунитета. Оценка на искусственном инфекционном фоне образцов пшеницы различного эколого-географического происхождения позволяет выделить сорта,  обладающие устойчивостью к болезням. Этими данными потом пользуются наши селекционеры при создании новых сортов.

– А есть какие-то заболевания, которые появились у нас недавно, и у нас нет или мало устойчивых к ним сортов?

 – Да, такие болезни тоже периодически появляются. Например, стеблевая ржавчина. Вообще-то, она у нас «редкий гость», но в последнее время единичные очаги поражения растений отмечаются ежегодно, а устойчивых сортов к ней очень мало. Существует угроза проникновения из стран Ближнего Востока и Средней Азии вредоносной расы стеблевой ржавчины «Уганда-99», названной так по месту ее обнаружения. Эта раса поражает практически все возделываемые сорта. Поэтому во многих научных учреждениях в настоящее время ведутся исследования по выявлению источников устойчивости к этому возбудителю, а селекционерами создаются перспективные селекционные линии. Известно, что для создания устойчивых сортов  требуется не один год, но задача эта вполне решаемая, ведь когда-то у нас не было иммунных сортов зерновых.

Просто надо помнить, что нет идеальной защиты. Патогены тоже эволюционируют, однажды преодолевают устойчивость растений и работу надо начинать снова.

Группа иммунитета сельскохозяйственных растений занимается не только изучением возбудителей заболеваний. Ее сотрудники принимают участие и в оценке будущих сортов. Для этого гибридный материал (обычно, уже на последних этапах работы по выведению сорта) в летний период специально заражают возбудителями болезней, распространенными в нашем регионе. И только те гибриды, которые показали высокую устойчивость к заболеваниям, передаются потом для испытаний на государственные сортовые участки, где и принимается окончательное решение относительно судьбы нового сорта.

Причем, сорта, которые создают селекционеры СибНИИРС, очень востребованы, и не только у нас в Западной Сибири, но и по всей России. Дело в их высокой пластичности: поскольку они создавались для зоны рискованного земледелия, то они очень устойчивы к разным природным условиям.

Сегодня эту важную работу по оценке устойчивости зерновых выполняют четыре человека – такова численность группы иммунитета. Столь малая численность заметно ограничивает объем  работы, который могут проводить исследователи.

– На самом деле, молодежь, студенты проявляют интерес к нашей работе, – считает Елена Орлова. – Просто самих студентов по нашей специальности очень мало. Сказывается и невысокий уровень зарплат, и то, что сельскохозяйственную науку долгие годы государство вниманием не баловало. Хотя сейчас, я считаю, у нашей работы неплохие перспективы, задачи стоят интересные и в то же время востребованные самой жизнью.

– А как на этих перспективах сказывается вхождение в состав ФИЦ «Институт цитологии и генетики СО РАН»?

– Думаю, положительно. ФИЦ сам по себе более масштабная организация, с большими возможностями. Особенно, что касается работы на молекулярном уровне. У нас селекция ведется традиционными методами, и обычно приходится ждать несколько лет, пока станет ясно, что удалось передать новому гибриду в плане устойчивости. Возможности ИЦиГа позволят выполнять эту работу намного быстрее. Собственно, в этом направлении мы и ведем сейчас совместную работу. В частности, сотрудниками лаборатории молекулярной генетики и цитогенетики растений выделен новый ген устойчивости к бурой ржавчине, который в настоящее время наши селекционеры используют в своих селекционных программах.

Георгий Батухтин

Какие реорганизационные катаклизмы ждут российских ученых в нынешнем году

Два года назад в России стартовала реформа РАН. Месяцы волнений, митингов и собраний взбудораженного научного сообщества вроде бы позади, но всерьез реформа затронет российских ученых только сейчас: в начале 2016-го будут введены самые спорные пункты закона о реформе РАН. Так, полным ходом идет слияние институтов в крупные научные центры, сами институты будут поделены в зависимости от "индекса эффективности", а возрастной порог для директоров институтов установлен в 65 лет. В общем, понятно: наука в России уже никогда не будет прежней. Как ученые прожили два года такой реформы и чего они ждут от нее в скором будущем, узнавал "Огонек"

О том, что все интересное для российских ученых только начинается, глава РАН академик Владимир Фортов предупредил в одном из недавних интервью.

Президент РАН знает, о чем говорит. Именно с 2016-го российская наука должна будет постоянно доказывать, что она эффективна. Критерии эффективности? Они разрабатывались все это время в недрах Федерального агентства научных организаций (ФАНО) и оказались показательно схожими для гуманитариев, физиков, аграриев, геологов и т.д. Там же, кстати, разрабатывались и шаги по повышению этой эффективности, одним из которых стала реорганизация РАН. Напомню: в первоначальной версии закона о реформе во имя эффективности предполагалась и вовсе "ликвидация РАН", но после волнений и митингов появилась "реорганизация".

Наука на низком старте

Новая наука начинается с "укрупнения". Сейчас процессом объединения охвачены 120 научных организаций, которые в итоге превратятся в 23 крупных центра. Считается, что решение об объединении институты должны принимать сами, для чего им надлежало срочно подать заявку в ФАНО. Как правило, сливаются сходные по тематике институты. Например, Федеральный исследовательский центр "Фундаментальные основы биотехнологии" создан в результате объединения трех научных организаций: Института биохимии им. А.Н. Баха, Института микробиологии им. С.Н. Виноградского и Центра "Биоинженерия". А Федеральный исследовательский центр "Информатика и управление" объединил Институт проблем информатики, Институт системного анализа и Вычислительный центр им. А.А. Дородницына.

Но есть и мегаслияния. Так, Владикавказский научный центр включил в себя ряд институтов, смешав физиков с лириками (например, Южный математический институт и Центр скифо-аланских исследований им. В.И. Абаева). А региональный научный центр Коми объединит 10 организаций — институты биологии, химии, физиологии, языка и литературы. Само собой, мнения о таких объединениях неоднозначные.

— Вообще, наука — живой организм, и поэтому структуризация институтов, как и образование новых,— процесс естественный, часто неизбежный,— признает в беседе с "Огоньком" член научно-координационного совета при ФАНО академик Валерий Рубаков.— Так что там, где объединение происходило естественно, это полезный процесс. Другое дело — объединение в региональных центрах разноплановых институтов: оно плохо тем, что теряется научно-методическое руководство со стороны профильных отделений РАН. Скажем, вы объединяете физиков, химиков и сельскохозяйственников. В этом случае физическому сообществу посмотреть на то, что происходит с физикой в этом центре, будет труднее, чем если бы это был независимый физический институт. Объединять же в общие научные центры институты всех профилей — это априори скорее минус. Пример — серьезный конфликт в Кабардино-Балкарском научном центре РАН, куда ряд институтов насильно заставляли войти. Коллектив переломили через колено, но я не уверен, что это приведет к позитивному результату, точнее — к отсутствию негатива.

В самом деле, когда сотрудники Института прикладной математики и автоматизации (ИПМА) взбунтовались против объединения в региональный центр с институтами Кабардино-Балкарского научного центра, ФАНО отреагировало жестко — и. о. директора института был назначен 34-летний декан математического факультета Кабардино-Балкарского университета Анатолий Алиханов, чья кандидатура не обсуждалась с сотрудниками института. В итоге в конце 2015-го институт стал частью Кабардино-Балкарского научного центра.

— Мы видим в таком развитии угрозу нашему будущему,— заявляли сотрудники этого института.— Сейчас у ИПМА сильные научные позиции, а объединение с экономистами и сельскохозяйственными НИИ снизит его потенциал, а возможно, и вовсе развалит.

Против объединения в том виде, в котором оно происходит сейчас, высказывались и академики — члены отделения энергетики, машиностроения, механики и процессов управления РАН. На обсуждении говорилось о том, что сама система новых научных единиц слишком общая, а резкое укрупнение институтов в центры неэффективно. При этом потеря наименования института (а это многолетний исторически сложившийся бренд) — потеря не только авторитета, но и финансовая. Мало того, при слиянии близких научных групп теряется конкуренция и шанс на проработку разных методик.

Кстати, еще один крупный скандал развернулся на наших глазах — он связан с февральской попыткой объединить сразу 11 НИИ под "шапкой" "ФИЦ Якутский научный центр РАН". Среди кандидатов — Институт космофизических исследований и аэрономии им. Ю.Г. Шафера, мерзлотоведения им. П.И. Мельникова, биологических проблем криолитозоны, Институт проблем нефти и газа, Институт горного дела Севера им. Н.В. Черского, а также Институт физтехпроблем Севера им. В.П. Ларионова. Сами эти институты — яркие научные единицы, которые в случае объединения и унификации теряют многое, в том числе и имя — узнаваемый бренд.

Одна голова — хорошо

Детали

Самые крупные слияния научных организаций, подготовленные ФАНО

Байкальский федеральный исследовательский центр РАН

1. Иркутский научный центр СО РАН

2. Иркутский институт химии им. А.Е. Фаворского СО РАН

3. Сибирский институт физиологии и биохимии растений СО РАН

4. Институт солнечно-земной физики СО РАН

5. Лимнологический институт СО РАН

6. Институт земной коры СО РАН

7. Институт географии им. В.Б. Сочавы СО РАН

8. Институт динамики систем и теории управления СО РАН

9. Институт систем энергетики им. Л.А. Мелентьева СО РАН

10. Институт геохимии им. А.П. Виноградова СО РАН

11. Байкальский музей Иркутского научного центра СО РАН

12. Восточно-Сибирский научный центр экологии человека СО РАН

13. Иркутский научный центр хирургии и травматологии

14. Иркутский научно-исследовательский институт сельского хозяйства

Сибирский федеральный научный центр агробиотехнологий РАН

1. Сибирское отделение аграрной науки

2. Сибирский физико-технический институт аграрных проблем

3. Институт экспериментальной ветеринарии Сибири и Дальнего Востока

4. Сибирский НИИ кормов

5. Сибирский НИИ экономики сельского хозяйства Россельхозакадемии

6. Сибирский НИИ животноводства Россельхозакадемии

7. Кемеровский НИИСХ Россельхозакадемии

8. Сибирский НИИ механизации и электрификации сельского хозяйства Россельхозакадемии

9. Сибирский научно-исследовательский и технологический институт переработки сельскохозяйственной продукции

10. Сибирский НИИ сельского хозяйства и торфа

Владикавказский научный центр РАН

1. Южный математический институт ВНЦ РАН и Республики Северная Осетия — Алания (РСО-А)

2. Институт биомедицинских исследований ВНЦ РАН и РСО-А

3. Центр геофизических исследований ВНЦ РАН и РСО-А

4. Северо-Осетинский институт гуманитарных и социальных исследований им. В.И. Абаева ВНЦ РАН и РСО-А

5. Центр скифо-аланских исследований им. В.И. Абаева ВНЦ РАН и РСО-А

6. Северо-Кавказский научно-исследовательский институт горного и предгорного сельского хозяйства

Нас посчитали!

Впрочем, слияние институтов — первая часть реструктуризации. В результате нее вместо привычных НИИ в России появится четыре вида организаций с разными функциями. Так, крупные Федеральные исследовательские центры (ФИЦ), по мысли чиновников, будут заняты прорывными исследованиями. Организации второго типа — Федеральные научные центры (ФНЦ) займутся в основном прикладной сферой. Их ориентируют на коммерциализацию собственных разработок.

Третий вид организаций — региональные центры, куда войдут разноплановые институты, у которых общий — только регион. Как раз здесь встанут плечом к плечу физики, лирики и почвоведы с агрономами. Они совместными усилиями должны будут отвечать за проведение исследований, обеспечивающих развитие своего региона. Четвертый вид — отдельные НИИ, но в каком виде они останутся, непонятно.

Зачем понадобились эти укрупнения? В плане структуризации написано, что это делается "в целях развития научных исследований и критических технологий". Институты со смежными тематиками, вошедшие в один ФИЦ, смогут пользоваться оборудованием друг друга, тематики исследований не будут дублироваться. Что, конечно, позволит экономить. В плане осторожно говорится, что "укрупнение научных организаций происходит с целью приведения в соответствие числа научных работников, работающих в данном направлении, и финансовых средств, выделенных на развитие конкретного направления научных исследований".

— Теперь в двух институтах не будут заниматься одинаковыми исследованиями, к тому же возможно сократить административный персонал: было три бухгалтера — стал один,— разъясняет "Огоньку" Игорь Соколов, директор недавно образованного ФИЦ "Информатика и управление".— Понимаете, мы создали единую управляющую структуру: единая бухгалтерия, единое кадровое управление. Получается хорошая экономия. Часть административного аппарата пришлось сократить, а высвободившиеся средства позволили принять на работу новых научных сотрудников. Но главное — мы объединились, чтобы браться за решение масштабных научных задач, у которых хорошие перспективы практической реализации. Теперь мы можем работать над ними скоординированно. Мы как единый мощный ресурс формируем ядро ученых, которые будут работать над фундаментальными общетеоретическими проблемами информатики. Параллельно в нашем центре планируем создать конкретные институты, нацеленные на проекцию общих методов, знаний на конкретную область. Два центра мы уже создали — по образовательной информатике и по медицинской информатике.

По словам директора, объединенный ФИЦ теперь равноправный партнер в мировом научном сообществе. "Объединив ресурсы трех институтов, мы стали заметной величиной. Нам удалось провести уникальную международную конференцию — это зримый результат, а маленький институт в 100-200 человек не смог бы эту махину поднять".

Важная деталь: в этом случае решение об объединении трех институтов принималось совместно с директорами и обсуждалось с научными сотрудниками. Не все сотрудники, кстати, приняли решение положительно — небольшая группа ученых Вычислительного центра им. А.А. Дородницына подала иск о признании недействительным приказа ФАНО о создании ФИЦ "Информатика и управление РАН". По их мнению, при создании центра не были соблюдены необходимые процедуры согласования. Суд принял решение в пользу ФАНО. Ученые подали апелляцию, но работать в ФИЦ все-таки перешли.

Другие ученые уверены, что объединения позволят координировать фундаментальные и прикладные исследования, что раньше было делать сложно:

— Объединение дало возможность выполнять исследовательские проекты полного цикла в области генетики, селекции и семеноводства сельхозрастений,— говорит директор ФИЦ "Институт цитологии и генетики СО РАН" Николай Колчанов.— То есть не только получать новые фундаментальные знания, но и создавать на их основе сорта, технологии их возделывания.

Территория науки

Расклад

В ходе реформы ФАНО провело полную инвентаризацию имущества РАН. Вот чем богата наука на сегодняшний день

2 млн гектаров земли

109 млн квадратных метров зданий

41 тысяча государственных объектов

"Салями слайсинг"

После того как институты укрупнят и поделят на категории, предстоит оценить их эффективность и в зависимости от этой оценки институты поделят на группы. Первые — абсолютные лидеры, вторые — те, кто ведут исследования на стабильном уровне, и отстающие. Если первые, судя по всему, будут получать финансирование и поддержку в полном объеме, со вторыми все уже не так очевидно, а судьба третьих вполне конкретна: на сайте ФАНО написано, что для таких учреждений "будет приниматься решение о реорганизации, ликвидации или, в отдельных случаях, о замене руководителя".

Согласно документам, оценивать научные учреждения будут по 24 параметрам, которые утвердило правительство, и еще по 13 пунктам, которые добавили в ФАНО, так сказать, от себя.

Первая часть оценки математическая — соберут показатели по разным аспектам. Вторая — экспертная. Уже создана комиссия из 40 человек, куда вошли сотрудники ФАНО, ученые, представители университетов, государственных научных центров, РАН и бизнеса. Они будут заслушивать выводы экспертных групп различных направлений (физиков, химиков, математиков, литературоведов) и принимать решение.

Все 37 показателей, по которым будут "считать" науку и определять будущее НИИ, можно поделить на научные и финансовые. Например, сколько научных статей и в каких журналах опубликовано, сколько и чего изобрели, почем продали и сколько внебюджетных денег нашли, чтобы работать дальше. Есть параметры и забавные — вроде количества положительных упоминаний в СМИ или посещаемости сайта.

Но самый очевидный результат научной деятельности — это публикационная активность, поэтому чиновники будут внимательно считать, сколько статей сотрудники института публикуют в научных журналах в год. За количество статей всегда давали надбавки, это также влияло на выделение грантов, поэтому печататься в серьезных журналах ученые старались всегда. Но гонка за цифрами имеет и нежелательные последствия: в научном мире известно понятие "салями слайсинг" — когда в погоне за числом статей исследование нарезают на кусочки, как колбасу, и вместо одной статьи пишется несколько.

— Если работа распланирована правильно, то проблем с количеством статей быть не должно,— уверяет "Огонек" научный сотрудник Института физиологически активных веществ (ИФАВ) Александр Толбин.— Каждый сотрудник может издавать в год не менее трех статей, поэтому логично всю работу структурировать в качестве статей. То есть мыслить не формулами и предложениями, а публикациями.

Но главная проблема в том, что необходимость бороться за количество статей не позволяет заниматься рискованными проектами, которые могут не получиться, обращает внимание старший научный сотрудник Института биоорганической химии (ИБХ) Константин Минеев. "Тебе нужно написать столько-то статей — отчитаться,— объясняет он эту логику.— А проекты, которые могут не получиться, приходится откладывать как дополнительные — в свободное от работы время. Из-за этого прорывов и не получается".

К тому же у многих ученых-экспериментаторов на пути к требуемым ФАНО результатам высится почти непреодолимая преграда: заказ и получение реактивов и иных расходных материалов у нас — бумажная битва не для слабонервных. Как образно высказался академик РАН Алексей Хохлов, "говорить в России о недостатках оценки труда ученых по индексу цитирования — все равно что говорить узникам Освенцима о вреде переедания". Два года назад система госзакупок превратилась в настоящую полосу препятствий, для преодоления которой в институтах стали нанимать специально обученных сотрудников.

Купи коня!

Еще показатель для разделения на категории — количество патентов, полученных институтом. Проблема тут в том, что патент сейчас — это, как правило, украшение на стенку. Их почти никто не покупает. Почему? А потому что это свидетельство передачи изобретения в госсобственность: даже ученому после регистрации оно принадлежит всего-то на 5 процентов, а государству — на все 95. Ясно, что к бизнесу подобный расклад не располагает.

— Частные фирмы не хотят иметь дело с патентами, которые получены рановскими институтами,— рассказал "Огоньку" Денис Кудрявцев, сотрудник ИБХ.— Потому что они принадлежат государству, а это многими расценивается как потенциальный источник проблем с защитой интеллектуальной собственности. Представители бизнеса нам прямо объясняют: вот они купят патент, а окажется, что он получен в результате работ по соглашению (например, с фондами поддержки научной деятельности), по которому РФ имеет право производить этот препарат на территории России без всяких патентов.

Между тем привлечение частных денег в науку и число внедренных изобретений — очередной параметр, по которому будут оценивать институты. Это, по мнению большинства специалистов, в наших условиях просто на гране реальности.

— После разработки нового лекарства начинается череда проблем,— объясняет "Огоньку" и.о. директора Института клинической и экспериментальной лимфологии Андрей Летягин.— У нас такая сложная система лицензирования и экспертизы, что нужны десятки или даже сотни миллионы рублей, чтобы довести препарат до производства. И многие коллективы опускают руки. Они разрабатывают препараты и кладут в стол — может, кому-то понадобится и он заберет.

Ученые уверены: в России создать можно все, но продать разработки сложно, особенно в тех областях, где производство безнадежно отстает от научной мысли. Чиновники из ФАНО об этом знают — даже создали специальную рабочую группу по проблемам регистрации результатов интеллектуальной деятельности и их использованию. Говорят, будут круглые столы и мастер-классы по коммерциализации научных разработок. Вот только как могут помочь мастер-классы, если нет производства?

Как в итоге на деле будет работать вся система с оценкой науки — не понятно. Спору нет, результативность сотрудников измерялась всегда. Раз в пять лет собиралась аттестационная комиссия, ученые отчитывались: сколько и где статей опубликовали, в каких конференциях участвовали и т.д. Раз в год проводились комплексные проверки институтов. Но всегда преобладала экспертная оценка. Сейчас же огромное значение придается именно цифрам.

— Попытки выстроить институты по категориям и принять какие-то экономические решения на основании наукометрических показателей пугают,— признался "Огоньку" директор ФИЦ "Информатика и управление" Игорь Соколов.— Думаю, что до такого не дойдет и на первом месте, как всегда, будет мнение экспертов. Потому что ученых в нашей стране мало, и если вы обидите ученого, то другого вы уже не найдете.

По ком звонит реструктуризация?

Статистика

Вот как оценивает ФАНО численность работников научных организаций в России, деятельность которых подлежит проверке на эффективность

В ведении агентства находятся 711 научных учреждений

Численность работников 116,1 тысячи человек

Среди них:

0,7 тысячи человек (0,6%) руководители учреждений

1,5 тысячи человек (1,3%) заместители руководителей учреждений

6,5 тысячи человек (5,6%) руководители структурных научных подразделений научных учреждений

0,6 тысячи человек (0,5%) ученые секретари научных учреждений

52 тысячи человек (44,8%) научные сотрудники

Источник: ФАНО РФ

Не прячьте ваши денежки

В этом году планируется выделить на программы развития объединенных институтов 1 млрд 150 млн рублей. Некоторым деньги дали: ФИЦ "Всероссийский институт генетических ресурсов им. Н.И. Вавилова", к примеру, свои 28 млн уже получил. Но в целом ученому по-прежнему большую часть времени приходится ломать голову не только над устройством мирозданья, но и над тем, где взять денег. Институты, которым удается привлекать много грантов и внебюджетного финансирования, чувствуют себя не так плохо. В основном это НИИ, связанные с углеводородами, финансовой аналитикой, фармпромышленностью, обороной и в последнее время — с сельским хозяйством. За последние два года появились новые гранты, в том числе от Российского научного фонда, который выделял на научные исследования крупные суммы — 20 млн рублей. Но параллельно многие гранты были урезаны, а общее бюджетное финансирование в этом году осталось почти таким же, что и в прошлом,— 85 млрд рублей на всех. Понятно, что теперь это гораздо меньше, чем раньше: все реактивы, оборудование и необходимые материалы для исследований в подавляющем большинстве случаев институты покупают за рубежом за валюту. При этом у НИИ то и дело возникают необъяснимые трудности бюрократического характера. Пример: у Института биоорганической химии больше года по неизвестной причине заблокирован валютный счет. И они не могут купить лабораторных лягушек.

— Мы вынуждены покупать 120 лягушек из США по авансовому отчету. Это очень неудобно,— поделился с "Огоньком" Денис Кудрявцев из ИБХ РАН.— Авансовый отчет — это значит, что сотрудник покупает за свои, а потом ему возвращают деньги, если он смог доказать, что это нужно.

Помимо денег из бюджета у отечественной науки был отдельный источник финансирования — специальные программы РАН. Сейчас их сильно урезали. Скажем, по программе "Молекулярная и клеточная биология" выделялось на исследования 4 млн рублей в год. Сейчас программа сокращена больше чем на 60 процентов.

При этом все оборудование и расходники по-прежнему покупаются только на деньги грантов — бюджетного финансирования едва хватает на зарплаты. В 2015-м ФАНО внимательно изучало, какая у кого техника имеется, и теперь собирается выделить 1 млрд 25 млн на поддержку уникального оборудования. Это острая необходимость: у того же ИБХ РАН несколько ЯМР-спектрометров, которые вместе стоят порядка миллиарда рублей, а на их поддержание в рабочем состоянии надо тратить около 5 процентов от этой суммы.

— Мы потратили в прошлом году половину средств наших грантов на обслуживание оборудования,— рассказал "Огоньку" старший научный сотрудник ИБХ Константин Минеев.— То есть у нас почти не осталось денег на реактивы. Наш начальник всерьез рассматривает вариант остановки одного прибора, потому что денег на его обслуживание нет. Мы не можем себе позволить тратить на это половину наших грантов, нам нужно еще на что-то делать науку. В итоге полмиллиарда рублей будет просто так стоять в комнате, собирать пыль.

Ко всем прочим неприятностям над этим оборудованием в институте протекает крыша. И каждый раз, когда тает снег, в нескольких метрах от уникальной установки образуется лужа. В прошлом году ученые чинили крышу сами: скинулись и заплатили рабочим, которые залили крышу гудроном. В этом году она опять протекает.

В самих институтах есть фонды поддержки и развития молодых научных коллективов — из этих фондов, в частности, ученые получают надбавки. Но теперь и они урезаются. Ясно, что когда зарплата старшего научного сотрудника по-прежнему 19 тысяч рублей, выживают только благодаря грантам. Но в 2018-м все должно измениться: согласно указам президента от 2012 года, зарплата ученого должна равняться двум средним по региону. ФАНО борется за этот показатель и нарисовало ежеквартальную схему повышения оплаты труда ученого. В Москве, например, ученый должен будет в 2018-м получать 120 тысяч. Откуда, спрашивается? Ответ: а институты сами должны вывернуться и привлечь внебюджетное финансирование. ФАНО может по своему усмотрению выделить перспективным институтам дополнительные средства для соблюдения им же назначенных показателей роста. В прошлом году на повышение зарплат было выделено 2 млрд рублей. Так, ФИЦ "Информатика и управление" два раза получал деньги на повышение зарплаты научным сотрудникам. Но не во всех институтах одинаковая ситуация.

— В прошлом году нашему институту приходилось выжимать все соки, чтобы обеспечить среднюю зарплату, соответствующую этой лестнице роста,— рассказал "Огоньку" председатель совета молодых ученых ИФАВ Павел Тараканов.— Администрация просила пойти навстречу и те же средства, с гранта, которые ты уже распланировал на покупку оборудования и реактивов, отдать на выплату зарплат, чтобы институт соответствовал этому курсу роста. Только после того, как мы обеспечили этот показатель, ФАНО перечислило деньги, которые это компенсировали. А в другом институте было так: выплатили зарплату и сотрудники, потеряв часть на налоги, пошли потом покупать оборудование.

Исполнить закон, согласно которому зарплата научного сотрудника должна расти, легко только в том случае, если государство даст на это денег. В противном случае возможно два сценария. Можно, например, уволить половину сотрудников, и у остальных будет большая зарплата. "Но инфляция съест ее через два года,— говорит один из собеседников "Огонька".— Что, опять увольнять?" Еще есть вариант перевести всех сотрудников на полставки, что и делается в некоторых институтах. То есть ученые, например, получают среднюю зарплату в институте 50 тысяч рублей (это и из бюджета, и с грантов), всех формально перевели на полставки. И зарплата стала сразу 100 тысяч. Дорожная карта выполнена. Но на бумажке, а по сути это называется лапша и очковтирательство.

К следующему году все научные сотрудники, как и госслужащие, в принципе, должны быть переведены на так называемее эффективные контракты. Эффективные договора — часть новой системы нормирования труда госслужащих, которая вводится для научных сотрудников в 2017 году. Эти нормы утверждены приказом Минтруда N 504. Сам приказ — просто ода в интегралах о бюрократии. Госучреждению, например, предписано определить, сколько каждый работник должен тратить времени на выполнение определенной работы и сколько — на отдых. После чего следить за этим, писать отчеты. Интересно, как руководство НИИ будет определять, сколько времени надлежит тратить на открытие, скажем, бозона Хиггса?

Директоров в качестве эксперимента уже перевели на контракты, в которых перечислены показатели эффективности труда, в зависимости от их выполнения назначаются стимулирующие выплаты. В интернете уже бродят посты, в которых кто-то просчитал, сколько могли бы получать руководители одного из самых цитируемых российских институтов — Института математики им. Стеклова. Оказалось — порядка 30 тысяч рублей. При этом не выполнение эффективного контракта может стать причиной его расторжения. Утрируя, можно сказать, что любой теоретик, физик или математик может оказаться на улице — они не смогут обеспечить минимума указанных параметров. Каким образом в этом контексте реформа будет привлекать в науку молодых людей (а это было одной из ее целей), теперь не ясно.

Больше того, первоначальная идея о том, что реформа позволит ученым полностью погрузиться в науку, отдав в распоряжение ФАНО все заботы об организации рабочего процесса, включая управление имуществом и денежными средствами, оправдалась наполовину. Имущество и распределение финансирования действительно оказались в распоряжении ФАНО, но легче от этого ученым не стало. Впрочем, все понимают, что это только начало большого пути, в конце которого наука в России изменится до неузнаваемости.

Отдельной строкой

Цифры

ФАНО определило основные направления, на которые будут потрачены средства из бюджета в 2016 году

1750 млн рублей будет затрачено на введение новых объектов в эксплуатацию

1025 млн рублей получат НИИ на содержание Центров коллективного пользования (речь о своего рода кооперативах по использованию научного оборудования) и уникальных научных установок

700 млн рублей выделено на обеспечение морских экспедиций

350 млн рублей уйдет на создание Центра оцифровки данных, который будет создавать электронные библиотеки для учреждений ФАНО

270 млн рублей предназначено для восстановления Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН), пострадавшего от пожара в 2015-м

197 млн рублей придется на завершение капитального ремонта научно-исследовательского судна "Академик Петров"

Источник: ФАНО РФ

Наталия Нехлебова

В условиях нарастающего кризиса «хлебная тема» закономерно выходит на первый план.  Насколько зависит наша страна от импортных поставок зерновых, какой хлеб мы покупаем в магазинах, как может повлиять на ситуацию отечественная наука? В этих непростых вопросах нам помогли разобраться наши ученые:

Елена Хлесткина, доктор биологических наук, профессор РАН, зав. сектором функциональной генетики злаков ИЦиГ СО РАН, главный научный сотрудник Исследовательского центра продовольственной безопасности ЭФ НГУ, председатель Новосибирского отделения Вавиловского общества генетиков и селекционеров;

Юлия Отмахова, кандидат экономических наук, старший научный сотрудник ИЭОПП СО РАН, руководитель Исследовательского центра продовольственной безопасности ЭФ НГУ.

- Сегодня правительство России акцентирует внимание на вопросе продовольственной безопасности. Наша страна, как известно, является экспортером зерна. Обеспечена ли у нас продовольственная безопасность по зерну в условиях санкций?

Юлия Отмахова: Действительно, в условиях санкций актуализировалась задача обеспечения продовольственной безопасности России. За последние 20 лет мировой продовольственный рынок стал полем для научных экспериментов. Необходимо отметить, что в Доктрине продовольственной безопасности России, принятой в 2010 году, указаны только количественные показатели. Например, страна должна производить зерна не менее 95% от потребности населения. Но при этом не учитывается, какая это пшеница и для производства каких изделий она нужна. При этом система государственного контроля безопасности хлебной продукции в России ограничена и не является единой. В 2004 году была ликвидирована государственная хлебная инспекция. Некоторую часть функций передали в Россельхознадзор, другую – в Роспотребнадзор.

- Как изменилось качество хлеба? Действительно ли качество муки стало хуже? Ведь пшеницу в России выращивают в достаточных объемах. Может, просто производители хлеба и хлебобулочных изделий «химичат» в целях повышения себестоимости?

Юлия Отмахова: Отсутствие контроля в рамках цепочки «зерно-мука-хлеб» и ликвидация Государственной хлебной инспекции привели к заметному ухудшению качества зерна и хлеба. Удельный вес зерна высокого качества в общем объеме зерновых катастрофически падает, в результате в России больше производится зерна 3-го, а то и 4-го класса. Крестьяне не заинтересованы в высоком качестве зерна (тем более что ликвидированы надбавки за зерно 1-го и 2-го классов), а производители хлеба – в использовании качественной (а стало быть – дефицитной и дорогой) муки и применяют муку более низкого качества, а также богатую палитру улучшителей. В качестве улучшителей в современном хлебопечении применяется несколько десятков различных веществ – как биологического, так и химического происхождения.

Елена Хлесткина: Безусловно, эти факторы повлияли и на изменение приоритетов при решении селекционных задач – при создании новых сортов высокие мукомольные и хлебопекарные качества уступают по приоритетности таким характеристикам как урожайность и устойчивость к болезням.

Проведенное в ИЦиГ СО РАН кандидатом биологических наук Т.А. Пшеничниковой с соавторами сравнительное исследование сортов яровой пшеницы, возделываемых в Сибирском регионе на протяжении XX века, показало, что современные сорта по некоторым мукомольным и хлебопекарным свойствам в среднем уступают давно вышедшим из производства стародавним сортам.

Генетический потенциал этих сохранившихся в коллекциях стародавних сортов можно использовать при создании новых сортов, не только отвечающих современным требованиям по урожайности, но и обладающих при этом высокими мукомольными и хлебопекарными качествами. Современные методы генетики позволяют быстро выявлять нужные варианты генов и разрабатывать диагностические ДНК-маркёры для ускоренного введения полезных генов в новые сорта.

- Недавно я прочел, будто средняя урожайность зерновых в России – такая же, как было сто лет назад: 14-15 ц/га. Так ли это? Если этот так, то что нужно сделать для изменения ситуации?

Юлия Отмахова: Не совсем так. Если обратиться к статистическим данным, то в 1914 г. в России средняя урожайность озимой пшеницы составляла 9,3 ц/га, а яровой – 5,2 ц/га. В 2015 г. эти показатели втрое выше – 32 ц/га и 15,5 ц/га соответственно. Однако очень сильна вариация по регионам средней урожайности, что, несомненно, нуждается в системной работе по ее увеличению.

Елена Хлесткина:  По урожайности генетический потенциал пшеницы достаточно высок. Например, селекционерами Краснодарского НИИСХ им. П.П. Лукьяненко созданы современные сорта озимой пшеницы со средней урожайностью свыше 100 ц/га, а в Сибирском НИИ растениеводства и селекции созданы сорта яровой пшеницы, способные давать урожайность свыше 50 ц/га. Однако реализация генетического потенциала сортов зависит от многих факторов, в том числе агротехнических.

- На каком уровне в нашей стране сейчас находится направление исследований в данной области – в сравнении с мировой практикой? Особо интересует место Института цитологии и генетики СО РАН. То есть шагаем ли мы в ногу со временем по чисто научной части? 

Елена Хлесткина: Согласно статистике публикаций, индексируемых в международных базах данных, по использованию ДНК-маркёров в растениеводстве Россия находится на 31-м месте. Однако по применению этих методов на важнейшей для нашей страны сельскохозяйственной культуре – пшенице – мы на 12-м месте, и здесь существенный вклад вносит именно ИЦиГ СО РАН, в котором еще с первых лет существования института была заложена очень хорошая основа для развития фундаментальных и прикладных исследований на пшенице.

Использование диагностических ДНК-маркёров в селекции позволяет ускорять получение новых сортов с заданными свойствами. Такой пример: введение полезного гена в элитный сорт путем классической селекции занимает более 10 лет, а с применением современных технологий, таких как маркёр-ориентированная селекция и метод удвоенных гаплоидов, можно достичь желаемого результата менее чем за 5 лет.

- Можно ли с помощью новых научных методов сделать территории Западной Сибири "хлебным краем", новой "житницей страны"? То есть – повысить урожайность зерновых, их качество, и снизить риски от неблагоприятных климатических условий?

Юлия Отмахова: Необходимы новые регуляционные механизмы и новые подходы к управлению всей технологической цепочкой «зерно-мука-хлеб», так как внедрение передовых технологий в сельское хозяйство весьма затруднено для создания пилотных проектов и опытных производств. Возможно, создание территорий опережающего развития (ТОР) в Новосибирской области позволит отработать механизмы повышения агропродовольственного производства на региональном уровне. 

Елена Хлесткина: Следует отметить, что работы по внедрению современных методов генетики и биотехнологии в селекционный процесс в Сибирском регионе уже ведутся. В частности, в ИЦиГ СО РАН на протяжении последних 10 лет проводится разработка схем и диагностических ДНК-маркёров для создания новых селекционных форм мягкой пшеницы методом маркёр-ориентированной селекции (несколько патентов в этом направлении имеет доктор биологических наук, профессор, зав. лабораторией молекулярной генетики и цитогенетики растений ИЦиГ СО РАН Елена Артемовна Салина с соавторами), осуществляется интеграция разработанных методических подходов и созданных в ИЦиГ перспективных линий в селекцию (совместно с Челябинским НИИСХ, Сибирским НИИСХ и ЗАО «Агрокомплекс «Кургансемена»).

За последние пять лет получены патенты и авторские свидетельства на новые сорта яровой пшеницы Омская 41, Памяти Майстренко, Сигма, в создании которых использовались линии и технологии ИЦиГ СО РАН (а именно разработки доктора биологических наук, профессора, зав. лабораторией хромосомной инженерии злаков ИЦиГ СО РАН Лидии Александровны Першиной с соавторами).

Благодаря поддержке РНФ инициировано еще несколько новых совместных работ в этом направлении.

- Что мешает широкому внедрению в Российской Федерации современных методов генетики в селекционный процесс, и в целом – решению проблем продовольственной безопасности на основе современных научных подходов?  Какие могут быть выходы из этой проблемы?

Елена Хлесткина: Недостаток финансирования, отсутствие необходимых высокотехнологичных приборов и квалифицированных специалистов для маркёр-ориентированной и геномной селекции в профильных селекционных институтах. Другая проблема «историческая» – в течение десятилетий селекционеры и генетики были разделены, работая в институтах разных ведомств (РАН и РАСХН). Единственным мостиком, соединяющим их, было Вавиловское общество генетиков и селекционеров (ВОГиС), которому, кстати, в этом году исполняется 50 лет, и были хорошо налаженные локальные контакты между некоторыми институтами РАН и РАСХН. Хороший пример – взаимодействие ИЦиГ СО РАН с некоторыми сибирскими институтами РАСХН.

Теперь генетические и селекционные институты объединены в одном ведомстве (ФАНО), и даже имеет место более тесное объединение (например, создание ФИЦ, объединившего в себе ИЦиГ СО РАН и СибНИИРС). Это хорошая основа для проведения в области растениеводства исследований полного цикла – от фундаментальных генетических исследований до создания новых сортов.

В масштабе всей страны рациональным решением было бы создание на базе фундаментальных институтов специальных ЦКП, оснащенных необходимыми приборами, с привлечением высоко квалифицированных специалистов в области маркёр-ориентированной и геномной селекции, и развитие сетевого взаимодействия между такими ЦКП и селекционными центрами для ускоренного внедрения современных методов в селекционный процесс.

Юлия Отмахова: Осложняет решение проблем продовольственной безопасности разобщенность контролирующих и регламентирующих организаций, специальных научно-обоснованных программ развития. А при этом задача обеспечения продовольственной безопасности России требует принципиально новых решений, основанных на междисциплинарном и системном взаимодействии ученых разных областей науки, например, комбинация генетико-селекционного и аграрно-экономического направлений в целях повышения качества жизни населения и рационального использования природных ресурсов. В Сибири в августе прошлого года создана такая площадка как совместная лаборатория НГУ и СО РАН – Исследовательский центр продовольственной безопасности ЭФ НГУ. Это позволит начать работу по разработке научно-обоснованных прогнозных сценариев развития отдельных секторов агропродовольственного рынка с использованием многоагентного моделирования и анализа возможностей обеспечения продовольственной безопасности России с учетом использования современных молекулярно-генетических подходов и принципов здорового питания.

Беседовал Олег Носков

Микрохирург Игорь Решетов о самой ожидаемой в мире операции - пересадке головы.

Лицо - это некая биологическая маска. У нее собственное кровоснабжение, собственная нервная сеть, мимические мышцы.

Как только не именуют Игоря Решетова, руководителя Центра пластической хирургии Первого медицинского университета имени Сеченова, в интернетовских сетях. Он и онколог, и микрохирург, и пластический хирург, и автор многих изобретений в области медицинской науки и практики.

- Так кто вы, Игорь Владимирович Решетов?

Игорь Решетов: Все правильно: у меня такая многогранная специальность. Хотя изначально после окончания мединститута я оказался сотрудником старейшего онкологического центра России - Института онкологии имени Герцена. Но уже через три месяца напросился на подготовку по микрохирургии.

- Почему?

Игорь Решетов: Прошлым летом у нас была встреча с японскими коллегами. Обсуждали разные проблемы. И вдруг я понял: японских коллег интересует качество активной жизни людей старше восьмидесяти лет. А значит, речь идет о полной замене вышедших из строя органов и тканей человека. То есть о развитии медицинской микрохирургии...

- Наверняка подумали, как правильно выбрали свой путь.

Игорь Решетов: Уже в конце восьмидесятых стало очевидно: классическая хирургическая доктрина не способна решить наиболее острые проблемы лечения и реабилитации пациентов, в том числе онкологические. Мне повезло: учился в альма-матер микрохирургии - в научном центре хирургии, которым тогда руководил академик Борис Васильевич Петровский. И учителя были отменные: Виктор Соломонович Крылов, Ренат Сулейманович Акчурин, Константин Георгиевич Абалмасов и ставший моим старшим другом академик Миланов Николай Олегович. С той поры я и стал микрохирургом. Очень поддерживал меня академик Валерий Иванович Чиссов - ведь все мои усилия были направлены на лечение онкологических больных.

- Вы все больше уделяете внимания не только использованию микрохирургии в онкологии, но и в других областях врачевания. Потому спрошу о заявлении итальянского хирурга о возможности проведения впервые в мире пересадки туловища к голове. На такую пересадку, как известно, согласен наш соотечественник из Владимира Валерий Спиридонов, страдающий неизлечимым нейродегенеративным заболеванием. На одной из телепередач познакомилась с Валерием: удивительно интересный, интеллигентный, эрудированный человек. Но он абсолютно лишен любого движения. Появилась информация о том, что эту операцию, возможно, проведут в России. Ваше мнение?

Игорь Решетов: Технически пересадить голову либо другой сегмент тела или конечности возможно. Проблема в другом: восстановлении функций пересаженного сегмента. А это напрямую зависит от способности восстановления нервной проводимости к пересаженному органу. В данном случае - от головы к телу. Это и есть главное непреодолимое препятствие.

- Операция успеха не принесет?

Игорь Решетов: Если мы говорим о восстановлении кровообращения, то эта задача может быть успешно решена. Если говорить о методике восстановления дыхательного и пищеварительного тракта, то здесь тоже есть определенные успехи. Накоплен опыт успешной изолированной пересадки участка трахеи от донора к реципиенту. Есть девятилетний опыт нашей клиники в их проведении. Они выполнены Николаем Олеговичем Милановым.

Однако, возвращаясь к проблеме передачи сигналов по нервным волокнам, то... Здесь требуется не только технология ультрамикрохирургии, но и тканевой, и клеточной инженерии, нанотехнологий и так далее. Каждая из этих технологий пока развивается автономно. Нет конвергенции. Научному миру не известна такая команда, которой под силу решить данную проблему. У нас есть "исторические этюды" - об операциях великого экспериментатора Владимира Демихова. И в этих этюдах нет примера замены головы, а только ее подсадка, что, как вы понимаете, совсем не одно и то же.

- Кстати, в этом году мы отмечаем столетие со дня рождения Владимира Петровича Демихова. Не ушли вперед настолько, чтобы попытаться пересадить к нормальной голове нормальное донорское тело?

Игорь Решетов: Микрохирургия - это способ невозможное сделать возможным. А человеческий организм в рамках своей жизненной формы представляет некий конструктор ЛЕГО. И именно взаимозаменяемость и дополнение разных участков тела - микрохирургических аутотрансплантатов совершили революцию в реконструктивной и пластической хирургии.

Сейчас известно более тысячи таких аутотрансплантатов. Таким образом, мы можем по критериям размера, площади, объема, состава, а главное - функции свободно пересадить с помощью микрохирургической техники один участок тела вместо другого. При этом восстановленная ткань получит возможность полностью воссоздать функции того органа или ткани, которые были больны или были утрачены. Я не категорически против. Но я бы не стал спешить. Надо в первую очередь озаботиться о временном протезировании функций основных органов жизнеобеспечения - сердца, легких, почек.

- Недавно вы разработали и провели уникальные операции реплантации ткани лица. Уникальные. Но разве уникальность не утрачивается тиражированием? Вы провели уже 9 подобных операций. И все же говорите об их уникальности. Почему?

Игорь Решетов: Каждый из этой группы пациентов страдал тяжелейшими формами злокачественных опухолей, поражающих лицевой скелет, распространяющихся к основанию черепа, при этом не поражая ткани лица. Поэтому можно было избежать так называемых чрезлицевых доступов для удаления этих опухолей. Задача была - сохранить лицо и при этом радикально удалить раковую опухоль.

Мы использовали самые последние открытия анатомии человека, которые показали: лицо - это некая биологическая маска. У нее собственное кровоснабжение, собственная нервная сеть, мимические мышцы. Это позволило по-иному взглянуть на возможность радикального удаления опухоли. И нам это удалось. Снятая как маска ткань лица обнажила опухоль, которую мы сумели очень аккуратно в объеме 3D убрать и провести восстановление опорных структур лицевого черепа, вернуть маску на место, вновь соединив сосуды и нервы.

- Рак - это всегда очень страшно. А уж когда он еще и внешность уродует, то...

Игорь Решетов: Наша задача - минимизировать последствия этой болезни, особенно когда она затрагивает лицо. Тем более у молодых.

- На недавнем форуме, посвященном хирургии головы и шеи, вы рассказывали какие-то чудеса о лечении языка.

Игорь Решетов: Это уже не чудеса. Просто мы научились при тяжелых заболеваниях головы и шеи восстанавливать их функции. Например, того же языка. Микрохирургия позволила добиться восстановления его функций - двигательных, вкусовых, чувствительных. И самое главное - восстановить речь. С помощью чего? Сложных составных аутотрансплантатов, то есть тканей, взятых у самого пациента из области или бедра, или подмышки, или передней брюшной стенки, и так далее.

- Но даже если эти ткани самого пациента, их все равно надо как-то подготовить к пересадке. Иначе они могут быть отторгнуты?

Игорь Решетов: Вы правы. Требуется очень тщательное планирование и моделирование микрохирургических пересадок, а также специально подобранное лекарственное сопровождение до и после операции. И подбор наркоза.

- Подобные операции могут быть тиражированы или все-таки нужно признать, что они всегда удел специализированных и очень современно продвинутых клиник? Прежде всего в отношении специалистов и оснащения. Это, мне кажется, как, скажем, в музыке. Например, пианистов множество. А таких, как Денис Мацуев...

Игорь Решетов: Ваше сравнение все-таки с изъяном. Очень хороших хирургов много, а вот по-настоящему специализированных, современных клиник явно недостает.

- Могу понять человека, который хочет, чтобы его оперировал лучший хирург, а не любой. Так было, так будет. Думаю, всегда.

Игорь Решетов: Тут не могу вам возразить. А уж без доверия между врачом и пациентом врачевание вовсе невозможно.

Визитная карточка

Игорь Владимирович Решетов родился 29 мая 1964 года в Харьковской области. Окончил Второй московский медицинский институт имени Пирогова. В 1992 году защитил кандидатскую, а в 1998 году докторскую диссертации по теме микрохирургической реконструкции органов и тканей у онкологических больных. Член-корреспондент РАН. Возглавляет Центр пластической хирургии Первого медицинского университета имени Сеченова. Лауреат государственных и профессиональных премий. Автор 58 патентов на изобретение, в том числе стран США и Евросоюза. Признанный специалист в области реконструктивной микрохирургии европейского уровня.

Жена Людмила - инженер, дочь Ольга - врач, сын Святогор - дошкольник.

Евгений Николаевич Мешалкин родился 25 февраля 1916 года в семье инженера-железнодорожника в городе Екатеринославе (ныне Днепропетровск, Украина). Будучи уже достаточно пожилым человеком, Евгений Николаевич очень часто вспоминал интересный случай из своего детства. Когда ему было примерно три года, Ростов был взят 1-й конной армией Будённого. Они с братом бежали, Будённый заметил его. Военачальник взял мальчика и посадил на коня. «Ты тоже будешь выдающимся человеком. Все, что делается сейчас в стране, – для тебя, для твоего будущего», – сказал тогда Буденный.

«Эти слова врезались в его душу, – говорит директор НИИ Александр Михайлович Караськов. – Наверное, быть лидером – ему было предначертано судьбой. Лидером в медицине, в технике, в политике».

Так собственно и произошло. Евгений рано остался без отца, судьба не жаловала его и в военные годы. После окончания 2-го Московского медицинского института им. Н.И. Пирогова он был направлен на фронт. Ему пришлось перенести все тяготы войны. С августа 1941 года по конец 1945 года он был на войне. Уже тогда он сумел проявить себя как одаренный хирург и хороший организатор.  В начале 1946 года он был демобилизован, а в октябре этого же года он приступил к обязанностям клинического ординатора во 2-м Московском медицинском институте. Он работал в качестве ассистента, доцента, профессора в клинике Бакулева, заведовал кафедрой грудной хирургии и анестезиологии ЦИУ врачей. 

Евгений Николаевич понимал: чтобы создать кардиохирургию сердца, нужно было создать интубационный  наркоз – мощную хорошую защиту. До 1948 года в стране не было интубационного наркоза, большинство вмешательств проходило при местной анестезии.

«Очень часто он оставался в клинике на дежурство. Тебе, когда ты дежуришь, полагается кушетка. Ночью можно отдохнуть несколько часов, – замечает А.М. Караськов. – Для этого был чердак – чердак первой городской больницы. На нем было много топчанов. Молодые хирурги, которые жили на окраине  Москвы (а это не один час на перекладных) просто-напросто с понедельника до субботнего вечера жили на чердаке этого уникального заведения.

Много чего ценного там нашел Е.Н. Мешалкин, в том числе и зачехленный аппарат Макинтоша. Когда стал выяснять, оказалось, что в 1946 году Бакулев был на конгрессе в Лондоне. Ему подарили коллеги первый наркозно-дыхательной аппарат Макинтоша, который он привез с собой. Когда он показал его своим коллегам, те соответственно ухмыльнулись и сказали: „А зачем? Нас вполне устраивает местная анестезия, и мы будем работать с ней“. Таким образом, в 1946 году аппарат перекочевал на чердак. Когда Мешалкин нашел аппарат, его привлекло то, что он был хромированный.  Как только он понял, как работает аппарат, он спросил разрешения у Бакулева взять его для экспериментов. Первые интубации на животных он выполнял самостоятельно. Без чьей-либо помощи он готовил интубационные трубки из бензиновых шлангов».

Прошли годы. В 1949 г. А. Н. Бакулев пригласил одного из ведущих анестезиологов Европы, чтобы тот посетил клинику. Он должен был посмотреть, как поставлен интубационный наркоз, чтобы дать свои рекомендации и советы. Когда зарубежный ученый  посещал операционные и наблюдал, как выполняются интубации, он аккуратненько подходил и регулировал определенные параметры подачи эфира и др. Евгений Николаевич подходил, ставил ту позицию, которую считал нужным, и говорил: «Не мешайте». Только потом, когда А.Н. Бакулев сказал, кто этот ученый и с какой целью он находится здесь, Евгений Николаевич, покраснев, сказал: „Да конечно, конечно! Я о Вас так наслышан и для меня большая честь“. Заключение этого эксперта было: „У вас идеальный анестезиолог, который прекрасно не только интубирует пациента, но и проводит наркоз“.

24 сентября 1948 г. в СССР была произведена первая операция при ВПС – закрытие открытого артериального протока. Оперировал А.Н. Бакулев. Наркоз осуществлял Е.Н. Мешалкин.

В 1949 году Евгению Николаевичу было поручено осваивать методики зондирования и контрастирования сердца. Изучение работ А.Е. Плутенко  и П.Н. Мазаева, а также поставленные эксперименты на животных доказали возможность контрастного исследования полостей сердца и магистральных сосудов и убедили в безопасности применения данной методики у больных.

При внедрении контрастного исследования в клинику Мешалкин использовал мочеточниковые катетеры, допустимость использования которых доказал, выполнив на самом себе венозное зондирование сердца.

Всем требованиям отвечал метод комплексного исследования сердца и сосудов путем  проведения в их полости зонда, регистрации через него давления в полостях, исследования газового состава крови, записи внутрисердечного отведения ЭКГ и получения контрастных серийных ангиокардиограмм.

В 1953 г. Е.Н. Мешалкин защитил докторскую диссертацию, посвященную ангиокардиографии у пациентов с пороками сердца.

За эту работу Мешалкин получил премию имени С.И. Спасокукоцкого. В диссертации обобщен опыт рентгеноконтрастного исследования у 94 больных в возрасте от 2,5 до 70  лет. Проведено 125 исследований, при которых 60 раз вводился зонд и 185 раз контрастное вещество.

«…Успех операций на сердце, требующий большого мастерства хирурга, обуславливается точностью диагностики, в широком смысле этого слова. Необходимо не только определение локализации, но также исчерпывающая топографо-анатомическая характеристика каждого отдельного варианта, полное представление о нарушении кровообращения, о путях движения тока крови через сердце в магистральные сосуды. Распространенные в настоящее время методы не могут обеспечить необходимой точности диагноза», – отмечал Евгений Николаевич.

В 1956 г. Е.Н. Мешалкин первым в мире успешно выполнил операцию кавапульмонального анастомоза (была разработана в эксперименте с Н.К. Галанкиным и Т.М. Дарбиняном) у больного с тетрадой Фалло. С того времени данный вид анастомоза получил название «русский» анастомоз.

Огромное значение в становлении хирургии ВПС имела написанная Е.Н. Мешалкиным совместно с академиком А.Н. Бакулевым монография «Врожденные пороки сердца» (1955). В 1958 г. монография была удостоена премии «Гран-при» на Всемирной выставке в Брюсселе.

В 1957 г. Е.Н. Мешалкин принял предложение академика М.А. Лаврентьева возглавить Институт в составе Сибирского отделения АН СССР. Переехав в Новосибирский Академгородок, он стал основателем мощной кардиохирургической школы. Тогда вместе с Евгением Николаевичем в Сибирь уехала большая группа ученых и врачей.

Первое название института «Институт экспериментальной биологии и медицины СО АН свидетельствует о первоначальной направленности коллектива на изучение общебиологических проблем.

10 октября 1967 г. приказом министра здравоохранения РСФСР Институт был переименован в Новосибирский исследовательский институт патологии кровообращения.

Институт занимался комплексной разработкой научных основ кардиохирургической помощи населению, вопросами патогенеза, функциональной диагностики, лечения и профилактики сердечно-сосудистых заболеваний у детей и взрослых, трансплантации органов.

Пока строился Академгородок и возводилось здание института, специалисты работали на базе нескольких городских больниц.  В 1979 г. ННИПК переехал в собственное здание, которое занимает и сегодня.

Этапы развития гипотермии в ННИИПК

Говоря о Евгении Николаевиче, нельзя не упомянуть и о гипотермии.

В 1956 Е.Н. Мешалкиным был внедрен метод поверхностной бесперфузионной гипотермии (34-32˚С). Он обеспечивал безопасную остановку сердца на 10-13 минут. Этот метод использовался до 1974 г.

В 1972-1983 гг. использовался метод умеренной бесперфузионной гипотермии (31-29˚С), который также был внедрен Мешалкиным. Время безопасного выключения сердца из кровообращения увеличилось до 25-30 минут, однако все еще не позволяло корригировать сложные пороки сердца.

Кроме того осуществилась разработка теории нестационарного кровотока под руководством Евгения Николаевича.

В период с 1984 по 1994 гг. использовался метод бесперфузионной гипотермии (26-24 ˚С). Он позволил удлинить время остановки сердца с 60 до 90 минут. В условиях этого метода обеспечения, который был разработан коллективом ННИИПК во главе с Е.Е. Литасовой и В.Н. Ломиворотовым, были успешно выполнены операции на открытом сердце более чем у 6000 больных с пороками сердца.

С 1994 по 1998 гг. применялся метод глубокой бесперфузионной гипотермии (23-22 ˚С).

«У нас действительно были выполнены десятки операций, где время остановки сердца превышало 100 минут. Но, к сожалению, он на этом и закончился», – отмечает директор НИИ А.М. Караськов. 

В 1998-2007 гг. использовали метод экстракорпоральной (перфузионной) гипотермии более чем у 200 пациентов с летальностью менее 0,5 %.

По словам А.М. Караськова, эта технология хороша и по сей день. «Если вдруг по какой-то причине мы не сможем получать оксигенаторы из Европы, мы сможем вернуться к гипотермии», – говорит директор НИИ.

Нужно упомянуть, что 1985 г. Е.Н. Мешалкин и Е.Е. Литасова  получили медаль Токийского университета (Япония)  за разработку гипотермии.

Кроме того, за успехи в медицинской службе и здравоохранении и подготовке квалифицированных кадров Е.Н. Мешалкин был награжден орденом Ленина в 1971 г. В 1974 г. был избран член-корреспондентом АМН СССР. В 1976  г. ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда, в 1978 г. действительным членом АМН СССР.

Знакомые Е.Н. Мешалкина говорят, что он был человеком, который стремился досконально изучить все аспекты, так или иначе связанные с делом всей его жизни – кардиохирургией. Этому же он учил всех тех, с кем работал.

Евгений Николаевич был блестящим врачом, который привнес в медицину, особенно в развитие сердечно-сосудистой хирургии, много нового: 32 вида операций были выполнены Е.Н. Мешалкиным впервые в отечественной практике.

Под его руководством был внедрен комплекс мер по профилактике септических осложнений после хирургических вмешательств (применение синтетических моющих средств для обработки рук хирургов, введение цветного операционного белья и др.).

Кроме того, им разработана система наблюдения и обобщения отдаленных результатов операций.

Новаторство Евгения Николаевича подтверждают 47 авторских свидетельств и патентов. Мешалкин-педагог подготовил 43 доктора и 130 кандидатов наук. 

26 сентября 2003 г. был открыт памятник Е.Н. Мешалкину на территории ННИИПК. Памятник был изготовлен в Санкт-Петербурге в мастерской известного скульптора Геннадия Баграмяна.

Анастасия Федорова

«Дешёвые деньги плюс дешевая продукция» — таков, в предельно упрощенном виде, рецепт академика Абела Гезевича Аганбегяна. А как удешевить и то, и другое, какой должна быть антикризисная политика правительства, есть ли в стране инвестиционные ресурсы — эти и многие другие вопросы обсуждались на диспуте «Кризис — время поисков нового», прошедшем в Институте экономики и организации промышленного производства СО РАН.

  Гроза пятнадцатого года

  О том, почему сегодняшний упадок «виден был издалека», Абел Аганбегян подробно рассказывал во время предыдущей встречи на той же площадке в новосибирском Академгородке. Теперь учёный подробно остановился на специфике недавнего времени: «2015-й стал самым необычным кризисным годом. Это был кризис с уклоном в социальную область. ВВП снизился на 3,7%, а конечное потребление домашних хозяйств — важнейший показатель экономического благополучия — упал на 10,2%! Такого не было даже в 1990-е».

  Академик А. Аганбегян видит три причины названной диспропорции. Во-первых, «…в 2015 году произошло настоящее чудо: средняя зарплата выросла в стране на 4,6%, а прибыли компаний — почти на 50%. В тех отраслях, которые связаны с населением (розничная торговля, пищевая промышленность, общественный транспорт, ЖКХ), они увеличились где в три, а где и в четыре раза. Профсоюзы следят во всём мире, чтобы прибыли не росли быстрее зарплат — но только не у нас». Понятно, что разница между расходами и доходами набрала вес прежде всего не из-за щепетильной экономии, а по причине почти ничем и никем не контролируемого роста цен и тарифов. Во-вторых, почти на прежнем уровне остались государственные расходы (конечное потребление государства), а их пропорцию нельзя назвать социально ориентированной. Заместитель директора ИЭОПП СО РАН доктор экономических наук Вячеслав Евгеньевич Селивёрстов акцентировал, что около 35% бюджетных затрат пришлось в минувшем году на так называемый «силовой блок» (оборона, безопасность, военная продукция и т.п.).

  И, наконец, 2015-й стал годом небывалой — 15,5% — инфляции, которая утроилась по сравнению с 2012-м и «резко опустила реальные доходы вниз», как выразился А.Г. Аганбегян. Кандидат социологических наук Татьяна Юрьевна Богомолова напомнила и о таком факторе, как «сокращение кредитной подпитки». Она также отметила быстрый рост имущественного неравенства, но при этом не ожидает тотального и полного обнищания: «Даже в период роста основная масса народа хорошо не жила. Население имеет отработанные практики выживания в условиях ограниченных ресурсов».

«Ситуация чрезвычайная. Это не рецессия, а кризис, причём в первую очередь — кризис модели развития». Доктор экономических наук Вячеслав Селивёрстов, заместитель директора ИЭОПП СО РАН

Абел Аганбегян сделал экскурс в экономическую политику правительства России 2013-2014 гг., приведшую к стагнации. Основной ошибкой учёный считает свёртывание государственных инвестиций (и господдержки частных) как раз в тот период, когда их было необходимо наращивать — прежде всего из-за увеличивающегося (как по срокам, так и пропорционально) износа основных фондов, почти достигшего сегодня рубежа полной амортизации, при этом 22 процента всей техники работает за пределом отведённого срока. А около 70% приобретаемых  машин и оборудования в России —зарубежного производства. «Беда не приходит одна, — процитировал академик русскую пословицу. — Недостаток инвестиций и низкий ввод основных фондов усугубились возникшим в кризис 2008-2009-го оттоком капитала, который продолжается уже девятый год. За 8 лет из страны ушло около 650 миллиардов долларов. Сократилась и экспортная выручка». Падение цен на нефть, санкции и контрсанкции тоже сыграли свою роль. Но это события лишь последних двух лет, тогда как всё остальное накапливалось намного дольше…

Прогноз Минэкономразвития на 2016 год, правда, не выглядит апокалиптическим: 40 долларов за баррель, средний курс к американской валюте 68,2, а инфляция будто бы составит 9,3%. Но, во-первых, Абел Гезевич напомнил присказку: «Если хочешь насмешить бога — расскажи ему о будущем». А во-вторых, самым низким показателем наступившего года даже министерским оптимистам видятся инвестиции в основной капитал: предполагается их дальнейшее убывание на 5 процентов. Продлится сокращение реальных доходов, потребления, жилищного строительства. По мнению экспертов, возобновится спад рождаемости, возрастет смертность, возможно, возобновится депопуляция населения.

«Эффективность экономики для США — это атрибут, для России — модус». Академик  Валерий Кулешов, директор ИЭОПП СО РАН

Инвестиции: за счет чего?

Опорным (но не единственным) элементом действенной антикризисной политики Абел Гезевич Аганбегян считает переход к политике форсированных инвестиций и наращивания человеческого капитала — главных источников экономического роста с ежегодным их нарастанием на 8-10%. Как бы на полях отметим, что такое возможно лишь при значительном снижении инфляции и ключевой ставки Центробанка РФ до 3-4%: иначе инвестиционное кредитование не будет привлекательным. Эта картина требует адекватной «рамы» — стимулирования экономического роста и  структурных реформ. «Речь идет об усилении конкурентной среды, — перечисляет А. Аганбегян, — о предотвращении необоснованного повышения цен, снятии административных преград для бизнеса, всемерном развитии государственно-частного партнерства, повышении экономической ответственности и прав регионов и муниципалитетов и многом другом. Ключевое направление этих преобразований — защита бизнеса и повышение роли частной собственности…» Важно и то, чтобы новая инвестиционная политика проводилась государством системно: «Нужна трехлетняя президентская программа, а не отдельные поручения».

Способна ли нынешняя российская власть на радикальные меры, которые предлагают экономисты? «У меня есть серьезные сомнения, — поделился Вячеслав Селивёрстов, — что будут приняты верные решения на государственном уровне. Сегодня мы пожинаем последствия того, что стыдливо называем «государственным капитализмом для своих». Но даже если все до единой рекомендации экономистов школы Аганбегяна станут руководством к действию в Москве — откуда возьмутся ресурсы для активной инвестиционной политики? Оказывается, они есть.

«Самым большим денежным мешком страны» Абел Гезевич назвал активы банковской системы, которые в 2014 г. превысили объем ВВП России. Они составляют около 78 триллионов рублей, из которых только 1,5% так или иначе привлекаются в виде инвесткредитов. «Чтобы превратить «короткие» деньги банковских активов в «длинные» инвестиционные, — предполагает академик, — нужно по примеру многих других стран сделать это путем выпуска Казначейством долговременных ценных бумаг, которые смогут по низкой годовой процентной ставке (например, 3-4%) приобретать Центробанк, Внешэкономбанк, Агентство по ипотечному кредитованию и, возможно, другие крупные фонды, а затем под их залог выдавать инвестиционные кредиты на срок 5,10, 20 лет надежным коммерческим банкам для финансирования технологического обновления, развития высокотехнологических отраслей, создания современной транспортной инфраструктура, в жилищное строительство и на подъем «экономики знаний» — сферы, являющейся главным локомотивом социально-экономического развития».

Второй «денежный мешок» — это наши с вами сбережения. Население страны накопило около 30 триллионов рублей в России и, по оценкам, до 700 миллиардов долларов за рубежом. «Использование даже небольшой части этих средств на инвестиционные цели, особенно на строительство жилья, приобретение участков под загородные дома, покупку автомобилей, могло бы дать значительный источник средств для развития соответствующих отраслей» — уверен академик А. Аганбегян. «Осваивать» накопления он предлагает путем выпуска специальных облигаций, которые давали бы ощутимые скидки при покупке квартиры, земли или машины.

Золотовалютные резервы РФ составляют 368 миллиардов долларов. Драгоценного металла как такового российское государство накопило 1246,6 тонн. Абел Аганбегян считает, что можно, при соблюдении ряда условий, поэтапно и временно извлечь из этого «НЗ» взаимообразно на 5-7 лет порядка 200 миллиардов и целевым образом пустить на инвестиции для обновления основных фондов. На инвестиции могут быть использованы также средства от предполагаемой приватизации госимущества и увеличен вклад из прибыли предприятий  (при отмене налогов) и из амортизационных отчислений. Наконец, не закрыт вопрос и о внешних заимствованиях. При всех гео- и просто политических сложностях Россия, как напомнил экономист, является «самым добросовестным плательщиком в мире».

Инвестиции: во что?

Если коротко — то в новейшие технологии и в человеческий капитал, без которого они не жизнеспособны. «Появляется всё больше отраслей, где инвестиции в кадры важнее вложений в основные фонды» — отметил Абел Гезевич. Разумеется, здравоохранение и образование — не единственные сферы, требующие дополнительных ресурсов. Некоторые направления  инвестирования относятся почти ко всем отраслям: речь идет о давно назревшей необходимости обновления основных фондов, о развитии инфраструктуры (аэродромной сети, автострад, скоростных железнодорожных магистралей), об удвоении, как минимум, объёмов жилищного строительства.

Но на первое место и академик Аганбегян, и другие участники дискуссии ставили «экономику знаний» (наука и НИОКР, информационные, аддитивные, нано- и биотехнологии, опять же образование и здравоохранение). Именно этот круг отраслей учёный назвал «локомотивом развития современной экономики», который должен расти в полтора-два раза быстрее ВВП, тогда как в нашей стране такого не происходит. «По развитию экономики знаний, — считает Абел Гезевич, — которая в России создает только 15% ВВП, мы катастрофически отстаем от Западной Европы (35%) и от США (40%)». По мнению А. Аганбегяна, действующих налоговых, таможенных, кредитных и других стимулов «экономике знаний» пока недостаточно для видимого прогресса, хотя точечные успехи налицо. Вячеслав Селивёрстов напомнил: «Одна из компаний нашего технопарка выпускает около 50% мирового производства углеродных нанотрубок».

Правило трех ключей Вячеслава Селивёрстова: «Инновационное развитие возможно только совместными усилиями науки, бизнеса, власти»

Но никакие наноматериалы и квантовые компьютеры невообразимы без того, что в своё время академик Татьяна Ивановна Заславская назвала «человеческим фактором» и подняла на щит. Квалификация, образование, продолжительность и качество жизни, здоровье, мотивации работника (в том числе бывшего и будущего) и сегодня являются предметом пристального внимания учёных. На диспуте в ИЭОПП СО РАН не критиковали ЕГЭ, не обсуждали последствия реформы здравоохранения (хотя приводились данные о положении пенсионеров в контексте «кризиса потребления»). Но есть интегральные показатели. Общая средняя продолжительность жизни в России (71 год) более чем на десятилетие отстает от таких стран, как Япония, Германия, Франция, Испания, Италии, Великобритания. Даже в Китае, который мы по привычке считаем некомфортным (бедность, перенаселенность, загрязнения) в среднем живут дольше — 73 года. Можно догадаться, чем обусловлен разрыв. Доля био- и медицинских в ВВП стран G7 («большой семерки») занимает, усредненно, 10 процентов, в российском — вдвое меньше.

 Качество здравоохранения во многом определяет и демографическую картину. Академик Аганбегян сообщил: с 2014 года снижение смертности и увеличение продолжительности жизни практически прекратилось, с 2015 года остановился рост рождаемости. «В ближайшие годы нас неизбежно ждёт её значительное сокращение (из-за уменьшения числа женщин в фертильном возрасте) и возобновление депопуляции населения», — уверен Абел Гезевич.

  Вряд ли между кризисом экономики и снижением числа новорожденных прослеживается непосредственная причинно-следственная связь, прямая или обратная. Но, тем не менее, после завершения на медицинской ноте диспута в ИЭОПП возникла аналогия: чтобы появилась на свет и заработала новая модель экономического развития для России, необходимы не только нацеленные на это «родители», но также здоровая и чистая среда.

Андрей Соболевский

Фото: (1) — Елены Трухиной, (4) — автора, диаграммы из презентации Абела Аганбегяна

Как это часто бывает, в условиях экономического кризиса прогнозы экспертов расходятся: от бравурно-оптимистичных до апокалипсических. Но большинство сходится в том, что самый надежный путь выхода из него для нашей страны лежит через развитие производственного сектора. Каковы же перспективы у промышленных предприятий Новосибирска в наступившем году? Рассказать об этом мы попросили начальника департамента промышленности, инноваций и предпринимательства Александра Люлько.

– Ситуация непростая, но не безнадежная. У нас есть ряд предприятий, которые демонстрируют устойчивые темпы роста. Прежде всего, это крупные оборонные производства, такие как завод им. Чкалова, завод им. Коминтерна, Патронный завод, НИИ ЭП и ряд других предприятий. Но есть и другие «точки роста», не завязанные только на гособоронзаказ.  Например, производители приборов ночного видения (и Электронных оптических преобразователей) – «Швабе. Оборона и защита», «Катод» и «Экран – Оптические системы». Набирает обороты кластер «Сибирская электроника», в который входят три предприятия, выпускающие отечественную элементную базу. Как известно, развал нашей микроэлектронной отрасли – одно из главных препятствий для модернизации экономики. И значение продукции, выпускаемой этим кластером трудно переоценить. Неплохие перспективы вырисовываются в производстве медицинской техники, в частности для медицинского технопарка, образованного на базе НИИТО, опять же, благодаря возникшей задаче импортозамещения в этой сфере. Я думаю, будут востребованы на российском и мировом рынке продукты фирм, входящих в состав недавно открытого в Кольцово Биотехнопарка.

– Получается, как в пословице, «не было счастья, да несчастье помогло»: санкции вынудили развивать собственное производство.

– Ну, если смотреть в таком ракурсе, то не только санкции. Девальвация рубля сделала нашу продукцию более конкурентоспособной из-за снижения себестоимости.

И это открывает новые возможности и перед отечественной легкой промышленностью, к ней появился интерес со стороны западных инвесторов. Находится в стадии запуска производство перевязочных материалов и средств личной гигиены «Белла-Сибирь» с участием поляков. «Обувь Сибири» ведет  переговоры с итальянцами по открытию обувного производства.

Главное, сейчас не упустить эти возможности по привлечению инвестиций в Новосибирск и наш департамент всеми силами этому содействует.

– А на то, что нефть скоро  подорожает и все само собой разрешится, Вы не надеетесь?

– Неправильно считать, что падение цен на нефть и газ связано только с сиюминутной политической конъюнктурой. Это долговременный общемировой тренд, связанный с т.н. четвертой промышленной революцией. Посмотрите, в каком направлении развиваются технологии. В энергетике полным ходом идет переход на возобновляемые источники энергии, развиваются «зеленые технологии». Транспорт переходит на электричество, причем, это касается как личного, так и общественного транспорта. А эти две отрасли – основные потребители углеводородных ресурсов. Так что спрос на них в обозримом будущем будет только падать, что совсем не способствует росту цен на нефть. Цены будут расти на высокотехнологичный промышленный продукт. И те, кто первыми сделают ставку на энергосберегающие, ИТ- и биотехнологии, окажутся в выигрышной позиции.

Конечно, преуспеть в этой гонке будет совсем не просто. И очень жаль, что огромные доходы от продажи ресурсов в прошлые годы, мало использовались для модернизации экономики нашей страны. Но сейчас выбирать нам уже не приходится, а известно, что именно в ситуации «или пан, или пропал» наш народ добивается наиболее выдающихся результатов.

– В этом отношении Новосибирск имеет неплохой научно-инновационный потенциал.

– Совершенно верно. У нас есть уникальный научный центр мирового уровня – Академгородок и несколько десятков сильных вузов. И уже сегодня там есть инновации, готовые к внедрению как на производстве, так и в городском хозяйстве.  Налаживание коммуникаций между учеными, промышленниками и муниципальными службами – я считаю одной из главных задач нашего департамента.

– Но способен ли город, в условиях бюджетного дефицита, влиять на этот процесс?

– Во-первых, мы можем участвовать в процессе привлечения потенциальных инвесторов для наших разработчиков. Поэтому мы приняли участие в организации крупного форума, посвященного информационным технологиям, который пройдет в Новосибирском Экспоцентре 7-9 апреля. Его отдельная секция будет посвящена использованию ИТ-технологий для нужд городского хозяйства, прежде всего, для борьбы с автомобильными пробками. А 27 апреля наш департамент проводит форум «Городские технологии», где планируется несколько направлений: энергосбережение, ЖКХ, здоровье, «умный дом» и «доступная среда». Последнее направление касается создания условий для полноценной жизни инвалидов, что очень актуально для российских условий. И у нас в городе есть интересные разработки в этой области.

Во-вторых, мы стараемся оказывать и материальную поддержку тем, кто производит или собирается производить инновационную продукцию. Конечно, департамент оперирует ограниченным бюджетом. Но часто эта скромная помощь оказывается очень нужной на стадии стартапов, для оплаты НИОКР, создания пилотного изделия, а уже потом подключаются коммерческие инвесторы и запускают производственную линию. В принципе, по такому пути идут многие страны. Недавно мы оказали поддержку заводу «Труд» по производству снегоплавильной машины, где на начальной стадии департамент помогал разработчикам. В результате, они создали  работающий образец этой техники. В Заельцовском районе должна заработать снегоплавильная станция. Затем будут установлены такие станции в каждом районе города, и завод будет их выпускать и для других городов России. Думаю, проблем с заказами у них не будет, потому что в условиях российской зимы – это очень выгодный бизнес. Сейчас мы намерены поработать по такой же схеме в направлении производства «умных остановок»: обогреваемых остановочных павильонов, оборудованных также справочным табло. Опять же, в наших природных условиях, они должны быть востребованы не меньше снегоплавильных машин.

Записал Георгий Батухтин

 «Что же мы будем теперь делать?! Увольнять сотни сотрудников, сокращать зарплату или сокращать рабочую неделю для всех?».

С подобного гадания началась эта неделя у большинства директоров институтов Российской академии наук, которыми вот уже третий год управляет ФАНО — Федеральное агентство по научным организациям. Причиной нерадостных мыслей стали, как ни странно, пришедшие в институты деньги, финансирование на 2016 год... Его сократили где на шесть, где на десять процентов по сравнению с прошлым годом. Институты недополучили десятки миллионов рублей. А это зарплаты, отчисления на ЖКХ, налоги. Из всего перечисленного директора могут маневрировать только пунктом «зарплаты». И маневр этот, естественно, будет не в сторону повышения.

Трудно представить, как должны будут выживать молодые научные сотрудники институтов, чьи оклады и без того составляют 17–20 тысяч рублей, когда их снова придется секвестрировать. В одном ведущем биологическом институте нам рассказали, что собираются выходить из положения, снимая всевозможные надбавки. Остановить придется также все международные научные экспедиции, которые планировал институт на этот год, и работу биостанций. «А что еще нам делать?» — вопрошает директор. — Сокращать сотрудников я уже не могу, нас и так уже стало в два раза меньше по сравнению с 90‑м годом».

Может быть, лучше обстоят дела у химиков? Я позвонила также в ведущий институт, известный на весь мир, руководство которого, как и в предыдущем случае, пожелало, чтобы мы не указывали название учреждения во избежание дополнительных проблем. А проблемы и так жуткие! Бюджет этого института, который составляет около трех сотен миллионов рублей, в этом году оказался меньше на 12 млн. Сокращение составило 7% и ударило бы по зарплатам, коммуналке, покупке необходимых химических реагентов, если бы в базовую часть вовремя не перекинули средства, выделенные непосредственно на науку. «Таким образом, мы компенсировали наше базовое сокращение, но остались без денег на проекты. Теперь придется пересматривать программы, сокращая наши запросы, стараясь планировать исследования, исходя из имеющихся мизерных средств».

Принято считать, что физики живут лучше всех остальных — все-таки многие их проекты пересекаются с оборонкой, и власти боятся окончательного «исхода» на Запад всех оставшихся «технарей». К примеру, средняя зарплата научного сотрудника в крупном российском физическом институте составляет примерно 40 тысяч рублей, в то время как у биологов на 10–15 тысяч меньше. Но, как поведали нам в одном из крупнейших столичных НИИ, имеющем отношение к созданию современных инженерных установок и приборов, и у его руководства тоже болит голова по поводу того, где брать деньги на ЖКХ и зарплаты сотрудникам в условиях сокращения госфинансирования. Уже в этом году там подумывают над урезанием штата: «Человек сто–двести придется сократить, — делится с нами планами замдиректора, — только так сумеем сохранить имеющиеся сейчас оклады в районе 40 тысяч. О том, чтобы согласно майскому указу Президента РФ от 2012 года поднять среднюю зарплату по институту до 200% от средней зарплаты по региону (в Москве это 69 тысяч рублей), речи вообще пока не идет. Если нас поставят перед фактом — конкретным указом ФАНО, то сокращать придется уже не сто, а примерно треть сотрудников».

Если честно, сложно представить сокращение даже ста человек. Но, по словам собеседника, это вполне возможно. И в институте к этому готовы: «Сами посудите, если человек не печатается с 2010 года, можно говорить о том, что он работает? Пять лет молчания, при всем уважении к ученому, — это многовато». Кстати, по словам этого руководителя, сокращение — мера необходимая и полезная. Своеобразная санация, освобождение от ненужного балласта, который мешает двигаться вперед. Напрашивается логичный вопрос о том, почему же раньше, до перехода институтов в ФАНО, от бездельников не избавлялись? «Потому что не могли их банально вычислить, — отвечает собеседник. — Те обязательные отчеты, за которые все так ругают ФАНО, и помогли нам это сделать!». Но сокращение нерадивых сотрудников, которые давно не генерировали никаких свежих научных идей, это, по словам оптимистичного заместителя директора, не единственный способ поправить положение. Ведь у ученых есть еще возможность получить деньги вне госзадания, сотрудничая с Министерством образования и науки, Минпромторгом, Росатомом... И потом никто не отменял грантов из научных фондов.

Попробуем выяснить, насколько вышеперечисленные меры помогают справляться с ситуацией в других институтах (ведь там тоже свои возможности знают). Основные грантодатели отечественных ученых — это Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ), Российский гуманитарный научный фонд (РГНФ) и Российский научный фонд (РНФ). Если два первых выдают по 400 тысяч в год на ту или иную работу, то РНФ — это уже миллионные вложения в науку.

«Это, конечно, хорошо, но гранты от РНФ невозможно получить, — говорит мой собеседник, доктор биологических наук. — Очень острая конкуренция, лоббирование. Как всегда у нас, когда не хватает денег, все стараются пропихивать своих. За три года, что наш институт существует при ФАНО, я не получил ни одного гранта, хотя раньше, когда мы относились к РАН, финансирование было стабильным. Сейчас приходится вести проекты бесплатно, то есть вкладывая в них свои личные средства: на покупку приборов у умельцев-самоучек (солидные фирмы мне не по карману), на починку компьютера и прочее. Благо на это хватает еще моей зарплаты и пенсии».

Теперь что касается отчетов. Раньше, по словам научных работников, они писали в год в среднем по два отчета в РАН: об итогах за год и о планах на будущий период. Теперь разнарядки по отчетам приходится писать то за полгода, то за три месяца. Завлабы просто стонут от бюрократии, потому что бумаги приходится теперь рассылать не только в РАН, но дублировать их еще и в ФАНО, и в Минобрнауки. Кто-то считает, что количество бумаг увеличилось в десять, кто-то — в 50 раз. «Мне наш ученый секретарь сказал, что за 2015 год институт написал всяких отчетов на 3000 страниц, — можете себе представить? — возмущается ученый. — Мое мнение: этими бумагами они пытаются создать видимость активной работы за отсутствием ее в реальности. Если раньше мы тратили 30% своего времени на написание никому не нужных отчетов, то теперь — все семьдесят. Даже если бы было финансирование, заниматься наукой было бы невозможно — все уходит на бумажки». Невольно вспоминаешь, как хвалила нашу писчебумажную промышленность уважаемая Людмила Прокофьевна из «Служебного романа», заставляя влюбленного подчиненного-недотепу по десять раз переписывать заявление об уходе.

Теперь о системе «вычисления» неудачливых исследователей. «Оценка работы ученого по количеству публикаций в ведущих электронных изданиях и их цитируемость — это верный путь к превращению нашей науки в сообщество жуликов и фальсификаторов», — считает другой мой собеседник, автор множества монографий, обладатель множества грантов РФФИ, и приводит пример из жизни, который показывает, как просто некоторые «успешные» ученые мужи «накручивают» себе индекс цитирования. — Вы публикуете статью, и я публикую. Оба мы ссылаемся друг на друга, потом я публикую 10 статей (кто проверяет их качество — это еще вопрос, главное, плати журналу), и вы десять... Снова ссылаемся друг на друга. Индекс цитирования у нас в итоге зашкаливает, реальная научная ценность работы — ноль, но деньги все наши».

Один из исследователей, негодующий по поводу такой унифицированной формы оценки труда ученых, заявил, что она напоминает ему лженауку педологию, существовавшую в нашей стране на заре советской власти. Согласно ей умственные способности детей оценивались по совокупности их физиологических и психологических данных. В 1936 году постановлением ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов» такая система была отменена. «Но те деятели успели за десяток лет уничтожить образование в стране, по ложным признакам отделяя талантливых от бездарных, — восклицает ученый. — Дело дошло до того, что к 30‑м годам у нас уже некому было придумывать танки и самолеты! Ту братию потом разогнали, люди с мешочками отправились куда надо без права переписки, а партия большевиков приняла решение вернуться к гимназическому дореволюционному образованию. Теперь те, кто плохо учил историю, снова возвращают нас в прошлое и стараются насадить «педологические принципы» в среде академических ученых. Хочется напомнить им про 1936‑й и посоветовать, пока не поздно, остановить развал российской науки».

СПРАВКА "МК"

В США маленький грант уровня нашего РФФИ составляет 150 тысяч долларов.

Специалистами Института цитологии и генетики СО РАН и компанией ООО «Панаген» разработан препарат «Панаген», используемый для лечения рака молочной железы.

Препарат успешно прошел доклинические исследования, а также I и II фазы клинических исследований. Разработчики надеются на успех дальнейших испытаний. По их замыслу препарат должен стать «рабочей лошадкой» при лечении онкологических заболеваний, которое будет доступным даже для граждан со средним материальным достатком.

Об особенностях разработанного препарата, а также о проблеме онкологии мы поговорили с руководителем данного проекта, научным сотрудником лаборатории индуцированных клеточных процессов ИЦиГ СО РАН, кандидатом биологических наук Анастасией Проскуриной.

- Анастасия Сергеевна, есть ли сейчас у ученых какая-то единая теоретическая модель возникновения рака?

– Причина здесь заключается в трансформации, в перерождении обычной клетки организма в раковую клетку. То есть в обычной, нормальной клетке нарушается естественное протекание процессов: там запускаются какие-то гены или, наоборот, какие-то перестают работать, и клетка начинает неуправляемо делиться, жить сама по себе. При этом развивающаяся опухоль ускользает от надзора иммунной системы организма, клеткам ничто не мешает бесконтрольно делиться.

- Из-за чего происходит такое перерождение клетки?

– В клетке под воздействием различных внешних и внутренних факторов происходит несколько последовательных мутаций, которые рождают, а потом и закрепляют специфические свойства раковой клетки. У нее появляется способность не воспринимать сигналы от окружающих клеток, то есть внутри ткани она становится неуправляемой. Клетка начинает хаотично и непрерывно делиться.

Одной из причин повышенного уровня возникновения мутаций может являться воздействие канцерогенов, например, вредных химических веществ, выбрасываемых некоторыми предприятиями, или компонентов табачного дыма. Также неблагоприятно влияют радиоактивное излучение, различные вирусы. Любые воздействия на геном клетки могут привести к мутациям и, соответственно, к онкоперерождению.

Почему у нас в последнее время онкология становится всё более и более распространенной? Кроме ухудшения экологического фона, с каждым последующим поколением мутаций накапливается всё больше и больше. И, например, для образования раковой клетки у человека с генетической предрасположенностью уже необходимо не пять-шесть независимых мутаций, а меньше. Это, соответственно, и увеличивает риск возникновения рака.

Вообще, организм человека испытывает множество внешних воздействий. И в организме всё время происходят какие-то изменения. За сутки в обычной клетке происходят тысячи повреждений. Но природа клетки такова, что она не дает возможности этим повреждениям зафиксироваться в мутации. Она их репарирует. Однако бывают моменты – как в случае попадания вируса или из-за постоянного химического прессинга – когда возникает мутация, и новый признак закрепляется. Как правило, подобные мутации дают клетке какие-то преимущества. Она, образно говоря, становится менее «послушной», более пластичной. То есть у нее появляются характеристики, благоприятствующие ее лучшей выживаемости. Поэтому такие клетки накапливаются и не выбрасываются из организма.

- А может ли психологическое состояние человека влиять на данный процесс?

– Психологическое состояние – это гормональное состояние. И гормоны тоже оказывают определенное влияние. Есть, например, гормонозависимые опухоли. Мы затрагиваем здесь очень широкую тему взаимодействия человеческого организма и опухоли. Опухоль, в принципе, – это отдельная структура человеческого организма. На этот счет существует множество теорий, начиная от психосоматической, вплоть до кармической привязанности и божественного вмешательства. Однако мы работаем в рамках молекулярной биологии, разрабатывая свои подходы к лечению.

- В чем суть вашего подхода к проблеме лечения рака?

– Мы пытаемся найти способ такого воздействия, чтобы усилить возможности организма в борьбе с опухолью. Наша конкретная разработка – это препарат «Панаген». Он представляет собой таблетки, покрытые кишечнорастворимой оболочкой, которые применяются вместе с химиотерапией.

Химиотерапия – это один из самых распространенных методов лечения опухоли. Но используемые химиотерапевтические препараты не только убивают клетки опухоли, к сожалению, они также негативно влияют на кроветворные клетки. В результате появляется такое побочное действие химиотерапии, как снижение лейкоцитов, которое пациенты очень плохо переносят.

Одно из действий нашего препарата – это как раз защита клеток крови и стимуляция их к размножению. В итоге сама химиотерапия переносится больными намного легче.

А второе действие препарата "Панаген", наиболее важное, на наш взгляд, – это создание в организме собственной системы борьбы с опухолью. В норме иммунная система организма не распознает опухоль, из-за чего та размножается. Так вот, наш препарат активирует в кишечнике клетки иммунной системы, а именно дендритные клетки, и они становятся способными после химиотерапии захватывать остатки опухолевых клеток, циркулирующих в крови. В результате взаимодействия с дендритными клетками появляются Т-лимфоциты, способные бороться с этими антигенами, воспринимая опухоль как чужеродного агента. Сам организм начинает бороться с опухолью!

- Насколько я понял, ваш препарат используется не сам по себе, а в сочетании с традиционной химиотерапией?

– Да, именно так. Сам по себе препарат «Панаген» активирует иммунную систему, но этого все равно недостаточно для эффективного лечения.

- Может ли ваш препарат использоваться самостоятельно, без химиотерапии?

– Если используется один лишь препарат, без химиотерапии, то таким путем можно активировать в организме начало адаптивного противоракового иммунного ответа. Это благотворно сказывается, например, на самочувствии больных, находящихся в терминальной стадии, когда их уже бессмысленно подвергать химиотерапии. Прием препарата повысит качество жизни таких людей – у человека будет больше жизненных сил, появится внутреннее стремление сопротивляться болезни. Это не пустые слова – у нас есть несколько клинических случаев, когда люди с раком легкого, которым определяли срок жизни в два месяца, смогли прожить на препарате полтора года.

- А можно ли его вот так же применять на ранних стадиях?

– Понимаете, при лечении рака в любом случае будет использоваться химиотерапия. Ее никто не отменит. Ни один онколог этого не сделает и будет абсолютно прав, потому что есть годами выверенная и узаконенная процедура. Все эти вещи находятся под государственным контролем. И чем в этом случае хорош наш препарат – именно тем, что не отменяет существующих стандартов лечения. Однако его добавление к принятым схемам лечения дает совершенно другую по своим терапевтическим качествам процедуру.

- Можно ли таким путем добиться того, что после лечения гарантированно не возникнет рецидива?

– Если брать наши клинические испытания, то у нас есть результат пятилетней безрецидивной выживаемости больных. На стадиях, когда у пациента появляются метастазы в региональных лимфатических узлах, IIIВ и IIIС стадии рака, наш препарат показал наилучшие результаты. По существующим оценкам, исторический контроль для данных стадий рака составляет 10 – 30% безрецидивной выживаемости.

То есть как минимум у семидесяти женщин из ста в течение пяти лет после проведенного лечения наблюдается рецидив. В ходе наших клинических исследований было получено, что в течение пяти лет после лечения у 55% женщин, страдавших от рака молочной железы и принимавших препарат «Панаген» на протяжении трех последовательных химиотерапий, рецидивов не произошло.

В контрольной группе пациентов, не принимавших препарат, но в остальном подвергшихся абсолютно такому же лечению, безрецидивная выживаемость составила только 20%.

- Почему вы выбрали рак молочной железы?

– Рак молочной железы выбран нами просто в качестве модели, поскольку это один из самых распространенных видов рака, он находится на втором месте по заболеваемости и на третьем месте по смертности. Когда ты проводишь клинические испытания, должно быть выбрано какое-то одно заболевание. Нам же в тот момент выбора чисто процессуально было удобнее осуществить необходимые для исследований процедуры. А вообще этот препарат будет работать на фоне химиотерапии с любой опухолью. По большому счету, работа этого препарата – это некий принцип активации дендритных клеток. Если есть антиген в виде раково-клеточных остатков, препарат будет так же развивать противораковую активность.

- Как вы вообще вышли на эту тему?

– В нашей лаборатории ИЦиГ СО РАН работы по этой тематике начались где-то с 1999 года. Просто была идея, что экстраклеточная ДНК обладает противораковым, радиотерапевтическим и лейкостимулирующим действием. Этой темой разные лаборатории занимались еще в 1950-е годы. Потом работы на эту тему вдруг прекратились, многие пошли по другим направлениям. В нашей же лаборатории под руководством доктора биологических наук Сергея Станиславовича Богачева было решено продолжить изучение эффектов воздействия экстраклеточной ДНК. В результате мы дифференцированно изучили все направления действия ДНК человека на клетку и организм млекопитающих. И продолжаем изучать. В перспективе – исследование воздействия композиционных препаратов на основе нуклеиновых кислот, есть и другие интересные наработки.

- Какая у вас теперь следующая задача?

– Конкретно по препарату «Панаген» нам предстоит третья фаза клинических испытаний. Здесь уже выборка пациентов будет больше, чем на второй фазе – примерно 150–160 человек. Соответственно, дальше предстоит вывод препарата на рынок. Естественно, необходимо получить разрешение Фармкомитета на его использование.

- Сколько вам еще понадобится времени?

– В лучшем случае три-четыре года необходимо на клинические испытания, еще два года – для вывода препарата на рынок. То есть минимум – пять лет. При условии, конечно, что нам окажут определенную административную поддержку, хотя бы на уровне руководства города Новосибирска.

Беседовал Олег Носков