Справка. Вячеслав Иванович Молодин – действительный член РАН, профессор, доктор исторических наук, заместитель директора Института археологии и этнографии СО РАН в 2016 г. стал лауреатом Демидовской премии – официальное награждение состоится 10 февраля 2017 г. в резиденции Губернатора Свердловской области. Демидовская премия в России была учреждена в 1832 г. представителем известной династии уральских горнопромышленников, камергером двора Его Императорского величества Павлом Николаевичем Демидовым. Среди лауреатов премии – И.Ф. Крузенштерн, В.П. Врангель, Н.И. Пирогов, Д.И. Менделеев, П.Н. Кропоткин и другие выдающиеся ученые.
– Демидовскую премию для ученых часто сравнивают с Нобелевской. Как вы воспринимаете эту награду?
– Эту премию всегда получали не просто хорошие ученые, а специалисты экстра-класса и, конечно, попасть в их ряды – великая честь для меня. И я это так и воспринимаю. Демидовская премия имеет давнюю историю в России и всегда была значима для нашей науки. И я очень рад, что несмотря на то, что в период развала Советского союза, когда было много плохого, случалось и хорошее – например, по инициативе академика Г.А. Месяца в 1993 г. Демидовская премия была реанимирована.
– Археология – в каком-то смысле профессия достаточно самобытная. Несмотря на политическую, экономическую обстановку в мире, у археолога все те же поля, все та же жизнь в палатке, все то же волнение и счастье от найденных артефактов, или, наоборот, разочарования, как и полвека назад. И все же, как изменилась археология с тех пор, когда Вы стали учеником Алексея Павловича Окладникова и только начинали свой научный путь?
Археология для меня сегодня и вчера – две разные профессии. Когда я был моложе, конечно, было место романтике, но не той, что о жизни в палатке, кострах и гитаре (я был достаточно домашним мальчиком), а романтики поиска. Сейчас я воспринимаю археологию как прагматик.
Для человека страна, государство – это, если хотите, большая семья. И как в обычной семье нельзя жить, не зная своих корней, так и жить в стране, не зная ее исторического прошлого? – невозможно. Беда в том, что сегодня, и примеров тому много, в угоду политической конъюнктуре на историческом прошлом пытаются спекулировать. Но это лишний раз свидетельствует о важности исторической науки вообще.
Историк реконструирует события, анализируя письменные источники, но невозможно воссоздать картину целиком без археологии. В Сибири первые письменные источники появились с приходом русских, то есть, в лучшем случае в XVII веке. А человек появился, как выясняют наши специалисты по палеолиту, 800 000 лет назад. Почти миллион лет бесписьменной истории! Реконструировать ее события можно только при помощи археологических данных. А вот понимание роли археологии в жизни всего человечества, ответственность перед этим фактом приходят не сразу.
Великое счастье, если, выбрав профессию, человек чувствует страсть, но все чувства эволюционируют. Первые десять лет, когда я был студентом, молодым кандидатом, романтика поиска, открытий – все это было. А потом ты живешь, растешь, многое начинаешь понимать, и приходит некий прагматизм – умение, исходя из опыта, выбирать те объекты, на которых можно получить полезные результаты, закрыть какие-то белые пятна в истории. И не всегда то, что ты исследуешь, это то, что тебе нравится.
– Есть ли в археологии место удаче? Случайности? История о преображенском мече говорит о том, что везение все-таки присутствует на раскопках.
– Меч – это, конечно, удача, потрясающая находка, которую нам посчастливилось найти. Все остальное, извините, через пуп. Археология – это огромные кубометры земли, и, чем больше раскопаешь, тем выше вероятность, что найдешь что-то новое, еще неизвестное. В моей практике это сотни раз подтверждалось. Везение в этой профессии – это постоянная работа, где часто не щадишь ни себя, ни людей.
По молодости мы проводили на раскопках по семь месяцев: уезжали в мае, возвращались в ноябре. Порой работали, когда уже выпадал снег. Сейчас уже так не получается, потому что хочешь-не хочешь, а к 1 октября нужно быть дома, – необходимо подготовить многочисленные отчеты – финансовые и научные. А с конца мая и до конца сентября мы с моей командой в поле. Последние лет десять я работаю по этой схеме.
Периодически в графике появляются зарубежные поездки. В этом году мы побывали во Франции по приглашению археолога, специалиста в области изучения первобытного искусства профессора Жана-Мишеля Женеста. Посчастливилось увидеть пещеру Шовэ – один из самых древних памятников, известных человечеству, в котором найдены удивительные палеолитические рисунки.
Проникнуть в недра пещеры (Шовэ) можно лишь через довольно узкий лаз. Конечно, в древности путь в пещеру был более комфортным и, поскольку это была полость горизонтальная, то внутрь могли достаточно свободно проникать и люди, и животные. Однако, после какого-то гигантского землетрясения, вход обвалился. Это, в общем-то, спасло святилище от постороннего доступа и разрушения. Благодаря этому до нас дошло все то, что начинало создаваться более 30 тысяч лет тому назад!
Все, что находится в пещере, – максимально сохранено. Помимо удивительных композиций это и своего рода алтари – специально поставленные массивные камни, на которых лежат, как их и положили тысячелетия назад, черепа (а первоначально, вероятно, головы) пещерных медведей, горных козлов, костей различных животных, остатки угля. Именно этим углем часто рисовали на стенах пещеры…
Память на всю жизнь останется от поездки в Сирию. Целый месяц я провел в отряде чл.-кор. РАН Рауфа Магомедовича Мунчаева. Здесь мы работали на теллях. Люди жили на одном и том же месте, воздвигали свои дома, начиная с каменного века, заканчивая современностью – таким образом появились холмы из культурных слоев. Одна архитектура сменяет другую.
Археология в Сирии в центре древнейшей цивилизации, своеобразная, но замечательная. И у меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на то, как разрушается эта страна, как страдает такой замечательный народ. Я уже не говорю о Пальмире.
Пальмира – удивительный город и чудо, что такие памятники сохранились до наших времен, и какое же это варварство, что все это подвергается целенаправленным разрушениям!
– В Вашей несомненно счастливой профессиональной биографии большую роль сыграли Ваши учителя – А.П. Окладников, Т.Н. Троицкая. Какие сегодня они – Ваши ученики, и какую роль вы отводите учителю?
– Всегда есть таланты, но роль учителя все-таки остается главной в становлении профессиональных интересов, как мне кажется. Бывает, что студент сразу знает, каким периодом он хочет заниматься. Меня Алексей Павлович воспитал так, что я занимаюсь проблемами от неолита до позднего средневековья. После защиты кандидатской по эпохе бронзы А.П. Окладников на следующий день сказал, что из диссертации мне нужно сделать книгу, и предложил мне следующую тему для исследования – Бараба в древности от момента появления человека до прихода русских. Так определились мои научные интересы на последующие годы.
Я считаю, что у меня были уникальные условия, которые создали в студенчестве Татьяна Николаевна, позже Алексей Павлович. С самого начала работы в Институте, которым руководил А.П. Окладников, у меня был свой отряд, была машина, были деньги, хоть и небольшие. Я сам планировал раскопки и вообще делал то, что мне было интересно, – это редкая возможность. Это была такая контролируемая свобода. А.П.Окладников в то же время постоянно давал мне очень непростые поручения, необходимые для института. Одно из первых – раскопки на Илимском остроге. Я не был специалистом ни по русской археологии, ни по деревянному зодчеству, не был знаком с методикой раскопок, но восполнить пробел и провести работы нужно было максимально быстро, – острог должен был быть затоплен. Были и задания, к которым у меня не было никакого научного интереса, но если надо, значит надо.
И сейчас есть задачи института, которые нужно выполнять, это как раз тот прагматизм, о котором я говорил. Те же раскопки на Укоке – была организована международная программа, мы должны были принять участие и с 1991—1996 гг. я был соруководителем экспедиции, и кое-что нам удалось найти. Это не входило в мои непосредственные научные интересы, однако, было необходимо для общего дела, для Института…
Когда делаешь работу, которая не отвечает твоим личным интересам, особенно в молодости часто возникает чувство несправедливости – когда я уже буду распределять свое время так, как я хочу? Но потом эта работа захватывает и многое дает не только институту, но и тебе, а в конечном счете, всей науке. Все выходит в плюсы.
Что касается Вашего вопроса про учеников, то мною подготовлено 13 докторов, 36 кандидатов наук, почти все работают по профессии, преподают в высших учебных заведениях, – я счастлив этим и всеми ими горжусь.
Ребята у нас всегда были хорошие, но за последние три—четыре года произошел качественный скачок. Грамотные, интересные молодые люди, которые умеют и хотят работать, глубоко интересуются археологией. Общение с молодежью всегда дает силы и вместе с тем, дает осознание, что ты еще не все знаешь, что многое требует переосмысления.
– В книге «Бараба в эпоху бронзы» (1983 г.) вы писали, что для археологии Сибири в целом характерны два негативных момента: неравномерность изученности территории как в хронологическом, так и в региональном отношении и отставание интерпретационного уровня исследования от источниковедческого. Что-то изменилось за последнее время? Какие сегодня стоят задачи перед археологами нового поколения? Есть ли парадигма развития?
– Когда я начинал работать в Барабе (Барабинская лесостепь, малоизученный регион Обь-Иртышья) степень изученности этой территории была слабой, некоторые эпохи вообще не были известны, был пробел по ряду культур. Вот эти белые пятна и надо было закрыть. Худо-бедно к середине 80-х гг. мы их закрыли. С тех пор прошло 30 лет и, конечно, многое изменилось. Период уточнения, корректировок, дополнений, переосмысления того, что сделано, длится до сих пор. Каждый год Бараба преподносит нам что-то новое, а ученый должен уметь это новое интерпретировать.
Мы не волшебники и зачастую, не обладаем всей полнотой данных. Конечно, есть культуры, которые изучаются столетиями, и тогда бывает, что идеи выдвинутые десятки лет назад, продолжают жить в своей неизменности. А есть культуры, которые мы только открываем и тогда по мере продвижения работы представления могут очень сильно эволюционировать и иногда концепция даже может полностью измениться.
И так происходит не только в Барабе. Возьмите, к примеру, север Западной Сибири – совсем недавно это было белое пятно с отдельными раскопками археолога В.Н. Чернецова. А теперь с постройкой газопроводов, освоением севера, спектр работ археологов очень расширился, и это привело к тому, что мы буквально открыли новую землю – богатейший мир с десятком новых культур, а, казалось, кругом только одна глухая тайга. А без исследования Севера мы и Барабу не сможем понять и правильно интерпретировать. Для этого необходимо изучать все процессы, которые шли и на Севере, и на Юге.
Сейчас мы находимся на том этапе, когда уже не копаешь, чтобы раскопать, найти какую-то красивую штуковину, а работаешь целенаправленно – изучаешь конкретный памятник, решаешь определенную проблему.
– Над чем вы работаете сейчас?
– Направлений несколько. Первое – это могильник Тартас, огромный некрополь. На сегодняшний день мы раскопали около 700 захоронений разных эпох – практически все эпохи, когда-либо существовавшие на этой земле, представлены в могильнике. Еще в эпоху неолита люди избрали это удобное место для захоронения усопших и пользовались им до позднего средневековья. Также наши раскопки показали, что люди потом и жили здесь же, – мы нашли одну очень интересную неолитическую стоянку малоизвестной на нашей территории культуры, возможно, она ярко проявится на Тартасе. Каждый год этот памятник дает новые удивительные находки, к тому же, здесь довольно много неграбленых захоронений.
Второй объект – поселение Венгерово-2. Тоже совершенно замечательное место – это памятник эпохи развитой бронзы (конец III – начало II тыс. до н.э.), так называемой кротовской культуры. Изучаем этот поселок с точки зрения ведения хозяйства, организации бронзового литья, ритуальных традиций, планиграфии. Нам повезло, еще и потому, что этот поселок построили на неолитическом некрополе – находим удивительные захоронения эпохи неолита с интереснейшим инвентарем, и я не теряю надежды, что там нас ждет еще много интересного.
Третье направление – применение и развитие новых методов исследования. Мы активно используем геофизические, палеогенетические методы, которые бурно развиваются и в том числе, благодаря нашим работам.
Часто возникают задачи на объектах, находящихся в полуаварийном состоянии. Недавно был случай, позвонили из органов охраны памятников Новосибирской области, обратились за помощью – крестьяне, не зная, что перед ними археологический памятник, выносили землю с кургана. Нас попросили докопать уже испорченный объект, чтобы не потерять все окончательно. Мы нашли хотя и любопытный, но вполне рядовой материал, однако, в одной из ограбленных могил нас ждал великолепный античный золотой перстень! Только ради этого стоило доисследовать этот комплекс!
– Совместно с Институтом цитологии и генетики СО РАН вы организовали палеогенетичскую лабораторию. Как методы этой лаборатории и мультидисциплинарность изменили археологию?
– Впервые мы использовали палеогенетический метод в исследовании наших пазырыкских находок. Самое сложное в этой работе оказалось – научиться ученым разных специальностей друг друга понимать и сотрудничать.
В России метод развит пока слабо, впрочем, в ряде научных центров вам могут предложить провести палеогенетический анализ. Проблемы начинаются, когда дело доходит до интерпретации результатов, потому что это не просто получение наборов гаплогрупп, митохондриальной ДНК, ядерного генома, – вся полученная информация должна интерпретироваться с учетом исторического, археологического контекста.
Генетик должен понимать задачи археолога, а не просто извлекать эту ДНК и сравнивать с современными популяциями. Археолог должен мало-мальски представлять, что ему может дать генетика. Иначе это будет просто две параллельные работы, мало что друг другу дающие.
Мультидисциплинарный подход в археологии – это не просто механическое использование археологами методов анализа данных из другой области науки. Это попытка коллективной интерпретации, эффективность которой зависит от умения слушать друг друга и обладания знаниями обеих наук. Мне кажется, ребята в нашей лаборатории это научились делать.
Профессия археолога сегодня – это не просто взять лопату, палатку и поехать на раскопки, надо много читать и изучать, иначе ты просто не поймешь, о чем идет речь. Археология сегодня отличается от той дисциплины, что была раньше.
Приведу пример изучения древней керамики – самого массового материала с которым археологи имеет дело. Можно подойди к интерпретации так, как это делали раньше, сугубо механически: вот орнамент, вот форма, они соответствуют тем или иным культурам – делаем выводы по аналогии. Но есть и другие инструменты, например, изучение состава формовочной массы. Таким образом, мы можем понять, откуда эти люди брали примеси, а в некоторых случаях, даже отследить миграции. Форма орнамента может быть аналогична той, что уже когда-то была найдена у этой культуры, но формовочные массы иные. Технология изготовления древней посуды – это целая наука. В разные эпохи люди делали это по-своему. Мы привлекаем данные химического анализа, спектрального, и на каждом этапе с учеными других областей наук у нас должен быть тесный контакт – только так мы получим большее количество объективной информации.
Сейчас все более активно используются методы радиокарбонного датирования, дендрохронологический анализ, когда по остаткам древесины порой удается сделать плавающую датировку до года!
Вот это – современная археология. В противном случае – это краеведение, а не фундаментальная наука. И все это заставляет нас много работать над собой, активно искать контакты. В условиях новосибирского Академгородка это очень удобно. Работай я в другом месте, этого не было бы никогда – не везде возможно то, что мы делаем здесь. Взаимоотношения между учеными в Сибирском отделении уникальные и вкус к междисциплинарным проектам лишь усиливается. В этом году мы нашли погремушку в виде головы медвежонка – удивительная и трогательная вещь, да еще и до сих пор гремит. А что там гремит, мы не знаем. Переговорили с директором Института ядерной физики академиком Логачевым Павлом Владимировичем, решили просветить игрушку – скоро узнаем, что там внутри, не сломав ее.
Это маленький пример, но он говорит об уровне сотрудничества в новосибирском Академгородке. И я счастлив, что всю свою творческую жизнь работаю здесь, – иначе, все было бы по-другому, но вряд ли лучше.
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии